Турр»
Кошут пошатнулся и сел. Казалось, он готов упасть на пол.
– Я тоже обращаюсь к Богу Свободы! – воскликнул он, немного придя в себя и снова вставая. – Неужели он допустит, чтобы такие люди были принесены в жертву на алтаре деспотизма? Мадзини! И благородный Турр, самый храбрый, лучший из моих офицеров!
Ни один человек, знавший генерала Турра, не усомнился бы в справедливости этой похвалы. И все его действия подкрепляли эту похвалу.
Сообщение Роузвельдта предваряло ужасную катастрофу. Шифрованная телеграмма ее подтверждала.
Граф явился вовремя. Если бы не задержка, вызванная его рассказом, Кошут и капитан Мейнард были бы уже на пути в Дувр; их уже поздно было бы предупреждать, никто не помешал бы им провести следующую ночь в гостях у Луи Наполеона – в одной из его тюрем!
Глава LXXV
Государственный деятель в частной жизни
Закутанный в роскошный халат, в шапочке с кистями на голове, в шелковых чулках и красных марокканских туфлях, благородный патрон Свинтона сидел в своей библиотеке.
Он был один – делил одиночество с сигарой лучшего сорта.
Тень на лице вельможи говорила о тревоге.
Но тревога несерьезная – всего лишь легкое расстройство. Его светлость сожалел, что Кошут избежал ловушки, устроенной специально для него и по личному предложению его светлости.
Его светлость вместе с остальными заговорщиками, представителями коронованных особ, много ожидал от поддельного восстания в Милане. Со всем своим коварством организовали они это ложное восстание, чтобы заполучить в свои лапы великих предводителей «народов».
Но их собственный страх помешал им осуществить свой замысел. Это был ребенок, у которого отросли слишком острые зубы, чтобы его можно было и дальше кормить грудью. Он слишком быстро достигал зрелости.
И поэтому им пришлось неожиданно разоружить венгерские части и арестовать тех, кто проявлял излишнее рвение и успел себя скомпрометировать.
Последовали расстрелы и повешения – настоящее жертвоприношение. Но жертвы оказались из числа наименее видных революционеров; а предводители сумели уйти.
Мадзини, «неуловимый», ушел почти чудом; благородный Турр тоже.
Благодаря электрическим проводам, чью неслышную речь не могут контролировать даже короли, Кошут избежал позорного заключения.
Именно мысли об этом портили настроение патрону Свинтона, когда он рассуждал о неудаче своего дьявольского плана.
Он испытывал двойственную антипатию к вождю венгров. Он ненавидел его как дипломат, ненавидел человека, чьи доктрины представляют собой угрозу для «божественного права» королей. Но у него были и личные причины для ненависти. За оскорбительные слова и за действия, связанные с присылкой шпионов, Кошут потребовал его к ответу. Он требовал, чтобы дипломат отказался от своих слов. Требование было сделано в частном письме, доставленном человеком, слишком влиятельным, чтобы с ним не считаться. И извинение последовало, нерешительное и трусливое.
Мало кто знал об этом эпизоде в жизни экс-диктатора Венгрии, таком унизительном для вельможи, о котором идет речь. Но автор о нем помнит; да и сам вельмажа будет с горечью вспоминать о нем до самой своей смерти.
Конечно, последовал привычный подкуп прессы, и на голову великого изгнанника обружился новый град оскорблений.
Его называли источником тревог, который сам не смеет показаться на месте действия; предпочитает оставаться в безопасности в Англии. Он был назван «революционным убийцей»!
На какое-то время тень покрыла его имя, но ненадолго. Снова на защиту выступил Мейнард со своим язвительным пером. Он знал правду и мог рассказать о ней.
И он рассказал ее, отбросил обвинения, отправив их назад, их анонимному сочинителю, назвав его «убийцей за письменным столом».
В результате репутация Кошута не только не пострадала, но еще укрепилась в глазах всех искренних честных людей.
Именно это раздражало его милость, когда он сидел в библиотеке и курил «императора».
Но постепенно никотин его успокоил, и тень с лица исчезла.
Было у него и другое утешение – воспоминание о достигнутом завоевании, не на полях битв и дипломатии, но при дворе Купидона. Он вспоминал многие свои легкие победы и думал, что старость имеет свои достоинства: славу, деньги и власть.
Больше всего думал он о своей последней любовнице, жене своего протеже Свинтона. Он имел основания гордиться своим успехом и приписывал его своему умению очаровывать, в которое по-прежнему твердо верил. И вот он сидел в библиотеке и удовлетворенно курил сигару.
Его сарданапальские размышления грубо прервал слуга, скользнувший в комнату и протянувший вельможе карточку, на которой было написано «Свинтон».
– Где он? – негромко спросил вельможа у слуги.
– В гостиной, ваша милость.
– Не нужно было его впускать, пока не узнаете, удобно ли мне его принять.
– Прошу прощения, ваша милость. Он вошел без приглашения – сказал, что должен поговорить с вашей милостью по важному делу.
– Ну, тогда приведите его сюда!
Слуга поклонился и вышел.
– Что нужно этому Свинтону? Сегодня у меня с ним нет никаких дел; и вообще никаких не будет, если удастся от него избавиться. Прошел без приглашения! И хочет поговорить со мной! Хладнокровный тип!
Рассуждая так, сам его светлость утратил хладнокровие. Щеки его неожиданно побледнели, белизна окружила губы, как у человека, охваченного тайным опасением.
– Не заподозрил ли что этот тип?
Размышления его милости прервало появление самого «типа».
Глава LXXVI
Скромное требование
Внешность вошедшего протеже не успокоила пожилого обманщика.
Напротив, он еще сильнее побледнел. Что-то во вешности и поведении экс-гвардейца говорило, что он недоволен.
Больше того, он намерен требовать компенсации. Его светлость не сомневался, что требование адресовано именно ему. Поведение посетителя, такое не похожее на обычное подобострастие, свидетельствовало, что его не так легко будет усмирить.
– В чем дело, мой дорогой Свинтон? – спросил испуганный патрон делано снисходительным тоном. – Я могу быть вам чем-нибудь полезен сегодня? У вас ко мне дело?
– Да, и очень неприятное.
Его светлость не упустил, что в говорящий не назвал его титул.
– Правда? – воскликнул он, делая вид, что ничего не заметил. – Неприятное дело? С кем?
– С вами, милорд.
– А! Вы меня удивляете! Я вас не понимаю, мистер Свинтон.
– Ваша светлость поймет, если я напомню о небольшом происшествии в пятницу днем. На улице, выходящей на Лейстер Сквер.
С огромным усилием его светлость усидел в кресле.
Но мог бы и встать. Он так вздрогнул, услышав эти слова, что выдал себя: он все прекрасно понял о «небольшом происшествии».
– Сэр… мистер Свинтон! Я вас не понимаю!
– Понимаете – вполне! – ответил Свинтон, снова непочтительно опуская титул. – Должны понять, – продолжал он, – так как именно в это время были на этой самой улице.
– Я там не был.
– Бесполезно отрекаться. Я случайно сам оказался там и вас видел. И хотя ваша светлость отворачивал свое лицо, можно под присягой показать, что это были вы: и не только я могу это засвидетельствовать, но и джентльмен, который случайно оказался со мной; и ваша светлость знает это так же хорошо, как я.
Теперь в речи Свинтона постоянно упоминался титул, но звучал он саркастично.
– Ну что, если я даже был на … улице в то время? – спросил обвиняемый делано оскорбленным тоном.
– Ничего особенного. Ваша светлость имеет право находиться на … улице, как и все остальные. Но ваша светлость выходили из определенного дома на этой улице вслед за леди, которую я хорошо знаю … и в чем тоже могу присягнуть, как и мой знакомый.
– Я не могу запретить леди выходить вслед за мной из дома. Вероятно, это число случайное совпадение.
– Но вы совсем не случайно вошли вместе – ваша светлость вежливо помогли леди выйти из кэба, в котором приехали вместе с ней! Послушайте, милорд, бесполезно отпираться. Вам это не поможет. Я стал свидетелем своего бесчестья, и вместе со мной еще несколько человек. И требую возмещения.
Если бы в этот момент рухнули все троны Европы, архизаговорщика коронованных особ это не так поразило бы. Подобно своему знаменитому прототипу, он не волновался из-за потопа, который придет после него (Намек на знаменитое высказывание Людовика XIV «После нас хоть потоп». – Прим. перев.). Но сейчас потоп угрожал ему – глубокое и сильное наводнение, которое может поглотить не только большую часть его состояния, но и всю славу.
Он был тем более испуган, что ему уже приходилость страдать в подобных обстоятельствах.
Он знал, что виновен и что это можно доказать !
Он видел, что попытки оправдаться бесполезны. У нет нет иного выхода, кроме принятия условий Свинтона; он только надеялся, что какими бы ни были эти условия, удастся избежать огласки.
Наступившая в разговоре пауза была для него особенно мучительна. И он почувствовал себя так, словно убрали стервятника с его печени, когда Свинтон заговорил тоном, свидетельствующим о стремлении к компромиссу.
– Милорд, – сказал он, – я чувствую себя обесчещенным человеком. Но я беден и не могу обращаться в суд против вашей светлости.
– Да и зачем это вам, мистер Свинтон? – спросил вельможа, торопливо хватаясь за предложенную соломинку. – Уверяю вас, это все ошибка. Вас ввели в заблуждение обстоятельства. У меня были причины поговорить наедине с леди, которую вы подозреваете; и в тот момент мне не пришло в голову другое место.
Выдумка была не очень хорошая, и Свинтон встретил ее насмешливо. Его светлость и не ожидал иного. Он говорил лишь для того, чтобы у оскорбленного протеже была возможность примириться с позором.
– Вы последний человек в мире, – продолжал он,– у которого мне хотелось бы встретить непонимание. И я сделаю все, чтобы избежать этого; если есть услуга, которую я могу вам оказать, назовите ее. Можете придумать что-нибудь?
– Могу, милорд.
– Чего же вы хотите?
– Мне нужен титул. Может ваша светлость организовать это?
На этот раз вельможа вскочил с кресла и стоял, выпучив глаза и раскрыв рот.
– Вы сошли с ума, мистер Свинтон!
– Совсем нет, милорд! Я говорю совершенно серьезно.
– Но, сэр, если я попрошу для вас титул, это вызовет скандал, который погубит мою репутацию. Об этом даже и подумать нельзя. Такая честь жалуется только…
– Только тем, кто оказал такие же услуги, как я. Милорд, все слова о заслугах перед государством – это вздор! Вероятно, вы именно об этом собирались сказать. Все это хорошо звучит для непосвященных; но для меня это бессмыслица. Если бы мерой служили заслуги перед государством, никогда не было бы лорда Б…, эрла С… и сэра Н… Да еще несколько десятков, которых я перечислю без труда. Да ведь именно отсутствие таких заслуг, милорд, дало этим джентльменам возможность попасть в «Книгу пэров Берка» (Содержит список всех пэров Англии и их родословную. Впервые была издана Джоном Берком в 1826 году. – Прим. перев.). А посмотрите на самого Берка, который стал «сэром Бернардом» за то, что стал летописцем дворянства. Ничего себе служба государству! Я уверен, что у меня прав не меньше, чем у него.
– Я не отрицаю этого, мистер Свинтон. Но вы знаете, что это вопрос не права, а практической целесообразности.
– Пусть так, милорд. У меня как раз такой случай.
– Говорю вам, я не посмею это сделать.
– А я говорю – посмеете! Ваша светлость можете сделать почти все. Английская публика считает, что у вас есть и власть и право, что вы можете даже создавать законы страны. Вы приучили всех так считать. К тому же вы сейчас очень популярны. Вас считают совершенством!
– Тем не менее, – продолжал его светлость, не обращая внимания на насмешку, – я не решусь испольнить ваше желание. Что? Раздобыть для вас титул? Все равно что свергнуть с трона королеву и посадить вас на ее место!
– Ха-ха! Такой высокой чести я не ожидаю. Я не хочу этого, ваша светлость. Говорят, что от корон голова тяжелеет. Я человек скромных притязаний. С меня достаточно геральдической короны.
– Безумие, мистер Свинтон!
– Что ж; если вы не можете сделать меня лордом, как вы сами, мне подойдет и титул баронета. Согласен даже на простое рыцарство. Это ваша светлость может сделать?
– Невозможно! – раздраженно воскликнул его патрон. – Неужели ничего нельзя придумать? Пост… должность?
– Я не подхожу ни для того, ни для другого. И не хочу. Ничего, кроме титула, милорд.
– Вам нужен только титул? – спросил вельможа после паузы, как будто ему в голову пришла какая-то мысль. – Ничего определенного? А титул графа вас удовлетворит?
– Как ваша светлость может это предлагать? В Англии нет графов.
– Зато они есть во Франции.
– Это я знаю. Их там много – и у многих нет средств, чтобы поддерживать свой титул.
– При чем тут средства? Человеку с вашими способностями титул поможет приобрести средства. Можете стать графом. Французский граф – все равно граф. Подойдет вам такой титул?
Свинтон задумался.
– Может, и подойдет. Ваша светлость считает, что может получить для меня такой титул?
– Я уверен в этом. Тот, кто имеет право даровать такой титул, мой личный друг. Не нужно уточнять, что это правитель Франции.
– Я это знаю, милорд.
– Что ж, мистер Свинтон если вы скажете, что вас удовлетворит титул графа Франции, вы его получите в течение недели. Потребуется еще меньше времени, если вы согласитесь сами поехать в Париж.
– Милорд, я с радостью совершу это путешествие.
– Тогда достаточно. Заезжайте ко мне завтра. Я напишу письмо, которое не только представит вас императору, но и введет в ряды французского дворянства. Приходите к десяти утра.
Вряд ли стоит говорить, что Свинтон проявил пунктуальность; и в тот же день с сердцем, полным радости, отправился прямо с Парк Лейн в Париж.
Не меньше радовался и его патрон, такой дешевой ценой расплатившийся за прелюбодеяние. Оно могло стоить ему уничтожающего скандала.
Меньше чем через неделю Свинтон вошел в виллу на Южном берегу с патентом на графский титул в кармане.
Глава LXXVII
Граф де Вальми
Если миссис Гирдвуд и испытывала в своей жизни удивление, то это было, когда мистер Свинтон появился в отеле Кларендон и спросил, не согласятся ли она и ее девушки посетить прием у лорда…
Прием состоится в резиденции лорда на Парк Лейн.
Вдова торговца дала согласие, не посоветовавшись с девушками; после этого пришло приглашение на красивой бумаге с хорошо известным гербом.
Миссис Гирдвуд вместе с девушками отправилась на прием; на голове и плечах Джули сверкали бриллианты на двадцать тысяч долларов.
В остальных отношениях они были одеты так же, как остальные дамы, присутствовашие на приеме; а среди них были самые благородные в стране.
Что касается внешности, американские леди могли не стыдиться и джентльмена, которых их сопровождал. Для них он был всего лишь мистером Свинтоном, и миссис Гирдвуд испытала еще один шок, когда благородный хозяин, подойдя к ним, обратился к нему «мой дорогой граф» и попросил представить его дамам.
Разрешение было милостиво дано; и впервые в жизни миссис Гирдвуд была окружена подлинными аристократами.
Невозможно было ошибиться в этих людя, носивших все титулы, занесенные в «Книгу Берка». И теперь уже невозможно было усомниться в том, что мистер Свинтон – действительно «кто-то».
– Он граф, это точно, – рассуждала про себя миссис Гирдвуд. – Не лорд; но он никогда и не называл себя лордом. Но граф – это то же самое. Или почти то же самое.
– К тому же есть графы с богатыми поместьями – гораздо богаче, чем у многих лордов. Разве мы о таких не слышали?
Этот вопрос она задала шепотом Джули после представления величественному хозяину.
Но Джули не имела возможность ответить, потому что благородный хозяин был так снисходителен, что принялся беседовать с ней; и беседовал так долго, что граф как будто начал ревновать. Словно заметив это, его светлость отошел, чтобы проявить вежливость по отношению к двадцати другим изумительным молодым леди, украсившим его прием.. И на весь остаток вечера Гирдвуды были предоставлены вниманию графа.
Прием продолжался всего два часа, начался в десять и кончился в двенадцать, подавали легкую закуску, которая с трудом могла сойти за ужин.
Как следствие граф де Вальми (таков был отныне титул мистера Свинтона) пригласил дам на более существенный ужин в одном из модных ресторанов на Пикадилли. Здесь они встретились с другим графом, с тем самым, с которым познакомились за обеденным столом мистера Свинтона и который на этот раз пришел без графини. Вместе они привели еще два приятных часа.
Даже Корнелия наслаждалась, хотя и не обществом двух графов. Она встретила на приеме джентльмена – мужчину, который по возрасту годился ей в отцы, – но с благородным характером и добрым сердцем, которому девушка сочувствовала. Они поговорили. Корнелия забыла о разнице в годах и хотела новых разговоров. Она разрешила новому знакомому навещать ее, и это помогло ей не чувствовать себя одинокой, когда граф де Вальми все внимание уделял исключительно ее кузине, а женатый граф оживленно беседовал с тетушкой.
Шампанское и мозельское оказались превосходны; миссис Гирдвуд с удовольствием пила и то и другое, ее дочь тоже.
Графы оказались живыми собеседниками – особенно тот, котого они так долго называли мистером Свинтоном и который больше не заботился о своем инкогнито.
Миссис Гирдвуд теперь испытывала к нему материнскую любовь; а Джули смягчилась при мысли о том, что может стать графиней.
“Что может быть лучше и приятней?” – думала она, повторяя слова матери. Знатная графиня, красивый муж граф, дорогие платья и бриллианты, кареты и много денег, – все то, что делает титул особенно желанным!
И как здорово будет самой устраивать приемы – и не только в Лондоне, но и в Нью-Йорке, на Пятой авеню!
Она сможет приехать в Ньюпорт в самый разгар сезона; и смотреть на всех этих Дж., и Л., и Б. свысока; заставить их завидовать ей, когда она будет говорить им в лицо “графиня де Вальми”!
Что с того, что она не любит графа до умопомрачения? Она будет не первой – таких миллионы, кто смирил стремления сердца ради приличного брака.
Именно в таком настроении застал ее Свинтон, когда – теперь уже подсвоим подлинными именем – повторил свое предложение.
И она согласилась стать графиней де Вальми.
Глава LXXVIII
Размышления на канале
Казалось, Свинтон достиг полного торжества.
У него есть титул, который у него не могут отобрать – не может даже тот, кто его даровал.
У него есть патент на титул и документ о дворянстве; и он собирается бережно хранить их.
Однако ему нужно еще состояние; и, кажется, оно тоже у него в руках.
Джули Гирдвуд согласилась стать его женой, с приданым в пятьдесят тысяч фунтов и с ожиданием гораздо большего!
Это редкая удача, вернее, свидетельство его ума и настойчивости. И дьявольского коварства.
Но торжество еще не полное. Остается заключить брак. А что потом?
Будущее оставалось сомнительным и полным тьмы. Затемняли его опасности и страхи.
Что если Фэн окажется неверной? Верной себе, но неверной ему? Что если она не решится на такой позор и запретит вступать в брак? Она может так поступить в самую последнюю минуту. И что тогда? Разочарование, позор, гибель!
Однако этого он не особенно опасался. Он чувствовал, что она согласится и позволит его гнусному плану осуществиться. А что потом? Что будет дальше?
У нее будет над ним власть, которой стоит бояться, – настоящий Дамоклов меч!
Придется делиться ней с таким трудом добытым богатством – он для этого достаточно хорошо ее знал, – подчиняться ей во всем. Он знал, что она обладает достаточно сильной волей. А теперь она снова вернулась на Роттен Роу и стала одной из самых красивых «наездниц и укротительниц лошадей».
Но было еще кое-что, помимо мыслей о требованиях Фэн; и это кое-что тревожило Свинтона гораздо больше страха наказания. Он отдал бы все, что угодно, даже половину состояния Джули Гирдвуд, чтобы навсегда сохранить при себе будущую жену.
Как ни странно это звучит, но он почти перестал думать о деньгах; впрочем, это не покажется странным, если мы объясним причину.
Странным это кажется, только если вспомнить о характере этого человека. Как ни низок был Свинтон, он безумно влюбился в Джули Гирдвуд – безумно и отчаянно.
И теперь, на пороге обладания ею, он понимал, что нить, на которой держится его счастье, может быть по капризу каждую минуту обрезана.
И этот каприз – воля его оскорбленной жены! Неудивительно, что негодяй видел впереди трудное будущее – тропу, если и усаженную цветами, то обрамленную и смертельными ловушками и скелетами!
Фэн помогала ему осуществить план и добиться почти сказочного состояния; но одним прикосновением она может все уничтожить.
– Клянусь небом, я ей это не позволю! – сорвалось с его губ, когда он курил сигару, размышляя о будущем. И с помощью той же сигары принялся сочинять план, который позволит ему не опасаться вмешательства жены в его будущее.
Сравнительно с планом, который возник в его сознании, попытка двоеженства казалась невинной.
Он стоял на краю канала, крутым берегом которого кончался его сад. Фарватер по другую сторону, и поэтому водная бездна раскрывалась почти непосредственно у него под ногами.
Это зрелище и подсказало ему план. Он знал, что тут очень глубоко. Видел, что вода мутная и не выдаст своей тайны.
На небе луна. Ее лучи падают яркими пятнами на воду. Они проходят сквозь ветви кустарников; луна молодая и скоро совсем зайдет.
Там, где он стоит, в тени вечнозеленой калины, совсем темно; но будь здесь свет, он показал бы, что дьявольский взгляд по-прежнему задумчиво устремлен на канал.
– Должно получиться, – размышлял он, – но только не здесь. Эту штуку могут выловить. Даже если покажется, что это самоубийство, ее могут опознать и связать со мной.
– Это было бы очень некстати! Я не должен показываться на расследовании коронера и давать показания.
– Какой смысл размышлять? При таких обстоятельствах объяснения меня погубят.
– Невозможно! Здесь это делать нельзя!
– Но вообще сделать можно, – продолжал он, – и сделать именно в канале. Не сомневаюсь, что это проделывали много раз. Да, молчаливый лежебока, если бы ты мог говорить, ты бы рассказал, сколько раз тела, мертвые и живые, погружались в твои воды!
– Ты подходишь для моих целей, но не здесь. Я знаю самое подходящее место – мост на Парк Роуд.
– И время – поздно ночью. В какую-нибудь темную ночь, когда щеголеватые торговцы с Веллингтон Роуд удалились домой, в лоно своих семейств.
– А почему бы не сегодня ночью? – спросил он самого себя, нервно выходя из-под калины и глядя на луну, чей тонкий серп едва пробивался сквозь облака. – Луна зайдет через час, и если небо меня не обманывает, ночь будет очень темная. И туман, клянусь небом! – добавил он, вставая на цыпочки и осматривая горизонт на востоке. – Да! С Собачьего острова идет облако тумана цвета грязи Темзы.
– Почему не сегодня ночью? – снова спросил он самого себя, солвно пытаясь подкрепить свое ужасное решение. – Дело не ждет. Один день может все погубить. Если это придется сделать, то чем раньше, тем лучше. А сделатьпридется!
– Да, да! Если я разбираюсь в лондонской погоде, идет туман. Он спустится к полуночи. С Божьей помощью задержится до утра!
Слова о Боге в сочетании с ужасным планом придали его лицу истинно дьявольское выражение.
Даже его жена, привыкшая к нему, заметила что-то отвратительное в его лице, когда он вернулся в дом. Она ожидала его там, чтобы вместе пойти прогуляться.
Они собирались пойти в Хаймаркет и там насладиться роскошным ужином вместе со «вторым графом», достопочтенной Джеральдиной и еще несколькими друзьями с таким же положением и репутацией.
Но это была не последняя прогулка, которую решил совершить Свинтон со своей любимой Фэн. Еще не доходя Хаймаркета он принял решение сегодня же отправиться на другую прогулку, если ночь окажется достаточно темной.
Глава LXXIX
Маленький ужин
Ужин давала «Кейт-барышница», которой в последнее время везло: она заманила в свои сети молодого «простофилю», который тоже присутствовал на ужине.
Это был не кто иной, как наш старый друг Фрэнк Скадамор: его кузина уехала за границу, он вышел из-под ее благотворного влияния и пустился в мотовство.
Кейт давала ужин в ответ на обед, устроенный Фэн на вилле М’Тавиша; и ужин не уступал обеду в роскоши и великолепии.
По времени его даже можно было назвать обедом: он начался еще до восьми часов вечера.
Так сделали, чтобы потом спокойно поиграть в вист; главным участником игры по замыслу должен был стать «простачок», как называла Кейт молодого Скадамора – впрочем, не при нем.
Вина подавали самые разные – лучшие, какие только нашлись в погребах кафе. Затем пришло время карт; игра продолжалась до тех пор, пока Скадамор не объявил, что он «чист»; тогда только началась настоящая попойка.
Веселье длилось долго, и все пришли в состояние, которое добродушно именуется «подшофе».
Это определение можно было приложить и к мужчинам и к женщинам. Фэн, достопочтенная Джеральдина и еще две хрупких дочери Евы прикладывались к вину так же обильно, как и джентльмены.