Если дочь дала неопределенный ответ, то мать была гораздо категоричней; и ее ответ поставил перед мистером Свинтоном дилемму.
– Сэр, – ответила миссис Гирдвуд, – мы обе очень польщены, и я и моя дочь. Но ваша светлость извинит меня, если я скажу, что, делая предложение, вы кое-что забыли.
– Могу ли я спуосить, мадам, что именно?
– Ваша светлость не сообщили своего подлинного имени и не сказали, каков ваш титул. Пока этого не сделано, ваша светлость, вы понимаете, что ни я, ни моя дочь не сможем дать положительный ответ. Просто не сможем!
Миссис Гирдвуд говорила не резко и не сатирически. Напротив, она постаралась высказаться самым примирительным тоном – из сраха оскорбить его светлость и вынудить его совсем отказаться от своего намерения.
Ей слишком хотелось завладеть им – конечно, только если он лорд. Если бы она знала, что он не лорд, ее ответ звучал бы совсем по-иному; и ее знакомство с мистером Свинтоном кончилось бы с таким же отсутствием церемоний, как и началось.
Псевдолорду казалось, что он на самом краю такой пропасти, когда он попытался выкрутиться.
Пришлось обратиться к тому же старому предлогу о необходимости сохранения инкогнито.
Свинтон был захвачен врасплох и не знал, что еще сказать.
Зато знала мать-американка. Она откровенно объяснила, что пока он не откроет свой титул, она должна отклонить честь считать его своим зятем.
Но если титул станет известен, он может надеяться на благоприятный ответ.
Она попыталась высказать это таким тоном, чтобы не вызвать у него отчаяние. Напротив, совершенно ясно дала понять, что ответ будет положительный, если будут выполнены ее условия.
Но этого было достаточно для его отчаяния. Как заставить ее поверить, что он обладает титулом?
– Надо получить его! – сказал Свинтон самому себе, когда после безрезультатного разговора вышел из отеля Кларендон. – Получить! И, клянусь небом, я его получу! Это так же верно, как то, что мое имя Свинтон!
Далее он рассуждал:
– Да, у меня есть для этого возможности. В моей власти этот старый развратник! Надо только сделать еще один шаг, чтобы полностью покорить его. И он даст мне все, что я пожелаю, – даже титул!
– Я знаю, что он не может сделать меня лордом; но сойдет рыцарь или баронет. Для нее все равно; если перед моим именем будет «сэр», она не сможет мне отказать. А тогда я получу и Джули Гирдвуд и двести тысяч фунтов!
– Клянусь небом! Мне она нужна больше, чем ее деньги! Девушка запала мне в сердце. Я сойду с ума, если не заключу ее в объятия!
С такими дикими мыслями он шел по улицам, вниз по Бонд-стрит, по Пикадилли и наконец в соседстве Лейстер Сквер.
И как будто сам дьявол решил ему помочь. Произошел эпизод, который оказался чрезвычайно кстати. Казалось, это случайность – но кто мог бы это доказать? Может, все было предопределено заранее.
Свинтон стоял у фонаря в центре Пикадилли Серкус (Площадь в центре Лондона. – Прим. перев.), когда мимо прехал кэб с двумя пассажирами – леди и джентльменом.
Оба держались подальше от окна; лицо леди скрывалось под густой вуалью; а пожилой джентльмен делал вид, что читает «Таймс», как будто его чрезвычайно заинтересовала какая-то громогласная передовая!
Но несмотря на все эти предосторожности, Свинтон узнал пассажиров кэба – узнал обоих! Леди была его собственная жена, а джентльмен – его благородный патрон с Парк Лейн!
Кэб проехал мимо; Свинтон не сделал ни малейшей попытки остановить его. Но пошел следом, быстро и молча.
Кэб свернул на Хаймаркет и остановился у входа в один из тихих отелей, которые известны всем, кто путешествует налегке, не отягощая себя багажом.
Джентльмен вышел, леди за ним; оба прошли в дверь отеля, которая гостеприимно открылась им навстречу.
Кэбмен, которому заплатили авансом, немедленно отъехал.
– Достаточно! – прошептал Свинтон с дьявольской улыбкой на лице. – Подойдет. А теперь свидетель, которого можно было бы предъявить суду… Ха-ха-ха! До этого никогда не дойдет!
Но чтобы этого не случилось, нужен свидетель. Район позволяет легко найти его. Свинтон хорошо знал Лейстер Сквер, знал каждый ее уголок и все окрестности; здесь он обязательно отыщет «приятеля».
И менее чем через пятнадцать минут он его нашел; еще немного погодя оба стояли на углу … стрит, явно обсуждая какое-то небесное явление, которое поглотило все их внимание.
Они дали досточно времени леди и джентльмену; спустя какое-то время оба вышли из отеля – леди первой, джентльмен спустя несколько минут за ней.
Свинтон с приятелем не окликнули леди, и она прошла мимо, по-видимому, не заметив их.
Но когда мимо проходил джентльмен, оба повернулись к нему.
Он тоже сделал вид, будто не замечает их; но вздрогнул и пошел быстее; это свидетельствовало, что по крайней мере одного из них он узнал, и это не доставило ему радости!
Оскорбленный супруг и не думал его преследовать. Пока джентльмен в безопасности; и, веря, что он – и уж во всяком случае леди – не узнаны, поздравляя себя с удачей, пошел дальше по Пикадилли.
Он был бы менее радужно настроен, если бы слышал слова своего протеже, которые тот произнес, расставшись с «приятелем».
– Теперь он у меня в рука! – сказал Свинтон. – Титул для Ричарда Свинтона или развод и позор! Да благословит Господь дорогую Фэн, она так отлично подыграла мне! Да благословит ее Господь!
С таким богохульством бывший гвардеец сел в кэб и направился в Сент Джонз Вуд.
Глава LXXII
Необходим – предводитель!
Став из солдата писателем, Мейнард не бездельничал и в своем новом облике.
Книга за книгой выходили из-под его плодовитого пера; и каждая усиливала репутацию, которую он приобрел при своем первом появлении на литературной ниве.
Молодые журналисты называли его труды гениальными. Но писаки постарше, те, что составляют «Клуб взаимного восхищения», эти разочарованные писатели, которым приходится становиться критиками, писали, что его книги – всего лишь «сенсация».
Черпая вдохновение в зависти, а влияние – у своего «магистра», ведущего журнала, от одного кивка которого они начинали дрожать, – они пытались принести удовлетворение этому деспоту прессы, преуменьшая заслуги молодого автора.
Они применяли два способа. Некоторые ничего не говорили. Это были более мудрые: молчание критика есть его самое красноречивое суждение. К тому же они не опасались, что им могут возразить. Другие говорили, но насмешливо и презрительно. Они находили выход для своего дурного нстроения, используя термины «мелодрама», «беспочвенная выдумка» и множество других расхожих фраз, которые, подобно определению «сенсационное», можно применить к любым самым классическим концепциям автора.
Сколько лучших произведений Байрона, Шекспира или Скотта избежали категории «сенсационных»?
Они не могли отрицать, что книги Мейнарда приобрели определенную популярность. Но она была достигнута без их помощи. Для них это лишь свидетельство извращенного вкуса века.
Но когда существовал век без извращенного вкуса?
У его произведений нет будущего. В этом они были уверены.
Но они выжили; они с успехом продаются; с их помощью уже составлены с подесятка состояний – конечно, не самим автором, а теми, кому он неосторожно доверил свои книги.
И эти книги обещают еще долго попадать на книжные полки; может быть, великой славы у них и не будет, но и пыли много они тоже не соберут.
Наступит день, когда критики будут давно мертвы, а мысли капитана Мейнарда, изложенные в его книгах, уже не будут считаться всего лишь сенсационными.
Но он не думал об этом, когда писал их. Просто шел по следу, который открыла перед ним жизнь.
И ему это не очень нравилось. После юности, проведенной в самых разнообразных приключениях, спокойная атмосфера кабинета была ему не по вкусу. Он выдерживал ее, считая, что это всего лишь эпизод в его жизни.
Любая новая тропа, обещающая приключения, искушала его вскочить со стула и бросить перо в огонь.
Но пока таких троп не встречалось; и он продолжал писать – писать и думать о Бланш Вернон.
Он думал о ней, но не смел ей написать. И не только потому, что это опасно: мешало его чувство чести.
К тому же он не знал ее адреса. Он слышал, что сэр Джордж снова отправился за море, и дочь была с ним. Куда именно, он не знал и не предпринимал никаких попыток, чтобы узнать. Достаточно знать, что, дома она или за границей, она, чей образ постоянно был в его мыслях, для него недоступна
Иногда воспоминания о ней причиняли ему боль, и тогда он искал отвлечения в работе.
В такие времена ему все больше хотелось взяться за саблю: она обещала стать лучшим утешителем. Но никакой возможности не подворачивалось.
Однажды вечером он думал об этом – думал о какой-нибудь опасной экспедиции, в которой смог бы участвовать, – когда кто-то постучал в его дверь, словно дух, рожденный его желанием.
– Войдите!
На его приглашение ответил Роузвельдт.
Граф поселился в Лондоне и тоже искал занятия.
У него оставались еще остатки состояния; они позволяли ему жить безбедно, а титул открывал ему доступ во все двери.
Но, подобно Мейнарду, он тоже стремился к активной жизни и с отвращением смотрел ежедневно на свою саблю, которая бесславно ржавела в ножнах!
Судя по тому, как он вошел, Мейнард почувствовал, что кончается время раздражающего бездействия. Граф раскраснелся, он был возбужден, дергал себя за усы, словно собирался совсем их оторвать!
– В чем дело, мой дорогой Роузвельдт?
– Вы не чувствуете запах пороха?
– Нет.
– Но он уже горит.
– Где?
– В Милане. Там началась революция. Но у меня нет времени на разговоры. Кошут послал меня за вами. Он хочет, чтобы вы пришли немедленно. Вы готовы?
– Вы, как всегда, торопитесь, мой дорогой граф. Но когда приказывает Кошут, вы знаете мой ответ. Конечно, я готов. Мне нужно только взять шляпу.
– Тогда берите и идемте со мной!
От Портмен Сквер до Сент Джонз Вуд близко; вскоре двое уже шли по извилистому Южному берегу.
Когда подходили к дому Кошута, увидели человека. Он стоял под фонарным столбом с часами в руке, как будто пытался определить время.
Они знали, что это маскировка, но ничего не сказали, пошли дальше и вскоре вошли в дом.
Там был Кошут, и с ним еще несколько известных венгров.
– Капитан Мейнард! – воскликнул Кошут, выходя из кружка и приветствуя только что вошедшего гостя.
Потом отвел его в сторону и сказал:
– Посмотрите!
Он вложил в руки Мейнарду листок бумаги. На ней была шифрованная надпись.
– Телеграмма! – сказал тот, разглядывая иероглифы.
– Да! – ответил Кошут. Он прочитал телеграмму и объяснил ее смысл. – В Милане началась революция. Это поспешное предприятие и, боюсь, кончится поражением, даже катастрофой. Мадзини поступил так вопреки моим желаниям и советам. Мадзини слишком порывист. Турр и остальные тоже. Они рассчитывают на размещенные там венгерские части и на влияние моего имени. Джузеппе воспользовался моей старой прокламацией, адресованной этим частям, когда я еще был пленником в Турции. Он распечатал ее в Милане, изменив дату. Я бы не стал его в этом винить, если бы не считал его поступок чистейшим безумием. В Миланском гарнизоне очень много австрийцев, особенно эти их наемники богемцы; не думаю, что у революции есть надежда на успех.
– И что вы собираетесь делать, губернатор?
– У меня нет выбора. Игра началась, и я должен принять в ней участие во что бы то ни стало. Телеграмму отправил мой храбрый Турр, и он считает, что еще есть надежда. Так или нет, но мне необходимо быть с ними.
– Значит, вы едете?
– Немедленно, если смогу добраться. Вот в этом, мой дорогой сэр, и заключается трудность. Именно поэтому я взял на себя смелость послать за вами.
– Что я могу для вас сделать, губернатор?
– Спасибо, дорогой капитан. Не стану тратить слов, но сразу скажу, что мне от вас нужно. Еинственная возможность для меня добраться до Милана – через территорию Франции. Я мог бы отправиться вкруговую через Средиземное море, но это отнимет слишком много времени. Я опоздаю. Я долже проехать через Францию или не ехать совсем.
– А что мешает вам проехать через Францию?
– Луи Наполеон.
– Да, правда, мне не следовало спрашивать.
– Он меня обязательно арестует и будет держать взаперти так долго, пока моя свобода не перестанет угрожать коронованным заговорщикам. Он стал самым их доверенным помощником и шпиком. Нет во Франции ни одного полицейского, у кого в кармане не было бы моего портрета. Для меня единственный способ благополучно миновать Францию – замаскироваться. Для этого вы мне и нужны.
– Чем я могу вам помочь, мой дорогой губернатор?
– Тем, что сделаете меня своим слугой – лакеем для путешествий.
Мейнард не мог не улыбнуться, услышав это. Человек, который держал в руках судьбу целого народа, который создал двухсотысячную армию, который заставил дрожать все троны в Европе, – этот человек будет подобострастно ожидать его, чистить его одежду, подавать шляпу и нести чемодан!
– Прежде чем вы ответите, – продолжал экс-диктатор Венгрии, – позвольте рассказать вам все. Если нас арестуют во Франции, вам придется разделить со мной тюрьму; а если в Австрии, вас, как и меня, повесят. Теперь вы согласны?
Прошло несколько секунд, прежде чем Мейнард ответил. Хотя не мысли о петле сдерживали его. Он думал о многом другом, в том числе и о Бланш Вернон.
Если бы не воспоминание о той сцене под кедром и ее последствиях, он, может быть, колебался бы дольше, даже отказался бы от дела революционной свободы.
Но это воспоминание подтолкнуло его к новым усилиям в пользу свободы, и, больше не задумываясь, он просто сказал:
– Согласен!
Глава LXXIII
Покупка паспорта
Должно было пройти двадцать четыре часа, прежде чем Кошут и его спутник – вернее, капитан Мейнард со своим слугой – смогли выступить в опасную экспедицию.
Было совершенно необходимо получить паспорт – у консульского агента Франции или в британском Форейн Оффис; а для этого необходим дневной свет – иными словами, до следующего дня ничего нельзя было сделать.
Кошут раздражался из-за задержки; его новый хозяин – тоже; впервые проклинал он всю систему паспортов.
Они не думали, что это задержка окажется для них благоденствием; возможно, именно ей они обязаны сохранением жизни!
Мейнард предпочитал получить паспорт у французского консула. Это легче и быстрее, чем в английском Форейн Оффис, где царствует настоящая бюрократия. Несколько дней проходит, прежде чем Джон Булль, отправляющийся за море, может уговорить своего посла выдать ему клочок бумаги, необходимый для защиты!
Вначале за него должен поручиться банкир, священник или какой-нибудь другой известный в стране человек! Хозяева Джона не поощряют бродяжничество.
Французский агент гораздо доступней. Скудное жалование заставляет его доброжелательно смотреть на оплату наличными. Именно поэтому он бывает всегда готов к услугам.
Однако Мейнарду документ достался с некоторым трудом. Возник вопрос о слуге, который должен был быть вписан в паспорт.
Лакей должен явиться сам, чтобы его точное описание было внесено в паспорт.
Так холодно и вежливо заявил французский чиновник. Его тон, казалось, говорил о бесполезности попыток его уговорить.
Хотя Мейнард знал, что к этомй моменту благородный венгр уже пожертвовал своей великолепной бородой, его красивое лицо слишком известно в Лондоне, чтобы его не узнавали на улицах. Особенно опасно ему показваться в районе французского консульства, на Кинг Уильям стрит. Его узнают либо сам агент, либо с полдесятка шпионов с глазами рыси, которые всегда слоняются поблизости.
Кошута никогда не удастся выдать за лакея!
Но Мейнард придумал способ обойти это затруднение. Выход подсказали потрепанный костюм и голодный вид француза.
– Для меня это очень неудобно, – сказал он. – Я живу в Вест-Энде, туда целых пять миль. Очень далеко, и все лишь для того, чтобы привести сюда слугу. Я бы заплатил несколько соверенов, чтобы избавиться от этих хлопот.
– Прошу прощения, – ответил агент, сразу становясь предельно вежливым по отношению к человеку, который так спокойно расстается с несколькими соверенами. – Таковы правила, как знает мсье. Однако… если мсье…
Он помолчал, чтобы смысл этого «однако» был понят.
– Вы окажете мне большое одолжение, избавив от хлопот…
– Мсье может точно описать слугу?
– С головы до ног.
– Tres bien! Пожалуй, этого достаточно.
И без дальнейших переговоров словесное описание экс-диктатора Венгрии было занесено на листок с печатями.
Это был подробный портрет, с указанием роста, возраста, цвета волос, цвета кожи и должности, в которой находится слуга.
Судя по описанию, получился образцовый слуга (Это действительный факт. Паспорт до сих пор находится у меня. – Элизабет Рид).
– Чрезвыйчайно обязан, мсье! – сказал Мейнард, принимая паспорт у агента и одновременно вкладывая ему в руку несколько сверкающих соверенов. Потом добавил: – Ваша любезность избавила меня от множества хлопот, – и побыстрее вышел из конторы, оставив француза в состоянии приятного удивления. На лице агента было выражение, доступное только истинным сыновьям гальской нации.
***
В тот же день хозяин и слуга были готовы к отъезду.
Чемоданы упакованы, все необходимо взято, заказаны билеты на ночной почтовый пароход из Дувра в Кале.
Ждали только часа отъезда из Лондона.
Удивительное собрание состоялось в доме Кошута в Сент Джонз Вуде.
Присутствовали восемь человек; каждый владел титулом или воинским званием, титулы и звания либо наследственные, либо полученные за заслуги.
Все люди известные и почитаемые. Среди них два венгерских графа благороднейшего происхождения, один барон того же королевства; три старших офицера, каждый из которых командовал армейским корпусом.
Седьмой, самый низкий по званию, простой капитан – сам Мейнард.
Но восьмой – кто был восьмой?
Мужчина в костюме лакея, со шляпой с кокардой в руке, словно готовый в любую минуту выйти.
Любопытно было наблюдать за этими людьми, собравшимися вокруг лакея; графы бароны и генералы тоже сняли шляпы, но не потому что собирались уезжать. Они сделали это из уважения!
Говорили они не подобострастно, но все же тоном, каким говорят со старшими; а ответы принимались с почтительностью, говорившей о высокой оценке!
Если и есть доказательства подлинного величия, то это уважение союзников в час несчастья.
Именно таков был этот случай. Вряд ли стоить уточнять, что одетый лакеем человек был сам Кошут.
Даже в ужасные часы изгнания, когда дело его казалось безнадежным, когда холодный мир презрительно отвернулся от него, его окружали не алчные подхалимы, а самые благородные люди Венгрии, все полные почтения, со шляпами в руке; они относились к нему так же, как в дни, когда судьба любимой страны и их собственная участь определялись его волей!
Автор был свидетелем этой сцены и считает ее величайшим торжеством сознания над материей и правды над шарлатанством.
Все собравшиеся знали тайный замысел Кошута. Они слышали о восстании в Милане. Именно об этом они говорили; и большинство, подобно самому Кошуту, готовилось принять в нем участие.
Как и Кошут, они считали восстание неразумным шагом со стороны Мадзини – потому что начал его именно Мадзини. Некоторые называли это безумием!
Ночь темная и благоприятствует отъезду. Темнота необходима: все знали о шпионах напротив.
Но Мейнард предпринял дополнительные меры предосторожности, чтобы сбить со следа этих цепных псов деспотизма.
Он придумал уловку, которая обязательно должна была удаться. Приготовили два набора чемоданов. Пустые должны были быть вынесены из дома Кошута и погружены в кэб. Капитан со своим слугой в этом кэбе доедут до северного конца Берлингтонской Аркады и пойдут в фешенебельные магазины, словно собрались что-то покупать. Кэб будет их ждать.
Но в другом конце, на Пикадилли, будет ждать другой кэб, с настоящим багажом путников, который еще накануне был перевезен в квартиру писателя-солдата.
Нужны очень проницательные детективы, чтобы разгадать эту уловку.
Но как ни была остроумна эта хитрость, она так и осталась неосуществленной. И слава Богу!
По тому, что стало известно впоследствии, Кошуту и капитану Мейнарду следовало возблагодарить небо. Если бы им удалось обмануть английских шпионов, это было бы временное и недолговечное торжество. Через двадцать часов оба были бы во французской тюрьме; Кошута отправили бы в гораздо более опасную для него австрийскую тюрьму; а его хозяин, вероятно, долго томился бы в камере, прежде чем в его защиту снова развернули флаг его страны.
Но попытка не осуществилась; они даже не сели в кэб, ожидавший у ворот. В доме появился человек, который предотвратил ее.
Глава LXXIV
Поддельное восстание
Неожиданное изменение планов было вызвано появлением графа Роузвельдта. Чтобы понять, что произошло, потребуется небольшое объяснение.
Незадолго до этого граф, который постоянно бывал у Кошута, незаметно исчез: Кошут отправил его на разведку.
Граф долго жил в Лондоне, и именно знание лондонской жизни способствовало тому, что ему поручили это дело.
Он должен был узнать, кто послал шпионов.
Темная ночь благоприятствовала ему; зная, что шпионы тоже предпочитают темноту, он незаметно ожидал там, где они могли появиться.
Ждал он недолго. Вскоре послышались голоса. Разговаривающие были совсем близко. Их было двое.
Они подходили к тому месту, где стоял граф. Ворота сада с массивными столбами создавали нишу, в которой было темно, как в подземелье Плутона.
В эту нишу отступил граф; сжался, насколько позволяло его массивное тело.
Туман, густой и почти осязаемый, позволил ему оставаться незамеченным.
Двое подошли; удача сопутствовала графу: они остановились у ворот.
Разговаривали они достаточно громко, чтобы Роузвельдт смог услышать.
Он не знал, кто они, но по разговору скоро догадался. Это были шпионы, занимающие дом против Кошута, именно те, на поиски которых он и послан. Темнота ночи не позволила ему разглядеть их лица. Он различал только две фигуры, едва видные за густым пологом тумана.
Но это не имело значения. Он никогда раньше не видел шпионов и не был знаком с их внешностью. Достаточно слышать их разговор.
И он услышал достаточно для своих целей – достаточно, чтобы незаметно дождаться их ухода; а потом взволнованно вернуться в кружок, который он недавно покинул.
Он ворвался в комнату со словами, вызвавшими изумление – почти ужас!
– Вы не должны ехать, губернатор! – были первые слова, сорвавшиеся с его губ.
– Почему? – удивленно спросил Кошут. Все были удивлены не меньше его.
– Mein Gott (Мой Бог! Нем. – Прим. перев.)! – ответил австриец. – Расставшись с вами, я услышал странный рассказ.
– Что за рассказ?
– Рассказ о восстании в Милане. Есть ли на земле настолько бесчестный человек, чтобы в это поверить?
– Объяснитесь, граф!
Это была просьба всех присутствующих.
– Терпение, джентльмены! Вам оно понадобится, когда вы меня выслушаете.
– Продолжайте!
– Как мы и ожидали, я нашел этих шпионов. Их было двое, и они разговаривали на улице. Я спрятался в тени ворот; и прямо передо мной остановились эти негодяи. Они меня не видели, а я их видел и, что еще лучше, слышал. И как вы думаете, что я услышал? Вы мне не поверите!
– Расскажите, и посмотрим!
– Восстание в Милане – подделка, ловушка, чтобы заманить туда благородного губернатора и всех нас остальных в руки Австрии. Именно с этой целью все и организовано – так сказал один из шпионов второму и сообщил источник своей информации.
– И каков этот источник?
– Его наниматель лорд…
Кошут вздрогнул. Его товарищи тоже: сведения, какими бы необычными они ни были, не показались им невероятными.
– Да! – продолжал Роузвельдт. – Не может быть никакого сомнения в том, что я вам рассказываю. Шпион называл факты и подробности, которые должен был получить из надежного источника; я и раньше подозревал что-то в этом роде. Я знаю силу этих богемских частей. К тому же там тирольские стрелки, подлинные телохранители тирана. Что бы ни думал Джузеппе Мадзини, у нас нет ни единого шанса. Это ловушка, и мы не должны в нее попасть. Вы ведь не поедете, губернатор?
Кошут осмотрел собравшихся, взгляд его остановился на Мейнарде.
– Со мной не советуйтесь, – сказал писатель-солдат. – Я по-прежнему готов ехать.
– А вы уверены, что все правильно расслышали? – спросил экс-губернатор, обращаясь к Роузвельдту.
– Уверен, ваше превосходительство. Слышал совершенно ясно. Эти слова все еще звучат у меня в ушах, жгут их.
– Что скажете, джентльмены? – спросил Кошут, всматриваясь в лица окружающих. – Поверим ли мы в такой подлый план?
Прежде чем ему ответили, раздался дверной звонок.
Открыли дверь, и впустили человека, который прошел в комнату, где собрались революционеры.
Все узнали полковника Ихаша, друга и адъютанта Кошута.
Ни слова не говоря, он передал экс-губернатору листок бумаги.
Это была зашифрованная записка; ключ к шифру знал только Кошут.
Печальным тоном дрожащим голосом перевел он текст таким же опечаленным, как он сам, слушателям.
...«Восстание оказалось фальшивым.За ним стоит предательство. Сегодня утром венгерские части разоружены. Десятки бедняг расстреляны. Мадзини, я и остальные, вероятно, разделим их участь, если только не случится какое-нибудь чудо. Мы окружены со всех сторон и не можем спастись. Нам остается только надеяться на Бога Свободы.