Мазова Наталия. Янтарное имя

   - Если я скажу тебе о неисповедимости путей Великой Матери, это будет очень банально? - вот тут Хасса усмехнулась. - Но истина может позволить себе звучать банально. Случайностей не бывает. Возможно, ты призван, чтобы дать что-то понять нам... и понять самому.
   - Призван, значит, - он закусил губу. - Лишен пути, имени и родного языка. Изгнание как абсолют. Любой изгнанник может вернуться, пробраться на родину тайком, вдохнуть родной воздух и услышать знакомую речь хотя бы ценой смертного приговора. А я отрезан навсегда... ради того, чтобы дать кому-то что-то понять?!
   - Не богохульствуй, - строго оборвала его старая жрица. Великая Мать совершенна в своей благости. Она наделила тебя Даром, но то, что ты забыл Имя - дело рук, как мне кажется, человеческих. Не знаю, были эти руки недобрыми или же просто неумелыми, но ясно, что без магии тут не обошлось...
   - Это я понимаю и сам, - невесело усмехнулся Гинтабар. Но что мне делать? Смириться с тем, что я привязан к этому миру?
   Она внимательно посмотрела в его глаза. И спокойно сказала:
   - Между прочим, этот мир называется Опалия.
   Сперва он даже не понял. Потом расширил глаза:
   - Вы предлагаете мне...
   - Да, - легко сказала Хасса. - Когда нет зерна, хлеб пекут и из сосновой коры. Я не могу провести тебя в твой мир, ибо не знаю его и тем более его имени. Подозреваю, кстати, что это довольно далеко отсюда. Но УЙТИ ты можешь всегда, ибо способности твои по-прежнему с тобой, я это вижу. Закон Истока всегда был последним прибежищем отчаяния. А там, кто знает, может, доберешься до своего мира, а может, встретишь кого-то, сильнее и мудрее меня...
   Его глаза засветились.
   - Вы возвратили мне надежду, пресветлая госпожа, - он снова склонился к ее руке, а во взгляде засияла полузабытая смешинка. - Вот только как же тогда быть с моим... призванием?
   - Ну, - глаза ее брызнули лучами морщинок, - я не столь эгоистична, чтобы думать, что ты призван исключительно в Опалию. Я ведь слыхала, как ты поешь... ох, Владычица, велико твое милосердие, - глаза ее затуманились. - Дар твой - для всех. Для всего мироздания. Пока звучат твои голос и гитара, Мать всего сущего взирает на тебя с благосклонностью...
   - В лице отдельных своих дочерей, - не выдержал он.
   - А этот вопрос мы вообще обсуждать не будем, - она подняла руку в благословляющем жесте. - Иди, и да будет светел твой путь,.. Мэреллиэн Гитбаор!
   Первое, что он увидел, выйдя от Верховной Жрицы, была Лиула, кружащаяся по темно-зеленым плитам с мечом послушницы в руках. Гинтабар узнал первые, самые несложные фигуры "танца клинка". Черные волосы-дождь вуалью упали ей на лицо, широкие алые рукава невесомо скользили по рукам. Сильная, гибкая, смертоносная красота...
   Он иронически ухмыльнулся. Может быть, и красота, но уж никак не смертоносная. Если бы она попыталась ударить из такого положения, то вывихнула бы себе обе кисти. Вот и послушница, которую уже явно кое-чему научили, посмеивается снисходительно, сидя на полу среди кожуры скальных ягод...
   А Лиула искоса глядела на него и думала, что эти стены с их бледной прохладой никогда не знали, что такое золотой свет заходящего солнца, пока Гинтабар не остановился здесь в раздумье и на лицо сидящей девушки не пал теплый отсвет его солнечного ореола...
   - Кончай выпендриваться, - он потуже стянул узел на вышитой головной повязке. - Отдавай железку хозяйке, и пойдем.
   * * *
   - Ты хоть понимаешь, о чем речь? Другой мир - это тебе не заморские страны. Не Элеймар, не Королевства Грозы, не острова за океаном! Там просто не существует Силлека, вообще, даже как понятия. Ты будешь вынуждена, слышишь, обречена выдавать себя за кого-то из этого мира - а как ты это сможешь сделать, не обладая способностью знать, не спрашивая, и понимать язык, не изучая? Я уж не говорю о том, что есть масса миров, где мужчина - все, а женщина - ничто, где в ней ценится только красота, а до ее ума в лучшем случае никому нет дела!
   - Я научусь, - проговорила Лиула, но в голосе ее не чувствовалось уверенности.
   - Да пойми ты, этому не учатся! Эти способности или возникают сами... или не возникают! Пресветлая Хасса сказала бы - даруются свыше, а я как записной еретик уж и не знаю, что сказать...
   - Но у тебя же они есть. А я буду с тобой. Неужели ты не защитишь меня?
   Он застонал:
   - Обо мне и моих проблемах уже давно речь не идет! Но ты о себе подумай, сокровище мое! Сколько ты сможешь выдерживать такую жизнь? Год? Полгода? Собой ты в иных мирах быть не сумеешь, а притворяться в конце концов устанешь. Но вернуть тебя в Опалию я не смогу при всем желании. Я же объяснил тебе, в чем сущность Закона Истока - мы рискуем возвратиться сюда через многие сотни лет. Неужели тебе хочется стать такой же скиталицей, как я, чтобы нигде в мироздании не было места, о котором ты могла бы сказать: "Да, я оттуда"?
   Ветер. Черный ночной ветер, швыряющий в лицо пригоршнями мокрой мороси. Где-то в лесу дикий кот заплакал свою боевую песню...
   - Я уже ушла из дома. Я знаю, как это. Уйду и из мира, если за тобой. И давай не будем говорить о том, что еще не случилось.
   "О небо, она ведь даже не понимает, что живет в мире, где я могу почти без страха бросить ее одну здесь, в лесу, на ночной дороге! Когда она дойдет до ближайшего поселка, ее накормят и пустят переночевать, и при этом не изнасилуют, не отнимут нарядной одежды, не попытаются сделать служанкой или силком выдать замуж за деревенское мурло! Женщина священна!"
   - Держи меня за руку, - приказал он после долгого молчания. - И не отпускай, пока я не разрешу...
   * * *
   Когда пыль, поднятая всадниками, снова осела на дорогу, а их голоса, смех и лязг доспехов стихли в глубине леса, силуэты деревьев на опушке поплыли, словно в знойном мареве над костром. Миг - и с холма на дорогу сбежали три девушки в одинаковых зеленых платьях. Две из них были похожи как близнецы - невысокие, полненькие, с круглыми улыбчивыми лицами, вот только у одной кудряшки были каштановые, а у другой - черные. У третьей девушки, повыше и посерьезнее, светлые волосы были заплетены в две длинных косы.
   - Ну, что, девчонки, выбрали? - спросила та, что с черными кудрями. - Чур, мой - в малиновом плаще и с золотыми шпорами!
   - Нет, мне больше по нраву паренек в голубом, мечтательно проговорила блондинка. - Представляю себе его глаза, когда он меня увидит!
   - А я даже и не знаю, кого! - рассмеялась каштановая. Один другого лучше, прямо глаза разбегаются! Может, менестреля?
   - Менестрель Осинкин, - оборвала ее блондинка. - Она специализируется исключительно по ним. Как он тебе, Осинка?
   - О, это что-то особенное! - из путаницы ветвей и листьев выступила еще одна девушка, тонкая, тихая и изящная. - Волосы как мед, глаза как сосновая кора на солнце, а голос!.. Нет, это чудо я никому из вас не уступлю!
   - Ну и ладно, - не стала спорить каштановая. - Я тогда займусь тем, что в сером и с серебряной звездой на груди...
   Дорога была долгой и утомительной. Опять же много возни вышло с разбивкой лагеря на ночь, с костром... Оруженосцы барона Эсгрева оказались на редкость бестолковыми и поставили шатры, как должно, лишь с третьей попытки. Зато шатер графа Виэлло был поставлен буквально в мгновение ока, так что граф, сославшись на усталость и ноющую старую рану, сразу же удалился туда, оставив присматривать за порядком сыновей.
   Поэтому и посиделки у костра с гитарой вышли достаточно короткими. После третьей или четвертой песни Эсгрев запустил в кусты обглоданной заячьей костью, что-то пробормотал насчет того, что имеет смысл поберечь до турнира как силы, так и вино, и вылез из пламенного круга. За ним последовали оба молодых Виэлло. Гинтабар спел еще пару песен, а затем, видя, что пажи и оруженосцы тоже начали разбредаться кто куда, направился к своему шатру.
   Лиула, вконец измотанная сегодняшним переходом - из замка Виэлло выехали в семь утра - уже спала, позабыв выплести из волос хрустальные бусы. Гинтабар немного посидел над ней, потом поправил смятый плащ, которым она была укрыта, и снова вышел из шатра с гитарой, направляясь в сторону от лагеря рыцарей - на берег озера.
   Близилась полночь. Луна с еще вдавленным левым бочком поднялась над лесом и прочертила по воде сверкающую дорожку. Легкий туман пополз вверх по склону, туда, где потихоньку гас костер и смолкали последние разговоры. Тишину, накрывшую мир, нарушал лишь легкий шелест ночного ветра в листве да вкрадчивый шепот маленьких волн, толкающихся в берег у самых сапог менестреля. Ему представилось, что они, как котята, норовят потереться головенками о его ноги...
   Он сел на ствол поваленной сосны, выглаженный ветром и водой до серебристого сияния, и осторожно коснулся струн. Тихо и легко, не нарушая спокойной гармонии ночи, он начал вплетать в нее свою мелодию. "Скрещенье дорог". Эта вещь была словно создана для такой ночи, когда чувствуешь себя беспричинно счастливым и любое таинство воспринимаешь как должное. Сначала он только наигрывал мотив, затем незаметно для себя начал напевать...
   Песня на старую, как мироздание, тему "воин и менестрель". Он писал ее как достаточно горькую и печальную, но сейчас, в этот озаренный луной миг, вдруг почувствовал в ней свет. Да, он сиял в этой песне, как в конце тоннеля, и будил надежду в душах тех, кто ее слышал, хотя текст вроде бы этого не предполагал. Как, почему ему удалось написать такое? И почему только сейчас он начал понимать, о чем эта песня на самом деле?
   Если бы его спросили, почему он так счастлив в это мгновение - он лишь развел бы руками. Счастлив, и все. Беспричинно.
   - Как дивно ты играешь, менестрель...
   Женский голос был тихим и легким, словно соткался из шелеста листвы. Он повернул голову... Как же он не заметил, что не один на этом бревне?
   Она была тоненькая, гибкая и юная, но при этом никому и в голову не могло прийти назвать ее девчонкой. Девушка. Худенькое тело, небольшая грудь под полупрозрачным, бледно-зеленым платьем, босые ноги, плечи, окутанные паутиной серо-серебристых волос, и серые с прозеленью бездонные глазищи, полностью затмевающие остальные черты лица. И, словно всего этого было недостаточно, чтобы опьянить и заворожить его, голову ее украшал венок из белых ночных фиалок.
   - Почему ты умолк, менестрель? Сыграй еще...
   Эта фраза, как и предыдущая, была произнесена на дайрэн аовэллин с мягким, чуть пришептывающим акцентом.
   Гинтабар даже не очень удивился ее появлению, ибо подсознательно ждал, что эта ночь обязательно одарит его чудом. Вот оно и случилось. Прямо-таки сюжет из баллады - смертный менестрель и лесная фея... Он улыбнулся ей.
   - Кто ты? - спросил он на том же языке. - Ты - Нездешняя?
   Она улыбнулась в ответ - мягко, обвораживающе...
   - Я-то как раз здешняя, это мой лес. Это ты нездешний, менестрель... - рука с неправдоподобно длинными пальцами осторожно коснулась его локтя. - Меня зовут Осинка. А ты и есть прославленный Гинтабар, я угадала?
   - Стоит мне оказаться в каком-нибудь мире, как мое имя тут же становится известно всем и каждому! - притворно рассердился он. - Даже лесным лаийи...
   - Оно достойно этого, - длинные пальцы скользнули по желто-коричневому рукаву и легли на его кисть, словно листок дерева. - Потому я и пришла взглянуть на тебя.
   Он прекрасно понимал, что его зачаровывают, понимал и не противился. Не позволить ей себя соблазнить значило нарушить все законы жанра. Тем более что она действительно была дивная не только по имени...
   - Ты прекрасна, лаийи, - он взял ее ладонь в свои и поразился ее нежности. - Ты - как эта ночь. И такая же трепетная, как то дерево, чьим именем названа...
   - Ты тоже красив, менестрель, - голос, как плеск воды. - Я знала, что твои песни прекрасны, но не смела и надеяться, что облик твой воистину достоин их...
   Он усмехнулся, про себя сочтя слова лаийи беспардонным преувеличением. "Ничего, маленькая фея леса, колдуй, я не против. Я уже решил, что эта ночь будет для тебя одной..."
   - Спой мне, Янтарный, я так хочу слышать твой голос!
   Он заиграл "Тень минувшего". Она слушала, чуть покачиваясь в такт мелодии, и огромные глаза светились отраженным светом луны. Кончив песню, он посмотрел на нее и увидел в ее глазах молчаливое требование - еще! Тогда он спел "Звездное слово", "Заклятие", "Балладу о противостоянии" - все свое лучшее... Впервые за много дней он не боялся того, что затаилось на дне его песен - наоборот, даже гордился тем, что сумел приманить ими это восхитительное существо.
   Неожиданно со стороны лагеря послышались голоса удивленно вскрикнул мужчина, ему ответил девичий смешок, похожий на перезвон колокольчика... Гинтабар вскинулся настороженно, но Осинка нежно удержала его:
   - Все в порядке. Это мои подруги Яблонька и Березка развлекаются с рыцарями, - она состроила забавную гримаску. - У них все просто, они знают, чего хотят. Как увидят смертного покрасивее, так сразу кидаются охмурять, соблазнять и оглушать.
   - Оглушать, надеюсь, не дубовым суком по шлему? рассмеялся менестрель.
   - Ну что ты, это же наша Священная Охота! Нас ведь не так уж много, потому и повелось от века, что лесные лаийи регулярно смешивают свою кровь с кровью смертных, чтобы не дать ей остынуть и обессилеть.
   - Значит... ты тоже знаешь, чего хочешь от меня?
   - А вот я как раз и не знаю... - опустила глаза Осинка. Я так хочу, чтобы твои губы слились с моими - но тогда они уже не смогут петь... И я разрываюсь между этими двумя желаниями!
   - А ты не разрывайся, - он приобнял ее за плечи. - Между прочим, по законам рыцарства дама, если любит менестреля, платит ему за песню поцелуем. Так что ты задолжала мне уже... раз, два, три... целых шесть!
   Глаза Осинки вспыхнули.
   - И я охотно отдам тебе этот долг, Янтарный!
   Между поцелуями она шептала ему какие-то сумасшедшие слова о солнечном сиянии его глаз, о том, что он стройнее молодого клена, и о том, что даже среди лаийи не много найдется равных ему - и слушая ее, он окончательно терял голову. Никогда прежде не было у него такой женщины-сказки...
   - А теперь спой мне еще раз, и мы будем любить друг друга, - нежно выдохнула она ему в лицо. - Спой мне такую песню, которую ты поешь своей любимой...
   - Сегодня ночью ты моя любимая, - ласково возразил он. Ты мое лесное деревце в цвету...
   Была у него, действительно, такая песня, которую он пел далеко не каждой - о заколдованной принцессе желаний... Когда-то он сложил ее для Тисы.
   Но на этот раз песне не суждено было прозвучать - он успел лишь сыграть вступление. И тут за его плечом раздался хорошо знакомый голос:
   - Так вот что тут происходит, y-esso felaow!
   Лиула дремала в палатке часа два, пока ее не разбудили счастливые вопли из соседнего шатра, где, не тратя драгоценного времени на излишнюю куртуазность, приступили к делу Яблонька и старший сын графа Виэлло. Проснувшись, она тут же поняла, что Гинтабара рядом нет, и недолго думая отправилась на его розыски. Отдаленные звуки гитары подсказали ей правильное направление, и когда она увидела сцену, происходящую на берегу озера...
   Не раздумывая ни секунды, Лиула одним прыжком подскочила к счастливой парочке и как кошка лапой влепила Осинке звонкую пощечину. Та жалобно и обиженно вскрикнула. Лиула застыла, примериваясь для нового удара, но лесная лаийи протянула руку и как-то спокойно, словно по обязанности, со всех сил рванула спутницу менестреля за волосы. На траву посыпались хрустальные бусины.
   - Девчонки, девчонки! Что это с вами?! - Гинтабар словно от сна очнулся. В последнюю секунду ему удалось предотвратить новое столкновение, схватив левой рукой за шиворот Осинку, а правой - Лиула.
   Очутившись в его руках, растащенные соперницы как-то сразу обвисли, точно дохлые лисы, и только ели друг друга бешеными глазами.
   - Откуда ты взялась, смертная? - бросила Осинка горделиво и презрительно. Трудно было поверить, что эта трепетная ценительница прекрасных баллад способна на тон разгневанной принцессы из Вышних.
   - Оттуда, нелюдь, - прерывисто дыша, процедила сквозь зубы Лиула. - Я с ним уже полтора года, а вот тебя сюда точно никто не звал!
   - Ах ты маленькая дрянь! Да если хочешь знать, ты ему не пара, не рыба, не мясо! То, что он родился смертным недоразумение, он достоин королевы королев!
   - Уж не тебя ли, куст с глазами?
   - Да хотя бы меня! Я, по крайней мере, способна оценить его по достоинству, а не изводить детскими капризами!
   - Детскими? Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю, ты, замшелая трехсотлетняя...
   - А ну немедленно прекратите, кошки! - Гинтабар как следует встряхнул обеих. Увы, больше ничего он сделать не мог руки заняты, не лбами же их стукать! А захочешь преподать одной урок прикладного гуманизма, так другую придется выпустить...
   В левой руке зеленое и красное в правой... Словно трава и кровь. Точь-в-точь силлекский символ круговорота жизни и смерти...
   - Да пошли вы обе... вертикально вверх! - вдруг произнес он в сердцах. Резко выпустил, словно отбросил обеих, подхватил гитару и поспешно скрылся в лесу, не интересуясь развитием событий за спиной.
   На душе у него, как нетрудно догадаться, было премерзостно. Паршивка Лиула... Да обе они паршивки! Это ж надо было испортить такую прекрасную ночь!!!
   Повеситься на осинке...
   ...Он бродил по лесу больше часа, медленно, но верно успокаиваясь. Ветер усилился, и в шелесте листвы теперь слышалась не вселенская гармония, а тревога.
   Когда он возвращался назад, то не удержался - осторожно подошел взглянуть, чем закончилась разборка на берегу. Взгляду его открылось следующее зрелище: на серебристом бревне сидели в обнимку Лиула с Осинкой и наперебой плакались друг другу на мужскую непорядочность и полную бесчувственность распроклятых менестрелей, которым нет дела ни до чего, кроме их несчастной гитары...
   Гинтабар покачал головой и побрел спать в шатер. Последней его внятной мыслью было, что, дожив до тридцати лет, он все равно абсолютно ничего не понимает в женской психологии. И вряд ли поймет хоть когда-нибудь...
   * * *
   "Гитара в руках менестреля - мое оправданье за горькохмельную надежду на новое чудо, за золото губ и запястий, за жажду свиданья, за блеск воспаленного взгляда (пустое простуда!)...
   Гитара - мое оправданье. Я внешне спокойна, я даже способна принять куртуазную позу: "Мой бард, преклонения Ваша баллада достойна! Я Вас не люблю, но на память дарую Вам розу".
   Вот только мое подсознанье об этом не знает - ведь мед не рифмуется с медью, лишь лед ему пара... И холод январский объятий кольцо замыкает, и кожу с души мне струною сдирает гитара в руках менестреля..."
   * * *
   ...И снова был поздний вечер, почти ночь. И берег - но на этот раз берег моря с вечным рокотом прибоя. И невероятных размеров мол-волнорез, далеко вонзившийся в море, как меч в беззащитное тело, и на нем - полуразрушенная эстакада непонятного назначения...
   Гинтабар сидел на береговой гальке, почти у самой кромки прибоя, привалившись спиной к шершавому камню волнореза, который равнодушно делился со случайным прохожим накопленным за день теплом.
   Неподалеку от него смуглая девушка-кушитка забрела в море по колено. Волны лизали подол ее платья, а она смотрела вдаль, туда, где высоко над морем горела Вечерняя звезда. А потом вдруг опустилась на колени - прямо в воде - и вскинув руки к звездному небу, от избытка чувств запела какой-то кушитский гимн. Голос у нее был удивительно глубокий и сильный, и шорох прибоя казался лучшим аккомпанементом для него...
   Глядя на нее, Гинтабар снова подумал о таверне "Синяя раковина", где осталась Лиула. Как-то она там? Может, проснулась и, не в силах оторвать раненую голову от подушки, вперилась в темноту жарким взглядом, ожидая его?
   Два дня назад какой-то, с позволения сказать, шутник руки-ноги бы ему повыдергивать! - сунул под седло лошади Лиула ветку местного чертополоха, метко прозванного "дедовником". Стоило девушке вскочить в седло, как ее всегда смирная кобыла взвилась на дыбы и сбросила всадницу - аккурат головой на каменную колоду, из которой поили лошадей. Разбитый лоб и в придачу сотрясение мозга.
   Ох, Лиула... Не женщина, а девяносто девять несчастий. Хоть бы она скорее поправлялась! Гинтабар страстно желал этого не только потому, что привязался к ней, но и потому, что каждый лишний день в этом приморском городе был для него пыткой. Слишком уж он напоминал ему безвозвратно потерянный родной мир.
   Море... Небо... Звезды...
   Вопль тоски, с трудом удерживаемый в груди.
   Поразительно, но только здесь с новой силой навалилась на него тяжесть всего, что случилось с того момента, когда он пришел в себя под зеркалом в заброшенном силлекском замке.
   Куда он идет? "Бесцельный путь приравнен к бездорожью..." Моталец - да нет, давно уже не моталец, а скиталец, бредущий из мира в мир непонятно зачем и каждый раз уходящий, чтоб больше не вернуться. По Закону Истока не возвращаются, по нему только уходят... в никуда. Никогда больше не увидеть зеленых шпилей, пронзивших дымное небо Интии, колышущегося разнотравья хальских степей, ездовых драконов Саэрта, подставляющих солнцу изгибы радужно-чешуйчатых тел... Не услышать, как трубят непуганые олени в осеннем лесу Ос-Такне, вызывая на бой соперника... Не вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат силлекского белого шиповника, не коснуться руками шелка, который не соткан из нитей, а выделан из громадных мясистых лепестков тропического цветка-паразита, именуемого нейсена... Уходя, он оставлял за спиной все это. Целые миры. Даже если попытаться вернуться сколько лет минет за время его отсутствия, семь или семьдесят?
   А чего ради?
   Мироздание сложено из миллиардов миров, и наугад найти среди них один-единственный - задача, в сущности, невыполнимая.
   Так может, просто остаться в одном из них, в том, который больше приглянется? Забыть пыль дорог из ниоткуда в никуда, дарить людям радость и печаль своих песен, может, даже позволить Лиула завести от него ребенка...
   Не выйдет. Не смог же он остаться в Силлеке. И нигде не сможет.
   Да, пресветлая Хасса, твоя надежда оказалась ложью. Свет в конце тоннеля на поверку был лишь фосфоресцирующей плесенью на одной из стенок.
   Зачем тогда вообще все? Зачем этот дар, вино Великой Матери?!
   Только сейчас ему пришло в голову, что все это время он шел по очень спокойным мирам. Нигде не лилась кровь, не горели дома, не выли матери над убитыми сыновьями - ни войн, ни восстаний. Куда бы ни занес его этот путь без цели, все это кончилось лет десять или пятнадцать назад, и мир, еще не забыв о боли, вкушал желанную передышку. Словно сговорились...
   И нигде, ни в одном из миров не назвали его еретиком и подстрекателем. Куда бы он ни пришел - всюду лишь сверкающие глаза слушателей, полностью отдающихся во власть его песен, а из-за спины доносится уже ставшее привычным: "Одержимый..."
   "Менестрель, у которого не смеются глаза, сам не замечает, как теряет профессионализм", - тоскливо подумал он.
   Девушка-кушитка вышла из воды и пошла прочь, покачивая бедрами. Мокрое платье облепило ее ноги. Гинтабар смотрел ей вслед, пока она не растворилась в шорохах южной ночи, потом встал и тоже направился туда, где старая лестница с щербатыми ступенями вела вверх, из прибрежного покоя в дыхание ночного города.
   Как тихо... Только несмолкаемая песня прибоя. Здесь, за волнорезом, чуть не на два полета стрелы глубина по горло. Днем сюда приходят купаться, к ночи же старая набережная пустеет...
   Тем неожиданнее прозвучал за его спиной перестук копыт. Невольно он обернулся. Одинокий всадник ехал по набережной шагом, но все равно нагонял еле бредущего менестреля. Ближе... почему-то силуэт его кажется смутно знакомым. Да не может этого быть! Просто кто-то похожий... чего не примерещится от ностальгии, принявшей характер помешательства! Нет... остановиться, разглядеть, окончательно доказать самому себе, что чудес не бывает...
   - О Справедливый Судия! Гинтабар, это твое привидение или в самом деле ты?
   Темноволосый человек в темно-сером бархате соскочил с коня и бросился к менестрелю. Самое невероятное оказалось реальным.
   - А ты, ты откуда тут взялся, Доннкад Каймиан?!
   Пару минут они, позабыв все на свете от радости, хлопали друг друга по плечам. Затем тот, кого назвали Доннкадом, отступил на шаг, разглядывая друга, и изумление в его глазах граничило с легким ужасом:
   - Ничего себе! Мне же Тарен рассказывал, что своими глазами видел, как ты в последний раз сплясал в петле! Мол, не успели они тогда, хоть и положили кучу охраны... И вдруг ты тут... О Светлая Госпожа рая для избранных, еще и одет, как эрн одного из Десяти Домов! С ума сойти, какие браслеты...
   - Вот и я тоже сначала подумал, что золотые, - кивнул Гинтабар. - А потом понял - нет, уж больно легкие. Для проверки показал одному перекупщику, тот говорит - какой-то сплав желтый, люди такого не делают, разве что Нездешние или горные кузнецы. Даже не позолоченные, так-то.
   - Но как ты оказался-то здесь, старый нарушитель спокойствия?! Мы же давно и поминки по тебе справили - все, был Гинтабар, хороший человек и известный бард, а теперь только память осталась о народном герое, жертве королевского правосудия... Или это действительно всего лишь твоя тень, призванная с того света?
   Лицо менестреля сразу помрачнело.
   - Этого в двух словах не объяснить, - медленно проговорил он.
   - Ничего, у меня времени навалом. Атив меня рано не ждет. А хочешь, пойдем к нам? Она с ума сойдет, увидев тебя!
   - Так ты здесь еще и с Ативьеной? - в свою очередь изумился Гинтабар. - Что вы тут делаете?