Мазова Наталия. Янтарное имя

   - Просто живем, знаешь ли. Уже довольно давно. Но я тебе потом свою историю расскажу, сначала давай ты...
   Они шли рядом по пустынной набережной. Цокали о булыжник копыта Доннкадовой лошади. И все еще не придя в себя от радостного изумления, менестрель рассказывал свои похождения старому другу, такому же мотальцу - высокородному эрну Каймиану, которому его знатность не мешала быть таким же несогласным, как и Гинтабар, и тайно поддерживать восставших...
   Когда рассказ дошел до эпизода с гадалкой, лицо Доннкада начало мрачнеть все сильнее и сильнее. Он не перебивал, ожидая, когда Гинтабар задаст ему неизбежный вопрос - но тот все медлил и продолжал дальше - про Верховную жрицу, про лесную лаийи, про разбитую голову Лиула...
   - Ты действительно не помнишь ни слова? - не выдержал в конце концов Доннкад.
   Гинтабар не ответил, только опустил голову - низко-низко, так что лица за волосами не видать...
   - Твое нареченное имя - Тах-Арасс, - глухо сказал Доннкад. - Но янтаря в нем нет. Небо - да, "эр", и "Арасс" - "тот, кто служит небу". "Тах" означает пламя, но не всякое, а в основном солнечное. А янтаря - нет. Янтарь - только через прозвище, но ведь ты получил его не в Хаанаре... Может быть, твоя гадалка просто что-то напутала, наложилось у нее одно на другое?
   - Нет, - твердо ответил Гинтабар. - Теперь, когда ты сказал мне про небо, я уверен - она все считала правильно, - он невесело усмехнулся. - Тах-Арасс, значит, Тот, кто служит небу... Самое имя для еретика. Ты не поверишь, Доннкад, но для меня это такой же пустой звук, как и Мэйрил Хьенно. Я не ощущаю ЭТО своим именем!
   Какое-то время они шли молча. И снова первым заговорил Доннкад:
   - Я все понимаю, Гинтабар. Знаю, что ты скорее умрешь, чем попросишь меня об этом... Я бы действительно мог провести тебя домой, но...
   - Договаривай, - сказал менестрель со спокойствием, которое даже не было показным. - Что еще мне предстоит перенести?
   - Как бы тебе сказать... Мир, где мы сейчас, действительно очень далек от нашего. Почти под прямым углом, оптимальный путь - шесть шагов, причем третий по довольно мерзкому месту. И так получилось, что я, плохо рассчитав путь, совершенно случайно оказался у нас через сто с лишним лет после... после королевского правосудия. И... тебя просто нет в дальнейшей истории Хир-Хаанаре. Повесили - и все. Никакого следа твоего участия в последующих событиях. Ты УЖЕ НЕ ВЕРНУЛСЯ. Понимаешь, что это значит?
   - Понимаю, - еле слышно ответил Гинтабар. - Будущее, известное хотя бы одному, становится предопределенным, и мое возвращение расщепит стрелу времени... если я еще не забыл того, чему меня научили в Городе. Все я понимаю...
   Они свернули в переулок, такой же пустынный, как и набережная. Из раскрытых окон доносились негромкие голоса жителей, уже отходящих ко сну. В одной из подворотен резко метнулась тень, вроде бы даже сталь блеснула... Доннкад положил руку на рукоять шпаги, Гинтабар потянулся к кинжалу, но тут их ушей коснулся еле слышный шепот: "Мимо, мимо! Не вас караулим, так и радуйтесь, ничего вы не видели и не слышали!"
   - Какие вежливые, однако, тут бандиты, - заметил Гинтабар, когда подворотня осталась позади.
   - Да какие это бандиты, - махнул рукой Доннкад. - Так, молодежь дружка поджидает, из-за девчонки или еще из-за чего... Тут временами целые кварталы друг на дружку стенкой ходят с дрынами из забора. Но закон чтут - машутся только промеж собой, мирных жителей не трогают. Обычные нравы портового города...
   - Слушай, Доннкад... Ты говоришь, что был в Хаанаре через сто лет... Значит, знаешь, чем все закончилось у Сур-Нариана?
   Доннкад ответил не сразу.
   - Чем закончилось, я и своими глазами успел увидеть, наконец выговорил он. - В конечном счете оттого-то я и здесь. После того... как тебя повесили... прошел всего месяц, когда кто-то выдал властям убежище Сура в катакомбах. У короля хватило ума послать туда не просто копейщиков, а полуроту личной гвардии. Им удалось отбиться, но Суру всадили стрелу в бедро, и... ну сам знаешь, что такое наши деревенские знахари. Когда к нему привели Атив, она уже ничего не смогла сделать он умирал от заражения крови. И все, после его смерти восстание можно было считать проигранным. Руководство повстанцами принял Хайв-Нариан...
   - Все понятно, - вздохнул Гинтабар. - У этого не было ни той великодушной мудрости, которой славился его дед Арт, ни стратегического гения отца...
   - Зато была старая, как мир, программа: "эрнов, резать, всех, без исключения!!!" Главное, понятная каждому - вот твой враг, иди и убей его. И он успешно ее осуществлял - после него в западных провинциях на месте замков остались лишь дымящиеся развалины, по которым бродило и не могло взлететь обожравшееся воронье. Тут уже пошла война всех против всех, постоянные поиски врага... Естественно, королю ничего не стоило раздавить их голыми руками.
   Но до того, как это произошло, Хайв успел натравить на меня мою деревню. Сначала из-за Ативьены - обвинил ее в том, что она Сура нарочно уморила. Ублюдок! Народ на Атив и до того косо посматривал из-за ее сиреневых глаз - не бывает, мол, у людей таких, не иначе демонам сродни... Скольких она людей вылечила, скольким детям не дала умереть, не родившись - и все прахом! Когда кровь застит глаза, добра уже никто не помнит: "Вот ведьма, убьем ее!" Тут ведь еще засуха была, весь хлеб пожгло, вот они и вбили себе в голову - надо разграбить кладовые замка, тогда голода не будет... У нас, естественно, были какие-то запасы, но тоже не бог весть какие - дай-то самим зиму продержаться, наши же поля наравне со всеми высохли!
   Я все надеялся на что-то, тянул до последнего момента, идиот! А надо было не примирения искать, а сразу в бега пускаться, спасать, что еще можно было спасти. Пытался образумить этого идейного маньяка Хайва - а в результате он, скотина, награду за мою голову объявил. Короче, когда нас в замке обложили, как волков, и уже хворост под стенами затрещал - разомкнули мы пространство ко всем болотным демонам, сделали несколько шагов наудачу и оказались в этом городке...
   Так с тех пор и живем здесь. Ативьена ведь так тогда перепугалась - не хочет возвращаться в Хир-Хаанаре, и все тут. Ей-то что, я ведь ее среди миров нашел, а я скучаю... Тут я тебя очень хорошо понимаю, веришь ли. Скоро пять лет, как здесь живем, за это время дома я был раз шесть или семь. Первый раз по неопытности угодил не в то время, а все остальные приходилось спасаться бегством. И само собой, на месте, где стоял замок Кайма, теперь даже бурьян не растет... А вот, кстати, и наше здешнее обиталище.
   Тополя обступили небольшой домик из такого же белого камня-ракушечника, как и большинство построек в городке. Конь Доннкада зафыркал, предвкушая отдых.
   Незапертая калитка, дурманящий запах белого табака из палисадника - и сполохи свечи в одном из окон, сквозь тонкую ткань занавески... Сердце защемило с новой силой. Гинтабар уже слышал там, внутри, торопливые шаги, скрип отворяемых дверей Ативьена Каймиаль, маленькая колдунья Атив с лиловыми нелюдскими глазищами в пол-лица, бежит на крыльцо встречать мужа...
   "Счастливый ты, Доннкад," - чуть было не сорвалось с языка менестреля, но он вовремя одернул себя.
   Доннкад, в сущности - такой же изгнанник, как и ты. Так что мешает ТЕБЕ быть столь же счастливым? Именно - столь же! И не надо обманывать себя - мол, Лиула совсем не Атив... Это ты совсем не Доннкад, который никогда, ни при каких обстоятельствах не опускал рук в бессилии, вне зависимости от того, что там у него на сердце.
   - Кто это с тобой, Доно..? Ой! В-высокое небо! Еретик, как живой! Где ты его нашел, Доно? Или опять не в то время занесло? Ты же обещал сегодня по мирам не ходить!
   - Не поверишь - на нашей набережной, - отозвался Доннкад. - Я и сам-то до сих пор не верю, ибо не бывает такого.
   Тонкая рука дрогнула, затанцевало пламя свечи, и Гинтабару на миг почудился в глазах Ативьены тот же ужас, с которым глядел на него Доннкад. Впрочем, нет - то, что мелькнуло в ее глазах, было сложной смесью, где помимо понятных ужаса и радости было что-то еще, невыразимое словами...
   ...Кресло у камина - почти такое же, как там, в Кайме. Правда, в камине не пляшет пламя - летом это ни к чему, - но это неважно, кресло у камина - это символ. Свернулась клубком на коленях черная кошка по имени Тэмоти. Темное, как кровь демона, вино из черноплодной рябины пахнет корицей и розоцветом. И походка Атив все так же легка, хотя, судя по животу, рожать ей самое большее через месяц, и так же звонок смех. Дважды уже приносила она мертвых сыновей, но на этот раз, слава богам, девочка! Будет жить, вырастет красивая да умная... и вряд ли когда-нибудь назовет себя благородной эрной Хир-Хаанаре. И никто не станет переживать оттого, что не назовет.
   А сам Доннкад, не спрашивая разрешения, прибрал к рукам гитару менестреля. Своих песен он, правда, не сочинял, зато памятью обладал прямо-таки редкостной. Вот и теперь он вкрадчиво напевал что-то из собранного за многие годы странствий по мирам:
   Капитан не послушал совета,
   А когда обступили враги,
   Побежал он спасаться к колдунье:
   Ведьма-ведьма, ты мне помоги!
   Гинтабар попытался вспомнить, когда же в последний раз слышал эти песенки в исполнении Каймиана. Явно ведь еще до смерти Тисы - потом уже стало не до таких песен... Да, похоже, именно тогда, во время попойки после бала, когда оба они почти не пили, но усиленно изображали, что пьяны не менее окружающих, веселя почтенное собрание каждый на свой лад. Атив тогда еще притащила какую-то свою подружку, которая все поглядывала на них искоса. Один раз он уловил реплику, брошенную Ативьене, что-то насчет "бездны артистизма", и предпочел отнести ее на счет Доннкада - тот и в самом деле был достоин подобной оценки. Как же ее звали-то, эту девчонку, которую он, кажется, даже поцеловал в конце вечера?..
   Обозвал он принцессу гадюкой,
   Арбалет об колено разбил,
   Сделал круглым меня идиотом
   И в Патруль добровольно вступил...
   - А ты все так же пытаешься составить свою карту миров? спросил Гинтабар, когда Доннкад завершил песню.
   - И немало в этом преуспел, - довольно кивнул тот. - Есть в нашем изгнании и кое-что положительное - теперь, когда на мне не висят эти несчастные владения, которыми надо заниматься, я куда больше свободен в своих передвижениях. Уже набросал сетку зон проходимости между основными зодиакальными мирами... хочешь, покажу?
   - Не сейчас, - отмахнулся Гинтабар. - Ты лучше еще спой. "Ренегата", например, или марш легионеров...
   - Да кто тут, в конце концов, бард - я или ты? - Доннкад приподнялся и демонстративно, через стол, протянул ему гитару. - "Спой, спой" - а сам за вечер рта не раскрыл! Теперь твоя очередь!
   Он принял гитару - но отвел глаза. Тронул струны как-то по-особому трепетно, и из-под его пальцев заструилось вступление к "Снежной тишине" - он помнил, что это любимая песня Доннкада...
   Все выложил, и лишь об одном умолчал, самую малость не досказал - о том, что старая Хасса назвала когда-то вином Великой Матери. И теперь пел, не слыша собственного голоса, и больше всего боялся и в этих глазах увидеть знакомую до боли поволоку завороженности. И видел уже, как встрепенулась в своем кресле Ативьена - и застыла, то ли вслушиваясь во что-то между строк песни, то ли пытаясь что-то припомнить...
   Доиграл. Поднял голову. И натолкнулся на тревожный проницательный взгляд, сжимаясь от того, что должно вот-вот произойти...
   - Так... - голос Доннкада странно изменился, и даже обычная легкая картавинка стала заметнее. - Извини, можно нескромный вопрос?
   - Спрашивай, - уронил Гинтабар, из последних сил пытаясь казаться невозмутимым.
   - За все эти два года... ты написал хотя бы одну новую вещь?
   А ведь действительно... Почему-то и об этом он раньше не задумывался, словно кто-то специально не пускал эту мысль в его сознание. Но раньше, в Хир-Хаанаре, бывало хотя бы по четыре-пять стоящих вещей в год, не считая всякой ерунды. За эти же два года - лишь толком не отделанное и так и не легшее на музыку "Госпоже моей смерти". Да и то - в самом начале, в Силлеке, еще до Лиула...
   - Можешь не отвечать, - куда, на какой край света сбежать от этого понимания, что сквозит в голосе Доннкада? - Не хочу обижать тебя, но сейчас ты играл едва ли в половину своих прежних возможностей.
   Даже так?
   Оба застыли, удерживая рвущиеся с губ слова - и тогда в напряженной тишине колокольчиком прозвенел голос Ативьены:
   - Все! Вот теперь сообразила!
   - Что сообразила? - Гинтабар сам не понял, у него или у Доннкада вырвался этот вопрос.
   - Просто как только ты взял в руки гитару, я осознала, что весь этот вечер что-то в тебе не так, неправильно. А теперь поняла, что именно неправильно.
   - Что же, Атив? - он нервно ударил пальцами по каминной полке.
   - Раньше у тебя были голубые глаза. Точнее, серо-голубые, как небо весной. А сейчас...
   "Глаза твои - как солнце на закате, как листва осенних вязов, как янтарная смола..." - послушно всплыл в памяти шепот лесной лаийи.
   - У меня всегда были светло-карие глаза, Атив, ошеломленно выдавил он из себя. - Ты что-то путаешь...
   - Нет, - оборвал его Доннкад. - Я вообще-то и раньше не присматривался к таким мелочам, и сейчас бы без Ативьены не заметил. Но в Хаанаре такой цвет глаз, как сейчас у тебя, называется кошачьим и считается дурным. И эту твою особенность подчеркивали бы на всех перекрестках: "и глаза у него самые еретиковские, не дай-то боже сглазит". Но клянусь тебе своей будущей дочерью - ничего подобного о тебе не говорили! Никогда!
   "Серо-голубые, как небо весной..." "Глаза твои - как янтарная смола..."
   - Так вот они - небо и янтарь, - как во сне, произнес Гинтабар. - Раньше небо было и в глазах, и в имени, а теперь то и другое стало янтарем... Неужели чьи-то чары...
   - А вот теперь, - раздельно сказал Доннкад, - ты расскажешь мне все, что с тобой было, еще раз. Но уже не упуская ни одной подробности. Что-то очень мне не нравится вся эта история с янтарем, небом и утраченным именем!
   И Гинтабар начал рассказывать, то и дело метаясь взглядом от Ативьены к Доннкаду, к дрожащему пламени свечей, к теплому черному клубку на коленях - и снова к Атив...
   - Да-а... - протянул Доннкад, когда менестрель умолк - а не умолкал он долго. - Кое-какие выводы нарисовались, но болотные демоны меня сожри, если я знаю, какой с них прок... В общем, так. Та старая жрица, что толковала о каком-то твоем призвании ради чего-то, похоже, была близка к истине. Ибо все, что происходило с тобой, поражает некой изначальной заданностью. Я бы даже сказал - сюжетностью, если серию состояний можно назвать сюжетом. Вплоть до нашей с тобой встречи - ты хоть приблизительно представляешь себе, какова ее вероятность? Я вот подозреваю, что даже не один на миллион... И для того, чтобы затолкать тебя в эту схему, твой неизвестный спаситель... выражаясь грубо, ободрал с тебя все то, что к схеме не подошло. А наделил ли чем-то взамен - не берусь судить... - он замялся. - Слушай... расстегни-ка воротник рубашки...
   Гинтабар покорно исполнил требование.
   - Так и знал, - теперь было видно, что Доннкад понастоящему испуган. - Боги мои, и рад бы не верить, да все один к одному...
   - А в чем дело?
   - Тут у тебя отметинка была - слева, у основания шеи. Родинка не родинка - что-то вроде звездочки, словно мелкие сосуды под кожей порвались. А теперь ее нет.
   Доннкад умолк и не сразу решился продолжить:
   - Я сам до дрожи боюсь того, что сейчас скажу, но... Встретив тебя, я обмолвился насчет вызванной тени - так вот, я все больше укрепляюсь в истинности этой догадки. Похоже, тебя не оживили, вынутого из петли, а действительно... - он снова осекся, - призвали из-за грани. Это не твое тело, Гинтабар. Очень похожее, но не твое. Кто-то сделал тебе его на заказ, как и эту одежду. И... и к тому же перестарался, делая - оно так же не пристало простому хаанарскому барду, как и твой наряд. Я не могу объяснить, в чем это выражается, но, особенно когда ты сидишь вот так неподвижно, возникает странное ощущение...
   - Словно все твои черты, все без изменения, кто-то перенес на плоть Нездешнего, - неожиданно дрогнувшим голосом довершила Ативьена.
   Слово было произнесено - и снова, в который уже раз, над столом повисла напряженная тишина.
   - И что же теперь? - Гинтабару наконец-то передался страх Доннкада, и он, теряя ускользающий обрывок надежды, попытался поймать взгляд друга. Но теперь пришла очередь Доннкада опустить глаза:
   - Ох, Еретик... Если б я знал это сам...
   Часть II. Горько вино любви моей...
   Улочка, узкая, как взгляд из-под капюшона рясы, иссинясерой рясы ордена святого Квентина. Стены, потемневшие от непогоды, неистребимый запах сырости... и мостовая, заваленная нечистотами. Растар поскользнулся на дынной корке и, с трудом удержавшись на ногах, привычно, по-олайски, помянул крест Господень в весьма причудливом контексте.
   - Не богохульствуйте, брат мой, - строго одернул его Эллери.
   - Будешь тут богохульником, когда ногу вывихнешь, - устало отозвался Растар. - Дернул вас черт, отец Эллери, срезать путь через Лентиату! Пока этот квартал пройдешь, всех святых успеешь помянуть...
   Словно в подтверждение этих его слов, где-то наверху распахнулось окно... Эллери успел отшатнуться, поэтому замоченным оказался лишь широкий рукав его одеяния.
   - Повезло, - флегматично уронил Растар, стряхивая с пострадавшего рукава коллеги пару крупинок. - Всего лишь вода, в которой мыли пшено - а могли бы и ночной горшок выплеснуть.
   - А нечего всяким монахам под нашими окнами ходить! раздался сверху звонкий девичий голос и столь же звонкий смех.
   - Ну погоди у меня, ведьма! - Эллери погрозил кулаком захлопнувшимся ставням. - Доберется до тебя Святая Инквизиция, по-другому запоешь!
   Растар ничего на это не ответил, хотя мог бы. Мог бы напомнить, что предлагал отцу Эллери ехать в собор в экипаже, но тот в ответ начал что-то вещать про подвижничество, аскезу и смирение грешной плоти... (Знаем мы эту грешную плоть! Все значительно проще: из окна возка толком город не разглядишь...) А еще мог бы лишний раз вспомнить о судьбе преподобного Донела, инквизитора соседней Римпады, год назад за излишнее служебное рвение заработавшего вязальную спицу в бок на такой же узкой улочке. И Эллери рискует кончить тем же, если будет видеть непотребство в таком вот обычном на юге озорстве, а главное делать из этого оргвыводы.
   Да сам-то пусть кончает, как хочет (Растар чуть заметно усмехнулся, когда сия двусмысленность мелькнула в его уме) лишь бы ему, Растару Олайскому, жизнь не усложнял! Не приведи Господь этому подвижнику и аскету отыскать в Олайе какую-нибудь беду на свою шею - ему-то, может, и поделом, да спросят за это с Растара.
   Восемь лет занимает он пост главного инквизитора Олайи. Восемь лет хранит родной город от колдунов и демонов, от чар и соблазнов всех видов. И никто в Олайе не посмеет сказать, что за восемь лет на этом посту Растар отправил на костер хоть одну невинную жертву. Всем ведомо, что он официально разрешил крестить тех детей, что иные женщины приживают от "красивых господ с холмов", как стыдливо зовут они киари. Разрешил, потому что один Господь для всякой дышащей и мыслящей твари, и не вручить ребенка Ему - значит, подарить дьяволу.
   Вот только как объяснить сие этому упертому отцу Эллери, что так горд титулом инспектора, личного посланника самого Великого Инквизитора Кастеллы? Да они там, у себя в столице, небось, забыли, когда живого киари видели, вот и не могут отличить его от демона! А у нас этих киари, слава Всевышнему, до сих пор - под каждым кустом, и поди запрети бабам с ними ложиться! За всеми не уследишь...
   Растар тяжело вздохнул. А ведь как пить дать, отплатит ему Эллери за все его заботы тем, что накатает в верховный капитул отчет "о недостаточном инквизитора Олайи усердии по искоренению ведовства бесовского". Разве что умилостивить его показательным аутодафе? Да только где ж его взять - Каттину, что с инкубом жила, уже два месяца как плетьми на Соборной площади выдрали, и с тех пор - ничем-ничего...
   Узкая улочка вывела Растара и Эллери к набережной Нараны злые языки поговаривали, что река прозвана так за цвет воды, а вовсе не за апельсиновые сады где-то там ниже по течению. Вдоль берега росли полинявшие от зноя тополя, а под ними имелась пара каменных скамей, на одну из которых и присели отдохнуть господа инквизиторы. Растар на всякий случай ниже надвинул капюшон такой же, как у Эллери, квентинской рясы: это столичного инспектора никто здесь не знает, а ему вовсе ни к чему привлекать к себе лишнее внимание.
   Неожиданно Эллери резко, как настороженная пастушья собака, повернул голову влево. Растар проследил направление его взгляда... По горбатому мостику через Нарану шла женщина лет двадцати восьми с виду, одетая как санталенская крестьянка: длинная льняная рубаха-платье, поверх - блио из коричневой шерсти. Подол рубахи до колен и рукава до локтей были сплошь покрыты искусной вышивкой в зеленых тонах, изображающей цветы и травы. На плече женщина несла объемистую торбу, связанную из полосок разноцветной шерсти, а в руке - пучок какой-то травы. Высокая, сильная, с густыми черными волосами до плеч и уверенными движениями, не стесняемыми простой одеждой, она, конечно, мало походила на привычных Эллери горожанок Севера хрупких, скованных, упрятанных под покрывала...
   - Скажете, и это не ведьма? - Эллери раздраженно повернулся к Растару. - Горе городу, по которому бесстыдно разгуливают такие женщины, выставляя свою красоту напоказ, да еще и с колдовскими знаками на одежде...
   - Ну это уж вы перегнули палку, отец Эллери, - не выдержал Растар. - Таких браслетов да подвесок вам любой деревенский кузнец из медной проволоки за час целую кучу наделает. Вышивка непривычная, это да, но почему бы женщине не украсить свою одежду, если Господь дал ей глаза, чтоб увидеть, и руки, чтоб воссоздать Его же творение? Или, по-вашему, носить украшения смертный грех, а вышивать должно лишь покровы на церковный алтарь?
   - Может, это и так. Но если женщина столь очевидно не скромна и не богобоязненна, поневоле предположишь...
   - А вы не предполагайте, отец Эллери, - не без язвительности отпарировал Растар. - Вы лучше отца Сандера порасспросите, как она у него в церкви травы свои святит. Это деревенская знахарка, а не знатная горожанка, чтоб ходить под вуалью да мелкими шажками.
   - Так вы ее знаете, брат Растар? - в голосе Эллери промелькнуло какое-то сомнительное неодобрение.
   - Да кто ж в Олайе не знает Льюланну из Санталена! За четыре месяца, почитай, полгорода исцелила. И не ведовством бесовским, как вы любите выражаться, но лишь освященными травами и молитвой Господней. Насколько я помню, столь чтимый вами Эвтихий Кильседский не видит никакого греха в таком исцелении, пусть даже совершено оно лицом не духовным.
   Поименованная Льюланна меж тем прошла совсем близко от святых отцов, овеяв их едва уловимой полынной горечью, пересекла набережную наискось и скрылась в трактире, на вывеске которого был изображен почему-то рогатый орел. Но тем уже, по сути, не было до нее никакого дела - они снова нашли повод для богословского спора, толком не умолкавшего все время пребывания Эллери в Олайе.
   - В лесу, верно, покрывало только помеха - но ведь она ходит так по городу, соблазняя красой своей простых верующих...
   - Не забывайте, отец мой, красота людская тоже творение Господа на радость нашему взгляду и сердцу. И если же кто не способен наслаждаться лишь глазами и непременно желает большего, то не женщину стоит ему винить, но лишь собственную слабость и нестойкость.
   - Но достойно ли самой становиться орудием дьявольского искушения? Вот и Эвтихий Кильседский в своих "Райских плодах" пишет, что женщина есть создание, что ни в добре, ни в зле не может держать золотой середины...
   - Ну если уж на то пошло, то же самое он сказал и о священниках...
   Солнце медленно, но верно клонилось к закату. Эллери и Растар, не прерывая своего высокоученого диспута, поднялись, чтобы продолжить путь домой. В этот момент распахнулась дверь "Рогатого орла", и оттуда снова появилась знахарка Льюланна, но на этот раз под руку с высоким и очень привлекательным на вид человеком с копной медовых волос, прикрытой потертым бархатным беретом. Поверх его небрежно накинутого черного плаща висела гитара на шнурке. Ничего особенного в нем не было - обычный бродячий менестрель, но Эллери, едва завидев его, со свистом втянул в себя воздух и застыл, как соляной столп.
   - Демонское порождение! - еле слышно прошипел он, мгновенно утратив голос.
   - Кто, Хено-менестрель? - беспечно произнес Растар. - Уж его-то в чем-то, не вполне одобренном Церковью, обвинить даже труднее, чем Льюланну...
   - Идиот! - перебил его Эллери. - Вы, что, занимаете пост инквизитора, вообще не имея аурального зрения?! А если имеете, то взгляните на него как следует, _глазами души_!
   Ауральным зрением, Растар, конечно, обладал - иначе и в самом деле не занимать бы ему этой должности, - но не слишком ярким и отнюдь не доведенным до автоматизма, как у этого Эллери. Почти полминуты ушло у него на то, чтобы настроиться, но когда это все-таки произошло...
   Над головой менестреля Хено, ясно различимая, светилась ДВОЙНАЯ аура! Яркое оранжево-алое кольцо, нормальное для простого человека - но внутри него отчетливо просвечивало другое - серебристое, переливающееся едва уловимыми оттенками серого, белого и голубого. Холодея, Растар осознал, что не только ни разу не видел такого спектра, но даже не читал о нем.
   Хено и Льюланна свернули за угол, и лишь тогда Растар нашел в себе силы повернуться к Эллери.