Мазова Наталия. Янтарное имя

   Но несмотря даже на это, я никогда не была уверена, любит ли он меня - или ему просто нужно гнездо, куда можно возвращаться. А я - я прежде всего гордилась, что рядом с ним, да и кто бы на моем месте не гордился! Однако в какой-то момент это начало меня тяготить, ведь подле него я как бы утрачивала собственную значимость, а мне по-прежнему хотелось называться Владычицей песен... Короче, однажды между нами произошла ссора, совершенно глупая, а главное, теперь уже и не разберешь, кто виноват - столкнулись два самолюбия, нашла коса на камень, как говорится у вас, смертных. Обидевшись, он ушел в тот самый Город в центре мироздания, он всегда поступал так, когда мы бывали в разладе. Я не волновалась - предыдущие сто лет возвращался, вернется и в этот раз.
   Но его не было месяц, другой, третий... в конце концов я забеспокоилась и отправилась в Город вслед за ним. И там узнала, что он близко сошелся с женой хозяина Башни Теней, и она сбежала с Вторым от своего законного супруга! Почти все, с кем я говорила, винили во всем Второго, но я знала его достаточно хорошо и сразу заподозрила неладное.
   Я кинулась вслед за ними, ведомая лишь чутьем лаиллис все-таки он стоил того, чтобы не бросать его сопернице просто так. Тревожные предчувствия теснились в моей груди.
   Где и как я нашла их - тебе, монах, неважно. Увидеть его мне так и не удалось, но эта женщина, Ольда, вышла ко мне. Я знала ее и раньше - сто, двести лет назад - и была потрясена произошедшей с ней переменой. Холодом и надменностью веяло теперь от когда-то приветливой хозяйки Башни...
   "А, маленькая Лань!" - бросила она высокомерно. "Спохватилась, да поздно. Теперь он мой!"
   Услышав эту формулировку, я сразу утвердилась во всех своих дурных подозрениях. Понимаешь, монах, "он мой" - это слова из лексикона смертных, никому из нас, долгоживущих, и в голову не придет сказать такое о себе подобном, если только... ну, чтоб тебе было понятнее - если только лаиль не вступил в сделку с врагом рода человеческого.
   "Дай мне увидеться с ним", - сказала я. - "И пусть он сам решает, чей он".
   "Зачем? Ты уже один раз выгнала его, и он сделал свой выбор. Он считает, что не нужен тебе".
   "Дай мне увидеться с ним", - повторила я. "Возможно, поговорив со мной, он изменит свое мнение".
   "Думаешь, мне так уж этого хочется?" - усмехнулась Ольда. "Ведь и мне он совсем не безразличен, и я вовсе не жажду его потерять..."
   "Я ведь могу и силу применить!" - воскликнула я. "Или ты уверена, что Владычица песен ничего не стоит как маг?!"
   "Ах, так?! Что ж, попробуй... госпожа Ланнад! Справишься все, делай с ним, что хочешь, я от него отступлюсь. Вот только что будет МНЕ, если справлюсь Я?"
   "Как что? Придется отступиться мне..."
   "Ну уж нет! Сейчас он мой, и только ради сохранения статус кво..."
   "Тогда возьмешь что пожелаешь, кроме моих кристаллов", говоря это, я действительно была уверена, что это единственная ценность, которую она могла бы у меня отобрать. Замок, драгоценности, магическое барахло - все это было делом наживным, и я ничуть этим не дорожила.
   Если бы я знала, ВО ЧТО превратилась к тому моменту Ольда и как далеко простирается ее власть... Но я сочла ее обычной темной лаиллис и вообразила, что справлюсь с ней без труда. А она только рассмеялась мне в ответ: "Принято! Твой ход первый, Владычица песен!"
   Вряд ли тебе будут интересны подробности нашего поединка, монах, да и не поймешь ты половину терминологии - ты ведь смертный, хоть и служитель бога, а у лаилле - свои тайны... Важен исход - в конце концов я оказалась связана магическими путами по рукам и ногам и могла лишь скрежетать зубами в бессильной ярости.
   "Вот так-то, малышка", - надменно сказала Ольда. - "Пусть это послужит уроком тебе и прочим чародейкам-недоучкам - что значит попытаться вырвать у Ольды Райнэи ее добычу! А теперь тебе придется выполнить свое же слово и отдать мне что угодно по моему выбору..."
   Она повела рукой, раздвигая ткань мироздания. Моим глазам открылась бедно обставленная комната, какие бывают в домах больших городов, где живет сразу много семей... благодари своего бога, монах, что у вас пока такого нет! На кровати, кутаясь в одеяло, чтоб хоть немного согреться, сидела молодая женщина с коротко остриженными волосами. Лицо ее было изможденно-бесцветным, как часто бывает у бедняков, живущих в сырых городских домах с дворами-колодцами... Да что расписывать - ты видишь эту женщину перед собой, монах...
   Нет, ты погоди креститься, ты до конца дослушай! Недолго уже осталось...
   "Ини!" - позвала Ольда. "Иди сюда, Ини!" Женщина на кровати повернулась к нам, ничуть не удивившись. Забыла сказать, что мы, я и Ольда, по-моему, предстали ей в ее зеркале.
   "Иди ко мне!" - продолжала звать Ольда. Ини встала с кровати и нерешительно пошла к зеркалу... то есть это ей казалось, что к зеркалу, я же видела, что она идет прямо на меня, но не могла ни отступить, ни вскрикнуть, скованная чарами.
   "Иди, Ини, не бойся!"
   И она ступила лицом к лицу со мной и сделала еще шаг... и словно белесый туман заволок все вокруг меня, а когда он рассеялся - передо мной стояла точная моя копия, в моем дорожном костюме, с моими бледно-зелеными глазами и лавиной темных волос. Да нет, не копия - я опустила взгляд и с ужасом увидела тонкие пальцы, пожожие на восковые свечи, едва видные из-под слишком длинных рукавов бесформенной одежды... она просто заставила нас поменяться обликом и с довольной усмешкой закрыла разрыв.
   "Вот, прекрасная и могущественная госпожа Ланнад - теперь твоя красота и немалая часть твоей магии будут принадлежать другой, более достойной - она, в отличие от тебя, почтительна со мной! А ты можешь идти к своим кристаллам - это ведь самое дорогое, что есть у тебя, не правда ли?"
   Об остальном страшно даже вспомнить. Ее слуги сбросили меня с лестницы, и я побрела сквозь миры назад в Лесной Венец а что мне еще оставалось? Только теперь, лишившись почти всего, я осознала, сколь многим владела на самом деле.
   Мне было просто незачем жить, ничто уже не волновало меня по-настоящему, кроме сокровищ, таящихся в Лесном Венце. Я словно обезумела и, как во сне, все брела и брела - а после того, как я лишилась значительной доли способностей, дорога между мирами стала для меня совсем не так проста, как раньше. Мне показалось, что я плутала в Сутях не дольше полугода - но когда я оказалась в мире, где стоял Лесной Венец, выяснилось, что там прошло лишь немногим менее двухсот лет. Это свойство пути сквозь миры - еще одна вещь, которую пришлось бы слишком долго объяснять тебе...
   Конечно, очутившись в замке - опустевшем и разграбленном я первым делом кинулась к своим бесценным кристаллам. И вот тогда...
   * * *
   Когда она умолкла, факел почти догорел, и Растар мысленно похвалил себя за то, что взял запасной. Кажется, он сошел бы с ума, доведись ему слушать этот усталый, чуть хрипловатый голос в полной темноте.
   - И все-таки как же так получилось, что душа из кристалла завладела твоей плотью? - спросил он, глядя на ее застывший профиль.
   - Ах, если б я знала это сама! - уронила Лань с легким демонстративным раздражением. - Слезы я на эти камешки и раньше проливала, так что вряд ли дело в них... Да и вообще какое это имеет значение? Вы же изгнали его из меня. И зря, наверное, изгнали - кому я такая нужна? Себе - и то не очень.
   Лайя, точнее, лаиллис, высшая эльфа... В дрожащем свете факела ее тонкое лицо выглядело особенно изможденным и в изможденности своей - неожиданно и невероятно прекрасным. И этот устало-равнодушный голос... Даже потерявшая все, что только мыслимо, брошенная в темную келью на грязную солому, в чужой нелепой одежде, была она настолько выше обычных людей с их мелкими вседневными заботами, что казалась почти величественной.
   - Страсти играют твоей душой, - наконец выговорил Растар. - Вряд ли ты и в самом деле любила его. Я всегда считал, что истинная любовь возвышает, а не убивает. И зрению души является золотом, зеленью и лазурью - твои же чувства окрашены в черный и алый.
   - Может быть, - спокойно согласилась Лань. - Мы, лаилле, наверное, просто не умеем по-другому. Черный и алый, говоришь? - она не то вздохнула, не то усмехнулась. - Аки бездны адские...
   - Или как его обычная одежда, - неожиданно даже для себя вырвалось у Растара.
   Она приподнялась, опираясь на локоть.
   - Слушай, монах, а расскажи мне о нем! Он же у вас в городе четыре месяца провел - вполне достаточно, чтобы получить впечатление...
   Растар задумался.
   - Что ты хочешь услышать, Лань? Где бы он ни появлялся, он тут же притягивал к себе все взоры, еще до того, как брал в руки гитару. Было в нем что-то... даже и назвать не могу. Словно свет над бездной. По-моему, все женщины в городе были в него влюблены - от дочери бургомистра до последней судомойки. Отцу Эллери было угодно видеть в этом дьявольский соблазн - что ж... это не мои проблемы. Его называли красивым, но даже если это и так, то красота эта словно светилась изнутри - из взгляда, из улыбки... Порой он и мне самому казался ведомым какими-то силами - но так не хотелось верить, что это силы мрака! А песни его... да что тут говорить, ты же Владычица Песен, ты про них все лучше всех знаешь...
   Странное выражение разлилось по лицу Лани - какой-то тихий мечтательный экстаз.
   - А ведь все вы видели его моими глазами, - раздельно, почти счастливо прошептала она. - И это я целовала его губами всех тех женщин, что были без ума от него!
   Глаза ее заблестели, голос обрел серебристые нотки:
   - Может, я и идеализировала его в чем-то, может, наоборот - знала лучше, чем он сам себя... Но как же хотелось, чтобы весь мир увидел его таким, каким он виделся мне! Стыдно признаться - иногда просто сидела, смотрела в свое несчастное зеркало и одежду ему придумывала. Такую, чтоб подчеркнула в нем все то, что видно было лишь мне одной... - она снова рухнула на солому и зарылась лицом в куртку.
   - Знаешь, кажется, я понял, - медленно проговорил Растар. - Это же главный твой дар - передавать людям собственные переживания. Ты делала это, и когда пела сама, и когда несла людям чужие песни - видела небо, которого не видели другие, и делала так, чтобы и они увидели... И когда его душа завладела твоим телом, этот дар достался ему в наследство - но не только дар. Уж не знаю, каким он был на самом деле, но ты призвала его в мир таким, как видела сама, и сделала таким, каким хотела, чтобы он был. Пересоздала заново по _своему_ образу и подобию. Не знаю, чем стало для него это - болью или благом, но ты все-таки подарила миру то, что желала. И получила свое право и свою причастность.
   - А вы, значит, уничтожили мое лучшее творение, - горько рассмеялась Лань. - В назидание потомкам, чтоб никто не смел равняться могуществом с вашим богом. Мракобесы вы, монахи, и нет вам другого названия. Кстати, можешь передать своему Эллери, что такая магическая мощь и среди лаилле не на каждом углу встречается. Он же это не столько своим каноном доморощенным проделал, сколько личной энергией...
   Неожиданно она запустила руку под куртку и стала рыться в соломе. Когда же выдернула ее назад, в руке ее был большой кристалл - густо-коричневый, отблескивающий то золотом, то кровью. А одну из граней украшала маленькая щербинка.
   - Вот он, видишь? Все сюда ушло, как вода в песок, только голос и остался... Хочешь, научу его вызывать?
   - Меня?! - Растара прямо-таки ошеломило это предложение.
   - А что в этом такого? Мне-то одна дорога - на костер. Не ты, так Эллери расстарается. Так пусть хоть голос останется людям на память. Можешь себе взять, а можешь подарить той женщине, что с ним странствовала - все лучше, чем без толку камешку пропасть...
   Лань взяла кристалл в лодочку ладоней, поднесла к лицу, дохнула медленно и сильно... Слабый свет запульсировал в камне, и тишину темной кельи разорвал так хорошо знакомый Растару серебристый, сияющий голос:
   Зов скрипки - или зов трубы?
   Что ж, выбирай себе дорогу!
   Лиг неотмерянных столбы
   Или сонаты в зале строгом,
   И друг святой, и враг слепой,
   И догорающие свечи
   Или тебе по сердцу бой...
   Некоторое время Лань так же держала кристалл у лица, затем привычным движением зажала в левом кулаке, опуская руку - песня продолжала литься и так.
   - Вот и вся премудрость, - Растар услышал ее совершенно отчетливо, хотя ее голос был тише звенящего голоса певца. Теперь будет звучать подряд, все двадцать песен. А захочешь раньше остановить - так же к лицу, и с силой вдохни. Только есть тут одна загвоздка: песни здесь не на кастельском. Ты понимаешь слова, потому что перевод идет через меня. А не станет меня - боюсь, только голос вам и останется.
   Лицо ее при этом было абсолютно спокойно. Высшая эльфа даже в этом обличье некрасивой смертной женщины никто бы не усомнился, что и вправду высшая! Растар поймал себя на том, что его тянет опуститься перед нею на колени.
   - Вряд ли ты его любила, - шепнул он пересохшими губами. Только больше и выше этой вряд-ли-любви, наверное, одно милосердие Господне. Не в моей власти отпустить тебе грехи, но...
   Растар поднял наперсный крест:
   - Силой, что дарует моя вера, снимаю с тебя оковы, наложенные отцом Эллери, и отпускаю тебя! Отныне вольна идти ты куда угодно, чтобы нести миру то, чем обладаешь... amen!
   Лань вскинула голову, передернула плечами... Казалось, она прислушивается к чему-то внутри себя.
   - Спасибо тебе, монах, - наконец выговорила она серьезно и печально. - Только запоздало твое разрешение. Я уже успела понять, что жить мне дальше незачем. И все равно спасибо - все не костер... Что ж... По прирожденному праву, что можно отнять у меня только с кровью...
   Растар ничего не успел понять. Продолжая сжимать кристалл в левой руке, Лань вскинула правую в свет факела - и в ней блеснул длинный кинжал с позолотой на лезвии и ясно различимой магической аурой.
   - ...ухожу добровольно!
   В следующий миг кинжал легко и точно вонзился ей под сердце. Растар бросился к ней, уже понимая, что такие, как она, либо не решаются, либо не промахиваются, торопливо вырвал клинок и отбросил прочь... И тогда она слабеющим движением прижала к груди, словно пытаясь остановить рвущуюся толчками кровь, левую руку с зажатым в ней и все еще звучащим кристаллом. Подобие улыбки мелькнуло на тонких губах - и голова ее тяжело ткнулась в солому.
   - Зачем ты так, Владычица Песен? - как во сне, прошептал Растар, вглядываясь в угасающие черты изможденного лица.
   И тут... И тут он увидел, как мертвая уже рука разжалась но никакого кристалла в ней больше не было. Ало-золотое сияние разгорелось между разжатых пальцев, растеклось по руке, живым огнем охватило кровь, вытекшую из сердца, и на глазах затянуло рану, а затем безудержно хлынуло во все стороны, одевая тело Лани огненным саваном...
   - Sanctus Deus! - выдохнул Растар, отшатываясь к стене кельи и наконец-то осознав, ЧТО сейчас творилось на его глазах!
   * * *
   "Подарю я тепло своих рук не Ему - воску цвета огня с затаенной надеждой: а вдруг Он услышит меня? Подарю я дыханья тепло не Ему, а кристаллу в руках: все, чем был для меня Он прошло, и в ладонях лишь прах... Подарю я три тысячи слов не Ему, а тому, кто прочтет, чтоб не жил за пределами снов тот, чьи волосы - мед.
   Подарю я свое естество не Ему, а тому, кто любим. Минет ночь, и придет Рождество... Бог мой, слышишь? Будь с Ним!"
   * * *
   Стемнело. Со стороны "Рогатого орла" доносился нестройный гул голосов: сегодня попойка была какой-то нетипично шумной. Чуть в отдалении, на уже знакомой каменной скамье под тополями сидели две женщины. На одной был крестьянский наряд с подолом, расшитым травами. Другая, лет сорока, наглухо затянутая в черное платье, прятала волосы под накидкой из черного же гипюра.
   - Так когда он от вас ушел, Адалена? - повторила Лиула свой вопрос в сотый, наверное, раз за сегодняшний день.
   - Да говорю же тебе, Льюланна - как только начало светать. Ушел, как всегда, довольный, свистел, что твой соловей. Так что если с ним что-то стряслось, то скорее всего, по дороге от нас. В кабаке-то утром тишь да гладь...
   Как и предсказывал Гинтабар, Лиула хватилась его еще утром, но лишь к полудню догадалась кинуться в дом рыцаря делле Вальдиад. Там она выяснила, что ночь менестрель провел, как обычно, и ушел, как водится, на рассвете, а заодно до смерти перепугала Дину Вальдиад. Та уже готова была броситься вместе с Лиула на розыски, но Адалена, ее дуэнья и компаньонка, силой загнала госпожу в комнату, заперла на ключ и отправилась с Лиула сама.
   С полудня до заката две женщины носились по Олайе, но тщетно - у фонтана на площади Лилий Гинтабар так и не появился, и никто во всем городе не знал, где бы он мог быть. Лет десять назад Лиула просто заподозрила бы, что менестрель разомкнул мироздание, не взяв ее с собой. Но она давно уже не была той взбалмошной девчонкой, которая так утомляла Гинтабара. К своим двадцати девяти она успела научиться трем вещам: улыбаться, молчать, если не спрашивают, и думать, прежде чем что-то сделать. А еще она успела понять характер Гинтабара в достаточной мере, чтобы ни на минуту не заподозрить его в предательстве.
   - Ладно, - Лиула тяжело вздохнула, поднимаясь со скамьи. Пошли в трактир. Там сейчас пьянка в самом разгаре, может, хоть кто-нибудь знает хоть что-нибудь.
   Не успели они перешагнуть порог трактира, как на них обрушилось:
   - Как, госпожа Адалена, вы - здесь, в сем злачном месте?
   - Добрый вечер, отец Гилеспий, - Адалена церемонно склонила голову перед монахом-квентинцем, их с Диной духовником. - А что здесь делаете вы? Или в устав Ордена святого Квентина внесены какие-то изменения?
   - Да какие, к черту, изменения! - Отец Гилеспий, энергичный толстяк одних лет с Адаленой, взмахнул рукой, едва не задев Лиула по носу. - Просто сегодня у нас в приюте такое произошло, что сейчас все квентинцы по всей Олайе либо грехи замаливают, либо пьянствуют.
   - И что же у вас случилось? - Вопрос Адалены явно был лишним - отцу Гилеспию и без него не терпелось поделиться потрясающей новостью с еще одним слушателем.
   - Столичный отец-инквизитор с утра экзорцизм затеял, да какой-то странный: взялся некого доброго дьявола изгонять, и не из кого-нибудь, а из менестреля Хено... (Услышав олайское имя Гинтабара, Лиула так вся и напряглась.) Ну вот, лежит себе менестрель головой к алтарю, а столичный инквизитор вокруг него кадильницей машет да приговаривает "vade retro". А как договорил, - отец Гилеспий торопливо перекрестился, - тут поднялся красный туман, да менестреля совсем и скрыл. А рассеялся, видим - лежит в кругу совсем другой человек. То есть мы подумали, что человек, а инквизитор тот побледнел и крестом замахнулся: сгинь, мол, нелюдь! Баба это оказалась, да к тому же еще и киари! И вроде бы обличье этого менестреля на нее каким-то чародейством неслыханным наложили. Мы, конечно, перепугались, да и кто, скажите, от такого не перепугался бы? В общем, сидит эта киарья в подземной келье, а инквизиторы, наш с приезжим, головы ломают: как ее допрашивать, если она ничего не боится и боли не чувствует? А нас всех отец приор отпустил, говорит - не для слабых сие зрелище, так что молитесь усердно об избавлении от соблазна... Да только молиться из наших едва ли треть будет, а остальные все больше по кабакам...
   - Да... - только и смогла выговорить Адалена по окончании монолога отца Гилеспия. - Слава Пречистой Деве, что я Дину на ключ в комнате закрыла. И не дай Бог вы, преподобный отче, хоть когда-нибудь ей это расскажете... - в этот момент она ощутила, что ее дергают за рукав.
   - Адалена, - сквозь зубы проговорила бледная как мел Лиула, - ступайте домой, а я побегу в квентинский приют. И, в самом деле, ничего пока Дине не говорите. Не знаю уж, сколько правды в словах этого монаха, но, кажется, в самом деле случилось что-то страшное...
   ...Во всяком случае, в одном отец Гилеспий не погрешил против истины: квентинский приют казался вымершим. Только у ворот торчал обычный сторож в серо-красном. Лиула даже не пришлось особенно ломиться в ворота, требуя главного инквизитора Олайи - ее быстро и без особых формальностей провели в кабинет Растара.
   Однако самого Растара в кабинете не оказалось. Брат Теверин же, которого Лиула месяц назад избавила от камня в почке, лишь подтвердил все услышанное от отца Гилеспия с новыми подробностями. И прибавил, что сейчас Растар как раз допрашивает помянутую киарью, так что если Лиула столь нуждается в нем, то пусть сидит и ждет.
   Ничего другого не оставалось. Но Лиула не могла сидеть спокойно на одном месте, выскочила в коридор, нервно прошлась по нему туда и назад... и вдруг застыла: приглушенный толщей камня, до нее ясно долетел голос Гинтабара! И не просто голос, но хорошо знакомая ей песня!
   - Брат Теверин! - воскликнула она, снова врываясь в кабинет. - Зачем вы сказали мне неправду?!
   - Какую неправду? - растерянно переспросил секретарь. Вместо ответа Лиула выдернула его в коридор - и тогда брат Теверин тоже услышал:
   Свист ветра, кони на дыбы,
   Связали руки - и на дыбу!
   Зов скрипки или зов трубы
   И невозможно сделать выбор...
   - Это его голос! - Лиула выглядела так, что, казалось, способна в одиночку взять любую крепость. Во всяком случае, попыталась бы это сделать - и секретарь тоже это понял.
   - Я должна быть с ним! Можете пытать, можете на костер отправить - но только вместе с ним! Где эти ваши грешные кельи?
   - Вниз по левой лестнице, - машинально указал брат Теверин. В следующую секунду Лиула, будучи женщиной крупной и сильной, буквально отшвырнула его с дороги, ринувшись в указанном направлении.
   * * *
   Голос менестреля умолк, как обрезанный ножом. Ало-золотое сияние уже выстроило защитный кокон над вмятым в солому телом, и Растар знал, _что_ увидит, когда оно начнет гаснуть.
   И тут за его спиной заскрипела дверь.
   - О мать моя, что это?!!
   На пороге кельи, вцепившись в дверной косяк, застыла знахарка Льюланна. Зрачки ее расширились так, что не видать было радужки.
   - Скажите мне, что это?! Что тут происходит?!
   - Смотри сама, - выдавил из себя Растар.
   На этот раз сияние разгоралось долго, а померкло почти сразу. Только что метались алые и золотые сполохи - и нет их, а на соломе, с рукой, прижатой к груди, лежал менестрель Хено. Глаза его были закрыты, но лицо странно напряжено, не позволяя поверить, что он всего лишь спит. И...
   Возгласы изумления одновременно вырвались у Лиула и Растара. У Лиула - потому что она разглядела, во что одет Гинтабар. Снова золотое с коричневым, но на этот раз по изысканнейшей кастельской моде. Искусно расшитый камзол, узкие штаны-чулки, золотая пряжка на берете, почти скатившемся с головы... И плащ, примятый телом, но все же видно, что не зеленый и не черный, а роскошный темно-лиловый, атласный, с тонкой алой каймой.
   Растар же совсем не обратил на это внимания, ибо впервые за всю жизнь его зрение души включилось само собой. Теперь у менестреля была одна аура - но столь ослепительно яркая, что, по прикидкам Растара, была немыслима даже у святого - разве что у огненного ангела, кого-нибудь вроде архистратига Михаила! Казалось, ало-золотой отсвет - а цвет ауры был именно таков навек задержался вокруг головы Хено, обличая его непохожесть на остальных людей...
   ...Знание нахлынуло, как река, и на миг он даже растерялся - но лишь на какой-то миг. А потом все срослось, улеглось и выстроилось в ослепительно ясную картину. Он знал, кто такая Ланнад, знал, _что_ она сделала с ним, знал, что оба раза это было практически невозможно, ибо требовало сочетания трех условий: выщербленного кристалла, капли крови, попавшей на щербинку, и экстатического состояния оживившей кристалл... Знал - и в конечном счете даже чувствовал за это благодарность, ибо она сделала его большим, чем он был, оставив ему в наследство все, что могла сама. Но при этом он все-таки сумел остаться самим собой, и в этом была только его заслуга - заслуга тех двенадцати лет, что пролегли между Сарнаком и Олайей.
   А сквозь блистательную картину солнечным лучом прорезалось главное знание: ИМЯ. Его Истинное Имя, которое он сознавал сейчас так же ясно, как если бы снова стоял в Кругу Света. И имя это было хаанарским, и вместе с именем вернулись способности, да что там вернулись - тысячекратно усилились. Для него больше не существовало непрямых дорог, достаточно было сделать шаг - и миры послушно распахнулись бы перед ним.
   Он открыл глаза и ничуть не удивился, увидев перед собой Лиула и Растара с одинаково искаженными лицами. Естественно зрелище не для слабых нервов.
   - Кто ты? - слетело с губ Растара. - Кто ты, мой господин?
   Он никак не среагировал на обращение, поскольку и в самом деле сейчас ощущал себя чем-то большим, чем обычный человек.
   - Огонь, - ответил он, все еще пьянея от ощущения ослепительного знания и сияющей полноты. - Тах-Серраис, Тот, кто служит Истине.
   Сказал - и тут же понял, что поторопился. Такой ответ буквально обрекал этих двоих на поклонение, а он не был ни богом, ни причастным Тени, и в поклонении не нуждался.
   Ослепительность медленно уходила, ощущения входили в рамки обычных человеческих. Впрочем, не совсем человеческих - плоть его была плотью Нездешнего, и с этим приходилось считаться.
   Не успел он даже выпрямиться толком, как Лиула кинулась ему на шею, обнимая и смеясь. Он зарылся лицом в ее волосы и тут услышал озадаченный голос Растара:
   - Господи Боже мой, что же я теперь скажу Эллери?