Мазова Наталия. Янтарное имя

   Сначала просто ничего не было. Менестрель лежал спокойно, хотя экзорцизм всегда заставляет дергаться того, кто ему подвергается. Не обязательно, конечно, биться в корчах, как при изгнании злого демона, но ведь и не лежать же, как... как, прости Господи, на плоской крыше под жарким солнцем!
   - Властью, данной мне от Господа, размыкаю кольцо и разрываю узы, силой, что дарует мне вера моя, сковываю силу неземную и власть нелюдскую. Да останется живое с живым, дух же бесплотный да уйдет туда, откуда явился! - Последние слова Эллери проговорил, сам уже глубоко сомневаясь в их действенности. - Amen!
   Едва уловимый стон слетел с губ лежащего (или это только показалось Растару?) - и ало-золотое свечение возникло вокруг распростертого на полу тела, быстро разрастаясь и делаясь ярче. Из рядов квентинцев раздались возгласы ужаса. Эллери выронил кадильницу и забормотал молитву. Растар рад был бы сделать то же самое, но язык его будто примерз к гортани. А сияние тем временем уже заполонило весь круг, совершенно скрыв тело, огненной полусферой отделив его от взглядов собравшихся в молельне...
   И снова ушей Растара коснулся то ли стон, то ли вскрик. С трудом подняв руку, он сотворил крестное знамение. Словно повинуясь этому знаку, сияние начало меркнуть, постепенно стекаясь к голове лежащего. Вот едва уловимо проступили очертания тела... и новые вскрики ужаса огласили молельню. Ибо чем менее ярким делалось сияние, тем яснее было, что лежащий в кругу - вовсе не менестрель Хено, и даже одежда на нем совсем другая.
   Сияние еще не погасло окончательно, а тело в кругу уже зашевелилось, меняя позу. Растар машинально отметил, что первым движением рука распростертого в кругу словно подгребла что-то у лица и спрятала на грудь, под одежду... Затем он потянулся, перевернулся на бок и, наконец, уселся на пол в центре круга, окидывая молельню полубезумным взглядом.
   Мальчишка-подросток - так сначала показалось Растару, - в линялых голубых шароварах, похожих на восточные, в ядовиторозовой бесформенной куртке, подбитой вроде бы ватой, и каких-то чудных белых башмаках, словно вылитых вместе с толстой подметкой из странной смолы. И худющий - одежда болталась на нем, как на вешалке. Бледное, словно никогда не знавшее света, лицо, острые обтянутые скулы, слипшиеся волосы цвета пыли едва прикрывают шею...
   - Эльфь поганая! - прогремел на всю молельню гневный и возмущенный голос Эллери.
   Растар торопливо включил зрение души и обомлел: аура сидящего в кругу была той самой, серебристой, только теперь еще и рассыпАлась яркими алмазными искрами. И при этом казалась словно надорванной сразу в двух местах.
   Проклятое создание! Даже дважды проклятое!
   Медленно и высокомерно создание перевело взгляд на Эллери. Сверкнули темные глаза.
   - Лет триста назад, - прозвенел в ответ чуть хрипловатый, но несомненно, женский голос, - тот, кто назвал бы эльфью Лань Владычицу Песен, очень быстро пожалел бы о своем длинном языке! А сейчас, черт дери, даже такое оскорбление приходится спускать...
   От этих слов у всех, находившихся в молельне, похоже, случился столбняк. Странная женщина, назвавшая себя Ланью, поднялась на ноги, неуловимым движением расстегнула свою шутовскую куртку.
   - Надо же, куда меня занесло! Н-да, всякое со мной случалось, но чтоб настолько плохо...
   - Стоять, дьявольское отродье! - Эллери торопливо осенил ее наперсным крестом, когда она занесла ногу за край мелового круга.
   Она окинула его таким взглядом, что Эллери невольно поежился. Только сейчас Растар обратил внимание, что эти двое чем-то схожи. Скорее всего, выражением лиц - и так странно было видеть на тонком бесцветном девичьем лице то же выражение безжалостного и высокомерного упорства!
   - Да пошел ты в баню... экзорцист! - последнее слово она произнесла как особо неприличное ругательство. - Раз уж силу сковал, так дай хоть руки-ноги размять. И не трясись ты так, никуда я от тебя не денусь. Могла бы - уже три минуты назад делась бы...
   С этими словами она неторопливо пошла по молельне, разглядывая вырезанные из дерева фигуры святых, украшавшие стены. Квентинцы шарахались от нее, а она ухмылялась.
   - Так что, в пыточный зал ее? - негромко и нервно спросил Растар, косясь на Эллери.
   - Бесполезно, - так же негромко ответил он. - Это не ваша киари, а лайя, высшая эльфь. Она просто отключит боль. А надавим слишком сильно - остановит сердце.
   Растар впервые за все время глянул на Эллери с уважением: а ведь не вовсе дурак, хоть и фанатик из фанатиков.
   Словно расслышав их разговор, Лань неожиданно повернулась с другого конца зала:
   - Да, монахи! Может, вы объясните мне, как меня сюда выдернули? А то упала в обморок у себя в замке, а очнулась здесь...
   Инквизиторы переглянулись. Каждому пришло на ум одно и то же: "Черт возьми, хотел бы я знать, кто из них чьим телом завладел!"
   ...За окнами было уже темно, а они так ничего и не придумали.
   - Похоже, у нас осталась единственная возможность что-то узнать, - наконец устало произнес Растар. - Раз она не боится ни боли, ни смерти, силой мы из нее ничего не выбьем. Но можно попытаться взять ее добром. Сейчас я спущусь к ней в келью и попробую исповедовать. Или просто вызвать на разговор - как получится.
   - Почему именно вы? - возразил Эллери скорее по инерции.
   - Вы ей с первого взгляда не пришлись по душе. А я ничем себя не проявлял. Так что если вообще захочет говорить, то со мной заговорит скорее.
   - Пожалуй, вы правы, брат мой, - со вздохом признал Эллери после долгой паузы. - Что ж, в таком случае успехов вам. А я, пожалуй, отправлюсь спать - этот экзорцизм у меня все силы отнял...
   Держа в руке факел, Растар спустился в полуподвальную часть приюта. Там находились так называемые "кельи грешников", способные служить и камерами для выловленных колдунов, и узилищами для провинившихся монахов. Перед нужной дверью остановился, долго звенел связкой ключей, ища нужный, нервно перекрестился - и вошел.
   Она сидела на охапке соломы, накрытой курткой, и ела из миски какое-то варево из крупы и картошки. Под курткой на ней оказалась мешковатая рубаха из той же ткани, что и шаровары. Когда свет факела упал на нее, она даже не подняла головы, лишь бросила равнодушно:
   - А, это ты, монах... Что ж, заходи, раз в гости забрел, таким тоном, будто не в "келье грешников" сидела, а на веранде собственного замка, а он стучал в ее ворота, ища ночлега.
   Растар вставил факел в кольцо на стене и опустился рядом с ней на солому. Чутье подсказало ему, что лучше всего просто сидеть и смотреть, как она ест. Захочет, заговорит сама, не захочет - никакие его вопросы не помогут.
   - На костер меня отправите за этого менестреля? - снова бросила она с набитым ртом.
   - Не знаю, - честно ответил Растар. - Я вообще не знаю, что с тобой делать и кто из вас чья жертва.
   Чутье не подвело Растара. Лань доела варево, вытерла тарелку куском хлеба. Доела и хлеб, отхлебнула несколько глотков из кружки, откуда разило кислятиной. Затем, слегка отпихнув Растара, вытянулась на соломе во всю длину, подсунула куртку под голову. И неожиданно заговорила...
   * * *
   Ну что, монах? Это ведь твоя работа - выслушивать исповеди. Может быть, и до меня, нелюди некрещеной, снизойдешь из божьего милосердия? Впрочем, боюсь, что никогда не сумею тебе объяснить, что же было на самом-то деле - ты не поймешь...
   Вот ты стоишь, монах, и смотришь на меня как на исчадие ада, как на нечисть. А ведь я когда-то была красива, да нет очень красива. Были десятки женщин с более яркой внешностью, но я была - лучшая. Единственная. Весь мир был у моих ног, и даже после того, как я замолчала навеки, меня называли Королевой, прекраснейшей...
   Что? Ты скажешь - это гордыня, смертный грех... Да, я горда, монах, я горда даже сейчас, а уж тогда-то... о, что и говорить об этом! Но это разные вещи - гордость и гордыня.
   И я никогда не смогу заставить тебя понять, что я испытала, когда больше не смогла - петь, нести людям то, что рождалось, горело в моей душе и властно искало себе выхода... Сколько лет, сколько людей, сколько боли понадобилось мне, чтобы понять - да, теперь я действительно больше не умею петь! Была - на вершине, оказалась - в толпе! Замкнутый круг: только любовь могла вернуть мне утраченный голос, но без голоса - кому я была нужна? Конечно, моя красота все еще была со мной, но я очень быстро поняла, что любят - не за красоту. За что-то другое. А у меня больше не было ничего. Только холодный ум и то, непостижимое, подобное огню, что никуда из меня не ушло... Я была как кусок сухого льда - обжигала холодом. Впрочем, почему - "была", разве сейчас я не такая?
   Утратив голос, я утратила и почтение окружающих. "Не пой, красавица, при мне, а пой при ком-нибудь другом..." А если не можешь - не петь?! Как бы ни была я виновата перед тем, кого не любила, но даже самым ужасным преступникам не назначают такой изощренной казни - века медленного сгорания на внутреннем огне! Почему, почему вместе с голосом не отобрал он и этот испепеляющий душу дар Слова?! Думала, умру, сгорю, не выдержу этого напряжения, но нет, горела и не сгорала, эта пытка длилась годы, десятилетия, усиливаемая жгучей завистью к тем, кто может петь, кого слушают, как когда-то слушали меня. А я их слушать уже не могла - сердце разрывалось! Как я хотела забрать это - себе, взамен того, что было моим по праву и отнято проклятием... Кстати, и эту мою зависть чувствовали во мне и не любили меня за это еще сильнее...
   Я пыталась убить себя, не в силах нести эту ношу, но после трех неудачных попыток бросила это гнилое дело... Тогда я покинула родные леса, ушла прочь, гонимая одночеством, как сухой лист осенними ветрами. И однажды ночью, в исступлении, в первый раз раздвинула ткань мироздания.
   Новые миры поначалу развлекли меня. Я выбирала такие, которые принадлежали смертным, и не торопилась сообщать им, что я лаиллис. Они называли меня прекрасной госпожой, красота моя повергала их к моим ногам. Но и пылкая влюбленность восторженных юношей, и жажда обладания тех, кто был постарше, ничего не давали моему сердцу. Кусок сухого льда жег душу, и голос не возвращался.
   Случайность, монах, ты бы сказал - божий промысел... Все в мироздании держится только на нем. Один из тех, что были у моих ног, подарил мне украшение - большой, прозрачный, как льдинка, кристалл на тончайшей цепочке. Из далекой страны, где он убивал во имя веры, привез он мне этот драгоценный дар, и хотя этот камень совсем не шел к моему любимому платью, я все же надела его на бал по случаю рождения княжеского наследника.
   И там, на балу, я услышала Мерки. Было приглашено несколько менестрелей, развлекать гостей, и я слушала их отстраненно и равнодушно... пока на середину зала не вышел Мерки, как сейчас помню - худющий, длинный, взлохмаченный тип где-то под сорок смертных лет. Он с первого аккорда завладел этой раззолоченной толпой, взял и понес ее в своих ладонях. Может быть, у него и не было этого моего дара, когда каждое слово говорится от имени небес, зато было кое-что другое несомненный талант. Его слушали, затаив дыхание, а когда он начал новую песню и весело бросил залу: "Припев поют все!"...
   А я не могла даже подпеть, не имела права! Тебе доводилось ли видеть, монах, как человека бьют по лицу лишь за то, что он не сдержался и вплел свой несовершенный голос в любимую песню? А я ведь и через это прошла... И все время, пока пел Мерки, я стояла, закусив губу, и судорожно сжимала в ладонях прозрачный камень из далеких земель.
   Все когда-нибудь кончается, кончилась и эта пытка чужим голосом. А еще через полчаса сама старая княгиня подошла ко мне и попросила разрешения взглянуть на мой кристалл. "Какая красота! Вы знаете, госпожа Ланнад, в начале вечера мне почемуто показалось, что на вас горный хрусталь. Даже не понимаю, как я могла так обознаться!" Я опустила глаза. Камень был желтым, как солнечный свет, и сотни золотых искр таились в его загадочной глубине...
   Дома я долго сидела и тупо смотрела на желтый камень в своих ладонях. Поднесла его к лицу в недоумении и зачем-то на него дохнула... В следующую секунду сердце мое чуть не вырвалось наружу из груди: в тишине моих одиноких покоев снова раздался веселый голос Мерки! Было полное ощущение, что менестрель где-то рядом, чуть ли не за спиной - настолько живо звучала песня, которую я уже слышала на балу...
   Вот так, совершенно случайно, я и открыла магию этих кристаллов, крадущих голос. Но долго, очень долго я не понимала, что для того, чтобы песня ТАК звучала, чтобы всякий раз казалась чуть-чуть новой, мало украсть только голос. Загадочные кристаллы брали и часть души поющего...
   Но в тот миг для меня было важно лишь одно: есть способ отделить звучание песни от того, кто ее поет! Первый шаг сделан, а как сделать второй, я придумаю, я же умна, и знания мои - знания лаилле! Может быть, мое проклятие можно будет обойти слева каким-нибудь хитрым способом!
   Я бросила все и отправилась в те земли, откуда прибыл ко мне странный камень. После долгих приключений, которые совсем не будут тебе интересны, я стала обладательницей еще тринадцати таких кристаллов... Нечего креститься, монах! Скажешь, ведовство дьявольское? И только потому, что об этом не написано ни у одного из твоих святых отцов? Да конечно, куда уж им! Я точно знаю, я уверена: никто в мироздании, кроме меня, никогда не занимался изучением свойств этих камешков. Я бы знала - я же в них, считай, жизнь вложила... Так что слушай, не беги нового знания - ибо больше, чем сейчас от меня, ты ни от кого об этом не узнаешь.
   После ряда опытов я узнала, что голос кристалл берет один раз и на всю жизнь, неважно, спел певец при этом три песни или дал четырехчасовой концерт. И кроме тепла моих рук, еще одно условие необходимо было для этого: мое сопереживание, когда песня, казалось, плакала о том, о чем я обречена была молчать до конца жизни... Если я оставалась равнодушной - это передавалось и кристаллу. Каждый менестрель окрашивал кристалл своим цветом, часто он совпадал с цветом ауры, но иногда - нет, и такие кристаллы я любила меньше других. Может быть, ты будешь смеяться, монах, но в любом творчестве мне всегда глубоко претила неискренность и вторичность. Я уже говорила тебе, что горда. И из этой гордости я хотела быть сопричастна только самым-самым лучшим...
   Да, ты прав: краденый голос не возьмешь себе, я поняла это почти сразу же. Но было другое... Ты понимаешь, если я оживляла этот кристалл перед другими, то все внимание, сопричастность, восхищение вместо поющего получала - я! Я перехватывала восторг, радость и печаль из чужих душ, и они ложились в мою душу каплями благодатного дождя, что остужал огонь и растапливал лед...
   Что ты говоришь? Не голос мне был нужен, а власть над умами и сердцами? Ну знаешь ли, власть я могла получить и другим способом! Например, не вбивать все свои магические способности лаиллис в эти кристаллы, а действительно научиться чему-то стоящему - целительству там или трансмутации... Но это бы не пригасило пламени внутри меня. ...Что-о?! Слушай, монах, если ты еще раз посмеешь обозвать МЕНЯ вампиром... я уж тряхну стариной и повешу на тебя какое-нибудь проклятие позамысловатей, и никакой твой экзорцизм тебе не поможет - я лаиллис, а не демон! Ну, то-то же...
   Я до сих пор толком не знаю, что это за минерал. То ли какая-то магическая модификация того же горного хрусталя, то ли еще что-то... Во всяком случае, несмотря на его редкость, за все время, пока я этим занималась, я собрала по разным мирам более двухсот таких камешков. Между прочим, десятка полтора чисты до сих пор...
   О, эти камни наполнили мою жизнь новым смыслом! Я выискивала в мироздании тех, чьи песни, как когда-то мои, заставляли смеяться и плакать людей и стихии. Шли годы, их становилось все больше, и я даже почти успокоилась - светлые тени вырастали за моим плечом и окутывали меня новой значимостью... в конце концов, разве я делала что-то, заслуживающее порицания? Наоборот - я дарила людям голоса тех, кого, может быть, уже и на свете не было, или тех, кто жил далеко от них - за сотни Сутей. Разве была бы их слава поистине вселенской, если бы не я?! Так что такого в том, что отблеск этой славы ложился и на меня, что меня, как и прежде, стали звать Владычицей песен, хотя и вкладывали в эти слова совсем иной смысл, чем когда-то?
   Власть... По крайней мере, никто не скажет, что я была злой владычицей. Знаешь, однажды один из них стал моим любовником - давно это было и далеко отсюда. Талантливый, чудесный мальчик, с годами он стал бы по-настоящему велик и знаменит - в ту же пору я была чуть ли не единственной, кто видел его дар и верил в него. Но смерть унесла его на взлете он был младшим офицером императорской гвардии и погиб в бою за неделю до того, как ему исполнилось двадцать три... Имя? К чему оно тебе, монах - это было очень далеко, ничего оно тебе не скажет. Нет, я не любила его - разве что как мать или старшая сестра, но когда его не стало и остался лишь единственный кристалл, того же цвета, что его парадная форма...
   Лет тридцать после этого я окружала его память прекраснейшими легендами, фактически создав ему имя уже после смерти. Тогда, с его кристаллом, мне удавалось буквально один к одному вкладывать в людей свои чувства, потому что я и сама на какое-то время поверила, что пережила и оплакиваю не просто любовника, но - любимого... Я была тенью у подножия его славы, но никто даже не подозревал, что эта слава - целиком мое творение... И разве не пристало творцу гордиться своим творением?
   Обычно я называю его просто - Первым, потому что потом были и Второй, и Третий - и вот о них-то сейчас и пойдет речь.
   Второй... он был лаилем, как и я, и так же, как я, был горд и недоступен. Однажды вечером он постучал в ворота моего замка - к тому времени я уже обзавелась собственным замком в одной из Сутей, назвав его Лесной Венец. Надо же было где-то хранить мои драгоценные кристаллы!
   Естественно, я приказала впустить бродячего менестреля... Как сейчас вижу его тогдашнего, этот горящий взгляд из-под падающей на лоб медной пряди. Он запел - и очередной кристалл чуть не выпал из моих ладоней, ибо я буквально кожей ощущала, как он наполняется! Это были такие песни - услышать и умереть... Что я могла предложить ему в награду за них? Разве что себя - что и сделала, но он лишь горделиво тряхнул своими огненными волосами: "Мне этого не надо. Может быть, когданибудь захочу - вот тогда и вернусь!" И покинул Лесной Венец на рассвете, даже не попрощавшись.
   Какое-то время я ждала его, потом перестала - не так уж он был мне и нужен, песни же его остались со мной... О, то, что я творила с помощью его кристалла, не поддается никаким описаниям - в моих руках он стал почти оружием, я сводила людей с ума его песнями, как когда-то он - меня самое. И снова те, кто это слышал, отчаянно завидовали моей причастности - да, ушел, но ведь обещал же вернуться! Снова, уже во второй раз, слышала я шепотки за своей спиной: "Какая она счастливая - она была с Ним!"
   А потом... потом появился Третий. И вышло так, что предстала я перед ним не гордой властительницей в магическом ореоле - нет, обычной красивой девчонкой, одной из многих. Дело в том, что мы познакомились на балу в Башне Теней - может быть, ты слыхал о ней, монах... Нет? Ну тогда это в трех словах не объяснить. Есть такой Город, он считается центром вообще всего мироздания, а в нем - эта самая Башня Теней, хозяин которой ежегодно дает балы в день основания данного Города. У меня была добрая подруга из смертных, которая незадолго до этого нашла себе в мужья какого-то благородного лорда, а у этого лорда в друзьях оказался некий менестрель, которого молодые супруги и притащили за компанию в Башню...
   Мы все время держались вчетвером, и ему было бы вполне логично объявить меня своей дамой на этот вечер - но он и не подумал этого сделать. Казалось, он пытается успеть наговорить комплиментов всем мало-мальски красивым женщинам в зале - а мне в тот момент было еще все равно. К тому же идеалом красоты для меня тогда был Второй, а Третий не слишком-то на него походил, хотя бы потому, что был доступен и весел.
   Но потом в одной из комнат накрыли стол, и наша четверка уселась за него вместе с еще парой десятков гостей, и Третий взял гитару... и я, сидя на ручке его кресла, потому что больше сидеть было негде, истратила на него очередной кристалл. Тогда я именно так его и восприняла - "очередной". Не Третий.
   И вдруг...
   "Слушай, а почему ты так странно держишь свой кулон? Это зачем-нибудь надо?"
   Понимаешь, монах - он был первый и единственный, кто заметил! Остальные даже не понимали, как и когда я это сделала, если вообще знали, что у них украли голос и часть души...
   Я ответила как можно небрежнее: "Ну... это такая прикладная магия. Он умеет запоминать голоса - а я очень хочу запомнить твой голос. Будет память о бале..."
   И тогда... тогда он взял меня за плечи обеими руками и легко коснулся губами лба. До этого меня целовали много-много раз, и я знала, как делают это, когда любят, а его поцелуй был совсем бесплотным, словно прикосновение ангельского крыла...
   "Спасибо тебе, маленькая Лань. Это высшая награда для меня - знать, что кому-то ТАК нужен мой голос и мои слова".
   Вот и все. Конечно, мы еще поболтали в тот вечер, он даже угостил меня конфетами - но это так, мелочи жизни. Из рассказов подруги я уже знала, что там, в их мире, у него есть любимая девушка, которой он верен, и что за эти песни его сильно недолюбливают власти...
   Через месяц, в Лесном Венце, я оживила его кристалл - и чем дольше звучал его голос, тем больше мне хотелось биться головой о стену.
   Не было! Ничего не было между ним и мной! Ничего, что дало бы мне право нести ЭТО людям от своего имени! Я даже не любви хотела - не одарил же меня ею Второй, нет, только причастности, общих воспоминаний, чего-нибудь... я даже не была уверена, помнит ли он меня. Понимаешь, монах, встретиться в Башне - все равно что вне времени и пространства. У него была своя жизнь, а у меня не было никаких оснований в нее соваться.
   Два десятка его песен, подобных рассвету...
   А ведь я уже почти успела забыть о том, как когда-то пела сама...
   Это было нечестно и нехорошо, но... у любой уважающей себя лаиллис, занимающейся магией, имеется магическое зеркало. У меня оно тоже было - и вот, в особо тягостные минуты, я стала подглядывать в него за жизнью Третьего. Он ввязался в какое-то народное восстание, его девушка вскоре куда-то делась кажется, ее убили - но он довольно быстро завел себе новую... А песни его гремели по всей стране, его имя на глазах делалось легендой.
   И вот однажды я в очередной раз поймала его зеркалом. Была ночь, высокий берег над морем с одинокой пинией, или как там называлась эта южная коряга. Я знала, что повстанцы прячутся в катакомбах неподалеку, и поразилась его смелости - отойти так далеко от убежища только ради того, чтобы послушать шорох прибоя!
   А потом к нему подошла эта его женщина номер два. Они перекинулись парой каких-то ласковых пустяков, и он положил ей руки на плечи - совсем как тогда мне...
   И тут словно жгучая вспышка ослепила меня, иначе и не скажешь. Я вдруг ясно и четко осознала, что это и называется любовь - вот так, к случайному человеку, можно сказать, с первого взгляда. Но именно он, тот, кому дано вернуть мне утраченное, никогда не ответит любовью на мою любовь! Понимаешь, монах, как страшно это слово - НИКОГДА! И... знаешь, мне бы хватило одной его любви, пусть даже дар не возвращается, не надо...
   В отчаянии я схватила свой заговоренный кинжал с позолоченным лезвием и ударила в зеркало - нет, не в него и не в нее, так, куда придется, в исступлении. И тут... не знаю, есть ли тут моя вина - ведь небо над морем уже и до того затягивали тучи... В общем, в следующую секунду ослепительная вспышка молнии перерезала небо, неумолимо высвечивая двоих над обрывом. И тут же откуда-то - и не столь уж издалека - донесся грубый мужской голос: "Демоны болотные, да там кто-то есть!" Его женщина вскрикнула - и я, осознав, что произошло, в ужасе закрыла лицо руками.
   Когда через несколько минут я осмелилась еще раз взглянуть в зеркало, он и она бежали, не разбирая дороги, а огни факелов мелькали все ближе... Я рухнула на пол и забилась в дикой истерике. "Ты хотела причастности - ты ее получила, проклятая! Все, на что способна твоя любовь - это убить!" - твердила я снова и снова. В какой-то момент сознание просто милосердно оставило меня.
   Очнулась я только на следующее утро. Зеркало было обычным зеркалом, и я понимала, что больше никогда даже не попытаюсь поймать им Третьего. Так и не знала долгие годы, чем же все это тогда закончилось. Кристалл его я однажды попыталась оживить, но стоило мне заслышать этот голос, как кристалл выпал из моих ладоней - голос смолк, а на одной из граней появилась выщербинка.
   Вот так и кончилась история моей любви. Но даже сожалеть об этом у меня не вышло - ибо через месяц после этих событий Второй вошел в Лесной Венец и просто сказал: "Вот я и вернулся. И, кстати, не забыл о твоем обещании".
   Ты слишком многого хочешь от меня, монах! Я ведь всего лишь слабая женщина, и так естественно было попытаться найти утешение, зарывшись лицом в волосы цвета меди...
   Не стану вдаваться в подробности... он пришел на одну ночь, а остался на сто с лишним лет - что лаилям время! Иногда я уходила с ним из Лесного Венца, а иногда оставалась и ждала его из очередного странствия. Я даже родила ему детей близнецов, мальчика и девочку, и должна сказать, что Второй был не таким уж плохим отцом... Нет, я не знаю, где они сейчас - у тех лаилей, что живут среди смертных, в обычае жить поодиночке или парой, дети стараются не усложнять жизнь родителей своим присутствием. Своих я уже лет пятьдесят не видала...