Медведев Александр Николаевич. Тайное учение даосских воинов

   Сказав это, он откинулся на стуле и закинул ногу на ногу. И тут я впервые обратил внимание на его туфли. В жизни я не видел туфель такого покроя. Они были черными, узкими, с длинными загибающимися кверху носками. Я не мог представить себе безумца, изготовившего такие туфли, и серьезно над этим задумался. Было ясно только одно - они не фабричного производства. Я раньше встречал обувь с длинным узким носком, но чтобы носки туфель были вытянуты настолько, что казались клоунскими и завивались вовнутрь на полтора оборота, почти как у старика Хоттабыча, такого мне видеть еще не приходилось.
   Я спросил корейца, где он взял эти удивительные туфли и зачем ему туфли такого фасона, на что он гордо ответил со своим неповторимым акцентом, что такие туфли подчеркивают оригинальность человека и что в определенной среде (тут он сделал многозначительную паузу) это очень модный стиль.
   Я молча проглотил это замечание, но был ужасно заинтригован, потому что никак не мог себе представить, что существуют круги, в которых одежда и обувь моего спутника могут быть модными.
   Я и сам был одет, прямо скажем, не роскошно. На штанах у меня вечно были заплаты, потому что они быстро протирались от отработки ударов ногами на улице или в лесу.
   Но вид корейца бил все рекорды.
   Я снова бросил взгляд на его костюм, на залощенные затасканные рукава, на сальные пятна. Кореец выглядел чрезвычайно неопрятным человеком, явно не уделяющим своей одежде достаточного внимания. Тем более было странно слышать от него какие-то рассуждения о моде.
   Я подумал, собрался с духом и спросил:
   - Но если вы хотите быть модным, почему у вас такой костюм, явно не первой свежести. В чем же заключается мода? Он высокомерно посмотрел на меня и сказал:
   - Это деловой костюм. В таком костюме я встречаюсь с людьми и делаю разные дела. В определенных кругах приняты определенные формы деловой одежды.
   - И в каких же кругах приняты такие формы одежды? - поинтересовался я.
   - Мы с вами еще достаточно шапочно знакомы, чтобы вас информировать по строго конфиденциальным вопросам мировой значимости, - заявил кореец с абсолютно серьезным выражением лица. Его акцент, казалось, еще усилился, он тщательно выговаривал каждую букву, произнося слова как будто по слогам с ударением на каждом слоге, словно желая подчеркнуть значительность того, что он говорит.
   - В чем же заключается мировая значимость? - спросил я, прилагая большие усилия, чтобы не рассмеяться.
   - Европейцы всегда проявляют излишний интерес к не своим делам, - по слогам произнес кореец.
   Я не обиделся, так как просто не мог воспринимать всерьез все эти безапелляционные заявления. Посмотрев несколько секунд на своего собеседника, я рассмеялся.
   Кореец на мою улыбку никак не отреагировал и неожиданно принялся с большой скоростью поглощать оставшиеся на тарелке пельмени.
   Я спросил:
   - Скажите, как вы все-таки относитесь к разным видам борьбы, или, как вы их называете, боевым искусствам?
   - Ну, как вам сказать, - продекламировал он, - есть ритуал и есть форма. Есть также и искусство жизни.
   - В каком смысле ритуал, в каком смысле форма и искусство жизни? - спросил я.
   - Ну как вам сказать... Я в принципе не надеюсь, что вы поймете.
   - Тогда постарайтесь объяснить.
   - А стоит ли стараться объяснить, если человек не понимает?
   - Ну а вдруг я пойму?
   - Вдруг здесь не подходит. Либо я рассказываю и вы что-то понимаете, либо я просто сотрясаю воздух.
   На все это я ответил:
   - Воля ваша, конечно. Но дело в том, что мне действительно очень интересно узнать ваше мнение, и если я не смогу понять, то постараюсь хотя бы запомнить.
   Кореец сказал на это:
   - Сейчас вы говорите, как мудрец востока.
   - Не понимаю, что здесь мудрого, - удивился я.
   - А не взять ли нам еще и прелестных пончиков с повидлом, а также кофе? - вдруг, неожиданно оживившись, предложил он.
   Я согласился, и мы взяли по три стакана кофе и по шесть пончиков с повидлом.
   Мы ели пончики с повидлом, и беседа о возвышенном продолжалась.
   - Дело в том, что ритуал, - говорил кореец, жестикулируя рукой с зажатым в ней пончиком и роняя капли повидла себе на рубашку, - дело в том, что ритуал - это тогда, когда два толстых человека встречаются и борются за приз - за женщину или быка. Тогда они должны делать все самое трудное, и при этом наименее эффективное. Если это форма, то один или два человека показывают хвост павлина. Они выглядят красиво, но их основная цель - выглядеть красиво. Если же это - искусство, то один человек живет в трудном мире, и живет при этом хорошо.
   - Но вы говорите о жизни, а причем же здесь боевое искусство? - спросил я.
   - Если кто-то мешает ему жить хорошо, он просто пробивает ему голову, - с выражением явного удовольствия заявил кореец.
   Мы доели пончики и начали пить кофе. Качество кофе явно оставляло желать лучшего, и на его поверхности плавали мерзкого вида пенки.
   Кореец набирал кофе в рот и с отвращением сплевывал пенки на стол и на пол, отхлебывая кофе с таким шумом, что люди за соседними столиками поневоле оглядывались на него. Кореец не обращал ни малейшего внимания на окружающих и лишь время от времени менял положение ног, закидывая их одну на другую и демонстрируя всем замысловатый фасон своих туфель. Мысленно я возблагодарил небеса за то, что среди посетителей не было моих знакомых.
   Под конец нашей беседы, когда кофе был почти допит, я задал вопрос:
   - А чему же вы все-таки сами учились?
   - Меня обучали секретному искусству, - сказал мой спутник, - но об этом искусстве не говорят с первым встречным, даже если он тебя отвел в заведение общественного питания и пожрал за твой счет.
   На мгновение я онемел от возмущения и, стараясь казаться спокойным, возразил:
   - Но я же не напрашивался, вы сами предложили угостить меня.
   - Обидчивость - одна из уязвимых черт, препятствующих воинскому искусству, - с важностью заявил кореец. - Настоящий воин не должен обладать эмоциями.
   - А вы - действительно настоящий воин? - спросил я.
   - Вы знаете, зависит от того, с какой стороны посмотреть, - сказал он. - На земле я ноль, но в воздухе...
   - Как понять "в воздухе"?
   - Меня с детства учили воинскому искусству, но меня учили драться только в воздухе.
   Это заявление меня окончательно заинтриговало. Мы немного помолчали. Затем, очевидно, заметив, что меня все-таки обидели его слова о том, что он не хочет разговаривать с первым встречным и о дармовом угощении, кореец выдал следующий перл:
   - В принципе можно простить иностранцу за плохое владение языком. Мне трудно выражать гладко свои мысли.
   Я ответил:
   - Не так уж бугристо вы выражаете их. Вы же сами предложили угостить меня. Могли бы этого не делать. Кстати, у меня с собой все равно почти нет денег, поэтому считайте, что пропала ваша трешка или сколько вы там заплатили за обед.
   - Я не волнуюсь за трешку, - сказал он, - я волнуюсь за твою душу.
   - Вы случайно не миссионер какой-нибудь восточной церкви? - спросил я.
   - Нет, - ответил азиат, - никакой я не миссионер восточной церкви, я - хранитель великого знания.
   - Но это больше напоминает цирк, - заметил я. - И какое же знание вы храните?
   - Придет время, и ты, презренный, узнаешь, - отрезал кореец.
   - Вот я уже и презренный, - усмехнулся я.
   - Я погорячился.
   - А как насчет ваших эмоций?
   - Какой ты наблюдательный, - азиат захлопал в ладоши. - Но это эмоции, которые внешние.
   Некоторое время разговор продолжался в таком же ключе, как вдруг мой спутник неожиданно спросил:
   - Тебя вообще интересует боевое искусство? Ты много говорил о нем, но сможешь ли ты непосредственно его воспринять? Немного раздраженно я поинтересовался:
   - Куда же мы пойдем его воспринимать на полный желудок?
   - Полный желудок - основа воина, - заявил кореец. - Чем полнее середина, тем она крепче.
   - Но с полным желудком трудно передвигаться, - возразил я.
   Кореец засмеялся, с шумом отодвинул стул, вышел из-за стола и направился в туалет. Я машинально последовал за ним. В туалете он принялся самым тщательным образом мыть руки. Я молча стоял рядом.
   - После еды надо мыть руки, - безапелляционно заявил кореец.
   - А почему вы не мыли руки перед едой, - спросил я, как-то механически начиная мыть руки.
   - Раньше у меня руки были чистыми, они не были жирными. А теперь у меня жирные пальцы. В этой пельменной не моют тарелки. Когда я брался за тарелку, чтобы выпить бульон через край, у меня руки стали жирными, а я не люблю, когда у меня жирные руки.
   Я нахально спросил:
   - А после туалета руки моют?
   - Моют руки перед туалетом, потому что ты можешь всякую гадость себе занести. Я спал с одной девушкой, перед туалетом руки не вымыл, и потом у меня жир с конца капал.
   Я посмотрел на него.
   - Это розыгрыш? - спросил я.
   - Да, это шутка. Ха-ха-ха, - засмеялся он.
   - Хорошо, что я знаю этот анекдот, - подумал я про себя.
   Кореец вытер руки о штаны, и мы пошли к выходу из пельменной.
   Выйдя на улицу, он взглянул на меня и сказал:
   - Ты говорил, что на полный желудок трудно передвигаться. Для передвижения, если воину не нужна твердая середина, а нужна легкость, делают вот так...
   Тут он засунул даже не два пальца, а практически всю кисть руки себе в рот, отведя большой палец на 90° в сторону, откинулся немножечко назад, нажал второй рукой себе на солнечное сплетение, и его вырвало невероятно длинной струей. Как говорят в таких случаях в Крыму: "блеванул дальше, чем видел".
   Рвота, вылившись ему на руку, запачкала рукав рубашки и пиджака и даже затекла внутрь рукава. Кореец выпрямился так, словно ничего особенного не произошло, отряхнул руку, засунул ее в карман и начал демонстративно вытирать о внутреннюю часть кармана.
   Я почувствовал себя не совсем хорошо.
   Заметив мою кислую гримасу, он протянул эту испачканную руку ко мне и взял меня за рукав, да так цепко, что я не мог ни вырваться, ни отстраниться, после чего произнес:
   - Пойдемте, мы побеседуем на эту тему.
   Я ощутил непреодолимое желание убежать, но что-то заставило меня остаться. Надо сказать, что я был законченным фанатиком рукопашного боя. В поисках новых систем и интересных приемов я встречался с массой людей, ездил по другим городам, разыскивал специалистов по единоборствам и все, что узнавал, записывал в многочисленные дневники.
   В процессе поисков я сталкивался с разными людьми. Среди них встречались и эксцентричные и, мягко говоря, не совсем нормальные, так что я приучился не реагировать на какие-то странные слова или поступки, упорно выясняя то, что меня интересовало.
   Человек, который держал меня за рукав, побил все рекорды эксцентричности. Но я не представлял, как дерутся в воздухе. И если кореец не врал, я должен был все увидеть собственными глазами. Я глубоко вздохнул и остался стоять на месте, не делая никаких попыток освободиться, и только подумал о том, что мою одежду нужно будет хорошо постирать.
   Продолжая держать меня за рукав, кореец повел меня вниз по улице, за рынок, рассказывая мне по дороге о том, что когда он жил в Корее, у него были братья - воины, обучавшие его фамильному бою, и был друг семьи - старик-китаец, который обучал его древнему искусству и завещал ему свои секреты.
   Все это время я чувствовал определенную неловкость, потому что брезгливость боролась во мне с растущим интересом к его рассказу. Эти переживания были ясно написаны у меня на лице. Было совершенно невозможно вырваться, потому что мой спутник очень цепко держал меня своей грязной рукой. Я думал о том, что просто обязан с честью пройти все это до конца.
   Я был одет в голубой китель с якорями, под ним была фланелевая рубашка китайского производства фирмы "Дружба". Вероятно, кореец сумел разглядеть эту нижнюю рубашку, когда я нагибался или еще в какой-нибудь момент, потому что, заговорив о старике-китайце, он перевел тему на китайцев вообще и сказал:
   - Вот, у тебя китайская рубашка. Ты должен знать, насколько китайцы хорошие люди. Тот старик-китаец и вообще некоторые китайцы бывают такими же хорошими людьми, как та рубашка, которая надета на тебя.
   - Я бы не сказал, что это очень хорошая рубашка, - заметил я.
   - Не смотрят на вид, а смотрят на суть, - сказал он. - Она мягкая и ласковая. И, кроме того, теплая. Вот и тот старик был такой же хороший человек, как эта рубашка. Он не имел вид, но внутри он был хорошим человеком. Я вид не имею, но внутри я лучший человек. Лучший человек, какого ты вообще в жизни встречал, кроме, конечно, твоих родителей.
   - Откуда вы знаете про моих родителей? - спросил я.
   - Это большой секрет. Ты узнаешь об этом позже, - сказал он. - Сейчас очень многое для тебя решается. Сейчас очень важный момент в твоей жизни. Ты понимаешь?
   - Ничего не понимаю, - искренне ответил я.
   Некоторое время мы шли молча, потом он сказал:
   - Если человек такой, как ты увлеченный, он должен понять, откуда приходит настоящее знание.
   - Мы с вами даже еще не познакомились, - сказал я. - Может быть, вы скажете, как вас зовут?
   - Какая разница, какое имя ты дашь цветку? От этого смысл не изменится. Ты можешь называть меня Грозовая туча на твоем безупречно голубом небосклоне.
   - Хорошо, Грозовая туча, - сказал я. - Что же все-таки вы мне хотите сказать и почему я вас так заинтересовал?
   - Я сразу вижу человека, который отмечен печатью судьбы. Это редкость, это судьба, это знак великой силы, знак благоволения небес.
   - В чем выражается знак благоволения небес? - спросил я.
   - В том, что, когда два человека встречаются, они могут беседовать на равных. Мне Сережа Рогов сказал, что тебе нет равных на земле, а мне нет равных в воздухе. Я хочу, чтобы ты меня учил бою на земле, а я буду тебя учить бою в воздухе.
   - И где же ты будешь демонстрировать свое искусство, - поинтересовался я, - и вообще, как мы с тобой будем взаимодействовать?
   - Это тебя не должно волновать, - заявил он. - А начать мы можем прямо сейчас. Пойдем, ты меня будешь учить. Я хочу стать твоим учеником.
   Для меня события явно разворачивались слишком быстро, но тем не менее моя фанатичная страсть к боевым искусствам проявилась и на этот раз, и в первом же переулке мы начали обучение.
   Я решил продемонстрировать Грозовой туче первый прием и предложил ему напасть на меня. Он бестолково взмахнул рукой где-то довольно далеко от моего лица.
   Я спросил:
   - Ты что, не можешь ударить рукой? (То, что он стал моим учеником позволило мне перейти с ним на "ты".)
   Он говорит:
   - Я на земле ничего не могу.
   Мне пришлось показать ему первый удар в голову типа цуки, но с подъемом руки вверх и наклоном туловища. Для того, чтобы кореец смог с грехом пополам повторить движение, потребовалось около получаса, но то, что у него выходило, можно было назвать ударом только с большой натяжкой.
   Стараясь не показать всю степень его безнадежности, я сказал:
   - Да, удары у тебя получаются не очень-то хорошо. А ты когда-нибудь пробовал уходить или уворачиваться от ударов?
   - Попробуй атаковать меня, - предложил он. - Я постараюсь увернуться, стоя на земле.
   Я атаковал его серией из трех ударов, и, к моему ужасу, все три удара достигли цели. Будучи совершенно убежден, что он хоть как-то увернется, я не очень хорошо рассчитал траекторию удара ногой и неожиданно сильно попал ему в пах.
   Грозовая туча с жутко исказившимся лицом издал серию воплей, перемежающихся завываниями раненого зверя, покатился по асфальту, потом встал и вдруг неожиданно спокойно сказал:
   - Вот видишь, у меня ничего не получается на земле.
   Чувствуя внутреннюю дрожь при виде его мучений, я виновато промямлил:
   - Ой, Облачко, тебе, по-моему, досталось.
   - У облака нету плоти! - гордо выпрямившись, заявил кореец.
   Он подпрыгнул высоко в воздух и резко приземлился на пятки, чтобы снять болевой спазм от удара в пах.
   - Теперь я буду уходить по-своему. Попробуй еще раз ударить меня, - предложил он. - На земле у меня ничего не получается.
   Несмотря на то, что я чувствовал себя неловко из-за того, что так сильно ударил его, где-то в глубине души я ощутил тихое ликование, что хоть чем-то сумел насолить такому неприятному человеку и тем самым слегка отыграться за все его выходки. Видимо, подсознательно желая продлить удовольствие, тем более, что он сам напрашивался, я резко развернулся и попытался нанести удар хиракен ^(*)согнутыми пальцами в горло. Выбросив руку, я неожиданно для себя ощутил пустоту. Исполненный дьявольского желания напасть и окончательно посрамить азиата, я вообще потерял ориентировку, потому что в момент перед атакой я не смотрел на корейца, слегка прикрыв глаза, чтобы не выдать начала движения, потом слишком резко, почти мгновенно, рванулся в его сторону, запомнив его прежнее положение, и мои пальцы ощутили только легкий ветерок. Когда я полностью открыл глаза, автоматически нанося серию ударов в том же направлении, я не увидел перед собой противника. Ошарашенно оглядываясь по сторонам, откуда-то из-за спины я услышал гнусный голосок, который с издевкой произнес:
   - Ты что-то потерял, мой маленький друг?
   Повернувшись, я увидел Грозовую тучу с ехидной улыбкой на лице и вдруг меня охватила дикая ярость, которая заставила меня практически бесконтрольно нанести серию ударов, начиная с удара наотмашь ребром ладони.
   Кореец легко нырнул мне под руку, наносящую первый удар, и с места, почти без толчка перепрыгнул через мою вторую руку. Казалось, взмахом руки он поднял себя в воздух, и мне показалось, что моя вторая рука словно бы прошла через него. Он прокрутился вокруг моей руки только за счет незаметного толчка ногами и взмаха расставленных рук.
   Тут же я бросился на него, пытаясь одновременно ударить двумя руками и ногой, но он умудрился запрыгнуть мне за спину, снова взмахнув для балансировки руками. Быстро развернувшись, азиат сзади запрыгнул на меня верхом.
   - И-го-го, лошадка! - услышал я его ликующий крик.
   Я кувыркнулся вперед, но кореец самым непостижимым образом сумел оттолкнуться от моих ног. Я ощутил над коленными чашечками толчок его ступней, после чего он нанес мне довольно чувствительный пинок под зад, от которого я не вписался в кувырок и прочертил своим телом длинный четкий след в пыли прирыночной мостовой.
   Я поднялся и присел, колоссальным усилием воли подавив волну неконтролируемой ярости, и попытался максимально сократить расстояние между мной и противником. Никогда раньше мне не приходилось видеть такой грации движений уходов от атак. Он, казалось, плыл по воздуху и моему воспаленному, восхищенному и пораженному мозгу чудилось, что он порхает, как бабочка. При каждом моем броске к нему он, начиная движение назад, уходил под разными углами в стороны по меняющимся траекториям, перепрыгивая с ноги на ногу.
   В исполнении азиата эта техника выглядела загадочной и волшебной, но, как я узнал потом, на самом деле она исключительно проста.
   Здесь я немного отвлекусь от событий того вечера, чтобы дать некоторые разъяснения.
   В своих книгах "Кунг-фу. Школа бессмертия" и "Кунг-фу. Формы Шоу-Дао" я описал демонстрацию техники моего Учителя Ли, которую увидел в тот же самый вечер, но немного позже.
   Я получил множество писем от читателей, в которых они, не ставя под сомнение сам факт моей встречи с Учителем, не могут поверить в то, что человек в действительности может на таком уровне владеть своим телом и считают это чуть ли не волшебством.
   На самом деле в технике передвижений и прыжков Ли не было ничего более сверхъестественного, чем в корабле, заключенном в бутылке, фокусе по распиливанию женщины или чудесах равновесия китайских акробатов.
   Самым впечатляющим было то, до какого уровня мастерства довел Ли теоретически несложную и доступную технику. В прыжках, описанных в моих книгах. Ли также использовал технику взмахов рук, вращений и прыгал иногда таким образом, что его тело оставалось как бы внизу на уровне груди или чуть выше, а ноги описывали длинную дугу с ударами и хлестами.
   И когда я (снова возвращаюсь к тому вечеру) бросился на него с очередным ударом, он снова выполнил этот трюк, взмахнул руками, и его тело взметнулось ногами вверх, использовав в качестве опоры мои руки. Частично он оперся рукой, частично грудью, и, резко закинув ноги вверх, перелетел через меня и оказался у меня за спиной. Я развернулся к нему уже без намерения его атаковать, а просто спросить, как же он все это делает и выразить свое восхищение, но не увидел корейца перед собой. Я вращался вокруг своей оси и чувствовал, что он буквально прилип к моей спине, и, как я не перемещался, избавиться от него я не мог.
   В некоторые моменты я чувствовал, как он использует определенные точки моего тела в качестве опоры, чтобы оставаться сзади меня. Я пытался достать его рукой, но он уходил телом или перепрыгивал через нее, опираясь на нее или на бедро поворачивающейся ноги, на туловище или таз. Любую точку тела он мог использовать, заранее предугадывая мои движения и выполняя акробатические трюки сродни тем, которые исполняют на шестах китайские акробаты, но гораздо более сложные по уровню техники исполнения.
   - Хватит, остановись, Грозовая туча, - наконец взмолился я. - У тебя великолепно получаются уходы в воздухе, но мне трудно поверить, что, так владея своим телом, ты абсолютно не умеешь драться на земле.
   - Меня учили бою только в прыжках, - сказал он без всяких признаков сбившегося дыхания. - Если хочешь, я покажу тебе грань своего искусства.
   - Показывай, - согласился я.
   - Здесь неподходящее место и еще не совсем хорошее время.
   Я не стал уточнять, в каком смысле хорошее или плохое это время, и поинтересовался, куда же мы пойдем.
   - Сейчас найдем какое-нибудь подходящее место, - сказал он.
   Мы отправились бродить по улочкам, а я начал задавать вопросы. Между делом я вспомнил наш разговор в кафе о связи жизни и боевого искусства и его фразу о том, что, если кто-то мешает жить хорошо, ему просто пробивают голову.
   Я не выдержал и спросил:
   - Что означает - пробивают голову? Всегда ли нужно препятствующим тебе в чем-то людям пробивать голову? Как это понимали те люди, у которых ты изучал свое боевое искусство?
   Кореец сказал:
   - Иногда иностранцу достаточно трудно до конца выражать свою мысль, потому что, сказав слово, выражающий еще додумывает до конца свою мысль, которую это слово может и не отражать или отражать не совсем буквально. Если ты хочешь, чтобы мы смогли начать говорить на одном языке, сейчас для нас было бы очень хорошо определиться в общих понятиях.
   - В каких общих понятиях? - удивился я.
   - Мы с тобой будем учить язык общения. Вот смотри, - и он указал на стену. - Это стена. Когда ты будешь думать о стене, ты будешь думать об этой стене. Посмотри на эту стену очень внимательно.
   Не понимая, к чему он клонит, я с полминуты тупо разглядывал стену в переулке, обвалившуюся в нескольких местах, сложенную из отдельных камней, как это принято в Крыму. Это был или бывший дувал или часть забора, огораживающего садик около маленького одноэтажного строения неподалеку от Центрального универмага.
   - Ты запомнил эту стену?
   - Вроде бы да.
   - Мне нужно, чтобы ты воспроизвел образ этой стены, - неожиданно категорично потребовал кореец. - Закрой глаза.
   Я закрыл глаза и вдруг, к моему изумлению, передо мной с неожиданной яркостью и отчетливостью возникла эта стена. Я был действительно поражен, потому что раньше у меня никогда не бывало видений такой силы. Возможно, сказалось мое состояние воспаленного воображения, в какое меня повергали слова и действия человека, к которому я испытывал жгучий интерес и неприязнь одновременно. Еще не исчезло видение стены, как кореец сорвал лист, уже начинающий увядать, с ветки, свешивающейся через стену.
   - А вот это лист, - сказал кореец, протягивая его мне.
   Я взял лист, осмотрел его с одной и с другой стороны, подержал в руках и, все еще не понимая до конца, что же он хочет мне сказать, тупо посмотрел на его лицо.
   - А это - водосточная труба, - сказал азиат и, перейдя узкую улочку, подошел к водосточной трубе, свешивающейся с трехэтажного здания и постучал по ней.
   - А вот это... - начал было он, но тут я не выдержал.
   - Подожди, - взмолился я, - я и так знаю, что это такое, для чего ты мне это называешь?
   - Вот в этом все вы, европейцы, - с укоризной произнес он. - Вы никогда не слушаете до конца и поэтому не понимаете простейших вещей. Мы учим язык. Язык общения.
   Я говорю:
   - Да я и так знаю, что это водосточная труба.
   - Но ты же не знаешь, что это именно та водосточная труба.
   - Какая та водосточная труба?
   - Черт побери, это та водосточная труба, которую ты, тупица, будешь вспоминать при слове "водосточная труба", когда я буду говорить с тобой.
   - Послушай-ка, дружок, - сказал я, - а тебе не кажется, что мы слишком стеснены во времени, чтобы разглядывать все составляющие окружающего мира и запоминать их образы?
   - Времени для постигающего боевое искусство нет, - заявил кореец. - Оно - твоя жизнь.
   - Я не согласен, - сказал я. - Мне некогда заниматься всякой ерундой в то время, как, в принципе, хочется заниматься лишь полезными вещами.
   - Это не ерунда, - возразил азиат. - Это твое сознание. Человек, который не мыслит, не может запоминать. Человек, который не запоминает, не может учиться. Человек, который не может учиться, не может мыслить. Следовательно, ты - обезьяна.
   Я не обиделся на это слово, потому что меня заворожила непонятная логическая цепочка, выстроенная моим собеседником.