Страница:
Километрах в восемнадцати от Ровно партизаны остановились на хуторе у родственника Струтинского Вацлава Жигадло. Узнав, в чем дело, Жигадло сказал:
— Пожалуйста, мой дом в вашем распоряжении. Когда нужно, останавливайтесь. Но делайте все осторожно, а то и себя погубите и меня.
У Жигадло было десять детей. С приходом фашистов он лишился большой помощи, которую получал от Советской власти по многосемейности. Теперь, при гитлеровцах, жилось плохо: семья голодала, дети не могли учиться.
Около самого Ровно Струтинский остановился еще у одного родственника. Там была оставлена фурманка. В город пришли пешком.
Шли они по городу так: Кузнецов — по одной стороне улицы, Владимир Степанович — по другой.
Старик долго потом рассказывал, не мог успокоиться:
— Я иду, ноги у меня трясутся, руки трясутся, вот, думаю, сейчас меня схватят. Как увижу жандарма или полицая, отворачиваюсь. Такое чувство, будто все на тебя подозрительно смотрят. А Николай Иванович, гляжу, идет как орел. Читает вывески на учреждениях, останавливается у витрин магазинов — и хоть бы что. Встретится немец — он поднимет руку: «Хайль Гитлер!» Часа четыре водил меня по городу. Я ему и так, и эдак делаю знаки, утираю нос платком, как условились, — дескать, пора, — а он ходит и ходит. Бесстрашный человек!
В Ровно Струтинский познакомил Кузнецова еще с одним своим родственником — Казимиром Домбровским, который имел небольшую шорную мастерскую, где чинил седла и упряжь. Казимир Домбровский согласился помогать партизанам и дал в этом Кузнецову и Струтинскому торжественную клятву. Надо сказать, что клятву свою он сдержал.
Позже шести часов ходить по улицам было запрещено, поэтому партизаны заблаговременно покинули город, уселись в фурманку и направились в лагерь.
Кузнецов был очень доволен. Его появление не вызвало никаких подозрений — значит, он по-настоящему натренировал себя на немецкий лад. Но вот с костюмом оказалось не все ладно. На нем был летний мундир, а немецкие офицеры в это время ходили уже в шинелях и демисезонных плащах. Он был в пилотке, а пилотки носили только фронтовики, — в Ровно большинство офицеров было в фуражках.
Прежде чем послать Кузнецова во второй раз, мы справили ему новое обмундирование. Теперь мундир для него шил известный варшавский портной Шнейдер.
Кого только не было у нас в лагере! И сапожники, и пекаря, и колбасники, и вот этот портной Шнейдер, живший до войны в Варшаве. Когда польскую столицу заняли гитлеровцы, евреев согнали в гетто. Родственники Шнейдера были расстреляны, сам он уцелел лишь благодаря тому, что его взял к себе на квартиру немецкий генерал, кажется, комендант города. Он поместил портного в маленькой каморке на чердаке своего особняка и заставил шить не только на себя, но и на других офицеров. Плату за работу генерал брал себе. Но и за это Шнейдер благодарил судьбу, с ужасом вспоминая о тех, кто оказался в гетто. Однажды генерал заявил ему, что больше не намерен держать его у себя. Из гетто путь был один — под расстрел. И Шнейдер решил бежать. Это ему удалось. После долгих мытарств он попал к нам в отряд. И вот первый раз в жизни портной с любовью и тщательностью шил немецкий мундир…
После первого опыта Николай Иванович стал частенько бывать в Ровно. Ездил он туда обыкновенно с Колей Струтинским или с Колей Приходько. Останавливался либо у Ивана Приходько, либо у Казимира Домбровского.
Николай Иванович стал знакомиться с немцами — в столовой, в магазинах. Мимоходом, а иногда и подолгу беседовал с ними. В ту пору в Ровно все разговоры вертелись вокруг боев на Волге. Немцы были встревожены. Неоднократно волжская твердыня объявлялась взятой, а бои все продолжались и продолжались и даже, судя по сводкам Геббельса, не приносили гитлеровцам успеха. Носились слухи, что армия Паулюса попала в окружение.
Одновременно с Кузнецовым направлялись в Ровно и другие товарищи, но они, как правило, не знали, кого и когда мы посылаем. Тех, кто ехал в Ровно, мы предупреждали: если встретите своих, не удивляйтесь и не здоровайтесь, проходите мимо.
Однажды мы отправили Николая Ивановича с особенным комфортом. Достали прекрасную пару рысистых лошадей — серых в яблоках — и шикарную бричку. Я приказал Владимиру Степановичу дать этих лошадей Кузнецову. Чем богаче он будет выглядеть, тем безопаснее: никто его не остановит. Но так как на этот раз Кузнецов должен был на несколько дней задержаться в Ровно, я велел ему, как только он въедет в город, бросить лошадей.
Владимир Степанович взмолился:
— Таких лошадей бросать! Побойтесь бога! Давайте я вон тех рыженьких запрягу.
Просил, уговаривал, чуть не плакал, но ничего не добился. Кузнецов отправился на хороших лошадях. Возницей поехал Коля Гнедюк, у которого были свои задания по разведке.
Через три дня вдруг в лагерь приезжают на кузнецовских рысаках, в той же бричке, наши городские разведчики Мажура и Бушнин. Оба они постоянно проживали в Ровно, в отряд являлись только по вызову.
Я не на шутку взволновался. Мажура и Бушнин не знали Кузнецова, а тем более не знали, что кто-нибудь от нас послан в Ровно в немецкой форме. Как же они могли встретиться? Кто передал им лошадей и бричку? Неужели провал?
Я быстро направился к приехавшим, а там Владимир Степанович уже с радостью похлопывал лошадок.
— Что случилось? — спрашиваю Мажуру. — Откуда у тебя эти кони?
— Да целая история. У немцев сперли.
— Как так?
Мажура не торопясь отошел со мной в сторону и с улыбкой, которая меня страшно раздражала, начал рассказывать:
— Были мы на своей явочной квартире. Собирались уже в лагерь. Вдруг видим в окно — на этих лошадях подъехал какой-то немец, офицер. Слез с брички и ушел. Извозчик снял уздечку, надел лошадям на головы мешки с кормом и тоже ушел. Ну, мы с ребятами смозговали: чего нам пешком идти в лагерь! Взяли лошадей — айда! На «маяке» отдохнули ночь и вот прикатили. Правда, хорошие лошадки, товарищ командир?
— Лошадки замечательные, особенные лошадки! Молодцы! Немцы вас не поблагодарят, — сказал я, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться.
Одиннадцатого ноября нам удалось принять самолет из Москвы. Площадка около деревни Ленчин, указанная Колей Струтинским, оказалась очень хорошей и удобной. К тому же мы буквально прощупали там каждую травинку, сровняли все бугорки. Пришлось даже спилить тригонометрическую вышку, стоявшую в четырех километрах от площадки. Крестьяне были довольны: вышка подгнила, и они боялись несчастного случая.
Накануне той ночи, когда мы собирались принимать самолет, в село Михалин, километрах в девяти, прибыла на автомашинах большая группа гитлеровцев. Мы выслали в дорогу засаду с твердым наказом: фашистов в нашу сторону не пропускать!
Согласно условиям Москвы мы должны были каждые полчаса выпускать красные и зеленые ракеты, чтобы пилот за много километров мог видеть место посадки. Эти ракеты подвергали нас еще большей опасности.
Все, однако, прошло благополучно. В час ночи мы услышали гул моторов. Подлили скипидару в костры, и они загорелись ярким пламенем.
Посадка прошла превосходно. Радовались удаче не только мы, не было конца восторгам и жителей села, когда советский самолет пронесся над крышами их домов и побежал по полю, ярко освещая все вокруг огнями своих фар.
Самолет пробыл у нас сорок минут. Оставил нам письма и подарки. Мы погрузили раненых, документы и письма родным. На этом самолете улетали в Москву Флорежакс и Пастаногов — им надо было еще лечиться, — а также и приемыш Пиня. Улетал и Александр Александрович Лукин для доклада о положении в тылу противника. Погрузилась также команда самолета, потерпевшего аварию при посадке. В Москву были отправлены ценности, отбитые у фашистов: мы вносили их на постройку нового самолета.
Самолет зашел на старт, плавно поднялся в воздух, сделал два круга над поляной и, дружески покачав крыльями, улетел.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Пожалуйста, мой дом в вашем распоряжении. Когда нужно, останавливайтесь. Но делайте все осторожно, а то и себя погубите и меня.
У Жигадло было десять детей. С приходом фашистов он лишился большой помощи, которую получал от Советской власти по многосемейности. Теперь, при гитлеровцах, жилось плохо: семья голодала, дети не могли учиться.
Около самого Ровно Струтинский остановился еще у одного родственника. Там была оставлена фурманка. В город пришли пешком.
Шли они по городу так: Кузнецов — по одной стороне улицы, Владимир Степанович — по другой.
Старик долго потом рассказывал, не мог успокоиться:
— Я иду, ноги у меня трясутся, руки трясутся, вот, думаю, сейчас меня схватят. Как увижу жандарма или полицая, отворачиваюсь. Такое чувство, будто все на тебя подозрительно смотрят. А Николай Иванович, гляжу, идет как орел. Читает вывески на учреждениях, останавливается у витрин магазинов — и хоть бы что. Встретится немец — он поднимет руку: «Хайль Гитлер!» Часа четыре водил меня по городу. Я ему и так, и эдак делаю знаки, утираю нос платком, как условились, — дескать, пора, — а он ходит и ходит. Бесстрашный человек!
В Ровно Струтинский познакомил Кузнецова еще с одним своим родственником — Казимиром Домбровским, который имел небольшую шорную мастерскую, где чинил седла и упряжь. Казимир Домбровский согласился помогать партизанам и дал в этом Кузнецову и Струтинскому торжественную клятву. Надо сказать, что клятву свою он сдержал.
Позже шести часов ходить по улицам было запрещено, поэтому партизаны заблаговременно покинули город, уселись в фурманку и направились в лагерь.
Кузнецов был очень доволен. Его появление не вызвало никаких подозрений — значит, он по-настоящему натренировал себя на немецкий лад. Но вот с костюмом оказалось не все ладно. На нем был летний мундир, а немецкие офицеры в это время ходили уже в шинелях и демисезонных плащах. Он был в пилотке, а пилотки носили только фронтовики, — в Ровно большинство офицеров было в фуражках.
Прежде чем послать Кузнецова во второй раз, мы справили ему новое обмундирование. Теперь мундир для него шил известный варшавский портной Шнейдер.
Кого только не было у нас в лагере! И сапожники, и пекаря, и колбасники, и вот этот портной Шнейдер, живший до войны в Варшаве. Когда польскую столицу заняли гитлеровцы, евреев согнали в гетто. Родственники Шнейдера были расстреляны, сам он уцелел лишь благодаря тому, что его взял к себе на квартиру немецкий генерал, кажется, комендант города. Он поместил портного в маленькой каморке на чердаке своего особняка и заставил шить не только на себя, но и на других офицеров. Плату за работу генерал брал себе. Но и за это Шнейдер благодарил судьбу, с ужасом вспоминая о тех, кто оказался в гетто. Однажды генерал заявил ему, что больше не намерен держать его у себя. Из гетто путь был один — под расстрел. И Шнейдер решил бежать. Это ему удалось. После долгих мытарств он попал к нам в отряд. И вот первый раз в жизни портной с любовью и тщательностью шил немецкий мундир…
После первого опыта Николай Иванович стал частенько бывать в Ровно. Ездил он туда обыкновенно с Колей Струтинским или с Колей Приходько. Останавливался либо у Ивана Приходько, либо у Казимира Домбровского.
Николай Иванович стал знакомиться с немцами — в столовой, в магазинах. Мимоходом, а иногда и подолгу беседовал с ними. В ту пору в Ровно все разговоры вертелись вокруг боев на Волге. Немцы были встревожены. Неоднократно волжская твердыня объявлялась взятой, а бои все продолжались и продолжались и даже, судя по сводкам Геббельса, не приносили гитлеровцам успеха. Носились слухи, что армия Паулюса попала в окружение.
Одновременно с Кузнецовым направлялись в Ровно и другие товарищи, но они, как правило, не знали, кого и когда мы посылаем. Тех, кто ехал в Ровно, мы предупреждали: если встретите своих, не удивляйтесь и не здоровайтесь, проходите мимо.
Однажды мы отправили Николая Ивановича с особенным комфортом. Достали прекрасную пару рысистых лошадей — серых в яблоках — и шикарную бричку. Я приказал Владимиру Степановичу дать этих лошадей Кузнецову. Чем богаче он будет выглядеть, тем безопаснее: никто его не остановит. Но так как на этот раз Кузнецов должен был на несколько дней задержаться в Ровно, я велел ему, как только он въедет в город, бросить лошадей.
Владимир Степанович взмолился:
— Таких лошадей бросать! Побойтесь бога! Давайте я вон тех рыженьких запрягу.
Просил, уговаривал, чуть не плакал, но ничего не добился. Кузнецов отправился на хороших лошадях. Возницей поехал Коля Гнедюк, у которого были свои задания по разведке.
Через три дня вдруг в лагерь приезжают на кузнецовских рысаках, в той же бричке, наши городские разведчики Мажура и Бушнин. Оба они постоянно проживали в Ровно, в отряд являлись только по вызову.
Я не на шутку взволновался. Мажура и Бушнин не знали Кузнецова, а тем более не знали, что кто-нибудь от нас послан в Ровно в немецкой форме. Как же они могли встретиться? Кто передал им лошадей и бричку? Неужели провал?
Я быстро направился к приехавшим, а там Владимир Степанович уже с радостью похлопывал лошадок.
— Что случилось? — спрашиваю Мажуру. — Откуда у тебя эти кони?
— Да целая история. У немцев сперли.
— Как так?
Мажура не торопясь отошел со мной в сторону и с улыбкой, которая меня страшно раздражала, начал рассказывать:
— Были мы на своей явочной квартире. Собирались уже в лагерь. Вдруг видим в окно — на этих лошадях подъехал какой-то немец, офицер. Слез с брички и ушел. Извозчик снял уздечку, надел лошадям на головы мешки с кормом и тоже ушел. Ну, мы с ребятами смозговали: чего нам пешком идти в лагерь! Взяли лошадей — айда! На «маяке» отдохнули ночь и вот прикатили. Правда, хорошие лошадки, товарищ командир?
— Лошадки замечательные, особенные лошадки! Молодцы! Немцы вас не поблагодарят, — сказал я, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться.
Одиннадцатого ноября нам удалось принять самолет из Москвы. Площадка около деревни Ленчин, указанная Колей Струтинским, оказалась очень хорошей и удобной. К тому же мы буквально прощупали там каждую травинку, сровняли все бугорки. Пришлось даже спилить тригонометрическую вышку, стоявшую в четырех километрах от площадки. Крестьяне были довольны: вышка подгнила, и они боялись несчастного случая.
Накануне той ночи, когда мы собирались принимать самолет, в село Михалин, километрах в девяти, прибыла на автомашинах большая группа гитлеровцев. Мы выслали в дорогу засаду с твердым наказом: фашистов в нашу сторону не пропускать!
Согласно условиям Москвы мы должны были каждые полчаса выпускать красные и зеленые ракеты, чтобы пилот за много километров мог видеть место посадки. Эти ракеты подвергали нас еще большей опасности.
Все, однако, прошло благополучно. В час ночи мы услышали гул моторов. Подлили скипидару в костры, и они загорелись ярким пламенем.
Посадка прошла превосходно. Радовались удаче не только мы, не было конца восторгам и жителей села, когда советский самолет пронесся над крышами их домов и побежал по полю, ярко освещая все вокруг огнями своих фар.
Самолет пробыл у нас сорок минут. Оставил нам письма и подарки. Мы погрузили раненых, документы и письма родным. На этом самолете улетали в Москву Флорежакс и Пастаногов — им надо было еще лечиться, — а также и приемыш Пиня. Улетал и Александр Александрович Лукин для доклада о положении в тылу противника. Погрузилась также команда самолета, потерпевшего аварию при посадке. В Москву были отправлены ценности, отбитые у фашистов: мы вносили их на постройку нового самолета.
Самолет зашел на старт, плавно поднялся в воздух, сделал два круга над поляной и, дружески покачав крыльями, улетел.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
На хуторе Вацлава Жигадло мы организовали «маяк». От города до лагеря было больше девяноста километров. Курьер связи мог проделать этот путь лишь за двое суток.
Теперь, когда у нас появилась база на хуторе, дело облегчалось: курьер из Ровно шел только до «маяка», здесь его ждал другой, делавший на сытых и отдохнувших лошадях вторую половину пути — от «маяка» до лагеря.
В конце декабря я вызвал в лагерь всех разведчиков. В Ровно и на «маяке» находились в то время Кузнецов, Николай и Жорж Струтинские, Приходько, Гнидюк, Шевчук, в общем человек двадцать.
По нашим расчетам, они должны были прибыть в лагерь на рассвете. Но прошло утро, прошел день, а разведчики не появлялись. Я, Стехов и еще немногие, знавшие об этом, спать уже не могли и ночью сидели взволнованные у костра. Что могло случиться с людьми? Напоролись на карателей, попали в засаду бандитов? Предположения одно мрачнее другого.
— Подождем до утра, — предложил я. — Если не придут, пошлем за ними.
В три часа ночи является дежурный по лагерю:
— Товарищ командир! Разрешите доложить — прибыл Кузнецов.
— А где остальные? — вырвалось у меня.
Дежурный не знал, что мы кого-то ждем. Он не понял моего вопроса и был крайне удивлен, что все сидевшие у костра в тревоге поднялись с места. Не успел он ответить, как к костру подошел Николай Иванович.
— Разрешите доложить, товарищ командир. Разведчики прибыли.
— Где же они?
— Там, за постом. Охраняют пленных.
— Каких пленных?
— А мы разбили отряд карателей.
Я передал дежурному распоряжение принять пленных и с облегчением вздохнул.
— Ну, теперь спать уже некогда. Рассказывайте, Николай Иванович, что там с вами приключилось.
К нам подошли разведчики, бывшие с Кузнецовым, поздоровались и тоже устроились у костра.
— Путаная история, товарищ командир, — начал Кузнецов. — Не знаю, с чего начать. Собрались мы на «маяке» и направились в лагерь. По дороге встречаем Тарасенко. Бросается он нам навстречу. «Хорошо, — говорит, — что я вас увидел». — «В чем дело?» — спрашиваю. «Я узнал, — говорит, — что людвипольский гебитскомиссар в отпуск собирается. Скоро повезут на фурманках награбленное барахло — чемоданов десять, не меньше. Фурманки сопровождают жандармы. Сам гебитскомиссар выедет двумя часами позже на машине, погрузится со своими „трофеями“ на поезд к Костополе». Как пропустить такой случай? — Кузнецов взглянул на меня. — Сообщать вам и просить разрешения поздно, никакой курьер не сможет обернуться. Посоветовался с ребятами. Сами понимаете, как они встретили это дело… Решили познакомиться с гебитскомиссаром. Залегли мы на шоссе Людвиполь — Костополь. Место неудобное, голое, реденькие кустики и ничего больше. На шоссе Гросс заложил мину, шнур засыпал землей, протянул к Коле Приходько. Ждем час, другой, третий — ни багажа, ни гебитскомиссара. Вдруг видим километра за три впереди от нас клубы черного дыма, потом кое-где огонь показался. Слышим — пулеметная очередь. Догадались — каратели жгут село. Прошел после того час или немного меньше — появляется на шоссе обоз. Едет со стороны горящего села. Десятка два фурманок. На передней четыре гестаповца — их мы сразу узнали по черным шинелям. За ними жандармы, ну и еще всякий сброд, секирники. Это, конечно, не те, кого мы ждали, но надо было нападать. Деревню сожгли, негодяи. Дальше — понятно. Приходько дернул за шнур. Гестаповцы сделали сальто-мортале — и на землю. Тут мы давай резать из автоматов по колонне. Кто отличился, так это Жорж со своим пулеметом. Дело было в открытом поле, спрятаться гестаповцам некуда — бегут куда глаза глядят, а мы по ним из их же винтовок. Пленных привели двенадцать человек, все полицаи, жандармов живых не осталось. Ну, трофеи, документы взяли… Я знаю, Дмитрий Николаевич, — Кузнецов усмехнулся, заметив мой нетерпеливый жест, — вы собираетесь пробирать меня, будете говорить, что у нас, разведчиков, другие задачи. Но вы подождите, я еще не кончил. По дороге допрашиваем пленных, оказывается, они нас искали. То ли кто-то следил за Тарасенко, то ли другое что, но только гебитскомиссару стало известно, что на него готовится засада. Он отложил поездку и выслал карателей. Они устроили на нас засаду около села Озерцы, а мы сами в засаде, в трех километрах от них. Они ждут нас, мы — гебитскомиссара. Стал холод их пробирать, они и разложили костры возле деревни. Крестьяне почуяли недоброе — и толпой в лес. Гестаповцы заметили это. У них явилось предположение, что крестьяне хотят предупредить партизан, а может, крови захотелось. Дали команду полицаям, те стали ловить и расстреливать перепуганных крестьян. И на этом не успокоились. Начали жечь дома. Убивали людей, бросали в горящие хаты… Все это мы узнали от пленных. Сами можете с ними поговорить… Думаю, мы правильно поступили, — закончил Кузнецов свой рассказ.
Наступила тишина. Что я мог сказать Кузнецову, когда сам на его месте поступил бы точно так же?
Николай Иванович подал мне какую-то вещичку:
— Мой личный трофей.
Это был жетон из белого металла на прочной цепочке. На одной стороне было написано: «Государственная политическая полиция» — и ниже: «4885». На обороте был изображен фашистский орел со свастикой.
— Эта бляха, — пояснил Кузнецов, — была у старшего гестаповца, который сейчас валяется на шоссе. Мне она, пожалуй, пригодится.
Диверсии, операции по взрыву эшелонов, мостов, различных предприятий противника стали неотъемлемой частью работы нашего небольшого разведывательного отряда. Обойтись без этого было невозможно хотя бы потому, что ни я, ни Стехов не могли противостоять напору наших партизан, жаждавших видеть реальные, физически ощутимые результаты своей работы в тылу врага.
С другой стороны, появилась практическая необходимость в подобных операциях. По мере того как отряд рос, людей, свободных от разведки, становилось все больше и больше. Теперь мы могли позволить себе заниматься и чисто партизанскими делами.
Кстати, чем дальше от нашего лагеря выбирались объекты таких дел, тем спокойнее мы могли заниматься нашей основной работой, зная, что диверсиями отвлекаем от нее внимание фашистов.
Так сам собой разрешился наш давний спор со Стеховым.
…Однажды, при очередной встрече с Константином Ефимовичем Довгером, Виктор Кочетков узнал, что в Сарнах гитлеровцы освободили большой дом и спешно приступили к его оборудованию.
Комендант города, члены городской управы и украинские полицаи разыскивали у населения лучшую мебель — зеркальные шкафы, никелированные кровати, мягкие кресла. Многие семьи лишились в этот день годами нажитого добра.
— На ваших креслах будут отдыхать наши герои Восточного фронта, — говорили фашисты жителям.
Наши разведчики заинтересовались сообщением Довгера. Скоро они узнали, что здание переоборудуется под дом отдыха для старшего и среднего офицерского состава гитлеровской действующей армии и что в ближайшие дни ожидается прибытие в Сарны первого эшелона.
Мы решили устроить достойную встречу «героям», приезжающим на отдых.
К этому времени у нас сложилась крепкая группа подрывников — людей большой храбрости и исключительной любви к опасной профессии минера. Старшим в этой группе был инженер Маликов, человек скромный и отважный, наш лучший шахматист. Вместе с ним обычно ходили на операции командир взвода Коля Фадеев со своими ребятами и испанец Хосе Гросс.
Еще в годы войны испанского народа против фашистов Франко Гросс отличился в минировании дорог. У нас Гросс работал по той же специальности и был непревзойденным мастером своего дела.
Группа в сорок два человека во главе со Стеховым, не упускавшим случая пойти на интересную операцию, с вечера заняла позиции у полотна железной дороги. В полночь подул сильный ветер, сырой снег тяжелыми, липкими хлопьями стал застилать землю. Всю ночь, дрожа от сырости и холода, лежали бойцы, не имея возможности даже закурить. Мимо по полотну прошла группа немецких солдат с фонарями. Путевые обходчики. Мины они не заметили.
Ночь была на исходе, а состав не появлялся.
«Может быть, где-нибудь произошла диверсия и движения не будет, пока не расчистят путь?» — подумал Стехов.
Ему было обидно уходить ни с чем. А уходить с рассветом надо обязательно: дорога оголена — гитлеровцы по обе стороны ее вырубили деревья и кустарники, — скрыться большой группе партизан днем будет невозможно.
Но вот сигнальщики, выставленные вперед, дали знать, что с востока идет поезд. Вскоре послышался его характерный шум. Но уже по стуку вагонов было ясно, что идет порожняк.
— Пропустим, — сказал Стехов.
Через полчаса появился второй состав — и тоже порожняк. Впереди паровоза шли платформы, груженные балластом. Расчет у гитлеровцев был такой: если дорога минирована, взорвется балласт.
Стехов догадался, что эти два поезда пущены для проверки.
— Приготовиться! — приказал он.
И вот показался груженый состав. За паровозом длинной лентой пассажирские вагоны. В окнах бледно мерцает синий маскировочный свет.
Когда паровоз прошел линию засады и поравнялся с Маликовым, тот дернул шнур от мины. Мина взорвалась, паровоз дрогнул, остановился; вагоны образовали месиво лома, задние громоздились на те, что были впереди, давя и ломая их.
Из уцелевших вагонов начали выскакивать фашисты.
— Огонь! — скомандовал Стехов.
Первым заговорил партизанский крупнокалиберный пулемет, снятый с разбившегося самолета и установленный на специально приспособленной для него двуколке. Пули изрешетили котел паровоза. Затем дуло пулемета ровной линией прошло по вагонам. Пулеметную стрельбу дополнял огонь из автоматов.
Минут сорок продолжался обстрел эшелона. Маликов видел, как один офицер выскочил из вагона и начал громко смеяться: помешался со страху.
Было уже совсем светло, когда группа отошла в лес.
Через два дня Виктор Васильевич Кочетков доложил о результатах этой диверсии.
Разведчики установили, что эшелон вез в Сарны на отдых офицеров — летчиков и танкистов. Через час после отхода наших подрывников на место диверсии прибыли фашисты. Они оцепили район катастрофы, никого не подпускали к разрушенному составу. Убитых и раненых отвозили на автомашинах и автодрезинах в Сарны, Клесово и Ракитное. Сколько убитых, точно не было установлено, но только в Сарны привезли сорок семь трупов. Из Клесова и Ракитного несколько человек убитых отправили в Германию. Вероятно, то были важные персоны.
Когда стало известно, что наши войска прорвали немецкий фронт на Волге и окружили 6-ю и 4-ю гитлеровские армии, мы испытывали чувство неизъяснимой гордости и счастья: пусть небольшая, скромная, но и наша доля есть в этом великом деле.
Потерь при ликвидации офицерского эшелона у нас не было. В бою у бойца Ермолина пуля пробила каблук. Но с Ермолиным это случалось постоянно. Удивительно, до чего пули любили его! В любой стычке, самой короткой, пуля обязательно попадет в Ермолина, вернее — не в него, а в его одежду: то в шинель, то в фуражку, то вот как теперь — в каблук. После каждого боя Ермолину приходилось сидеть и штопать свое обмундирование. Только однажды за все время боев он был ранен — и то шутя, в палец.
После операции на железной дороге авторитет Сергея Трофимовича Стехова в отряде поднялся еще выше. Прекрасный политработник, Стехов не пропускал возможности встретиться с врагом лицом к лицу. Он до педантичности тщательно готовился к боевым заданиям, старался предусмотреть каждую мелочь. Партизаны считали за счастье идти на операцию со Стеховым.
Заслужить любовь партизан — дело не такое легкое, а Стехова любили и уважали. В нем сочетались качества партийной чуткости к людям, большой заботы о человеке, личной храбрости. Небольшого роста, стремительный, всегда по форме одетый, с автоматом-маузером и полевой сумкой, он выглядел, как на параде. В наших условиях постоянная подтянутость, четкость и дисциплинированность Стехова служили хорошим примером для партизан.
Все свободное время Сергей Трофимович проводил среди бойцов. Придет в подразделение, сядет к костру и попыхивает трубочкой, служившей ему, некурящему, защитой от мошкары, ведет беседы, выслушивает просьбы и жалобы, дает советы.
На сообщение Кочеткова о результатах диверсии Стехов заметил:
— Что-то не верится мне, что так много убитых.
Кочетков обиделся:
— Вам всегда не верится. Я получил сведения от проверенных людей, все они показывают одно и то же. Долго не забудется гитлеровцам сарненский санаторий.
Приближалось рождество. Готовясь к празднику, фашисты усиленно грабили крестьян. По дороге в Клесово группе подрывников во главе с тем же Стеховым, решившим под праздник взорвать склад с взрывчаткой, встретилась девушка-колхозница из села Виры. Ее послала в лагерь Валя Довгер. Девушка рассказала Стехову, что в село нагрянули гитлеровцы, они забирают у крестьян свиней, гусей, кур; на мельнице забрали всю крестьянскую муку. Стехов изменил маршрут. Он решил защитить село от грабежа.
На дороге неподалеку от Виры партизаны увидели такую картину. Впереди группы солдат шествует офицер в эсэсовской форме и белых перчатках. Не идет, а именно шествует — торжественно, как на параде. Солдаты держат ружья наготове. Процессию замыкают четыре пары волов, запряженных в телеги. На телегах визжат кабаны, кудахчут куры, орут гуси, заготовленные к праздничному столу.
Когда гитлеровцы поравнялись с партизанами, Стехов дал очередь из автомата. Вражеский офицер вскинул руки и рухнул на землю. Вслед за Стеховым открыли огонь и остальные бойцы. В течение нескольких минут фашисты были перебиты. Только двое из них залегли в кювет около дороги и открыли огонь.
Пока возились с этими двумя, из Клесова на машинах подоспело подкрепление — взвод. Раздалась команда. Фашисты рассыпались в цепь и пошли в атаку на партизан. Стехов предусмотрел возможность того, что гитлеровцы получат подкрепление. В сторону Клесова, в нескольких сотнях метров от места засады, он выдвинул группу бойцов. Эта группа и решила дело. Мародеры были уничтожены, а награбленное добро возвращено крестьянам.
Новый 1943 год мы отметили партизанской елкой.
В предновогоднем номере стенгазеты появилось объявление: «Редакция готовит новогоднюю елку. От желающих участвовать требуются елочные украшения.
Мы принимаем:
1. Светящиеся гирлянды из горящих немецких поездов.
2. Трофейные автоматы для звукового оформления.
3. Эсэсовцев любого размера (желательно с дыркой в голове для удобства подвешивания).
4. Каждый может проявить свою инициативу.
Подарки сдавать до 31 декабря».
Гирлянду из горящего поезда «преподнесла» тридцать первого декабря группа подрывников во главе с инженером Маликовым.
Для охраны железной дороги от участившихся диверсий фашисты стали сгонять крестьян из ближайших деревень. Они расставляли людей вдоль полотна, предупредив, что если будет совершена диверсия, то их расстреляют как заложников. Хотя нам и не хотелось подвергать опасности население, но мы все же решили провести операцию, наметили время — в ночь под Новый год.
Сарненскими лесами гитлеровцы с каждым днем интересовались все сильнее. Чтобы отвлечь их внимание в противоположную от нас сторону, мы решили взорвать поезд на участке Ковель — Ровно.
Маликов с двенадцатью бойцами отправились на выполнение задания.
Вдоль полотна железной дороги, метрах в пятидесяти друг от друга, были расставлены крестьяне. Время от времени для контроля проходила группа охранников солдат. Маликов повел своих бойцов к будке стрелочника.
Старик стрелочник увидел вооруженных людей, перепугался, но потом, узнав партизан, успокоился и рассказал, что поезда здесь ходят часто, с большими грузами. В сторону фронта везут войска и вооружение, а обратно — раненых, обмороженных и награбленное имущество. Партизанам не пришлось объяснять старику, зачем они сюда пришли.
— Мне уж ладно, — сказал он, — только вот как быть с народом? Ведь их перестреляют!
— Мы сами с ними посоветуемся, — ответил Маликов.
Выждав, пока пройдут мимо очередным рейсом солдаты-охранники. Маликов, сопровождаемый двумя бойцами, подошел к крестьянам.
— Мы партизаны, — без излишних церемоний открылся он, — намерены взорвать эшелон. Рассчитываем на вашу помощь, товарищи.
Крестьяне ответили согласием:
— Давайте, раз надо.
Но шли они на это с нелегким сердцем. В случае взрыва поезда беда грозила всей деревне.
— Как же нам задание выполнить? — задумался Маликов. — Может, лучше вас разогнать, чтобы не было на вас ответственности?
Пожилая крестьянка предложила:
— А вы свяжите нас и делайте свое дело. Рты нам заткните да вдарьте, чтоб синячок под глазом остался позаметнее.
— Бить вас? Нет, не можем, — отказался Маликов.
Крестьянка посмотрела на него и усмехнулась.
— Да коли ж надо… Ну-ка, Степан, — сказала она соседу, — вдарь-ко, да покрепче…
И смех и горе! Пока Маликов с товарищами закладывали мину, «сторожа» награждали синяками друг друга. Потом партизаны связали их и положили около костра, чтобы не мерзли.
Вскоре показался поезд. Шел он в сторону фронта.
Взрыв состава, груженного оружием, боеприпасами и другим военным имуществом, был произведен блестяще. Паровоз стал на попа. Все шестьдесят вагонов разбились и сгорели.
Теперь, когда у нас появилась база на хуторе, дело облегчалось: курьер из Ровно шел только до «маяка», здесь его ждал другой, делавший на сытых и отдохнувших лошадях вторую половину пути — от «маяка» до лагеря.
В конце декабря я вызвал в лагерь всех разведчиков. В Ровно и на «маяке» находились в то время Кузнецов, Николай и Жорж Струтинские, Приходько, Гнидюк, Шевчук, в общем человек двадцать.
По нашим расчетам, они должны были прибыть в лагерь на рассвете. Но прошло утро, прошел день, а разведчики не появлялись. Я, Стехов и еще немногие, знавшие об этом, спать уже не могли и ночью сидели взволнованные у костра. Что могло случиться с людьми? Напоролись на карателей, попали в засаду бандитов? Предположения одно мрачнее другого.
— Подождем до утра, — предложил я. — Если не придут, пошлем за ними.
В три часа ночи является дежурный по лагерю:
— Товарищ командир! Разрешите доложить — прибыл Кузнецов.
— А где остальные? — вырвалось у меня.
Дежурный не знал, что мы кого-то ждем. Он не понял моего вопроса и был крайне удивлен, что все сидевшие у костра в тревоге поднялись с места. Не успел он ответить, как к костру подошел Николай Иванович.
— Разрешите доложить, товарищ командир. Разведчики прибыли.
— Где же они?
— Там, за постом. Охраняют пленных.
— Каких пленных?
— А мы разбили отряд карателей.
Я передал дежурному распоряжение принять пленных и с облегчением вздохнул.
— Ну, теперь спать уже некогда. Рассказывайте, Николай Иванович, что там с вами приключилось.
К нам подошли разведчики, бывшие с Кузнецовым, поздоровались и тоже устроились у костра.
— Путаная история, товарищ командир, — начал Кузнецов. — Не знаю, с чего начать. Собрались мы на «маяке» и направились в лагерь. По дороге встречаем Тарасенко. Бросается он нам навстречу. «Хорошо, — говорит, — что я вас увидел». — «В чем дело?» — спрашиваю. «Я узнал, — говорит, — что людвипольский гебитскомиссар в отпуск собирается. Скоро повезут на фурманках награбленное барахло — чемоданов десять, не меньше. Фурманки сопровождают жандармы. Сам гебитскомиссар выедет двумя часами позже на машине, погрузится со своими „трофеями“ на поезд к Костополе». Как пропустить такой случай? — Кузнецов взглянул на меня. — Сообщать вам и просить разрешения поздно, никакой курьер не сможет обернуться. Посоветовался с ребятами. Сами понимаете, как они встретили это дело… Решили познакомиться с гебитскомиссаром. Залегли мы на шоссе Людвиполь — Костополь. Место неудобное, голое, реденькие кустики и ничего больше. На шоссе Гросс заложил мину, шнур засыпал землей, протянул к Коле Приходько. Ждем час, другой, третий — ни багажа, ни гебитскомиссара. Вдруг видим километра за три впереди от нас клубы черного дыма, потом кое-где огонь показался. Слышим — пулеметная очередь. Догадались — каратели жгут село. Прошел после того час или немного меньше — появляется на шоссе обоз. Едет со стороны горящего села. Десятка два фурманок. На передней четыре гестаповца — их мы сразу узнали по черным шинелям. За ними жандармы, ну и еще всякий сброд, секирники. Это, конечно, не те, кого мы ждали, но надо было нападать. Деревню сожгли, негодяи. Дальше — понятно. Приходько дернул за шнур. Гестаповцы сделали сальто-мортале — и на землю. Тут мы давай резать из автоматов по колонне. Кто отличился, так это Жорж со своим пулеметом. Дело было в открытом поле, спрятаться гестаповцам некуда — бегут куда глаза глядят, а мы по ним из их же винтовок. Пленных привели двенадцать человек, все полицаи, жандармов живых не осталось. Ну, трофеи, документы взяли… Я знаю, Дмитрий Николаевич, — Кузнецов усмехнулся, заметив мой нетерпеливый жест, — вы собираетесь пробирать меня, будете говорить, что у нас, разведчиков, другие задачи. Но вы подождите, я еще не кончил. По дороге допрашиваем пленных, оказывается, они нас искали. То ли кто-то следил за Тарасенко, то ли другое что, но только гебитскомиссару стало известно, что на него готовится засада. Он отложил поездку и выслал карателей. Они устроили на нас засаду около села Озерцы, а мы сами в засаде, в трех километрах от них. Они ждут нас, мы — гебитскомиссара. Стал холод их пробирать, они и разложили костры возле деревни. Крестьяне почуяли недоброе — и толпой в лес. Гестаповцы заметили это. У них явилось предположение, что крестьяне хотят предупредить партизан, а может, крови захотелось. Дали команду полицаям, те стали ловить и расстреливать перепуганных крестьян. И на этом не успокоились. Начали жечь дома. Убивали людей, бросали в горящие хаты… Все это мы узнали от пленных. Сами можете с ними поговорить… Думаю, мы правильно поступили, — закончил Кузнецов свой рассказ.
Наступила тишина. Что я мог сказать Кузнецову, когда сам на его месте поступил бы точно так же?
Николай Иванович подал мне какую-то вещичку:
— Мой личный трофей.
Это был жетон из белого металла на прочной цепочке. На одной стороне было написано: «Государственная политическая полиция» — и ниже: «4885». На обороте был изображен фашистский орел со свастикой.
— Эта бляха, — пояснил Кузнецов, — была у старшего гестаповца, который сейчас валяется на шоссе. Мне она, пожалуй, пригодится.
Диверсии, операции по взрыву эшелонов, мостов, различных предприятий противника стали неотъемлемой частью работы нашего небольшого разведывательного отряда. Обойтись без этого было невозможно хотя бы потому, что ни я, ни Стехов не могли противостоять напору наших партизан, жаждавших видеть реальные, физически ощутимые результаты своей работы в тылу врага.
С другой стороны, появилась практическая необходимость в подобных операциях. По мере того как отряд рос, людей, свободных от разведки, становилось все больше и больше. Теперь мы могли позволить себе заниматься и чисто партизанскими делами.
Кстати, чем дальше от нашего лагеря выбирались объекты таких дел, тем спокойнее мы могли заниматься нашей основной работой, зная, что диверсиями отвлекаем от нее внимание фашистов.
Так сам собой разрешился наш давний спор со Стеховым.
…Однажды, при очередной встрече с Константином Ефимовичем Довгером, Виктор Кочетков узнал, что в Сарнах гитлеровцы освободили большой дом и спешно приступили к его оборудованию.
Комендант города, члены городской управы и украинские полицаи разыскивали у населения лучшую мебель — зеркальные шкафы, никелированные кровати, мягкие кресла. Многие семьи лишились в этот день годами нажитого добра.
— На ваших креслах будут отдыхать наши герои Восточного фронта, — говорили фашисты жителям.
Наши разведчики заинтересовались сообщением Довгера. Скоро они узнали, что здание переоборудуется под дом отдыха для старшего и среднего офицерского состава гитлеровской действующей армии и что в ближайшие дни ожидается прибытие в Сарны первого эшелона.
Мы решили устроить достойную встречу «героям», приезжающим на отдых.
К этому времени у нас сложилась крепкая группа подрывников — людей большой храбрости и исключительной любви к опасной профессии минера. Старшим в этой группе был инженер Маликов, человек скромный и отважный, наш лучший шахматист. Вместе с ним обычно ходили на операции командир взвода Коля Фадеев со своими ребятами и испанец Хосе Гросс.
Еще в годы войны испанского народа против фашистов Франко Гросс отличился в минировании дорог. У нас Гросс работал по той же специальности и был непревзойденным мастером своего дела.
Группа в сорок два человека во главе со Стеховым, не упускавшим случая пойти на интересную операцию, с вечера заняла позиции у полотна железной дороги. В полночь подул сильный ветер, сырой снег тяжелыми, липкими хлопьями стал застилать землю. Всю ночь, дрожа от сырости и холода, лежали бойцы, не имея возможности даже закурить. Мимо по полотну прошла группа немецких солдат с фонарями. Путевые обходчики. Мины они не заметили.
Ночь была на исходе, а состав не появлялся.
«Может быть, где-нибудь произошла диверсия и движения не будет, пока не расчистят путь?» — подумал Стехов.
Ему было обидно уходить ни с чем. А уходить с рассветом надо обязательно: дорога оголена — гитлеровцы по обе стороны ее вырубили деревья и кустарники, — скрыться большой группе партизан днем будет невозможно.
Но вот сигнальщики, выставленные вперед, дали знать, что с востока идет поезд. Вскоре послышался его характерный шум. Но уже по стуку вагонов было ясно, что идет порожняк.
— Пропустим, — сказал Стехов.
Через полчаса появился второй состав — и тоже порожняк. Впереди паровоза шли платформы, груженные балластом. Расчет у гитлеровцев был такой: если дорога минирована, взорвется балласт.
Стехов догадался, что эти два поезда пущены для проверки.
— Приготовиться! — приказал он.
И вот показался груженый состав. За паровозом длинной лентой пассажирские вагоны. В окнах бледно мерцает синий маскировочный свет.
Когда паровоз прошел линию засады и поравнялся с Маликовым, тот дернул шнур от мины. Мина взорвалась, паровоз дрогнул, остановился; вагоны образовали месиво лома, задние громоздились на те, что были впереди, давя и ломая их.
Из уцелевших вагонов начали выскакивать фашисты.
— Огонь! — скомандовал Стехов.
Первым заговорил партизанский крупнокалиберный пулемет, снятый с разбившегося самолета и установленный на специально приспособленной для него двуколке. Пули изрешетили котел паровоза. Затем дуло пулемета ровной линией прошло по вагонам. Пулеметную стрельбу дополнял огонь из автоматов.
Минут сорок продолжался обстрел эшелона. Маликов видел, как один офицер выскочил из вагона и начал громко смеяться: помешался со страху.
Было уже совсем светло, когда группа отошла в лес.
Через два дня Виктор Васильевич Кочетков доложил о результатах этой диверсии.
Разведчики установили, что эшелон вез в Сарны на отдых офицеров — летчиков и танкистов. Через час после отхода наших подрывников на место диверсии прибыли фашисты. Они оцепили район катастрофы, никого не подпускали к разрушенному составу. Убитых и раненых отвозили на автомашинах и автодрезинах в Сарны, Клесово и Ракитное. Сколько убитых, точно не было установлено, но только в Сарны привезли сорок семь трупов. Из Клесова и Ракитного несколько человек убитых отправили в Германию. Вероятно, то были важные персоны.
Когда стало известно, что наши войска прорвали немецкий фронт на Волге и окружили 6-ю и 4-ю гитлеровские армии, мы испытывали чувство неизъяснимой гордости и счастья: пусть небольшая, скромная, но и наша доля есть в этом великом деле.
Потерь при ликвидации офицерского эшелона у нас не было. В бою у бойца Ермолина пуля пробила каблук. Но с Ермолиным это случалось постоянно. Удивительно, до чего пули любили его! В любой стычке, самой короткой, пуля обязательно попадет в Ермолина, вернее — не в него, а в его одежду: то в шинель, то в фуражку, то вот как теперь — в каблук. После каждого боя Ермолину приходилось сидеть и штопать свое обмундирование. Только однажды за все время боев он был ранен — и то шутя, в палец.
После операции на железной дороге авторитет Сергея Трофимовича Стехова в отряде поднялся еще выше. Прекрасный политработник, Стехов не пропускал возможности встретиться с врагом лицом к лицу. Он до педантичности тщательно готовился к боевым заданиям, старался предусмотреть каждую мелочь. Партизаны считали за счастье идти на операцию со Стеховым.
Заслужить любовь партизан — дело не такое легкое, а Стехова любили и уважали. В нем сочетались качества партийной чуткости к людям, большой заботы о человеке, личной храбрости. Небольшого роста, стремительный, всегда по форме одетый, с автоматом-маузером и полевой сумкой, он выглядел, как на параде. В наших условиях постоянная подтянутость, четкость и дисциплинированность Стехова служили хорошим примером для партизан.
Все свободное время Сергей Трофимович проводил среди бойцов. Придет в подразделение, сядет к костру и попыхивает трубочкой, служившей ему, некурящему, защитой от мошкары, ведет беседы, выслушивает просьбы и жалобы, дает советы.
На сообщение Кочеткова о результатах диверсии Стехов заметил:
— Что-то не верится мне, что так много убитых.
Кочетков обиделся:
— Вам всегда не верится. Я получил сведения от проверенных людей, все они показывают одно и то же. Долго не забудется гитлеровцам сарненский санаторий.
Приближалось рождество. Готовясь к празднику, фашисты усиленно грабили крестьян. По дороге в Клесово группе подрывников во главе с тем же Стеховым, решившим под праздник взорвать склад с взрывчаткой, встретилась девушка-колхозница из села Виры. Ее послала в лагерь Валя Довгер. Девушка рассказала Стехову, что в село нагрянули гитлеровцы, они забирают у крестьян свиней, гусей, кур; на мельнице забрали всю крестьянскую муку. Стехов изменил маршрут. Он решил защитить село от грабежа.
На дороге неподалеку от Виры партизаны увидели такую картину. Впереди группы солдат шествует офицер в эсэсовской форме и белых перчатках. Не идет, а именно шествует — торжественно, как на параде. Солдаты держат ружья наготове. Процессию замыкают четыре пары волов, запряженных в телеги. На телегах визжат кабаны, кудахчут куры, орут гуси, заготовленные к праздничному столу.
Когда гитлеровцы поравнялись с партизанами, Стехов дал очередь из автомата. Вражеский офицер вскинул руки и рухнул на землю. Вслед за Стеховым открыли огонь и остальные бойцы. В течение нескольких минут фашисты были перебиты. Только двое из них залегли в кювет около дороги и открыли огонь.
Пока возились с этими двумя, из Клесова на машинах подоспело подкрепление — взвод. Раздалась команда. Фашисты рассыпались в цепь и пошли в атаку на партизан. Стехов предусмотрел возможность того, что гитлеровцы получат подкрепление. В сторону Клесова, в нескольких сотнях метров от места засады, он выдвинул группу бойцов. Эта группа и решила дело. Мародеры были уничтожены, а награбленное добро возвращено крестьянам.
Новый 1943 год мы отметили партизанской елкой.
В предновогоднем номере стенгазеты появилось объявление: «Редакция готовит новогоднюю елку. От желающих участвовать требуются елочные украшения.
Мы принимаем:
1. Светящиеся гирлянды из горящих немецких поездов.
2. Трофейные автоматы для звукового оформления.
3. Эсэсовцев любого размера (желательно с дыркой в голове для удобства подвешивания).
4. Каждый может проявить свою инициативу.
Подарки сдавать до 31 декабря».
Гирлянду из горящего поезда «преподнесла» тридцать первого декабря группа подрывников во главе с инженером Маликовым.
Для охраны железной дороги от участившихся диверсий фашисты стали сгонять крестьян из ближайших деревень. Они расставляли людей вдоль полотна, предупредив, что если будет совершена диверсия, то их расстреляют как заложников. Хотя нам и не хотелось подвергать опасности население, но мы все же решили провести операцию, наметили время — в ночь под Новый год.
Сарненскими лесами гитлеровцы с каждым днем интересовались все сильнее. Чтобы отвлечь их внимание в противоположную от нас сторону, мы решили взорвать поезд на участке Ковель — Ровно.
Маликов с двенадцатью бойцами отправились на выполнение задания.
Вдоль полотна железной дороги, метрах в пятидесяти друг от друга, были расставлены крестьяне. Время от времени для контроля проходила группа охранников солдат. Маликов повел своих бойцов к будке стрелочника.
Старик стрелочник увидел вооруженных людей, перепугался, но потом, узнав партизан, успокоился и рассказал, что поезда здесь ходят часто, с большими грузами. В сторону фронта везут войска и вооружение, а обратно — раненых, обмороженных и награбленное имущество. Партизанам не пришлось объяснять старику, зачем они сюда пришли.
— Мне уж ладно, — сказал он, — только вот как быть с народом? Ведь их перестреляют!
— Мы сами с ними посоветуемся, — ответил Маликов.
Выждав, пока пройдут мимо очередным рейсом солдаты-охранники. Маликов, сопровождаемый двумя бойцами, подошел к крестьянам.
— Мы партизаны, — без излишних церемоний открылся он, — намерены взорвать эшелон. Рассчитываем на вашу помощь, товарищи.
Крестьяне ответили согласием:
— Давайте, раз надо.
Но шли они на это с нелегким сердцем. В случае взрыва поезда беда грозила всей деревне.
— Как же нам задание выполнить? — задумался Маликов. — Может, лучше вас разогнать, чтобы не было на вас ответственности?
Пожилая крестьянка предложила:
— А вы свяжите нас и делайте свое дело. Рты нам заткните да вдарьте, чтоб синячок под глазом остался позаметнее.
— Бить вас? Нет, не можем, — отказался Маликов.
Крестьянка посмотрела на него и усмехнулась.
— Да коли ж надо… Ну-ка, Степан, — сказала она соседу, — вдарь-ко, да покрепче…
И смех и горе! Пока Маликов с товарищами закладывали мину, «сторожа» награждали синяками друг друга. Потом партизаны связали их и положили около костра, чтобы не мерзли.
Вскоре показался поезд. Шел он в сторону фронта.
Взрыв состава, груженного оружием, боеприпасами и другим военным имуществом, был произведен блестяще. Паровоз стал на попа. Все шестьдесят вагонов разбились и сгорели.