Страница:
Но повернуть вспять движение, начатое XX съездом, не удалось. Весной и летом 1956 года в нашей стране происходили события, во всех отношениях более важные, чем те или иные статьи или заявления, хотя об этих событиях ничего нельзя было прочесть в газетах или журналах. Главным по своей важности политическим и социальным процессом было массовое освобождение почти всех политических заключённых из лагерей и мест «вечной ссылки». Одновременно происходил столь же массовый и быстрый пересмотр дел и реабилитация большинства погибших в 1937 — 1955 годах узников лагерей и тюрем. Рушились стены Гулага на Колыме, Воркуте, в Карелии, Сибири, Казахстане, на Урале, в Мордовии.
Прежний порядок реабилитации отменялся. По предложению Хрущёва было создано более 90 специальных комиссий, которые имели право рассматривать дела заключённых непосредственно в лагерях или в местах их поселения. В комиссию включались один работник прокуратуры, один представитель из аппарата ЦК КПСС и один из уже реабилитированных членов партии. Комиссия временно наделялась правами Президиума Верховного Совета и могла производить реабилитацию, помилование, снижение сроков заключения. Решение не нуждалось в утверждении и вступало в силу немедленно. Ещё до начала работы комиссий телеграфным распоряжением из Москвы были реабилитированы и освобождены люди, которые находились в заключении по обвинению в критических отзывах о Сталине, распространении анекдотов о Сталине и аналогичных делах.
Специальные комиссии работали на местах несколько месяцев. Дела заключённых разбирались быстро; для этого чаще всего достаточно было краткой беседы с самим заключённым и непродолжительного знакомства с его делом. Уже к концу лета 1956 года из ссылки и лагерей вышли на волю бывшие члены партии и члены семей погибших коммунистов, а также узники лагерей, у которых кончились сроки заключения, но их незаконно продолжали держать под стражей. В более сложных случаях этих людей освобождали без реабилитации, как «отбывших срок заключения», предлагая добиваться реабилитации позднее в индивидуальном порядке. Освобождались беспартийные, ложно осуждённые в «антисоветской деятельности». Получили свободу и немногие оставшиеся в живых члены партий меньшевиков, анархистов, социалистов-революционеров, которые находились в тюрьмах, лагерях и ссылке часто по 25 — 30 лет. В эти же месяцы реабилитировались и все военнопленные и «перемещённые» лица, не запятнавшие себя сотрудничеством с врагом.
Возвращение к своим семьям, в родные места миллионов узников лагерей и реабилитация миллионов погибших жертв сталинского террора были с точки зрения внутренней жизни СССР не менее важными событиями, чем XX съезд партии. Хрущёв обязал все органы власти проявлять максимальное внимание к реабилитированным. При необходимости им в первую очередь предоставлялась жилплощадь, работа, оформлялась пенсия. Мы знаем случай, когда три женщины, не будучи родственницами, провели 17 лет заключения в одном лагере, спали на одних нарах, работали рядом. Они хотели получить в Москве квартиру из трёх изолированных комнат, чтобы не расставаться и после реабилитации. Но только одна из женщин имела право на московскую прописку. Они обратились к Хрущёву, и тот лично распорядился удовлетворить их просьбу.
Справедливости ради надо отметить, что работа по реабилитации шла недостаточно активно. Реабилитация расстрелянных и умерших заключённых проводилась, как правило, только по заявлению родственников или друзей. Если по делу не поступало заявления, то его и не разбирали. Когда такая реабилитация всё же производилась (например, по групповым делам), то никто не разыскивал родственников или детей умершего, чтобы сообщить о реабилитации и выдать небольшую компенсацию. Не проводилась формальная реабилитация участников оппозиционных течений 20-х годов и членов других партий, хотя они и освобождались из заключения. Не проводился пересмотр фальсифицированных процессов 30-х годов. Жена Н. Н. Крестинского в течение 7 лет после XX съезда добивалась реабилитации мужа, проходившего по процессу вместе с Бухариным. Когда ей, наконец, сообщили, что муж реабилитирован и восстановлен в партии, она умерла от инфаркта, упав на пол рядом с телефонным аппаратом. Жена Бухарина не смогла добиться реабилитации мужа и через 25 лет после XX съезда. Не были реабилитированы тогда Томский, Рыков, Зиновьев, Радек, Каменев, Пятаков, Шляпников, Рязанов и десятки других виднейших деятелей партии, активных участников революции и гражданской войны.
Большинство дел заключённых после их реабилитации сжигалось в местах заключения. Вместо бесчисленных протоколов допросов и доносов оставалась короткая справка о реабилитации. Никто не привлекал к ответственности следователей НКВД, проводивших «дознание» с применением пыток, начальников лагерей и тюрем, надзирателей, известных своим жестоким обращением с заключёнными. Не обнародовались имена доносчиков и клеветников. Лишь в редких, получивших огласку случаях отдельные работники НКВД — МГБ получили партийные взыскания «за превышение власти», «за применение недозволенных методов следствия», «за необоснованные обвинения».
Когда стали возвращаться домой бывшие заключённые, многих доносчиков и следователей охватила паника. Наблюдались случаи помешательства и даже самоубийства. Бывший следователь НКВД, ставший полковником, узнав на улице своего подследственного, упал перед ним на колени и умолял о прощении. Другой следователь, узнав в соседе по больничной палате свою жертву, умер от сердечного приступа. Но были и другие примеры. Когда реабилитированный директор школы после многолетнего заключения пришёл в Министерство просвещения Северной Осетии и узнал в министре своего следователя, то инфаркт случился не у бывшего следователя, а у бывшего директора. В Киеве реабилитированный офицер, встретив садиста-следователя, застрелил его из револьвера. Но такие случаи крайне редки, и беспокойство среди ушедших на пенсию работников НКВД быстро улеглось. Большинство заключённых давно уже покоились в братских могилах с деревянной биркой на ноге.
Впрочем, большинство из тех, кто вернулся, испытывало в первые годы не столько гнев или жажду мести, сколько страх перед возможным новым арестом. Люди боялись рассказывать друзьям и близким о перенесённых страданиях. Многим казалось, что за ними следят, что их телефоны прослушиваются, что их окружают доносчики. От этой мании преследования быстрее избавлялись те, кого впервые арестовали после войны и кто провёл в лагерях 5 — 8 лет и не пережил самых страшных для Гулага 1937 — 1945 годов. Они быстрее включались в прежнюю работу. Но те, кто провёл в заключении 17 — 20 лет, оказались. психологически сломленными, их здоровье было подорвано. Они не стремились к политической активности. Бывший первый секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. Кузнецов пошёл на работу простым лесником. Он избегал людей. После XX съезда редко кто решался писать мемуары или воспоминания о лагерях. Лишь несколько человек начали это делать, но в глубокой тайне. Одна возможность свободно ходить по улицам города, бывать на юге, есть досыта, в том числе мясо, фрукты, конфеты, мороженое, ходить в кино и театр, мыться в ванной — всё это казалось многим из недавних заключённых огромным счастьем. К тому же и власти отнюдь не стремились привлекать бывших заключённых к активной работе. Можно пересчитать по пальцам лагерников, которые вернулись на работу в партийный и государственный аппарат. И лишь единицы пытались бороться за восстановление исторической правды и наказание активных участников репрессий. Такую попытку сделал философ П. И. Шабалкин, но его никто не хотел слушать. Много заявлений поступило в ЦК по поводу преступлений А. Я. Свердлова, сына Я. М. Свердлова. Андрей Свердлов долгое время был следователем НКВД и лично пытал заключённых, в том числе детей видных партийных работников, детей, с которыми он сам учился в особой «кремлёвской» школе'. Но все заявления против него оставались без последствий. Вернувшийся из заключения генерал А. И. Тодорский много энергии отдавал борьбе против фальсификации истории гражданской войны и восстановлению доброго имени видных военачальников. Его усилия обычно наталкивались на сопротивление партийного аппарата. Ссылались неофициально на слова Хрущёва о том, что партия не может устраивать варфоломеевских ночей. Когда к Хрущёву обратились за разъяснениями, он откровенно сказал, что если привлекать к ответственности всех, кто прямо или косвенно участвовал в преступлениях Сталина, то придётся отправить в заключение больше людей, чем освободилось при реабилитации. Поэт С. Липкин писал в то время:
2. 1956 год. Проблемы внешней политики
Прежний порядок реабилитации отменялся. По предложению Хрущёва было создано более 90 специальных комиссий, которые имели право рассматривать дела заключённых непосредственно в лагерях или в местах их поселения. В комиссию включались один работник прокуратуры, один представитель из аппарата ЦК КПСС и один из уже реабилитированных членов партии. Комиссия временно наделялась правами Президиума Верховного Совета и могла производить реабилитацию, помилование, снижение сроков заключения. Решение не нуждалось в утверждении и вступало в силу немедленно. Ещё до начала работы комиссий телеграфным распоряжением из Москвы были реабилитированы и освобождены люди, которые находились в заключении по обвинению в критических отзывах о Сталине, распространении анекдотов о Сталине и аналогичных делах.
Специальные комиссии работали на местах несколько месяцев. Дела заключённых разбирались быстро; для этого чаще всего достаточно было краткой беседы с самим заключённым и непродолжительного знакомства с его делом. Уже к концу лета 1956 года из ссылки и лагерей вышли на волю бывшие члены партии и члены семей погибших коммунистов, а также узники лагерей, у которых кончились сроки заключения, но их незаконно продолжали держать под стражей. В более сложных случаях этих людей освобождали без реабилитации, как «отбывших срок заключения», предлагая добиваться реабилитации позднее в индивидуальном порядке. Освобождались беспартийные, ложно осуждённые в «антисоветской деятельности». Получили свободу и немногие оставшиеся в живых члены партий меньшевиков, анархистов, социалистов-революционеров, которые находились в тюрьмах, лагерях и ссылке часто по 25 — 30 лет. В эти же месяцы реабилитировались и все военнопленные и «перемещённые» лица, не запятнавшие себя сотрудничеством с врагом.
Возвращение к своим семьям, в родные места миллионов узников лагерей и реабилитация миллионов погибших жертв сталинского террора были с точки зрения внутренней жизни СССР не менее важными событиями, чем XX съезд партии. Хрущёв обязал все органы власти проявлять максимальное внимание к реабилитированным. При необходимости им в первую очередь предоставлялась жилплощадь, работа, оформлялась пенсия. Мы знаем случай, когда три женщины, не будучи родственницами, провели 17 лет заключения в одном лагере, спали на одних нарах, работали рядом. Они хотели получить в Москве квартиру из трёх изолированных комнат, чтобы не расставаться и после реабилитации. Но только одна из женщин имела право на московскую прописку. Они обратились к Хрущёву, и тот лично распорядился удовлетворить их просьбу.
Справедливости ради надо отметить, что работа по реабилитации шла недостаточно активно. Реабилитация расстрелянных и умерших заключённых проводилась, как правило, только по заявлению родственников или друзей. Если по делу не поступало заявления, то его и не разбирали. Когда такая реабилитация всё же производилась (например, по групповым делам), то никто не разыскивал родственников или детей умершего, чтобы сообщить о реабилитации и выдать небольшую компенсацию. Не проводилась формальная реабилитация участников оппозиционных течений 20-х годов и членов других партий, хотя они и освобождались из заключения. Не проводился пересмотр фальсифицированных процессов 30-х годов. Жена Н. Н. Крестинского в течение 7 лет после XX съезда добивалась реабилитации мужа, проходившего по процессу вместе с Бухариным. Когда ей, наконец, сообщили, что муж реабилитирован и восстановлен в партии, она умерла от инфаркта, упав на пол рядом с телефонным аппаратом. Жена Бухарина не смогла добиться реабилитации мужа и через 25 лет после XX съезда. Не были реабилитированы тогда Томский, Рыков, Зиновьев, Радек, Каменев, Пятаков, Шляпников, Рязанов и десятки других виднейших деятелей партии, активных участников революции и гражданской войны.
Большинство дел заключённых после их реабилитации сжигалось в местах заключения. Вместо бесчисленных протоколов допросов и доносов оставалась короткая справка о реабилитации. Никто не привлекал к ответственности следователей НКВД, проводивших «дознание» с применением пыток, начальников лагерей и тюрем, надзирателей, известных своим жестоким обращением с заключёнными. Не обнародовались имена доносчиков и клеветников. Лишь в редких, получивших огласку случаях отдельные работники НКВД — МГБ получили партийные взыскания «за превышение власти», «за применение недозволенных методов следствия», «за необоснованные обвинения».
Когда стали возвращаться домой бывшие заключённые, многих доносчиков и следователей охватила паника. Наблюдались случаи помешательства и даже самоубийства. Бывший следователь НКВД, ставший полковником, узнав на улице своего подследственного, упал перед ним на колени и умолял о прощении. Другой следователь, узнав в соседе по больничной палате свою жертву, умер от сердечного приступа. Но были и другие примеры. Когда реабилитированный директор школы после многолетнего заключения пришёл в Министерство просвещения Северной Осетии и узнал в министре своего следователя, то инфаркт случился не у бывшего следователя, а у бывшего директора. В Киеве реабилитированный офицер, встретив садиста-следователя, застрелил его из револьвера. Но такие случаи крайне редки, и беспокойство среди ушедших на пенсию работников НКВД быстро улеглось. Большинство заключённых давно уже покоились в братских могилах с деревянной биркой на ноге.
Впрочем, большинство из тех, кто вернулся, испытывало в первые годы не столько гнев или жажду мести, сколько страх перед возможным новым арестом. Люди боялись рассказывать друзьям и близким о перенесённых страданиях. Многим казалось, что за ними следят, что их телефоны прослушиваются, что их окружают доносчики. От этой мании преследования быстрее избавлялись те, кого впервые арестовали после войны и кто провёл в лагерях 5 — 8 лет и не пережил самых страшных для Гулага 1937 — 1945 годов. Они быстрее включались в прежнюю работу. Но те, кто провёл в заключении 17 — 20 лет, оказались. психологически сломленными, их здоровье было подорвано. Они не стремились к политической активности. Бывший первый секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. Кузнецов пошёл на работу простым лесником. Он избегал людей. После XX съезда редко кто решался писать мемуары или воспоминания о лагерях. Лишь несколько человек начали это делать, но в глубокой тайне. Одна возможность свободно ходить по улицам города, бывать на юге, есть досыта, в том числе мясо, фрукты, конфеты, мороженое, ходить в кино и театр, мыться в ванной — всё это казалось многим из недавних заключённых огромным счастьем. К тому же и власти отнюдь не стремились привлекать бывших заключённых к активной работе. Можно пересчитать по пальцам лагерников, которые вернулись на работу в партийный и государственный аппарат. И лишь единицы пытались бороться за восстановление исторической правды и наказание активных участников репрессий. Такую попытку сделал философ П. И. Шабалкин, но его никто не хотел слушать. Много заявлений поступило в ЦК по поводу преступлений А. Я. Свердлова, сына Я. М. Свердлова. Андрей Свердлов долгое время был следователем НКВД и лично пытал заключённых, в том числе детей видных партийных работников, детей, с которыми он сам учился в особой «кремлёвской» школе'. Но все заявления против него оставались без последствий. Вернувшийся из заключения генерал А. И. Тодорский много энергии отдавал борьбе против фальсификации истории гражданской войны и восстановлению доброго имени видных военачальников. Его усилия обычно наталкивались на сопротивление партийного аппарата. Ссылались неофициально на слова Хрущёва о том, что партия не может устраивать варфоломеевских ночей. Когда к Хрущёву обратились за разъяснениями, он откровенно сказал, что если привлекать к ответственности всех, кто прямо или косвенно участвовал в преступлениях Сталина, то придётся отправить в заключение больше людей, чем освободилось при реабилитации. Поэт С. Липкин писал в то время:
Более точно и кратко о том же написал анонимный поэт:
Ещё мы были много лет готовы
Ждать, помнить тех, кто нёс тяжёлый крест,
Но возвращаются из ссылки вдовы,
Уехавшие в возрасте невест.
Страна присутствует на читках громких.
Мы узнаем ту правду, что в потёмках,
В застенке, в пепле, в урнах гробовых,
Была жива, росла среди живых.
И вот в её словах мы слышим ёмких,
На четверть века взятых под арест:
Теперь им волю дал двадцатый съезд[52].
Деятельность комиссий при ЦК КПСС продолжалась и после массовых реабилитаций. Проводилось расследование обвинений, предъявленных группе Тухачевского, обвинений, предъявленных в годы войны целым народностям СССР. Эта работа шла медленно. Если в первые недели после XX съезда во многих городах сносились памятники Сталину, то к концу года подобные акции были запрещены. Хрущёв ещё раз заявил, что советский народ будет помнить Сталина и воздавать ему должное и что термин «сталинизм» придумали враги социализма. Тело Сталина продолжало покоиться в Мавзолее рядом с телом Ленина.
Без траурных флагов на башнях казённых,
Без поминальных свечей и речей
Россия простила невинно казнённых,
Казнённых простила и их палачей.
2. 1956 год. Проблемы внешней политики
Год XX съезда был чрезвычайно сложным и в области внешней политики СССР. Съезд обнаружил первые трещины в отношениях между СССР и КНР. Чтобы разъяснить политику КПСС и решить ряд экономических проблем, в Китай вылетела представительная советская делегация во главе с А. И. Микояном. Кроме ранее оговорённых проектов Советский Союз принял обязательство помочь строительству ещё 55 предприятий.
В апреле 1956 года Н. Хрущёв и Н. Булганин предприняли первый государственный визит в одну из крупных стран Запада — Великобританию. Он не предполагал никакого соглашения, был объявлен визитом доброй воли. До Калининграда Хрущёв и Булганин ехали поездом. После прогулки по городу они перешли на крейсер «Орджоникидзе», который через день бросил якорь у берегов Англии. Хрущёв с интересом знакомился со странoй. Кроме Лондона, он побывал и в других крупных городах. Булганина и Хрущёва приняла королева Елизавета II, несколько раз они встречались с премьером А. Иденом. На одном из обедов, устроенных в честь советских гостей, место рядом с Хрущёвым отвели для Уинстона Черчилля, ещё совсем недавно оставившего пост премьер-министра. Хрущёв и Черчилль оживлённо беседовали друг с другом более полутора часов. Итальянский журналист Доменико Бертоли позднее писал о визите Хрущёва в Англию: «Трижды мне удавалось вблизи увидеть Никиту Сергеевича Хрущёва, который более десяти лет руководил коммунистическим движением и советским миром. Впервые это произошло в Англии в 1956 году. Он был с Булганиным… Низенькие, толстые, одетые причудливым образом в широченнейших брюках и пиджаках, которые казались деформированными, они ходили всегда вместе, внимательно следя за тем, чтобы не обогнать друг друга. На вокзале Виктория премьер-министр Идеи приветствовал их с высоты своей спеси в метр восемьдесят пять. В Оксфорде оба были радостно приняты студентами, хором кричавшими „Пуур олд Джо“ (Бедный старый Coco), намекая на антисталинскую кампанию, которая только началась. Оба русских приветливо улыбались и делали знаки приветствия студентам. Улыбки исчезли с их лиц, когда им было сообщено о содержании стольких криков и аплодисментов. В одном из великолепных зданий университета посетители обнаружили, что бюсты старинных ректоров и знаменитых учёных загримированы так, что походили на тирана, исчезнувшего три года назад, нахмуренного, в усищах и с наградами на груди»[53].
Об одной из встреч с Хрущёвым вспоминал позднее и Чарли Чаплин. В «Автобиографии» этого великого артиста можно прочесть: «В один из наших приездов в Лондон пришло уведомление, что на приёме, который устраивало советское посольство в отеле „Клэридж“, с нами хотели бы встретиться Хрущёв и Булганин. Когда мы прибыли, народу было уже столько, что трудно было войти. С помощью сотрудника посольства стали пробираться сквозь экзальтированную толпу. Вдруг увидели, что с противоположной стороны также пытаются пробиться Хрущёв и Булганин — но потом им, видно, надоело, и они оставили затею переплыть это людское море. Хрущёв, хотя и раздражённый суетой, пытался шутить. Потом стал подвигаться к выходу, и наш сопровождающий вынужден был окликнуть его. Хрущёв от него отмахнулся, видимо, с него было достаточно. И тут сопровождающий закричал: „Чарли Чаплин!“ Булганин и Хрущёв остановились и повернули назад, приветливо улыбаясь. Я был польщён. Нас представили — прямо в этой толкучке. Через переводчика Хрущёв сказал что-то о том, как русские любят мои фильмы, потом нам предложили водки. Мне показалось, что туда высыпали целую перечницу, но Уне понравилось. Нам удалось стать в кружок, и так нас даже сфотографировали. Из-за шума я не мог произнести ни слова.
— Давайте выйдем отсюда, — сказал Хрущёв. Толпа поняла наши намерения, и последовало настоящее сражение. С помощью четырёх человек мы пробирались в небольшую залу. Как только оказались там, Хрущёв и все мы облегчённо — «фью-у» — вздохнули. Я наконец мог собраться с мыслями и начать разговор. Хрущёв только что произнёс великолепную речь о том, что прибыл в Лондон с добрыми намерениями. Это было как луч света, и я сказал ему об этом, сказал, что у миллионов людей во всём мире появляется надежда…
Вскоре ему сообщили, что на приёме присутствует Гарольд Стассен, который просит несколько минут для беседы. Хрущёв повернулся ко мне и пошутил:
— Вы не будете возражать, ведь он — американец.
— Конечно, нет, — рассмеялся я. Потом в дверь протиснулись г-н и г-жа Стассен… Хрущёв извинился, сказал, что отлучится ненадолго, — и отошёл в дальний конец комнаты… Через некоторое время я сообразил, что беседа скоро не закончится, и мы с Уной поднялись. Когда Хрущёв это заметил, он оставил Стассена и подошёл попрощаться. Мы пожали друг другу руки. Стассен быстро отвёл глаза. Он стоял, опершись о стену, и старался смотреть прямо перед собой, как будто это его не касается. Я попрощался со всеми, игнорируя Стассена, что, как мне казалось, выглядело, сообразно обстоятельствам, очень дипломатично…
На следующий вечер Уна и я ужинали в «Савое». Посреди десерта вошли и остановились около нашего столика сэр Уинстон Черчилль и леди Черчилль… Я не видел сэра Уинстона с 1913 года… Но после того как в Лондоне пошли «Огни рампы», со мной связались наши прокатчики из «Юнайтед артистс» и попросили разрешения показать фильм в доме сэра Уинстона. Конечно, я был польщён. Через несколько дней пришла записка с выражением благодарности. Он писал, что получил истинное наслаждение. И теперь сэр Уинстон стоял перед нашим столиком, совсем рядом. — Так, — сказал сэр Уинстон. И в этом «так» послышалось что-то неодобрительное. Я быстро поднялся навстречу, улыбаясь, и представил Уну… Леди Черчилль сказала, что прочла в газетах о моей встрече с Хрущёвым.
— Мы всегда отлично ладили с Хрущёвым, — заметил сэр Уинстон.
Но меня не покидало чувство, что сэр Уинстон погружён в глубокую печаль. Конечно, с 1913 года много воды утекло. Его неукротимая смелость и вдохновенное красноречие спасли Англию, но, по моему мнению, он ничего не достиг своей фултонской речью (воздвигнувшей «железный занавес»), кроме того, что началась «холодная война»[54].
Визит Хрущёва в Англию был омрачён странным эпизодом: подводный пловец Граббе по заданию разведывательной службы пытался обследовать корпус крейсера «Орджоникидзе». Пловец исчез, и его судьба остаётся тайной до настоящего времени.
В мае 1956 года в Москве находилась французская правительственная делегация во главе с премьер-министром Ги-Молле.
Эти встречи не смогли, однако, улучшить отношений между Францией, Англией и СССР. Как раз летом 1956 года Египет, возглавляемый Г. А. Насером, национализировал Суэцкий канал. Акция, поддержанная Советским Союзом, вызвала напряжённость в регионе.
На июнь 1956 года был намечен визит И. Б. Тито в СССР. К тому времени углубились разногласия между Хрущёвым и Молотовым по вопросам внешней политики. Хрущёв внёс в эту область новый стиль, основанный на личных контактах глав государств. Молотов не сопровождал Хрущёва и Булганина в поездках в Индию, Югославию, Англию, он не ездил даже на встречу глав государств, состоявшуюся в Женеве, где присутствовали министры иностранных дел западных государств. Он сдержанно относился к слишком тесному сближению с Югославией. Такая ситуация не могла продолжаться долго. Не случайно поэтому, что в тот самый день, когда Тито пересёк границу Украины, в газетах появилось сообщение о том, что Молотов освобождён от обязанностей министра иностранных дел СССР. На этот пост назначался недавний редактор «Правды» Д. Т. Шепилов. Молотов остался заместителем Председателя Совета Министров СССР.
И. Б. Тито торжественно встречали в Москве. Сотни тысяч москвичей вышли на улицы, чтобы приветствовать Хрущёва, Булганина и Тито. Обычно после переговоров в Москве лидеры иностранных государств отправлялись в поездку по стране в сопровождении советских официальных лиц. Чтобы продемонстрировать особое внимание к гостю, в данную поездку с Тито отправился сам Хрущёв. После возвращения в Москву Тито и Хрущёв подписали Коммюнике о возобновлении отношений между Союзом коммунистов Югославии и КПСС.
Весной и летом 1956 года Москва встречала руководителей Кореи во главе с Ким Ирсеном, руководителей Камбоджи во главе с Нородомом Сиануком, шаха Ирана Реза Пехлеви, премьера ГДР Отто Гротеволя, генерального секретаря ООН Дага Хаммершельда. Особенно торжественно встречали в Москве президента Индонезии и героя борьбы за национальное освобождение этой страны — Сукарно.
Осень 1956 года была тревожной.
Разоблачение Сталина на XX съезде вызвало кризис в некоторых странах народной демократии. Сравнительно легко он протекал в Болгарии. Новое руководство Болгарии во главе с Тодором Живковым освободило всех политзаключённых, реабилитировало незаслуженно осуждённых и во многих случаях расстрелянных коммунистов, объявило незаконным фальсифицированный судебный процесс по делу Трайчо Костова, которому посмертно присвоили звание Героя.
Иное положение сложилось в Польше. Ставленник Сталина в этой стране Болеслав Берут, ответственный за многие злоупотребления, умер в марте 1956 года. В Польше в это время уже шли бурные политические дискуссии, порождённые XX съездом. Хрущёв прилетел в Варшаву на похороны Берута, но неожиданно остался ещё на несколько дней, чтобы принять участие в VI пленуме ПОРП. Более того, Хрущёв открыл этот пленум большой речью, в которой повторил основные положения своего доклада на XX съезде КПСС. Во время перерывов он довольно свободно беседовал с ведущими членами ЦК ПОРП и с её новым Первым секретарём ЦК Э. Охабом. Однако новое польское руководство не смогло сохранить контроль в стране. Рабочие повсюду выражали открыто своё недовольство. Крайне напряжённое положение сложилось в Лодзи, в Силезии, конфликты множились, и их не успевали даже рассматривать на Политбюро. Наиболее крупные демонстрации произошли в Познани, и положение в городе и округе вышло из-под контроля. Демонстранты открыли местную тюрьму, чтобы освободить своих ранее арестованных делегатов, но по версии властей при этом на свободу вышло также много уголовников. Растерявшееся познаньское руководство отдало приказ стрелять, и по рабочим демонстрациям открыли огонь из пулемётов. Расстрел рабочих в Познани потряс страну и ещё более обострил положение. Непрерывно заседало Политбюро. Шли переговоры об обновлении руководства ПОРП и возвращении В. Гомулки к политической жизни в стране. В июле состоялся VII пленум ЦК ПОРП, который исключил из ЦК наиболее одиозных руководителей и избрал в состав Политбюро новых, более популярных деятелей партии, среди которых был и Эдвард Герек. Из заключения вышли В. Гомулка, М. Спыкальский и многие другие партийные и общественные деятели, а обвинения, предъявленные им ещё в 1949 году, были признаны необоснованными. Но политическое положение в стране продолжало обостряться. Не было единства внутри ПОРП, быстро активизировались и политические противники ПОРП. Требование о возвращении В. Гомулки к власти становилось требованием большинства нации. Противиться ему было бы неразумным, и в октябре 1956 годав Польше собрался новый пленум ПОРП, который кооптировал Гомулку и некоторых из его соратников в состав ЦК. Это известие крайне обеспокоило руководителей ЦК КПСС.
Для понимания поведения Хрущёва в дни польского, а также венгерского кризисов важно иметь в виду, что в 1956 году и в Президиуме ЦК КПСС, и за его пределами уже начала складываться оппозиция Хрущёву, которая стремилась использовать любую его оплошность или неудачу. Хрущёв не мог ещё решать многие вопросы единолично и игнорировать давление, которое оказывали на него наиболее консервативные члены партийного руководства. Эти очень влиятельные люди связывали кризис в Польше и Венгрии с «секретным» докладом Хрущёва, который, по их мнению, и нанёс громадный ущерб мировому коммунистическому движению и ведущему положению СССР. Оппозиция. Хрущёву явно находила поддержку и среди китайских лидеров. К тому же и сам Хрущёв был глубоко убеждён, что социалистический лагерь не может потерять Польшу и Венгрию по политическим и стратегическим соображениям. Поэтому он развил осенью 1956 года чрезвычайно энергичную деятельность.
Как только в Москве узнали о том, что Гомулка кооптирован в состав ЦК ПОРП и активно участвует в работе пленума, Хрущёв понял, что речь идёт о возвращении Гомулки к власти. Что могло это означать для Польши, где происходили волнения рабочих и распадались и без того немногочисленные колхозы? Что могло это означать и для советско-польских отношений? Хрущёв договорился о немедленном прибытии в Варшаву советской делегации, в состав которой вошли Хрущёв, Микоян, Молотов и Каганович. В спешке ни в Москве, ни в Варшаве не успели предупредить пограничников, и навстречу самолёту Хрущёва поднялись польские истребители. Выяснив, что речь идёт о партийной делегации, они пропустили самолёт.
Н. С. Хрущёв летел в Варшаву без официального приглашения уже во время работы VIII пленума ЦК ПОРП. На аэродроме встречать его срочно выехал Охаб, Гомулка, Циранкевич, Завадский и некоторые другие. Выйдя из самолёта, Никита Сергеевич погрозил кулаком польским руководителям и пошёл сначала здороваться с советскими генералами, которые также прибыли на встречу с Хрущёвым. Охаб осмелился открыто сделать замечание Хрущёву. «В польской столице мы хозяева, — сказал Охаб, — и нечего устраивать представления». Острый спор продолжался и в Бельведере, куда поляки приглашали наиболее дорогих гостей. Вначале беседа была очень острой, и Хрущёв не удержался от некоторых грубостей и угроз, включая и угрозу интервенции. Но постепенно страсти улеглись, и обстановка разрядилась. Польские руководители сумели убедить Хрущёва и всю советскую делегацию, что только быстрая смена руководства ЦК ПОРП, а также широкие уступки польским рабочим, требующим создания рабочих советов на предприятиях, и польским крестьянам, требующим роспуска поспешно созданных колхозов, позволит партии сохранить общий контроль за положением в стране. Речь шла также о расширении в Польше свободы слова, собраний и манифестаций. У советских гостей не было иного выхода, как согласиться на перемены с условием, что Польша останется прочным союзником СССР.
Более драматическим и сложным оказался кризис в Венгрии. Прежнее партийное руководство здесь просто распалось, потеряв доверие народа. Командование армии утратило контроль над вооружёнными силами, а органы безопасности перестали функционировать. К власти пришло правительство Имре Надя, недавно восстановленного в коммунистической партии, но не желавшего идти на компромисс с другими её лидерами. Политическое брожение в стране переросло в национально-демократическую революцию, которая, однако, быстро стала перерождаться в антисоциалистическую. Состав правительства постоянно менялся за счёт включения в него представителей быстро возрождавшихся некоммунистических партий. В Венгрию возвращались десятки тысяч недавних политических эмигрантов, границы страны оказались фактически открыты. По требованию Имре Надя советские войска покинули Будапешт, но остались в Венгрии. Однако правительство не сумело обеспечить контроль за стихийно развёртывающимися событиями. В городе начались убийства недавних работников органов безопасности и расправы над отдельными партийными функционерами. Были разгромлены учреждения коммунистической партии, коммунисты, защищавшие здание горкома партии, погибли.
В апреле 1956 года Н. Хрущёв и Н. Булганин предприняли первый государственный визит в одну из крупных стран Запада — Великобританию. Он не предполагал никакого соглашения, был объявлен визитом доброй воли. До Калининграда Хрущёв и Булганин ехали поездом. После прогулки по городу они перешли на крейсер «Орджоникидзе», который через день бросил якорь у берегов Англии. Хрущёв с интересом знакомился со странoй. Кроме Лондона, он побывал и в других крупных городах. Булганина и Хрущёва приняла королева Елизавета II, несколько раз они встречались с премьером А. Иденом. На одном из обедов, устроенных в честь советских гостей, место рядом с Хрущёвым отвели для Уинстона Черчилля, ещё совсем недавно оставившего пост премьер-министра. Хрущёв и Черчилль оживлённо беседовали друг с другом более полутора часов. Итальянский журналист Доменико Бертоли позднее писал о визите Хрущёва в Англию: «Трижды мне удавалось вблизи увидеть Никиту Сергеевича Хрущёва, который более десяти лет руководил коммунистическим движением и советским миром. Впервые это произошло в Англии в 1956 году. Он был с Булганиным… Низенькие, толстые, одетые причудливым образом в широченнейших брюках и пиджаках, которые казались деформированными, они ходили всегда вместе, внимательно следя за тем, чтобы не обогнать друг друга. На вокзале Виктория премьер-министр Идеи приветствовал их с высоты своей спеси в метр восемьдесят пять. В Оксфорде оба были радостно приняты студентами, хором кричавшими „Пуур олд Джо“ (Бедный старый Coco), намекая на антисталинскую кампанию, которая только началась. Оба русских приветливо улыбались и делали знаки приветствия студентам. Улыбки исчезли с их лиц, когда им было сообщено о содержании стольких криков и аплодисментов. В одном из великолепных зданий университета посетители обнаружили, что бюсты старинных ректоров и знаменитых учёных загримированы так, что походили на тирана, исчезнувшего три года назад, нахмуренного, в усищах и с наградами на груди»[53].
Об одной из встреч с Хрущёвым вспоминал позднее и Чарли Чаплин. В «Автобиографии» этого великого артиста можно прочесть: «В один из наших приездов в Лондон пришло уведомление, что на приёме, который устраивало советское посольство в отеле „Клэридж“, с нами хотели бы встретиться Хрущёв и Булганин. Когда мы прибыли, народу было уже столько, что трудно было войти. С помощью сотрудника посольства стали пробираться сквозь экзальтированную толпу. Вдруг увидели, что с противоположной стороны также пытаются пробиться Хрущёв и Булганин — но потом им, видно, надоело, и они оставили затею переплыть это людское море. Хрущёв, хотя и раздражённый суетой, пытался шутить. Потом стал подвигаться к выходу, и наш сопровождающий вынужден был окликнуть его. Хрущёв от него отмахнулся, видимо, с него было достаточно. И тут сопровождающий закричал: „Чарли Чаплин!“ Булганин и Хрущёв остановились и повернули назад, приветливо улыбаясь. Я был польщён. Нас представили — прямо в этой толкучке. Через переводчика Хрущёв сказал что-то о том, как русские любят мои фильмы, потом нам предложили водки. Мне показалось, что туда высыпали целую перечницу, но Уне понравилось. Нам удалось стать в кружок, и так нас даже сфотографировали. Из-за шума я не мог произнести ни слова.
— Давайте выйдем отсюда, — сказал Хрущёв. Толпа поняла наши намерения, и последовало настоящее сражение. С помощью четырёх человек мы пробирались в небольшую залу. Как только оказались там, Хрущёв и все мы облегчённо — «фью-у» — вздохнули. Я наконец мог собраться с мыслями и начать разговор. Хрущёв только что произнёс великолепную речь о том, что прибыл в Лондон с добрыми намерениями. Это было как луч света, и я сказал ему об этом, сказал, что у миллионов людей во всём мире появляется надежда…
Вскоре ему сообщили, что на приёме присутствует Гарольд Стассен, который просит несколько минут для беседы. Хрущёв повернулся ко мне и пошутил:
— Вы не будете возражать, ведь он — американец.
— Конечно, нет, — рассмеялся я. Потом в дверь протиснулись г-н и г-жа Стассен… Хрущёв извинился, сказал, что отлучится ненадолго, — и отошёл в дальний конец комнаты… Через некоторое время я сообразил, что беседа скоро не закончится, и мы с Уной поднялись. Когда Хрущёв это заметил, он оставил Стассена и подошёл попрощаться. Мы пожали друг другу руки. Стассен быстро отвёл глаза. Он стоял, опершись о стену, и старался смотреть прямо перед собой, как будто это его не касается. Я попрощался со всеми, игнорируя Стассена, что, как мне казалось, выглядело, сообразно обстоятельствам, очень дипломатично…
На следующий вечер Уна и я ужинали в «Савое». Посреди десерта вошли и остановились около нашего столика сэр Уинстон Черчилль и леди Черчилль… Я не видел сэра Уинстона с 1913 года… Но после того как в Лондоне пошли «Огни рампы», со мной связались наши прокатчики из «Юнайтед артистс» и попросили разрешения показать фильм в доме сэра Уинстона. Конечно, я был польщён. Через несколько дней пришла записка с выражением благодарности. Он писал, что получил истинное наслаждение. И теперь сэр Уинстон стоял перед нашим столиком, совсем рядом. — Так, — сказал сэр Уинстон. И в этом «так» послышалось что-то неодобрительное. Я быстро поднялся навстречу, улыбаясь, и представил Уну… Леди Черчилль сказала, что прочла в газетах о моей встрече с Хрущёвым.
— Мы всегда отлично ладили с Хрущёвым, — заметил сэр Уинстон.
Но меня не покидало чувство, что сэр Уинстон погружён в глубокую печаль. Конечно, с 1913 года много воды утекло. Его неукротимая смелость и вдохновенное красноречие спасли Англию, но, по моему мнению, он ничего не достиг своей фултонской речью (воздвигнувшей «железный занавес»), кроме того, что началась «холодная война»[54].
Визит Хрущёва в Англию был омрачён странным эпизодом: подводный пловец Граббе по заданию разведывательной службы пытался обследовать корпус крейсера «Орджоникидзе». Пловец исчез, и его судьба остаётся тайной до настоящего времени.
В мае 1956 года в Москве находилась французская правительственная делегация во главе с премьер-министром Ги-Молле.
Эти встречи не смогли, однако, улучшить отношений между Францией, Англией и СССР. Как раз летом 1956 года Египет, возглавляемый Г. А. Насером, национализировал Суэцкий канал. Акция, поддержанная Советским Союзом, вызвала напряжённость в регионе.
На июнь 1956 года был намечен визит И. Б. Тито в СССР. К тому времени углубились разногласия между Хрущёвым и Молотовым по вопросам внешней политики. Хрущёв внёс в эту область новый стиль, основанный на личных контактах глав государств. Молотов не сопровождал Хрущёва и Булганина в поездках в Индию, Югославию, Англию, он не ездил даже на встречу глав государств, состоявшуюся в Женеве, где присутствовали министры иностранных дел западных государств. Он сдержанно относился к слишком тесному сближению с Югославией. Такая ситуация не могла продолжаться долго. Не случайно поэтому, что в тот самый день, когда Тито пересёк границу Украины, в газетах появилось сообщение о том, что Молотов освобождён от обязанностей министра иностранных дел СССР. На этот пост назначался недавний редактор «Правды» Д. Т. Шепилов. Молотов остался заместителем Председателя Совета Министров СССР.
И. Б. Тито торжественно встречали в Москве. Сотни тысяч москвичей вышли на улицы, чтобы приветствовать Хрущёва, Булганина и Тито. Обычно после переговоров в Москве лидеры иностранных государств отправлялись в поездку по стране в сопровождении советских официальных лиц. Чтобы продемонстрировать особое внимание к гостю, в данную поездку с Тито отправился сам Хрущёв. После возвращения в Москву Тито и Хрущёв подписали Коммюнике о возобновлении отношений между Союзом коммунистов Югославии и КПСС.
Весной и летом 1956 года Москва встречала руководителей Кореи во главе с Ким Ирсеном, руководителей Камбоджи во главе с Нородомом Сиануком, шаха Ирана Реза Пехлеви, премьера ГДР Отто Гротеволя, генерального секретаря ООН Дага Хаммершельда. Особенно торжественно встречали в Москве президента Индонезии и героя борьбы за национальное освобождение этой страны — Сукарно.
Осень 1956 года была тревожной.
Разоблачение Сталина на XX съезде вызвало кризис в некоторых странах народной демократии. Сравнительно легко он протекал в Болгарии. Новое руководство Болгарии во главе с Тодором Живковым освободило всех политзаключённых, реабилитировало незаслуженно осуждённых и во многих случаях расстрелянных коммунистов, объявило незаконным фальсифицированный судебный процесс по делу Трайчо Костова, которому посмертно присвоили звание Героя.
Иное положение сложилось в Польше. Ставленник Сталина в этой стране Болеслав Берут, ответственный за многие злоупотребления, умер в марте 1956 года. В Польше в это время уже шли бурные политические дискуссии, порождённые XX съездом. Хрущёв прилетел в Варшаву на похороны Берута, но неожиданно остался ещё на несколько дней, чтобы принять участие в VI пленуме ПОРП. Более того, Хрущёв открыл этот пленум большой речью, в которой повторил основные положения своего доклада на XX съезде КПСС. Во время перерывов он довольно свободно беседовал с ведущими членами ЦК ПОРП и с её новым Первым секретарём ЦК Э. Охабом. Однако новое польское руководство не смогло сохранить контроль в стране. Рабочие повсюду выражали открыто своё недовольство. Крайне напряжённое положение сложилось в Лодзи, в Силезии, конфликты множились, и их не успевали даже рассматривать на Политбюро. Наиболее крупные демонстрации произошли в Познани, и положение в городе и округе вышло из-под контроля. Демонстранты открыли местную тюрьму, чтобы освободить своих ранее арестованных делегатов, но по версии властей при этом на свободу вышло также много уголовников. Растерявшееся познаньское руководство отдало приказ стрелять, и по рабочим демонстрациям открыли огонь из пулемётов. Расстрел рабочих в Познани потряс страну и ещё более обострил положение. Непрерывно заседало Политбюро. Шли переговоры об обновлении руководства ПОРП и возвращении В. Гомулки к политической жизни в стране. В июле состоялся VII пленум ЦК ПОРП, который исключил из ЦК наиболее одиозных руководителей и избрал в состав Политбюро новых, более популярных деятелей партии, среди которых был и Эдвард Герек. Из заключения вышли В. Гомулка, М. Спыкальский и многие другие партийные и общественные деятели, а обвинения, предъявленные им ещё в 1949 году, были признаны необоснованными. Но политическое положение в стране продолжало обостряться. Не было единства внутри ПОРП, быстро активизировались и политические противники ПОРП. Требование о возвращении В. Гомулки к власти становилось требованием большинства нации. Противиться ему было бы неразумным, и в октябре 1956 годав Польше собрался новый пленум ПОРП, который кооптировал Гомулку и некоторых из его соратников в состав ЦК. Это известие крайне обеспокоило руководителей ЦК КПСС.
Для понимания поведения Хрущёва в дни польского, а также венгерского кризисов важно иметь в виду, что в 1956 году и в Президиуме ЦК КПСС, и за его пределами уже начала складываться оппозиция Хрущёву, которая стремилась использовать любую его оплошность или неудачу. Хрущёв не мог ещё решать многие вопросы единолично и игнорировать давление, которое оказывали на него наиболее консервативные члены партийного руководства. Эти очень влиятельные люди связывали кризис в Польше и Венгрии с «секретным» докладом Хрущёва, который, по их мнению, и нанёс громадный ущерб мировому коммунистическому движению и ведущему положению СССР. Оппозиция. Хрущёву явно находила поддержку и среди китайских лидеров. К тому же и сам Хрущёв был глубоко убеждён, что социалистический лагерь не может потерять Польшу и Венгрию по политическим и стратегическим соображениям. Поэтому он развил осенью 1956 года чрезвычайно энергичную деятельность.
Как только в Москве узнали о том, что Гомулка кооптирован в состав ЦК ПОРП и активно участвует в работе пленума, Хрущёв понял, что речь идёт о возвращении Гомулки к власти. Что могло это означать для Польши, где происходили волнения рабочих и распадались и без того немногочисленные колхозы? Что могло это означать и для советско-польских отношений? Хрущёв договорился о немедленном прибытии в Варшаву советской делегации, в состав которой вошли Хрущёв, Микоян, Молотов и Каганович. В спешке ни в Москве, ни в Варшаве не успели предупредить пограничников, и навстречу самолёту Хрущёва поднялись польские истребители. Выяснив, что речь идёт о партийной делегации, они пропустили самолёт.
Н. С. Хрущёв летел в Варшаву без официального приглашения уже во время работы VIII пленума ЦК ПОРП. На аэродроме встречать его срочно выехал Охаб, Гомулка, Циранкевич, Завадский и некоторые другие. Выйдя из самолёта, Никита Сергеевич погрозил кулаком польским руководителям и пошёл сначала здороваться с советскими генералами, которые также прибыли на встречу с Хрущёвым. Охаб осмелился открыто сделать замечание Хрущёву. «В польской столице мы хозяева, — сказал Охаб, — и нечего устраивать представления». Острый спор продолжался и в Бельведере, куда поляки приглашали наиболее дорогих гостей. Вначале беседа была очень острой, и Хрущёв не удержался от некоторых грубостей и угроз, включая и угрозу интервенции. Но постепенно страсти улеглись, и обстановка разрядилась. Польские руководители сумели убедить Хрущёва и всю советскую делегацию, что только быстрая смена руководства ЦК ПОРП, а также широкие уступки польским рабочим, требующим создания рабочих советов на предприятиях, и польским крестьянам, требующим роспуска поспешно созданных колхозов, позволит партии сохранить общий контроль за положением в стране. Речь шла также о расширении в Польше свободы слова, собраний и манифестаций. У советских гостей не было иного выхода, как согласиться на перемены с условием, что Польша останется прочным союзником СССР.
Более драматическим и сложным оказался кризис в Венгрии. Прежнее партийное руководство здесь просто распалось, потеряв доверие народа. Командование армии утратило контроль над вооружёнными силами, а органы безопасности перестали функционировать. К власти пришло правительство Имре Надя, недавно восстановленного в коммунистической партии, но не желавшего идти на компромисс с другими её лидерами. Политическое брожение в стране переросло в национально-демократическую революцию, которая, однако, быстро стала перерождаться в антисоциалистическую. Состав правительства постоянно менялся за счёт включения в него представителей быстро возрождавшихся некоммунистических партий. В Венгрию возвращались десятки тысяч недавних политических эмигрантов, границы страны оказались фактически открыты. По требованию Имре Надя советские войска покинули Будапешт, но остались в Венгрии. Однако правительство не сумело обеспечить контроль за стихийно развёртывающимися событиями. В городе начались убийства недавних работников органов безопасности и расправы над отдельными партийными функционерами. Были разгромлены учреждения коммунистической партии, коммунисты, защищавшие здание горкома партии, погибли.