Меньшов Виктор. Купи себе Манхэттен (= Бабки на бочку)

   - Ах ты ж, байстрюк проклятый! Трам-там-тарарам-блям-блям... и все такое прочее, что в литературе обычно заменяется многоточием.
   - Я ж в том тазе варенью варю! А ты дерьмо таскать в нем вздумал! Вы чо, москвичи, все такие головой слабые?! - вопила она, сотрясая забор.
   Димка и Манхэттен, пригибая головы, мелкой рысью рванули к стоявшей во дворе колонке, поставили таз и включил воду, под тугой струей которой стал яростно оттирать лицо Димка, поливаемый из-за забора бранью соседки, и сам что-то наподобие этого отпускающий в адрес Манхэттена.
   А тот, отыскав какую-то тряпку, усердно тер ею пакет. Потом, стараясь не прикасаться к нему, развязал шпагат, и развернул при помощи какого-то сучочка, клеенку. Под клеенкой оказался довольно чистый брезент, Манхэттен выхватил пакет из брезента и припустил в дом, оставляя Димку один на один с соседкой, выяснять отношения.
   Закончилось это тем, что Димка купил у соседки злополучный таз за двести пятьдесят тысяч.
   - Многовато будет, - проворчал он, услышав требуемую сумму из уст разгневанной дамы.
   - А ты знаешь, почем сейчас цветные металлы? - зловещим шепотом спросила она.
   - Нет, - так же шепотом ответил, сраженный таким аргументом Димка.
   - Ну вот, - завершила свою мысль соседка.
   - Понял, - кивнул головой после некоторой паузы Дима и пошел в дом за деньгами.
   - За что столько денег?! - возмутился Манхэттен, узнав про сумму, требуемую соседкой за осквернение её таза.
   - А ты знаешь, почем сегодня цветные металлы? - спросил его Димка металлическим голосом.
   - Нет, - ответил честный Манхэттен. - Да я разве против? Плати.
   Пока Димка рассчитывался с соседкой, Манхэттен, соблюдая все меры предосторожности, разворачивал брезент. Под ним уже виднелись полиэтиленовое покрытие, судя по всему, ещё одна упаковка предусмотрительного Хлюста. Но тут я крикнул ему:
   - Стой! Ничего не трогай!
   Я заметил тоненький блеск. Подошел, отодвинул Манхэттена в сторону и стал внимательно осматривать пакет. Беспокойство мое было ненапрасным: от брезентовой упаковки тянулся тоненький сталистый проводок к двум гранатам Ф-1, завернутым в полиэтилен между пачками баксов. Не хотел Хлюст расставаться со своими деньгами. Ох, как не хотел!
   Я без труда обезвредил это нехитрое, но весьма опасное взрывное устройство. В пакете оказались пачки денег в валюте и часть упаковок нашими пятисоттысячными купюрами, которые я видел впервые. Сумма была более чем изрядная. За такие деньги не только штырь в задницу могли загнать, а и шкуру снять с живого.
   Мы все-таки впутались в скверную историю. Впрочем, мы уже и без этого вляпались по самую шею, дальше просто вроде бы и некуда. Так что вступал в силу принцип: семь бед - один ответ. Тем более, что в сумме с нашими накоплениями и с деньгами, которые мы взяли у Кота, у нас появились шансы прожить остаток дней без забот и печалей о завтрашнем дне.
   И прожить нескучно.
   Вернулся все ещё ворчащий на Манхэттена Димка. Когда он увидел такую кучу денег, то только свистнул.
   - Теперь надо рвать поскорее в Москву, забирать мое семейство и мотать куда-нибудь подальше, в теплые края, к морю. Купим себе домишки, будем ловить рыбку, ходить друг к другу в гости, женим Манхэттена и тебя, Колюха, и постараемся до самой старости ничего этого не вспоминать.
   - Твоими устами... - отозвался я.
   - Пожрать бы, - заскулил Манхэттен.
   - Готовь! - отозвался с радостью Димка.
   - Ты как на это смотришь, Николай? - спросил Манхэттен. - Я бы мигом чего сварганил. А то мы уже сколько не ели. И когда ещё придется.
   Я подумал и согласился.
   - Только по-быстрому! - предупредил я Манхэттена. - Нам тут рассиживаться не с руки.
   Манхэттен рванул на кухню, а мы с Димкой стали упаковывать деньги и самые необходимые вещи.
   Конечно, если бы не все эти последние сумасшедшие передряги, я бы ни за что не согласился задерживаться в доме ни на минуту. Сколько раз я зарекался идти на поводу у собственной лени, обещал себе больше не поддаваться слабостям. Но слаб человек. И эта слабость сослужила нам дурную службу. Только мы покончили с легким обедом и собирались уже покинуть дом, как в ворота к нам постучали. Манхэттен метнулся к окну, припав взглядом к щелочке между ставнями, и тут же замахал нам отчаянно руками, чтобы мы не дышали.
   Отскочив на цыпочках от окна, он приблизился к нам и прошептал, побледнев с лица:
   - Там менты.
   - Ну все, приплыли, - шепнул Димка.
   - Без паники! - так же шепотом прикрикнул я. - Попробуем прорваться.
   Димка посмотрел на меня, как на сумасшедшего:
   - Ты чего, по ментам стрелять собрался?! Да нас тут как бешеных собак перестреляют.
   Я и сам понимал, что сморозил глупость, сопел и старался что-то придумать. Стук между тем прекратился. Я подбежал к окну и сам выглянул в щелочку. Два милиционера стояли напротив соседских ворот и стучали в калитку. Вышел хозяин. Менты спросили у него:
   - Напротив вас кто проживает?
   - Напротив? - переспросил хозяин. - Напротив москвичи обретаются, у соседа дом сняли, шкурки скупают.
   - А где они сейчас?
   - Да надысь туточки были. А там кто его знает. Наверное, на базар подались.
   - А мы могли бы побеседовать с вами? Мы проводим опрос всех жителей, кто что видел, что слышал. Вы же в курсе последних событий?
   - Это каких таких? - насторожился сосед.
   - Вы нам разрешите войти, мы в доме и поговорим.
   Они прошли во двор, сосед запер ворота, отгоняя собаку, а я облегченно вздохнул. Но сидеть нам пришлось до самого позднего вечера. Милиционеры несколько раз возвращались к нашему дому, стучали в ворота. Они поговорили с соседкой, которая давала нам таз. Та начала рассказывать, как мы взяли у неё настоящий медный таз, чтобы из сортира дерьмо вычерпывать... Милиционеры попятились и махнув на неё рукой, отправились дальше по дворам.
   Так и просидели мы в доме до позднего вечера. Закончив обход, милиционеры ещё раз подошли к нашему дому, потоптались, и ушли, очевидно решив, что надо доложить начальству, сами пускай разбираются.
   От такой перспективы мне стало не очень-то весело. Мы уже собрались было ломануть побыстрее, пока не вернулись менты, но у ворот нас остановил какой-то шорох на заднем дворе.
   Димка метнулся вдоль стены и вернулся через пару минут, ведя перед собой соседа, который давал нам багор. Сосед испуганно косился на пистолет в руке Димки, мелко крестился, икал и никак не мог совладать с собой.
   - Ты зачем его сюда ведешь?! - зашипел я на Димку.
   - Сам меня послал посмотреть! - огрызнулся он. - А я нос к носу с этим хмырем столкнулся. Ты чего, куркуль, по двору чужому шастаешь?
   - Я эт-ть, думал, что вас нету, - икнул сосед, - зашел, дай думаю, возьму у соседа грабли. Он у меня прошлый год как взял, так и не вертает, говорит, что это его, а у него своих и не было никогда, он всегда у меня брал...
   - Вот придурок! Вот придурок! - в бессильной ярости сжимал я кулаки, не зная, что делать с этим горе-хозяином.
   На улице было уже достаточно темно. Мы решили завести его в дом, чтобы не ворочаться на улице. Свет мы не зажигали, и сосед врезался во что-то в коридоре. Раздался металлический грохот, он с перепугу завопил, кто-то зажал ему рот, заталкивая в комнаты.
   - Ты чего орешь? - зло прошипел я, ткнув его чувствительно в бок кулаком.
   - Я думал, что меня кто-то корытом лупит, - оправдывался мужик.
   - Это скорее ты корыто ударил, - поправил его Манхэттен.
   Мы усадили соседа на кровать, оставили рядом с ним Манхэттена, присмотреть, а сами с Димкой вышли на кухню, решить, что делать дальше.
   Мы вертели так и так, перебрав, наверное, сотню вариантов. Оставить его в доме, связав и заткнув рот, а кто знает, когда в дом кто-то решится зайти? Отпустить? Он тут же вызовет милицию, и мы даже из города не успеем выбраться.
   Мы с Димкой, так ничего и не придумав, как ни старались, вернулись в комнату.
   - Ну и чего решили? - спросил Манхэттен, которому наскучило сидеть в темноте с молчащим и только громко икавшим соседом.
   - Пристрелить его, да и все дела, - мрачно пошутил Димка.
   И тут к икоте соседа присоединилось такое утробное урчание живота, что Манхэттен забеспокоился:
   - Эй, эй, мужик! Ты потише! Здесь ванны нет, не вздумай в штаны наложить! Он шутит!
   - Ты что, Димыч, сдурел? - подхватил и я. - У человека может инфаркт случиться. И что нам прикажешь с тобой делать, сосед?
   - Отпустите вы меня, - чуть не плача взмолился не на шутку перепуганный происходящим мужик.
   - Жена знает, куда ты пошел? - спросил я его.
   - Нет, её и дома нет, - стуча зубами, ответил он. - Она к куме ушла, может, там и переночует.
   - А тебя чего же дома оставила? - удивился Димка.
   - А я пьяный нехороший, - вздохнул горестно сосед. - Вот она меня и не берет.
   - Ладно, - решил я. - Если не придет твоя половина к полуночи, мы к тебе домой пойдем, заночуем у тебя, к нам могут менты наведаться, а утром ты нам поможешь из города выбраться, понял?
   - Да как я помогу? - удивился сосед. - Я что, милиционер, или ещё кто?
   - Ты - местный житель. Тебя каждая собака в городе знает. Работаешь ты на птицеферме, которая за городом, так?
   - Ну так, - не понимая, к чему я веду, подтвердил сосед.
   - Ты на работу каждый день ездишь на своем "Москвиче"?
   - А как же! - даже обиделся сосед. - Почти тридцать лет без единого прогула.
   - Вот ты нас и вывезешь, - спокойно пояснил я. - Тебя все гаишники знают, вся милиция. Кто тебя проверять будет?
   - Ну да, а если бы...
   - А если бы у бабушки кое-что было, она бы дедушкой была, - отрезал я, заканчивая бесполезную дискуссию.
   Мы ещё посидели, напряженно всматриваясь в темноту за окнами, ожидая наряда милиции, но ничего подобного не произошло, и мы в начале первого ночи перелезли к соседу через забор, и осторожно пробрались в дом, тут же попадав на кровати. Димка остался сторожить первым.
   Мы уже почти провалились в сон, когда сосед спросил:
   - Эй! Москвичи! Шкурники!
   - Сам ты шкурник! - тут же обидчиво отреагировал Манхэттен.
   - Эт почему это мы шкурники?
   - А кто же вы? Шкурки покупаете? Значит, шкурники.
   - Сам ты шкурник, - проворчал, успокаиваясь и не зная, что возразить такой чапаевской формулировке, Манхэттен.
   - Так вы того, вы хотя бы заплатите? - спросил, тяжело вздохнув сосед.
   - Во мужик! Во куркуль! - восхитился Манхэттен.
   - А чего? Весь в тебя, - подхватил Дима.
   - А может, ты нам заплатишь? - спросил я соседа, весьма разозленный тем, что мне не дают поспать.
   - Это за что это?
   - Это за то это, хотя бы, чтобы мы тебя не пристрелили. Как ты думаешь, стоит за это заплатить?
   - Ну-у-у, - протянул сосед, несколько расстроено. - Это вам совсем и ни к чему даже вовсе. А вот за мои неудобства всякие да за то, что я вас из города вывезу, как?
   - А что - как? - разозлился я уже не на шутку. - Ты сперва вывези, тогда поговорим. Ишь ты, то едва в штаны не навалил, а то уже и вымогательством занялся. Плати ему. Я тебе заплачу!
   - Да спи ты, Коля, - усмехнулся Димка. - Заплатим, чего там. Мужика тоже понять надо. Он, можно сказать, пострадавший.
   - Через свою жадность он пострадавший, - зло огрызнулся я, укладываясь поудобнее. - А если ещё хотя бы одно слово скажет, будет больше пострадавшим.
   Сосед замолчал, только сердитое сопение указывало на то, что он не спит.
   - Слышь, сосед, - позвал я его.
   - Чего надо? - не сразу, но все же ответил он.
   - Спи ты, мудрец, заплатим мы тебе, успокойся. Как тебя хотя бы зовут?
   - Зовут-то? Василий меня зовут, - рассеянно ответил он. - А вправду заплатите?
   - Вправду. Спи!
   И мы заснули. И не знали мы, не гадали, что на нашу тихую улочку входила в это время беда. Загулявшаяся парочка приближалась к нашему дому. И не надо бы им было сюда ходить. Но не зря в народе говорят: пришла беда отворяй ворота. Одна беда другую притягивает. Парочка была совсем молоденькая. Лет шестнадцати-семнадцати. Парнишка накинул на плечи девушке свой пиджак. Они устали, нацеловались до опухших губ и до звенящей дури в голове, шли слегка пьяные от тепла, любви и поцелуев. Напротив дома, в котором мы спали, они остановились. Пиджак соскользнул с плеч девушки. Парнишка поднял пиджак, накинул ей на плечи, хотел поцеловать, но девушка слегка отстранилась и загляделась на белое цветение абрикоса во дворе, по соседству с нами.
   - Смотри, какие замечательные цветики!
   - Сейчас достану! - воскликнул парнишка и, не долго думая, махнул через забор.
   Девушка хотела остановить его, но было уже поздно, а кричать она не решилась, только махала рукой на парнишку, призывая его вернуться обратно. Но тот тоже только отмахнулся от её призыва.
   Он стоял во дворе чужого дома, всматриваясь в высокое дерево. Абрикос был старый, могучий. Парнишка раздумывал, как на него забраться, чтобы сломать веточку для своей девушки. И тут он увидел слегка приоткрытую дверь времянки.
   Он решил открыть дверь пошире, залезть на нее, оттуда на крышку времянки, а там и ветки уже под рукой. Вдруг за спиной у него скрипнула дверь, и чей-то голос хрипло приказал:
   - А ну, руки вверх, стрелять буду!
   Это хозяин дома выглянул во двор, разбуженный чуткой женой, услышавшей за окном шорох. Глянул хозяин: кто-то во времянку лезет, а там у него стоял мотоцикл. Прошлый год у него уже крали из времянки мопед, а чуть позже велосипед. Вот он и подумал, что это все тот же вор у него шурует.
   Схватил хозяин со стенки ружье, бросился к шкафу, в темноте загнал в стволы два патрона и выскочил в белье на крыльцо.
   Когда он гаркнул, велев предполагаемому вору поднять руки, то неизвестно, кто из них был больше напуган, парнишка, который увидел ружье и никак не предполагал, что его озорство может обернуться смертельным риском, или герой поневоле, оказавшийся ночью один на один с обнаглевшим грабителем.
   Закончилось все это трагически. Парнишка метнулся к забору, а хозяин дома, которому показалось, что тот бросается на него, нажал на курки. Грохнул выстрел, заряд картечи попал парнишке в бедро, перебив артерию. Он упал и закричал от испуга и боли, за забором заголосила девушка. Хозяин бросился в дом, вызывать "скорую помощь", а в улочку уже въезжала машина ПМГ, с врубленной мигалкой. Мы, выскочив на выстрелы, кинулись обратно в дом, моля Бога о том, чтобы нас не заметили.
   Через пять минут, не более, ночная улочка казалась разворошенным муравейником. Приехала бригада "скорой" и увезла парнишку в больницу, на улицу высыпали соседи и соседки, нагрянули ещё машины с милицией. Мы затаились, понимая, что нас ждут крупные неприятности. Но все же надеялись, что пронесет.
   Не пронесло. Вскоре, как мы и ожидали и чего боялись, милиция предложила всем разойтись по дворам и отправилась опрашивать всех соседей, как потенциальных свидетелей. Постучали они и в дом, который мы снимали. Им сказали, что там никого нет, что приходили уже днем из милиции, стучали. Стали стучать в дом, где мы сидели, постучали, хотели уже ходить, так бы, может, все и кончилось, но вывернулся откуда-то пацаненок, который заявил:
   - Дяденьки милиция, там кто-то есть в доме, я как выскочил на крыльцо, когда стрельнули, глядь, а там в дом дядьки уходят с автоматами.
   - Да замолчи ты, чертенок! - озлился на него отец, отвесив мальцу подзатыльник. - Откуда у нашего соседа автомат? Да и живут они с женой вдвоем, никаких там мужиков быть не может.
   - А где же хозяева? - усомнился один из милиционеров.
   - Да кто ж их знает, - развел руками мужик. - Может, в гостях где.
   Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не подъехали ещё две милицейские машины. Они остановились возле дома, которой мы снимали. Из машин высыпали вооруженные автоматами милиционеры в бронежилетах и несколько человек в офицерской форме.
   Среди них выделялась женщина. Я с ужасом узнал капитана Павлову. Значит, вышли на наш след. Мы слышали, как подъехавшие быстро выяснили, что здесь произошло. Павлова спросила, не этот ли дом снимали москвичи, которые скупали шкурки? Ей ответили утвердительно. Ей также доложили, что нечто странное происходит в доме по соседству: там вроде бы видели людей с автоматами. На крыше подъехавшего микроавтобуса включили мощный прожектор, обшарили лучом двор, который мы снимали. Затем несколько милиционеров перемахнули через забор, а остальные засели за машинами и воротами соседних домов, ощетинясь оружием. Милиционеры быстро обшарили дом, сарай и времянку, нашли оставленные нами обрезы и пистолеты, чем вызвали большое оживление. В это время к дому нашего пленника подъехал рыжий "жигуленок". Из машины вышли две тетки и мужичок, который был изрядно навеселе и резко поскучнел при виде такого изобилия милиции.
   - Это же Натуся, женка моя! - обрадованно едва не полез в окно Василий.
   Димка сдавил ему сзади шею и отвел на кровать.
   - Сиди и не рыпайся! - пригрозил он ему. - Зашумишь - нас всех тут перестреляют.
   А разговор на улице шел горячий. Натуся махала могучими руками, отпихивая щупленьких ментов, которые старались оттащить её от ворот дома.
   - Ты чо меня хватаешь?! - орала она на молоденького милиционера, не знающего куда деться от стыда. - Ты чо меня хватаешь?! Я те чо, девка дворовая?! Справились, понимаешь, со слабой женщиной!
   Тут она повела могучими плечами, и оба милиционера отскочили от нее, как горох от стенки.
   - У меня там муж, промежду прочим, дома оставленный для сохранения! И дом мой! Почему не пускаете?! Васька-а-а! А ну, открывай, бисова детина! Ты чего не выходишь?!
   И она так ахнула кулаком по воротам, что даже забор заметно покосился. Мы встревожено переглянулись. Чего-чего, а этого мы никак не ожидали.
   - Железная баба! - покачал головой Манхэттен. - Эта слона на скаку остановит. Что делать будем?
   Я пожал плечами, сам не зная, что предпринять, на что решиться. Манхэттен приплясывал рядом и тихо ругался в отчаянии, что мы так нелепо погорели.
   - Зачем, зачем мы остались?! - кусал он костяшки пальцев.
   - Не чавкай, лапу себе отгрызешь, - проворчал Димка. - Чего думать о том, что уже сделали? Надо думать, что дальше делать. Как выкручиваться.
   Манхэттен хотел ему что-то сказать, но тут на улице раздался истошный крик:
   - Стоять! Стоять! Куда?! Там могут быть бандиты!
   Я выглянул в окно: Натуся, рванув своей могучей дланью створку ворот, сорвала засов, и бросилась во двор. За нею, пытаясь её удержать, кинулся милиционер, за ним уже бежали другие, щелкая затворами автоматов.
   Раздумывать было некогда. Я выскочил на крыльцо и веером дал длинную очередь над головами, отчего все, включая Натусю и милиционеров, от неожиданности инстинктивно присели. Натуся даже голову прикрыла подолом, обнажив свои могучие белые ноги в коротких чулках.
   - Все назад! - заорал я. - В доме заложник! Один выстрел - и он будет убит! Всем отойти!
   Я пошарил глазами, увидел над улицей большой орех, могучий и высокий, с развесистой кроной, и ударил в самую гущу из автомата. На плечи и головы милиции посыпались труха, листья, ветки. Это заставило их отступить, пригибаясь.
   - Не стрелять! В доме заложник! Всем отойти! - командовала в мегафон капитан Павлова своими растерявшимися сотрудниками.
   Милиционеры отошли, отбежали, присели за машинами, укрылись за заборами соседних домов.
   А Натуся, как только стрельба прекратилась, поднялась и пошла вперед, оправляя длинную юбку и выставив перед собой весьма увесистые кулаки, что-то грозно бормоча и нехорошо сверкая глазами.
   Я попятился перед этой надвигающейся грозой и юркнул в дом, она рванула за мной следом. Я ворвался вихрем в комнату и, схватив с дивана её мужа Васю, метнул его ей навстречу, прямо в могучие объятия этой женщины-воительницы.
   Она прижала его к своей необъятной груди, погладила по реденьким волосикам, потом отстранила на расстояние вытянутой руки, посмотрела на него пристально и спросила:
   - Василий, а што это тут за мушшины?
   - Натуся, это гости. Соседи. Москвичи. Ты же их видала...
   - Да всех я вас, мужиков, пьяниц и коблов, видала. Куда баб позапрятали?
   И она слегка тряхнула его за руку, отчего мне показалось, что сейчас из него вывалится весь скелет. Но Василий оказался мужиком жилистым и выдержал. Она шагнула ко мне, и я невольно попятился. Я не был настолько уверен в себе, чтобы разрешить ей дергать меня за руки.
   - Натуся, - стараясь говорить грозно, произнес я. - Мы взяли твоего мужа в заложники.
   - И тебя мы тоже объявляем заложницей, - выступил вперед Манхэттен.
   Это он зря, это он явно погорячился. Натуся оставила в покое своего мужа и сграбастала в охапку не успевшего отскочить Манхэттена.
   - Заложницей, говоришь? - спросила она, положив Манхэттену на плечи свои большие, как две сковороды, руки. - Ты чего сутулишься? Ты смотри мне в глазы. И чего ты гримасы корчишь? Вот и все вы, московские, какие-то придуркнутые.
   - Пошшш, пушшш, - пытался что-то сказать, сдавленный её железными пальцами Манхэттен.
   - Вот-вот, кроме пшиканья ничего и сказать не умеете. Один пшик в вас, московских. Потому у вас и бабы такие ледащие. Заложницей он меня берет! Тоже мне, султан какой. Ты поперва свою бабу обслужи как надо, а то ему ещё и заложницу давай.
   - Это наложницу обслуживают, а не заложницу, - попытался пояснить разницу Манхэттен.
   - Тю на тебя! Наложницу. Я тебе так наложу, что ты полные штаны у меня наложишь.
   Манхэттен в её руках как-то весь посинел и стал похож на охлажденного цыпленка, передержанного в витрине сельпо. Ручки и ножки его мотались, словно весь он был на шарнирах.
   - Слышь, Натуся, - робко вступился Вася, отойдя на некоторое расстояние. - Оне это, оне нам заплотют.
   - Это как? - живо заинтересовалась Натуся, тут же выпустив Манхэттена, который поспешил отойти от неё подальше.
   - Ну известно как, - пояснил муж, - деньгами.
   - Брешет? - спросила она меня, прищурясь.
   - Да нет, почему? - спросил я.
   - Я знаю, почему он брешет? - развела Натуся руками. - Он всегда брешет.
   - Я хотел сказать, что он правду говорит, - остановил я её начавшееся наступление на мужа. - Мы действительно заплатим за все неудобства. За то, что мы вашего мужа в заложники забрали.
   - Да не, чего там, - вдруг подобрела она. - Какие там неудобства? Ежели за деньги, берите. А сколь платят-то?
   Это она уже спросила у мужа.
   - Не сказали ишшо, - ответил он, ежась.
   - Брешет? - опять повернулась она ко мне.
   - Да почему брешет? - устало возмутился я. - Мы просто ещё не говорили о сумме.
   - Так чего ж вы? Говорите да забирайте его. Только по голове не бейте. Он головой слаб у меня. Я ему, бывает, забудусь, дам по черепушке, а он сразу носом в тарелку и кровя из носа. Шейка у него какая-то недержачая.
   - А зачем вы его бьете? - опасливо поинтересовался Манхэттен.
   - Да я не бью, - махнула на него ладонью Натуся. - Это ж рази я бью? Ежли я вдарю, у него голова в супу будет. Это тольки подзатыльник дам для воспитания. Это ж не бью.
   В это время за воротами послышалась какая-то возня, и раздался металлический голос мегафона:
   - Граждане! Предлагаю бросить оружие, отпустить заложников и выйти по одному с поднятыми вверх руками! С вами говорит капитан Павлова, вы ввязываетесь в опасные игры. Обещаю беспристрастное разбирательство и гарантирую отправку в Москву для дальнейшего дознания. Если на вас нет вины - сдавайтесь! Я гарантирую вам неприкосновенность!
   "Если на вас нет вины". Как бы не так! Чего-чего, а вины на нас хватало. И вины и крови.
   - Что будем делать? - спросил я у ребят, а про себя подумал, что этот вопрос мы в последнее время только и задаем один другому.
   - Уходить надо, - отрезал Димка.
   - Эх, черт! В кои веки подфартило с деньгами, - уныло вздохнул Манхэттен.
   - А вы сколь заплатите-то? - спросила, облизав губы, Натуся.
   - А сколько ты просишь? - рассеянно ответил я вопросом на вопрос.
   - А за что? - осторожно ответила она тем же.
   Опытная торговка, сразу видно. Здесь все через рынок прошли. Натуральное хозяйство диктует свои условия.
   - Ну как за что? - сделал я удивленное лицо. - За беспокойство. За то, что мы вас используем как заложников.
   - Ну это надо подумать, - замялась она.
   - А чего там думать? - оседлал своего любимого конька Манхэттен.
   - Назначай свою цену и будем торговаться.
   - Только они ещё хотели, чтобы я их из города вывез, - поспешил добавить Вася.
   - Как же ты их теперь вывезешь? - поскучнела его супруга.
   - А че? - вылупился на неё Вася. - В "Москвиче" и вывезу.
   - Теперь уже не вывезешь, - усмехнулся Димка.
   - А сколь заплатите? - хитро спросил Вася.
   - Да говори сам, чего хочешь, некогда тут торговаться, - рассердился уже я.
   - Ладноть, - замахал руками Вася. - Только ежели цифра будет для вас обидной, вы не того.
   - Ну и какая это твоя "обидная" цифра?
   - Пятьсот тышш! - выпалила, не дожидаясь мужа, Натуся.
   - Да ты че?! - замахал руками на неё Вася. - У людев и деньжишш таких, небось, нету. Давайте я вас из города вывезу, но только за двести тышш. Пятьсот, оно, конечно, многовато. Но меньше двухсот никто не возьмется.
   - Можно подумать, вы тут каждый день из города людей тайно вывозите, усмехнулся Димка.
   - Ну и как? - выжидательно заглядывал нам в глаза Вася.
   - А вот так, - сказал ему я. - Если вывезешь из города, мы тебе заплатим тысячу долларов.
   - Это больше двухсот тышш-то, али меньше? - спросила Натуся. - Почем они счас, доллары-то?