Страница:
Может быть, в том, что для преображения закоренелых злодеев в кающихся грешников нужно нечто большее, чем желание
другогочеловека?
А может быть, в том, что увиденный образ самих себя – во всей мерзости, во всей гнусности доведенного до абсолюта и абсурда насилия – пришелся им по вкусу?
Не знаю.
– Дас ист эр, Тшюдо-юдэ! – крикнул голландец-командир, тыча в меня пальцем.
Никто не удивился. На меня нацелились несколько стволов.
– Чудо, ложись! – заорал Рудя.
Но я все будто чего-то ждал, не шевелясь, глядел, как враги приближаются плотной толпой, закрывшись огромными деревянными щитами – только рожи, рожи над ними видны и ружейные стволы.
Платон опередил их. Схватил один из пистолетов, рывком взвел курок и пальнул. От среднего щита отскочила щепа, однако пуля не пробила его – знать, специально для такого случая щиты и готовились.
– Да ложись же!
Словно оцепенение спало. Я не просто залег – откатился в сторону, как на учениях, и, когда хлестнула по траве крупная дробь, подскочил и прыгнул к ребятам… и рухнул, как подкошенный. Левая икра была прострелена. Удача еще, что только она… Однако сразу стало ясно, что бой для меня кончился. Это в обличье Чуда-юда я мог не обращать внимания раны… ой, больно-то как!
Платон потянулся к своему топору, но Рудя крикнул:
– Нет, прикрой меня! Пали!
Захватчики между тем передали разряженные ружья назад и выставили над щитами пистолеты. Сейчас дадут новый залп… А мы даже насыпи сделать не успели, вот досада!
Платон, видно, где-то в своих странствиях насмотрелся на оружие – уверенно вскинул сразу два пистолета, взводя курки большими пальцами. Грянул дуплет. Шипя от боли, я тоже извернулся, подхватил последний пистолет прямо с перевязью и выстрелил лежа.
Кажется, мы кого-то зацепили. Конечно, смешно было рассчитывать столь малой огневой мощью прикрыть рыцаря, но, пожалуй, на секунду мы отсрочили ответный залп.
А Рудя не медлил. Никаких рогаток он не настрогал, зато успел привязать к каждой из отнятых у ван Дайка гранат по куску веревки, получив своеобразную пращу. И теперь он запалил фитили от костра и от всей обрусевшей в нашей компании немецкой души запустил их одну за другой. Гранаты легко перелетели через стену щитов.
Пистолеты викингов пальнули вразнобой. Пули защелкали по листьям, но в тот же миг рванула первая граната. Дымное облако застлало тропу, щиты упали, открыв фрагменты страшной картины. Второй взрыв последовал через пару секунд.
А когда дым рассеялся, мы увидели пустую тропу с несколькими неподвижными телами, деревья с посеченной корой, опадающие зеленые листья.
– Отбились, – словно не веря себе, сказал Рудя и упал на спину.
В его груди красовались три больших – палец просунуть можно – рваных отверстия. Гады, достали…
– Рудя! – заорал я, хватаясь за него.
Встать даже на колени не удалось, боль в ноге скрутила меня и согнула пополам. Тут же рядом послышался голос Насти:
– Быстрее, Платоша, быстрее!
Что там такое? С трудом разлепив глаза, я увидел, что Платон уже перетягивает мне ногу ремнем, а девушка склоняется, чтобы смочить ее зельем.
– Стой! – прохрипел я. – Настя, не смей! Сперва Рудю лечи, ему крепче досталось!
– Молчи уж, – выдохнула она, разматывая склянку и снимая крышку.
Зелья оставалось на самом донышке.
– Не смей! – очень натурально прорычал я, почти так, как мог бы с час назад.
Настя вздрогнула и отшатнулась. Взглянула на Рудины раны, побледнела и молча занялась саксонцем.
Платон затянул ремень, стянутый вокруг голени повыше раны. Я стиснул зубы, чтобы не закричать. Новгородец сдвинул шлем на затылок и оглянулся:
– Как там?
– Живой, – ответила Настя, но в тоне ее успокоенности не слышалось.
Вернувшись ко мне, Настя протянула склянку:
– На, хоть капли слизни. Авось да поможет. Амулет я Рудольфу оставлю, ему нужнее.
– Конечно. Платон, ты начинай ружья заряжать. Или у них, – указал я на место побоища, – можно забрать, если уцелевшие далеко откатились. Они ведь сейчас опять полезут, втык получат от начальства и полезут. И мне дай какой-нибудь пистолет, я заряжать начну. Настя! А ты сколько еще собираешься тут рисковать? Лети домой!
Я надеялся, что Черномор, завидя пороховой дым или еще как-нибудь узнав о стычке, пожелает рассмотреть поле боя и хоть ненадолго приподнимет свой Темный Покров.
– Да не брошу я тебя, бестолковый! – воскликнула она. – Не могу!
– Ты клялась, – напомнил я.
Вроде бы что такого сказал? Чистую правду, не более. Обо всем уже говорено, и не раз. Нет – заплакала.
Ох уж эта Настя… Нет – ох, уж это мне «безотказное женское оружие». Пора по ТВ рекламу крутить: «СЛЕЗКИ! Помогают управлять мужиками двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Слезки – мои верные помощницы!»
Да нет, это я так бухтю, не всерьез. У Насти все по-настоящему, и радость, и горе.
– Пойду проверю, как там котята, – сказал Баюн, ни на кого не глядя.
– Настя, – позвал я. – Настена, хорошая ты моя! – А вот этого уже не понимаю. В этих-то словах что такого, специально слезоточивого? – Настена, да ты пойми простую вещь. Не может человек своими желаниями управлять, именно теми, что из глубины души исходят, – не может!
– Нет! Цветок желания должен исполнять, а он что делает? Да я сейчас сорву его, растопчу – пусть никому не достается.
– Что ты, девица? – ужаснулся Платон. – Этакое чудо Божие губить?
– Платон, оглянись: здесь были боги, но не было Бога! Остров старых ересей – вот что такое эта Радуга. Гнездо язычества! Сорву…
– Стой! – крикнул я ей вслед, сам испугавшись, насколько невыразителен мой голос.
Может, и правда, так лучше всего? Чары надо мной уже не довлеют, и если незачем будет колдунам стремиться его захватить – поди отстанут. Ну что им толку с нас со всех? А если не отстанут – ну хоть напакостить им…
– Это же остров – убить! – воскликнул Платон. – Убить, как они…
Настя замерла над Цветком, опустив лицо.
– Не могу…
Я закрыл глаза, чувствуя, как наваливается предательская слабость. От зелья рану пощипывало и холодило, сперва довольно приятно, усыпляюще, а потом вдруг неожиданно сильно, до нового приступа боли, и тьма перед глазами закрутилась, дрожа от уже знакомой вибрации…
– Ого! – сказал Платон.
По простреленной ноге словно нож прошелся, потом что-то громко хлопнуло – это ремень, и так туго затянутый вокруг голени, лопнул под разросшейся плотью. Мышцы налились небывалой силой. Хотя – почему небывалой?
Я просто обрел свой прежний чудовищный облик, ни больше, ни меньше.
С последней вспышкой боли пуля вышла из ноги – могучий организм вытолкнул инородное тело.
Я встал. Нога побаливала, но вполне терпимо.
Настя смотрела на меня совершенно измученными глазами, стоя на коленях перед цветком с тремя лепестками. Однако на губах ее играла улыбка.
– Вот видишь, Чудо? Можно…
– Случайность, везение, счастливое стечение обстоятельств, – сказал я, присаживаясь рядом с ней. – Спасибо, Настя, но больше рисковать нельзя. Не обижайся – но подумай о том, что даже одна случайная ошибка может нас погубить. А вдруг ты – опять же по случайности – просто изведешь лепестки до конца и без особого толку? Ведь сама себе этого никогда не простишь. Что хорошего будет?
Она прижалась к моему плечу.
– Почему так? Почему человек над желаниями своими не властен?
– Потому что он человек, вот и все. Сильный человек – тот, кто держит равновесие, слабый – тот, над кем его желания властвуют. А властвовать над глубинами души… Знаешь, мне вот подумалось, что эти языческие боги, может быть, только тем и отличались от нас, что умели управлять подсознанием. Для волшебства Радуги этого достаточно, потому и прослыли богами. Вот и весь секрет. Мы люди, мы так устроены, и другими не бываем. Почти никогда. Настя, хорошая моя, славная, не трави душу, лети домой, – несколько неожиданно даже для себя свернул я на старое.
Она улыбнулась и достала кольцо.
– Чудо, а ты, правда, не собирался влюбить меня в себя?
– Правда, – сказал я.
– Вот за то я тебя и люблю, – шепнула она, мило залившись краской.
И едва успела надеть кольцо.
Думаю, промедли она хоть секунду, кое-кто дымчатый и хвостатый все бы испортил. Нет, у него была веская причина, я не виню… Просто удивляюсь настойчивости совпадений.
– Ребята, котята! – бессвязно кричал Баюн, выкатываясь из травы прямо мне под ноги. – Котята пропали! Чудо, помоги найти. Настя, пожелай…
– Стоп! – сказал я. – Настя уже дома, сами управимся. Только внятно объясни, что стряслось.
– Котятков моих в укрытии нет! Исчезли! Чудо, ну зачем ты ее отпустил? А вдруг их похитили? Я должен знать, должен знать!
Несчастный четвероногий отец метался как в бреду.
– Спокойно, Баюн, спокойно, сейчас найдем. Где укрытие? Нет, не показывай: думаю, как раз в эту минуту Черномор смотрит на нас, а может, фантом Заллуса поблизости шатается. Просто скажи – укрытие ведь недалеко?
– Ну да. Разве ж я своих кровиночек пущу далеко от себя?
– Ну так и чего же удивляешься? Это значит, им весь грохот слышен был – они просто испугались. Пойдем, если не заметил, я теперь опять в форме, так что на пару унюхаем твоих деток.
Кот сорвался было вперед, но осадил себя:
– Плохой из меня товарищ в бою. Мы уйдем – на кого Платон с раненым на руках останется? А враги-то близко. Может, сразу и рыцаря подальше отнесем?
– Не вижу смысла, – признал я. – Цветок я все равно не отдам, а успеем ли мы спрятать Рудю и вернуться – еще вопрос. Проще привести его в сознание и заставить надеть кольцо. Ты вот что, если хочешь, я котят поищу, а ты сходи, глянь, чем там наши враги занимаются. По-моему, им давно уже следовало нагрянуть снова.
– Нет, я сам, – возразил Баюн. – Ты, конечно, прав, дети просто испугались стрельбы. Извини, что отвлек, ты здесь нужен, а я пойду. Они не могли уйти далеко… Ах, все-таки жаль, что ты Настю прогнал. Нам бы сейчас магии – ну хоть чуточку.
– Долго объяснять, хвостатый, но мы тут уже посовещались и пришли к выводу, что все это бесполезно.
– Не скажи. Что-то тяжко у меня на душе, недоброе чую. Туго нам без волшебства придется. А, правда, почему ты сам к созданию артефактов не способен?
– По-моему, это предельно ясно, – сказал я. – Сердце острова слушается только Настю, для нее и творит чудеса.
– Да нет, ты просто не понял, – возразил кот. – Чудеса – это всегда нечто большее. Власть над чарами, как с твоим обликом, изменение ситуации – как ночью, когда пушки «Левиафана» вдруг выстрелили по своим. Чудеса – это единично и всеобъемлюще, это, правда, от самых глубин души. А создание магических предметов – это… ну, как бы сказать, – он замялся, торопясь побыстрее закончить речь, чтобы отправиться на поиски котят. – Это обесчуденное чудо, конвейерное, как ты говорил. Ты просто закрепляешь чары за неким классом предметов – и больше уже ничего с ними сделать не можешь. Есть обряд, есть предметы, есть их четко определенная функция. Так понятно?
– Вполне, – кивнул я. – Беги, беги, я подумаю.
На самом деле я не представлял себе, что тут можно придумать. Закрепление чар, четко определенная функция, обряд… Где все это взять, как связать? Нет, что-то важное в торопливом объяснении Баюна было, но суть ускользала от меня.
Платон, прочистив пистолетный ствол, деловито забивал в него пыж.
– Что-то медлят они, – сказал он, кивая в сторону тропы.
Медлят. Я представил себе викингов, которым к этому моменту надлежало скопиться за краем приозерной террасы. Явно не великий испуг их задержал, как ни крути, а вояки они привычные, смерть не первый раз в жизни увидели. Так чего они могли ждать? Или, может, придуманное мной желание подействовало? Ой, сомневаюсь – тут уж если сразу не проняло, так мозоль поверх органа совести еще крепче станет.
Рудя дышал неглубоко, но ровно, однако ни брызги воды в лицо, ни похлопывание по щекам в сознание его не привели. Вот в чем никаких сомнений не возникало: бессознательного человека никакое кольцо никуда не унесет. Упущение со стороны того, кто эти кольца создал!
– Ладно, пойду хоть оружие соберу, – решился я. – Нечего задаром киснуть.
– Только поосторожнее, – попросил Платон.
– Не волнуйся. Если Рудя в себя придет, скажи, чтоб немедленно домой летел. Скажи, мой личный приказ.
Трупы обирать – удовольствие ниже среднего, так я уж детали опущу. В конце концов, важно то, что за три рейса я принес с тропы два ружья, порох и картечь, дюжину брошенных в панике копий и щитов, секиры и – идею.
Не знаю, что послужило толчком… Видимо, подсознательное брожение мыслей дало результат. Просто, глядя на свое отражение в отполированной стали секиры, я вдруг вспомнил слова Заллуса о моем неоднократно упоминавшемся уже воображении – и все встало на свои места.
Врагов не было слышно, и, пока Платон заряжал ружья, я решил попробовать. Кота бы в консультанты, ну да ладно, я ведь недаром закоренелый ролевик. Кое-что помню из спецкурса фольклористики в универе, и «Золотую ветвь» [24]по собственному желанию читал, когда ролевуху по Семеновой пытались провести – недаром же! Попробуем применить отвлеченные знания на практике.
Что такое, в сущности, магия? И в основе своей, и во внешних проявлениях – это специальные знания о мире, накопленные мифологическим сознанием. Основы магии еще старина Фрэзер установил: принципы подобия и смежности. Коротко говоря, сходные предметы и предметы, находившиеся когда-либо в контакте друг с другим, тождественны и способны взаимно влиять друг на друга.
Хочешь вызвать дождь – в ходе соответствующего обряда брызгай на землю водой. Хочешь прищучить ведьму – вбивай гвозди в ее следы. Ну а хочешь прозреть невидимое – садись перед зеркалом.
Зеркало или любая отражающая поверхность вообще, – замечательный символ всевидения, и не случайно, должно быть, авторы фэнтези охотно описывают волшебные зеркала, позволяющие смотреть сквозь время и пространство. Это образ, пришедший к нам из древнейших времен и до сих пор превосходно воспринимаемый массовым сознанием.
Единственная проблема заключается именно в соответствующем обряде. Не знаю, многое ли тут зависит от параметров мира, в котором ты находишься, но в обычной жизни от обычного зеркала магии не добьешься. Колдуны и чародеи, из человеческой среды, по крайней мере, если они действительно колдуют и чародействуют, а не дурят трудящихся, перенимают конкретную обрядовую символику от учителей и передают ученикам.
Но если я, Чудо-юдо, Хранитель Радуги, способен создавать магические артефакты силой воображения, видимо, это означает, что могу просто представить себе необходимый обряд!
– Платон, у нас есть что-нибудь красящее? Мне надо кое-что изобразить на лезвии.
– Только кровь, да ведь она уже свернулась. Ну если надо… – он потянул с пояса нож.
– Я лучше сам.
Поцарапав себе лапу, я подставил обмотанный обрывком материи коготь под выступившие капли и попытался изобразить на лезвии секиры глаз, однако кровь скатывалась с полированной стали.
– Травным соком надо покрыть, – заметил Платон, наблюдая за мной краем глаза.
Я сорвал пук травы, растер в ладонях, попутно отметив, что шерсть и когти закрашиваются просто замечательно, и заляпал получившейся массой одну сторону лезвия. Снова царапнул себя, и на сей раз худо-бедно добился задуманного. Глаз получился опухший, как от беспробудного пьянства, но все-таки это был глаз, а не что-то другое.
Перевернув секиру другой стороной, я всмотрелся в нее, но кроме себя ничего не увидел. Ну да, это ведь не исполнение желаний, следует «четко обозначить функции» и «закрепить», а для начала просто создать чары.
Дальше я действовал по наитию, вольно фантазируя и единственно стараясь, чтобы полет воображения не слишком выбивался из общего строя магических закономерностей.
В первую очередь я трижды повернулся вокруг своей оси под настороженным взглядом Платона, размахивая секирой на все четыре стороны. И, чувствуя себя несколько нелепо, продекламировал при этом:
Неужели получилось? Но что же я тогда вижу? Похоже на неровную коричневую сетку, едва различимую на фоне беспросветной тьмы.
– Корни травяные, – сообразил Платон, заглянувший из-под моей руки.
Ну конечно, я ведь держу секиру нарисованным оком вниз! Я поднял топорок.
Работает! Сквозь край террасы, будто его и не было, я ясно разглядел расположившихся лагерем викингов. Поле обзора, правда, было не ахти, и в нижней части образы искривлялись, но все это по существу мелочи. Одно было плохо: я ничего не придумал для управления «магическим взором», секира буквально восприняла слова о плотной преграде (одной, не больше). Только с большим трудом (к тому же чуть ли не бодаясь головами) удалось нам с Платоном высмотреть, как со стороны кораблей идут около двадцати человек, неся на плечах большие ящики.
Зато дозорных, давно окруживших нашу поляну, я заметил без труда. Судя по лицам, мои манипуляции с секирой их весьма обеспокоили, однако они не могли решить, посылать ли кого с докладом, или командиры сами с усами, и нечего отвлекать их по пустякам.
И Заллуса мы увидели – его фантом стоял посреди импровизированного лагеря и что-то втолковывал нескольким встревоженным голландцам.
– Вот чего они ждут, – подытожил я. – Эти ящики – что в них, интересно? Пушки?
– Пушки так проще носить, – усомнился Платон.
– Я вижу, на разведку мне уже идти не надо? – послышался рядом голос Баюна. – Ты молодец, Чудо-юдо. Как тебе это удалось?
– Не такой уж я и недогада! А в разведку бы стоило… Да толку что? С кораблей несут какие-то ящики. Ты же все равно не разглядишь, что в них?
– Не разгляжу. И вряд ли учую. Почти наверняка в них то, что недоступно моему чутью – помнишь, еще на корабле я говорил? Ох, чует мое сердце, там что-нибудь особенно пакостное…
– Да уж, вряд ли бухло… – В этот момент изображение «погасло». Я машинально тряхнул секиру, как забарахливший электроприбор, но это, разумеется, ни к чему не привело. – Ясно, опять они за нами подглядывали… А что котята?
– Как ты и предположил: испугались взрывов и разбежались. Но Дымок молодец, весь в меня пошел, представляешь, сумел их всех остановить, собрать и уже назад вел! И голос такой, знаешь, зычный, прямо как у воеводы какого, глазенки сердитые. Я вот намедни говорил ему, что он из всех самый взрослый, значит, и ответ с него – так ведь запомнил. Что за умница! А то еще давеча-то…
– Стоп, хвостатый, это все приятно слушать, но – потом, потом. У меня тут, понимаешь, еще мыслишка появилась. Не создать ли такой магический артефакт – летающий топор, который бы сам по себе врагов разил?
Мысль была проста: привязать к одной из секир птичье перо как символ полета, изобразить на лезвии кровью сухой лист как символ увядания и смерти и прочитать заклинание: «Топор, лети, врагов рази». Простенько так и со вкусом. А главное – даже за короткое время, когда Черномор снова снимет Темный Покров, эффект будет произведен впечатляющий.
Но, хоть все гениальное просто, да не все простое гениально, и хорошо, что я не стал спешить, а взял сперва консультацию. Баюн только к птичьему перу не придрался, а все остальное осмеял и охаял. Сухой лист, если при помощи крови вообще удастся изобразить именно лист и именно сухой, скорее приведет к тому, что секира будет летать кругами, по ветру и вяло. А уж заклинание, сказал кот, может привести к самым неожиданным последствиям. Как топору определять, кто враг, если враги не нападают? Будет ли он разить, если я, как создатель артефакта, испытаю к кому-то конкретно ненависть или просто легкую неприязнь? Или это вообще не будет зависеть от моих настроений? А если топор сочтет, что главный враг – Заллус, и полетит за тридевять земель к его замку – нам что в это время делать? Наконец, если враги сдадутся – как топор поймет, что их больше не надо убивать?
И самое главное – есть вероятность, что Заллус и Черномор не полные идиоты и навесили на командиров обереги, отражающие заклинания. А еще Баба-яга юного Баюна поучала: отраженное заклинание возвращается с удвоенной силой.
В общем, не такое это просто дело – артефакты создавать.
У кота были еще какие-то доводы, но я только лапой махнул.
– Проехали. Толковое магическое оружие сделать – большая научная работа, я уже понял. Обойдемся. Есть у меня и другая идея, попроще, зато и надежнее.
С этими словами я взял один из принесенных с собой щитов, крепкий, с железной оковкой и заточенным краем, подошел к Цветку и на расстоянии примерно трех метров от него вонзил край щита в землю.
Я не в том смысле, что сила есть – ума не надо, но все-таки, ребята, как же хорошо быть сильным! Даже не просто сильным. Вгрызаясь в землю, я чувствовал, как в мышцах играет мощь.
Щит, даже с заточенным краем – скверная замена лопате, однако за счет его размеров я минут за двадцать вырыл вполне приличный окоп, полукольцом охватывавший аленький цветочек, глубиной чуть меньше метра. Из отваленной земли сделал бруствер, укрепив принесенными щитами. Потом мы с Платоном укрыли в окопе Рудю, рядом положили оружие, а из оставшихся щитов, вкопанных в почву и подпертых обломками копейных ратовищ, я соорудил укрытие для семицветика.
Я гордился собой, глядя на сие творение военно-инженерной мысли. Конечно, отдавал себе отчет в том, что в этом ПЗОТе (Пес Знает какой Огневой Точке) можно выжить только в крайне скрюченном состоянии, и то при известной доле удачи. И недолго. Но мы собирались огрызаться, и вообще, подозреваю, фантастическое везение, позволившее нам дожить до этих минут, все-таки разнежило нас. Мы искренне считали, что готовы к бою, хотя бы и к последнему.
Мы ведь еще понятия не имели, что там приволокли голландцы с «Левиафана», какой сюрприз заготовили для нас Заллус с Черномором.
Кстати, фантом Заллуса дважды появлялся ненадолго, молча наблюдал за нашими приготовлениями и исчезал. Тут уж ничего нельзя было поделать. В первый раз я показал ему язык, во второй – просто проигнорировал.
Я еще раз напомнил Платону, чтобы следил за Рудей даже во время боя, и чтобы сам по моему приказу исчез с глаз долой. По большому-то счету, для меня было важно только это. То, что Цветок мне не удержать, я где-то в глубине души понимал отлично. Но и сдаваться смысла не было, и… хотите верьте, хотите нет, но это мне нравилось.
Кот дежурил у секиры, которую я врыл в землю так, чтобы лезвие находилось на уровне его глаз. Рукоять не была вбита плотно, и Баюн мог касанием лапы поворачивать мой кустарный «артефакт» из стороны в сторону. Иногда Платон или я брали секиру и глазели по сторонам, но за исключением кратких периодов, когда появлялся Заллус, она ничего не показывала.
Заскучав от такого времяпрепровождения, Баюн отпросился-таки в разведку и, вернувшись, сообщил, что почти сотня викингов сидит за краем террасы, но как будто они не собираются ничего предпринимать.
– Жрут, пьют, – доложил удивленный кот. – Кое-кто ухаживает за ранеными или точит оружие, а вообще – как на привале.
Посты бессменно караулили нас, чтобы мы не удрали с поляны, а носильщики, часто сменяясь (все-таки не по газону шли, да и груз у них, похоже, был тяжеленный), все ближе подходили к горе.
– Не понимаю, – в десятый, наверное, раз сказал я. – Как хотите, а не понимаю, для чего Заллус дает нам столько времени. Он же сам сказал, что викингов ему не жаль, так и гнал бы их в атаку. Массой все равно задавят. А так – мало ли что мы можем придумать?
– Мне кажется, – подал голос кот, – Заллус дает нам время отчаяться. Он уже убедился, что Цветок нам воевать не помогает, вот и ждет, что мы не выдержим.
– Прибежим милости просить?
– Нет, – спокойно ответил кот. – Что мы сами Цветок погубим. – Он на секунду повернулся, полюбовался моим ошарашенным взглядом и пояснил: – Я почти уверен, что это и есть его конечная цель. Если бы Цветок представлял для него ценность, он бы не стал доводить Хранителя до такого отчаянного положения.
Что ж, наверное, подсознательно я давно понимал это – теперь удивился, конечно, но мне показалось, будто что-то в душе встало на свои места. Может быть, именно оттого так искренне хотелось защитить Цветок…
– О, зашевелились! – напрягся кот. – Что это их так взбудоражило?
На тропе появились люди: плотная масса викингов с теми самыми ящиками на плечах и пара голландцев, в которых я узнал ван Хельсинга и ван Дайка. Пятьдесят метров, чуть меньше ста шагов – стрелять уже можно, но, по правде говоря, бессмысленно, все-таки гладкоствольные кремневые ружья не для снайперской стрельбы. Лук на таком расстоянии намного надежнее, впрочем, бруствер и от стрел укроет, если только не начнут метать стрелы по дуге…
А может быть, в том, что увиденный образ самих себя – во всей мерзости, во всей гнусности доведенного до абсолюта и абсурда насилия – пришелся им по вкусу?
Не знаю.
– Дас ист эр, Тшюдо-юдэ! – крикнул голландец-командир, тыча в меня пальцем.
Никто не удивился. На меня нацелились несколько стволов.
– Чудо, ложись! – заорал Рудя.
Но я все будто чего-то ждал, не шевелясь, глядел, как враги приближаются плотной толпой, закрывшись огромными деревянными щитами – только рожи, рожи над ними видны и ружейные стволы.
Платон опередил их. Схватил один из пистолетов, рывком взвел курок и пальнул. От среднего щита отскочила щепа, однако пуля не пробила его – знать, специально для такого случая щиты и готовились.
– Да ложись же!
Словно оцепенение спало. Я не просто залег – откатился в сторону, как на учениях, и, когда хлестнула по траве крупная дробь, подскочил и прыгнул к ребятам… и рухнул, как подкошенный. Левая икра была прострелена. Удача еще, что только она… Однако сразу стало ясно, что бой для меня кончился. Это в обличье Чуда-юда я мог не обращать внимания раны… ой, больно-то как!
Платон потянулся к своему топору, но Рудя крикнул:
– Нет, прикрой меня! Пали!
Захватчики между тем передали разряженные ружья назад и выставили над щитами пистолеты. Сейчас дадут новый залп… А мы даже насыпи сделать не успели, вот досада!
Платон, видно, где-то в своих странствиях насмотрелся на оружие – уверенно вскинул сразу два пистолета, взводя курки большими пальцами. Грянул дуплет. Шипя от боли, я тоже извернулся, подхватил последний пистолет прямо с перевязью и выстрелил лежа.
Кажется, мы кого-то зацепили. Конечно, смешно было рассчитывать столь малой огневой мощью прикрыть рыцаря, но, пожалуй, на секунду мы отсрочили ответный залп.
А Рудя не медлил. Никаких рогаток он не настрогал, зато успел привязать к каждой из отнятых у ван Дайка гранат по куску веревки, получив своеобразную пращу. И теперь он запалил фитили от костра и от всей обрусевшей в нашей компании немецкой души запустил их одну за другой. Гранаты легко перелетели через стену щитов.
Пистолеты викингов пальнули вразнобой. Пули защелкали по листьям, но в тот же миг рванула первая граната. Дымное облако застлало тропу, щиты упали, открыв фрагменты страшной картины. Второй взрыв последовал через пару секунд.
А когда дым рассеялся, мы увидели пустую тропу с несколькими неподвижными телами, деревья с посеченной корой, опадающие зеленые листья.
– Отбились, – словно не веря себе, сказал Рудя и упал на спину.
В его груди красовались три больших – палец просунуть можно – рваных отверстия. Гады, достали…
– Рудя! – заорал я, хватаясь за него.
Встать даже на колени не удалось, боль в ноге скрутила меня и согнула пополам. Тут же рядом послышался голос Насти:
– Быстрее, Платоша, быстрее!
Что там такое? С трудом разлепив глаза, я увидел, что Платон уже перетягивает мне ногу ремнем, а девушка склоняется, чтобы смочить ее зельем.
– Стой! – прохрипел я. – Настя, не смей! Сперва Рудю лечи, ему крепче досталось!
– Молчи уж, – выдохнула она, разматывая склянку и снимая крышку.
Зелья оставалось на самом донышке.
– Не смей! – очень натурально прорычал я, почти так, как мог бы с час назад.
Настя вздрогнула и отшатнулась. Взглянула на Рудины раны, побледнела и молча занялась саксонцем.
Платон затянул ремень, стянутый вокруг голени повыше раны. Я стиснул зубы, чтобы не закричать. Новгородец сдвинул шлем на затылок и оглянулся:
– Как там?
– Живой, – ответила Настя, но в тоне ее успокоенности не слышалось.
Вернувшись ко мне, Настя протянула склянку:
– На, хоть капли слизни. Авось да поможет. Амулет я Рудольфу оставлю, ему нужнее.
– Конечно. Платон, ты начинай ружья заряжать. Или у них, – указал я на место побоища, – можно забрать, если уцелевшие далеко откатились. Они ведь сейчас опять полезут, втык получат от начальства и полезут. И мне дай какой-нибудь пистолет, я заряжать начну. Настя! А ты сколько еще собираешься тут рисковать? Лети домой!
Я надеялся, что Черномор, завидя пороховой дым или еще как-нибудь узнав о стычке, пожелает рассмотреть поле боя и хоть ненадолго приподнимет свой Темный Покров.
– Да не брошу я тебя, бестолковый! – воскликнула она. – Не могу!
– Ты клялась, – напомнил я.
Вроде бы что такого сказал? Чистую правду, не более. Обо всем уже говорено, и не раз. Нет – заплакала.
Ох уж эта Настя… Нет – ох, уж это мне «безотказное женское оружие». Пора по ТВ рекламу крутить: «СЛЕЗКИ! Помогают управлять мужиками двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Слезки – мои верные помощницы!»
Да нет, это я так бухтю, не всерьез. У Насти все по-настоящему, и радость, и горе.
– Пойду проверю, как там котята, – сказал Баюн, ни на кого не глядя.
– Настя, – позвал я. – Настена, хорошая ты моя! – А вот этого уже не понимаю. В этих-то словах что такого, специально слезоточивого? – Настена, да ты пойми простую вещь. Не может человек своими желаниями управлять, именно теми, что из глубины души исходят, – не может!
– Нет! Цветок желания должен исполнять, а он что делает? Да я сейчас сорву его, растопчу – пусть никому не достается.
– Что ты, девица? – ужаснулся Платон. – Этакое чудо Божие губить?
– Платон, оглянись: здесь были боги, но не было Бога! Остров старых ересей – вот что такое эта Радуга. Гнездо язычества! Сорву…
– Стой! – крикнул я ей вслед, сам испугавшись, насколько невыразителен мой голос.
Может, и правда, так лучше всего? Чары надо мной уже не довлеют, и если незачем будет колдунам стремиться его захватить – поди отстанут. Ну что им толку с нас со всех? А если не отстанут – ну хоть напакостить им…
– Это же остров – убить! – воскликнул Платон. – Убить, как они…
Настя замерла над Цветком, опустив лицо.
– Не могу…
Я закрыл глаза, чувствуя, как наваливается предательская слабость. От зелья рану пощипывало и холодило, сперва довольно приятно, усыпляюще, а потом вдруг неожиданно сильно, до нового приступа боли, и тьма перед глазами закрутилась, дрожа от уже знакомой вибрации…
– Ого! – сказал Платон.
По простреленной ноге словно нож прошелся, потом что-то громко хлопнуло – это ремень, и так туго затянутый вокруг голени, лопнул под разросшейся плотью. Мышцы налились небывалой силой. Хотя – почему небывалой?
Я просто обрел свой прежний чудовищный облик, ни больше, ни меньше.
С последней вспышкой боли пуля вышла из ноги – могучий организм вытолкнул инородное тело.
Я встал. Нога побаливала, но вполне терпимо.
Настя смотрела на меня совершенно измученными глазами, стоя на коленях перед цветком с тремя лепестками. Однако на губах ее играла улыбка.
– Вот видишь, Чудо? Можно…
– Случайность, везение, счастливое стечение обстоятельств, – сказал я, присаживаясь рядом с ней. – Спасибо, Настя, но больше рисковать нельзя. Не обижайся – но подумай о том, что даже одна случайная ошибка может нас погубить. А вдруг ты – опять же по случайности – просто изведешь лепестки до конца и без особого толку? Ведь сама себе этого никогда не простишь. Что хорошего будет?
Она прижалась к моему плечу.
– Почему так? Почему человек над желаниями своими не властен?
– Потому что он человек, вот и все. Сильный человек – тот, кто держит равновесие, слабый – тот, над кем его желания властвуют. А властвовать над глубинами души… Знаешь, мне вот подумалось, что эти языческие боги, может быть, только тем и отличались от нас, что умели управлять подсознанием. Для волшебства Радуги этого достаточно, потому и прослыли богами. Вот и весь секрет. Мы люди, мы так устроены, и другими не бываем. Почти никогда. Настя, хорошая моя, славная, не трави душу, лети домой, – несколько неожиданно даже для себя свернул я на старое.
Она улыбнулась и достала кольцо.
– Чудо, а ты, правда, не собирался влюбить меня в себя?
– Правда, – сказал я.
– Вот за то я тебя и люблю, – шепнула она, мило залившись краской.
И едва успела надеть кольцо.
Думаю, промедли она хоть секунду, кое-кто дымчатый и хвостатый все бы испортил. Нет, у него была веская причина, я не виню… Просто удивляюсь настойчивости совпадений.
– Ребята, котята! – бессвязно кричал Баюн, выкатываясь из травы прямо мне под ноги. – Котята пропали! Чудо, помоги найти. Настя, пожелай…
– Стоп! – сказал я. – Настя уже дома, сами управимся. Только внятно объясни, что стряслось.
– Котятков моих в укрытии нет! Исчезли! Чудо, ну зачем ты ее отпустил? А вдруг их похитили? Я должен знать, должен знать!
Несчастный четвероногий отец метался как в бреду.
– Спокойно, Баюн, спокойно, сейчас найдем. Где укрытие? Нет, не показывай: думаю, как раз в эту минуту Черномор смотрит на нас, а может, фантом Заллуса поблизости шатается. Просто скажи – укрытие ведь недалеко?
– Ну да. Разве ж я своих кровиночек пущу далеко от себя?
– Ну так и чего же удивляешься? Это значит, им весь грохот слышен был – они просто испугались. Пойдем, если не заметил, я теперь опять в форме, так что на пару унюхаем твоих деток.
Кот сорвался было вперед, но осадил себя:
– Плохой из меня товарищ в бою. Мы уйдем – на кого Платон с раненым на руках останется? А враги-то близко. Может, сразу и рыцаря подальше отнесем?
– Не вижу смысла, – признал я. – Цветок я все равно не отдам, а успеем ли мы спрятать Рудю и вернуться – еще вопрос. Проще привести его в сознание и заставить надеть кольцо. Ты вот что, если хочешь, я котят поищу, а ты сходи, глянь, чем там наши враги занимаются. По-моему, им давно уже следовало нагрянуть снова.
– Нет, я сам, – возразил Баюн. – Ты, конечно, прав, дети просто испугались стрельбы. Извини, что отвлек, ты здесь нужен, а я пойду. Они не могли уйти далеко… Ах, все-таки жаль, что ты Настю прогнал. Нам бы сейчас магии – ну хоть чуточку.
– Долго объяснять, хвостатый, но мы тут уже посовещались и пришли к выводу, что все это бесполезно.
– Не скажи. Что-то тяжко у меня на душе, недоброе чую. Туго нам без волшебства придется. А, правда, почему ты сам к созданию артефактов не способен?
– По-моему, это предельно ясно, – сказал я. – Сердце острова слушается только Настю, для нее и творит чудеса.
– Да нет, ты просто не понял, – возразил кот. – Чудеса – это всегда нечто большее. Власть над чарами, как с твоим обликом, изменение ситуации – как ночью, когда пушки «Левиафана» вдруг выстрелили по своим. Чудеса – это единично и всеобъемлюще, это, правда, от самых глубин души. А создание магических предметов – это… ну, как бы сказать, – он замялся, торопясь побыстрее закончить речь, чтобы отправиться на поиски котят. – Это обесчуденное чудо, конвейерное, как ты говорил. Ты просто закрепляешь чары за неким классом предметов – и больше уже ничего с ними сделать не можешь. Есть обряд, есть предметы, есть их четко определенная функция. Так понятно?
– Вполне, – кивнул я. – Беги, беги, я подумаю.
На самом деле я не представлял себе, что тут можно придумать. Закрепление чар, четко определенная функция, обряд… Где все это взять, как связать? Нет, что-то важное в торопливом объяснении Баюна было, но суть ускользала от меня.
Платон, прочистив пистолетный ствол, деловито забивал в него пыж.
– Что-то медлят они, – сказал он, кивая в сторону тропы.
Медлят. Я представил себе викингов, которым к этому моменту надлежало скопиться за краем приозерной террасы. Явно не великий испуг их задержал, как ни крути, а вояки они привычные, смерть не первый раз в жизни увидели. Так чего они могли ждать? Или, может, придуманное мной желание подействовало? Ой, сомневаюсь – тут уж если сразу не проняло, так мозоль поверх органа совести еще крепче станет.
Рудя дышал неглубоко, но ровно, однако ни брызги воды в лицо, ни похлопывание по щекам в сознание его не привели. Вот в чем никаких сомнений не возникало: бессознательного человека никакое кольцо никуда не унесет. Упущение со стороны того, кто эти кольца создал!
– Ладно, пойду хоть оружие соберу, – решился я. – Нечего задаром киснуть.
– Только поосторожнее, – попросил Платон.
– Не волнуйся. Если Рудя в себя придет, скажи, чтоб немедленно домой летел. Скажи, мой личный приказ.
Трупы обирать – удовольствие ниже среднего, так я уж детали опущу. В конце концов, важно то, что за три рейса я принес с тропы два ружья, порох и картечь, дюжину брошенных в панике копий и щитов, секиры и – идею.
Не знаю, что послужило толчком… Видимо, подсознательное брожение мыслей дало результат. Просто, глядя на свое отражение в отполированной стали секиры, я вдруг вспомнил слова Заллуса о моем неоднократно упоминавшемся уже воображении – и все встало на свои места.
Врагов не было слышно, и, пока Платон заряжал ружья, я решил попробовать. Кота бы в консультанты, ну да ладно, я ведь недаром закоренелый ролевик. Кое-что помню из спецкурса фольклористики в универе, и «Золотую ветвь» [24]по собственному желанию читал, когда ролевуху по Семеновой пытались провести – недаром же! Попробуем применить отвлеченные знания на практике.
Что такое, в сущности, магия? И в основе своей, и во внешних проявлениях – это специальные знания о мире, накопленные мифологическим сознанием. Основы магии еще старина Фрэзер установил: принципы подобия и смежности. Коротко говоря, сходные предметы и предметы, находившиеся когда-либо в контакте друг с другим, тождественны и способны взаимно влиять друг на друга.
Хочешь вызвать дождь – в ходе соответствующего обряда брызгай на землю водой. Хочешь прищучить ведьму – вбивай гвозди в ее следы. Ну а хочешь прозреть невидимое – садись перед зеркалом.
Зеркало или любая отражающая поверхность вообще, – замечательный символ всевидения, и не случайно, должно быть, авторы фэнтези охотно описывают волшебные зеркала, позволяющие смотреть сквозь время и пространство. Это образ, пришедший к нам из древнейших времен и до сих пор превосходно воспринимаемый массовым сознанием.
Единственная проблема заключается именно в соответствующем обряде. Не знаю, многое ли тут зависит от параметров мира, в котором ты находишься, но в обычной жизни от обычного зеркала магии не добьешься. Колдуны и чародеи, из человеческой среды, по крайней мере, если они действительно колдуют и чародействуют, а не дурят трудящихся, перенимают конкретную обрядовую символику от учителей и передают ученикам.
Но если я, Чудо-юдо, Хранитель Радуги, способен создавать магические артефакты силой воображения, видимо, это означает, что могу просто представить себе необходимый обряд!
– Платон, у нас есть что-нибудь красящее? Мне надо кое-что изобразить на лезвии.
– Только кровь, да ведь она уже свернулась. Ну если надо… – он потянул с пояса нож.
– Я лучше сам.
Поцарапав себе лапу, я подставил обмотанный обрывком материи коготь под выступившие капли и попытался изобразить на лезвии секиры глаз, однако кровь скатывалась с полированной стали.
– Травным соком надо покрыть, – заметил Платон, наблюдая за мной краем глаза.
Я сорвал пук травы, растер в ладонях, попутно отметив, что шерсть и когти закрашиваются просто замечательно, и заляпал получившейся массой одну сторону лезвия. Снова царапнул себя, и на сей раз худо-бедно добился задуманного. Глаз получился опухший, как от беспробудного пьянства, но все-таки это был глаз, а не что-то другое.
Перевернув секиру другой стороной, я всмотрелся в нее, но кроме себя ничего не увидел. Ну да, это ведь не исполнение желаний, следует «четко обозначить функции» и «закрепить», а для начала просто создать чары.
Дальше я действовал по наитию, вольно фантазируя и единственно стараясь, чтобы полет воображения не слишком выбивался из общего строя магических закономерностей.
В первую очередь я трижды повернулся вокруг своей оси под настороженным взглядом Платона, размахивая секирой на все четыре стороны. И, чувствуя себя несколько нелепо, продекламировал при этом:
Глупость какая… Надо конкретики добавить, иначе никакой четко определенной функции не видать.
И север, и запад, и юг, и восток —
Тебе все откроется, мой топорок…
Так, и траву тоже надо как-то использовать.
Куда ни обратится взор,
Ты все прозреешь, мой топор!
Красное око
Видит далеко.
Кровью живою тебя заклинаю,
Верно служить мне повелеваю…
Я не точно цитирую, всего и не помню, но что-то похожее, может, чуточку покорявее. Еще раз я помянул стороны света, в паре мест совершенно сбился с рифмы и ритма, но, когда счел «обряд» достаточно точно описывающим «четко определенную функцию» и посмотрел на чистую сторону лезвия, что-то там забрезжило новенькое. А отражения моей физиономии, кстати, не было…
Что знает земля —
Узнаю и я.
Все, что преградою плотною скрыто,
Нашему взору будет открыто…
Неужели получилось? Но что же я тогда вижу? Похоже на неровную коричневую сетку, едва различимую на фоне беспросветной тьмы.
– Корни травяные, – сообразил Платон, заглянувший из-под моей руки.
Ну конечно, я ведь держу секиру нарисованным оком вниз! Я поднял топорок.
Работает! Сквозь край террасы, будто его и не было, я ясно разглядел расположившихся лагерем викингов. Поле обзора, правда, было не ахти, и в нижней части образы искривлялись, но все это по существу мелочи. Одно было плохо: я ничего не придумал для управления «магическим взором», секира буквально восприняла слова о плотной преграде (одной, не больше). Только с большим трудом (к тому же чуть ли не бодаясь головами) удалось нам с Платоном высмотреть, как со стороны кораблей идут около двадцати человек, неся на плечах большие ящики.
Зато дозорных, давно окруживших нашу поляну, я заметил без труда. Судя по лицам, мои манипуляции с секирой их весьма обеспокоили, однако они не могли решить, посылать ли кого с докладом, или командиры сами с усами, и нечего отвлекать их по пустякам.
И Заллуса мы увидели – его фантом стоял посреди импровизированного лагеря и что-то втолковывал нескольким встревоженным голландцам.
– Вот чего они ждут, – подытожил я. – Эти ящики – что в них, интересно? Пушки?
– Пушки так проще носить, – усомнился Платон.
– Я вижу, на разведку мне уже идти не надо? – послышался рядом голос Баюна. – Ты молодец, Чудо-юдо. Как тебе это удалось?
– Не такой уж я и недогада! А в разведку бы стоило… Да толку что? С кораблей несут какие-то ящики. Ты же все равно не разглядишь, что в них?
– Не разгляжу. И вряд ли учую. Почти наверняка в них то, что недоступно моему чутью – помнишь, еще на корабле я говорил? Ох, чует мое сердце, там что-нибудь особенно пакостное…
– Да уж, вряд ли бухло… – В этот момент изображение «погасло». Я машинально тряхнул секиру, как забарахливший электроприбор, но это, разумеется, ни к чему не привело. – Ясно, опять они за нами подглядывали… А что котята?
– Как ты и предположил: испугались взрывов и разбежались. Но Дымок молодец, весь в меня пошел, представляешь, сумел их всех остановить, собрать и уже назад вел! И голос такой, знаешь, зычный, прямо как у воеводы какого, глазенки сердитые. Я вот намедни говорил ему, что он из всех самый взрослый, значит, и ответ с него – так ведь запомнил. Что за умница! А то еще давеча-то…
– Стоп, хвостатый, это все приятно слушать, но – потом, потом. У меня тут, понимаешь, еще мыслишка появилась. Не создать ли такой магический артефакт – летающий топор, который бы сам по себе врагов разил?
Мысль была проста: привязать к одной из секир птичье перо как символ полета, изобразить на лезвии кровью сухой лист как символ увядания и смерти и прочитать заклинание: «Топор, лети, врагов рази». Простенько так и со вкусом. А главное – даже за короткое время, когда Черномор снова снимет Темный Покров, эффект будет произведен впечатляющий.
Но, хоть все гениальное просто, да не все простое гениально, и хорошо, что я не стал спешить, а взял сперва консультацию. Баюн только к птичьему перу не придрался, а все остальное осмеял и охаял. Сухой лист, если при помощи крови вообще удастся изобразить именно лист и именно сухой, скорее приведет к тому, что секира будет летать кругами, по ветру и вяло. А уж заклинание, сказал кот, может привести к самым неожиданным последствиям. Как топору определять, кто враг, если враги не нападают? Будет ли он разить, если я, как создатель артефакта, испытаю к кому-то конкретно ненависть или просто легкую неприязнь? Или это вообще не будет зависеть от моих настроений? А если топор сочтет, что главный враг – Заллус, и полетит за тридевять земель к его замку – нам что в это время делать? Наконец, если враги сдадутся – как топор поймет, что их больше не надо убивать?
И самое главное – есть вероятность, что Заллус и Черномор не полные идиоты и навесили на командиров обереги, отражающие заклинания. А еще Баба-яга юного Баюна поучала: отраженное заклинание возвращается с удвоенной силой.
В общем, не такое это просто дело – артефакты создавать.
У кота были еще какие-то доводы, но я только лапой махнул.
– Проехали. Толковое магическое оружие сделать – большая научная работа, я уже понял. Обойдемся. Есть у меня и другая идея, попроще, зато и надежнее.
С этими словами я взял один из принесенных с собой щитов, крепкий, с железной оковкой и заточенным краем, подошел к Цветку и на расстоянии примерно трех метров от него вонзил край щита в землю.
Я не в том смысле, что сила есть – ума не надо, но все-таки, ребята, как же хорошо быть сильным! Даже не просто сильным. Вгрызаясь в землю, я чувствовал, как в мышцах играет мощь.
Щит, даже с заточенным краем – скверная замена лопате, однако за счет его размеров я минут за двадцать вырыл вполне приличный окоп, полукольцом охватывавший аленький цветочек, глубиной чуть меньше метра. Из отваленной земли сделал бруствер, укрепив принесенными щитами. Потом мы с Платоном укрыли в окопе Рудю, рядом положили оружие, а из оставшихся щитов, вкопанных в почву и подпертых обломками копейных ратовищ, я соорудил укрытие для семицветика.
Я гордился собой, глядя на сие творение военно-инженерной мысли. Конечно, отдавал себе отчет в том, что в этом ПЗОТе (Пес Знает какой Огневой Точке) можно выжить только в крайне скрюченном состоянии, и то при известной доле удачи. И недолго. Но мы собирались огрызаться, и вообще, подозреваю, фантастическое везение, позволившее нам дожить до этих минут, все-таки разнежило нас. Мы искренне считали, что готовы к бою, хотя бы и к последнему.
Мы ведь еще понятия не имели, что там приволокли голландцы с «Левиафана», какой сюрприз заготовили для нас Заллус с Черномором.
Кстати, фантом Заллуса дважды появлялся ненадолго, молча наблюдал за нашими приготовлениями и исчезал. Тут уж ничего нельзя было поделать. В первый раз я показал ему язык, во второй – просто проигнорировал.
Я еще раз напомнил Платону, чтобы следил за Рудей даже во время боя, и чтобы сам по моему приказу исчез с глаз долой. По большому-то счету, для меня было важно только это. То, что Цветок мне не удержать, я где-то в глубине души понимал отлично. Но и сдаваться смысла не было, и… хотите верьте, хотите нет, но это мне нравилось.
Кот дежурил у секиры, которую я врыл в землю так, чтобы лезвие находилось на уровне его глаз. Рукоять не была вбита плотно, и Баюн мог касанием лапы поворачивать мой кустарный «артефакт» из стороны в сторону. Иногда Платон или я брали секиру и глазели по сторонам, но за исключением кратких периодов, когда появлялся Заллус, она ничего не показывала.
Заскучав от такого времяпрепровождения, Баюн отпросился-таки в разведку и, вернувшись, сообщил, что почти сотня викингов сидит за краем террасы, но как будто они не собираются ничего предпринимать.
– Жрут, пьют, – доложил удивленный кот. – Кое-кто ухаживает за ранеными или точит оружие, а вообще – как на привале.
Посты бессменно караулили нас, чтобы мы не удрали с поляны, а носильщики, часто сменяясь (все-таки не по газону шли, да и груз у них, похоже, был тяжеленный), все ближе подходили к горе.
– Не понимаю, – в десятый, наверное, раз сказал я. – Как хотите, а не понимаю, для чего Заллус дает нам столько времени. Он же сам сказал, что викингов ему не жаль, так и гнал бы их в атаку. Массой все равно задавят. А так – мало ли что мы можем придумать?
– Мне кажется, – подал голос кот, – Заллус дает нам время отчаяться. Он уже убедился, что Цветок нам воевать не помогает, вот и ждет, что мы не выдержим.
– Прибежим милости просить?
– Нет, – спокойно ответил кот. – Что мы сами Цветок погубим. – Он на секунду повернулся, полюбовался моим ошарашенным взглядом и пояснил: – Я почти уверен, что это и есть его конечная цель. Если бы Цветок представлял для него ценность, он бы не стал доводить Хранителя до такого отчаянного положения.
Что ж, наверное, подсознательно я давно понимал это – теперь удивился, конечно, но мне показалось, будто что-то в душе встало на свои места. Может быть, именно оттого так искренне хотелось защитить Цветок…
– О, зашевелились! – напрягся кот. – Что это их так взбудоражило?
На тропе появились люди: плотная масса викингов с теми самыми ящиками на плечах и пара голландцев, в которых я узнал ван Хельсинга и ван Дайка. Пятьдесят метров, чуть меньше ста шагов – стрелять уже можно, но, по правде говоря, бессмысленно, все-таки гладкоствольные кремневые ружья не для снайперской стрельбы. Лук на таком расстоянии намного надежнее, впрочем, бруствер и от стрел укроет, если только не начнут метать стрелы по дуге…