Мерфи Уоррен. Проклятие вождя

   — Разве могли бы мы открыто поклоняться нашему драгоценному и внушающему трепет камню в вашем обществе? У вас людям не разрешено поклоняться камням.
   — Полагаю, в таком случае, что вы никогда не были в Ватикане, или у Стены плача, или в Мекке.
   — Все это лишь символы. Поклоняются не собственно им. А мы почитаем этот камень как бога, и в вашем обществе нам ни за что бы не позволили любить его и служить ему так, как принято у нас.
   — А много вас, представителей племени актатль?
   — Достаточно, — ответил Уиллингэм. — Нас всегда было достаточное количество. Но мы совершили ошибку.
   — Да?
   — Не выяснили, кто вы такой.
   — Я наемный убийца из дружественного вам сообщества.
   — Они найдут и уничтожат вас. Руки-ноги вам пообрывают. Сотрут вас с лица земли. Потому что мы, народ племени актатль, прошли через все испытания; мы сильны, многочисленны и хорошо законспирированы.
   — И к тому же нежные, как одуванчики, — произнес Римо.
   Вдруг он заметил, как между нижними зубами Уиллингэма показалась кровь, угрожая перелиться через губу.
   — Мы выживем, — сказал Уиллингэм, — как жили на протяжении пятисот лет. — С этими словами он улыбнулся, изо рта его потоком хлынула кровь, и одеяние из желтых перьев соскользнула у него с плеч. Под сердцем у него торчала рукоятка каменного ножа. Однако Уиллингэм, так умело вырывавший сердца у других, на этот раз промахнулся и теперь истекал кровью.
   — Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сказал Римо. — Я принадлежу к дому, которому более тысячи лет. Когда вы, племя актатль, еще пользовались каменным топором, Дом Синанджу уже существовал. Еще не построили Рим, а Дом Синанджу уже стоял. Дом Синанджу был еще до того, как евреи начали свои странствия по пустыне.
   — Вы что, тоже рядились в одежды других, чтобы выжить? — прошептал Уиллингэм.
   — Нет, — ответил Римо.
   — А-а-а, — крикнул тогда Уиллингэм. — Мы обречены!
   — Надеюсь. А теперь отвечайте, где ваш штаб?
   И тогда Уиллингэм улыбнулся предсмертной улыбкой.
   — Нет, мы не обречены. Спасибо, что вы мне дали это понять. — Уиллингэм умер. Он лежал в луже крови и перьев, словно гусь, подстреленный с близкого расстояния из двух стволов.
   — А ведь вы готовы были разрешить им изуродовать меня, — заметила Валери, выплевывая последний перья.
   — Только ваш ротик.
   — Все мужчины — мерзавцы! — воскликнула Валери.
   — Тсс, — произнес Римо. — Нам надо отсюда выбраться.
   — Вы правы, черт вас возьми! Я сейчас вызову полицию.
   — Боюсь, что нет. — И Римо надавил ей на какую-то точку с левой стороны шеи. Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь какой-то клекот.
   Римо увел ее из зала. Снаружи под висящей на стене картиной он обнаружил выключатель, приводящий в ход металлические жалюзи. Щелчок, удар — они встали на место, после чего он закрыл дверь, ведущую в зал. А на двери повесил табличку, которую снял с ближайшего туалета. «Закрыто на ремонт».
   Затем Римо вывел Валери из темного, запертого на ночь музея и привез в гостиницу на углу Пятьдесят девятой улицы и Коламбус-Серкл, где они остановились с Чиуном. Там он провел рукой по ее горлу, и к ней вернулся голос.
   Чиун сидел посреди гостиной, а Бобби Делфин отрабатывала удар справа, стараясь, чтобы ракетка била по воображаемому мячу.
   — Ты тоже пришла брать уроки тенниса? — спросила она у Валери.
   — Мир сошел с ума! — взвизгнула Валери.
   — Замолчите, или вы снова лишитесь голоса, — предупредил Римо.
   — У них потрясающая система, — успокоила Бобби встревоженную Валери. — По мячу ударяешь не ты, а сама ракетка.
   Валери начала тихо плакать. Она бы, конечно, предпочла громко рыдать, но ей не понравилось быть безголосой.
   Римо заговорил с Чиуном. Он рассказал ему про камень и про необычную манеру держать нож, и еще про неожиданную радость Уиллингэма, когда его спросили, где находится штаб племени актатль.
   Чиун на мгновение задумался.
   — Этот безумец Смит поставил нас на грань катастрофы.
   — Ты считаешь, что надо спасаться бегством?
   — Время бежать уже прошло — наступило время атаковать. Вот только сделать этого мы не можем. А обрадовался он вопросу о штабе потому, что у них просто его нет. Мы противостоим самому худшему из врагов — бесформенному нечто.
   — Но ведь если это нечто неизвестно нам, значит, и мы неизвестны нашим врагам.
   — Возможно, — отозвался Чиун — Давным-давно, много столетий назад, как ты бы сказал, жил Мастер, который вдруг на долгие годы исчез. Про него говорили, будто он отправился в новый мир, но этому не очень верили — считали преувеличением.
   — Ну и?..
   — Я должен порыться в памяти — может, найду что-нибудь, что сможет нам помочь. — Он погрузился в молчание и замер.
   — Теперь мне можно говорить? — спросила Валери.
   — Нет, — ответил Римо, и она снова начала плакать.
   Римо посмотрел в окно на ночные огни Центрального парка. Все шло прекрасно, пока не появился Уиллингэм. Когда выходишь на организацию, хочется добраться до самой верхушки. И вовсе не ожидаешь, что кто-то вдруг убьет себя, когда ты идешь к своей цели, и вырвет из цепочки столь необходимое звено.
   Он отошел от окна. Чиун часто предупреждал его, что много думать вредно, иначе от широкого охвата событий мозг переключится на сиюминутные проблемы.
   Вот и вышло так, что он не заметил бинокля, наведенного на окна его номера. Не увидел он и того, как какой-то человек вскинул было винтовку, а потом опустил.
   — Я не промахнусь, — бросил стрелок своему спутнику. Дело происходило через улицу, в комнате, выходящей на окна Римо.
   — Уиллингэм тоже так думал, однако этот парень вышел из музея, а Уиллингэм нет, — ответил его спутник.
   — И все равно, я не промахнусь.
   — Лучше подожди, пока мы попадем к нему в номер. Нам нужно его сердце. Вот только дождемся условного сигнала.

Глава 7

   Сокрушительный провал в Музее естественной истории был во всех деталях описан старшему вице-президенту отделения фирмы по производству компьютеров в Париже. Рю-Сен-Жермен.
   Месье Жан-Луи де Жуан, вице-президент по вопросам корпоративного развития международной информации и исследований, кивнул, изображая такую заинтересованность, какую только могло изобразить его благородное лицо с тонко вылепленными чертами. Дядюшка Карл, представитель немецкой ветви родни, всегда был довольно странным, и с ним требовалось проявлять максимум терпения. Жан-Луи действовал, подчиняясь инстинкту и демонстрируя вежливость, вбитую в него гувернанткой. Этого же требовала от него и матушка, которая любила говорить, что родню не выбирают, а вот манеры можно приобрести.
   Итак, Жан-Луи покорно слушал обо всех нанесенных увечьях и о двух отвратительных американцах, один из которых при том еще и азиат, а сам обдумывал, какие изменения он внесет в работу исследовательской группы, поставленной в тупик компьютерной проблемой.
   Время от времени он поглядывал в окно на улицу Сен-Жермен с ее ресторанами и книжными лавками. Он всегда считал университетские годы лучшими днями своей жизни, а поскольку он занимался исключительно умственным трудом, который все равно где выполнять, фирма позволила ему выбрать место для офиса и даже обставить его по собственному вкусу. Мебель сочетала в себе черты периода правления Наполеона и китайский стиль. Нарядные позолоченные предметы столь различных эпох хорошо сочетались между собой. Мать называла это безвкусицей.
   Дядюшка Карл восседал на стуле, игнорируя выступающую вперед центральную часть сиденья, которая в свое время позволяла мужчинам усесться, расставив ноги и удобно расположив шпагу на коленях. В этот чудный осенний день дядюшка Карл потел, как кровяная колбаса, и Жан-Луи мечтал, чтобы он предложил прогуляться. Тогда можно было бы пойти в сторону Инвалидов, где похоронен Наполеон и все те, кто ввергал прекрасную Францию в одну кровавую войну за другой. Дядюшка Карл обожал подобные вещи. Хотя он частенько бранил все европейское и скатывался на какую-то южноамериканскую чушь. Что было странно, поскольку дядюшка Карл был убежденным нацистом и даже воспользовался семейными связями, чтобы избежать скамьи подсудимых в качестве военного преступника. К счастью, кузен Джеффри был генерал-лейтенантом в штабе фельдмаршала Монтгомери, а дядя Билл служил в американском Бюро стратегических служб.
   Во времена оккупации Парижа нацистами Жан-Луи был подростком, и, хотя кузена Мишеля разыскивали как руководителя партизан, семья Жана-Луи спокойно пережила оккупацию — согласно некому приказу, исходившему из немецкого генерального штаба.
   Как любила говаривать матушка, семью не выбирают, и до сих пор Жан-Луи мало задумывался над проблемами семьи — пока дядюшка Карл не произнес этих странных слов:
   — Так что теперь все в твоих руках, Жан-Луи Рэпаль де Жуан.
   — Дорогой дядюшка, что в моих руках? — удивился Жан-Луи.
   — Наши надежды, наши судьбы, наша честь, сам вопрос нашего выживания.
   — Ах, да, очень хорошо, — сразу согласился Жан-Луи. — А не выпить ли нам кофе?
   — Ты меня внимательно слушал?
   — Да-да, конечно. Ужасное происшествие. Жизнь порой так жестока!
   — Уиллингэма больше нет с нами.
   — Это того, с бледным лицом, который работал в музее?
   — Он был главным жрецом.
   — Чего? — поинтересовался Жан-Луи.
   Лицо дядюшки Карла приобрело пунцовый оттенок, и он обрушил большой толстый кулак на тонкую кожу стола восемнадцатого века. Жан-Луи моргнул — дядюшка Карл почему-то впал в ярость.
   — Разве ты не знаешь, кто ты такой? И что представляет из себя твоя семья? Откуда мы происходим? И никогда не слышал о наших корнях?
   — У нас был какой-то очень-очень великий дядя, который какое-то непродолжительное время жил в Южной Америке. Ты это имеешь в виду? Пожалуйста, не сердись. Может, выпьешь немного анисовой настойки?
   — Жан-Луи, признайся, только честно...
   — Да, дядюшка Карл.
   — Когда ты был еще ребенком и мы гуляли с тобой, а я рассказывал тебе о твоих предках, ты меня внимательно слушал? Мне нужен честный ответ.
   — Дядюшка, ты же знаешь детей.
   — Говори правду!
   — Нет, дядюшка Карл. Я любил гулять с тобой потому, что ты, как немец, мог купить самые лучшие пирожные. А я так мечтал о шоколаде.
   — А рукописи, которые я тебе давал?
   — Должен признаться, я рисовал на них. Бумаги в то время было так мало, дядюшка Карл.
   — А помнишь ли ты имя нашего сокровища? Нашего общего достояния?
   — Ты имеешь в виду камень? Уктут?
   — Да. А его настоящее имя?
   — Забыл, дядюшка Карл.
   — Понятно, — сказал Карл Йоханн Либенгут, президент Баварской компании по производству электронного оборудования. — Значит, ты принимаешь меня за немецкого дядюшку французского племянника и думаешь: какой сегодня чудесный день, а этот сумасшедший дядя толкует о какой-то смерти в Нью-Йорке? Я прав?
   — Ты слишком огрубляешь мои мысли.
   — Так я прав или нет?
   — Ну, хорошо, прав, — признался Жан-Луи. Когда он положил ногу на ногу, на его сшитой точно по фигуре жилетке не образовалось ни складки. Затем он поставил локти на стол, соединил длинные тонкие пальцы в некое подобие арки и водрузил сверху подбородок.
   — Ты такой же француз, как я немец, Жан-Луи, — произнес Карл Йоханн Либенгут таким ледяным тоном, что де Жуан забыл и о солнышке, и о книжных лавках, и о зеленой осенней листве снаружи, на улице Сен-Жермен — Я сказал, ты не француз, — повторил Карл.
   — Я слышал, — отозвался де Жуан.
   — Ты актатль.
   — То есть в моих жилах течет немного крови этого народа.
   — Ты актатль. Это главное, а все остальное — лишь прикрытие, потому что мир не позволил бы тебе открыто принадлежать к этому народу.
   — Мой отец де Жуан. И я тоже.
   — Твоего отца звали де Жуан. Он-то и дал тебе это прикрытие, а мать дала тебе кровь. Я дал тебе знание, но ты его отверг. Я слишком стар, чтобы вести борьбу за выживание, в которой сейчас возникла необходимость, а ты, Жан-Луи, просто не желаешь этого делать. Так что тысяча, а то и больше лет нашего наследия сегодня умрет. Месье де Жуан, желаю вам долгой и счастливой жизни. Я ухожу.
   — Подождите, дядюшка Карл.
   — Зачем, месье де Жуан?
   — Я хочу послушать ваш рассказ. Давайте выйдем вместе, и если я был невнимателен в свои детские годы, то с удовольствием послушаю сейчас. Я не говорю, что сразу приму военные традиции нашего племени, но я не могу позволить, чтобы тысячелетняя история исчезла, а я даже не слышал про нее.
   В детстве рассказ о последнем вожде племени актатль увлек Жана-Луи — из-за особенности детской памяти, когда незначительные подробности пропускаешь мимо ушей.
   Они шли по Рю-Сен-Жермен в сторону банка, мимо ресторанов, кинотеатров, кафе и табачных лавок, расставленных, словно ловушки, призванные выколачивать лишнюю мелочь. На Рю-дю-Бак они свернули направо и перешли Сену по мосту Пон-Рояль. Услышав историю последнего вождя племени актатль, де Жуан смог в полной мере оценить, насколько этот человек предвидел исход социального натиска, который должен был стереть индейскую культуру с лица земли. Этого не понимали ни майя, ни инки, ни даже всемогущие ацтеки. И вот их больше не существует.
   А вот дядюшка Карл существовал и рассказывал ему о символах на священном камне. Ему теперь ясен был каждый нюанс, значение каждого из них — как в тот день, когда жрецы племени актатль совершили свое последнее жертвоприношение на зеленых мексиканских холмах.
   — А почему мы до последнего времени не совершали жертвоприношений? — спросил де Жуан. — Во времена наших предков они проводились ежемесячно. А теперь они используются лишь как месть?
   — С одной стороны, все было недостаточно тщательно продумано, а с другой, жертвоприношение в последнем из уцелевших городов племени актатль рассматривалось как последняя и вечная жертва. Но если бы ты взглянул на камень и увидел линии жизни, как это сделал я, если бы, как и предполагалось, ты в прошлом году навестил его, ты бы сам все увидел. Значение существования земли, неба и рек. Чтобы понять то, о чем мы лишь слышали. Вот она, наша история. Наша, и больше ничья, Жан-Луи. Если бы ты только мог себе представить, насколько невыносимы были митинги фашистов, но я должен был сделать это ради племени, на случай, если Гитлер все-таки победит. То, что было образовано как общество для защиты племени, в конце концов превратилось в систему взаимопомощи, где все помогали друг другу. И тут вдруг последовало осквернение Уктута.
   — А смерти этого пария будет недостаточно, чтобы отомстить?
   — Конечно, нет. Во-первых, Уктут требует, чтобы за осквернение несли ответственность Соединенные Штаты. А чего стоит жизнь негра?
   — Дядюшка, ты забыл, изначально у тебя был бронзовый цвет кожи, — напомнил де Жуан.
   — Неужели ты решил все-таки взять на себя дело нашей семьи?
   — Хочу тебе кое-что показать, — произнес де Жуан. — Вот и все. Ты знаешь, почему я занялся компьютерами?
   — Нет, — ответил дядюшка, с трудом поспевавший за высоким худощавым мужчиной, который шел быстро и легко, хотя на первый взгляд казалось, будто он просто прогуливается.
   — Потому что они были лишены того, чего я стеснялся всю жизнь. Компьютеры были чисты. А сейчас я покажу тебе, что, на мой взгляд, чистым не является.
   Мост, по которому они сейчас шли, вел к Лувру, огромному дворцу, который более двухсот лет назад приспособили под музей. Группа японских туристов стройными рядами промаршировала в боковой вход, следуя за руководителем, держащим флажок. Громко хохотали четверо американцев, не обращая внимания на фотографа, предлагавшего им свои услуги.
   — Нужна целая неделя, чтобы даже не изучить, а просто внимательно рассмотреть все экспонаты музея, — сообщил де Жуан.
   — Но у нас нет недели, — ответил дядюшка Карл.
   — Она нам и не нужна, — улыбнулся племянник и сделал рукой широкий жест, словно предлагая дяде весь музей. — В общей сложности я провел здесь многие месяцы, когда был студентом. Здесь представлены Китай, Древняя Греция, Европа и даже некоторые из современных южноамериканских художников.
   — Да-да, — Карл проявлял явное нетерпение.
   — Ни одно из представленных произведений не было мне близко. Ни одно. С самого детства, хотя отец и сказал мне, что наша семья уезжает обратно в Шарльмань, я не чувствовал себя уютно во Франции. Более-менее уютно я чувствовал себя с компьютерами, потому что у них нет прошлого.
   — Что ты хочешь сказать?
   — А то, дорогой дядюшка, что я не европеец.
   — Значит, ты поможешь нашему делу?
   — Конечно, помогу. Но гоняться за кем-то с каменным ножом — нет, это не для меня.
   Дядюшка Карл пришел в страшное волнение и возмущенно заявил, что приехал в Париж не организовывать какой-то там комитет, а искать поддержки в священной войне, которую ведет племя.
   — Дядюшка, а как проходит эта война?
   — Из рук вон плохо, — ответил Карл.
   — Так давай направим ее в верное русло, а? Пошли, нам надо подумать.
   — Нож священен, — сказал Карл, чтобы племянник не подумал, будто он готов уступить.
   — Успех еще священнее, — сказал Жан-Луи де Жуан. Он в последний раз окинул просторный и красивый какой-то внушающей трепет красотой двор Лувра глазами француза и мысленно попрощался с Европой в своем сердце.
   Слушая дядюшку Карла, де Жуан скоро понял, что случилось с семьей. Потомки племени актатль были согласны скрываться не только на протяжении поколений, но и на протяжении веков, однако когда пришло время действовать, это оказалось семье не под силу.
   Он остановил такси и приказал отвезти их на Авеню-ле-Бретюи, где снимал для любовницы небольшой особняк, два этажа просторных комнат, с лепниной в стиле рококо на потолке. Слуга-североафриканец, одетый в расшитый серебром жилет, подал им кофе со взбитыми сливками. Дядюшка Карл поедал пирожные, изысканные хрустящие корзиночки, наполненные цукатами в сахарной глазури, а Жан-Луи тем временем вынул из кармана блокнот и принялся чертить там какие-то формулы. Он словно забыл о дядином существовании, не отвечая даже на вопросы, что он делает. Один раз он позвонил на работу и попросил о компьютерном времени. Потом прочитал несколько формул своему референту и через пятнадцать минут уже получил ответ.
   — Черт, — пробормотал он, затем порвал свои записи и подбросил обрывки в воздух. Слуга предпринял попытку их поднять, но де Жуан его прогнал. Потом встал и начал расхаживать по комнате, размышляя вслух. — Беда, дорогой дядюшка Карл, в том, что племя не готово править обществом, — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Мы так долго таились, что, когда настал момент выдвинуть справедливые требования, их не просто игнорируют. Мы сами толком не знаем, как их выдвигать. Поэтому все, от начала до конца, складывается так неудачно.
   Жан-Луи де Жуан подошел к окну и выглянул на освещенную солнцем улицу.
   — Что мы должны делать? — спросил дядюшка Карл.
   — Начать все сначала. И отныне главной целью народа актатль будет власть. И в будущем, когда наши имена станут известны всем, наши требования будут удовлетворены.
   — А как же наши требования о возмещении ущерба?
   — Это было глупо с самого начала. Послания с требованиями о возмещении ущерба были непонятны. Написать их на двенадцати языках и забыть про английский! К черту их! Мы сами в свое время позаботимся об этом. А сейчас нам важно разобраться с двумя очень опасными людьми — американцем и азиатом. — Говоря, де Жуан барабанил пальцами по безупречно чистому окну.
   — Не повезло, что мы наткнулись на них, — сказал Карл.
   — Нет, они нас искали, а мы, как дураки, сами бросились в расставленную ими ловушку. Вероятнее всего было так: после надругательства над Уктутом совершенные нами жертвоприношения каким-то образом задели что-то или кого-то в высшей степени чувствительных сферах, пользующихся услугами наемных убийц. Люди с такой квалификацией обычно не ходят по музеям ради удовольствия. Должно быть, мы создали какую-то угрозу для них. Так вот теперь тот, чьи интересы мы задели, хотят, чтобы мы выступили против этих двоих. Лучше не придумаешь — мы нападем на них и будем уничтожены.
   — Значит, мы не станем нападать? — спросил дядюшка Карл.
   — Нет, обязательно станем, но на наших условиях и тогда, когда это будет выгодно нам. И используем этих убийц так, как они хотели использовать нас. Через них мы выйдем на секретную организацию, которой они служат, и захватим в этой организации власть. Эта власть станет властью всего племени, и тогда народ актатль больше не будет скрываться, — де Жуан постоял у окна, ожидая, что скажет дядюшка Карл, но тот молчал.
   Тогда де Жуан обернулся и увидел, что Карл стоит на коленях, касаясь головой ковра и вытянув руки перед собой.
   — Что с вами, дядюшка Карл? — воскликнул он.
   — Ты вождь, — отозвался Карл. — Вождь, — повторил он и поднял глаза. — Подойди ко мне.
   Де Жуан наклонился к нему, и Карл прошептал ему что-то в самое ухо.
   — Что это? — спросил де Жуан.
   — Теперь ты тоже веришь. Это настоящее имя Уктута, и лишь тем, кто верит, позволено его произносить. Если его произнесет неверный, то обрушатся небеса, но ты можешь это сказать.
   Де Жуан предпринял все усилия, чтобы сохранить серьезный вид, и произнес слово вслух. Как он и предполагал, небеса не разверзлись, что дядюшка Карл расценил как доказательство искренней веры де Жуана.
   Дядюшка Карл поднялся с колен.
   — Теперь ты вождь. Тридцать лет я ждал этого момента, ибо ты кровь от крови, плоть от плоти древнего вождя племени актатль, жившего много столетий назад. Теперь ты поведешь нашу семью к победе!
   Де Жуана даже несколько удивило, что он не воспринял слова дядюшка как нечто идиотское.
   — Дядюшка, мы обязательно победим! — воскликнул он.
   — И отомстим за осквернение камня?
   — Когда мы осуществим наш план, Уктут получит все сердца, какие только пожелает, — заверил его де Жуан.
   Ночью, прежде чем уснуть, он вновь произнес тайное имя Уктута. И, когда небо не упало на землю, ему открылась истина.
   Он не знал, искренне он верит или нет, но был твердо уверен, что племя актатль обрело наконец вождя, который поведет его к славе.

Глава 8

   Прибыв в Нью-Йорк, Жан-Луи де Жуан и дядюшка Карл отправились прямиком в гостиницу на Пятую авеню, где целый взвод посыльных только и ждал момента поднести им багаж, где им не нужно было регистрироваться и к их услугам были готовы президентские апартаменты, а директор многозначительно подмигнул дядюшке Карлу, заставив тем самым де Жуана сделать вывод, что, вне зависимости от традиций и религии, международное братство последователей Уктута имеет немалое влияние в обществе.
   — А я и не знал, что семья столь обширна, — заметил де Жуан, когда они с Карлом отпустили посыльных и удобно расположились в гостиной огромного пятикомнатного номера.
   — Мы повсюду, и ты знал бы об этом, если бы в молодости больше интересовался проблемами семьи. — Дядюшка Карл улыбнулся, скорее с осуждением, нежели радостно.
   — Но теперь я с ней — де Жуан улыбнулся в ответ.
   — Да, Жан-Луи, и я благодарен тебе за это, так что с моей стороны больше упреков не будет, как бы мне этого ни хотелось.
   — Упрекать обычно любят проигравшие. Тем самым они как бы оправдывают себя за то, что неправильно прожили жизнь. Ты не проигравший, и жизнь твоя вполне удалась. Более того, теперь она пойдет как нельзя лучше, так что упреки тебе не к лицу. — И де Жуан попросил дядюшку немедленно созвать в гостиницу членов семьи для беседы. — Сейчас мы должны все продумать до мелочей, намного лучше, чем всегда, и я должен изучить наши людские ресурсы. Через два часа я уже буду готов говорить с ними.
   Он отправился к себе в комнату и разложил на большом дубовом столе бумаги, которые достал из привезенного с собой «дипломата» крокодиловой кожи.
   Прежде чем сесть, он снял свой серый в тонкую белую полоску пиджак, аккуратно расстегнул манжеты с монограммой и завернул рукава рубашки; затем расстегнул воротник, осторожно снял шелковый галстук в черно-красных тонах и повесил его на вешалку поверх пиджака. Пиджак он убрал в один из огромных, изготовленных из настоящего кедра полированных шкафов.
   Затем он включил свет — зажглась убранная в деревянные панели люминисцентная лампа — и снял колпачки с двух толстых маркеров, черного и красного. Красным он собирался писать возможные пункты плана, а черным — вычеркивать их, если решит, что они не сработают.
   Де Жуан поднес красный фломастер к губам и выглянул в окно на оживленную улицу, утопавшую в ярком солнечном свете позднего утра, после чего набросился на пачку чистой белой бумаги, словно орел, выследивший мышь, которая имела неосторожность выйти на открытое место.
   Когда он вновь поднял глаза, солнце исчезло. Небеса потемнели, и он осознал, что день уступил место вечернему сумраку.
   Корзина для бумаг была переполнена скомканными листами. Поверхность стола выглядела так, словно на него опрокинули содержимое корзины.
   Перед де Жуаном лежал лишь один аккуратно расправленный лист. На нем большими красными буквами было написано всего одно слово: ИНФИЛЬТРАЦИЯ.
   Когда он вновь появился в гостиной, там уже сидела дюжина гостей. Это были преимущественно мужчины среднего возраста в строгих костюмах-тройках с цепочками на жилетах — свидетельством университетского образования, прямых брюках и до блеска начищенных кожаных туфлях, которые так ценятся деловыми людьми — они могут позволить себе любую обувь по собственному вкусу и постоянно покупают ту, к которой привыкли с детства.