Металиус Грейс. Нет Адама в раю

   Она услышала его смех.
   - Нет еще, моя маленькая горячая сучка, - сказал он. - Еще рано. Я могу подождать.
   В тот момент, когда он ее отпустил, она его так ненавидела, что с удовольствием бы убила. На этот раз, когда она заплакала, в ее слезах не было ни капли притворства. Она плакала от злости и обиды, а Этьен даже не пытался ее утешать. Он откинулся на сиденье и зажег сигарету, а она рыдала и искала в сумке носовой платок.
   Она все еще дрожала, когда Этьен высадил ее из машины напротив дома. Она дрожала, когда раздевалась и ложилась в постель. Она стиснула зубы, сжала кулачки и все свое тело, и когда, в конце концов, она позволила себе расслабиться, дрожь ушла.
   Но от ощущения стыда ей не удалось так быстро избавиться.
   О, как же она могла позволить так с собой обращаться? И отвечать ему так, что он понял это и упивался победой. Будь он проклят.
   Подожди, Этьен, ну подожди я посчитаюсь с тобой, даже если это будет единственное, что я сделаю в жизни. Ты за это заплатишь.
   О, папа, папа, мне так стыдно. Я так унижена.
   Тише, моя дорогая, сказал Арман. Никто не может унизить принцессу.
   Глаза у Анжелики горели и чесались от пролитых слез, и в конце концов она встала, чтобы приложить к ним холодную мокрую ткань.
   Это верно, папа, подумала она, ложась в постель. Никто не может унизить принцессу. По крайней мере, никто не может унизить принцессу безнаказанно. Пусть только попробует в следующий раз. Ты увидишь.
   Но следующего раза не было. С того самого вечера и до брачной ночи, Этьен никогда ее так не трогал, и иногда Анжелике это было еще труднее вынести. Когда они целовались, она часто пыталась возбудить его, чтобы он потерял говову, но он держался.
   - Я могу подождать, - говорил Этьен.
   А теперь время ожидания почти подошло к концу. Из темноты вдруг появились огни Бостона и Этьен убрал руку, которой обнимал Анжелику. - Вот мы и приехали, - сказал он неизвестно зачем.
   - Да, - ответила Анжелика и начала поправлять волосы. - Ради Бога, Этьен, остановись и застегни воротничок. Ты хочешь, чтобы мне было стыдно за тебя в одной из лучших гостиниц страны? И когда будешь регистрироваться, постарайся запомнить, что нужно написать Мистер и Миссис Этьен де Монтиньи. А не Этьен де Монтиньи с женой.
   - Я запомню, - сказал Этьен.
   Гостиница была даже шикарней, чем ее помнила Анжелика, и когда посыльный показал им комнаты, она сразу поняла, что их отремонтировали.
   Конечно, подумала она, так и должно быть. Сколько лет прошло с тех пор, как мы с папой здесь останавливались.
   Анжелика улыбалась, глядя, как посыльный открывает окна и включает свет. Этьен стоял посреди комнаты, как бы не зная, куда девать свои руки, и она была очень довольна, что не сказал ему о том, что написала письмо администратору гостиницы. В письме она просила, чтобы им оставили именно этот номер, и если он занят в эту ночь, она уверена, что найдет способ перенести свадьбу на то время, когда он освободится. Этьен знал только, что она написала в гостиницу, чтобы им забронировали номер.
   Это будет наш секрет, папа, думала Анжелика, и начала напевать какую-то мелодию, в то время как Этьен расплатился с посыльным и закрыл за ним дверь.
   - Почему ты не позвонишь и не закажешь бутылку шампанского? спросила Анжелика. - Мне надо принять ванну.
   - Опять? - удивился Этьен. Ты же принимала ванну перед отъездом из Ливингстона.
   - То была настоящая горячая ванна, - ответила Анжелика. - Пожалуйста, дорогой, закажи шампанского. Я буду готова через минуту.
   - Знаю я тебя и твои минуты, - сказал Этьен, но он улыбался, подходя к телефону. - Человек может успеть напиться до безобразия за одну такую минуту.
   Но на этот раз Анжелика была верна своему слову. Она быстро искупалась и надела ночную сорочку. Она была из белого шифона и стоила чересчур дорого. Но когда она вошла в комнату и увидела, каким взглядом смотрит на нее Этьен, то поняла, что лишние деньги потрачены не напрасно. Он онемел, глядя на нее, а шампанское из его бокала проливалось на ковер.
   - Боже мой, - сказал Этьен, - я всегда знал, что ты красивая, но не знал, что настолько.
   Ее кожа, разогретая теплой ванной, светилась светло-розово сквозь белый шифон ночной рубашки, а волосы гладкой и мягкой волной ниспадали до пояса.
   - Лучше я тоже приму ванну, - сказал Этьен, сам не зная почему. Он только понимал, что находится в присутствии чего-то очень необычного и ему и в голову не приходило потрогать это видение нечистыми руками.
   - Хорошо, - ответила Анжелика и отвернулась, чтобы налить себе бокал шампанского.
   Она пила и улыбалась, слушая шум воды и звуки, которые доносились из ванны. А когда он вышел, она с большим трудом удержала смех. Он надел пижаму и, судя по всему, впервые в жизни. Он выглядел в ней еще более неловко, чем в своем свадебном костюме.
   - Садись и выпей еще шампанского, - сказала она.
   Этьен подумал, что с радостью гнал бы себя пинками назад в Ливингстон. Он сел рядом с ней и выпил вина, но не мог произнести ни слова.
   - Может быть, закажем еще бутылку, - сказала Анжелика, поднимая свой бокал.
   - Прекрасная мысль, - ответил Этьен с облегчением и подошел к телефону.
   Ну, это уже чересчур, подумала Анжелика. Большой, грубый, сильный Этьен де Монтиньи, лишился дара слов и неуклюж, словно подросток.
   Она позволила ему поволноваться, пока они наполовину не выпили вторую бутылку, а затем придвинулась ближе к нему и провела пальцем по его щеке.
   - Скажи мне, дорогой, - сказала она. - Что ты собираешься со мной делать?
   - Что? - глупо спросил Этьен.
   - Что ты собираешься со мной делать, когда мы допьем эту бутылку и ты отнесешь меня в постель?
   Этьен почувствовал, как внутри что-то расслабилось.
   - Я не буду говорить тебе, - ответил он. - Я тебе покажу. И сейчас.
   Анжелика отодвинулась.
   - Нет, нет, - сказала она, - сначала скажи. Ты знаешь, я ведь никогда не была с мужчиной.
   - Я знаю, - ответил Этьен.
   - Ну вот. Скажи мне. Тогда я буду знать, чего ждать.
   Этьен хотел обнимать и целовать ее, и трогать, но заставлял себя сидеть спокойно.
   Осторожней, осторожней, говорил он себе. Она девственница. Я не хочу пугать ее. Осторожней.
   - Повернись.
   Она засмеялась.
   - Что?
   - Иди сюда. Повернись.
   Она повернулась на диване и теперь сидела к нему спиной, и тогда он до нее дотронуться. Очень осторожно он убрал великолепно пахнущую розовыми лепестками копну волос с одного плеча и начал целовать ее в шею.
   - Первое, - сказал он. - Я собираюсь поцеловать каждый дюйм твоего тела.
   Он взял ее за руки и провел губами вдоль плеча и почувствовал, что она задрожала, но почти сразу же снова расслабилась.
   Он начал гладить ее, тонкий поясок сорочки легко распустился под его пальцами.
   - Когда я кончу, - нежно прошептал он, - не останется ничего, что я в тебе не узнаю.
   Анжелика не могла больше сдерживаться. Она чувствовала, что ее дыхание учащается, а кожа горит везде, где он дотрагивался до нее этими сводящими с ума медленными поглаживаниями.
   - Знаешь как?
   Он повернул ее так, что теперь она лежала у него на коленях, но он был еще очень осторожным, пробегая рукой вниз по ее телу.
   - Моими руками, - сказал он, - моим ртом, моими глазами и моим телом.
   Он начал целовать ее губы короткими мягкими поцелуями, едва касаясь ее губами, и вдруг положил руку ей на живот и начал гладить и ласкать его. Она почувствовала, как напряглись ее груди до боли в сосках, жаждая его прикосновений, но она заставила себя быть спокойной и податливой. Он не понес ее в другую комнату, а взял за руку и повел к кровати. Она стояла неподвижно, когда он нагнулся и поднял за края ее ночную сорочку, тогда она подняла руки и позволила снять ее через голову.
   - Ложись, - сказал он, и когда она сделала, как он просил, он замер, глядя на нее.
   Она как статуя, подумал он. Ни одной неверной линии, ни одного неверного изгиба.
   Когда он уронил пижаму на пол и она увидела его обнаженным, стоящим над ней, она отвернулась и закрыла рот тыльной стороной руки.
   - Не делай так, - резко сказал он и стал на колени около нее. Он повернул к себе ее голову, взял ее руку и положил на себя. Ее рука сжалась и она застонала.
   - Ты боишься? - спросил он.
   - Да.
   Он опустился и лег рядом с ней.
   - Хорошо, - сказал он. - Это хорошо, если женщина немного боится своего мужа.
   И тут началось. Вся его нежность куда-то улетучилась. Он обнимал ее требовательно, неистово, как будто она уже не принадлежала себе, а служила предметом его удовольствий.
   Наконец он положил подушку под ее бедра и взяв сильными руками за колени, раздвинул ее ноги и лег между ними.
   - Открой глаза, - сказал он. - Быстро, сейчас же. Открой глаза.
   Она увидела, что он улыбается и что он вспотел.
   - Не закрывай, - сказал он. - Я хочу видеть, как ты будешь превращаться из ребенка в женщину.
   Она почти сразу почувствовала боль.
   - Нет! - закричала она. - Нет! Ты мне делаешь больно.
   - Надеюсь, что так, - сказал он, и боль росла и росла. - Надеюсь, что так. Я хочу, чтобы ты запомнила, что с этой минуты ты принадлежишь мне.
   Она почувствовала, что ее разрывают надвое, а он все равно не останавливался. Его лицо становилось все больше и больше и, казалось, что стены комнаты падают, раздавливая ее.
   - Папа! - закричала она. - Папа! Папочка!
   КНИГА ТРЕТЬЯ
   Глава первая
   Может быть для кого-то день 7 декабря 1941 года является днем траура, но когда Этьен де Монтиньи впервые услышал в воскресенье новости, он почувствовал себя как будто освобожденным от ноши, которую слишком долго тащил на спине. Впервые со времени женитьбы, он чувствовал себя как в добрые старые времена.
   Наконец-то, подумал он, торжествуя. Наконец прекрасный повод для бегства. Для бегства с честью.
   Он был крупным, здоровым и сильным, как бык. Военно-морские силы возьмут его, он знает, что возьмут, и тогда он сможет убраться к черту из Ливингстона и от своей семьи. От Анжелики, от ее молчащей матери и даже от детей.
   Этьен помедлил секунду, когда подумал об Алане и Лесли. Ему показалось, что с детьми это не совсем так. Но он быстро перешагнет через это. Это было бегство, но не такое, как если бы он удрал от Анжелики много лет назад. А почетное, заслуживающее уважения бегство. На благо своей страны.
   Этьен засмеялся, кажется, впервые за долгое-долгое время.
   Он не скажет Анжелике, пока его не внесут в список. Да он и не мог сказать ей в эту минуту, даже если бы захотел, потому что, как обычно, ее не было дома. Дома были только он и Моника, а деточки играли на улице. Старая дама возилась на кухне, бормоча себе под нос, что часто случалось в последнее время, и, с точки зрения Этьена, ее не следовало оставлять одну с детьми.
   - Боже мой, Анжелика! - кричал он жене. - Твоя мать не может даже вспомнить, куда она положила свои вещи. Какого черта ты думаешь, что она помнит, что около нее двое детей?!
   - Не кричи на меня, - спокойно ответила Анжелика. Моя мать прекрасно может присмотреть за девочками. Если ты так не думаешь, ухаживай за ними сам.
   - Ты ни к чему не годная сука! Ясно? - выкрикнул Этьен.
   - А ты крикливый грубиян, - ответила Анжелика, уходя.
   Ну что же, послезавтра ее маленькие крылышки будут подрезаны, с большим удовлетворением подумал Этьен.
   Там, где ничего не могло помочь, возможно, изменит положение японская атака на Пирл Харбор. Она не посмеет больше оставлять детей одних или тем более с Моникой. Теперь ей придется оставаться дома и исполнять материнские обязанности впервые с тех пор, как она родила их первого ребенка.
   Этьен снова засмеялся, и Моника, подойдя к двери комнаты, уставилась на него.
   - Что с вами? - спросила она с раздражением.
   - Ничего, - засмеялся Этьен. - Совсем ничего. У меня хорошее настроение, вот и все.
   - Ну, я рада, что у кого-то оно хорошее, - ответила Моника, cнова исчезая в кухне. - А где Анжелика? - спросила она жалобным голосом, что теперь с ней бывало часто.
   - Она скоро будет дома, - сказал Этьен и подоумал: "Ты чертовски прав, она скоро будет дома, теперь она вообще будет привязана к дому. Да благословит Бог Соединенные Штаты, Пирл Харбор и Японску империю. Любуйтесь, косоглазые ублюдки, идет Этьен де Монтиньи!"
   В то же воскресенье во второй половине дня Анжелика де Монтиньи восседала на обитом зеленой тканью диване в гостиной Пегги Ховард. На ней было облегающее платье цвета тусклого золота, которое выигрышно смотрелось на зеленом фоне дивана. В этом платье ее белокурые волосы выглядели светлее обычного, а кожа была подрумянена холодным зимним воздухом.
   Зимний воздух и два очень хороших дайкири, подумала Анжелика, улыбаясь своей загадочной легкой улыбкой.
   Теперь она пила третий бокал и как раз думала, что надо его растянуть на некоторое время. Она видела, что Эд Миллер наблюдает за ней с противоположного конца комнаты, и ей не хотелось, чтобы он подумал, что она пьяна. Сегодня вечером хорошо было бы чуточку напиться. Она чувствовала себя великолепно. Она выглядела прекрасно и знала об этом, а также о том, что пройдет совсем немного времени, и Эд Миллер подойдет к дивану, сядет рядом с ней и пригласит ее пообедать. Она заставит его немного помучиться, а затем скажет "да", как бы с неохотой. Анжелика снова улыбнулась и отпила несколько глотков.
   Самые лучшие вечера в Ливингстоне всегда давала Пегги Ховард. Не то, чтобы они могли сравниться с теми, на которых Анжелика изредка бывала в Бостоне или Нью-Йорке, но все равно это были хорошие вечера. В Ливингстоне существовала своя небольшая группа интеллектуалов, и их всегда можно было встретить у Пегги.
   Вдруг без всякой причины Анжелика подумала, какие прекрасные вечера она могла бы проводить в Париже или в Лондоне, и настроение у нее немного ухудшилось. Она слегка нахмурилась, почувствовав себя обманутой.
   У нее нет никакой возможности попасть в Лондон или Париж, пока она связана с Этьеном. У Этьена не только не было желания увидеть другие города, но он еще считал ее сумасшедшей, потому что она могла думать о таких вещах.
   Если Этьен что-то сказал однажды, он мог повторять это миллион раз.
   - Ради Бога, Анжелика. Кто мы, по-твоему? Я простой рабочий, а ты жена простого рабочего. Откуда у тебя такие сумасшедшие идеи? Лондон, Париж, Рим. Бог мой. Ты, наверное, думаешь, что ты миссис Вандербилд или кто-то вроде.
   Господи, как она его ненавидела.
   - Я стоял там и пытался вас понять, - сказал Эд Миллер, садясь рядом с ней. - Только что вы улыбались, а в следующую минуту уже нахмурились. О чем вы думаете?
   Анжелика так удивилась, что чуть не разлила свой бокал.
   - Ни о чем особенном, - сказала она и заставила себя засмеяться.
   Эд Миллер может ей понадобиться, думала она. В Ливингстоне он недавно. Кроме того, он был не женат и по нью-гэмпширским стандартам достаточно состоятельным. Эд Миллер был биржевым маклером и уже одно это занятие придавало ему некоторый ореол героя в глазах Анжелики.
   - Не обманывайте меня, - сказал Эд Миллер, улыбаясь ей. - Я наблюдал за вами, и у вас был отсутствующий вид.
   - Ну ладно, - ответила Анжелика и снова засмеялась. - Если хотите знать, я думала о Париже.
   - В самом деле? - спросил Эд Миллер. - Вы хорошо знаете Париж?
   Анжелика сделала глоток.
   - Было бы странно, если бы я с фамилией де Монтиньи не знала Парижа, не так ли?
   - Да, конечно, - сказал Эд. - Ах, как я люблю этот город.
   - Так вы там бывали?
   - Два года. Сразу после окончания колледжа. Кстати, меня зовут Эд Миллер.
   Анжелика протянула ему руку:
   - Анжелика де Монтиньи.
   Они сидели на зеленом диване и болтали почти целый час. Скорее говорил Эд Миллер, а Анжелика слушала.
   - Знаете, - сказал он в конце концов, - это звучит чертовски банально. Но у меня есть несколько рисунков, которые я купил в Париже, не хотели бы вы их посмотреть? Может быть, мы могли бы вместе пообедать, а потом заехать ко мне?
   Он задержал дыхание в ожидании возмущенного отказа. На самом деле это выглядело так, будто развратник приглашает молодую красавицу посмотреть на его гравюры. Но Анжелика не засмеялась и не обдала его холодом. Она посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась.
   - С большим удовольствием.
   - Я возьму ваше пальто, - сказал Эд.
   Они стояли у парадной двери, прощаясь с Пегги, когда из библиотеки вышел мужчина по имени Тед Лэмбет и вошел в гостиную. Тэд был фотографом-любителем, поговаривали, что у него гомосексуальные наклонности. Кроме того, он слишком много пил, и поэтому сейчас, когда качаясь, он ухватился за дверной косяк, а лицо его было грязно-серого оттенка, все были уверены, что бедняга Тэд опять перебрал.
   - Японцы только что бомбили Пирл Харбор, - сказал он.
   Анжелика навсегда запомнит полную тишину, которая воцарилась в гостиной Пегги Ховард в первые мгновения. Никто не дышал. Никто не уронил бокал. Никто даже не пошевелился. А потом все разом задышали, задвигались, стали ронять вещи и заговорили одновременно.
   - Когда?
   - Ты снова напился, Тэд?
   - Радио, - сказал он.
   Все помчались в библиотеку Пегги, где у стены стояла большая радиола.
   И тогда они поняли, что это правда. Анжелике показалось, что диктор был на грани истерики, он снова и снова повторял одно и то же. Она почувствовала как дрожит ладонь Эда Миллера на ее руке.
   - Мне нужно срочно вернуться в офис, - сказал он. - Простите, Анжелика. Завтра рынок полетит к чертям.
   Анжелика посмотрела на него с такой злобой, что на мгновение он почувствовал, как дрожь пробрала его до костей.
   - Анжелика, - сказал он. - Америка вступила в войну.
   Ну и что? Анжелике хотелось завопить. Какого черта?
   Но она заставила себя посмотреть на него с волнением.
   - Конечно, Эд, - мягко сказала она. - Я так расстроилась, что ничего не соображаю.
   - Да, конечно, - сказал Эд и направился к двери.
   Анжелика шла домой одна. Не было никакого смысла дольше оставаться у Пегги. Вечер был испорчен.
   Будь все проклято, с яростью думала Анжелика, и горячие слезы гнева текли по ее холодным щекам. Пусть все катится к черту! Всегда что-нибудь случится, чтобы мне все испортить.
   Глава вторая
   На следующий день, когда Этьен де Монтиньи вышел во время обеденного перерыва из гаража, он не пошел как обычно в ресторан. Вместо этого он встал в длинную очередь, которая образовалась у ливингстонского почтового отделения, где расположились организации, записывающие новобранцев в Вооруженные силы. Как и многие мужчины по всей Америке он едва дождался заявления Президента об объявлении войны и пошел предлагать свои услуги своей стране.
   В этот день ходило ужасно много слухов. Одни говорили, что не будут брать никого старше двадцати девяти лет. Другие утверждали, что не будут призывать женатых мужчин, в особенности тех, у кого есть дети, а третьи шутили, что у Соединенных Штатов так плохо с личным составом, что берут любого, лишь бы только он дышал.
   Этьен решил, что запишется в военно-морской флот, и когда подошла его очередь, он постарался сделать так, чтобы его не забраковали. Он сказал офицеру, что ему двадцать восемь лет и что он не женат. Он был поражен тем, как это оказалось до смешного просто. Никто его ни о чем не спрашивал и ни у кого, казалось, не было никаких сомнений по его поводу.
   Моряк в красивой форме заполнил несколько бланков, едва посмотрев на Этьена.
   - Медицинский осмотр в Арсенале завтра утром в семь тридцать, сказал он, когда Этьен поставил свою подпись.
   В этот вечер за ужином Этьен пребывал в очень хорошем настроении. Он даже улыбнулся, услышав, как Моника заговорила сама с собой, а Анжелика, зло посмотрев на него, спросила:
   - Ты чего скалишь зубы?
   Он пожал плечами:
   - Ничего, дорогая. Ничего.
   И позже, когда Анжелика оделась, он даже не спросил, куда она идет, Он просто взял газету и стал читать. Алана и Лесли в своей комнате играли в какую-то шумную игру, а Моника в кухне мыла посуду, бормоча себе под нос. Климакс, как же, думал Этьен, слушая Монику. Старуха совсем сбрендила. Многие были с ним согласны, в особенности его мать, Симона:
   - Это никуда не годится, Этьен. Оставлять надолго двух маленьких девочек с сумасшедшей женщиной.
   - Врач говорит, что она не сумасшедшая. - Он говорит, что это менопауза.
   - Послушай, - сказала Симона. - Это просто другое название климакса. Я знаю многих женщин, которые прошли через это. Но ни одна из них не вела себя так, как Моника.
   Когда Этьен сообщил это жене, Анжелика бросилась на него точно дикая кошка.
   - Она не сумасшедшая, - кричала Анжелика. - У нее так проходит менопауза. Это пройдет. Она не более сумасшедшая, чем ты или я. И, кстати, не более сумасшедшая, чем твоя мать. Пусть Симона занимается своими делами. Она что, воображает себя врачом?
   Однажды Этьен, вернувшись с работы домой, услышал, как Моника разговаривает с Аланой и Лесли.
   - Вы должны понять, - говорила Моника, - что на самом деле я его не убивала. Я только давала ему немного выпить, чтобы снять боль, но это не значит убить кого-то.
   - О чем, черт побери, вы тут говорите? - заорал Этьен.
   - Бабушка рассказывает нам историю, - сказала Алана.
   Но Лесли не сказала ничего. Ее маленькое личико было бледным, нижняя губка дрожала.
   Этьен был взбешен.
   - Что за чертовы истории вы им теперь рассказываете - воскликнул он. - Кого это вы не убивали?
   - Дедушку, - спокойно ответила Алана. - Маминого папу. Его звали Арман.
   Этьен отвел дочерей в комнату. Алана стояла рядом с его стулом, но он посадил на колени Лесли. Ребенок весь дрожал.
   - Теперь послушайте меня обе, - сказал он. - Ваш дедушка был очень больным человеком. Он болел долго-долго, а затем пришел Бог и взял его на Небеса. Вот что произошло. Никто не убивал и не пытался убить его. Понятно?
   - Но бабушка говорила... - начала Лесли.
   - Никогда не обращай внимания на то, что говорит бабушка, - сказал Этьен. - Бабушка... - он почти сказал, что бабушка сумасшедшая, но вовремя удержался, - бабушка только сочиняет истории.
   Когда Анжелика вернулась, он был еще в бешенстве.
   - Ты бы лучше сделала что-нибудь со своей матерью, - сказал он жене. - Ты знаешь, какую историю она рассказывала сегодня детям?
   Анжелика внимательно выслушала Этьена, а когда он кончил, отвернулась от него.
   - Я поговорю с ней, - сказала она, наконец. - Нельзя допустить, чтобы она такое говорила при девочках.
   - Она сумасшедшая, - повторил Этьен. - Говорю тебе, Анжелика, она совсем сумасшедшая.
   - Нет, Этьен. Мама - она как я. У нее слишком много воображения и иногда оно выплескивается наружу. Вот и все. Я поговорю с ней об этом.
   Этьен де Монтиньи от природы не имел привычки подслушивать, но в эту ночь он заставил себя стоять у двери спальни Моники, где проходило объяснение между дочерью и матерью.
   Голос Анжелики был низким от злости и, хотя Этьен не мог расслышать каждое слово, ему было достаточно того, что он услышал.
   - Что это с тобой? - скаазла Анжелика. - Ты хочешь, чтобы на наши головы свалилась полиция?
   - Моника захныкала.
   - В тюрьму захотела? - спросила Анжелика. - Или в сумасшедший дом?
   Моника только твердила "нет".
   - Тогда лучше заткни свой рот по поводу папы, понимаешь? Не смей никому и слова говорить про него. Ни детям, ни Этьену, ни твоей сестре, ни одной живой душе. Понимаешь?
   Ответа не было, не было слышно вообще никаких звуков, кроме плача, а затем Этьен услышал звук сильной пощечины.
   - Ты меня понимаешь?! - заорала Анжелика, и ее голос зазвенел.
   Опять наступило молчание, другая пощечина, а затем повторяемое "да".
   Этьен отошел от двери. Желудок его болезненно сжался. Он пошел в ванную, уверенный, что его вырвет, но ничего не получилось. Он сел на край ванны, онемевший и весь в поту.
   После этого Этьен ст
   ал наблюдать за Моникой еще пристальней, но она больше не рассказывала историй Алане и Лесли. Она продолжала бормотать себе под нос что-то бессвязное и лишенное смысла. Каждую неделю Анжелика водила мать к доктору, были таблетки и инъекции, и еще больше таблеток, так что временами она становилась спокойной и вполне разумной. Но часто по ночам Этьен слышал, как она рыдает в своей комнате, и Анжелике приходилось бежать к ней, чтобы она очнулась от очередного ночного кошмара.
   В конце концов, Этьен, волнуясь за детей, пошел сам проконсультироваться с врачом. Его звали Майлс Гордон, Этьену он никогда не нравился. Доктор Гордон принимал Алану и Лесли и третьего ребенка тоже, их сына, который умер вскоре после рождения. Нет, Этьену совсем не нравился Майлс Гордон, и когда Анжелика спросила почему, Этьен смог назвать только одну причину, в которой был уверен:
   - Он еврей, но пытается это скрыть.
   - А какое это имеет отношение к чему бы то ни было? - спросила Анжелика.
   - Если человек еврей, он должен вести себя соответственно. Ничего хорошего, если человек стыдится своей религии.
   - Боже мой, - сказала Анжелика, с трудом сдерживаясь. - Посмотрите-ка на этого философа.
   - Все равно, - ответил Этьен упрямо. - Это нехорошо, если еврей посещает протестантскую церковь, ест свинину и все прочее. Это вроде того, как если бы мы ели мясо по пятницам и не ходили к мессе.
   - Ты говоришь в точности как твоя мать, - огрызнулась Анжелика.
   - По крайней мере моя мать не стыдится себя.
   На следующий день во время обеда Этьен пошел в кабинет доктора Гордона.
   Майлс Гордон знал, что Этьен терпеть его не может, но из-за Анжелики был с ним всегда безукоризненно вежлив. Доктору Гордону нравилась Анжелика. Очень нравилась.
   - Поверьте мне, мистер де Монтиньи, - сказал доктор Гордон, когда Этьен сел у его стола, - у вас абсолютно нет никаких оснований волноваться по поводу вашей тещи.