доктора.
- Я не знаю, какими средствами располагает твой дед, - улыбнулся
доктор, - но едва ли я ошибусь, если скажу, что он может назначить тебе
содержание более высокое, чем многие знатные джентльмены своим сыновьям. Я
считаю его богатым человеком. Прямых доказательств у меня нет, но сдается
мне, мистер Дени, что рыбная ловля принесла вашему деду немалую прибыль.
Насколько богат мой дед? Я вспомнил сокровища из моих любимых сказок
"Тысячи и одной ночи". Считает ли доктор Барнард, что он очень богат? На
этот вопрос доктор ответить не мог. В Уинчелси думают, что мой дед человек
весьма состоятельный. Как бы то ни было, я должен вернуться к нему. Нельзя
оставаться у Раджей после тех оскорблений, которые они мне нанесли. Доктор
велел мне собрать вещи и сказал, что отвезет меня домой в своей коляске.
Беседуя таким образом, мы очутились возле дома Раджа, и я с замирающим
сердцем вошел в лавку. Радж, писавший что-то в своих конторских книгах,
уставился на меня из-за стола. Приказчик, вылезавший из погреба со связкой
свечей в руках, бросил на меня злобный взгляд, а мисс Сьюзен, стоя за
прилавком, затрясла своей уродливой головою.
- Ха-ха! Он вернулся! - воскликнула мисс Радж. - Можете идти в гостиную
нить чай, молодой человек - все ящики в буфете заперты.
- Я хочу отвезти Денни домой, мистер Радж, - сказал доктор. - Он не
может оставаться у вас после того, как вы возвели на него ложное обвинение.
- В том, что у него в ящике лежали наши меченые деньги? Может, вы еще
посмеете сказать, что мы их сами туда положили? - вскричала мисс Радж,
переводя яростный взор с меня на доктора. - Ну, ну, говорите же! Прощу вас,
доктор Барнард, скажите это в присутствии миссис Баркер и миссис Скейлз (эти
две женщины как раз пришли в лавку за покупками). Пожалуйста, будьте так
любезны сказать в присутствии этих леди, что мы подсунули деньги в ящик
мальчишке, и тогда мы увидим, есть ли в Англии справедливость для бедной
девушки, которую вы оскорбляете, потому что вы доктор, да еще мировой судья
в придачу! Эх, будь я мужчиной, уж я бы не допустила, чтоб кое-кто
расхаживал тут в рясах, да еще в судейских мантиях с белыми лентами! Как бы
не так! А некоторые люди, не будь они трусами, не позволили бы при них
оскорблять женщину!
Произнося эти слова, мисс Сьюзен поглядела на люк погреба, из которого
высовывалась голова приказчика, но доктор бросил в ту сторону такой
угрожающий взгляд, что Бевил, к великому его удовольствию, поспешно
захлопнул крышку люка.
- Ступай, уложи свой сундук, Денни. Через полчаса я за тобой заеду.
Мистеру Раджу должно быть понятно, что после таких оскорблений ты, как
джентльмен, не можешь оставаться в этом доме.
- Хорошенький джентльмен, нечего сказать! Интересно, с каких это пор
цирюльники джентльменами заделались? Миссис Скейлз, миссис Баркер, вы
когда-нибудь причесывались у джентльмена? Если это вам угодно, ступайте в
Уинчелси к мосье Дювалю. Одного Дюваля уже повесили за разбой и грабеж, и,
надеюсь, он будет не последним!
Не было никакого резона вступать в перебранку с этой девицей.
- Я пойду за сундуком, сэр, и буду готов к вашему приезду, - сказал я
доктору, но не успел тот выйти за дверь, как злобная фурия разразилась
потоком бранных слов, которые я спустя сорок пять лет, разумеется, не в
состоянии припомнить. Однако я ясно вижу, как она, подбоченившись, топает
ногами и, злобно вытаращив свои маленькие зеленые глазки, призывает на мою
бедную голову самые страшные проклятья, какие только можно вообразить.
- Выходит, за меня и вступиться некому, когда этот Цирюльничий
подмастерье меня оскорбляет? - кричала она. - Бевил! Да Бевил же! На помощь!
Я побежал к себе наверх и через двадцать минут был уже готов. Много лет
провел я в этой комнатушке, и теперь мне было как-то жалко ее покидать. Эти
отвратительные люди оскорбили меня, и все же я хотел бы расстаться с ними
по-дружески. Я провел здесь много чудесных вечеров в обществе мореплавателя
Робинзона Крузо мосье Галлана с его арабскими сказками и Гектора Троянского,
рассказ о приключениях и горестной смерти которого (в изложении Попа) я
затвердил наизусть. Случались у меня и томительные вечера, когда я корпел
над учебниками, ломая голову над запутанными правилами латинской грамматики.
Арифметика, логарифмы и математика, как я уже сказал, давались мне легче. По
этим предметам я шел одним из первых даже среди учеников старших классов.
Итак, я уложил свои вещи (моя библиотека легко уместилась в ящике, где
хранился знаменитый пистолет), сам, без чьей-либо помощи снес их вниз и
сложил в прихожей в ожидании приезда доктора Барнарда. Прихожая эта
находится за лавкой Раджа (Боже! Как отчетливо я все ото помню!), и дверь из
нее выходит прямо в переулок. С другой стороны расположена кухня, где
разыгралась вышеописанная баталия и где мы обыкновенно обедали.
Торжественно заявляю, что я отправился на кухню, желая дружески
распрощаться с этими людьми - простить мисс Радж ее вранье, Бевилу - его
колотушки и забыть все наши прежние ссоры.
Старик Радж ужинал возле очага, мисс Радж восседала напротив, а Бевил
все еще возился в лавке.
- Я пришел проститься перед отъездом, - сказал я.
- Вы уезжаете? А куда же вы едете, сэр, позвольте вас спросить? -
отозвалась мисс Сьюки, подняв голову от чашки чая.
- Я еду домой с доктором Барнардом. Я не могу оставаться здесь после
того, как вы обвинили меня в краже ваших денег.
- В краже? Но ведь деньги лежали в твоем ящике, воришка ты несчастный!
- Ах ты, негодник ты эдакий! - прохрипел старик Радж. - Удивляюсь,
почему тебя до сих пор медведи не сожрали. Ты сократил мне жизнь своим
злодейством, и я ничуть не удивлюсь, если ты вгонишь в гроб своего
несчастного седовласого деда. А ведь ты из такой богобоязвенной семьи! Мне
страшно подумать о тебе, Дени Дюваль!
- Страшно! Тьфу! Ах, дрянной мальчишка! Меня от него просто тошнит! -
завопила мисс Сьюки, глядя на меня с непритворным отвращением.
- Пусть убирается из нашего дома! - вскричал Радж.
- Чтоб я больше никогда не видела этой мерзкой рожи! - воскликнула
нежная Сьюки.
- Я уйду, как только приедет коляска доктора Барнарда. Мои вещи уложены
и стоят в передней, - сказал я.
- Ах так, они уложены! Нет ли там еще наших денег, ублюдок несчастный?
Папа, посмотрите в буфете - на месте ли ваша серебряная кружка и ложки?
Мне кажется, бедняжка Сьюки немного выпила, чтобы забыть давешнее
унижение на суде. С каждым словом ярость ее увеличивалась, и она как
сумасшедшая вопила и размахивала кулаками.
- Сусанна, против тебя выставили лжесвидетеля, и тут ты не первая у нас
в роду. Однако успокойся, дитя мое. Наш долг - хранить спокойствие.
- Еще чего не хватало! - прорычала Сьюки. - Как я могу успокоиться,
когда здесь эта скотина, этот воришка, этот обманщик, этот гад? Где Эдвард
Бевил? Что он за мужчина, если не может как следует отодрать этого мерзавца?
Погоди, сейчас я отделаю тебя хлыстом! - завопила она, хватая отцовский
хлыст, который обычно висел на двух крючках над буфетом. - Ну что, злодей!
Где твой пистолет? Стреляй в меня, трусишка, я тебя ни капельки не боюсь!
Ах, вот оно что! Пистолет у тебя в ящике? (Я по глупости сообщил ей об этом
в ответ на ее издевательства.) Ни с места! Папа! Этот воришка хочет ограбить
весь дом, а потом уехать вместе со своими сундуками. Сию же минуту открывай
все сундуки! Посмотрим, что ты у нас украл! Говорят тебе, открывай. Я
сказал, что и не подумаю. От такой наглости кровь моя вскипела, и когда мисс
Сьюки бросилась в прихожую за моим сундуком, я опередил ее и уселся прямо на
него. По правде говоря, позиция эта оказалась весьма невыгодной, ибо
разъяренная фурия принялась бить меня по лицу хлыстом, и мне оставалось
только схватить ее за Руки. Когда я стал таким образом защищаться, мисс
Сьюки, конечно, принялась звать на помощь.
- Эдвард! Нед Бевил! - вопила она. - Этот трус меня бьет! Помоги мне,
Нед!
Тут дверь лавки распахнулась, и рыцарь хозяйской дочери ринулся было
прямо на меня, но зацепился за второй сундук, расшиб себе ногу, грохнулся
носом оземь и разразился неистовою бранью.
В разгар этой баталии, когда Бевил валялся на полу в тесной и темной
прихожей, мисс Сьюки яростно размахивала хлыстом (похоже на то, что большей
частью он гулял по спине Бевила), а я изо всех сил от нее отбивался, к лавке
подъехала коляска. В пылу сражения я этого даже не услышал, но когда
отворилась входная дверь, с радостью подумал, что за мной, как и было
обещано, приехал доктор Барнард.
Однако это оказался вовсе не доктор. Вновь прибывший был не в рясе, а в
платье. Вскоре после окончания моего допроса в суде наш сосед Джон Джефсон
из Уин-челси уселся на свою повозку и поехал с рынка домой. Он отправился
прямо к нам и рассказал матушке об удивительной сцене, только что
разыгравшейся у него на глазах, о том, как меня обвинили в краже и как я был
оправдан. Матушка умолила Джефсона дать ей повозку. Она схватила хлыст,
поводья и поскакала в Рай, и я не завидую Джефсоновой старой сивой кобыле,
которой пришлось скакать в упряжке у такого кучера. Когда дверь с улицы
распахнулась, в прихожую хлынул свет, и матушка увидела трех воинов, яростно
тузивших друг друга на полу.
Сценка как нарочно для матери, у которой тяжелая рука, доброе сердце и
буйный нрав! Мадам Дюваль тотчас ринулась на мисс Сьюзен, которая с дикими
воплями колотила меня хлыстом, и оторвала ее от меня. В руках
амазонки-родительницы остался обрывок чепца Сьюзен и клочья ее рыжих волос,
сама же она вылетела из прихожей на кухню и шлепнулась прямо под ноги своему
перепуганному папаше. Не знаю уж, сколько ударов нанесла моя матушка этой
твари. Она наверняка пришибла бы сию целомудренную Сусанну, если бы та с
пронзительным визгом не забралась под кухонный стол.
Вырвав из рук поверженной Сусанны хлыст, которым эта молодая особа
стегала ее единственного сына, мадам Дюваль заметила Раджа, в смертельном
ужасе застывшего в углу, набросилась на старого бакалейщика и принялась бить
его плеткой и рукояткой по носу и по глазам, за что всякий, кому угодно,
может его пожалеть.
- Ну что, будешь еще обзывать моего сына вором? Будешь таскать моего
Денни по судам? Prend moi ca, gredin! Attrape, lache! {Вот тебе, прохвост!
Получай, подлый трус! (франц.).} Nimm noch em Paar Schlage, Spitzbube! {Еще
парочку ударов, мерзавец! (нем.).} - кричала моя полиглотка-матушка, как
всегда в минуту волнения изъясняясь на смеси английского, немецкого и
французского языков. Моя добрая родительница не хуже всякого мужчины умела
брить, причесывать и мыть джентльменские головы, и я совершенно уверен, что
еще ни единому человеку во всей Европе не задавали такой головомойки, как
мистеру Раджу в тот вечер.
Бог ты мой! Я занял почти целую страницу описанием битвы, которая никак
не могла продолжаться более пяти минут. Покуда матушка одерживала
блистательные победы в доме, ее повозка стояла в переулке. Тем временем к
парадному крыльцу подъехала коляска доктора Барнарда, и, войдя в дом, он
увидел, что победители завладели полем боя. После моей предыдущей стычки с
Бевилом мы оба знали, что я - более чем достойный для него противник.
"Именем короля приказываю вам бросить кинжалы", - говорит персонаж одной
пьесы. Наши баталии окончились с появлением мирного человека. Матушка вышла
из комнаты, размахивая хлыстом над головою Раджа; мисс Сьюки вылезла из-под
стола; мистер Бевил встал с пола и поплелся смывать кровь со своей
окровавленной физиономии, а когда злополучный Радж заикнулся о том, что
подаст в суд за оскорбление действием, доктор сурово заметил:
- В начале сражения вас было трое против одного, потом стало трое
против двух, а после ваших сегодняшних показаний едва ли найдется такой
судья, который поверит вам, клятвопреступник вы несчастный!
Разумеется, никто им не поверил. Этих скверных людей постигла
заслуженная кара. Кто-то из жителей Рая прозвал Раджа и его дочь Ананией и
Сапфирой, и с того дня дела старого бакалейщика сильно пошатнулись. Стоило
ученикам Поукока повстречать на улице Раджа, его дочь или приказчика, как
эти маленькие бездельники начинали вопить:
- Кто положил монеты в ящик Денни? Кто оклеветал соседа своего? Целуй
Библию, крошка Сьюки, и говори правду, всю правду, одну только правду,
слышишь?
Жизнь несчастных бакалейщиков стала просто ужасной. А плутишка Том
Пэррот однажды в базарный день когда в лавке было полно народу, спросил на
пенни леденцов и, протянув деньги старику Раджу, который, сидя за высокой
конторкой, записывал что-то в свою книгу, предерзко заявил:
- Славная монетка! Она не меченая, как деньги Денни Дюваля!
И, без сомнения, по знаку юного злодея, выстроившийся под окном хор
мальчишек запел:
- Сапфира и Анания! Где ж ваше покаяние?
Но это было не единственною карой, постигшей беднягу Раджа. Миссис Уинг
и многие другие постоянные клиенты перестали делать покупки в его лавке и
перешли к бакалейщику на другой стороне улицы. Вскоре после суда надо мною
мисс Сьюки вышла замуж за беззубого приказчика, - он сильно проиграл на этом
деле, все равно, хоть с женою, хоть с возлюбленной. Я сейчас расскажу, какое
наказание они (и еще кое-кто вместе с ними) понесли за свои подлые дела и
как раскаялась бедняжка Сьюки, которую я от всей души прощаю. Тогда-то и
раскрылась тайна гонений, воздвигнутых на скромного юношу, который в жизни
никого и пальцем не тронул, разве только защищая свою жизнь, - тайна, в
каковую я никак не мог, а доктор Барнард либо не мог, либо не хотел
проникнуть.
Я взвалил на спину сундуки - причину вышеописанной прискорбной баталии,
погрузил их в матушкину повозку и хотел было забраться на сиденье, но
хитроумная старая леди не позволила мне расположиться рядом с ней.
- Я отлично доеду сама. Садись в коляску к доктору, сынок. Он лучше
знает, что тебе сказать, чем такая темная женщина, как я. Сосед Джефсон
рассказал мне, как добрый джентльмен защищал тебя в суде. Если я или мои
родные смогут хоть чем-нибудь его отблагодарить, ему стоит только сказать
одно слово. Но-о-о, Schimmel! {Сивый (нем.).} Пошел! Скоро будем дома!
И с этим она укатила, увозя мои пожитки, ибо на дворе уже стало
темнеть.
Я вышел из дома Раджа и с тех пор больше ни разу не ступал туда ногой.
Я сел в коляску рядом с моим добрым доктором Барнардом. Мы выехали из ворот
и спустились в простиравшуюся за ними болотистую равнину. Невдалеке сверкала
водная гладь Ла-Манша, а над головой у нас мерцали звезды. Мы, разумеется,
говорили о давешних событиях, событиях, представлявших немалый интерес, - по
крайней мере, для меня, ибо я не мог думать ни о чем, кроме как о судьях,
обвинениях и оправданиях. Доктор снова высказал твердое убеждение, что
контрабандисты всего побережья и окрестностей вступили между собою в тайный
заговор. Мистер Радж тоже состоит в этом братстве (о чем я отлично знал,
ибо, как уже говорилось выше, к стыду своему, раза два выходил в море с его
людьми).
- Быть может, к этому сообществу принадлежит еще кто-нибудь из моих
знакомых? - холодно осведомился доктор. - Но, пошла, Дэйзи! Кое-кого из них
можно встретить и в Уинчелси, и в Рае. В нем состоит твой драгоценный
одноглазый неприятель, а также, без сомнения, шевалье де ла Мотт, и...
попробуй-ка угадать, кто еще?
- Да, сэр, - печально отвечал я, зная, что в этих нечестивых сделках
замешан мой собственный дед. - Но хотя... хотя другие и занимаются этим
делом, я, клянусь вам честью, никогда не стану в нем участвовать.
- Теперь это будет опаснее, чем раньше. Переправляясь через Ла-Манш,
господа контрабандисты натолкнутся на препятствия, каких они давно уже не
встречали. Ты ведь слышал новости?
- Какие новости?
По правде говоря, я не думал ни о чем, кроме как о своих собственных
делах. Между тем, как раз в этот самый вечер из Лондона прибыла почта с
известием, которое оказалось весьма немаловажным даже и для моей скромной
персоны. Новости были вот какие: его величество король, узнав, что между
французским двором и некоторыми лицами, состоящими на службе у
взбунтовавшихся подданных его величества в Северной Америке, заключен
договор о мире и торговле, "изволили повелеть своему послу покинуть
французский двор... и, твердо уповая на рвение и преданность народа своего,
приняли решение привести в состояние готовности все силы и средства своего
королевства, которые, как он надеется, сумеют в случае необходимости
отразить любую обиду или атаку, равно как и поддержать и укрепить мощь и
добрую славу сего государства".
Итак, когда я выходил из ратуши города Рая, думая лишь о своих врагах,
о своих злоключениях и о своем торжестве, по всей стране галопом мчались
гонцы с известием об объявлении войны Франции. Когда мы ехали домой мимо нас
проскакал один из них, трубя в рог и выкрикивая известие о войне. Проезжая
по равнине, мы видели огни на французском берегу Ла-Манша. С тех пор прошло
уже пятьдесят лет, но зловещие военные огни гасли лишь изредка и лишь на
очень короткий срок.
Гонец с этим важным известием прибыл в Рай уже после нашего отъезда, но
он скакал гораздо быстрее докторской лошаденки и поэтому догнал нас еще до
того, как мы въехали в Уинчелси. Спустя полчаса после его прибытия весь наш
город был уже на ногах, и на рыночной площади, в трактирах и у дверей домов
- всюду толпились люди. Итак, мы снова ведем войну с нашими соседями по ту
сторону Ла-Манша и с нашими мятежными сынами в Америке, и на этот раз
мятежные сыны одерживают верх над своим родителем. Мы, ученики Поукока,
вначале сражались отважно и с большим воодушевлением. Склонившись над
картами, мы преследовали мятежников и разбивали их наголову во всех битвах.
Мы разгромили их на Лонг-Айленде. Мы побили их на берегу Брендиуэйна. Мы
одержали над ними блестящую победу при Банкер-Хилле. Мы триумфальным маршем
вошли в Филадельфию с генералом Хоу. Мы были совершенно сбиты с толку, когда
в Саратоге лам пришлось сдаться вместе с генералом Бергойном, - мы как-то не
привыкли слышать о сдаче британских армий и об унижении британского оружия.
- За Лонг-Айленд нас отпустили с уроков после обеда, - сказал Том
Пэррот, когда мы сидели с ним за партой. - А вот за Саратогу нам уж
наверняка не миновать норки.
Что касается до этих французов, то мы давно уже знали об их измене и
сильно на них гневались. Французы-протестанты, по общему мнению, были совсем
не такие, и Я думаю, что изгнанные из Франции гугеноты оказались достойными
подданными нашего нового государя.
Должен, однако же, признаться, что в Уинчелси находилась одна славная
маленькая француженка, которая была отъявленною мятежницей. Когда миссис
Барнарй говоря о войне, обратилась к Агнесе с вопросом: "А ты на чьей
стороне, дитя мое?" - мадемуазель де Барр залилась румянцем и ответила: "Я -
француженка, и я на стороне своего отечества. Vive la France! Vive le roi!"
{ Да здравствует Франция! Да здравствует король! (франц.)}
- Ax, Агнеса, ах ты, скверное неблагодарное создание! - с плачем
воскликнула миссис Барнард.
Доктор, однако, ничуть не рассердился, а напротив, улыбнулся и,
казалось, был даже очень доволен.
- Мадемуазель де Саверн, - промолвил он, склоняясь перед Агнесой в
церемонном поклоне, - я полагаю, что маленькой француженке следует быть на
стороне Франции. Но вот несут поднос, и мы не станем ссориться, покуда не
кончим ужин.
В этот вечер, когда доктор, читая проповедь, определенную церковным
уставом для военного времени, возносил мольбы к тому, кто ниспосылает людям
все победы, испрашивая у него защиты от врагов, мне казалось, что голос
этого доброго человека никогда еще не звучал так торжественно и
проникновенно.
Когда в доме доктора Барнарда происходило дневное и вечернее
богослужение, некая молодая особа, исповедовавшая римско-католическую веру,
обыкновенно сидела в стороне, ибо ее духовные наставники запрещали ей
участвовать в наших англиканских обрядах. Когда служба окончилась и прислуга
доктора удалилась, на залитом румянцем лице Агнесы выразилась некоторая
досада.
- Что же мне делать, тетушка Барнард? - спросила юная мятежница. - Если
я стану молиться за вас, значит, я буду молиться за то, чтобы мое отечество
потерпело поражение, а вы были бы спасены и избавлены от врагов.
- Нет, дитя мое, мы не станем понуждать тебя к этой молитве, - сказал
доктор, потрепав ее по щечке.
- Я не знаю, почему вы хотите победить мое отечество, - всхлипывая,
пролепетала девочка. - Я ни за что не стану молить бога, чтобы с вами, с
тетушкой Барнард или с Денни случилось что-нибудь плохое, ни за что!
Заливаясь слезами, Агнеса спрятала свою головку на ГРУДИ у доктора,
растрогав всех нас до глубины души.
Крепко держась за руки, мы отправились в Приорат, который - увы! -
находился слишком близко от дома доктора Барнарда. Прежде чем позвонить у
дверей, я остановился, все еще не выпуская маленькой руки своей спутницы.
- Скажи, Денни, ты ведь никогда не станешь мне врагом, правда? -
задумчиво спросила она, подняв на меня глаза.
- Милая Агнеса, я буду любить тебя вечно! - дрожащим голосом воскликнул
я. Вспомнив, как я нес малютку в своих объятиях с берега моря, я вновь
заключил в них мою дорогую девочку, и сердце мое преисполнилось неизъяснимым
блаженством.



    Глава VIII. Я поступаю на службу в королевский флот





Разумеется, в ближайшее же воскресенье мнение нашего доброго доктора
было известно всем и каждому. С тех пор как началась война с Америкой, он
неустанно призывал своих прихожан к верности и доказывал незыблемость власти
Цезаря.
- Война, - поучал он, - не может почитаться за зло иг подобно нашим
немощам и недугам, ниспослана нам свыше, без сомнения, для нашего же блага.
Она учит нас смиряться и находить утешение в нужде, она укрепляет доблесть,
испытывает верность, дает случай выказать широту души, сдержанность в
победе, долготерпение и бодрость в пораженье. Воины, доблестно сражавшиеся
за победу отчизны, завещают своим детям благородное наследие. Нас, нынешних
англичан, возвышает память о битвах при Креси, Азенкуре и Бленгейме. Я не
питаю зла к шотландцам за их победу при Бэннокберне или к французам за
Фонтенуа. Такая доблесть доказывает мужество пародов. Когда мы подавим
американский мятеж, а это, без сомнения, произойдет, непременно обнаружится,
что наши мятежные сыны вели себя как подобает англичанам, что они были
отважны и решительны, великодушны и умеренны. В объявленной ныне войне с
Францией, которая близко касается всей Англии, - а в особенности жителей
нашего побережья, - право, по моему глубокому убеждению, также, несомненно,
на нашей стороне, как оно было на стороне королевы Елизаветы в ее борьбе с
Испанскою армадой. В час почти столь же грозной опасности я возношу мольбы о
том, чтоб нам дано было выказать такую же бдительность, постоянство и
доблесть, чтобы мы могли собрать все свои силы для выполнения долга,
предоставив исход дела Тому, кто ниспосылает нам все победы.
Прежде чем сойти с кафедры, наш славный доктор объявил, что в следующий
базарный день он созывает в ратуше собрание всех джентри, моряков и
фермеров, дабы решить, какие следует принять меры для защиты наших берегов и
гаваней. Французы могли каждую минуту на нас напасть, и весь народ пребывал
в сильном возбуждении. Ополченцы и волонтеры патрулировали прибрежную
полосу, а рыбаки не сводили подзорных труб с противоположного берега
Ла-Манша.
В ратуше состоялся многолюдный сход, на котором держали речи наиболее
преданные королю и отечеству мужи. Тут же начался сбор пожертвований в фонд
обороны. Решено было, что Пять Портовых Городов выставят отряд ополченцев, В
одном только Уинчелси джентри и богатейшие коммерсанты постановили
экипировать эскадрон конных волонтеров для охраны берегов и связи с частями
регулярных войск, сформированных в Дувре, Гастингсе и Диле. Рыбаков
определили в береговую охрану и патрульную службу. Все побережье от Маргета
до Фолкстона находилось под усиленной охраной и наблюдением, из многих
гаваней были отправлены в море заново оснащенные каперские суда. На
французском берегу, по слухам, шли такие же военные приготовления. Вначале
рыбаки обеих сторон не трогали друг друга, но вскоре между ними тоже
начались стычки; с прискорбием сознаюсь и в том, что один из моих предков не
совсем прервал сношения со своими французскими друзьями.
Правда, на собрании в ратуше дедушка выступил с пожертвованием и с
пространною речью. Он сказал, что он и его единоверцы и
соотечественники-французы уже почти сто лет пользуются британским
гостеприимством и свободой, что, изгнанные с родной земли преследованиями
папистов, они обрели здесь защиту и что теперь для французских протестантов
настало время доказать свою благодарность и преданность королю Георгу. Речь
дедушки приняли весьма сочувственно - у старика были здоровые легкие и
бойкий язык. Уж кому-кому, а мне-то известно, что он мог нанизывать фразы
целыми ярдами и часами бубнил монотонным голосом, который (да простит мне
бог!) Давно уже перестал вдалбливать слова поучения в душу его нечестивого
внука.
После дедушки речь держал мистер Джеймс Уэстон из Приората (он и мой
милый друг мистер Джо
сидели со знатными господами и членами магистрата на
возвышении в передней части залы). Мистер Джеймс с большим воодушевлением