Страница:
– Если вы не против, – сказал Белый дом, – то, я думаю, разработку этого варианта контроля следует начать тоже немедленно. Лучше, конечно, если он не понадобится; однако если да, то нужно быть готовыми.
– Как вы думаете, – спросил россиянин после коротенькой паузы, – возникнут ли у вас серьезные препятствия со стороны Конгресса?
– Я полагаю, – был ответ, – что вряд ли эти проблемы окажутся в его компетенции.
– Но Соглашение…
– Оно пусть остается предметом обсуждения. Это, как вы понимаете, процесс длительный. А мы, как я полагаю, не располагаем достаточным для этого временем. Однако боевыми ракетами командует главнокомандующий…
– А чрезвычайное положение объявляет президент, – закончил Кремль.
– Я рад, что наши мысли совпадают. Мы как бы разделяем проблему надвое: устранение угрозы – это одно, юридическое оформление этого – другое. Не беда, если правовая часть отстанет от реальных действий: положение ведь и в самом деле может оказаться чрезвычайным.
– Будет много шума, если окажется, что заключать Соглашение больше не о чем: все ракеты израсходованы!
– Хорошо было бы, – проговорил американец. – Но вряд ли получится. Я думаю, что какое-то количество придется оставить. Не для того, конечно, чтобы не нервировать наших конгрессменов. Но я не верю, что нашим дипломатам за столь короткий срок удастся договориться со всеми обладателями ядерных зарядов – хотя бы потому, что всех мы просто еще не знаем.
– Наша разведка работает в этом направлении.
– Наша, разумеется, тоже. И подтверждаются сигналы, что такие заряды имеются уже и в распоряжении частных лиц. Но найти их – задача не на день и не на два. Нет, часть ракет придется оставить в резерве. Для устрашения. Но, кстати, и они должны подвергнуться контролю. Двустороннему, разумеется.
– Естественно. Но хотелось бы сразу договориться о величине этого резерва: нам ведь придется назвать тем, кто начнет рассчитывать залп, количество зарядов, которым они смогут располагать.
– Может быть, сейчас закончим на этом, и вернемся к разговору… м-м… через шесть часов?
– Прекрасно, – согласился россиянин. – Буду ждать ваших предложений. Хочу лишь сказать напоследок: одновременно с расширением круга допущенных я намерен сделать меры секретности еще более жесткими: чем реальнее становится угроза, тем…
– Совершенно с вами согласен. Но у нас есть опыт. С журналистами можно договориться – если обращаться к ним уважительно и серьезно.
– Да, именно так: уважительно и серьезно.
«А к тем, с кем договориться нельзя, можно применить иные меры, – подумал россиянин, но вслух говорить этого, конечно, не стал, хотя и не сомневался в том, что янки считает точно так же. – И меры эти лучше принимать превентивно – после драки-то кулаками не машут…»
Оба первых лица попрощались очень дружески. Страны их, конечно, не стояли сегодня рядом; но в решении внезапной и грозной проблемы они и в самом деле были равны.
Или, во всяком случае, так они думали.
2
3
4
– Как вы думаете, – спросил россиянин после коротенькой паузы, – возникнут ли у вас серьезные препятствия со стороны Конгресса?
– Я полагаю, – был ответ, – что вряд ли эти проблемы окажутся в его компетенции.
– Но Соглашение…
– Оно пусть остается предметом обсуждения. Это, как вы понимаете, процесс длительный. А мы, как я полагаю, не располагаем достаточным для этого временем. Однако боевыми ракетами командует главнокомандующий…
– А чрезвычайное положение объявляет президент, – закончил Кремль.
– Я рад, что наши мысли совпадают. Мы как бы разделяем проблему надвое: устранение угрозы – это одно, юридическое оформление этого – другое. Не беда, если правовая часть отстанет от реальных действий: положение ведь и в самом деле может оказаться чрезвычайным.
– Будет много шума, если окажется, что заключать Соглашение больше не о чем: все ракеты израсходованы!
– Хорошо было бы, – проговорил американец. – Но вряд ли получится. Я думаю, что какое-то количество придется оставить. Не для того, конечно, чтобы не нервировать наших конгрессменов. Но я не верю, что нашим дипломатам за столь короткий срок удастся договориться со всеми обладателями ядерных зарядов – хотя бы потому, что всех мы просто еще не знаем.
– Наша разведка работает в этом направлении.
– Наша, разумеется, тоже. И подтверждаются сигналы, что такие заряды имеются уже и в распоряжении частных лиц. Но найти их – задача не на день и не на два. Нет, часть ракет придется оставить в резерве. Для устрашения. Но, кстати, и они должны подвергнуться контролю. Двустороннему, разумеется.
– Естественно. Но хотелось бы сразу договориться о величине этого резерва: нам ведь придется назвать тем, кто начнет рассчитывать залп, количество зарядов, которым они смогут располагать.
– Может быть, сейчас закончим на этом, и вернемся к разговору… м-м… через шесть часов?
– Прекрасно, – согласился россиянин. – Буду ждать ваших предложений. Хочу лишь сказать напоследок: одновременно с расширением круга допущенных я намерен сделать меры секретности еще более жесткими: чем реальнее становится угроза, тем…
– Совершенно с вами согласен. Но у нас есть опыт. С журналистами можно договориться – если обращаться к ним уважительно и серьезно.
– Да, именно так: уважительно и серьезно.
«А к тем, с кем договориться нельзя, можно применить иные меры, – подумал россиянин, но вслух говорить этого, конечно, не стал, хотя и не сомневался в том, что янки считает точно так же. – И меры эти лучше принимать превентивно – после драки-то кулаками не машут…»
Оба первых лица попрощались очень дружески. Страны их, конечно, не стояли сегодня рядом; но в решении внезапной и грозной проблемы они и в самом деле были равны.
Или, во всяком случае, так они думали.
2
Минич вылез из окна благополучно. Было уже почти совсем светло. Осторожно, оглядываясь, вышел из калитки и сразу же свернул в кусты в том самом месте, где они выходили. Зашагал не спеша, стараясь не шуметь, глядя то под ноги, то по сторонам, и жалея, что к уху не приспособлено еще и зеркало заднего вида на кронштейне. С ним было бы еще надежнее.
Можно было считать, что и на этот раз повезло: ни на пути к магазину, ни там на него никто не обратил особого внимания; видно, чужаки не так уж редко проходили через деревню, направляясь к реке. У него, правда, не было с собой удочек, без которых у воды делать вроде бы и нечего; но кто знал – в сидоре могла оказаться складная, да и вообще, кому какое дело?
Сделав покупки, Минич вышел из магазина. Огляделся, стараясь, чтобы это не получилось слишком уж подчеркнуто. Вышел на дорогу и пошел дальше – как и собирался. Лишь километра через полтора рискнул свернуть с проселка – там, где лесок подступал к дороге ближе всего. Углубился метров на двести и снова повернул – теперь уже к дому. Погода была ясной, солнце светило, и он не боялся очень уж сбиться с пути.
Последний этим утром сон Джине досмотреть не удалось. Он прервался внезапно от ощущения тревоги. Открыв глаза, она не сразу сообразила, в чем дело, а когда поняла – испугалась.
Разбудили ее голоса, доносившиеся снаружи. Два мужика разговаривали у крыльца или, может быть, уже на нем.
– Не, никто не заходил. Печать не нарушена.
– Я же и говорил: кто полезет? Дураков у нас вроде не числится. А вообще продать бы его поскорее – и выгодно, и спокойно.
– Тут, понимаешь, тонкий расчет. Конечно, покупатели есть. Но срок еще не вышел. И потом…
– Срок! Эти купцы если срока и боятся, то уж не такого. А того, что суд ломает.
– Да не беги ты, как голый в баню. Дай договорить…
Джине почудилось, что один голос она узнает. Высокий и хриплый. Кажется, именно такой простудный тенорок был у того, третьего, когда сюда наведалась команда на джипе. Местный кадр.
– …я ведь говорю: расчет на то, что тот парень здесь появится – который это как бы унаследовал. У нас считают, что больше ему деваться некуда, связей прочных в других местах у него нет, где бы он мог затаиться. Вот тут его и рассчитывают взять. А перед тем – может, еще попасут, чтобы еще на кого-нибудь выйти. Поэтому и есть указание: ничего никому не продавать, если даже все сроки пройдут. А против таких указаний кто же пойдет?
– Тогда лучше было бы засаду устроить…
– Кто сядет-то: мы с тобой? Дел и без того хватает. А как он появится, я сразу узнаю: у меня его телефон на прослушке, всякий разговор сразу пишется по автомату, если даже и в мое отсутствие. Ну а как только – я сразу даю сигнал, и через час тут будут все, кому следует.
– Что ж его до сих пор нет?
– Выжидает где-нибудь. Тоже, видно, не пальцем делан. Голова работает. Но мимо не пройдет – так у нас там полагают.
– Начальству виднее.
– Да и в деревне – как только увидят, что кто-то сюда сворачивает, сразу доложат. Мне или вот тебе. Ну а ты тоже знаешь, что делать.
– Да уж не первый год замужем. Ну, вроде здесь больше делать нечего. Все посмотрели, во всем убедились.
– Как и положено. Теперь можно неделю не приходить. Стой, мы еще ставни не проверили.
– Да никто не трогал – и так видно.
– Все равно. Положено – значит надо выполнить. Давай обойдем дом еще раз.
У Джины душа ушла в пятки. Но только на миг. Она бесшумно – босиком – пробежала в кухню. Распахнула раму. Заперла ставню, сильно потянув на себя, пока не послышался негромкий щелчок: защелка сработала. Опустилась на табуретку, стараясь дышать потише. Шаги снаружи приближались, судя по хрусту, на миг замирая перед каждым окном. Вот они рядом. Ставню снаружи потрогали.
– Ну, теперь уж точно все.
И хруст опавших веток стал удаляться. На душе должно было полегчать, но Джина, машинально глянув на часы – у Люциана часы были в каждой комнате, старик, видно, следил за бегом времени, – и, напротив, встревожилась еще больше.
Потому что, судя по времени, Марик должен был уже возвращаться. Если что-то там его не задержало. Но если он наткнется на этих двух… Местный кадр может узнать его: говорят, их работа требует хорошей памяти, в том числе и зрительной. А они видели друг друга – тогда, здесь. И тогда…
Не одеваясь, даже не подумав о том, чтобы съесть что-нибудь, она сидела, почему-то не отрывая взгляда от часов – словно от них тут что-то зависело. На самом деле она не представляла, где и когда могла бы произойти неожиданная и совсем не нужная встреча Марика с его преследователями; но почему-то решила, что если ничего не произойдет, то Марик должен оказаться здесь, самое большое, через полчаса. Ну а если его не будет…
Но она и не пыталась и вовсе не хотела сейчас думать о том, что будет, если он не вернется. Как будто на этом жизнь окончилась бы. Хотя это было вовсе не так, конечно. Наверное, она боялась накликать беду, думая о ней. И, следя за стрелками, старалась вообще ни о чем не думать. Просто ждала.
И все же, когда после безуспешной попытки отворить ставню Минич тихонько постучал в нее, она вздрогнула и рывком вскочила с табуретки, как если бы это оказалось для нее совершенно неожиданным. Отворила раму и нажала на защелку, освобождая ставню.
– Не умерла со страху?
Он спросил это совершенно серьезно.
– Умерла. Здесь были…
– Прими, пожалуйста… – Он поставил набитый сидор на подоконник. – Харчей нам должно хватить на неделю. Видел я гостей. Вовремя успел залечь, не то…
– Этого я и боялась.
– Ничего. Все в порядке.
Он влез, затворил ставни.
– Завтракала?
– Что ты! Я так испугалась…
Минич принялся выгружать консервные банки, пакеты с супами, кульки с крупами.
– Варить-жарить придется по ночам, когда дым не виден. Газа в баллоне осталось всего ничего – это для завтраков, чая-кофе. Хорошо хоть кофе у него запасен чуть ли не до конца года. Давай позавтракаем – и в койку. Или ты, может быть, выспалась?
Джина покачала головой:
– Мне еще не хватило. Но ты, наверное, устал?
Минич понял, что она имела в виду.
– Нет. Я все еще молодой и могучий. И люблю сладкое. Тебя, например.
– Знаешь, – сказала она, – а мне есть даже не очень хочется. Ты правда так проголодался?
– Я? Ничего подобного. Разве я говорил что-то подобное? Ну-ка – кто первый залезет под одеяло?
Что же: то был не худший способ заглушить волнение.
Но на этот раз почему-то не получилось того, что стало уже привычным, не теряя в то же время своей – каждый раз – новизны.
Не у него не получилось; у нее. Когда он начал разыгрывать обычную прелюдию, Джина ощутила вдруг – а вернее сказать, как раз не ощутила ничего из того букета чувств и предвкушений, какое до сих пор неизбежно возникало перед близостью. Усталость – не физическая, но нервная – и равнодушие; вот что по-прежнему лежало в груди – как будто и не живой человек и уж подавно – не желанный с первого дня знакомства лежал рядом, а… да просто никто.
Она мягко, но решительно отвела его руки. Повернулась спиной. Он, не поняв, начал было снова; она проговорила каким-то посторонним голосом:
– Прости. Не надо. Не хочу.
– Зина, что?..
– Не знаю. Устала, наверное. В другой раз.
Он лишь пожал плечами под одеялом. Женщины!
Можно было считать, что и на этот раз повезло: ни на пути к магазину, ни там на него никто не обратил особого внимания; видно, чужаки не так уж редко проходили через деревню, направляясь к реке. У него, правда, не было с собой удочек, без которых у воды делать вроде бы и нечего; но кто знал – в сидоре могла оказаться складная, да и вообще, кому какое дело?
Сделав покупки, Минич вышел из магазина. Огляделся, стараясь, чтобы это не получилось слишком уж подчеркнуто. Вышел на дорогу и пошел дальше – как и собирался. Лишь километра через полтора рискнул свернуть с проселка – там, где лесок подступал к дороге ближе всего. Углубился метров на двести и снова повернул – теперь уже к дому. Погода была ясной, солнце светило, и он не боялся очень уж сбиться с пути.
Последний этим утром сон Джине досмотреть не удалось. Он прервался внезапно от ощущения тревоги. Открыв глаза, она не сразу сообразила, в чем дело, а когда поняла – испугалась.
Разбудили ее голоса, доносившиеся снаружи. Два мужика разговаривали у крыльца или, может быть, уже на нем.
– Не, никто не заходил. Печать не нарушена.
– Я же и говорил: кто полезет? Дураков у нас вроде не числится. А вообще продать бы его поскорее – и выгодно, и спокойно.
– Тут, понимаешь, тонкий расчет. Конечно, покупатели есть. Но срок еще не вышел. И потом…
– Срок! Эти купцы если срока и боятся, то уж не такого. А того, что суд ломает.
– Да не беги ты, как голый в баню. Дай договорить…
Джине почудилось, что один голос она узнает. Высокий и хриплый. Кажется, именно такой простудный тенорок был у того, третьего, когда сюда наведалась команда на джипе. Местный кадр.
– …я ведь говорю: расчет на то, что тот парень здесь появится – который это как бы унаследовал. У нас считают, что больше ему деваться некуда, связей прочных в других местах у него нет, где бы он мог затаиться. Вот тут его и рассчитывают взять. А перед тем – может, еще попасут, чтобы еще на кого-нибудь выйти. Поэтому и есть указание: ничего никому не продавать, если даже все сроки пройдут. А против таких указаний кто же пойдет?
– Тогда лучше было бы засаду устроить…
– Кто сядет-то: мы с тобой? Дел и без того хватает. А как он появится, я сразу узнаю: у меня его телефон на прослушке, всякий разговор сразу пишется по автомату, если даже и в мое отсутствие. Ну а как только – я сразу даю сигнал, и через час тут будут все, кому следует.
– Что ж его до сих пор нет?
– Выжидает где-нибудь. Тоже, видно, не пальцем делан. Голова работает. Но мимо не пройдет – так у нас там полагают.
– Начальству виднее.
– Да и в деревне – как только увидят, что кто-то сюда сворачивает, сразу доложат. Мне или вот тебе. Ну а ты тоже знаешь, что делать.
– Да уж не первый год замужем. Ну, вроде здесь больше делать нечего. Все посмотрели, во всем убедились.
– Как и положено. Теперь можно неделю не приходить. Стой, мы еще ставни не проверили.
– Да никто не трогал – и так видно.
– Все равно. Положено – значит надо выполнить. Давай обойдем дом еще раз.
У Джины душа ушла в пятки. Но только на миг. Она бесшумно – босиком – пробежала в кухню. Распахнула раму. Заперла ставню, сильно потянув на себя, пока не послышался негромкий щелчок: защелка сработала. Опустилась на табуретку, стараясь дышать потише. Шаги снаружи приближались, судя по хрусту, на миг замирая перед каждым окном. Вот они рядом. Ставню снаружи потрогали.
– Ну, теперь уж точно все.
И хруст опавших веток стал удаляться. На душе должно было полегчать, но Джина, машинально глянув на часы – у Люциана часы были в каждой комнате, старик, видно, следил за бегом времени, – и, напротив, встревожилась еще больше.
Потому что, судя по времени, Марик должен был уже возвращаться. Если что-то там его не задержало. Но если он наткнется на этих двух… Местный кадр может узнать его: говорят, их работа требует хорошей памяти, в том числе и зрительной. А они видели друг друга – тогда, здесь. И тогда…
Не одеваясь, даже не подумав о том, чтобы съесть что-нибудь, она сидела, почему-то не отрывая взгляда от часов – словно от них тут что-то зависело. На самом деле она не представляла, где и когда могла бы произойти неожиданная и совсем не нужная встреча Марика с его преследователями; но почему-то решила, что если ничего не произойдет, то Марик должен оказаться здесь, самое большое, через полчаса. Ну а если его не будет…
Но она и не пыталась и вовсе не хотела сейчас думать о том, что будет, если он не вернется. Как будто на этом жизнь окончилась бы. Хотя это было вовсе не так, конечно. Наверное, она боялась накликать беду, думая о ней. И, следя за стрелками, старалась вообще ни о чем не думать. Просто ждала.
И все же, когда после безуспешной попытки отворить ставню Минич тихонько постучал в нее, она вздрогнула и рывком вскочила с табуретки, как если бы это оказалось для нее совершенно неожиданным. Отворила раму и нажала на защелку, освобождая ставню.
– Не умерла со страху?
Он спросил это совершенно серьезно.
– Умерла. Здесь были…
– Прими, пожалуйста… – Он поставил набитый сидор на подоконник. – Харчей нам должно хватить на неделю. Видел я гостей. Вовремя успел залечь, не то…
– Этого я и боялась.
– Ничего. Все в порядке.
Он влез, затворил ставни.
– Завтракала?
– Что ты! Я так испугалась…
Минич принялся выгружать консервные банки, пакеты с супами, кульки с крупами.
– Варить-жарить придется по ночам, когда дым не виден. Газа в баллоне осталось всего ничего – это для завтраков, чая-кофе. Хорошо хоть кофе у него запасен чуть ли не до конца года. Давай позавтракаем – и в койку. Или ты, может быть, выспалась?
Джина покачала головой:
– Мне еще не хватило. Но ты, наверное, устал?
Минич понял, что она имела в виду.
– Нет. Я все еще молодой и могучий. И люблю сладкое. Тебя, например.
– Знаешь, – сказала она, – а мне есть даже не очень хочется. Ты правда так проголодался?
– Я? Ничего подобного. Разве я говорил что-то подобное? Ну-ка – кто первый залезет под одеяло?
Что же: то был не худший способ заглушить волнение.
Но на этот раз почему-то не получилось того, что стало уже привычным, не теряя в то же время своей – каждый раз – новизны.
Не у него не получилось; у нее. Когда он начал разыгрывать обычную прелюдию, Джина ощутила вдруг – а вернее сказать, как раз не ощутила ничего из того букета чувств и предвкушений, какое до сих пор неизбежно возникало перед близостью. Усталость – не физическая, но нервная – и равнодушие; вот что по-прежнему лежало в груди – как будто и не живой человек и уж подавно – не желанный с первого дня знакомства лежал рядом, а… да просто никто.
Она мягко, но решительно отвела его руки. Повернулась спиной. Он, не поняв, начал было снова; она проговорила каким-то посторонним голосом:
– Прости. Не надо. Не хочу.
– Зина, что?..
– Не знаю. Устала, наверное. В другой раз.
Он лишь пожал плечами под одеялом. Женщины!
3
После столь важного разговора с американским коллегой российский президент снова собрал узкий круг, на сей раз, правда, несколько расширенный, чтобы довести новую задачу до руководителей.
Они выслушали президента без радости, но и без сожалений: в конце концов, никаких сверхъестественных усилий новый возможный поворот событий не требовал. Были уточняющие вопросы, однако возражений ни у кого не нашлось.
Во всяком случае – вслух никто их не высказал.
Когда президент после заключительного напутствия удалился, а совещание закончилось, его военные участники, с достойной неторопливостью продвигаясь к выходу в порядке, предусмотренном субординацией, обменялись лишь краткими репликами, в которых звучало одобрение принятых мер – что стало обычаем еще за много лет до того: только так и можно было удержаться наверху. И разъехались, ни о чем более не разговаривая и не уславливаясь.
Однако как-то так получилось, что уже через час все они – и только они – вновь собрались вместе, но не в каком-либо из их офисов, а, как ни странно, в одном из помещений спортивного клуба Министерства обороны, а именно – в тренажерном зале, который полагалось время от времени посещать всем аппаратным и штабным работникам для поддержания нужной формы. Излишне говорить о том, что, кроме них, никого в зале не оказалось, и любой, пожелавший в этот час воспользоваться им, был бы остановлен уже на самых дальних подступах и обращен в позорное бегство.
Генералы успели переодеться в тренировочные костюмы; но вместо того чтобы разойтись по разным тренажерам, собрались тесной группой и заговорили – не очень громко – на тему, не имевшую ничего общего с физической подготовкой.
– Контроль. – Первым волновавшее всех их слово вслух произнес министр обороны. Из собравшихся он единственный был лицом гражданским – вот уже третий год, как снял погоны. – Это проблема номер один. Но ее мы хоть заранее предполагали. Проблема номер два: «залп». Что до нас довели только сегодня. Положение представляется мне сложным. Прошу высказывать мнения.
У генералов даже и тренировочные костюмы, не говоря уже о форменных, были достаточно единообразны: идеал всякой армии – внешнее единство, вызывающее представление о монолитности. Но вот о мнениях этого сказать нельзя: все-таки и генерал тоже человек, а людям свойственно иметь разные суждения даже по самым простым вопросам.
– Я полагаю, – сказал спрошенный, был он командующим ВКО – войсками космодромного обслуживания, – полагаю, что единственное мнение у солдата – это мнение его командира, всякое другое будет неверным. Мнение верховного мы сегодня слышали. И обсуждать можем только пути его наилучшего исполнения. Что касается меня – все необходимое будет сделано в срок. У меня все.
– Может, у вас такой небывало острый слух, – возразил ему начальник ракетно-инженерной службы космических войск, – но лично я никакого мнения не услышал ни в одном слове, а констатировал лишь, что нам приказано продумать обе проблемы. Считаю: если мы согласимся на их предложение, возникнет ситуация по меньшей мере сложная. Дилемма катастрофическая: либо раскрыть все карты, либо… либо вся эта затея сорвется.
– Может сорваться в любом случае, – сказал космический инструментальный разведчик. – Потому что даже если мы чистосердечно изложим реальную обстановку, нам скорее всего просто не поверят. А на то, чтобы убедить их в нашей искренности, потребуется такое время, каким мы, судя по вводной, не располагаем.
Все медленно, хмуро покивали.
– Конечно, можно надеяться на то, что нашему в конце концов удастся убедить американца… – предположил генерал из Генштаба.
– Мало надежды, – сказал начальник отдела взаимоотношений с НАТО. – Потому что как бы хорошо ни выглядели наши отношения в последние годы, все равно – недоверие к нам сидит у них глубоко в печенках. Как и у нас – к ним. Мы уже столько раз водили друг друга за нос, что…
Министр обороны не дал ему договорить.
– Откровенно говоря, – сказал он, – меня сейчас реакция Штатов беспокоит куда меньше, чем… Если узнает…
Его никто не прерывал, а он сам не стал договаривать. Лишь на миг поднял глаза к потолку, и все его поняли.
– Да, – согласился взаимоотношенец. – Надуть партнера – это, как говорится, и сам Бог велел – если выпадает такая возможность. Но своего, – он кашлянул, – главнокомандующего… не держать полностью в курсе – это уже, как говорится, чревато летальным исходом.
На эти слова никто не откликнулся; однако едва заметное шевеление произошло в группе, а когда оно завершилось – оказалось, что один человек из собравшихся остался как бы в одиночестве, группа словно исторгла его из себя, как инородное тело. И этим изгоем оказался не кто иной, как командующий космическими войсками России.
К чести генерала надо сказать, что он не смутился – внешне, во всяком случае.
– Нищим легко, – сказал он чуть ли не весело, хотя на лице его не мелькнуло даже намека на улыбку. – Ибо их есть царствие небесное. У меня прямого выхода на главковерха нет, а по команде я докладывал. Так что…
И генерал, как бы извиняясь, развел руками.
Министр обороны кашлянул, прежде чем сказать:
– Ну, собственно, о чем тут особо беспокоиться? Никаких ЧП в войсках не случалось, а что касается количества боеголовок, то статистику мы не искажали никоим образом, давали наверх все как есть. Так что…
Так что не только виноватых нет – но и самой вины тоже; так следовало понимать эти слова. Может, их и на самом деле не было – но только каждый из военачальников знал, что если что-то где-то вдруг оказывается не так – виноватый обязательно должен быть, и вопрос лишь в том – кого назначат крайним. А может, и не из них?
– Вообще-то, – проговорил ракетчик, – ситуация и не возникла бы, если бы денег хватало: мы давно бы уже заказали новые. Финансисты – вот где корень зла.
Министр обороны кивком поблагодарил коллегу за идею.
– Это, безусловно, так, – согласился он. – Мы не раз указывали на необходимость обновления парка – и безрезультатно. Вот теперь и придется расхлебывать.
– А что касается информации, – вставил генерал из Генштаба, – то она по определению доступна только считанным людям. Представляете, что было бы за океаном, если бы до них дошли данные о действительном положении вещей? Да с нами тут же совершенно перестали бы считаться! Вот и приходилось даже наверх давать ее в самом сжатом виде – только для понимающих. Потому что даже и на самом верху… Вот ведь главный наш оппозиционер вдруг слинял туда – и, похоже, не очень-то спешит вернуться. Если бы он о нашей ситуации знал – честное слово, я сейчас не смог бы спать спокойно.
Все понимали, что он прав. Информацию о космических войсках России ее заокеанский партнер исправно получал прежде всего со своих спутников. И сведения эти, в общем, соответствовали действительности: количество ракет на боевых дежурствах соответствовало тому, какое называла официальная Россия.
Однако даже самый совершенный спутник не может со своей заоблачной высоты установить, в каком состоянии находится установленная на стартовой позиции ракета – в полной ли она исправности, в какой степени выработан ее ресурс и тем более – несет ли она ядерную головку и какую именно: одиночную или разделяющуюся. Спутники временами фиксировали замену ракет на позициях; однако опять-таки они не могли определить: заменяется ли выслужившее срок устройство новым, свеженьким – или происходит просто перетасовка старой колоды с подкраской и заменой номеров для создания видимости поддержания полной боевой готовности. Догадайся та сторона о действительном положении вещей – и совершенно невозможно стало бы даже сохранять видимость разговора на равных. Этого нельзя было допустить никак. И до сих пор это удавалось. Однако если в действие вступит новая система контроля, то вся неприглядная картина раскроется перед партнерами. И сейчас нельзя было даже сказать, как они на нее откликнутся: поверят и печально ухмыльнутся – мол, как же это вам удавалось нас столько времени дурачить, – или (что было бы куда хуже) заподозрили бы, что России удалось каким-то образом в последний момент заменить нормальные боевые ракеты с зарядами на инвалидные, которым пора была уже на списание и в резку, и где-то укрыть от посторонних взглядов, чтобы после залпа, когда весь мир останется без ракет и зарядов, оказаться, фигурально выражаясь, в белом фраке, когда прочие будут по уши в дерьме. Стоит кому-то заподозрить подобный обман – и сама идея совместного залпа мгновенно рухнет.
Странно, но никого из собравшихся в тренажерном зале не взволновала мысль о возможной после этого гибели планеты; они в первую очередь подумали о том, что такая ситуация быстро вернет мир ко временам холодной войны, взаимных подозрений и недоверия: такой поворот событий казался им куда более опасным, чем приближение какого-то там небесного тела, которое вообще-то скорее всего и не приблизится вовсе. Похоже, что подсознательная вера в то, что Господь не попустит, помогала им строить именно такую иерархию ценностей – а также столь же подсознательная убежденность в том, что самых больших бед и пакостей в мире всегда следует ожидать от людей и их действий, а не от природы. Хотя она все еще продолжала оставаться намного более могучей, чем человек со всей его протезной цивилизацией и очень приблизительным, неточным и поверхностным знанием, а скорее – незнанием устройства мироздания и его смысла.
Тут слово вновь взял генерал-ракетчик.
– Однако же, – проговорил он с некоторым даже недоумением в голосе, – я, откровенно говоря, никакой опасности в ситуации не усматриваю. Наоборот: хорошо, что проблем две, а не одна: есть возможность замкнуть их друг на друга. Не знаю, кто как, но я четко уловил в установке Главковерха относительно залпа, что задействован будет не весь ракетный парк, но останется резерв.
– Как и у партнеров, – вставил кто-то.
– Поскольку определить размеры того и другого предстоит в том числе и нам, примем его для простоты пятьдесят на пятьдесят. Располовиним парк. А поскольку инспекции в первую очередь подвергнется часть, выделенная для запуска, то именно ее мы им и покажем. Ручаюсь, что половину мы можем показать в полном порядке, включая боевые части. А с резервом и мы потянем, да и сами они спешить не станут: он-то никуда не денется.
– Вот ведь как чудесно! – не без язвительности в голосе заметил генштабист. – И с какими же картами на руках вы окажетесь после залпа? Тогда уж придется вас переименовать в начальника кладбища или склада металлолома!
Ракетчик усмехнулся:
– Да все с теми же козырями. Пройдет инспекция – сделаем рокировочку, и, как пелось в свое время, кто был ничем – тот станет всем. Ракета же, как известно, не воробей: вылетит – не поймаешь. За атмосферу мы все их вытолкнем, а дальше – представляете, какая там сутолока пойдет? Нам только добиться выхода на крейсерскую скорость, а остальное – уже не наша печаль. Тем более что…
Он сделал паузу, как бы сомневаясь – нужно ли продолжать.
– Ну? Рожай быстрее!
– Тем более что вряд ли ракеты вообще дадут накрытие. Поскольку как ни рассчитывай траектории, цель сделает финт ушами – и все уйдет за молоком. Нет, это все – серьезно. Последние данные от астрономов: они, оказывается, еще раньше, с самого начала стали замечать несовпадения с расчетным движением – и по траектории, и по скорости. А как и почему – никто не знает. Пытаются понять. Но время-то идет. И уж если решено запускать, то запустят. Куда-нибудь то ли к центру Галактики, то ли к окраине – но только хорошего результата не жду. Разве что успеют что-нибудь понять наши звездочеты…
Никто не сказал ни слова. Смотрели – кто в пол, кто – в сторону. Беззвучно протекло не менее минуты…
– Ну что – разомнем мускулы? – предложил генштабист.
И все с облегчением разошлись по тренажерам. За исключением командующего космическими войсками.
– Мне приказано, – сообщил он, – лично проследить за подготовкой к старту «Урагана» и в особенности экипажа. Так что нет времени. Честь имею!
Все невольно поглядели ему вслед. О старте названного корабля никто из высоких генералов извещен не был. Так что такое приказание могло исходить только от самого верховного. Переглянулись. Но никто не сказал ни слова. Раз не оповестили – значит так и должно быть.
Они выслушали президента без радости, но и без сожалений: в конце концов, никаких сверхъестественных усилий новый возможный поворот событий не требовал. Были уточняющие вопросы, однако возражений ни у кого не нашлось.
Во всяком случае – вслух никто их не высказал.
Когда президент после заключительного напутствия удалился, а совещание закончилось, его военные участники, с достойной неторопливостью продвигаясь к выходу в порядке, предусмотренном субординацией, обменялись лишь краткими репликами, в которых звучало одобрение принятых мер – что стало обычаем еще за много лет до того: только так и можно было удержаться наверху. И разъехались, ни о чем более не разговаривая и не уславливаясь.
Однако как-то так получилось, что уже через час все они – и только они – вновь собрались вместе, но не в каком-либо из их офисов, а, как ни странно, в одном из помещений спортивного клуба Министерства обороны, а именно – в тренажерном зале, который полагалось время от времени посещать всем аппаратным и штабным работникам для поддержания нужной формы. Излишне говорить о том, что, кроме них, никого в зале не оказалось, и любой, пожелавший в этот час воспользоваться им, был бы остановлен уже на самых дальних подступах и обращен в позорное бегство.
Генералы успели переодеться в тренировочные костюмы; но вместо того чтобы разойтись по разным тренажерам, собрались тесной группой и заговорили – не очень громко – на тему, не имевшую ничего общего с физической подготовкой.
– Контроль. – Первым волновавшее всех их слово вслух произнес министр обороны. Из собравшихся он единственный был лицом гражданским – вот уже третий год, как снял погоны. – Это проблема номер один. Но ее мы хоть заранее предполагали. Проблема номер два: «залп». Что до нас довели только сегодня. Положение представляется мне сложным. Прошу высказывать мнения.
У генералов даже и тренировочные костюмы, не говоря уже о форменных, были достаточно единообразны: идеал всякой армии – внешнее единство, вызывающее представление о монолитности. Но вот о мнениях этого сказать нельзя: все-таки и генерал тоже человек, а людям свойственно иметь разные суждения даже по самым простым вопросам.
– Я полагаю, – сказал спрошенный, был он командующим ВКО – войсками космодромного обслуживания, – полагаю, что единственное мнение у солдата – это мнение его командира, всякое другое будет неверным. Мнение верховного мы сегодня слышали. И обсуждать можем только пути его наилучшего исполнения. Что касается меня – все необходимое будет сделано в срок. У меня все.
– Может, у вас такой небывало острый слух, – возразил ему начальник ракетно-инженерной службы космических войск, – но лично я никакого мнения не услышал ни в одном слове, а констатировал лишь, что нам приказано продумать обе проблемы. Считаю: если мы согласимся на их предложение, возникнет ситуация по меньшей мере сложная. Дилемма катастрофическая: либо раскрыть все карты, либо… либо вся эта затея сорвется.
– Может сорваться в любом случае, – сказал космический инструментальный разведчик. – Потому что даже если мы чистосердечно изложим реальную обстановку, нам скорее всего просто не поверят. А на то, чтобы убедить их в нашей искренности, потребуется такое время, каким мы, судя по вводной, не располагаем.
Все медленно, хмуро покивали.
– Конечно, можно надеяться на то, что нашему в конце концов удастся убедить американца… – предположил генерал из Генштаба.
– Мало надежды, – сказал начальник отдела взаимоотношений с НАТО. – Потому что как бы хорошо ни выглядели наши отношения в последние годы, все равно – недоверие к нам сидит у них глубоко в печенках. Как и у нас – к ним. Мы уже столько раз водили друг друга за нос, что…
Министр обороны не дал ему договорить.
– Откровенно говоря, – сказал он, – меня сейчас реакция Штатов беспокоит куда меньше, чем… Если узнает…
Его никто не прерывал, а он сам не стал договаривать. Лишь на миг поднял глаза к потолку, и все его поняли.
– Да, – согласился взаимоотношенец. – Надуть партнера – это, как говорится, и сам Бог велел – если выпадает такая возможность. Но своего, – он кашлянул, – главнокомандующего… не держать полностью в курсе – это уже, как говорится, чревато летальным исходом.
На эти слова никто не откликнулся; однако едва заметное шевеление произошло в группе, а когда оно завершилось – оказалось, что один человек из собравшихся остался как бы в одиночестве, группа словно исторгла его из себя, как инородное тело. И этим изгоем оказался не кто иной, как командующий космическими войсками России.
К чести генерала надо сказать, что он не смутился – внешне, во всяком случае.
– Нищим легко, – сказал он чуть ли не весело, хотя на лице его не мелькнуло даже намека на улыбку. – Ибо их есть царствие небесное. У меня прямого выхода на главковерха нет, а по команде я докладывал. Так что…
И генерал, как бы извиняясь, развел руками.
Министр обороны кашлянул, прежде чем сказать:
– Ну, собственно, о чем тут особо беспокоиться? Никаких ЧП в войсках не случалось, а что касается количества боеголовок, то статистику мы не искажали никоим образом, давали наверх все как есть. Так что…
Так что не только виноватых нет – но и самой вины тоже; так следовало понимать эти слова. Может, их и на самом деле не было – но только каждый из военачальников знал, что если что-то где-то вдруг оказывается не так – виноватый обязательно должен быть, и вопрос лишь в том – кого назначат крайним. А может, и не из них?
– Вообще-то, – проговорил ракетчик, – ситуация и не возникла бы, если бы денег хватало: мы давно бы уже заказали новые. Финансисты – вот где корень зла.
Министр обороны кивком поблагодарил коллегу за идею.
– Это, безусловно, так, – согласился он. – Мы не раз указывали на необходимость обновления парка – и безрезультатно. Вот теперь и придется расхлебывать.
– А что касается информации, – вставил генерал из Генштаба, – то она по определению доступна только считанным людям. Представляете, что было бы за океаном, если бы до них дошли данные о действительном положении вещей? Да с нами тут же совершенно перестали бы считаться! Вот и приходилось даже наверх давать ее в самом сжатом виде – только для понимающих. Потому что даже и на самом верху… Вот ведь главный наш оппозиционер вдруг слинял туда – и, похоже, не очень-то спешит вернуться. Если бы он о нашей ситуации знал – честное слово, я сейчас не смог бы спать спокойно.
Все понимали, что он прав. Информацию о космических войсках России ее заокеанский партнер исправно получал прежде всего со своих спутников. И сведения эти, в общем, соответствовали действительности: количество ракет на боевых дежурствах соответствовало тому, какое называла официальная Россия.
Однако даже самый совершенный спутник не может со своей заоблачной высоты установить, в каком состоянии находится установленная на стартовой позиции ракета – в полной ли она исправности, в какой степени выработан ее ресурс и тем более – несет ли она ядерную головку и какую именно: одиночную или разделяющуюся. Спутники временами фиксировали замену ракет на позициях; однако опять-таки они не могли определить: заменяется ли выслужившее срок устройство новым, свеженьким – или происходит просто перетасовка старой колоды с подкраской и заменой номеров для создания видимости поддержания полной боевой готовности. Догадайся та сторона о действительном положении вещей – и совершенно невозможно стало бы даже сохранять видимость разговора на равных. Этого нельзя было допустить никак. И до сих пор это удавалось. Однако если в действие вступит новая система контроля, то вся неприглядная картина раскроется перед партнерами. И сейчас нельзя было даже сказать, как они на нее откликнутся: поверят и печально ухмыльнутся – мол, как же это вам удавалось нас столько времени дурачить, – или (что было бы куда хуже) заподозрили бы, что России удалось каким-то образом в последний момент заменить нормальные боевые ракеты с зарядами на инвалидные, которым пора была уже на списание и в резку, и где-то укрыть от посторонних взглядов, чтобы после залпа, когда весь мир останется без ракет и зарядов, оказаться, фигурально выражаясь, в белом фраке, когда прочие будут по уши в дерьме. Стоит кому-то заподозрить подобный обман – и сама идея совместного залпа мгновенно рухнет.
Странно, но никого из собравшихся в тренажерном зале не взволновала мысль о возможной после этого гибели планеты; они в первую очередь подумали о том, что такая ситуация быстро вернет мир ко временам холодной войны, взаимных подозрений и недоверия: такой поворот событий казался им куда более опасным, чем приближение какого-то там небесного тела, которое вообще-то скорее всего и не приблизится вовсе. Похоже, что подсознательная вера в то, что Господь не попустит, помогала им строить именно такую иерархию ценностей – а также столь же подсознательная убежденность в том, что самых больших бед и пакостей в мире всегда следует ожидать от людей и их действий, а не от природы. Хотя она все еще продолжала оставаться намного более могучей, чем человек со всей его протезной цивилизацией и очень приблизительным, неточным и поверхностным знанием, а скорее – незнанием устройства мироздания и его смысла.
Тут слово вновь взял генерал-ракетчик.
– Однако же, – проговорил он с некоторым даже недоумением в голосе, – я, откровенно говоря, никакой опасности в ситуации не усматриваю. Наоборот: хорошо, что проблем две, а не одна: есть возможность замкнуть их друг на друга. Не знаю, кто как, но я четко уловил в установке Главковерха относительно залпа, что задействован будет не весь ракетный парк, но останется резерв.
– Как и у партнеров, – вставил кто-то.
– Поскольку определить размеры того и другого предстоит в том числе и нам, примем его для простоты пятьдесят на пятьдесят. Располовиним парк. А поскольку инспекции в первую очередь подвергнется часть, выделенная для запуска, то именно ее мы им и покажем. Ручаюсь, что половину мы можем показать в полном порядке, включая боевые части. А с резервом и мы потянем, да и сами они спешить не станут: он-то никуда не денется.
– Вот ведь как чудесно! – не без язвительности в голосе заметил генштабист. – И с какими же картами на руках вы окажетесь после залпа? Тогда уж придется вас переименовать в начальника кладбища или склада металлолома!
Ракетчик усмехнулся:
– Да все с теми же козырями. Пройдет инспекция – сделаем рокировочку, и, как пелось в свое время, кто был ничем – тот станет всем. Ракета же, как известно, не воробей: вылетит – не поймаешь. За атмосферу мы все их вытолкнем, а дальше – представляете, какая там сутолока пойдет? Нам только добиться выхода на крейсерскую скорость, а остальное – уже не наша печаль. Тем более что…
Он сделал паузу, как бы сомневаясь – нужно ли продолжать.
– Ну? Рожай быстрее!
– Тем более что вряд ли ракеты вообще дадут накрытие. Поскольку как ни рассчитывай траектории, цель сделает финт ушами – и все уйдет за молоком. Нет, это все – серьезно. Последние данные от астрономов: они, оказывается, еще раньше, с самого начала стали замечать несовпадения с расчетным движением – и по траектории, и по скорости. А как и почему – никто не знает. Пытаются понять. Но время-то идет. И уж если решено запускать, то запустят. Куда-нибудь то ли к центру Галактики, то ли к окраине – но только хорошего результата не жду. Разве что успеют что-нибудь понять наши звездочеты…
Никто не сказал ни слова. Смотрели – кто в пол, кто – в сторону. Беззвучно протекло не менее минуты…
– Ну что – разомнем мускулы? – предложил генштабист.
И все с облегчением разошлись по тренажерам. За исключением командующего космическими войсками.
– Мне приказано, – сообщил он, – лично проследить за подготовкой к старту «Урагана» и в особенности экипажа. Так что нет времени. Честь имею!
Все невольно поглядели ему вслед. О старте названного корабля никто из высоких генералов извещен не был. Так что такое приказание могло исходить только от самого верховного. Переглянулись. Но никто не сказал ни слова. Раз не оповестили – значит так и должно быть.
4
– Куда это вы собрались, коллега?
Вопрос этот Столбовиц обратил к своему гостю, неожиданно появившемуся в холле одетым как для дороги и с кейсом в руке.
– Не бойтесь, не в побег – я еще не устал стеснять вас, – невозмутимо ответил тот, приостановившись у двери и лишь повернув голову. – Если строго между нами – хочу добраться до городка, купить кое-что. – И он таинственно улыбнулся. – Судьба, знаете ли – вещь замысловатая. Кто бы мог подумать, что именно теперь и именно здесь… Да вы и сами понимаете. Искренне благодарен вам за все, что вы для меня сделали – даже больше, чем хотели сделать, наверное. – В последних словах прозвучала несомненная ирония. – Хотя мой лимит времени, отведенного на встречи и переговоры, истекает и потрачено оно без особой пользы – меня ждут и другие дела в этой стране, так что я еще успею вам надоесть. А пока – до скорого. Я ненадолго.
– Постойте, если уж вы решили говорить загадками…
– Извините, коллега, мне и в самом деле некогда. Меня ждет машина, и я не хочу задерживать ее. Кстати, ни слова Луизе – для нее это должно стать сюрпризом.
– Вы вызвали такси?
– Никоим образом. Вы ведь тут не единственный мой приятель.
«Ну конечно, – мелькнуло в голове Столбовица, – наивным было предполагать, что он не найдет способа связаться со здешней русской резидентурой… только зачем?»
– Ну хорошо, я хотя бы провожу вас – обождите минутку!
– Нет нужды. Да и в машине все места заняты, а почетный эскорт мне вовсе ни к чему. Я намерен уехать и вернуться так же незаметно, как и прибыл сюда. Bye-bye, коллега!
– Да постойте же!..
Но гость останавливаться не пожелал, а броситься за ним – потому что тут что-то было явно не так – хозяину дома помешал очень не вовремя раздавшийся звонок – и именно из тех, на которые нельзя было не откликнуться и ни в коем случае не следовало разговаривать при свидетелях.
– В каком состоянии вариант «Эксидент»?
О дьявол…
– Развертывается по плану.
– Не годится. Поторопите. Обстоятельства изменились, а вы явно медлите. Результата жду сегодня же.
И сразу – отбой, не оставляя времени на возражения.
Столбовицу осталось только проводить удаляющегося гостя взглядом. Когда тяжелый лимузин, неизвестно откуда появившийся, тронулся с места, Столбовиц, не выпускавший телефона из рук, набрал нужный номер: следовало немедленно показать активность по только что названному варианту. Что там говорил москвич о судьбе?..
– Алло! У вас все в порядке с документами – теми, о которых мы с вами договаривались?
Вопрос этот Столбовиц обратил к своему гостю, неожиданно появившемуся в холле одетым как для дороги и с кейсом в руке.
– Не бойтесь, не в побег – я еще не устал стеснять вас, – невозмутимо ответил тот, приостановившись у двери и лишь повернув голову. – Если строго между нами – хочу добраться до городка, купить кое-что. – И он таинственно улыбнулся. – Судьба, знаете ли – вещь замысловатая. Кто бы мог подумать, что именно теперь и именно здесь… Да вы и сами понимаете. Искренне благодарен вам за все, что вы для меня сделали – даже больше, чем хотели сделать, наверное. – В последних словах прозвучала несомненная ирония. – Хотя мой лимит времени, отведенного на встречи и переговоры, истекает и потрачено оно без особой пользы – меня ждут и другие дела в этой стране, так что я еще успею вам надоесть. А пока – до скорого. Я ненадолго.
– Постойте, если уж вы решили говорить загадками…
– Извините, коллега, мне и в самом деле некогда. Меня ждет машина, и я не хочу задерживать ее. Кстати, ни слова Луизе – для нее это должно стать сюрпризом.
– Вы вызвали такси?
– Никоим образом. Вы ведь тут не единственный мой приятель.
«Ну конечно, – мелькнуло в голове Столбовица, – наивным было предполагать, что он не найдет способа связаться со здешней русской резидентурой… только зачем?»
– Ну хорошо, я хотя бы провожу вас – обождите минутку!
– Нет нужды. Да и в машине все места заняты, а почетный эскорт мне вовсе ни к чему. Я намерен уехать и вернуться так же незаметно, как и прибыл сюда. Bye-bye, коллега!
– Да постойте же!..
Но гость останавливаться не пожелал, а броситься за ним – потому что тут что-то было явно не так – хозяину дома помешал очень не вовремя раздавшийся звонок – и именно из тех, на которые нельзя было не откликнуться и ни в коем случае не следовало разговаривать при свидетелях.
– В каком состоянии вариант «Эксидент»?
О дьявол…
– Развертывается по плану.
– Не годится. Поторопите. Обстоятельства изменились, а вы явно медлите. Результата жду сегодня же.
И сразу – отбой, не оставляя времени на возражения.
Столбовицу осталось только проводить удаляющегося гостя взглядом. Когда тяжелый лимузин, неизвестно откуда появившийся, тронулся с места, Столбовиц, не выпускавший телефона из рук, набрал нужный номер: следовало немедленно показать активность по только что названному варианту. Что там говорил москвич о судьбе?..
– Алло! У вас все в порядке с документами – теми, о которых мы с вами договаривались?