Михайлов Владимир Дмитриевич. Тело угрозы

   – Дом опечатать?
   – Все сделай по правилам.
   – Слушаюсь.
   И Комар отправился выполнять.

13

   Вот так на Земле – и в государстве Российском в частности – все больше людей втягивалось в дело, связанное с «Телом Угрозы» – если пользоваться названием, которое как бы завещал Люциан Ржев.
   Само же тело об этом, естественно, не подозревало – да и не могло, поскольку живым, естественно, не было; хотя вопрос – где начинается жизнь и где она кончается – представляется нам не таким уж ясным, как принято считать. Массивная планета, где-то и когда-то каким-то образом присоединившаяся к Солнечной системе, наращивая скорость, продолжала лететь по траектории, вряд ли когда-то кем-то осознанно выбранной. Летела, подчиняясь лишь законам природы – и, разумеется, Тому, кто эти законы установил, сотворяя самое природу.
   И вот в соответствии с этими законами Тело Угрозы (реальной или воображаемой – пока остается неясным), подчиняясь неотразимому призыву гигантов Солнечной системы, чуть изменило орбиту, по которой следовало после легкого обмена гравитонами с Ураном и куда более существенным – с относительно близким Нептуном, в семье которого учинило некоторый беспорядок. После этого изменения траектория искривилась, приближаясь к плоскости эклиптики; кроме того, она уклонилась и в сторону основной, могучей тяготеющей массы – Солнца. Одновременно увеличилось ускорение, с каким двигалась предполагаемая Небира. Хотя это не означало хоть сколько-нибудь реальной угрозы Земле, но все же увеличивало вероятность каких-то нежелательных событий в скором будущем.

Глава третья

1

   Столбовиц возник не через час и даже не через сутки: его не было три дня. И явился так же неожиданно, как и исчез. Глянул на побагровевшего от возмущения гостя.
   «Ни малейшего чувства такта», – только и подумал политик, выслушивая утонченные формулы извинения.
   – И тем не менее… – попытался он высказать упрек.
   – Увы – мы не всегда вольны располагать своим временем. Зато теперь я полностью в вашем распоряжении и внимательно вас выслушаю, – проговорил Столбовиц. – Понимаю, что вы разгневаны, но время уходит независимо от нашего состояния. Итак – какие проблемы привели вас сюда?
   – Я могу сказать много или мало – в зависимости от вашего ответа на один предварительный вопрос.
   – Интересно: я полагал, что вы привезли ответы, а не вопросы.
   – И все же – вряд ли является секретным, как относитесь вы к перспективе ядерно-ракетного зеро?
   Помолчав несколько секунд, видимо, серьезно обдумывая не только ответ, но и причины, побудившие московского гостя искать его, Столбовиц произнес:
   – Надеюсь, вы спросили не из праздного любопытства?
   – У меня есть очень серьезные основания.
   – Хорошо. Наша точка зрения на эту тему такова: мы против этого процесса. Вы, конечно, понимаете: это не потому, что мы хотели воевать. Как раз наоборот. При полном отказе от ядерного оружия и средств его доставки количество войн вырастет. Сравните число погибших за… ну пусть за последнее столетие – от ядерного оружия и от обычного; в чью пользу будет счет? Зато число жертв такого разоружения может оказаться воистину страшным; я имею в виду компании, фирмы – и, безусловно, занятых в них людей и инвестированные капиталы.
   – Ваш ответ меня радует.
   – Ваши вопросы исчерпаны, сэр.
   – Прекрасно. Перехожу к проблеме. Вероятно, для ваших астрономов уже не является секретом, что…
   Столбовиц действительно слушал очень внимательно, не перебивая.
   – …Итак, прежде всего, коллега: я приехал для того, чтобы повстречаться с некоторыми видными сторонниками Конференции и Соглашения о ядерном нулевом разоружении. Во всяком случае, так это должно выглядеть и для вашей, и для российской аудитории.
   – Но, насколько я понимаю, это не является главной целью вашего визита?
   – Было бы глупо скрывать это от вас: я очень рассчитываю на вашу серьезную помощь.
   – Вы понимаете, конечно: это зависит от характера ваших планов. Я ведь не враг своей стране.
   – Как и я – моей. Теперь слушайте.
   Политик умел излагать суть дела кратко, и ему понадобилось лишь четверть часа, чтобы ввести собеседника в курс событий и дать свою их оценку – включая уровень опасности, какой для Америки явилась бы гонка разоружения. Столбовиц слушал внимательно, не перебивая; если и возникали у него какие-то вопросы, он, вероятно, фиксировал их в памяти – во всяком случае, никаких пометок не делал. Хотя москвич и был уверен, что запись их разговора ведется с самого начала. Если бы они встретились в его доме в Москве, то запись была бы сделана непременно.
   Когда он умолк, Столбовиц сказал:
   – Вы правы, здесь не один вектор развития и, может быть, даже больше, чем два. Какой из них вы предпочли бы исследовать в первую очередь?
   – Значит, вы не вполне оценили ситуацию. С моей точки зрения, главная по срокам решения проблема – политическая. Сохранение вооружений, мораторий, если угодно, на их сокращение – до более спокойных времен. Но инструментом для решения политической проблемы является, как вы уже поняли, мотив приближающегося тела. Первое – цель, второе – инструмент. Но перед тем, как начать работу, мастер всегда готовит инструмент для нее.
   – Разве судьба планеты вас не волнует?
   – Мне представляется, что она зависит именно от политического решения.
   – Ну, с этой глыбой вряд ли можно вступить в переговоры.
   – Когда дипломатия пасует, берутся за оружие.
   – Интересная мысль – в этом контексте. Вы полагаете, что, если на Земле разразится война, глыба испугается – и отвернет, чтобы обойти нас стороной? На это я не очень рассчитывал бы.
   – Я вижу, вы сегодня настроены легкомысленно.
   – Это только кажется. Объясните вашу позицию.
   – Она очевидна. Глыба или пролетит мимо, или пойдет, скажем так, на таран. Вероятность пока еще трудно оценить, но у варианта «Промах», видимо, куда больше шансов: Земля в пространстве – это такая малость – меньше, чем ничего.
   – Человек на фоне земного шара – не крупнее, но пуля его находит.
   – Если хорошо прицелиться. А я не вижу стрелка.
   – Эм-м… возможно. Но для диспута сейчас неподходящее время. Хорошо, пусть промах более вероятен. Но и попадание вовсе не исключено.
   – На этом и основан политический расчет.
   – Ну-ну?
   – Если угроза столкновения с небесным телом станет достоянием широких масс, это неизбежно приведет к панике; но такая ситуация всегда используется определенными кругами в их интересах: демонстрации, погромы, государственные перевороты – ну, вряд ли нужно перечислять все подряд.
   – Не нужно.
   – Я тоже так думаю. Но при возникновении такой обстановки – каким способом можно будет сохранять или восстанавливать порядок, предотвратить нежелательные последствия?
   – Каким? Ага!..
   – Порядок можно будет спасти лишь одним способом: применением силы. А нарушителями его наверняка станут не только отдельные лица и группы, но и целый ряд хорошо известных нам государств. И они-то уж не станут ограничивать себя в применении средств борьбы – вплоть до, – поэтому та сила, которую придется применить защитникам законного порядка вещей, должна не уступать, но превосходить противника. И есть единственный способ сохранения порядка: сохранение угрозы ракетно-ядерного ответа, а может быть, даже и превентивного удара. Он лежит на поверхности, но глубже, поверьте, нет вообще ничего. Можно ли в такой ситуации обсуждать вопросы разоружения, даже просто думать о них? Как по-вашему? У вас имеется другое решение?
   – Другого я не вижу, – сказал Столбовиц, подумав.
   – В этом свете как выглядит желание уничтожить – поспешно, прямо на месте – ядерный арсенал? Разве можно с этим спешить? Для вашей экономики, кстати, полезно – как я уже сказал, да вы и сами знаете, – обратное. Но если так, к чему торопиться с подписанием Соглашения, с Конференцией – со всем этим пакетом? К тому же нет уверенности, что удалось действительно ликвидировать базы и арсеналы «третьих» – это надо проверять и перепроверять. Потребуются годы!..
   – Это понятно. Наши арсеналы необходимо сохранить – во всяком случае, отложить любое решение до возникновения полной ясности. И такую политику предложить всем остальным эвентуальным подписантам… Ни Америка, ни Россия в одиночку могут не справиться, не говоря уже о прочих. Весь официальный ядерный пул – против тех, кто ухитрился сохранить свои заряды и до сих пор в этом не разоблачен. Торопить сокращение слишком рискованно – тогда «третьи» вдруг оказались бы хозяевами положения… Я верно изложил ваши тезисы?
   – Да. Вот это я и называю политической проблемой. Потому что до открытия Конференции остались считанные дни; если она пройдет с успехом – а сомневаться в этом трудно, – то после нее всякий разговор об использовании ядерных зарядов в какой угодно цели способен взорвать общество. А все мы, я думаю, заинтересованы в том, чтобы жизнь оставалась спокойной, законы выполнялись, выборы происходили – и так далее. Если же информация о космической опасности возникнет в массах до начала Конференции, немедленно появится и требование отложить ее до выяснения всех обстоятельств. А вы не хуже моего знаете: отложить – значит, как правило, похоронить, поскольку будут находиться все новые возражения. Вы согласны со мной?
   – В этом есть здравый смысл. Но почему вы решили везти ее, эту проблему, сюда? Разве нельзя было заговорить об этом в Москве?
   – Можно. Однако не нужно. Зачем, найдя клад, отдавать его другому? Я в этом не заинтересован. А вы?
   – Пожалуй, это можно понять. Хорошо. Какие же шаги вы намерены предпринять – сейчас и здесь?
   – Помимо встреч с противниками Соглашения везде, где это удастся – я готов даже давать показания сенатской комиссии, при сохранении секретности, конечно, – мне необходимо попасть на прием к президенту. Я обладаю информацией, которая, полагаю, его чрезвычайно заинтересует и склонит на нашу сторону.
   – Вы не хотите позволить мне сделать свой вывод об интересе этой информации для президента?
   – Не обижайтесь, но все же вы – не он. Вот когда в Белый дом въедете вы…
   – Надеюсь, Бог убережет меня от такой судьбы. Хорошо, а что у вас второе?
   – Переговорить еще с некоторыми людьми, которым придется сыграть определенную роль в предстоящих событиях.
   – Кто это, по-вашему?
   – Оптимально – Председатель Объединенного Комитета начальников штабов…
   – Ну, отловить его для конфиденции – задача не из простых. Он всегда занят – вы же знаете военных! Ладно, кто второй?
   – Кто-нибудь из телевизионных обозревателей первой величины. Дело надо начинать, не откладывая.
   – Предоставляете выбор мне?
   – Думаю, вы сделаете его куда обоснованней.
   – Благодарю. Что еще?
   – Мне все-таки хотелось бы иметь моих людей под рукой.
   – Вы понимаете, что они не имеют здесь права носить оружие – не говоря уже о его применении?
   – Я не собираюсь нарушать законы. И они тоже.
   – Лично я не стал бы тащить их сюда – если вы хотите сохранить должный уровень секретности. Но в конце концов…
   – Заранее благодарю.
   – В таком случае сейчас у вас есть возможность отдохнуть; не уверен, что она будет представляться часто. А я займусь вашими делами.
   – Нашими.
   – Вы правы: нашими.

* * *

   Когда Столбовиц снова оставил гостя в одиночестве, глава оппозиции вместо рекомендованного расслабления поступил как раз наоборот: сосредоточился, обдумывая и анализируя только что состоявшийся разговор.
   Казалось, все было логично. Однако не возникало уверенности в том, что все прошло как надо.
   Он попытался сформулировать то, что его смущало.
   Ага, вот: уровень удивления. Нет, оно, конечно, было проявлено. Но, похоже, не было естественной реакцией на неожиданную, притом очень серьезную новость. Оно было… чрезмерным, именно так. Профессионал такого уровня обязательно скрыл бы это чувство, будь оно подлинным. В уровне Столбовица москвич давно уже не сомневался. Да, удивление скорее всего было сыграно. Сыграно неплохо. Однако, как говорил Станиславский: «Не верю!»
   А раз настоящего удивления не было, причина могла быть лишь одной: Столбовиц заранее был в курсе всего.
   Да конечно же, был. Невозможно предположить, чтобы то, что стало известным российским астрономам, политикам и оперативникам, не было вовремя замечено и оценено в Америке. Было, было.
   Да собственно говоря, и сам он, еще только принимая решение лететь сюда, уже был уверен, что кто-то – Лэнгли, Пентагон, Белый дом – в курсе астрономических наблюдений. У них одна «Чандра» чего стоит, космическая обсерватория НАСА. Можно поспорить на тысячу долларов, что «Чандра» сейчас во все глаза смотрит именно на космического бродягу.
   Но ведь и намерением самого политика было не огорошить великодержавников страшноватой новостью, но лишь согласовать планы, которые у них непременно уже должны были иметься. Планы замедления процесса разоружения. Так что если бы Столбовиц сделал хоть намек на то, что информацией по этому поводу они обладают…
   Но он этого не сделал. Не был откровенен.
   Почему? Причина скорее всего самая простая: им любопытно прежде заглянуть в наши планы – мои, думал он дальше, – и потом решать, в какой степени можно – если вообще нужно – идти на сотрудничество.
   Ну что же: первый шаг сделан, указано направление, в каком я собираюсь развивать события. По их реакции будет видно, насколько оно совпадает со здешними намерениями и схемами.
   А если они не совпадут с моими?
   То, что Столбовиц согласен играть против нынешнего президента, если не удастся убедить его в опасности избранного пути, вовсе не значит, что так думают и другие. Конечно, многое зависит от того, насколько хозяин Белого дома тверд в своей позиции ядерного разоружения. Насколько убеждены его советники. Нет сомнения в том, что военные хотят сохранить потенциал: какой военный и когда добровольно отказывался от мощного оружия? Ведь на этой мощи зиждется их авторитет, вес в обществе. Военным нужна угроза извне – она оправдывает их существование. Но если ядерных головок не будет – кто и чем сможет угрожать Соединенным Штатам? Террористы? Но для борьбы с ними ядерное оружие как раз не требуется, потому что против них оно неприменимо. Значит, кто-то должен обладать кулаком, которым можно время от времени грозить великой стране. Россия, Китай, арабы, да кто угодно – но враг должен быть. Комета? Пусть хоть комета.
   Да, намерения военных просчитываются легко. Но это еще не значит, что они станут играть против Овального кабинета: куда привлекательнее может показаться им идея договориться с действующим президентом, а не предположительным – до выборов еще есть время… Они могут сделать это, подав проблему так, как сделал бы это и я, по той же схеме: ядерные ракеты нужны для безопасности уже не только Штатов, но и всей планеты.
   А у главы США есть еще время круто изменить курс: партийный съезд, на котором будет официально выдвинут кандидат в президенты от республиканцев, состоится через три недели – и именно там можно огорошить нацию новостью и провозгласить изменение политики в отношении ядерных ракет. Америка вновь спасет мир – девиз, под которым можно избрать кого угодно.
   Но для него, российского оппозиционера, это станет полным проигрышем. Потому что российский президент, едва услышав об этом, сделает то же самое, понимая, что ничего иного предпринять просто нельзя.
   Нет, здесь нужно бороться до конца. И добиться нужного результата любой ценой: информация раньше времени не должна стать известной – здесь и во всем мире.
   До сих пор тут, похоже, считали так же: ни в печати, ни на телевидении – ни малейшего намека на космическую угрозу. Надевать намордники на журналистов здесь сложнее, чем у нас, – однако факт налицо: молчание. Но ни в коем случае от неведения.
   Что делать, если президент в Вашингтоне будет упорно стоять на своем?
   Тогда останется одно: внушить людям, от которых зависит если не все, то, во всяком случае, очень многое в политике, – уверить их, что он изменять курса не станет. И потому, что упрям. И потому еще, что… Почему же? Надо найти. Подсказать Столбовицу…
   Вот черт, подумал он, внутренне усмехнувшись, кто бы мог подумать, что я приму столь деятельное участие в предвыборной кампании американского президента? Да нет, это, собственно, вовсе не так; я просто выстраиваю американский аспект моей собственной кампании и не более того.
   А авторитетному журналисту-обозревателю накидать намеков, всяких недоговоренностей и вещей типа: «Мы в России удивляемся, глядя, как тут у вас…» – ну и что-нибудь этакое.
   Да, вот именно так. Кстати, о нас в России: Гречин предупрежден, не позвонить ли еще и на «Шахматный» канал?
   Позвонил; но не дозвонился: главный редактор «Шахматного» был где-то вне зоны приема, а где – на канале никто не знал. Ладно, время еще есть.
   Теперь, пожалуй, можно и действительно отдохнуть. Все же столько времени в самолете, да и смена поясов влияет – дома я сейчас, вернее всего, спал бы… Где я здесь буду спать?
   Стоя перед кроватью, он сладко потянулся. Приятное это занятие прервал телефон.
   – Отдохнули?
   Это Столбовиц.
   – Наилучшим образом, благодарю вас.
   – Хорошо. Я сейчас лечу к вам. Приготовьтесь: удалось договориться о встрече – только-только успеем долететь.
   – С обозревателем?
   – С генералами. Так что вооружитесь до зубов. На ту же тему, что со мной: небесное тело, соглашение и ракеты. Итак – через двадцать минут на площадке.
   Приезжий рысцой протрусил в ванную. Душ сейчас был как раз кстати.

2

   Минич положил трубку и удивленно сказал Джине:
   – А говорят, что чудес не бывает.
   – Ну, что он сказал?
   – Прямо невероятно. Я думал, что он меня пошлет…
   – Что ты думал, я знаю. А он что?
   – Я просто ушам не поверил: прошло на ура. Он, мне показалось, в дикий восторг пришел – словно ждал именно чего-то такого. Сразу же дал «добро», сказал, чтобы я не хватал себя за руки – места даст столько, сколько потребуется, и попросил сделать все так быстро, как только могу, – и сразу же к нему, не в отдел, а прямо.
   – Замечательно. Я рада за тебя.
   – Спасибо.
   – Больше он ничего не сказал?
   – Строго-настрого предупредил, чтобы никому ни полслова, а то кто-нибудь другой подсуетится и перехватит. Сказал, что такой гвоздь непростительно было бы уступить даже родному отцу.
   – Разве об этом нужно специально предупреждать?
   – Да нет – все и так прекрасно понимают. Скорее, он слишком уж взволновался, по-моему. Может, просто устал – день был длинный.
   – Может быть, – сказала Джина задумчиво. – Хотя… что-то не очень хорошие у меня предчувствия. Знаешь что? Давай-ка поскорее уедем отсюда.
   Но Минич, чье настроение после разговора с Гречиным резко улучшилось, предпочел бы другой вариант:
   – Темно уже, дорога нелегкая, и устал я, откровенно говоря. Лучше бы задержаться тут до утра? Чем плохая идея?
   Он встал, подошел к Джине сзади, положил ладони ей на плечи, тем самым договаривая то, что не было высказано в словах.
   Джина не стала высвобождаться из его рук. Но покачала головой:
   – Слишком рано расслабляться.
   – Послушай… Останемся.
   – Нет. – Только теперь она повела плечами, сбрасывая его ладони. Встала.
   Но у него уже вступило в голову. И не только.
   – Так, значит? А с Люцианом спала. Я что – хуже?
   И подумал: сейчас даст по морде.
   Но она вроде бы не обиделась. Не очень понятно усмехнулась:
   – Я и с другими спала, к твоему сведению. Вот такая. И греха в этом не вижу: никого не обманывала и денег не брала. Ну и что?
   – Да нет… – пробормотал Минич, опешив. – Ничего…
   – Я не против твоей… идеи. Но не сейчас и не здесь. Не в доме Люциана, понятно?
   – Когда же? Где? – Миничу уже казалось, что он хочет эту женщину – всерьез и надолго, и даже – давно, хотя последнее было и вовсе нелепым. Такое приключалось с ним не впервые, но каждый раз он переживал все заново. – Может быть, тебя смущает, что Люциан умер? Он не обиделся бы, поверь мне… – И он снова протянул руки, чтобы обнять ее.
   – Нет! – На этот раз слово прозвучало резко, как выстрел без глушителя. – Хочешь ночевать здесь – ночуй. А я пойду.
   – Ночью? Пешком?
   – Ничего. Мне уже приходилось.
   Она взяла сумку. И пошла к двери – решительно, твердо ступая.
   – Постой!..
   – Я сказала – нет.
   – Да ладно, будь по-твоему – поедем…
   Ему действительно не хотелось сейчас садиться за баранку. Минич был не из тех, кто даже в туалет по малой нужде старается доехать в машине; садился за руль тогда, когда и в самом деле было нужно. Но отпускать женщину одну в ночь, в этой диковатой (на его взгляд) местности было бы совершенно недостойно – тем более что ему хотелось сохранить знакомство.
   – Если ты быстро соберешься.
   – Ты так спешишь?
   Джина ответила не сразу:
   – Мне тут стало не по себе…
   – Обиделась? – высказал он догадку.
   – На тебя? – Она чуть улыбнулась. – Нет, конечно. Просто возникло вдруг нехорошее предощущение. А я верю в такие вещи.
   Собирался он недолго – по сути, сборов никаких и не было, взял только все найденные материалы покойного астронома-любителя, погрузил в пластиковый пакет – он всегда носил один такой в заднем кармане брюк на случай, если понадобится что-то купить по дороге. Выключил свет, когда Джина уже вышла на крыльцо. Тщательно запер дверь. Ему уже хотелось и в самом деле сохранить этот домик за собой: теперь с ним было связано и чисто личное воспоминание, пусть и не самое приятное. Подошел к машине, отворил дверцу, включил внутреннее освещение, внимательно оглядел салон, заглядывая даже под передние сиденья.
   – Ты что-то потерял?
   – Нет. – Минич принужденно усмехнулся. – Подумал, что эти – как их назвать – гости могли что-нибудь и подбросить. Насмотрелся фильмов…
   – Если бы только в фильмах, – сказала она. – Нашел?
   – Нет. Остался багажник, да и под капот посмотреть стоит.
   – Только побыстрее, пожалуйста! – Минич услышал в ее голосе подлинный страх. Покачал головой.
   – Ладно, садись. Будем надеяться…
   Все же зажигание он включил, преодолевая некое внутреннее сопротивление. Не иначе, как страхи женщины передались и ему? Погода стояла теплая, не было нужды прогревать мотор, и он сразу же врубил скорость и дальний свет.
   – Света не надо, – тут же проговорила Джина.
   – Без него – до первого дерева.
   – Ну пожалуйста…
   Минич повиновался, удивляясь своей сговорчивости. Оставил включенными только габариты. Трогаясь с места, предупредил:
   – Ехать придется со скоростью пешехода.
   – Хорошо, хорошо…
   По роще действительно так и пришлось двигаться – небо затянуло облаками, и света от него не было никакого, подфарники давали видимость на расстояние двух-трех метров. Когда выехали на поляну, стало можно немного прибавить, здесь не было опасности налететь на препятствие. Они проехали примерно полпути до предстоявшего подъема на дорогу, когда Джина вдруг крикнула вполголоса:
   – Стой, стой!
   Он тут же затормозил – невольно, просто сработал рефлекс.
   – Что такое?
   – Свет. Видишь – свет.
   Теперь он и сам увидел длинные, расширяющиеся клинья света, медленно покачивавшиеся впереди вверх-вниз, хотя источник их еще не был виден.
   – Едут. Это они!
   Он не стал спрашивать – кто.
   – Сверни куда-нибудь, пока нас не видят. Да быстрее! Ради Бога!
   Засядем – эта мысль сразу же пришла ему в голову. Но выбирать не приходилось. Он отпустил сцепление, круто повернул баранку, покидая наезженную тропу, и поехал под прямым углом к ней, Переключил на вторую, потом даже на третью, стремясь отъехать подальше. Лучи далеких фар полоснули по заднему стеклу, и Минич на миг внутренне сжался: заметят? Не заметили, видимо, и лучи ушли в сторону: ехавшая машина спустилась с дороги на тропу. Сомнений не осталось: она направлялась именно к дому, который Минич и Джина только что покинули.
   Он остановил машину, габариты выключил еще раньше. Теперь и услышать их было нельзя; от тропы успели отдалиться метров на двести, потому что и чужая машина ехала не быстро, опасаясь дорожных происшествий. И только когда задние красные огоньки джипа (то был именно джип, судя по звуку движка) скрылись за деревьями, Минич решил поскорее вернуться на тропу, выехать на дорогу – а там давай Бог ноги.
   Но не получилось. Остановиться-то было просто, а вот снова трогаться машина не пожелала. Собственно, машина тут была ни при чем; останавливались, не выбирая места, и сейчас под колесами был тот самый песок – сухой, мелкий, глубокий. Забуксовали. Минич раз и другой попробовал раскачать машину – не вышло, задние скаты работали, как траншейный экскаватор, еще немного – и сели бы на дифер. Минич выключил мотор, откинул голову на подголовник, расслабляясь. Сказал чуть ли не весело:
   – Засели основательно.
   Джина ничего не ответила.
   – Придется ждать, пока не рассветет. Там что-нибудь сообразим. Эти, я думаю, долго гостить не будут – уедут еще затемно, если так, то нас не заметят. Или, может, решили там надолго обосноваться – тогда тоже как-нибудь вывернемся. А?