Страница:
Маруся вынесла из салона свои килограммы и долго, охая и пыхтя, прикручивала топливный шланг. Я, прислушиваясь к ломоте в членах, занервничала. Эдак мы и к вечеру не выедем, у меня уже боль в боку, ногу свело, а ехать еще ого-го!
— В общем сам видишь: мелочи, — наконец сказала Маруся, опять загружаясь за руль. — Тачка на ходу, милый, ехать одна радость на ней. Разве только вот света в салоне нет, стекла не опускаются и сигнал не работает, а так ездит родная, аки бульдозер. Да тебе главное за город выехать, а там как вжаришь. Слушай, садись, я тебя на дорогу вывезу, а там все по прямой и по прямой, дуй себе и дуй.
Видимо Маруся, глядя на ужас американца, и сама разволновалась, что передумает он и доллары потребует назад. Решила подальше отвезти его от гаража. Американец, святая простота, сел на переднее сиденье и был тут же одернут Марусей:
— Ноги! Ноги навесу держи!
Больше она ничего объяснять не стала, сказала «с богом» и тронула с места «Жигуль».
Я, лежа в багажнике в совершенно невероятной позе, была тем ни менее счастлива, что уже еду. Зная способности Маруси, можно было бесполезно пролежать там неограниченное количество часов. А я все же еду. Еду!
Наконец моя подруга затормозила, вышла из «Жи— гуля», американец сел за руль, грустно попрощался с Марусей, и началось светопреставление.
«Жигуль» — старая строптивая кляча — с диким «ржанием» рванул с места и зигзагами пошел скакать по дороге. Дергался он как припадочный. Невозможно было определить куда мы едем: назад или вперед. Думаю, и в салоне было несладко, в багажнике же — просто ад. Я превратилась в сплошной синяк, но ради спасения сына готова была выдержать и не такое.
Ехали мы долго, мне показалось — вечность. Судя по звукам за «кормой» автомобиля, город давно был позади. Из салона глухо доносился голос американца — бедняга уже начал разговаривать с самим собой, что было не удивительно, учитывая обстоятельства. Разговаривал он громко и по-английски, но из-за дребезжания машины трудно было уловить смысл. Да, думаю, особого смысла и не было.
Вдруг «Жигуль» остановился. Я пришла в ужас — неужели поломка — и быстро начала расковыривать дырочку в стенке багажника, проеденной коррозией. В эту дырочку дорога не была видна, зато можно было насладиться горизонтами бескрайнего поля, что я и сделала.
Однако горизонты быстро прискучили, и я уже собралась поискать другую дырочку, с более привлекательным обзором, как вдруг увидела своего американца. Он медленно удалялся в поля.
«Что такое? — забеспокоилась я. — Уж не задумал ли этот тип здесь меня бросить?»
Опасность, должна сказать, была серьезная, поскольку, вопреки заверениям Маруси, во мне жили сомнения смогу ли я без посторонней помощи открыть крышку багажника. По этой причине я глаз не спускала с американца, он же остановился ко мне спиной и, запрокинув к небу голову, застыл. Руки его были слегка согнуты в локтях и опущены вниз, скрещиваясь в невидимой мне точке.
Несложно представить на какие мысли навела меня его поза. Я вздохнула с облегчением, подумав, что если уж сильно приспичило, так и поле сгодится, когда нет поблизости деревьев. Он все же человек живой, хоть и иностранец, и ничто человеческое ему не чуждо, как, впрочем и мне.
«Случись такое со мной, и придется несладко, — подумала я. — Уж мне-то не обойтись без посторонней помощи.»
Однако, американец все стоял и стоял, не меняя позы. Я занервничала: «Что у него там, мочевой пузырь или цистерна?»
Американец не двигался с места. Я распсиховалась: «Заснул он там что ли или умер?»
Это уже было противоестественно. Нормальному человеку в поле столько не выстоять. За это время уже можно было бы приехать куда направлялись и вернуться обратно.
Я сходила с ума. Время, казалось, остановилось — сколько прошло? Минута? Десять? Час? Два? Три?
Я не чувствовала уже своих ног. Рук, впрочем, тоже. Одни пальцы еще шевелились. Чертов багажник совсем меня доконал, да и возраст уже не тот, чтобы подвергать себя таким пыткам. Я потеряла терпение и пошла на крайние меры: замолотила по крышке багажника со всем остервенением, на которое еще была способна.
Американец и ухом не повел. Будто и в самом деле умер — даже не шелохнулся.
Я забилась уже панически — крышка казалось вот-вот слетит вместе с петлями и замком. На этот раз американец обратил-таки на мои старания некоторое внимание: он оглянулся, но тут же вернулся в прежнюю позу и вновь застыл с поднятой к небу головой.
Тогда я включила сирену. Орала так, что у самой уши заложило.
Американец нехотя оторвался от своего занятия и поплелся в мою сторону. На какой-то миг он пропал из поля зрения — обзор был ограничен — но зато я услышала его неспешно приближающиеся шаги. С новым пылом я сообщила о своем существовании — крышка багажника жалобно задребезжала.
— Выпустите меня, черт возьми! — крикнула я, чтобы у американца не появлялось сомнений в том, что мне действительно необходимо выйти.
— Ва-ау! — удивленно воскликнул он. — Там кто-то есть! Кто там?
У меня были свои вопросы, поэтому я не стала отвечать на его, а гаркнула:
— Чем вы там так долго занимались, в этом дурацком поле, черт вас побери?
— Я молился, — скромно молвил американец, а я от жалости к нему зашлась.
Господи, до чего довел беднягу «Жигуль» Маруси! Несчастный намучился так, что в конце концов не выдержал и убежал в поле молится. И как осатанело молился, про все на свете забыл. Тяжело живется в нашей стране иностранцам.
— Помогите мне, пожалуйста, выйти, — изрядно подобрев, попросила я.
— Но багажник не открывается снаружи, — горюя, сообщил американец — эта святая простота и детская доверчивость.
— С чего вы взяли?
— Маруся так сказала, хозяйка машины.
Это он мне рассказывает, кто у машины хозяйка!
— Но он и изнутри не открывается, — возмутилась я. — Нет под рукой никакого подходящего предмета, чтобы придавить язычок замка. И вообще, не морочьте мне голову, возьмите ключ и откройте. Маруся сказала ему! Как вы можете всем подряд верить? Опыт — критерий истины!
Видимо я была убедительна. Американец внял мне. Я услышала ковыряние ключа, и вскоре (о чудо!) крышка багажника откинулась. Я зашевелилась, пытаясь осторожно себя распрямить.
— Вы?! — отшатнувшись, изумился американец.
— А кого вы ожидали увидеть? — в свою очередь изумилась я.
— Вы же полезли в подвал за картошкой, — напомнил он.
О, святая наивность!
— Не век же мне в подвале сидеть, — деловито объяснила я, собственными руками пытаясь вытащить из багажника свои же ноги — по-другому не получалось.
— Как вы там не задохнулись? — поразился американец.
Сочувствие появилось на его красивом лице. Это было приятно.
— Задохнулась? — закричала я. — Да меня же продуло! Это решето какое-то, а не багажник, черт его побери! Теперь шею повернуть не сумею от этих дьявольских сквозняков. Помогите мне лучше выйти и распрямиться, — приказала я. — Ноги уже не слушаются меня, да и руки тоже.
Намученный «Жигулем» американец обрадовался мне несказанно, как ребенка взял на руки, бережно достал из багажника, осторожно поставил на дорогу и сообщил:
— Безрассудно было ехать на этой машине одному. Я плохо с ней справляюсь.
— Сами виноваты — не послушались меня, — укорила я, садясь за руль и внутренне возмущаясь: «Агент говенный. И чему только учат их там, в ЦРУ? Даже с русской тачкой справиться не может.»
Американец мой, увидев, что водительские тяготы я взяла на себя, подпрыгнул от радости, и в один момент занял пассажирское сидение, при этом он добросовестно поднял ноги вверх, собираясь, следуя указанию Маруси, держать их навесу. Умиленная такой дисциплиной, я воскликнула:
— Да нет, не до такой же степени это опасно. И долго не выдержите вы так. Опустить ноги можно, только не на пол, лучше упритесь в стенку под бардачком.
— В стенку под чем? — опешил американец.
— В вашем мире это называется отделением для перчаток, — пояснила я.
Он сразу понял и последовал моему совету, после чего, демонстрируя предельную уверенность, я выполнила весь необходимый ритуал: ласково повернула ключ в замке зажигания, резко выжала педаль сцепления и принялась нежными легкими движениями, призванными унять перекошенный диск сцепления, отпускать педаль. Правая рука в это время совершала немыслимые манипуляции с подсосом. Мотор послушно взревел и я, бодро хватив кулаком по рулю, показала левый поворот.
«Жигуль» довольно плавно тронулся с места, я же победно взглянула на американца. Глаза его отразили сложнейшую игру противоречивых чувств: недоверие, помноженное на изумление и любопытство, замешанное на восхищении, изрядно сдобренном уважением.
Почуяв знакомую и верную руку, старая кляча с громкий ревом понеслась по дороге. Слегка повиливая из стороны в сторону, она бодро принялась, говоря языком поэта, «наматывать мили на кардан», подвесной подшипник которого, доживая последние дни, бодро потрескивал..
Я решила брать бразды правления наших взаимоотношений в свои руки и приказала:
— Выкладывайте, что собираетесь предпринимать. Надо скоординировать наши действия.
— Собираюсь проникнуть в подвал и послушать, что будут говорить те люди, которые сбросили меня с моста, — послушно отчитался американец.
— Они что же, в подвале собираются?
— Нет, они в помещении наверху, а в подвале все слышно.
Я подозрительно вгляделась в него и с большим сомнением спросила:
— А вы откуда про тот подвал знаете?
— Я сидел в нем, после того, как меня в аэропорту схватили. Был и в подвале, и наверху. Сначала меня в подвале подержали, а потом вывели наверх и долго вопросы задавали…
— Били что ли? — взволновалась я.
— Нет, не били, — успокоил американец. — Спрашивали кто я и приехал зачем. Я им рассказал, и они меня отпустили.
— А как же вы в пижаме на мосту оказались?
— Это уже во второй раз когда они меня схватили. Это уже ночью. Я молился…
«Бог ты мой! Опять он за свое! Нет, видно он все же не агент ЦРУ. Уж слишком набожен.»
Я снова внимательно посмотрела на него и спросила:
— Что, вы и в самом деле богомольный такой? Заняться вам что ли нечем?
Прочитав в ответном взгляде лишь сочувствие, я устыдилась и сочла не лишним пояснить:
— Нет, я тоже в Бога верю и даже «Отче наш» пытаюсь вспоминать иногда.
— Вы знали наизусть «Отче наш»? — с уважением спросил американец.
— Да нет, ну что вы, столько мне не запомнить, я же не поп, но первую фразу частенько вспоминаю — такая непростая у меня жизнь.
Он с пониманием кивнул и сказал:
— Это потому, что вы всецело отдались майе и в бога не верите.
Мне стало обидно:
— Почему это я в бога не верю?
— Потому что черта слишком часто вспоминаете.
Я увидела серьезную прореху в его логике и рассмеялась:
— Как же я в Бога не верю, если черта вспоминаю? Тот кто верит в черта, самопроизвольно и в Бога верит, ведь это все из одного источника, я имею ввиду религиозную литературу.
— Часто поминать и верить — не одно и то же, — заметил американец, а я вновь рассердилась.
«Как ему удается впутывать меня в никчемные разговоры? — с раздражением подумала я. — Будто нет у нас более важного дела, чем рассуждения о Боге. Лучше бы о братве рассуждал, все больше пользы.»
— Вы мне скажите лучше, что это за народ? — спросила я. — Чем «братаны» эти занимаются и почему в городе том ошиваются? Они что, живут там?
— Этого не знаю, а занимаются только тем, что бухают, в карты играют и разговаривают. Я вас хотел просить: мы уже вот-вот приедем, уже темнеет, вы в машине остаться должны, а я пойду.
Естественно, я запротестовала:
— Как это я в машине остаться должна? В своем ли вы уме? Вы, значит, будете там подслушивать, а я в машине сидеть?
— Я вам все потом расскажу, — заверил американец.
Честное слово, мне стало смешно.
— Да неужели вы думаете, что я доверю вам такое ответственное дело? — возмутилась я. — Вы и русских-то слов половину не знаете.
— Я хорошо знаю ваш язык, — обиделся он.
— Ага, знаете. Марусю переспрашивали что такое «долбануть»?
— Переспрашивал, — согласился мой честный американец.
— А у них, у «братанов», через слово ненормативная лексика. Я сама к истине через их словеса как сквозь дебри продираюсь, спасибо тому, что ассоциативное мышление развито. Нет, ну куда это годится, брякнуть такое: расскажет он мне! И что вы мне будете рассказывать? Ха! Ха-ха-ха! Про лоха, атас и макинтош деревянный? Вы хоть что-то поняли из того, что я только что сказала?
Американец испуганно замотал головой.
— Перевожу, — победоносно воскликнула я. — Неопытный бестолковый человек или жертва — лох, сигнал тревоги — атас, гроб — макинтош деревянный.
Судя по выражению лица американца, он тщательно мотал на ус, стараясь усвоить полученную информацию.
— Не старайтесь, это лишь малая толика из того, что вам придется услышать. И зачем мне испорченный телефон? Нет уж, пойдем в подвал вместе. И чем вы лучше меня? С машиной, вон, справиться не сумели.
Он, качая головой, согласился:
— С машиной — да, не справился, но в подвал вам нельзя. Это опасно. Я вас не лучше, но у меня сильное тренированное тело.
— Вот я его с собой в подвал и возьму, чтобы оно меня защищало, — отрезала я.
Защищало? Я тоже бываю наивна порой.
Под покровом ночи мы въехали во двор высотки, на первом этаже которой была то ли столовая, то ли кафе. Витринные стекла — грязные и непрозрачные — светились тусклым светом.
— Там эти «братаны» ошиваются, — кивая на витрины, сообщил американец.
Он явно демонстрировал свою компетентность в отвязном русском языке. Я усмехнулась — талантливый парень.
— Что же вы мне в этот двор сказали ехать? Надо было в соседнем остановиться, — не удержалась от критики я.
Но дальнейшее показало, что американец не так уж и прост. Он неплохо разобрался в ситуации и сделал правильные выводы.
— Вход в то помещение и в его подвал с соседнего двора, — сказал он, — поэтому здесь мы ничем не рискуем. И здесь много такого же металлолома, как и у нас. — Он явно имел ввиду Марусин «Жигуль».
Действительно во дворе стояло немало похожих машин. Я несколько успокоилась и спросила:
— А как мы попадем в подвал?
— С этого двора через забитое досками окно. Часть подвала занята подсобными помещениями, часть пустует. Там коты и коммуникационные системы. По вентиляционной трубе из пустующей части можно проникнуть на территорию «братанов».
Так мы и поступили, оставили Марусину машину среди другого металлолома и полезли в подвальное окно. Первым полез американец, за ним я. Когда я, раздвинув доски, спрыгнула с грязного подоконника, он поймал меня за талию и легко поставил на земляной пол. Это было приятно, а вот дальнейшее…
Мы погрузились в удушливый смрад: смесь жизнедеятельности котов, бомжей и мышей. А может даже и крыс. Коты и мыши — полярные сущности — легко сосуществуют в таких подвалах.
— Здесь совсем темно, — прошептала я.
Почему-то в темноте легко переходишь на шепот.
— У меня фонарик, — ответил американец, вспарывая тьму тонким и малоэффективным лучом. — Идите за мной и будьте осторожны. Здесь много разбитых бутылок.
Он взял меня за руку, я не сопротивлялась. Так, шаг за шагом, мы осваивали подвал, пока не уперлись в глухую стену, из верхнего угла которой источал слабый свет. Он сочился нимбом, что давало почву для разных предположений. Я подумала, что это след от входящей в освещенное помещение трубы и не ошиблась.
— Там вентиляционная труба, — прошептал американец. — Она значительно уже пробитого для нее отверстия. Дырки небрежно забиты тряпками и ватой. Мы их вытащим и пролезем.
Я представила как буду щемиться в новой куртке в дорогих джинсах в дырку по грязной трубе и не испытала восторга. Американец, видимо, угадал мое настроение, потому что сказал:
— Вам будет легче, вы тоньше.
Приободренная, я согласилась на мероприятие, но посоветовала ему лезть первым, в надежде, что мне меньше пыли достанется, но американец заупрямился, по— джентельменски пропуская меня вперед. В итоге я полезла первой, он за мной.
Помещение, в которое мы попали, имело непонятное назначение и тоже было темным — свет пробивался в открытую дверь, ведущую в длиннющий коридор. Свет там тоже был неважнецкий, но нам иллюминации и не требовалось.
— Пойдем прямо по коридору и в третью дверь, — прошептал американец.
Он снова взял меня за руку и потащил за собой, передвигаясь легко и проворно.
— Здесь бывают люди, — пояснил он свою поспешность.
Не могу сказать, что я обрадовалась. К счастью, мы, не встретив людей, через несколько секунд очутились в темной комнате. Должна заметить, что темнота иногда успокаивает. В ней я почувствовала себя значительно уверенней и спросила:
— А что, если сюда кто-нибудь заглянет?
— Здесь нет света, я выкрутил лампочку, — успокоил меня американец, прикрывая дверь.
— И что нам теперь делать?
— Видите решетку в потолке?
— Вижу.
В потолке действительно была решетка, сквозь которую едва пробивался тусклый свет.
— Я сидел в этой комнате, — прошептал американец, — меня здесь заперли в тот день, когда выкрали из аэропорта. Я сидел и слышал о чем они говорили. Вы правы, я мало понял, но зато запомнил их голоса, а потом меня схватили и потащили наверх. И те же самые голоса задавали мне вопросы. Так я сообразил, что из этой комнаты можно подслушать «братанов». В дальнейшем я так и поступил после того, как мы с вами расстались на мосту.
Я возмутилась:
— Вы так обстоятельно мне рассказываете совершеннейшую чепуху! Вам что, сказать больше нечего?
— Больше не знаю что сказать, — подтвердил американец.
Тут уж я вспылила и закричала:
— Послушайте, неизвестно почему, но я изредка думала что вы умный, а вы совсем наоборот! Втянули меня в ужасную аферу! Какой смысл сидеть здесь и ждать, начнут «братаны» открывать нам свои секреты или не начнут? Вы слышите сверху какие-нибудь голоса?
— Пока — нет, — признался американец.
— Вот и я не слышу. Может они в другом кафе бухают, а я всю ночь должна здесь торчать?
— У вас есть варианты?
— А вы что, больше ничем не можете мне помочь? Только для этого мы на край света и ехали?
Он неожиданно рассердился. Впервые с тех пор, как я с ним встретилась.
— Почему вы считаете всех людей глупее себя? — спросил он.
— Потому что они дают мне для этого серьезные основания.
— Дают или вам так кажется?
Я не зашла в тупик и мигом ответила:
— Дают, еще как дают.
— Не уверен. Неужели вы думаете, что я стал бы сидеть здесь, если бы имел более весомые зацепки. Зацепки? Правильно я сказал?
— Смотря что сказать хотели, — ехидно ответила я. — Лично я вас вообще не понимаю.
— Я хотел сказать, что не знаю где еще искать этих «братанов» — почему только вы их так называете, этих неприятных людей?
— Поверьте, не от большой любви к ним, но неужели вы действительно ничего не знаете о них?
Я поверить никак не могла.
— Нет. Кроме того, что они дважды меня хватали и один раз хотели утопить — ничего.
— Да зачем вы нужны им?
Американец вздохнул:
— Не знаю. Они не объяснили.
Я решила зайти с другой стороны.
— А вам они зачем?
Американец опешил:
— С чего вы взяли, что они мне нужны?
Мне стало смешно: не хочет же он меня убедить, что старается исключительно ради меня. Я тут же ознакомила его со своими впечатлениями.
— Не ради вас, — согласился он, не собираясь посвящать меня в свои чаяния.
— Знаете что, — разозлилась я, — не морочьте мне голову. У меня ребенок пропал! Говорите сейчас же, зачем вы приехали в нашу страну?
Я думала, он начнет выкручиваться или врать, но он сказал правду — я почувствовала это.
— Мне нужно разыскать здесь одного великого человека, — прошептал он. — Этот человек приехал в Россию и пропал. Больше года нет вестей от него.
— Это женщина? — насторожилась я.
— Нет, мужчина.
Я вздохнула с облегчением и тут же выразила ему сочувствие:
— Очень жаль, что он пропал, но разве это не тот мужчина из девятой квартиры, с которым я сегодня разговаривала?
— Нет, это мой друг, он сам ищет того великого человека. Я приехал ему помочь.
— А вместо этого сидите в подвале, — посетовала я.
Похоже, американец обиделся.
— Для того здесь и сижу, чтобы узнать, что «братаны» те скажут, — сердито пояснил он.
Однако, наверху ничего не происходило. Оттуда не доносилось ни звука, сколь старательно не прислушивалась я. Зато послышался громкий топот по коридору. Американец прижал меня к стене и прикрыл своим телом, и очень вовремя, потому что дверь внезапно распахнулась, впустив сноп тусклого света, показавшегося ослепительным после тьмы.
— Слышь, Колян, — раздалось над самым моим ухом, — и здесь, бля, не заперто. Зрю, балдеют они тут по-черному. Козлы, бля! Чисто конкретно, бля, козлы! Куда ни глянь — открытка чистая. Штрань и что надо байдань до полных голяков.
— Да что байданить там? — примирительно усмехнулся другой голос. — Сплошь мадаполам! Не кипеши, братан, пригони балек и того, типа прилуниться пора бы. Ты как?
— Конкретно — за, — ответил мой «братан», его голос я сразу узнала. — Пора прилуниться.
И дверь закрылась.
И непросто закрылась, а, судя по звукам, закрылась на замок. Шаги удалились, как и голоса. Я даже не сразу поняла, что произошло. В первые секунды облегчение даже испытала, что не заметили нас «братаны». А тут еще и американец меня отвлек.
— Вы поняли что-нибудь? — спросил он. — На каком языке эти люди разговаривают?
— На русском, конечно же, другого и не знают поди, уж не полиглоты. А вы еще собирались идти без меня. Через раз понимаете, а все туда же, — не упуская момента, принялась укорять его я.
— И все же, о чем они говорили? — невежливо перебил меня американец.
— Один пацан выразил недовольство по поводу слишком хорошего времяпрепровождения других — своих коллег.
— А при чем там открытка?
— Открытка, значит открытое помещение, — перевела я, — мол все нараспашку, заходи и что хочешь бери, а второй отвечает, мол брать-то там и нечего, сплошное барахло. Лучше, говорит, не ругайся, а дверь на замок закрой, потому что пора бы уже и в злачное место податься.
И тут до меня дошел наконец смысл их беседы. Я бросилась к двери и с силой дернула за ручку — без всякой пользы.
— Заперли нас! — закричала я. — Сволочи, заперли!
Американец ладонью зажал мой рот и торопливо зашептал:
— Тише, пожалуйста, тише — нас могут услышать.
Я же была не в себе от горя. Мой ребенок неведомо где, а мы попала в ловушку. Вместо того, чтобы ребенка выручать, я в подвале сижу.
— Это все вы виноваты, — прошипела я. — Из-за вас я вляпалась.
Американец тоже расстроился.
— Кто же знал, — оправдывался он. — В прошлый раз здесь все было открыто, но может мы услышим еще что-то полезное.
— Услышим, как же. Они же ясно сказали, что собираются в ресторане бухать, а не говорить вам здесь полезное. Вот-вот умру от разрыва сердца.
— Вы так боитесь? — удивился он.
— Не боюсь, а переживаю.
— Успокойтесь, пожалуйста.
— Успокоиться? Не смешите меня! Вы не знаете как переживает мать, когда теряет своего ребенка! Еще немного и наброшусь с кулаками на вас.
Он отодвинулся подальше и прошептал:
— Не надо, пожалуйста, это вам не поможет. Неприятное, конечно, положение, но давайте предадимся Богу — все в его руках.
Услышав это, я взвилась.
— Неприятное?! Вы втянули меня в полное дерьмо, а теперь советуете предаться Богу? — закричала я. — Думаете, это поможет?
— Уверен, что да.
Я заплакала, а что мне оставалось? Бездействие, в котором вынуждена была пребывать, пугало больше смерти. Мой Санька, мой сын в руках страшных людей, а я сижу в этом вонючем подвале и ничего не могу предпринять.
От этой мысли мне стало еще горше. Я плакала уже навзрыд, приговаривая:
— Санька! Мой Санька!
— Санька — это кто? — спросил американец.
Я готова была его убить, но ответила:
— Это мой сын.
Ответила и завыла в полный голос. Американец испугался.
— Пожалуйста, плачьте тише, — попросил он.
— Идите к черту! — посоветовала я и назло заорала во все горло.
Удивительно, что меня никто не услышал, кроме, естественно, американца. Зато он заерзал и запыхтел.
Чувствовалось, что впал растерянность.
— Ну хорошо, — наконец сказал он. — Не люблю этим заниматься и не должен, но раз ситуация требует — попробую.
Я перестала плакать и спросила:
— Что вы бормочете там? Чем вы не любите заниматься?
— Не люблю смотреть в будущее, — спокойно ответил он, этот странный человек.
В будущее он, оказывается, смотреть не любит! Жаль, что темно, и я не могу посмотреть на него — все ли у него дома?
— Вы что, шарлатан? — спросила я.
— Нет, что вы.
— А то немеряно их у нас развелось. Из-за границы приезжают, целые представления дают, бешеные деньги огребают, будто у нас своих мошенников мало. Не за этим ли и вы пожаловали к нам?
Американец, похоже, обиделся.
— Зря вы так, — прошептал он, — я не мошенник, и деньги меня не интересуют, и обманывать не собираюсь никого. Да мне и не нужно обманывать. Разве вас хоть раз обманул?
— В общем сам видишь: мелочи, — наконец сказала Маруся, опять загружаясь за руль. — Тачка на ходу, милый, ехать одна радость на ней. Разве только вот света в салоне нет, стекла не опускаются и сигнал не работает, а так ездит родная, аки бульдозер. Да тебе главное за город выехать, а там как вжаришь. Слушай, садись, я тебя на дорогу вывезу, а там все по прямой и по прямой, дуй себе и дуй.
Видимо Маруся, глядя на ужас американца, и сама разволновалась, что передумает он и доллары потребует назад. Решила подальше отвезти его от гаража. Американец, святая простота, сел на переднее сиденье и был тут же одернут Марусей:
— Ноги! Ноги навесу держи!
Больше она ничего объяснять не стала, сказала «с богом» и тронула с места «Жигуль».
Я, лежа в багажнике в совершенно невероятной позе, была тем ни менее счастлива, что уже еду. Зная способности Маруси, можно было бесполезно пролежать там неограниченное количество часов. А я все же еду. Еду!
Наконец моя подруга затормозила, вышла из «Жи— гуля», американец сел за руль, грустно попрощался с Марусей, и началось светопреставление.
«Жигуль» — старая строптивая кляча — с диким «ржанием» рванул с места и зигзагами пошел скакать по дороге. Дергался он как припадочный. Невозможно было определить куда мы едем: назад или вперед. Думаю, и в салоне было несладко, в багажнике же — просто ад. Я превратилась в сплошной синяк, но ради спасения сына готова была выдержать и не такое.
Ехали мы долго, мне показалось — вечность. Судя по звукам за «кормой» автомобиля, город давно был позади. Из салона глухо доносился голос американца — бедняга уже начал разговаривать с самим собой, что было не удивительно, учитывая обстоятельства. Разговаривал он громко и по-английски, но из-за дребезжания машины трудно было уловить смысл. Да, думаю, особого смысла и не было.
Вдруг «Жигуль» остановился. Я пришла в ужас — неужели поломка — и быстро начала расковыривать дырочку в стенке багажника, проеденной коррозией. В эту дырочку дорога не была видна, зато можно было насладиться горизонтами бескрайнего поля, что я и сделала.
Однако горизонты быстро прискучили, и я уже собралась поискать другую дырочку, с более привлекательным обзором, как вдруг увидела своего американца. Он медленно удалялся в поля.
«Что такое? — забеспокоилась я. — Уж не задумал ли этот тип здесь меня бросить?»
Опасность, должна сказать, была серьезная, поскольку, вопреки заверениям Маруси, во мне жили сомнения смогу ли я без посторонней помощи открыть крышку багажника. По этой причине я глаз не спускала с американца, он же остановился ко мне спиной и, запрокинув к небу голову, застыл. Руки его были слегка согнуты в локтях и опущены вниз, скрещиваясь в невидимой мне точке.
Несложно представить на какие мысли навела меня его поза. Я вздохнула с облегчением, подумав, что если уж сильно приспичило, так и поле сгодится, когда нет поблизости деревьев. Он все же человек живой, хоть и иностранец, и ничто человеческое ему не чуждо, как, впрочем и мне.
«Случись такое со мной, и придется несладко, — подумала я. — Уж мне-то не обойтись без посторонней помощи.»
Однако, американец все стоял и стоял, не меняя позы. Я занервничала: «Что у него там, мочевой пузырь или цистерна?»
Американец не двигался с места. Я распсиховалась: «Заснул он там что ли или умер?»
Это уже было противоестественно. Нормальному человеку в поле столько не выстоять. За это время уже можно было бы приехать куда направлялись и вернуться обратно.
Я сходила с ума. Время, казалось, остановилось — сколько прошло? Минута? Десять? Час? Два? Три?
Я не чувствовала уже своих ног. Рук, впрочем, тоже. Одни пальцы еще шевелились. Чертов багажник совсем меня доконал, да и возраст уже не тот, чтобы подвергать себя таким пыткам. Я потеряла терпение и пошла на крайние меры: замолотила по крышке багажника со всем остервенением, на которое еще была способна.
Американец и ухом не повел. Будто и в самом деле умер — даже не шелохнулся.
Я забилась уже панически — крышка казалось вот-вот слетит вместе с петлями и замком. На этот раз американец обратил-таки на мои старания некоторое внимание: он оглянулся, но тут же вернулся в прежнюю позу и вновь застыл с поднятой к небу головой.
Тогда я включила сирену. Орала так, что у самой уши заложило.
Американец нехотя оторвался от своего занятия и поплелся в мою сторону. На какой-то миг он пропал из поля зрения — обзор был ограничен — но зато я услышала его неспешно приближающиеся шаги. С новым пылом я сообщила о своем существовании — крышка багажника жалобно задребезжала.
— Выпустите меня, черт возьми! — крикнула я, чтобы у американца не появлялось сомнений в том, что мне действительно необходимо выйти.
— Ва-ау! — удивленно воскликнул он. — Там кто-то есть! Кто там?
У меня были свои вопросы, поэтому я не стала отвечать на его, а гаркнула:
— Чем вы там так долго занимались, в этом дурацком поле, черт вас побери?
— Я молился, — скромно молвил американец, а я от жалости к нему зашлась.
Господи, до чего довел беднягу «Жигуль» Маруси! Несчастный намучился так, что в конце концов не выдержал и убежал в поле молится. И как осатанело молился, про все на свете забыл. Тяжело живется в нашей стране иностранцам.
— Помогите мне, пожалуйста, выйти, — изрядно подобрев, попросила я.
— Но багажник не открывается снаружи, — горюя, сообщил американец — эта святая простота и детская доверчивость.
— С чего вы взяли?
— Маруся так сказала, хозяйка машины.
Это он мне рассказывает, кто у машины хозяйка!
— Но он и изнутри не открывается, — возмутилась я. — Нет под рукой никакого подходящего предмета, чтобы придавить язычок замка. И вообще, не морочьте мне голову, возьмите ключ и откройте. Маруся сказала ему! Как вы можете всем подряд верить? Опыт — критерий истины!
Видимо я была убедительна. Американец внял мне. Я услышала ковыряние ключа, и вскоре (о чудо!) крышка багажника откинулась. Я зашевелилась, пытаясь осторожно себя распрямить.
— Вы?! — отшатнувшись, изумился американец.
— А кого вы ожидали увидеть? — в свою очередь изумилась я.
— Вы же полезли в подвал за картошкой, — напомнил он.
О, святая наивность!
— Не век же мне в подвале сидеть, — деловито объяснила я, собственными руками пытаясь вытащить из багажника свои же ноги — по-другому не получалось.
— Как вы там не задохнулись? — поразился американец.
Сочувствие появилось на его красивом лице. Это было приятно.
— Задохнулась? — закричала я. — Да меня же продуло! Это решето какое-то, а не багажник, черт его побери! Теперь шею повернуть не сумею от этих дьявольских сквозняков. Помогите мне лучше выйти и распрямиться, — приказала я. — Ноги уже не слушаются меня, да и руки тоже.
Намученный «Жигулем» американец обрадовался мне несказанно, как ребенка взял на руки, бережно достал из багажника, осторожно поставил на дорогу и сообщил:
— Безрассудно было ехать на этой машине одному. Я плохо с ней справляюсь.
— Сами виноваты — не послушались меня, — укорила я, садясь за руль и внутренне возмущаясь: «Агент говенный. И чему только учат их там, в ЦРУ? Даже с русской тачкой справиться не может.»
Американец мой, увидев, что водительские тяготы я взяла на себя, подпрыгнул от радости, и в один момент занял пассажирское сидение, при этом он добросовестно поднял ноги вверх, собираясь, следуя указанию Маруси, держать их навесу. Умиленная такой дисциплиной, я воскликнула:
— Да нет, не до такой же степени это опасно. И долго не выдержите вы так. Опустить ноги можно, только не на пол, лучше упритесь в стенку под бардачком.
— В стенку под чем? — опешил американец.
— В вашем мире это называется отделением для перчаток, — пояснила я.
Он сразу понял и последовал моему совету, после чего, демонстрируя предельную уверенность, я выполнила весь необходимый ритуал: ласково повернула ключ в замке зажигания, резко выжала педаль сцепления и принялась нежными легкими движениями, призванными унять перекошенный диск сцепления, отпускать педаль. Правая рука в это время совершала немыслимые манипуляции с подсосом. Мотор послушно взревел и я, бодро хватив кулаком по рулю, показала левый поворот.
«Жигуль» довольно плавно тронулся с места, я же победно взглянула на американца. Глаза его отразили сложнейшую игру противоречивых чувств: недоверие, помноженное на изумление и любопытство, замешанное на восхищении, изрядно сдобренном уважением.
Почуяв знакомую и верную руку, старая кляча с громкий ревом понеслась по дороге. Слегка повиливая из стороны в сторону, она бодро принялась, говоря языком поэта, «наматывать мили на кардан», подвесной подшипник которого, доживая последние дни, бодро потрескивал..
Я решила брать бразды правления наших взаимоотношений в свои руки и приказала:
— Выкладывайте, что собираетесь предпринимать. Надо скоординировать наши действия.
— Собираюсь проникнуть в подвал и послушать, что будут говорить те люди, которые сбросили меня с моста, — послушно отчитался американец.
— Они что же, в подвале собираются?
— Нет, они в помещении наверху, а в подвале все слышно.
Я подозрительно вгляделась в него и с большим сомнением спросила:
— А вы откуда про тот подвал знаете?
— Я сидел в нем, после того, как меня в аэропорту схватили. Был и в подвале, и наверху. Сначала меня в подвале подержали, а потом вывели наверх и долго вопросы задавали…
— Били что ли? — взволновалась я.
— Нет, не били, — успокоил американец. — Спрашивали кто я и приехал зачем. Я им рассказал, и они меня отпустили.
— А как же вы в пижаме на мосту оказались?
— Это уже во второй раз когда они меня схватили. Это уже ночью. Я молился…
«Бог ты мой! Опять он за свое! Нет, видно он все же не агент ЦРУ. Уж слишком набожен.»
Я снова внимательно посмотрела на него и спросила:
— Что, вы и в самом деле богомольный такой? Заняться вам что ли нечем?
Прочитав в ответном взгляде лишь сочувствие, я устыдилась и сочла не лишним пояснить:
— Нет, я тоже в Бога верю и даже «Отче наш» пытаюсь вспоминать иногда.
— Вы знали наизусть «Отче наш»? — с уважением спросил американец.
— Да нет, ну что вы, столько мне не запомнить, я же не поп, но первую фразу частенько вспоминаю — такая непростая у меня жизнь.
Он с пониманием кивнул и сказал:
— Это потому, что вы всецело отдались майе и в бога не верите.
Мне стало обидно:
— Почему это я в бога не верю?
— Потому что черта слишком часто вспоминаете.
Я увидела серьезную прореху в его логике и рассмеялась:
— Как же я в Бога не верю, если черта вспоминаю? Тот кто верит в черта, самопроизвольно и в Бога верит, ведь это все из одного источника, я имею ввиду религиозную литературу.
— Часто поминать и верить — не одно и то же, — заметил американец, а я вновь рассердилась.
«Как ему удается впутывать меня в никчемные разговоры? — с раздражением подумала я. — Будто нет у нас более важного дела, чем рассуждения о Боге. Лучше бы о братве рассуждал, все больше пользы.»
— Вы мне скажите лучше, что это за народ? — спросила я. — Чем «братаны» эти занимаются и почему в городе том ошиваются? Они что, живут там?
— Этого не знаю, а занимаются только тем, что бухают, в карты играют и разговаривают. Я вас хотел просить: мы уже вот-вот приедем, уже темнеет, вы в машине остаться должны, а я пойду.
Естественно, я запротестовала:
— Как это я в машине остаться должна? В своем ли вы уме? Вы, значит, будете там подслушивать, а я в машине сидеть?
— Я вам все потом расскажу, — заверил американец.
Честное слово, мне стало смешно.
— Да неужели вы думаете, что я доверю вам такое ответственное дело? — возмутилась я. — Вы и русских-то слов половину не знаете.
— Я хорошо знаю ваш язык, — обиделся он.
— Ага, знаете. Марусю переспрашивали что такое «долбануть»?
— Переспрашивал, — согласился мой честный американец.
— А у них, у «братанов», через слово ненормативная лексика. Я сама к истине через их словеса как сквозь дебри продираюсь, спасибо тому, что ассоциативное мышление развито. Нет, ну куда это годится, брякнуть такое: расскажет он мне! И что вы мне будете рассказывать? Ха! Ха-ха-ха! Про лоха, атас и макинтош деревянный? Вы хоть что-то поняли из того, что я только что сказала?
Американец испуганно замотал головой.
— Перевожу, — победоносно воскликнула я. — Неопытный бестолковый человек или жертва — лох, сигнал тревоги — атас, гроб — макинтош деревянный.
Судя по выражению лица американца, он тщательно мотал на ус, стараясь усвоить полученную информацию.
— Не старайтесь, это лишь малая толика из того, что вам придется услышать. И зачем мне испорченный телефон? Нет уж, пойдем в подвал вместе. И чем вы лучше меня? С машиной, вон, справиться не сумели.
Он, качая головой, согласился:
— С машиной — да, не справился, но в подвал вам нельзя. Это опасно. Я вас не лучше, но у меня сильное тренированное тело.
— Вот я его с собой в подвал и возьму, чтобы оно меня защищало, — отрезала я.
Защищало? Я тоже бываю наивна порой.
Под покровом ночи мы въехали во двор высотки, на первом этаже которой была то ли столовая, то ли кафе. Витринные стекла — грязные и непрозрачные — светились тусклым светом.
— Там эти «братаны» ошиваются, — кивая на витрины, сообщил американец.
Он явно демонстрировал свою компетентность в отвязном русском языке. Я усмехнулась — талантливый парень.
— Что же вы мне в этот двор сказали ехать? Надо было в соседнем остановиться, — не удержалась от критики я.
Но дальнейшее показало, что американец не так уж и прост. Он неплохо разобрался в ситуации и сделал правильные выводы.
— Вход в то помещение и в его подвал с соседнего двора, — сказал он, — поэтому здесь мы ничем не рискуем. И здесь много такого же металлолома, как и у нас. — Он явно имел ввиду Марусин «Жигуль».
Действительно во дворе стояло немало похожих машин. Я несколько успокоилась и спросила:
— А как мы попадем в подвал?
— С этого двора через забитое досками окно. Часть подвала занята подсобными помещениями, часть пустует. Там коты и коммуникационные системы. По вентиляционной трубе из пустующей части можно проникнуть на территорию «братанов».
Так мы и поступили, оставили Марусину машину среди другого металлолома и полезли в подвальное окно. Первым полез американец, за ним я. Когда я, раздвинув доски, спрыгнула с грязного подоконника, он поймал меня за талию и легко поставил на земляной пол. Это было приятно, а вот дальнейшее…
Мы погрузились в удушливый смрад: смесь жизнедеятельности котов, бомжей и мышей. А может даже и крыс. Коты и мыши — полярные сущности — легко сосуществуют в таких подвалах.
— Здесь совсем темно, — прошептала я.
Почему-то в темноте легко переходишь на шепот.
— У меня фонарик, — ответил американец, вспарывая тьму тонким и малоэффективным лучом. — Идите за мной и будьте осторожны. Здесь много разбитых бутылок.
Он взял меня за руку, я не сопротивлялась. Так, шаг за шагом, мы осваивали подвал, пока не уперлись в глухую стену, из верхнего угла которой источал слабый свет. Он сочился нимбом, что давало почву для разных предположений. Я подумала, что это след от входящей в освещенное помещение трубы и не ошиблась.
— Там вентиляционная труба, — прошептал американец. — Она значительно уже пробитого для нее отверстия. Дырки небрежно забиты тряпками и ватой. Мы их вытащим и пролезем.
Я представила как буду щемиться в новой куртке в дорогих джинсах в дырку по грязной трубе и не испытала восторга. Американец, видимо, угадал мое настроение, потому что сказал:
— Вам будет легче, вы тоньше.
Приободренная, я согласилась на мероприятие, но посоветовала ему лезть первым, в надежде, что мне меньше пыли достанется, но американец заупрямился, по— джентельменски пропуская меня вперед. В итоге я полезла первой, он за мной.
Помещение, в которое мы попали, имело непонятное назначение и тоже было темным — свет пробивался в открытую дверь, ведущую в длиннющий коридор. Свет там тоже был неважнецкий, но нам иллюминации и не требовалось.
— Пойдем прямо по коридору и в третью дверь, — прошептал американец.
Он снова взял меня за руку и потащил за собой, передвигаясь легко и проворно.
— Здесь бывают люди, — пояснил он свою поспешность.
Не могу сказать, что я обрадовалась. К счастью, мы, не встретив людей, через несколько секунд очутились в темной комнате. Должна заметить, что темнота иногда успокаивает. В ней я почувствовала себя значительно уверенней и спросила:
— А что, если сюда кто-нибудь заглянет?
— Здесь нет света, я выкрутил лампочку, — успокоил меня американец, прикрывая дверь.
— И что нам теперь делать?
— Видите решетку в потолке?
— Вижу.
В потолке действительно была решетка, сквозь которую едва пробивался тусклый свет.
— Я сидел в этой комнате, — прошептал американец, — меня здесь заперли в тот день, когда выкрали из аэропорта. Я сидел и слышал о чем они говорили. Вы правы, я мало понял, но зато запомнил их голоса, а потом меня схватили и потащили наверх. И те же самые голоса задавали мне вопросы. Так я сообразил, что из этой комнаты можно подслушать «братанов». В дальнейшем я так и поступил после того, как мы с вами расстались на мосту.
Я возмутилась:
— Вы так обстоятельно мне рассказываете совершеннейшую чепуху! Вам что, сказать больше нечего?
— Больше не знаю что сказать, — подтвердил американец.
Тут уж я вспылила и закричала:
— Послушайте, неизвестно почему, но я изредка думала что вы умный, а вы совсем наоборот! Втянули меня в ужасную аферу! Какой смысл сидеть здесь и ждать, начнут «братаны» открывать нам свои секреты или не начнут? Вы слышите сверху какие-нибудь голоса?
— Пока — нет, — признался американец.
— Вот и я не слышу. Может они в другом кафе бухают, а я всю ночь должна здесь торчать?
— У вас есть варианты?
— А вы что, больше ничем не можете мне помочь? Только для этого мы на край света и ехали?
Он неожиданно рассердился. Впервые с тех пор, как я с ним встретилась.
— Почему вы считаете всех людей глупее себя? — спросил он.
— Потому что они дают мне для этого серьезные основания.
— Дают или вам так кажется?
Я не зашла в тупик и мигом ответила:
— Дают, еще как дают.
— Не уверен. Неужели вы думаете, что я стал бы сидеть здесь, если бы имел более весомые зацепки. Зацепки? Правильно я сказал?
— Смотря что сказать хотели, — ехидно ответила я. — Лично я вас вообще не понимаю.
— Я хотел сказать, что не знаю где еще искать этих «братанов» — почему только вы их так называете, этих неприятных людей?
— Поверьте, не от большой любви к ним, но неужели вы действительно ничего не знаете о них?
Я поверить никак не могла.
— Нет. Кроме того, что они дважды меня хватали и один раз хотели утопить — ничего.
— Да зачем вы нужны им?
Американец вздохнул:
— Не знаю. Они не объяснили.
Я решила зайти с другой стороны.
— А вам они зачем?
Американец опешил:
— С чего вы взяли, что они мне нужны?
Мне стало смешно: не хочет же он меня убедить, что старается исключительно ради меня. Я тут же ознакомила его со своими впечатлениями.
— Не ради вас, — согласился он, не собираясь посвящать меня в свои чаяния.
— Знаете что, — разозлилась я, — не морочьте мне голову. У меня ребенок пропал! Говорите сейчас же, зачем вы приехали в нашу страну?
Я думала, он начнет выкручиваться или врать, но он сказал правду — я почувствовала это.
— Мне нужно разыскать здесь одного великого человека, — прошептал он. — Этот человек приехал в Россию и пропал. Больше года нет вестей от него.
— Это женщина? — насторожилась я.
— Нет, мужчина.
Я вздохнула с облегчением и тут же выразила ему сочувствие:
— Очень жаль, что он пропал, но разве это не тот мужчина из девятой квартиры, с которым я сегодня разговаривала?
— Нет, это мой друг, он сам ищет того великого человека. Я приехал ему помочь.
— А вместо этого сидите в подвале, — посетовала я.
Похоже, американец обиделся.
— Для того здесь и сижу, чтобы узнать, что «братаны» те скажут, — сердито пояснил он.
Однако, наверху ничего не происходило. Оттуда не доносилось ни звука, сколь старательно не прислушивалась я. Зато послышался громкий топот по коридору. Американец прижал меня к стене и прикрыл своим телом, и очень вовремя, потому что дверь внезапно распахнулась, впустив сноп тусклого света, показавшегося ослепительным после тьмы.
— Слышь, Колян, — раздалось над самым моим ухом, — и здесь, бля, не заперто. Зрю, балдеют они тут по-черному. Козлы, бля! Чисто конкретно, бля, козлы! Куда ни глянь — открытка чистая. Штрань и что надо байдань до полных голяков.
— Да что байданить там? — примирительно усмехнулся другой голос. — Сплошь мадаполам! Не кипеши, братан, пригони балек и того, типа прилуниться пора бы. Ты как?
— Конкретно — за, — ответил мой «братан», его голос я сразу узнала. — Пора прилуниться.
И дверь закрылась.
И непросто закрылась, а, судя по звукам, закрылась на замок. Шаги удалились, как и голоса. Я даже не сразу поняла, что произошло. В первые секунды облегчение даже испытала, что не заметили нас «братаны». А тут еще и американец меня отвлек.
— Вы поняли что-нибудь? — спросил он. — На каком языке эти люди разговаривают?
— На русском, конечно же, другого и не знают поди, уж не полиглоты. А вы еще собирались идти без меня. Через раз понимаете, а все туда же, — не упуская момента, принялась укорять его я.
— И все же, о чем они говорили? — невежливо перебил меня американец.
— Один пацан выразил недовольство по поводу слишком хорошего времяпрепровождения других — своих коллег.
— А при чем там открытка?
— Открытка, значит открытое помещение, — перевела я, — мол все нараспашку, заходи и что хочешь бери, а второй отвечает, мол брать-то там и нечего, сплошное барахло. Лучше, говорит, не ругайся, а дверь на замок закрой, потому что пора бы уже и в злачное место податься.
И тут до меня дошел наконец смысл их беседы. Я бросилась к двери и с силой дернула за ручку — без всякой пользы.
— Заперли нас! — закричала я. — Сволочи, заперли!
Американец ладонью зажал мой рот и торопливо зашептал:
— Тише, пожалуйста, тише — нас могут услышать.
Я же была не в себе от горя. Мой ребенок неведомо где, а мы попала в ловушку. Вместо того, чтобы ребенка выручать, я в подвале сижу.
— Это все вы виноваты, — прошипела я. — Из-за вас я вляпалась.
Американец тоже расстроился.
— Кто же знал, — оправдывался он. — В прошлый раз здесь все было открыто, но может мы услышим еще что-то полезное.
— Услышим, как же. Они же ясно сказали, что собираются в ресторане бухать, а не говорить вам здесь полезное. Вот-вот умру от разрыва сердца.
— Вы так боитесь? — удивился он.
— Не боюсь, а переживаю.
— Успокойтесь, пожалуйста.
— Успокоиться? Не смешите меня! Вы не знаете как переживает мать, когда теряет своего ребенка! Еще немного и наброшусь с кулаками на вас.
Он отодвинулся подальше и прошептал:
— Не надо, пожалуйста, это вам не поможет. Неприятное, конечно, положение, но давайте предадимся Богу — все в его руках.
Услышав это, я взвилась.
— Неприятное?! Вы втянули меня в полное дерьмо, а теперь советуете предаться Богу? — закричала я. — Думаете, это поможет?
— Уверен, что да.
Я заплакала, а что мне оставалось? Бездействие, в котором вынуждена была пребывать, пугало больше смерти. Мой Санька, мой сын в руках страшных людей, а я сижу в этом вонючем подвале и ничего не могу предпринять.
От этой мысли мне стало еще горше. Я плакала уже навзрыд, приговаривая:
— Санька! Мой Санька!
— Санька — это кто? — спросил американец.
Я готова была его убить, но ответила:
— Это мой сын.
Ответила и завыла в полный голос. Американец испугался.
— Пожалуйста, плачьте тише, — попросил он.
— Идите к черту! — посоветовала я и назло заорала во все горло.
Удивительно, что меня никто не услышал, кроме, естественно, американца. Зато он заерзал и запыхтел.
Чувствовалось, что впал растерянность.
— Ну хорошо, — наконец сказал он. — Не люблю этим заниматься и не должен, но раз ситуация требует — попробую.
Я перестала плакать и спросила:
— Что вы бормочете там? Чем вы не любите заниматься?
— Не люблю смотреть в будущее, — спокойно ответил он, этот странный человек.
В будущее он, оказывается, смотреть не любит! Жаль, что темно, и я не могу посмотреть на него — все ли у него дома?
— Вы что, шарлатан? — спросила я.
— Нет, что вы.
— А то немеряно их у нас развелось. Из-за границы приезжают, целые представления дают, бешеные деньги огребают, будто у нас своих мошенников мало. Не за этим ли и вы пожаловали к нам?
Американец, похоже, обиделся.
— Зря вы так, — прошептал он, — я не мошенник, и деньги меня не интересуют, и обманывать не собираюсь никого. Да мне и не нужно обманывать. Разве вас хоть раз обманул?