Миллер Линда Лейл. Эмма и незнакомец

   Одурманенное сознание Стивена понесло его дальше, ко дню похорон его отца. Он стоял за высокими коваными воротами, наблюдая, как уносят в каменный склеп гроб Красавчика Фэрфакса. Этот человек никогда не признавал его, но старый Сайрус, патриарх исчезающего семейства Фэрфаксов, увидел его и подошел, надменный, в черном костюме, несмотря на-летний зной.
   — Ты мальчик Моники? — спросил он.
   К этому времени Стивену было уже шестнадцать лет, и уже четыре семестра он провел в школе Святого Матфея для мальчиков.
   — Да, сэр, — ответил он деду.
   — Мне искренне жаль, что Моника умерла от лихорадки.
   Стивен старался не вспоминать. Новый Орлеан оккупировали войска юнионистов, матери не было, и все стало другим.
   — Спасибо, сэр.
   — Я бы хотел, чтобы ты вернулся в Фэрхевен со мной. Ты упомянут в завещании твоего отца.
   Стивен покачал головой.
   — Я ничего не хочу от него.
   — Ты собираешься пробраться через линию фронта и вступить в армию генерала Ли, парень?
   Вопрос застал Стивена врасплох, возможно, потому что это было именно то, что он намеревался сделать. Он колебался между ложью и правдой, и за это время Сайрус Фэрфакс все понял.
   — Не валяй дурака, Стивен. Оставь эту войну тем, кому она по силам.
   Стивен не был высоким, пять футов и одиннадцать дюймов^[1], но был крепко сбит и хорошо фехтовал. Он неизменно был чемпионом по фехтованию в течение двух лет, проведенных у Святого Матфея. Мальчик провел рукой по отросшим каштановым волосам, светло-карие глаза загорелись французским огнем, переданным ему с кровью матери.
   — Я мог бы побить любого янки, — похвастал он.
   Несмотря на серьезность момента Сайрус усмехнулся.
   — Полагаю, что ты так думаешь. Скажи мне, эти синепузые загостились в Новом Орлеане, как получилось, что ты до сих пор не избавился от них?
   Лицо мальчика вспыхнуло.
   — Я бы избавился, если бы отец О'Шей не запирал рапиры после урока фехтования каждый день.
   На это старый джентльмен откровенно рассмеялся.
   — Приходи в Фэрхевен, — повторил он, успокоившись. — У тебя будет там столько драк, сколько тебе нужно. Твой брат Макон, возможно, расквасит тебе нос пару раз, но я полагаю, что ты сумеешь справиться, если выработаешь стратегию. — Он наклонился немного поближе к высокой изгороди, разделявшей их. — Макон скользкий тип, знаешь ли. Ему нельзя подставлять спину.
   Стивен был заинтригован против воли, и когда на следующий день за ним приехала коляска, чтобы отвезти его в Фэрхевен, он поехал без возражений. Хотя он уверял себя, что это прекрасный предлог пропустить урок латыни, его все больше и больше заинтересовывал человек, которого он едва знал.
   И точно, Макон оказался сукиным сыном и трусом, не промолвившим и слова протеста, когда янки превратили одну из бальных комнат дома в командный пост. После этого Стивен оставался всего два месяца, а потом взял лошадь, подаренную ему Сайрусом, снял с веревки форму янки и ускакал.
   Как только он переехал через линию фронта, он сбросил с себя ненавистную форму, точно она жгла его кожу, и переоделся в свою одежду. Через неделю он стал рядовым в армии генерала Ли…
 
   — Мистер, мистер!
   Стивен пришел в себя, открыл глаза и увидел немолодое накрашенное лицо, склонившееся над ним. Лицо было окружено тщательно причесанными волосами неправдоподобного красноватого оттенка, но оно было дружелюбным.
   — Видит Бог, вам, видимо, больше всего хотелось бы вымыться, — приветливо сказала женщина, — но Док сказал, что еда принесет больше пользы, поэтому я принесла курицу и яблоки в тесте, приготовленные Дейзи.
   Стивен в ужасе посмотрел на поднос в ее руках, на стены за ее стройной фигурой, затянутой в атласное платье. Обои были другими и кровать стояла по-другому.
   — Где я, черт побери? — спросил он, поднимаясь немного на подушке. Двигаться было тяжело, но возможно.
   — В моем доме, — ответила женщина. — Мое имя Хлоя Риз, а Док сказал, что вы Стивен Фэрфакс, так что вам не надо представлять себя.
   — Какое облегчение, — заметил с мягким сарказмом Стивен. В животе урчало: ему хотелось съесть то, что она принесла.
   Хлоя улыбнулась.
   — Не надо капризничать. Кроме того, если бы не я и мои девочки, вы бы могли лежать в кладовке продуктовой лавки вместо этой удобной постели.
   Он принял поднос и начал есть, и только тогда заметил, что его грудь перевязана, на животе и обеих руках тоже бинты.
   — Черт, — проворчал он, не зная, когда он сможет уехать из этого города. Макон мог уже выследить его.
   — Где мой кольт? — спросил он с набитым ртом.
   — У вас совсем не те манеры, которые предполагаются у южан, — заметила Хлоя, разглядывая свои блестящие ногти. — Он заперт внизу. Я не разрешаю пользоваться оружием в своем доме.
   Стивен кончил жевать и проглотил. Он не мог сказать, что он в опасности, потому что Хлоя догадалась бы, что его разыскивают, а если кто-то начнет просматривать объявления в офисе шерифа, то его ждет веревка. К сожалению, он уже назвал свое имя доктору, когда был слаб.
   — Ну, мэм, — сказал он, — дело в том, что я представитель закона, и мне надо иметь этот револьвер под рукой.
   — Если вы представитель закона, — возразила Хлоя, — где ваш значок?
   Стивен быстро соображал. Для Фэрфаксов он не был хорошим лгуном.
   — Я, должно быть, потерял его при взрыве.
   Хлоя, похоже, не поверила.
   — Я не позволю вам лежать здесь с револьвером в руке, мистер Фэрфакс. Это уважаемый дом.
   Стивен закончил ужин, и Хлоя, сидевшая рядом с постелью на стуле, встала забрать поднос.
   — Сколько сейчас времени? — спросил он. Темнота за окнами могла быть сумерками или ранним рассветом.
   — Шесть тридцать вечера, — коротко ответила Хлоя. Она кивнула на другой стул, где было сложено то, что осталось от его длинной холщовой куртки. — Все, что мы нашли вокруг, мы положили в карман этой куртки. Там не было никакого значка.
   С этими словами она вышла и закрыла за собой дверь.
   Стивен лежал на спине в мерцающем свете керосиновой лампы и думал, близко ли Макон, и поймает ли он его, не способного защитить себя, в комнате с анютиными глазками на стенах.
 
   Фултон положил тяжелую руку на колено Эммы, но она сбросила ее. Они сидели в большей из двух гостиных в доме Хлои.
   — Боже мой, Эмма, — пожаловался Фултон жалобным шепотом, — мы же почти помолвлены!
   — Не упоминай имя Господа всуе, — чопорно сказала Эмма, глядя прищурившись на свое вышивание в пяльцах. — И если вы будете распускать руки, вам просто придется пойти домой.
   Фултон притворно вздохнул.
   — Можно было бы предположить, что девушка кое-что узнает, живя в одном доме с Хлоей Риз.
   Темно-синие глаза Эммы расширились от гнева, она повернулась к Фултону.
   — Прошу прощения?
   — Ну, я только хотел сказать…
   — Я знаю, что вы хотели сказать, Фултон.
   — Мужчина имеет право хоть иногда на поцелуй, если он собирается посвятить всю оставшуюся жизнь женщине!
   Эмма прищурила глаза, собираясь указать ему, что он не один такой, но прежде чем она смогла заговорить, Фултон схватил ее и прижался сухим ртом к ее губам.
   Она отбивалась, не понимая, почему эти английские романы говорят о поцелуях как о чем-то необыкновенно чудесном. Не сумев освободиться, она воткнула в руку Фултона вышивальную иглу. Он вскрикнул и отпустил ее, шлепая по руке, словно на ней сидел большой жук.
   — Черт побери всех святых! — прохрипел он.
   Эмма спокойно продела нитку в иглу и вернулась к вышиванию букета. Это была милая вещица с лиловыми, розовыми и белыми цветами. Никогда нельзя позволять фамильярность мужчине.
   — Спокойной ночи, Фултон, — сказала она. Фултон неловко встал.
   — Ты даже не окажешь мне любезность проводить до ворот? — проворчал он.
   Думая о том, что она станет респектабельной дамой, если когда-нибудь выйдет за Фултона, Эмма подавила вздох, закрепила иглу в туго натянутой ткани и встала. Под руку они прошли к воротам.
   Ночь мерцала звездами. Пахло озером. Эмма вдруг почувствовала романтичность ночи. Она привстала на цыпочки и поцеловала Фултона в щеку.
   Ему это очень понравилось.
   Эмма виновато прикоснулась к раненой руке.
   — Прости, что я уколола тебя.
   Фултон поймал ее руку и поднял к губам. Он целовал ее пальцы легкими поцелуями, и щекочущее ощущение заставило ее вздрогнуть, хотя она не чувствовала ничего похожего на обещанное романами. Его слова были далеки от поэзии.
   — У мужчины есть определенные потребности, Эмма, — сказал он, громко откашлявшись. — Я надеюсь, ты не откажешься такой сдержанной в супружеской спальне.
   Эмма наградила его милой улыбкой, но ее голос был тверд, когда она снова сказала:
   — Спокойной ночи.
   Она не считала нужным напоминать ему, что формальное соглашение еще не было сделано.
   Фултон неохотно ушел, открыв ворота и исчезнув в темноте. Эмма поспешила в дом, разыскивая Хлою.
   Ее приемная мать сидела в маленькой гостиной, слушая нежную мелодию музыкальной шкатулки с отрешенным выражением на искусно накрашенном лице.
   Когда Хлоя увидела Эмму, она закрыла бронзовую крышку музыкальной шкатулки и улыбнулась:
   — Привет, дорогая. Фултон ушел?
   — Да, — ответила Эмма, приглаживая юбки, прежде чем сесть в кресло напротив Хлои.
   — Хорошо. Не могу понять, что ты находишь в этом неуклюжем бабуине.
   Эмма привыкла к грубоватым высказываниям Хлои и промолчала. В самом деле ей самой временами казалось, что Фултон довольно неуклюж.
   — Он джентльмен, — сказала она, не вспоминая, что только что уколола его вышивальной иглой, чтобы заставить убрать руки. — Расскажи мне о взрыве в салуне. Я весь день ждала, чтобы послушать, что случилось.
   Хлоя устало вздохнула.
   — Старый Фредди Фидденгейт праздновал свой день рождения. Он загадал желание и стал дуть на запал шашки динамита, но пламя не погасло.
   Глаза Эммы расширились, одной рукой она в ужасе зажала рот.
   — Кого-нибудь убило?
   — Нет, но у нас наверху парень, который сильно пострадал. Док говорит, что у него сломаны ребра и его порезало разбитым стеклом.
   Эмму передернуло, когда она представила одинокого беднягу, страдающего в комнате для гостей.
   Хлоя продолжала свой рассказ.
   — У Чарли Симмонса сломана нога: он стоял у бара, как обычно, и вливал в себя ту гадость, которую они там подают. Фило Деанджело потерял два пальца на ноге. Остальные просто напугались до смерти.
   Касаясь руки Хлои, Эмма мягко проговорила:
   — Ты замучилась. Ложись, а я принесу тебе горячего молока.
   Хлоя поморщилась.
   — Ты же знаешь, я не выношу молоко. И кроме того, мне надо вернуться в «Звездную пыль» и посмотреть, все ли там в порядке. Ты знаешь, что мне надо заботиться о своих девочках.
   Эмма знала, что никакие уговоры не заставят Хлою остаться дома, если она надумала уйти.
   — Очень хорошо, иди, — сказала она. — Я сама выпью горячее молоко.
   Вставая с кресла, Хлоя как бы в изумлении покачала головой.
   — Ты скучна, как беззубая старуха, — сказала она. — Тебе следовало бы быть на улице при свете луны, позволяя красивому молодому человеку целовать себя и держать твою руку. И я не говорю об этом надутом банкире.
   — У меня нет желания, чтобы меня целовали, — чопорно проговорила Эмма, направляясь к лестнице.
   — В этом и проблема, — продолжала Хлоя. — Мне кажется, ты просто стараешься показать всем, что не похожа на меня.
   Эмма поднялась до половины лестницы. Несмотря на то что Хлоя управляла процветающим борделем, на всей территории нельзя было найти человека добрее ее.
   — Мне все равно, что думают люди, — ответила Эмма, но понимала, что это неправда, так же как и Хлоя.

ГЛАВА 2

   Эмма заканчивала приготовления ко сну в своей просторной комнате при свете мерцающей свечи. Керосиновая лампа светила бы ярче, но мягкий свет горящего фитиля позволял ей чувствовать себя Джейн Эйр. Она легко могла вообразить, что мистер Рочестер находится в соседней комнате.
   Тихо напевая, она взяла медный подсвечник и отправилась поглядеть на бедного страдальца в комнате для гостей.
   Она знала, что не заснет, если сначала не посмотрит на него. Это ведь по-христиански.
   Эмма шла осторожно, стараясь не капнуть воском на ковры, чтобы не навлечь на себя гнев Дейзи — поварихи и домоправительницы Хлои.
   Выйдя из комнаты, она прислушалась, но ничего не услышала. Она открыла первую дверь прямо напротив своей комнаты и тихо прокралась в комнату для гостей.
   На постели лежала неясная фигура, но Эмма не слышала дыхания, и это ее встревожило. Если верить Хлое, большинство мужчин громко храпят во сне.
   Девушка все ближе и ближе подходила к кровати.
   — Сэр, — прошептала она, боясь напугать бедного страдальца. — Сэр, вы не спите?
   В ответ было молчание.
   Эмма встала у постели. Она наклонилась, свеча давала слабый свет, так как не было луны — и случилось неслыханное. Пламя свечи коснулось марлевых повязок на груди мужчины, и они загорелись.
   На миг Эмма была в таком ужасе, что не могла шевельнуться. К тому времени, когда она пришла в себя и поставила свечу, огонь уже разгорелся.
   Мужчина проснулся с проклятием, и его крик вывел Эмму из прострации. Она стала руками сбивать пламя.
   Невидимый незнакомец вскрикнул, а потом выдохнул:
   — Ради Бога, пусть я лучше сгорю!
   Эмма продолжала бить по бинтам, пока последний язычок пламени не погас, потом повернулась и зажгла керосиновую лампу своей свечой. При более ярком свете стало видно, что в постели лежит красивый мужчина лет тридцати, его руки и грудь покрыты обгорелыми повязками, ребра туго забинтованы полосками старой простыни.
   Это был тот самый мужчина, с которым Эмма столкнулась у железнодорожных путей утром, и она почувствовала, как к горлу подкатил комок сладкого ужаса.
   — Простите меня, — с трудом произнесла Эмма.
   Мужчина не выглядел расположенным принимать ее извинения. Его зеленовато-карие глаза яростно горели, когда он подтянулся, чтобы сесть, и даже при свете лампы Эмма заметила, как он побледнел от боли.
   — Я когда-то знал кое-кого, похожего на вас. Это был янки, охранник в лагере военнопленных.
   Придерживая халатик, Эмма подтащила кресло, не обращая внимания на его безжалостное замечание.
   — Боюсь, эти повязки придется заменить, — сказала она. — Так как доктор Ваверли обычно трезв только днем, я лучше сделаю это сама.
   Он недоверчиво разглядывал ее.
   Эмма вздохнула.
   — Я извинилась, не так ли?
   Он прищурился.
   — Кто вы?
   — Меня зовут Эмма Чалмерс, — ответила Эмма, кладя руки на колени. — Мы встречались сегодня утром. А кто вы?
   Он провел рукой по потным, пыльным каштановым волосам.
   — Стивен Фэрфакс.
   — Как вы поживаете, мистер Фэрфакс?
   — Черт, просто прекрасно. Я прихожу в это проклятое место, чтобы выпить и… это заканчивается тем, что я взлетаю на воздух к чертовой матери из-за какого-то пьяницы, отмечающего свой день рождения. Потом приходите вы и поджигаете меня…
   — Ох, перестаньте ворчать, — нетерпеливо прервала его Эмма. — Вы не первый, кто пострадал когда-нибудь от взрыва. Сейчас я сниму повязки.
   Фэрфакс сердито смотрел на нее и натянул почерневшие простыни до подбородка.
   — Я лучше подожду, пока доктор не протрезвеет, если это вам все равно.
   — Не все равно, — сказала Эмма твердым голосом, поднимаясь с кресла. — Я вернусь через пару минут.
   С этими словами она взяла свечу и вышла из комнаты. Когда она вернулась, то несла несколько свежих простыней из бельевого шкафа, ножницы, марлю и настойку опиума, прописанную ей доктором при ежемесячных недомоганиях.
   Не обращая внимания на непокорный взгляд Стивена, она поставила лекарство на прикроватный столик рядом с лампой и положила остальное у спинки кровати. Готовясь к запаху и виду запекшейся крови, которая могла оказаться под бинтами, девушка начала срезать повязки, — мистер Фэрфакс наблюдал за ней в настороженном молчании.
   На груди у него было больше швов, чем на вышивке, которую Эмма делала в прошлом месяце, раны воспалились. Это было неудивительно, так как доктор не удосужился промыть их, прежде чем браться за иглу.
   Сняв все бинты, кроме полотняных полос, опоясывающих его ребра, Эмма отступила от кровати.
   — Вам придется вымыться губкой, прежде чем мы продолжим, мистер Фэрфакс. Это грозит инфекцией.
   К ее удивлению, непокорный гость смотрел на нее по-другому — в его глазах появилось лукавство, а голос стал тише. Спокойнее.
   — Сколько это будет стоить? Обтирание губкой, я имею в виду?
   Эмма нахмурилась, не понимая.
   — Стоить?
   Фэрфакс улыбнулся ей, показывая великолепные зубы, которые Эмма запомнила с их утреннего столкновения. Он больше походил теперь на джентльмена, чем на бродягу.
   — Вы понимаете.
   У Эммы не было времени для споров.
   — Простите, — сказала она, идя к двери, — боюсь, что не понимаю.
   Она снова ушла из комнаты и вскоре вернулась с тазом горячей воды, мылом, мочалкой и полотенцем.
   — Вы действительно причиняете много беспокойства, мистер Фэрфакс.
   — Стивен, — поправил он.
   Эмма в смущении посмотрела на него.
   — Стивен.
   — Можно мне называть вас Эмма?
   — Нет, — ответила Эмма, чувствуя неловкость от его фамильярности. — Конечно, нет. Это было бы неприлично.
   Он широко улыбнулся, словно она сказала что-то забавное.
   — Неприлично? — повторил он и хмыкнул.
   Эмма намылила мочалку и начала старательно мыть его. Конечно, она не собиралась касаться его нигде, кроме рук и груди.
   — В кармане моей куртки есть деньги, — сказал он, когда Эмма смывала мыло.
   — Хорошо, — без интереса откликнулась Эмма. — Вы захотите купить себе другую одежду. Я с радостью сделаю это для вас завтра по дороге домой из библиотеки.
   Он посмотрел на нее — смеющиеся глаза на изнуренном лице.
   — Давно вы работаете здесь?
   Она выжала мочалку.
   — Работаю здесь? Я здесь не работаю — я городской библиотекарь. Это мой дом.
   На это Стивен хрипло рассмеялся:
   — Вы библиотекарь? Это что-то новенькое.
   Эмма разрезала простыню на бинты.
   — Новое что?
   — Послушайте, когда вы закончите с этими повязками, мне не помешало бы немного утешиться.
   Она склонилась над ним, аккуратно перебинтовывая его левую руку.
   — У нас внизу есть виски, но, может быть, вам оно не потребуется, потому что вы будете спать от опия. Хотите, я немного почитаю вам, или…
   — Почитаете? Что это за место?
   — Это дом, мистер Фэрфакс, — ответила Эмма, заканчивая одну руку и начиная бинтовать другую. К счастью, больших ожогов не было, хотя часть волос на груди опалило.
   — Вы здесь живете, да?
   — Конечно. Почему бы еще я бродила по дому в ночной сорочке и халате?
   Он изобразил смущение.
   — Почему же тогда вы подожгли невинного человека?
   Эмма закончила последнюю повязку и осматривала повязку на ребрах. Она была местами опалена, но ей не хотелось ее трогать, так как она была тугой.
   — Вы злопамятны, да, мистер Фэрфакс?
   — Стивен.
   — Хорошо, Стивен.
   Она налила опиумной настойки в ложку и протянула ему.
   — Вы не дурачите меня, а? — спросил он, послушно принимая лекарство и делая гримасу. — Что за дьявольщина происходит здесь, мисс Как-вас-там?
   Эмма разозлилась. И это после того, что она сделала все возможное, чтобы загладить свою вину.
   — Зачем мне шутить с вами? Он снова засмеялся.
   — Вы действительно библиотекарь! — и засмеялся еще сильнее.
   Эмма подумала, что он, наверное, немного сумасшедший. Возможно, он сбежал из сумасшедшего дома. Она отошла от него подальше.
   Стивен Фэрфакс с видимым усилием прекратил смеяться.
   — А как насчет той женщины, которая приходила раньше? Она кто, классная дама?
   Наконец Эмма поняла, что подумал мистер Фэрфакс. Он, должно быть, видел Хлою в ее рабочей одежде. Она высокомерно выпрямилась в свои пять футов и шесть дюймов^[2] и пристально посмотрела на него.
   — Если бы вы не были ранены, — ровно произнесла она, — я бы дала вам пощечину.
   Опиум начал действовать и мистер Фэрфакс широко зевнул.
   — Вы уже поджигали меня, а потом пытались забить до смерти. Пощечина, возможно, будет просто облегчением.
   Ярость Эммы отразилась в ее глазах.
   — Не беспокойтесь, мистер Фэрфакс. В будущем вы будете в полной безопасности от меня.
   — Это утешительно.
   Эмма уже дошла до двери, но вспомнила и спросила:
   — Вам нужен ночной горшок?
   — Да, — коротко ответил Стивен.
   Эмма прошла к кровати, достала фарфоровый ночной горшок с крышкой и не слишком нежно сунула ему в колени.
   — Спокойной ночи, мистер Фэрфакс, — сказала она, задувая керосиновую лампу и выходя из комнаты.
   Скрипя зубами от боли, Стивен поставил ночной горшок у кровати и откинулся на подушки.
   «Эмма».
   Он улыбнулся в темноте, понимая, каким дураком выставил себя. Из-за Хлои он решил, что оказался в публичном доме, и принял Эмму за свежий цветок в букете мадам. А она библиотекарь, и очень похоже, что ее еще не касалась рука мужчины.
   Стивену это было приятно, хотя ему хотелось бы и нежного утешения, которое могла бы дать проститутка.
   Он закрыл глаза и вспомнил, как она мыла его. Просто вспоминать — это возбудило его, и он раскинул ноги.
   Дверь снова слегка приоткрылась.
   — Мистер Фэрфакс?
   Это был голос Эммы.
   Он решил притвориться спящим, в надежде, что она подойдет к его постели, но потом раздумал. Он понял, что она была со свечой.
   — Да?
   — Я просто хотела узнать — вам больно?
   — Да, — правдиво ответил он. Щелочка света из коридора расширилась.
   — Опиум не помог?
   Тронутый ее сочувствием, Стивен честно признался:
   — Прошло мало времени, мисс Эмма.
   Она вошла в комнату, на этот раз неся керосиновую лампу, и Стивен не мог не содрогнуться, когда подумал о том, что могла бы натворить эта лампа.
   Но Эмма поставила ее на подставку рядом с другой и снова села в кресло. Он увидел, что в руке у нее книга.
   — Простите меня, что я была так груба.
   Стивен не мог не рассмеяться над серьезным выражением ее лица. Ее чопорность привлекала его, ему хотелось пробудить в ней необузданность, которую, по его мнению, она скрывала не только от людей, но и от себя.
   — И меня простите за грубость, — ответил он с дружеской улыбкой.
   — Я подумала, что, возможно, вам захочется, чтобы я вам почитала.
   Он подавил улыбку.
   — Вы добры ко мне, мисс Эмма. Что это у вас?
   Ее простодушное лицо светилось при свете лампы, голос был теплым и хрипловатым. На один короткий миг Стивену захотелось, чтобы, главное, он не ошибся бы в ней.
   — «Маленькие женщины», — с воодушевлением сказала она. — Это моя любимая книга, я перечитываю ее все время.
   Стивен слышал про книгу, и, хотя у него никогда не возникало желание прочитать ее, он не смог этого сказать. Сейчас он заметил, что в Эмме была какая-то хрупкость, которую можно ранить или разрушить насмешкой.
   — Почему вам так нравится эта книга? Она прикусила на минуту нижнюю губу.
   — Наверное, потому что она о сестрах. Их было четыре — Мэг, Эми, Джо и Бет.
   «Звучит очень волнующе», — подумал Стивен, но свой сарказм оставил при себе. Может, ему и наплевать на всех маленьких женщин, но ему очень хочется послушать голос Эммы.
   Она открыла потрепанную книгу, слегка откашлялась и начала читать ему о четырех юных девушках.
   — Я никогда не слышал, чтобы кто-то звал мать «мамми», — заметил Стивен, когда Эмма закончила первую главу и остановилась, чтобы высморкаться.
   — Это довольно распространено на востоке, — оправдываясь, сказала она.
   Вспомнив, что он звал свою собственную мать французским «маман», Стивен кивнул. Хотя он не признался бы в этом, но ему хотелось услышать следующую главу.
   — У вас есть сестры? — спросила Эмма с расширенными и грустными глазами.
   Стивену страстно захотелось утешить ее, но он не посмел. Тем более что раньше он практически назвал ее проституткой, хотя и по ошибке, и, несмотря на мытье, он считал, что от него пахнет, как от мула.
   — Нет, — ответил он, — у меня есть брат.
   Он не стал уточнять, потому что не хотел говорить о Маконе. Или о Нэте, Натаниеле, кузене, который приехал в Фэрхевен после гибели родителей и был таким маленьким, что Стивен едва знал его. Нэт родился уже после вступления Стивена в армию.
   Эмма вздохнула, и на ее лице появилось тоскливое выражение. Она выглядела юной и беззащитной, в халатике, с толстой косой светло-рыжих волос, перекинутой через плечо на грудь. Стивен не понимал, как он мог принять ее, такую невинную, только что переступившую порог девичества, за кого-то другого.
   Почему-то он понял, что она очень одинока, и это причиняло ему боль сильнее его ран.
   — Я ценю, что вы вернулись подбодрить меня, мисс Эмма.
   Она рассеянно улыбнулась, словно мыслями была где-то далеко, и поднялась с кресла.
   — Я снова желаю вам спокойной ночи, — сказала она, а потом ушла и унесла с собой свет.
 
   В своей комнате Эмма задула лампу, осторожно положила рядом книгу и забралась в кровать. Она собиралась подумать о Лили и Каролине, как делала всегда, когда читала «Маленьких женщин», но вместо этого ее мысли обратились к Стивену Фэрфаксу.
   «Этот человек совсем не респектабелен», — сказала она себе, упрямо задирая подбородок и устраиваясь под простыней.