Страница:
— Например?
— Например, рассыпавшиеся по подушке каштановые волосы или полураскрытые губы, когка женщина как бы приглашает мужчину поцеловать себя, или ее кожа, излучающая теплое сияние в свете лампы, и то, как язычок пламени отражается в ее зеленовато-карих глазах…
Ей стало нестерпимо стыдно, и она, закрыв глаза и сглотнув, тихо проговорила:
— Не стоит продолжать, мистер Маккриди. Прошу вас.
— Я, между прочим, был Мэттом прошлой ночью, — напомнил он ей.
— Нет, сэр, вы определенно не джентльмен, — прошептала она.
— Мне казалось, Рена, мы установили это еще на Норфолкской Звезде.
— Но я считала, что мы, по крайней мере, друзья, а вы… вы…
— Обольстил вас?
— Да, именно так.
— Теперь, я полагаю, вы захотите, чтобы мы узаконили наши отношения? — сказал он, вздохнув.
— Конечно же, нет! — Голову ей пронзила острая боль, будто насмехаясь над ней. — Я бы не вышла за бесчестного человека, даже если бы он был единственным в мире мужчиной.
Нервно вертя на пальце кольцо, она с убитым видом покачала головой:
— Просто не могу поверить, чтобы я могла пойти на такое после каких-то двух кружек вина. Не могу поверить, чтобы я позволила вам целовать меня, чтобы я…
Нет, она не могла произнести это вслух.
— Суть человека, Рена, не меняется, когда он выпьет.
Справедливые слова, и сознавать это было тем более горько. Горячие слезы обожгли ей глаза, она снова сделала глотательное движение — на сей раз, чтобы проглотить комок в горле, — и в ушах у нее в который уже раз зазвучали предостерегающие слова матери:
Никогда не забывай, что, чем привлекательнее мужчина, тем он опаснее: он мгновенно обретает власть над женщиной, и поверь мне, уж он знает, как этой властью воспользоваться. Он привык завоевывать женское сердце легко, ничего или почти ничего не предлагая взамен. Остерегайся красивых мужчин!
У нее даже нет того оправдания, что она уступила, не устояв перед его мольбами или лживыми обещаниями. Нет, ей достаточно было выпить две кружки бузинового вина, чтобы броситься ему в объятия без всяких уговоров с его стороны. И она даже не помнит об этом!
— Представляю, что вы обо мне сейчас думаете, — сдавленно пробормотала она.
Одного взгляда на ее убитое горем лицо было достаточно, чтобы опомниться — шутка зашла слишком далеко.
— Если хотите знать, я думаю, что вы — настоящая леди.
— Мне кажется, нам лучше будет расстаться в Колумбусе — я не уверена, что мне хотелось бы общаться с вами хоть на минуту больше, чем меня к этому вынуждают обстоятельства.
— Вы, должно быть, не расслышали. Я сказал, что, на мой взгляд, вы — настоящая леди, Верена Мэри Хауард. И я, можно сказать, — мягко добавил он, — остался жив только благодаря вашей сообразительности и находчивости, спасшей мне жизнь, когда мы подъезжали к Орлиному Озеру.
— Уверяю вас, теперь вам уже не обязательно мне льстить.
Необходимо было срочно спасать положение.
— Кажется, я начинаю понимать, — произнес он с таким видом, будто его только сейчас осенило. — Вы, видно, подумали, что я… что мы…
— Произносить это вслух нет никакой необходимости.
— Ну так вот, этого не было.
— Но вы ведь только что говорили…
— Знаю. — Его губы искривились в улыбке. — Скажем так — я лишь выдавал желаемое за действительное.
— Ах, вы!.. Какая наглость!..
— Но вы ведь не хотели, чтобы это оказалось правдой?
— Еще бы!
— Согласитесь, мне удалось-таки вас слегка растормошить. Вы даже забыли о своей головной боли.
Она чувствовала неизмеримое облегчение и в то же время бесконечное возмущение и, чтобы успокоиться, сделала глубокий вдох, а затем, задержав дыхание, стала считать, сколько сможет выдержать не дыша. Полагая, что уже достаточно овладела собой, она выдохнула воздух и сказала:
— Я, знаете ли, хотела бы вам поверить, но вы только и делаете, что лжете.
— Если вас это сможет успокоить, готов поклясться на дюжине Библий, что даже не притронулся к вам.
— Я ведь проснулась в своей сорочке, мистер Маккриди. — Она сделала многозначительную паузу, чтобы он лучше уяснил смысл сказанного, а затем, чеканя слова, закончила: — А ложилась в этом ужасном балахоне миссис Брассфилд.
— Вас это так беспокоит?
— Представьте себе.
— Но вы же сами твердили, что вам слишком жарко, чтобы заснуть, вот я и принес вам сорочку, затем погасил лампу, отвернулся и ждал, пока вы не переоденетесь.
— Ну а остальное — все то, что вы мне рассказали?
— Я же вам говорю — выдавал желаемое за действительное. — Уголки его губ приподнялись в обезоруживающей улыбке, и он стал похож на мальчишку. — Поверьте мне, если бы что-нибудь такое было на самом деле, зачем бы мне понадобилась на следующую ночь комната на одного? Да я бы в таком случае, черт побери, сделал все от меня зависящее, чтобы представление повторилось.
— Вы хоть сами понимаете, до чего вы низкая личность? — возмутилась она.
— Надеюсь узнать об этом от вас.
— Голова так раскалывается, будто собирается лопнуть, но, если и лопнет, для меня это будет только облегчением, Мэтью Маккриди. Так вы, значит, сидели и спокойно смотрели, как я напиваюсь этой дряни, прекрасно зная, чем это может кончиться, — и даже не предупредили меня об этом?! А потом вы мне говорите, что я прошлой ночью держалась с распутной несдержанностью и что…
— С чем, с чем?
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Так вот, чтобы посмеяться надо мной и получить от этого извращенное удовольствие, вы заставляете меня поверить в то, что я ничем не лучше, чем какая-нибудь… какая-нибудь потаскуха, прекрасно зная, что это… что это…
— Что это вас смертельно ранит? — подсказал он.
— Я не знаю, какие собиралась выбрать слова, раздраженно ответила она, — но в любом случ они бы вам очень мало понравились.
— Что ж, извините меня. Но если вы поверили в это, значит, вы не слишком высокого мнения обо мне и о моих моральных устоях.
— Признаться, я не заметила, что у вас таковые имеются.
— Ну, это уж слишком! Я нянчусь с вами целых два дня и две ночи — отгоняю от вас самозванцев и чересчур сластолюбивых ковбоев, почти не сплю из-за вас, подвергаюсь по вашей милости побоям, а в награду не слышу и слова благодарности. Признайтесь, это несправедливо.
Она не могла отрицать — все так и было. Остановив на нем усталый взгляд, она в конце концов пробормотала:
— Ну хорошо, пусть даже так, но я и не просила вас делать все это, не правда ли?
Бровь его снова приподнялась:
— Даже на ранчо у Гудов?
— Ну, разве что в этом случае, — признала она. — Знаете, меня сейчас волнует одно — если боль в голове хоть чуть-чуть не утихнет, мне останется одно — умереть. А вы сидите себе и издеваетесь надо мной, зная о моем состоянии. Вы не представляете, как мне плохо, а вам в любом случае на это наплевать.
— Почему же, представляю, — проговорил он вполне серьезно. — Когда со мной это случилось в первый раз, причиной было теннессийское виски, и я тогда целых два дня был сам не свой. Готов поклясться, что добрый год после этого я и капли в рот не брал, да и потом старался не выпивать лишнего.
— Я даже не могу голову держать прямо.
— Тогда обопритесь о мое плечо, — предложил он, — и вам не надо будет ее держать.
— И не подумаю…
В этот момент колеса наехали еще на один пенек, и Верена чуть не выпала из повозки. Ее многострадальная голова мотнулась вперед, отчего глаза пронзила острая боль, и Мэтью поспешил подхватить ее, а затем притянул к себе, подставив ей под голову плечо. Не в силах больше сопротивляться, она ухватилась за него обеими руками и прильнула к нему. Это было не очень-то благопристойно с ее стороны, но она уже не думала о приличиях. Хотела она это признать или нет, но ей было так хорошо в его объятиях.
Повозка дернулась — на сей раз оттого, что остановилась, — и мальчик что-то прокричал по-испански. Верена, вздрогнув, проснулась и, выпрямившись, огляделась вокруг. Первым, что предстало перед ее глазами, была река.
— Где мы?
— Будем сейчас переправляться через Колорадо, — ответил Мэтт. — Колумбус сразу же за рекой. Как только высадимся с парома на том берегу, пойдем и возьмем себе пару комнат. А после этого, пока вы будете отсыпаться и таким образом избавляться от остатков похмелья, я схожу за нашими вещами.
— Понятно.
— Вам лучше?
Некоторое время она сидела молча, а затем, разобравшись в своем самочувствии, ответила:
— Такое впечатление, что шея наполовину сломана, а голова по-прежнему так болит, как будто меня ударили чем-то тяжелым между глаз.
— Что, эти полтора часа сна не помогли?
Она осторожно повернула голову, и в шее у нее что-то хрустнуло.
— Даже не знаю — все еще чувствую себя такой усталой.
— Скоро организуем вам настоящую постель, вам будет спокойно и уютно, — пообещал он. — А утром вы проснетесь в полном порядке.
— Это и есть паром? — вдруг спросила она, мгновенно забыв о боли.
— Ну да. Не слишком просторный, хотите сказать?
— Да он же попросту допотопный, вот он какой.
Посудина была слишком мала, чтобы иметь право называться паромом, и управлял ею один-единственный человек, использовавший в качестве источника энергии потрепанный канат, пропущенный через лебедку и систему блоков. Подплывая к берегу, чтобы забрать новых пассажиров, все это сооружение издавало скрипящие и стонущие звуки, и продолжалось это до тех пор, пока паром не уткнулся в небольшой причал, после чего замер и затих.
— Возможно, это та самая ложка, в которой переплыл Колорадо Стивен Остин[29]. Это место, знаете ли, своего рода колыбель Техаса. Вон там, на том берегу, высадились первые три сотни поселенцев, превративших этих земли в двадцатые годы в гомстед[30], — и Мэтью показал рукой на большие дубы с той стороны реки.
— Вот как?
— Да, так.
— А вы разве бывали здесь раньше?
— Только раз, вскоре после войны, когда я искал хоть какое-то место, где не хозяйничают янки. Но Техас в этом смысле не очень-то отличался от остальных южных штатов — там, куда не добрались «мешочники»[31], не было житья от набегов индейцев. Так что я отправился в Новый Орлеан, где мало что меняется с годами. Кто только его не захватывал — и испанцы, и французы, а потом и мы, но вместо того чтобы подчиняться пришельцам, он как бы поглощал и переваривал их. И я считал, что, может быть, он проглотит и янки. Так оно в известной степени и было. Новый Орлеан, — заявил он убежденно, — всегда останется Новым Орлеаном.
— И вы что, до недавнего времени там постоянно и жили?
— В общем-то, да, более или менее. Иногда я садился на пароход и отправлялся вверх по реке до Натчеза и Виксберга, занимаясь там своим ремеслом.
— То есть играя в карты?
— А это одно и то же. Как только человек начинает чем-то зарабатывать себе на жизнь, это перестает быть игрой и превращается, как и все подобные занятия, в нечто вроде работы. Чтобы получить доступ туда, где играют по-крупному, нужно обзавестись подходящей одеждой, подходящими манерами, подходящими связями, а оказавшись там, нужно научиться чертовски хорошо считать свои карты, иначе ты быстро проиграешься в пух и прах. — Он снова посмотрел на противоположный берег реки и покачал головой: — Нет ничего хуже, чем проигравшийся профессиональный игрок, Рена. Он ведь должен делать ставки, в ином случае он не сможет играть. И каждый раз, когда он садится за стол, у него должно хватать духу, чтобы идти на риск и не бояться все дочиста проиграть, иначе он никогда не выиграет. Да, это ад, а не жизнь.
— Тогда я не понимаю, зачем кому-то нужно так жить.
— Но разве есть что-нибудь на свете, подобное выигрышу?! Ни виски, ни женщины — ничто не может вызвать у человека тех чувств, которые он испытывает, выиграв. Когда играешь в покер, ты как бы вступаешь в захватывающий поединок с теми, кто сидит с тобой за столом, и оружием служит твое искусство и твоя выдержка.
— А также везение?
— Да, и везение тоже. Но везению всегда можно немного помочь.
— То есть, насколько я понимаю, начать жульничать.
— Нет, Рена, я блефую, и мне это чертовски здорово удается.
— Если с повозкой, то в два захода, мистер, — крикнул им паромщик. — По доллару с каждого! За повозку — отдельная плата!
— По доллару с каждого из нас за переправу на этой развалине? — не веря своим ушам, спросила Верена. — Только за то, чтобы оказаться на том берегу?
— По-другому не переберетесь, — самодовольно заявил паромщик, — разве что вплавь.
— Не хватало еще этого. — И она, хоть и была потрясена непомерной стоимостью переправы, принялась развязывать шнурки на кошельке.
— Я обо всем позабочусь, — остановил ее Мэтт. — Спрячьте свои деньги — они вам еще пригодятся, чтоб заплатить за дилижанс.
— Нет, так не годится. Я еще не в таких стесненных обстоятельствах.
И все же, добавила она про себя, это настоящий грабеж. Она понимала, что по всей справедливости должна разделить все расходы поровну, включая и плату Эдуардо за его повозку. Но она просто не могла себе этого позволить.
— А знаете, — пришло ей вдруг в голову, — мне кажется, нет никакого смысла платить за то, что не понадобится нам в Колумбусе. То есть, я хочу сказать, мы можем прекрасно добраться от лодочной станции до города и пешком.
— А как же ваша голова?
— Если идти, она скорее всего меньше будет болеть, чем если ехать. По крайней мере, я смогу обходить всякие рытвины и ухабы.
— Что ж, ладно.
Мэтт спрыгнул с дощатого сиденья и достал из кармана пиджака деньги. Отделив десятидолларовую бумажку, он протянул ее изумленному пареньку:
— Вот, держи — per Eduardo.
Мальчишка молча смотрел на него, пока тот не повторил свои слова. Тогда Эдуардо взял бумажку, перевернул ее несколько раз, словно хотел удостовериться, что это не сон, а затем сунул ее между подметкой сандалии и подошвой ноги. Как только Вере-на слезла с повозки, он щелкнул кнутом над спинами своей диковинной пары мулов и, сделав широкий круг, направил повозку в обратный путь по оставленной ею колее. Громыхая и тарахтя, повозка исчезла в облаке пыли под возгласы «Пошел, Джейк! Давай, Ворон!».
— Не кажется ли вам, что это было чересчур уж щедро? — проговорила, откашливаясь, Верена. — Десять долларов — это больше, чем платят за две недели учительства.
Мэтт пожал плечами:
— Каждый должен получить свою долю в игре.
Затем, взяв Верену за локоть, он обратил ее внимание на паром:
— Кажется, нас ждут.
Подойдя к самой воде, она с сомнением глянула на посудину:
— Вы уверены, что он выдержит?
— Вы ведь сами видели, как он переплыл реку, не так ли?
Речная вода выглядела красной и мутной.
— Хотелось бы знать, здесь очень глубоко? — поинтересовалась Верена.
— Два билета, — сказал Мэтт паромщику, протягивая два серебряных доллара.
— А какая разница? — ответил паромщик на вопрос Верены. — Кажись, мы не собираемся переходить ее вброд.
Оказавшись на пароме, Верена заняла место посередине, ухватившись за опорный столбик лебедки. Паромщик тем временем принялся крутить рукоятку, натягивая таким образом канат. Не переставая скрипеть и стонать, паром нехотя отделился от берега и поплыл, оставляя за собой широкий след из невысоких красных бурунов с белой пеной сверху. Под ногами чувствовалось сильное течение, пытающееся сбить паром в сторону.
С другой стороны реки под видавшим виды причалом вода встречалась с красным, как кирпич, глинистым берегом. Во все время переправы Верена не сводила с него глаз.
— Чго делает землю такой красной? — спросила она.
— Это та же самая глина, что окрашивает реку. Между этими местами и восточной Джорджией — сплошная красная глина.
— Кажется, у нас в районе Филадельфии ничего подобного нет.
— Вероятно, вы правы. Ну а эти полосы глины идут до индейских резерваций, а потом и дальше, выше реки Канейдиан, через пустыню и всю территорию штата Нью-Мексико.
— Ну, и на этой глине что-нибудь растет?
— Да, если хватает воды. Во всяком случае, можно заниматься скотоводством.
— Интересно, возле Сан-Анджело такие же места? — пробормотала Верена.
— Сан-Анджела, — поправил ее паромщик. — Не Сан-Анджело, а Сан-Анджела.
— Но у меня есть письмо с почтовым штемпелем «Сан-Анджело», — уверенно сказала она.
— Что вы хотите — такое уж у нас правительство. Представляете, Де-Витт называет этот свой городишко Сан-Анджела в честь свояченицы, монашки по имени Анджела, а они берут и меняют это имя на мужское, потому как кто-то там подумал, что Анджела звучит неподходяще. Как будто им не все равно. Это все одно, как если б я назвал какое-то место Гусыня, а они б решили, что Гусак звучит лучше.
— А там земля красная?
— Не знаю, не бывал. Когда-то это место называлось Заречье, а потом мистер Де-Витт переименовал его, — добавил паромщик.
— Судя по тому, что я слышал, там нет ничего стоящего внимания — только несколько jacals[32] и парочка хибар.
— Насколько я знаю, шакалы здесь не водятся, — пробормотала Верена.
— А в них и не живут индейцы, — заявил он уверенно. — В основном мексиканцы и немного белых.
Она решила не продолжать этот разговор. Очевидно, он не имел в виду диких собак, живущих в Африке и Азии. А просветить его на этот счет до окончания переправы уже не оставалось времени. Увидев, что берег совсем близко, она вся подобралась, готовая ступить на землю. Паром ударился о сваи и дернулся, отчего Верену пронзила острая боль, стрельнувшая в шею, а затем в голову. На мгновение у нее появилось ужасное ощущение, что она может оскандалиться и ее вот-вот вырвет; и хотя паромщик привязывал веревку, ей казалось, что они все еще движутся.
— Ну вот, не так уж и страшно это было, — негромко проговорил Мэтью и тут же заметил, какое у нее зеленое лицо. — Быстренько перегнитесь через борт и пошире откройте рот, — посоветовал он.
— Я в порядке, — выдавила она сквозь стиснутые зубы.
Потихоньку разжав руку, стискивавшую столбик лебедки, Верена, осторожно переступая, сошла по перекинутой с парома доске на причал.
— Фу-у, — с облегчением выдохнула она, когда прошел приступ тошноты.
— Вам лучше?
— Намного, — и, переведя взгляд на красную дорогу с глубокими колеями, она решительно распрямила плечи. — Как только получу свой саквояж, приму ванну, а потом — в постель, и буду спать до тех пор, пока не проснусь сама, пусть это будет даже через сутки.
— А я-то думал, что, поселившись в гостинице, мы сначала где-нибудь поедим, а потом я сразу пойду выяснить, как там дела с нашим поездом.
Он взял ее за руку, и они пустились в путь. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их не слышал паромщик, Мэтью наклонился к Верене и тихо произнес:
— Если поезд не ушел, мы по-прежнему супруги Маккриди, если ушел — я все-таки считаю, что вам не мешало бы иметь и другое имя, кроме Верены Хауард — так, на всякий случай.
— Ничего подходящего мне сейчас в голову не приходит.
— Лиззи или Бесси ведь вам не нравятся?
— Нет.
— А как звали вашу маму?
— Мэри Вероника — и я от этих имен тоже не в восторге.
— Кэролайн?
— Звучит слишком по-южному.
— Джульетт? Уж более типичного для северянки имени не придумаешь.
— Нет.
— Как насчет Харриет? Той, которая Стоу[33]? — предложил Мэтью.
— Нет.
— Ну, на Марту вы не слишком похожи.
— Это уж точно.
— Кэтрин? Шарлотт? Энн? Маргарет? — Не услышав ответа, он вздохнул и спросил: — Ну хорошо, а как вы назовете своих детей?
Она бросила на него быстрый взгляд и сухо ответила:
— Поскольку я почти окончательно решила не выходить замуж, о таких вещах я просто не думаю.
— Куклы у вас были?
— Две — Эйми и Луиз.
— Так в чем же дело — выбирайте из них.
— Имя Луиз дала кукле мама, я не скажу, чтобы оно так уж мне нравилось. Ну а при мысли об Эйми я начинаю представлять себе какое-то маленькое, хрупкое существо.
— У меня есть сестра Мэгги, — предложил он очередное имя.
Она сделала глубокий вдох, а затем, выдохнув, сказала:
— Придумаю что-нибудь, когда будем регистрироваться в гостинице.
— Не кажется ли вам, что я должен знать первым?
— Ну а как насчет вас? За кого вы выдадите себя на сей раз? — ответила она вопросом на вопрос.
— Жду ваших предложений.
— Как вам нравится Ралф? Или Хейвуд? А может быть, Орсон?
— Хейвуд?
— Мой двоюродный дедушка — отец моего дяди Элиота.
— О, нет. Я бы предпочел что-нибудь более выразительное.
— Джордж? Хенри? Фрэнк? Джон?
— Неужели я вам кажусь похожим на какого-то Хенри? — спросил он, делая вид, что оскорблен.
— Настолько же, насколько я кажусь вам похожей на Лиззи, — ответила она с милым выражением лица.
— Ну хорошо, на кого же я, по-вашему, похож?
— В данный момент? Скорее всего на какого-нибудь Эла — заметьте, не Альберта, а Эла.
— На Эла!
— Если честно, то вы сейчас больше всего похожи на уличного драчуна. — Несмотря на жуткую головную боль, она едва удержалась от улыбки. — А вы небось думаете о себе как о Стивене?
— Ну, он был слабым королем[34].
Сначала она не поняла, о чем он, но потом быстро сообразила:
— А, вы о сопернике Матильды?
— Ну да.
— А как насчет Ричарда Львиное Сердце[35]? Возможно, он не вызывает особенного восхищения, но в те времена никто, кажется, так не думал — за исключением, может быть, Леопольда, герцога Австрийского, и сарацинов[36]. А братец Ричарда Джон[37] был, без сомнения, еще похуже.
— Ричард… — После недолгого раздумья он кивнул: — Ладно — думаю, мне это подойдет. Хотя Беренгария[38] — имя малость устаревшее, на мой вкус.
— Вы же не могли все это узнать за карточным столом? — сказала она. — Равным образом как и на ферме в Теннесси.
— Нет, конечно. В общем-то, когда я попал в Новый Орлеан, я был просто-напросто неотесанным деревенщиной, и единственным моим достоинством была неплохая внешность.
— И самомнение.
— Пожалуй. Я глазел по сторонам и видел огромные дома, шикарные экипажи на улицах, быстрых лошадей…
— И шикарных женщин, — вставила она. — Я уверена, их было великое множество.
— Да, не без этого. Так вот, я понимал, что, если я захочу когда-либо попасть в общество джентльменов, мне нужно будет выглядеть, говорить и вести себя так, будто я из их числа. Я наскреб сколько мог, вывернув все карманы, отправился в район доков и нашел себе партнеров для игры в покер. А на следующий день, взяв с собой выигранные деньги, я нанес визит портному, приобрел абонемент в платную библиотеку и начал учиться вести себя как джентльмен. — Он прервал свой рассказ, взглянул на Верену с высоты своего роста и произнес: — У меня могут быть какие угодно недостатки, но я никогда не отступаюсь от поставленной цели. Через два года после того как речной пароход доставил меня в Новый Орлеан, я уже танцевал с первой светской красавицей на балу в одном из тех огромных домов.
— И вы вели такой образ жизни за счет игры в карты, — предположила она.
— В общем-то, да.
— Я вам не верю. Если бы вам так везло, вы бы не шли сейчас по дороге к захолустному техасскому городку.
— Что я могу сказать — видно, Госпожа Удача решила взять временный отпуск. Но мы слегка отвлеклись, как вы сами видите. Итак, мы с вами — Ричард и Элинор, ну а фамилия у нас какая?
— Вы говорите, Элинор?
— Ну да — в честь Элеоноры Аквитанской[39]. Она была сильная женщина, Рена, и вы этого не можете отрицать.
— Да, но…
— Как вам нравится фамилия Геррик?
— Тот, кто написал «Коринна стремит свой бег на майские луга»?
— Как видно, вы преподавали английский?
— Историю тоже — впрочем, как и почти все остальное. Это была школа-восьмилетка — всего одна комната и девятнадцать учеников от шести и до двадцати лет.
— Двадцати?
— Да, двадцати. Этот парень бросил школу в двенадцать, но после того как я была представлена на общем городском собрании, он сразу же объявил о своем намерении продолжать образование. К сожалению, он хотел скорее давать, чем брать уроки.
— Например, рассыпавшиеся по подушке каштановые волосы или полураскрытые губы, когка женщина как бы приглашает мужчину поцеловать себя, или ее кожа, излучающая теплое сияние в свете лампы, и то, как язычок пламени отражается в ее зеленовато-карих глазах…
Ей стало нестерпимо стыдно, и она, закрыв глаза и сглотнув, тихо проговорила:
— Не стоит продолжать, мистер Маккриди. Прошу вас.
— Я, между прочим, был Мэттом прошлой ночью, — напомнил он ей.
— Нет, сэр, вы определенно не джентльмен, — прошептала она.
— Мне казалось, Рена, мы установили это еще на Норфолкской Звезде.
— Но я считала, что мы, по крайней мере, друзья, а вы… вы…
— Обольстил вас?
— Да, именно так.
— Теперь, я полагаю, вы захотите, чтобы мы узаконили наши отношения? — сказал он, вздохнув.
— Конечно же, нет! — Голову ей пронзила острая боль, будто насмехаясь над ней. — Я бы не вышла за бесчестного человека, даже если бы он был единственным в мире мужчиной.
Нервно вертя на пальце кольцо, она с убитым видом покачала головой:
— Просто не могу поверить, чтобы я могла пойти на такое после каких-то двух кружек вина. Не могу поверить, чтобы я позволила вам целовать меня, чтобы я…
Нет, она не могла произнести это вслух.
— Суть человека, Рена, не меняется, когда он выпьет.
Справедливые слова, и сознавать это было тем более горько. Горячие слезы обожгли ей глаза, она снова сделала глотательное движение — на сей раз, чтобы проглотить комок в горле, — и в ушах у нее в который уже раз зазвучали предостерегающие слова матери:
Никогда не забывай, что, чем привлекательнее мужчина, тем он опаснее: он мгновенно обретает власть над женщиной, и поверь мне, уж он знает, как этой властью воспользоваться. Он привык завоевывать женское сердце легко, ничего или почти ничего не предлагая взамен. Остерегайся красивых мужчин!
У нее даже нет того оправдания, что она уступила, не устояв перед его мольбами или лживыми обещаниями. Нет, ей достаточно было выпить две кружки бузинового вина, чтобы броситься ему в объятия без всяких уговоров с его стороны. И она даже не помнит об этом!
— Представляю, что вы обо мне сейчас думаете, — сдавленно пробормотала она.
Одного взгляда на ее убитое горем лицо было достаточно, чтобы опомниться — шутка зашла слишком далеко.
— Если хотите знать, я думаю, что вы — настоящая леди.
— Мне кажется, нам лучше будет расстаться в Колумбусе — я не уверена, что мне хотелось бы общаться с вами хоть на минуту больше, чем меня к этому вынуждают обстоятельства.
— Вы, должно быть, не расслышали. Я сказал, что, на мой взгляд, вы — настоящая леди, Верена Мэри Хауард. И я, можно сказать, — мягко добавил он, — остался жив только благодаря вашей сообразительности и находчивости, спасшей мне жизнь, когда мы подъезжали к Орлиному Озеру.
— Уверяю вас, теперь вам уже не обязательно мне льстить.
Необходимо было срочно спасать положение.
— Кажется, я начинаю понимать, — произнес он с таким видом, будто его только сейчас осенило. — Вы, видно, подумали, что я… что мы…
— Произносить это вслух нет никакой необходимости.
— Ну так вот, этого не было.
— Но вы ведь только что говорили…
— Знаю. — Его губы искривились в улыбке. — Скажем так — я лишь выдавал желаемое за действительное.
— Ах, вы!.. Какая наглость!..
— Но вы ведь не хотели, чтобы это оказалось правдой?
— Еще бы!
— Согласитесь, мне удалось-таки вас слегка растормошить. Вы даже забыли о своей головной боли.
Она чувствовала неизмеримое облегчение и в то же время бесконечное возмущение и, чтобы успокоиться, сделала глубокий вдох, а затем, задержав дыхание, стала считать, сколько сможет выдержать не дыша. Полагая, что уже достаточно овладела собой, она выдохнула воздух и сказала:
— Я, знаете ли, хотела бы вам поверить, но вы только и делаете, что лжете.
— Если вас это сможет успокоить, готов поклясться на дюжине Библий, что даже не притронулся к вам.
— Я ведь проснулась в своей сорочке, мистер Маккриди. — Она сделала многозначительную паузу, чтобы он лучше уяснил смысл сказанного, а затем, чеканя слова, закончила: — А ложилась в этом ужасном балахоне миссис Брассфилд.
— Вас это так беспокоит?
— Представьте себе.
— Но вы же сами твердили, что вам слишком жарко, чтобы заснуть, вот я и принес вам сорочку, затем погасил лампу, отвернулся и ждал, пока вы не переоденетесь.
— Ну а остальное — все то, что вы мне рассказали?
— Я же вам говорю — выдавал желаемое за действительное. — Уголки его губ приподнялись в обезоруживающей улыбке, и он стал похож на мальчишку. — Поверьте мне, если бы что-нибудь такое было на самом деле, зачем бы мне понадобилась на следующую ночь комната на одного? Да я бы в таком случае, черт побери, сделал все от меня зависящее, чтобы представление повторилось.
— Вы хоть сами понимаете, до чего вы низкая личность? — возмутилась она.
— Надеюсь узнать об этом от вас.
— Голова так раскалывается, будто собирается лопнуть, но, если и лопнет, для меня это будет только облегчением, Мэтью Маккриди. Так вы, значит, сидели и спокойно смотрели, как я напиваюсь этой дряни, прекрасно зная, чем это может кончиться, — и даже не предупредили меня об этом?! А потом вы мне говорите, что я прошлой ночью держалась с распутной несдержанностью и что…
— С чем, с чем?
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Так вот, чтобы посмеяться надо мной и получить от этого извращенное удовольствие, вы заставляете меня поверить в то, что я ничем не лучше, чем какая-нибудь… какая-нибудь потаскуха, прекрасно зная, что это… что это…
— Что это вас смертельно ранит? — подсказал он.
— Я не знаю, какие собиралась выбрать слова, раздраженно ответила она, — но в любом случ они бы вам очень мало понравились.
— Что ж, извините меня. Но если вы поверили в это, значит, вы не слишком высокого мнения обо мне и о моих моральных устоях.
— Признаться, я не заметила, что у вас таковые имеются.
— Ну, это уж слишком! Я нянчусь с вами целых два дня и две ночи — отгоняю от вас самозванцев и чересчур сластолюбивых ковбоев, почти не сплю из-за вас, подвергаюсь по вашей милости побоям, а в награду не слышу и слова благодарности. Признайтесь, это несправедливо.
Она не могла отрицать — все так и было. Остановив на нем усталый взгляд, она в конце концов пробормотала:
— Ну хорошо, пусть даже так, но я и не просила вас делать все это, не правда ли?
Бровь его снова приподнялась:
— Даже на ранчо у Гудов?
— Ну, разве что в этом случае, — признала она. — Знаете, меня сейчас волнует одно — если боль в голове хоть чуть-чуть не утихнет, мне останется одно — умереть. А вы сидите себе и издеваетесь надо мной, зная о моем состоянии. Вы не представляете, как мне плохо, а вам в любом случае на это наплевать.
— Почему же, представляю, — проговорил он вполне серьезно. — Когда со мной это случилось в первый раз, причиной было теннессийское виски, и я тогда целых два дня был сам не свой. Готов поклясться, что добрый год после этого я и капли в рот не брал, да и потом старался не выпивать лишнего.
— Я даже не могу голову держать прямо.
— Тогда обопритесь о мое плечо, — предложил он, — и вам не надо будет ее держать.
— И не подумаю…
В этот момент колеса наехали еще на один пенек, и Верена чуть не выпала из повозки. Ее многострадальная голова мотнулась вперед, отчего глаза пронзила острая боль, и Мэтью поспешил подхватить ее, а затем притянул к себе, подставив ей под голову плечо. Не в силах больше сопротивляться, она ухватилась за него обеими руками и прильнула к нему. Это было не очень-то благопристойно с ее стороны, но она уже не думала о приличиях. Хотела она это признать или нет, но ей было так хорошо в его объятиях.
Повозка дернулась — на сей раз оттого, что остановилась, — и мальчик что-то прокричал по-испански. Верена, вздрогнув, проснулась и, выпрямившись, огляделась вокруг. Первым, что предстало перед ее глазами, была река.
— Где мы?
— Будем сейчас переправляться через Колорадо, — ответил Мэтт. — Колумбус сразу же за рекой. Как только высадимся с парома на том берегу, пойдем и возьмем себе пару комнат. А после этого, пока вы будете отсыпаться и таким образом избавляться от остатков похмелья, я схожу за нашими вещами.
— Понятно.
— Вам лучше?
Некоторое время она сидела молча, а затем, разобравшись в своем самочувствии, ответила:
— Такое впечатление, что шея наполовину сломана, а голова по-прежнему так болит, как будто меня ударили чем-то тяжелым между глаз.
— Что, эти полтора часа сна не помогли?
Она осторожно повернула голову, и в шее у нее что-то хрустнуло.
— Даже не знаю — все еще чувствую себя такой усталой.
— Скоро организуем вам настоящую постель, вам будет спокойно и уютно, — пообещал он. — А утром вы проснетесь в полном порядке.
— Это и есть паром? — вдруг спросила она, мгновенно забыв о боли.
— Ну да. Не слишком просторный, хотите сказать?
— Да он же попросту допотопный, вот он какой.
Посудина была слишком мала, чтобы иметь право называться паромом, и управлял ею один-единственный человек, использовавший в качестве источника энергии потрепанный канат, пропущенный через лебедку и систему блоков. Подплывая к берегу, чтобы забрать новых пассажиров, все это сооружение издавало скрипящие и стонущие звуки, и продолжалось это до тех пор, пока паром не уткнулся в небольшой причал, после чего замер и затих.
— Возможно, это та самая ложка, в которой переплыл Колорадо Стивен Остин[29]. Это место, знаете ли, своего рода колыбель Техаса. Вон там, на том берегу, высадились первые три сотни поселенцев, превративших этих земли в двадцатые годы в гомстед[30], — и Мэтью показал рукой на большие дубы с той стороны реки.
— Вот как?
— Да, так.
— А вы разве бывали здесь раньше?
— Только раз, вскоре после войны, когда я искал хоть какое-то место, где не хозяйничают янки. Но Техас в этом смысле не очень-то отличался от остальных южных штатов — там, куда не добрались «мешочники»[31], не было житья от набегов индейцев. Так что я отправился в Новый Орлеан, где мало что меняется с годами. Кто только его не захватывал — и испанцы, и французы, а потом и мы, но вместо того чтобы подчиняться пришельцам, он как бы поглощал и переваривал их. И я считал, что, может быть, он проглотит и янки. Так оно в известной степени и было. Новый Орлеан, — заявил он убежденно, — всегда останется Новым Орлеаном.
— И вы что, до недавнего времени там постоянно и жили?
— В общем-то, да, более или менее. Иногда я садился на пароход и отправлялся вверх по реке до Натчеза и Виксберга, занимаясь там своим ремеслом.
— То есть играя в карты?
— А это одно и то же. Как только человек начинает чем-то зарабатывать себе на жизнь, это перестает быть игрой и превращается, как и все подобные занятия, в нечто вроде работы. Чтобы получить доступ туда, где играют по-крупному, нужно обзавестись подходящей одеждой, подходящими манерами, подходящими связями, а оказавшись там, нужно научиться чертовски хорошо считать свои карты, иначе ты быстро проиграешься в пух и прах. — Он снова посмотрел на противоположный берег реки и покачал головой: — Нет ничего хуже, чем проигравшийся профессиональный игрок, Рена. Он ведь должен делать ставки, в ином случае он не сможет играть. И каждый раз, когда он садится за стол, у него должно хватать духу, чтобы идти на риск и не бояться все дочиста проиграть, иначе он никогда не выиграет. Да, это ад, а не жизнь.
— Тогда я не понимаю, зачем кому-то нужно так жить.
— Но разве есть что-нибудь на свете, подобное выигрышу?! Ни виски, ни женщины — ничто не может вызвать у человека тех чувств, которые он испытывает, выиграв. Когда играешь в покер, ты как бы вступаешь в захватывающий поединок с теми, кто сидит с тобой за столом, и оружием служит твое искусство и твоя выдержка.
— А также везение?
— Да, и везение тоже. Но везению всегда можно немного помочь.
— То есть, насколько я понимаю, начать жульничать.
— Нет, Рена, я блефую, и мне это чертовски здорово удается.
— Если с повозкой, то в два захода, мистер, — крикнул им паромщик. — По доллару с каждого! За повозку — отдельная плата!
— По доллару с каждого из нас за переправу на этой развалине? — не веря своим ушам, спросила Верена. — Только за то, чтобы оказаться на том берегу?
— По-другому не переберетесь, — самодовольно заявил паромщик, — разве что вплавь.
— Не хватало еще этого. — И она, хоть и была потрясена непомерной стоимостью переправы, принялась развязывать шнурки на кошельке.
— Я обо всем позабочусь, — остановил ее Мэтт. — Спрячьте свои деньги — они вам еще пригодятся, чтоб заплатить за дилижанс.
— Нет, так не годится. Я еще не в таких стесненных обстоятельствах.
И все же, добавила она про себя, это настоящий грабеж. Она понимала, что по всей справедливости должна разделить все расходы поровну, включая и плату Эдуардо за его повозку. Но она просто не могла себе этого позволить.
— А знаете, — пришло ей вдруг в голову, — мне кажется, нет никакого смысла платить за то, что не понадобится нам в Колумбусе. То есть, я хочу сказать, мы можем прекрасно добраться от лодочной станции до города и пешком.
— А как же ваша голова?
— Если идти, она скорее всего меньше будет болеть, чем если ехать. По крайней мере, я смогу обходить всякие рытвины и ухабы.
— Что ж, ладно.
Мэтт спрыгнул с дощатого сиденья и достал из кармана пиджака деньги. Отделив десятидолларовую бумажку, он протянул ее изумленному пареньку:
— Вот, держи — per Eduardo.
Мальчишка молча смотрел на него, пока тот не повторил свои слова. Тогда Эдуардо взял бумажку, перевернул ее несколько раз, словно хотел удостовериться, что это не сон, а затем сунул ее между подметкой сандалии и подошвой ноги. Как только Вере-на слезла с повозки, он щелкнул кнутом над спинами своей диковинной пары мулов и, сделав широкий круг, направил повозку в обратный путь по оставленной ею колее. Громыхая и тарахтя, повозка исчезла в облаке пыли под возгласы «Пошел, Джейк! Давай, Ворон!».
— Не кажется ли вам, что это было чересчур уж щедро? — проговорила, откашливаясь, Верена. — Десять долларов — это больше, чем платят за две недели учительства.
Мэтт пожал плечами:
— Каждый должен получить свою долю в игре.
Затем, взяв Верену за локоть, он обратил ее внимание на паром:
— Кажется, нас ждут.
Подойдя к самой воде, она с сомнением глянула на посудину:
— Вы уверены, что он выдержит?
— Вы ведь сами видели, как он переплыл реку, не так ли?
Речная вода выглядела красной и мутной.
— Хотелось бы знать, здесь очень глубоко? — поинтересовалась Верена.
— Два билета, — сказал Мэтт паромщику, протягивая два серебряных доллара.
— А какая разница? — ответил паромщик на вопрос Верены. — Кажись, мы не собираемся переходить ее вброд.
Оказавшись на пароме, Верена заняла место посередине, ухватившись за опорный столбик лебедки. Паромщик тем временем принялся крутить рукоятку, натягивая таким образом канат. Не переставая скрипеть и стонать, паром нехотя отделился от берега и поплыл, оставляя за собой широкий след из невысоких красных бурунов с белой пеной сверху. Под ногами чувствовалось сильное течение, пытающееся сбить паром в сторону.
С другой стороны реки под видавшим виды причалом вода встречалась с красным, как кирпич, глинистым берегом. Во все время переправы Верена не сводила с него глаз.
— Чго делает землю такой красной? — спросила она.
— Это та же самая глина, что окрашивает реку. Между этими местами и восточной Джорджией — сплошная красная глина.
— Кажется, у нас в районе Филадельфии ничего подобного нет.
— Вероятно, вы правы. Ну а эти полосы глины идут до индейских резерваций, а потом и дальше, выше реки Канейдиан, через пустыню и всю территорию штата Нью-Мексико.
— Ну, и на этой глине что-нибудь растет?
— Да, если хватает воды. Во всяком случае, можно заниматься скотоводством.
— Интересно, возле Сан-Анджело такие же места? — пробормотала Верена.
— Сан-Анджела, — поправил ее паромщик. — Не Сан-Анджело, а Сан-Анджела.
— Но у меня есть письмо с почтовым штемпелем «Сан-Анджело», — уверенно сказала она.
— Что вы хотите — такое уж у нас правительство. Представляете, Де-Витт называет этот свой городишко Сан-Анджела в честь свояченицы, монашки по имени Анджела, а они берут и меняют это имя на мужское, потому как кто-то там подумал, что Анджела звучит неподходяще. Как будто им не все равно. Это все одно, как если б я назвал какое-то место Гусыня, а они б решили, что Гусак звучит лучше.
— А там земля красная?
— Не знаю, не бывал. Когда-то это место называлось Заречье, а потом мистер Де-Витт переименовал его, — добавил паромщик.
— Судя по тому, что я слышал, там нет ничего стоящего внимания — только несколько jacals[32] и парочка хибар.
— Насколько я знаю, шакалы здесь не водятся, — пробормотала Верена.
— А в них и не живут индейцы, — заявил он уверенно. — В основном мексиканцы и немного белых.
Она решила не продолжать этот разговор. Очевидно, он не имел в виду диких собак, живущих в Африке и Азии. А просветить его на этот счет до окончания переправы уже не оставалось времени. Увидев, что берег совсем близко, она вся подобралась, готовая ступить на землю. Паром ударился о сваи и дернулся, отчего Верену пронзила острая боль, стрельнувшая в шею, а затем в голову. На мгновение у нее появилось ужасное ощущение, что она может оскандалиться и ее вот-вот вырвет; и хотя паромщик привязывал веревку, ей казалось, что они все еще движутся.
— Ну вот, не так уж и страшно это было, — негромко проговорил Мэтью и тут же заметил, какое у нее зеленое лицо. — Быстренько перегнитесь через борт и пошире откройте рот, — посоветовал он.
— Я в порядке, — выдавила она сквозь стиснутые зубы.
Потихоньку разжав руку, стискивавшую столбик лебедки, Верена, осторожно переступая, сошла по перекинутой с парома доске на причал.
— Фу-у, — с облегчением выдохнула она, когда прошел приступ тошноты.
— Вам лучше?
— Намного, — и, переведя взгляд на красную дорогу с глубокими колеями, она решительно распрямила плечи. — Как только получу свой саквояж, приму ванну, а потом — в постель, и буду спать до тех пор, пока не проснусь сама, пусть это будет даже через сутки.
— А я-то думал, что, поселившись в гостинице, мы сначала где-нибудь поедим, а потом я сразу пойду выяснить, как там дела с нашим поездом.
Он взял ее за руку, и они пустились в путь. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их не слышал паромщик, Мэтью наклонился к Верене и тихо произнес:
— Если поезд не ушел, мы по-прежнему супруги Маккриди, если ушел — я все-таки считаю, что вам не мешало бы иметь и другое имя, кроме Верены Хауард — так, на всякий случай.
— Ничего подходящего мне сейчас в голову не приходит.
— Лиззи или Бесси ведь вам не нравятся?
— Нет.
— А как звали вашу маму?
— Мэри Вероника — и я от этих имен тоже не в восторге.
— Кэролайн?
— Звучит слишком по-южному.
— Джульетт? Уж более типичного для северянки имени не придумаешь.
— Нет.
— Как насчет Харриет? Той, которая Стоу[33]? — предложил Мэтью.
— Нет.
— Ну, на Марту вы не слишком похожи.
— Это уж точно.
— Кэтрин? Шарлотт? Энн? Маргарет? — Не услышав ответа, он вздохнул и спросил: — Ну хорошо, а как вы назовете своих детей?
Она бросила на него быстрый взгляд и сухо ответила:
— Поскольку я почти окончательно решила не выходить замуж, о таких вещах я просто не думаю.
— Куклы у вас были?
— Две — Эйми и Луиз.
— Так в чем же дело — выбирайте из них.
— Имя Луиз дала кукле мама, я не скажу, чтобы оно так уж мне нравилось. Ну а при мысли об Эйми я начинаю представлять себе какое-то маленькое, хрупкое существо.
— У меня есть сестра Мэгги, — предложил он очередное имя.
Она сделала глубокий вдох, а затем, выдохнув, сказала:
— Придумаю что-нибудь, когда будем регистрироваться в гостинице.
— Не кажется ли вам, что я должен знать первым?
— Ну а как насчет вас? За кого вы выдадите себя на сей раз? — ответила она вопросом на вопрос.
— Жду ваших предложений.
— Как вам нравится Ралф? Или Хейвуд? А может быть, Орсон?
— Хейвуд?
— Мой двоюродный дедушка — отец моего дяди Элиота.
— О, нет. Я бы предпочел что-нибудь более выразительное.
— Джордж? Хенри? Фрэнк? Джон?
— Неужели я вам кажусь похожим на какого-то Хенри? — спросил он, делая вид, что оскорблен.
— Настолько же, насколько я кажусь вам похожей на Лиззи, — ответила она с милым выражением лица.
— Ну хорошо, на кого же я, по-вашему, похож?
— В данный момент? Скорее всего на какого-нибудь Эла — заметьте, не Альберта, а Эла.
— На Эла!
— Если честно, то вы сейчас больше всего похожи на уличного драчуна. — Несмотря на жуткую головную боль, она едва удержалась от улыбки. — А вы небось думаете о себе как о Стивене?
— Ну, он был слабым королем[34].
Сначала она не поняла, о чем он, но потом быстро сообразила:
— А, вы о сопернике Матильды?
— Ну да.
— А как насчет Ричарда Львиное Сердце[35]? Возможно, он не вызывает особенного восхищения, но в те времена никто, кажется, так не думал — за исключением, может быть, Леопольда, герцога Австрийского, и сарацинов[36]. А братец Ричарда Джон[37] был, без сомнения, еще похуже.
— Ричард… — После недолгого раздумья он кивнул: — Ладно — думаю, мне это подойдет. Хотя Беренгария[38] — имя малость устаревшее, на мой вкус.
— Вы же не могли все это узнать за карточным столом? — сказала она. — Равным образом как и на ферме в Теннесси.
— Нет, конечно. В общем-то, когда я попал в Новый Орлеан, я был просто-напросто неотесанным деревенщиной, и единственным моим достоинством была неплохая внешность.
— И самомнение.
— Пожалуй. Я глазел по сторонам и видел огромные дома, шикарные экипажи на улицах, быстрых лошадей…
— И шикарных женщин, — вставила она. — Я уверена, их было великое множество.
— Да, не без этого. Так вот, я понимал, что, если я захочу когда-либо попасть в общество джентльменов, мне нужно будет выглядеть, говорить и вести себя так, будто я из их числа. Я наскреб сколько мог, вывернув все карманы, отправился в район доков и нашел себе партнеров для игры в покер. А на следующий день, взяв с собой выигранные деньги, я нанес визит портному, приобрел абонемент в платную библиотеку и начал учиться вести себя как джентльмен. — Он прервал свой рассказ, взглянул на Верену с высоты своего роста и произнес: — У меня могут быть какие угодно недостатки, но я никогда не отступаюсь от поставленной цели. Через два года после того как речной пароход доставил меня в Новый Орлеан, я уже танцевал с первой светской красавицей на балу в одном из тех огромных домов.
— И вы вели такой образ жизни за счет игры в карты, — предположила она.
— В общем-то, да.
— Я вам не верю. Если бы вам так везло, вы бы не шли сейчас по дороге к захолустному техасскому городку.
— Что я могу сказать — видно, Госпожа Удача решила взять временный отпуск. Но мы слегка отвлеклись, как вы сами видите. Итак, мы с вами — Ричард и Элинор, ну а фамилия у нас какая?
— Вы говорите, Элинор?
— Ну да — в честь Элеоноры Аквитанской[39]. Она была сильная женщина, Рена, и вы этого не можете отрицать.
— Да, но…
— Как вам нравится фамилия Геррик?
— Тот, кто написал «Коринна стремит свой бег на майские луга»?
— Как видно, вы преподавали английский?
— Историю тоже — впрочем, как и почти все остальное. Это была школа-восьмилетка — всего одна комната и девятнадцать учеников от шести и до двадцати лет.
— Двадцати?
— Да, двадцати. Этот парень бросил школу в двенадцать, но после того как я была представлена на общем городском собрании, он сразу же объявил о своем намерении продолжать образование. К сожалению, он хотел скорее давать, чем брать уроки.