Страница:
— Ну а что ты скажешь Гибу?
— То же самое, что и ты говоришь — в этом поезде нет никакой девицы по фамилии Хауард, и точка. Черт подери, если не считать той доходяги и другой, у которой целый выводок ребятни, то в поезде нет больше ни одной женщины от пятнадцати до сорока лет.
— Знаешь, пусть себе Гиб говорит что хочет, а я больше не собираюсь ходить и приставать ко всем с расспросами. Он мог бы и сам делать хоть какую-то черновую работу.
— Если откажешься, он тебя выведет из игры, и ты потеряешь свою долю — как пить дать потеряешь.
— Понимаешь, не по нутру мне охотиться за женщиной, чтобы потом ее убить. А я знаю, что дело этим кончится, вот увидишь. Когда она ему больше не будет нужна, он ее живой все равно не отпустит. Он поступит с ней точно так, как с тем чертовым законником, и кости ее смогут отыскать одни только койоты.
Того, что Верена успела услышать, было более чем достаточно, и, в ужасе от одной только мысли, что они могут ее увидеть, она на четвереньках поползла к своей комнате. На ноги она осмелилась встать, лишь только когда нащупала дверную ручку, после чего молнией вскочила в комнату.
— Что-то вы быстро по мне соскучились, — насмешливо проговорил Маккриди.
— Не произносите ни слова — слышите, ни единого слова, — прошептала она и, держась за ручку, прислонила голову к двери и стала прислушиваться. Но из коридора больше не доносилось ни звука. Решив в конце концов, что они пошли в другую сторону, она позволила себе немного расслабиться.
Она была бледна и явно потрясена. Подойдя к ней сзади, Мэтью с любопытством спросил:
— А в чем, собственно, дело?
Судорожно вздохнув, она пробормотала:
— Там были двое — они за мной охотятся.
— Вы их смогли разглядеть?
— Конечно, нет. Если бы смогла, то меня, я думаю, сейчас бы здесь не было.
— Небось опять эти ваши братья?
— Перестаньте без конца повторять одно и то же, — сердито ответила она. — У меня нет никаких братьев.
— Ладно, пусть будет так. Но, по крайней мере, те ли это, которых мы видели на станции, где обедали?
— Я не видела их на той станции, — напомнила она ему, — но, должно быть, это они. Во всяком случае, судя по тому, что мне довелось услышать, один из них сказал шерифу, что я его сестра.
— А они случайно не сказали, зачем им понадобилось выдавать вас за свою сестру?
— Вижу, вы мне не верите.
— Почему же, верю. Непонятно по какой причине двое молодчиков, называющих себя вашими родственниками, рыщут по всему восточному Техасу с единственной целью разыскать вас. Очень правдоподобная история, как мне кажется, особенно если учесть, что вы на ней так настаиваете.
— Я в голову не возьму, кому и зачем на этом свете я могла бы понадобиться, — упрямо заявила она.
— Зачем? Ну, учитывая вашу внешность, это вполне очевидно, — пробормотал он, вытаскивая револьвер из кобуры. — Хотя, если бы они узнали вас поближе, то еще хорошенько подумали бы.
Прижимая к себе револьвер, он легонько отстранил Верену в сторону и локтем приоткрыл дверь. Она, затаив дыхание, следила за каждым его движением, а он резким ударом ноги распахнул дверь пошире и, держа револьвер наготове, выпрыгнул в узкий коридор. Но он был пуст. Верена последовала за Маккриди.
— Где они были?
— Дальше по коридору, сразу за углом.
— Похоже на то, что их там уже нет, — сказал он, опуская «кольт». — Наверное, вы хотели бы, чтобы я их нашел и взглянул на них — я правильно понимаю?
— Куда вы пойдете в таком виде?
— Вы ведь не дали мне времени хотя бы натянуть штаны. Но на тот случай, если вы не успели заметить, спешу сообщить вам, что я прикрыт.
На нем была полузастегнутая рубашка, достаточно длинная, чтобы прикрывать бедра, но оставлявшая ноги голыми. Казалось, он должен был бы выглядеть нелепо, но это было не так. Слишком он был для этого высок, слишком широкоплеч, слишком угрожающе мужествен и хорош собой. Глядя в эти темные, почти черные глаза, она почувствовала, что чуть ли не лишается дара речи.
— Так или иначе мне нужно побриться и закончить свой туалет, — продолжал он как ни в чем не бывало, — но, пока вы завяжете шнурки и приведете волосы в порядок, я буду готов к прогулке. Может быть, погуляв, посмотрев, чем там занят народ, и послушав, о чем идет разговор, мы сможем с вами выяснить, какие намерения у наших симпатичных друзей. Во всяком случае, мне хотелось бы бросить на них еще один взгляд.
— Я бы предпочла не встречаться с ними — это слишком рискованно.
— Почему?
— Меня не так легко напугать, мистер Маккриди, но мне кажется, что некто по имени Гиб хочет меня убить.
У него поднялись брови, а она, кивнув головой, продолжала:
— Вот точные слова, которые мне удалось услышать: «Когда она ему больше не понадобится, он ее живой все равно не отпустит».
— Вы слишком начитались дешевых романов, милая моя, — заявил он небрежно.
— Вы будете меня слушать или нет?! — яростно воскликнула она. — Он также сказал, что мои кости смогут отыскать одни лишь койоты, как и в случае с каким-то адвокатом. Все это я слышала своими собственными ушами.
Он внимательно на нее посмотрел; глаза его сузились — он не мог решить, верить ли ей, или не верить. Но ее страх был, вне всяких сомнений, неподдельным. Наконец, глубоко вздохнув, он принял решение:
— Ну хорошо, пусть будет так. Но сперва вам придется расколоться.
— Расколоться?
— Ну да — сказать мне, чего они от вас хотят.
— Но я не имею ни малейшего понятия! Даже самого отдаленного, мистер Маккриди, — клянусь! Я вообще в этих краях никого не знаю. И уверяю вас, в моей жизни не было абсолютно ничего такого, что могло бы кого-нибудь хоть чем-то заинтересовать. До этой поездки я даже не бывала за пределами Филадельфии, если не считать того злосчастного семестра, когда я учительствовала в западной Пенсильвании. Нет, я уверена, они принимают меня за кого-то другого — этим все и объясняется. Иначе просто не может быть.
— Тот человек в поезде правильно говорил, что Верена — не очень распространенное имя, — напомнил он ей, — а сочетание с фамилией Хауард полностью исключает вероятность ошибки.
— И все-таки о том, что я направляюсь в Сан-Анджело, не знает ни одна душа на свете, кроме мистера Хеймера, ну и, разумеется, вас.
— Тем не менее, как вы сами видите, об этом знает кое-кто еще.
— Если даже и так, я не могу себе представить, кого это может интересовать. Нет, надо об этом сообщить шерифу Гуду, — решила она.
— Я бы на вашем месте не стал этого делать.
— Но почему?
— Прежде всего потому, что вам и сообщать-то ему толком нечего. Вы сами признаете, что во всей этой истории не видите ни малейшего смысла.
— А что, в таком случае, вы делали бы на моем месте? — спросила она язвительно. — Спокойно бы ждали, пока вас прикончат в постели?
Он не сразу ответил, а когда наконец заговорил, его слова удивили ее:
— Дайте мне все-таки завершить одевание и бритье, а потом мы с вами совершим прогулку на свежем воздухе. Если нам повезет, мы постараемся хорошенько рассмотреть наших приятелей, надеюсь, они не будут подозревать об этом. И учтите, пока что у вас перед ними есть несомненные преимущества.
— Например?
— Во-первых, они не знают, как вы выглядите, а во-вторых, они ищут Верену Хауард, а не Элизабет Маккриди. Кроме того, у вас есть я — по крайней мере, до Колумбуса.
Почему-то последнее обстоятельство не показалось ей таким уж большим преимуществом.
Беглый осмотр дома и прилегающей к нему территории ранчо не дал никаких результатов: таинственные преследователи Верены бесследно исчезли. И тогда Мэтт с Вереной присоединились к остальным пассажирам, чтобы под темнеющим небом поужинать бутербродами с холодной говядиной, домашними соленьями и сушеными абрикосами; все это запивалось довольно крепким, хорошо выдержанным сидром из собственных запасов шерифа. Разомлевшая от сытной еды и обильного питья публика собралась затем под старым дубом послушать старого музыканта, лихо наигрывающего на скрипке быстрые шотландские рилы[14], и посмотреть, как фермерские работницы танцуют с подвыпившими, но не утратившими прыти ковбоями.
Верена сидела на земле, охватив руками колени, с закрытыми глазами, и с тоской думала о доме, от которого была так далеко. Ей казалось, будто он где-то совсем в другом мире. И то, что это было узкое, безликое строение, втиснутое между двумя точно такими же домами, не имело сейчас никакого значения. Пусть ее дом ничем не примечателен, может быть, даже не очень красив, но он для нее родной, и в нем она чувствовала себя в безопасности. Не то что в Техасе.
И ее мысли невольно — в который уже раз — возвращались к странному разговору, случайно подслушанному в коридоре. Зачем, спрашивается, совершенно незнакомым людям понадобилось ее разыскивать и почему какой-то человек по имени Гиб желает ей зла? Она ведь даже никого не знает в Техасе, за исключением Мэтью Маккриди, да и его вряд ли можно отнести к знакомым. К тому же у нее нет ничего такого, что могло бы кому-нибудь столь уж сильно понадобиться. Все, чем она владеет, едва ли стоит больше полусотни долларов. Впрочем, нужно еще учесть ферму отца, но и та, если судить по тону письма мистера Хеймера, почти ничего не стоит. Он, в общем-то, даже не советовал ей ехать так далеко для оформления прав на собственность, берясь продать ферму от ее имени, если она его на это уполномочит. С учетом налогов, затрат на оформление прав по завещанию, а также расходов на объявления о продаже ей останется каких-нибудь две-три сотни долларов, а может быть, и того меньше.
Насколько она знала своего отца, такому положению дел вряд ли стоило удивляться. За сорок шесть лет своей жизни он умудрился разбазарить все, что имел, утратив семью, профессию, доброе имя. Этот человек, обладавший такой красивой внешностью и всегда питавший слабость к женскому полу, был в конце концов убит, и ни одна живая душа его не оплакивала, в том числе и она, его дочь. Уж кто угодно, но только не она!
И вот теперь, в довершение всего, она сталкивается с новым испытанием. С чем-то очень странным и внушающим ужас. Она была бы уже рада все бросить и возвратиться домой, но если эти люди в поисках ее готовы прочесывать буквально каждую железнодорожную станцию, то что им помешает отправиться искать ее в Филадельфию? Правда, в Филадельфии легче спрятаться. А здесь она выделяется среди других, как пресловутая белая ворона. И здесь она совершенно одна…
Рядом с ней, прислонившись к пню, сидел Мэтью Маккриди и, попивая сидр, смотрел на танцующих. Теплый ночной ветерок растрепал его волосы, но он этого не замечал; в мыслях он был далеко отсюда — в декадентски элегантном Новом Орлеане. Ему виделись толстые ковры, игорные столы, покрытые зеленым сукном, завсегдатаи, делающие крупные ставки под сверкающими тысячами огней люстрами, изысканные салоны, в которых царили светлокожие мулатки, окруженные, словно принцессы придворными, свитой богатых, готовых сорить деньгами обожателей, величественные, из красного кирпича, особняки, огражденные заборами с коваными чугунными решетками и всегда запертыми в вычурных узорах воротами. Атмосфера этого мира легко опьянила мальчишку из Теннесси, наделенного привлекательной внешностью, отличной памятью и талантом удачливого игрока. И ему поразительно везло до той самой ночи, когда он убил Филиппа Жиру. А теперь вот его разыскивает полиция, и он вынужден скрываться.
Будь он не таким легкомысленным, он бы не отступил от своего первоначального плана и направился бы прямо в Хелену. Но вместо этого он позволил себе отвлечься на маленькое любовное приключение с бесподобной Вереной Хауард. Что касается приключения, то он его получил даже в большей мере, чем нужно, но вся ирония заключается в том, что любовным его никак не назовешь. Другое же его намерение — попытаться с помощью Верены замести следы — тоже оказалось не очень удачным. Он думал, что в роли сопровождающего жену супруга будет привлекать меньше внимания, а оказалось, что он связался с девушкой, имеющей каких-то таинственных и очень опасных врагов. Ему еще чертовски повезет, если она не обратится к Гуду за помощью. А она не из тех, кто станет лгать шерифу; так что после того как она расскажет Гуду все, что с ней приключилось, им обоим придется отвечать на несколько не очень приятных вопросов. И как бы правдоподобно он ни строил свои ответы, все равно он вызовет у шерифа подозрения.
Что ж, самое время выходить из игры и уносить ноги, решительно подумал он. Конечно, это не по-джентльменски, но он ведь и не джентльмен. Если ему удастся без всяких дальнейших неприятностей доставить Верену из Орлиного Озера в Колумбус, то там он с ней и распрощается. А после этого, если она даже и пойдет к какому-нибудь стражу закона, его, Мэтью, уже и след простынет. Для большей надежности он даст ей понять, что дальше направляется в Остин, но, посадив ее в дилижанс, идущий в Сан-Антонио, он сразу же купит себе лошадь и двинет, уже в одиночестве, прямо в Хелену.
В таком месте, как Хелена, где почти каждый или прячется от закона, или бежит от сомнительного прошлого, ему никто не будет задавать ненужных вопросов. Насколько он слышал, любопытные в этом городе долго не живут, и, когда такой человек вдруг отправляется на тот свет, никто ничего об этом не знает. Даже в смерти там сохраняется анонимность, и он слышал, что на городском кладбище Хелены покоится немало сорвиголов, похороненных под чужими именами или под всяческими, порой весьма живописными, кличками. Хотя он там не бывал и этого не видел, у него не было сомнений в правдивости подобных историй.
Итак, решено — туда он и отправится, но это вовсе не означает, что он там собирается задерживаться. Нет, в таком месте ищут лишь временного прибежища. Там он снова сменит имя, изменит внешность, отрастив бороду, и затаится на достаточно долгое время, чтобы о нем успели забыть. Да, это город, где нет ни законов, ни порядка, куда может приехать кто угодно, где прачки, по слухам, освоили и другую, менее респектабельную профессию, где мужчины в грязных фланелевых рубахах и пестрых платках на шее предаются самым разнообразным грехам. Чтобы не выделяться среди других, ему придется отказаться от ежедневных ванн и от красивой, модной одежды; он позволит себе сохранить только свой нож, армейский «кольт» и шелковое нижнее белье — и то лишь потому, что его не видно под одеждой.
В том, что ему приходится ехать в Хелену, он усматривал какую-то злую иронию. Прожив детские годы в Теннесси, он, грязный фермерский мальчишка, оставил дом еще в шестнадцать лет, чтобы искать лучшей, более легкой жизни. Понадобились годы, прежде чем он приобрел лоск и стиль, открывшие ему доступ в наиболее фешенебельные игорные заведения Нового Орлеана, где делали самые высокие ставки. Нет, ему не хотелось вновь оказаться в грязных, убогих салунах, пропитанных запахами опилок, дешевого табака, еще более дешевого виски и пота. И ему не хотелось отращивать бороду.
От малоотрадных перспектив, ожидающих его в будущем, мысли Мэтью перенеслись к Верене. С одной стороны, она ведет себя как чопорная классная дама, за которую она, собственно, себя и выдает. Но, с другой — она не выглядит такой уж простой штучкой и явно что-то скрывает. Речь идет о чем-то гораздо более ценном, чем никому не нужная ферма, на которую она приехала оформлять права. И в то же время она беспокоится из-за каждого потраченного цента и настаивает, чтобы он заплатил ей за испорченное платье, как будто она не в состоянии купить себе новое. При этом выясняется, что кто-то — а их по меньшей мере двое — очень хотел бы заполучить нечто такое, обладательницей чего она является (если, конечно, это так). И их интерес к ней вовсе не связан с ее красивой внешностью — за это он может ручаться. Стало быть, она или невинная жертва какого-то невероятного совпадения, или же чертовски искусная обманщица.
Он вынужден был признать, что его это здорово заинтриговало. Если она и в самом деле лжет, то он имеет дело с умелой актрисой, которая вполне могла бы зарабатывать на жизнь, выступая на профессиональной сцене. История, рассказанная Вере-ной о ее учительстве в пенсильванской глуши и связанных с этим разочарованиях, звучала чертовски убедительно. Хотелось бы знать, какими такими ценностями она владеет, ради которых неизвестно откуда взявшиеся незнакомцы готовы ее убить? У него даже промелькнула мысль — а не сбежавшая ли она богатая наследница? Но он тут же отверг вероятность этого. Она явно не из тех, кто привык к большим деньгам. Уж в этом он разбирается — ему самому пришлось затратить столько сил, чтобы производить впечатление человека, для которого деньги — ничто.
Но это не так уж и важно. Он все равно не может себе позволить продолжать с ней знакомство. Ему хватит и своих неприятностей, а между тем, чтобы попасть в петлю, достаточно всего лишь одной ошибки. Если его здесь схватят, Александр Жиру пойдет на все, вплоть до запугивания или подкупа нужных людей, чтобы добиться его повешения. Ну а для тех, кто не знает, какой властью обладает старик, одного того факта, что Мэтью Морган бежал, будет достаточно, чтобы считать его виновным. Так что ему ничего не остается, как двигаться дальше, в Хелену, в этот город беглецов, и скрываться там.
— Что-то вы не очень разговорчивы, — нарушила молчание Верена.
— Что?
— Я говорю, за десять минут вы не произнесли ни слова.
— Верно, но то же самое можно сказать и о вас, — ответил он, прерывая свои размышления.
— Вот как?
— Ну да. Я даже подумал, что, с тех пор как мы встретились, вы впервые по-настоящему оставили меня в покое.
— Но ведь не я навязывалась вам в знакомые, — напомнила она ему, поджав губы.
В этот момент он краем глаза заметил, что на нее как-то уж очень пристально посматривает какой-то незнакомец. Возможно, это всего лишь кто-нибудь из наемных рабочих, но он не хотел полагаться на волю случая. Ухватившись за низко свисавшую ветку, он встал на ноги и, склонившись к Верене, тихо спросил:
— Вы, конечно, этого парня тоже не знаете?
— Какого еще парня?
— Нет, пока туда не смотрите. Я сейчас стану так, чтобы он оказался за моей спиной, и тогда можете глянуть на него через мое плечо.
Он взял ее за руку и помог встать:
— Вы танцуете?
— Не очень хорошо, а что?
— А то, что мы сейчас будем с вами танцевать.
— Еще чего не хватало! Нет, я не буду — я просто не могу, да еще перед всей этой публикой. Кроме вальса, я ничего не умею танцевать, но и тот лишь чуть-чуть, поверьте мне. Я ведь даже…
— Тсс!
— Если вы думаете, что он меня ищет… — с отчаянием в голосе произнесла она, но он не дал ей договорить.
— Вам когда-нибудь приходилось слышать, что можно спрятаться у всех на виду? — прошептал он, близко наклонив к ней голову. — Вот сейчас, например, вы просто будете танцевать в свое удовольствие под скрипку с мужем, вот и все.
Она отпрянула от него, и он стал ее урезонивать:
— Поймите, если вы броситесь бежать, словно перепуганный кролик, вы себя выдадите с головой.
— Чем же это?
— Прошу вас, верьте мне. — И он обнял ее за талию. — Изобразите на лице улыбку, положите руку мне на плечо и следуйте за мной.
Но она стояла как вкопанная, и он продолжал:
— Если вы раз-другой взглянете на меня с обожанием, это тоже делу не помешает. Главное для вас сейчас — играть свою роль так, чтобы ни у кого не возникало подозрений.
— Но я не актриса, мистер Маккриди, — возразила она.
— Не знаю, не знаю: у вас чертовски здорово получилось с обмороком. И, между прочим, я — Мак, на тот случай, если вы уже забыли.
— Мэтью, — уточнила она и, мило улыбнувшись, добавила: — И учтите — если бы я не оказалась в таком безвыходном положении, я бы держалась от вас как можно дальше — говорю это на тот случай, если в голову вам взбредут разные игривые мысли.
— Разве так разговаривают с любимыми? — пожурил он ее, выходя с ней на свободное от танцующих место.
Сжав ее руку своей левой рукой, правую он положил ей на спину и привлек так близко к себе, что она почувствовала на лице его дыхание.
— Воспринимайте все это, как свадебное путешествие, и делайте вид, будто, кроме нас с вами, на этом свете никого больше не существует.
— У меня такое чувство, будто я оказалась в преисподней, — пробормотала она. — К тому же я понятия не имею, что за танец он играет; знаю только, это не вальс.
— А какая вам разница? Делайте все в точности, как я, только наоборот: я делаю шаг вперед, а вы — назад, и так далее.
— То есть, когда вы идете влево, я должна идти вправо?
— Скажите мне одну вещь, — проронил он, поворачивая ее в такт музыке, — вы такая норовистая от рождения или вырабатывали в себе это качество всю жизнь?
— Неужели вы действительно думаете, что я все время буду вам улыбаться? — язвительно спросила она в ответ и, чувствуя, как он прижимает ее к себе все сильнее, так что ее щека чуть ли не касается его щеки, возмущенно воскликнула: — Что это, интересно, вы делаете?
— Танцую, хотя с вами это не так-то просто.
— Я ведь вас предупреждала об этом.
— Ну хорошо. Раз вы ничего, кроме вальса, не танцуете, значит, будем танцевать вальс.
Он убрал со спины Верены руку и другой рукой повлек ее за собой к скрипачу. Затем он извлек из кармана сияющий новенький доллар и швырнул его музыканту. Тот ловко поймал монету и широко улыбнулся.
— Самый медленный вальс из твоего репертуара, — сказал ему Мэтт, — для самой хорошенькой женщины по эту сторону Атлантического океана — моей супруги.
— Да, сэр, конечно, сэр!
— Но вы дали ему целый доллар! — ужаснулась она.
— И к тому же самой бережливой хозяйки, — добавил Мэтт с невозмутимым видом. — Готова, дорогая?
Прежде чем она успела от него отстраниться, он прижался щекой к ее щеке и прошептал ей на ухо:
— Старайтесь не смотреть на меня с таким видом, будто я собираюсь вас задушить, ладно?
На этот раз, когда он вывел ее на площадку для танцев, все расступились и оставили их на ней одних. Его рука обвила ее стан, и толпа поощрительно загудела. Она почувствовала, как кровь прилила к голове и всю ее бросило в жар. От смущения она спрятала голову у него на груди и теснее прижалась к нему.
— Ну вот, так бы и давно, — негромко проговорил он.
Звучала медленная музыка, рука Мэтью Маккриди надежно поддерживала Верену, но она чувствовала себя неловко, и ей не удавалось придать своим движениям нужную плавность. Все ее тело было каким-то напряженным, словно деревянным, и это чувство неловкости еще более усилилось, когда он заговорил снова:
— Думаю, вы бы не блистали в бальных залах Нового Орлеана.
— А я никогда и не стремилась к этому.
— Может быть, если вы станете напевать про себя мелодию, вам легче будет двигаться в такт музыке, — с надеждой предложил он.
— Я полностью лишена музыкального слуха, — проговорила она сквозь стиснутые зубы.
— Такого не бывает — у всех есть хоть немного слуха.
— А у меня ни малейшего. Когда меня пытались обучить игре на фортепиано, преподаватель даже не стал брать у мамы денег, объяснив это тем, что добиться от меня способности чувствовать ритм музыки или слышать разницу между нотами — дело безнадежное.
— Так вы и петь не умеете? А я считал, что для настоящей леди это необходимое достоинство.
— Когда я пою, узнать мелодию невозможно… А теперь прошу вас — поскольку мы с вами установили, что я не могу ни петь, ни танцевать, может, пойдем и присядем?
— Исключено — по крайней мере, пока не оттанцуем мой доллар.
— Но вы же ставите нас в глупое положение; надеюсь, вы понимаете это?
— Извините, но именно вы сказали мне, что можете танцевать вальс, — напомнил он ей.
— Вы меня плохо слушали, — резко возразила она. — Я говорила, что танцую его, но не очень хорошо.
— Знаете, мне начинает казаться, что все в вас сплошное притворство и фальшь.
— Вы это говорите из-за того, что я не умею танцевать? Ничего более нелепого я в жизни не слышала.
— Нет, из-за того, что все сказанное вами оказывается в конце концов неправдой. Я теперь даже не уверен, что вы Верена Хауард.
— Ну, знаете, это уже слишком! Кроме того, абсолютно все, что я вам говорила, — это чистейшая правда, хотите — верьте, хотите — нет. А вот вы — вы о себе такого сказать не можете, Мэтью Маккриди!
— Улыбайтесь, Рена.
— Почему?
— Он по-прежнему на вас смотрит.
— И это должно меня волновать? Хватит, я и так уже выгляжу в их глазах неуклюжей дурочкой.
— Вы его знаете?
— Кого именно?
— Того, что курит сигару — вон там, возле дерева.
Маккриди повел ее по более широкому кругу, и она, изобразив на лице самую ослепительную улыбку, на какую была способна, осмелилась взглянуть в указанном ей направлении.
— В первый раз его вижу, — твердо заявила она.
— Может быть, он просто ослеплен вашей красотой?
— Скорее он думает, что я выставила себя на посмешище, — холодно ответила она.
— Только не прекращайте улыбаться.
— У меня уже челюсти свело от этой постоянной улыбки.
И вдруг, словно по милости божьей, музыка перестала играть — то ли скрипач решил, что двух туров вальса вполне достаточно, то ли просто сжалился над Вереной. В довершение всех ее унижений Мэтью Маккриди, закружив ее в последний раз, подхватил ее, заключил в объятия и запечатлел на устах эффектный поцелуй. Боясь, что сопротивление сделает ситуацию еще более нелепой, она не стала ему мешать, ограничившись произнесенными вполголоса словами:
— То же самое, что и ты говоришь — в этом поезде нет никакой девицы по фамилии Хауард, и точка. Черт подери, если не считать той доходяги и другой, у которой целый выводок ребятни, то в поезде нет больше ни одной женщины от пятнадцати до сорока лет.
— Знаешь, пусть себе Гиб говорит что хочет, а я больше не собираюсь ходить и приставать ко всем с расспросами. Он мог бы и сам делать хоть какую-то черновую работу.
— Если откажешься, он тебя выведет из игры, и ты потеряешь свою долю — как пить дать потеряешь.
— Понимаешь, не по нутру мне охотиться за женщиной, чтобы потом ее убить. А я знаю, что дело этим кончится, вот увидишь. Когда она ему больше не будет нужна, он ее живой все равно не отпустит. Он поступит с ней точно так, как с тем чертовым законником, и кости ее смогут отыскать одни только койоты.
Того, что Верена успела услышать, было более чем достаточно, и, в ужасе от одной только мысли, что они могут ее увидеть, она на четвереньках поползла к своей комнате. На ноги она осмелилась встать, лишь только когда нащупала дверную ручку, после чего молнией вскочила в комнату.
— Что-то вы быстро по мне соскучились, — насмешливо проговорил Маккриди.
— Не произносите ни слова — слышите, ни единого слова, — прошептала она и, держась за ручку, прислонила голову к двери и стала прислушиваться. Но из коридора больше не доносилось ни звука. Решив в конце концов, что они пошли в другую сторону, она позволила себе немного расслабиться.
Она была бледна и явно потрясена. Подойдя к ней сзади, Мэтью с любопытством спросил:
— А в чем, собственно, дело?
Судорожно вздохнув, она пробормотала:
— Там были двое — они за мной охотятся.
— Вы их смогли разглядеть?
— Конечно, нет. Если бы смогла, то меня, я думаю, сейчас бы здесь не было.
— Небось опять эти ваши братья?
— Перестаньте без конца повторять одно и то же, — сердито ответила она. — У меня нет никаких братьев.
— Ладно, пусть будет так. Но, по крайней мере, те ли это, которых мы видели на станции, где обедали?
— Я не видела их на той станции, — напомнила она ему, — но, должно быть, это они. Во всяком случае, судя по тому, что мне довелось услышать, один из них сказал шерифу, что я его сестра.
— А они случайно не сказали, зачем им понадобилось выдавать вас за свою сестру?
— Вижу, вы мне не верите.
— Почему же, верю. Непонятно по какой причине двое молодчиков, называющих себя вашими родственниками, рыщут по всему восточному Техасу с единственной целью разыскать вас. Очень правдоподобная история, как мне кажется, особенно если учесть, что вы на ней так настаиваете.
— Я в голову не возьму, кому и зачем на этом свете я могла бы понадобиться, — упрямо заявила она.
— Зачем? Ну, учитывая вашу внешность, это вполне очевидно, — пробормотал он, вытаскивая револьвер из кобуры. — Хотя, если бы они узнали вас поближе, то еще хорошенько подумали бы.
Прижимая к себе револьвер, он легонько отстранил Верену в сторону и локтем приоткрыл дверь. Она, затаив дыхание, следила за каждым его движением, а он резким ударом ноги распахнул дверь пошире и, держа револьвер наготове, выпрыгнул в узкий коридор. Но он был пуст. Верена последовала за Маккриди.
— Где они были?
— Дальше по коридору, сразу за углом.
— Похоже на то, что их там уже нет, — сказал он, опуская «кольт». — Наверное, вы хотели бы, чтобы я их нашел и взглянул на них — я правильно понимаю?
— Куда вы пойдете в таком виде?
— Вы ведь не дали мне времени хотя бы натянуть штаны. Но на тот случай, если вы не успели заметить, спешу сообщить вам, что я прикрыт.
На нем была полузастегнутая рубашка, достаточно длинная, чтобы прикрывать бедра, но оставлявшая ноги голыми. Казалось, он должен был бы выглядеть нелепо, но это было не так. Слишком он был для этого высок, слишком широкоплеч, слишком угрожающе мужествен и хорош собой. Глядя в эти темные, почти черные глаза, она почувствовала, что чуть ли не лишается дара речи.
— Так или иначе мне нужно побриться и закончить свой туалет, — продолжал он как ни в чем не бывало, — но, пока вы завяжете шнурки и приведете волосы в порядок, я буду готов к прогулке. Может быть, погуляв, посмотрев, чем там занят народ, и послушав, о чем идет разговор, мы сможем с вами выяснить, какие намерения у наших симпатичных друзей. Во всяком случае, мне хотелось бы бросить на них еще один взгляд.
— Я бы предпочла не встречаться с ними — это слишком рискованно.
— Почему?
— Меня не так легко напугать, мистер Маккриди, но мне кажется, что некто по имени Гиб хочет меня убить.
У него поднялись брови, а она, кивнув головой, продолжала:
— Вот точные слова, которые мне удалось услышать: «Когда она ему больше не понадобится, он ее живой все равно не отпустит».
— Вы слишком начитались дешевых романов, милая моя, — заявил он небрежно.
— Вы будете меня слушать или нет?! — яростно воскликнула она. — Он также сказал, что мои кости смогут отыскать одни лишь койоты, как и в случае с каким-то адвокатом. Все это я слышала своими собственными ушами.
Он внимательно на нее посмотрел; глаза его сузились — он не мог решить, верить ли ей, или не верить. Но ее страх был, вне всяких сомнений, неподдельным. Наконец, глубоко вздохнув, он принял решение:
— Ну хорошо, пусть будет так. Но сперва вам придется расколоться.
— Расколоться?
— Ну да — сказать мне, чего они от вас хотят.
— Но я не имею ни малейшего понятия! Даже самого отдаленного, мистер Маккриди, — клянусь! Я вообще в этих краях никого не знаю. И уверяю вас, в моей жизни не было абсолютно ничего такого, что могло бы кого-нибудь хоть чем-то заинтересовать. До этой поездки я даже не бывала за пределами Филадельфии, если не считать того злосчастного семестра, когда я учительствовала в западной Пенсильвании. Нет, я уверена, они принимают меня за кого-то другого — этим все и объясняется. Иначе просто не может быть.
— Тот человек в поезде правильно говорил, что Верена — не очень распространенное имя, — напомнил он ей, — а сочетание с фамилией Хауард полностью исключает вероятность ошибки.
— И все-таки о том, что я направляюсь в Сан-Анджело, не знает ни одна душа на свете, кроме мистера Хеймера, ну и, разумеется, вас.
— Тем не менее, как вы сами видите, об этом знает кое-кто еще.
— Если даже и так, я не могу себе представить, кого это может интересовать. Нет, надо об этом сообщить шерифу Гуду, — решила она.
— Я бы на вашем месте не стал этого делать.
— Но почему?
— Прежде всего потому, что вам и сообщать-то ему толком нечего. Вы сами признаете, что во всей этой истории не видите ни малейшего смысла.
— А что, в таком случае, вы делали бы на моем месте? — спросила она язвительно. — Спокойно бы ждали, пока вас прикончат в постели?
Он не сразу ответил, а когда наконец заговорил, его слова удивили ее:
— Дайте мне все-таки завершить одевание и бритье, а потом мы с вами совершим прогулку на свежем воздухе. Если нам повезет, мы постараемся хорошенько рассмотреть наших приятелей, надеюсь, они не будут подозревать об этом. И учтите, пока что у вас перед ними есть несомненные преимущества.
— Например?
— Во-первых, они не знают, как вы выглядите, а во-вторых, они ищут Верену Хауард, а не Элизабет Маккриди. Кроме того, у вас есть я — по крайней мере, до Колумбуса.
Почему-то последнее обстоятельство не показалось ей таким уж большим преимуществом.
Беглый осмотр дома и прилегающей к нему территории ранчо не дал никаких результатов: таинственные преследователи Верены бесследно исчезли. И тогда Мэтт с Вереной присоединились к остальным пассажирам, чтобы под темнеющим небом поужинать бутербродами с холодной говядиной, домашними соленьями и сушеными абрикосами; все это запивалось довольно крепким, хорошо выдержанным сидром из собственных запасов шерифа. Разомлевшая от сытной еды и обильного питья публика собралась затем под старым дубом послушать старого музыканта, лихо наигрывающего на скрипке быстрые шотландские рилы[14], и посмотреть, как фермерские работницы танцуют с подвыпившими, но не утратившими прыти ковбоями.
Верена сидела на земле, охватив руками колени, с закрытыми глазами, и с тоской думала о доме, от которого была так далеко. Ей казалось, будто он где-то совсем в другом мире. И то, что это было узкое, безликое строение, втиснутое между двумя точно такими же домами, не имело сейчас никакого значения. Пусть ее дом ничем не примечателен, может быть, даже не очень красив, но он для нее родной, и в нем она чувствовала себя в безопасности. Не то что в Техасе.
И ее мысли невольно — в который уже раз — возвращались к странному разговору, случайно подслушанному в коридоре. Зачем, спрашивается, совершенно незнакомым людям понадобилось ее разыскивать и почему какой-то человек по имени Гиб желает ей зла? Она ведь даже никого не знает в Техасе, за исключением Мэтью Маккриди, да и его вряд ли можно отнести к знакомым. К тому же у нее нет ничего такого, что могло бы кому-нибудь столь уж сильно понадобиться. Все, чем она владеет, едва ли стоит больше полусотни долларов. Впрочем, нужно еще учесть ферму отца, но и та, если судить по тону письма мистера Хеймера, почти ничего не стоит. Он, в общем-то, даже не советовал ей ехать так далеко для оформления прав на собственность, берясь продать ферму от ее имени, если она его на это уполномочит. С учетом налогов, затрат на оформление прав по завещанию, а также расходов на объявления о продаже ей останется каких-нибудь две-три сотни долларов, а может быть, и того меньше.
Насколько она знала своего отца, такому положению дел вряд ли стоило удивляться. За сорок шесть лет своей жизни он умудрился разбазарить все, что имел, утратив семью, профессию, доброе имя. Этот человек, обладавший такой красивой внешностью и всегда питавший слабость к женскому полу, был в конце концов убит, и ни одна живая душа его не оплакивала, в том числе и она, его дочь. Уж кто угодно, но только не она!
И вот теперь, в довершение всего, она сталкивается с новым испытанием. С чем-то очень странным и внушающим ужас. Она была бы уже рада все бросить и возвратиться домой, но если эти люди в поисках ее готовы прочесывать буквально каждую железнодорожную станцию, то что им помешает отправиться искать ее в Филадельфию? Правда, в Филадельфии легче спрятаться. А здесь она выделяется среди других, как пресловутая белая ворона. И здесь она совершенно одна…
Рядом с ней, прислонившись к пню, сидел Мэтью Маккриди и, попивая сидр, смотрел на танцующих. Теплый ночной ветерок растрепал его волосы, но он этого не замечал; в мыслях он был далеко отсюда — в декадентски элегантном Новом Орлеане. Ему виделись толстые ковры, игорные столы, покрытые зеленым сукном, завсегдатаи, делающие крупные ставки под сверкающими тысячами огней люстрами, изысканные салоны, в которых царили светлокожие мулатки, окруженные, словно принцессы придворными, свитой богатых, готовых сорить деньгами обожателей, величественные, из красного кирпича, особняки, огражденные заборами с коваными чугунными решетками и всегда запертыми в вычурных узорах воротами. Атмосфера этого мира легко опьянила мальчишку из Теннесси, наделенного привлекательной внешностью, отличной памятью и талантом удачливого игрока. И ему поразительно везло до той самой ночи, когда он убил Филиппа Жиру. А теперь вот его разыскивает полиция, и он вынужден скрываться.
Будь он не таким легкомысленным, он бы не отступил от своего первоначального плана и направился бы прямо в Хелену. Но вместо этого он позволил себе отвлечься на маленькое любовное приключение с бесподобной Вереной Хауард. Что касается приключения, то он его получил даже в большей мере, чем нужно, но вся ирония заключается в том, что любовным его никак не назовешь. Другое же его намерение — попытаться с помощью Верены замести следы — тоже оказалось не очень удачным. Он думал, что в роли сопровождающего жену супруга будет привлекать меньше внимания, а оказалось, что он связался с девушкой, имеющей каких-то таинственных и очень опасных врагов. Ему еще чертовски повезет, если она не обратится к Гуду за помощью. А она не из тех, кто станет лгать шерифу; так что после того как она расскажет Гуду все, что с ней приключилось, им обоим придется отвечать на несколько не очень приятных вопросов. И как бы правдоподобно он ни строил свои ответы, все равно он вызовет у шерифа подозрения.
Что ж, самое время выходить из игры и уносить ноги, решительно подумал он. Конечно, это не по-джентльменски, но он ведь и не джентльмен. Если ему удастся без всяких дальнейших неприятностей доставить Верену из Орлиного Озера в Колумбус, то там он с ней и распрощается. А после этого, если она даже и пойдет к какому-нибудь стражу закона, его, Мэтью, уже и след простынет. Для большей надежности он даст ей понять, что дальше направляется в Остин, но, посадив ее в дилижанс, идущий в Сан-Антонио, он сразу же купит себе лошадь и двинет, уже в одиночестве, прямо в Хелену.
В таком месте, как Хелена, где почти каждый или прячется от закона, или бежит от сомнительного прошлого, ему никто не будет задавать ненужных вопросов. Насколько он слышал, любопытные в этом городе долго не живут, и, когда такой человек вдруг отправляется на тот свет, никто ничего об этом не знает. Даже в смерти там сохраняется анонимность, и он слышал, что на городском кладбище Хелены покоится немало сорвиголов, похороненных под чужими именами или под всяческими, порой весьма живописными, кличками. Хотя он там не бывал и этого не видел, у него не было сомнений в правдивости подобных историй.
Итак, решено — туда он и отправится, но это вовсе не означает, что он там собирается задерживаться. Нет, в таком месте ищут лишь временного прибежища. Там он снова сменит имя, изменит внешность, отрастив бороду, и затаится на достаточно долгое время, чтобы о нем успели забыть. Да, это город, где нет ни законов, ни порядка, куда может приехать кто угодно, где прачки, по слухам, освоили и другую, менее респектабельную профессию, где мужчины в грязных фланелевых рубахах и пестрых платках на шее предаются самым разнообразным грехам. Чтобы не выделяться среди других, ему придется отказаться от ежедневных ванн и от красивой, модной одежды; он позволит себе сохранить только свой нож, армейский «кольт» и шелковое нижнее белье — и то лишь потому, что его не видно под одеждой.
В том, что ему приходится ехать в Хелену, он усматривал какую-то злую иронию. Прожив детские годы в Теннесси, он, грязный фермерский мальчишка, оставил дом еще в шестнадцать лет, чтобы искать лучшей, более легкой жизни. Понадобились годы, прежде чем он приобрел лоск и стиль, открывшие ему доступ в наиболее фешенебельные игорные заведения Нового Орлеана, где делали самые высокие ставки. Нет, ему не хотелось вновь оказаться в грязных, убогих салунах, пропитанных запахами опилок, дешевого табака, еще более дешевого виски и пота. И ему не хотелось отращивать бороду.
От малоотрадных перспектив, ожидающих его в будущем, мысли Мэтью перенеслись к Верене. С одной стороны, она ведет себя как чопорная классная дама, за которую она, собственно, себя и выдает. Но, с другой — она не выглядит такой уж простой штучкой и явно что-то скрывает. Речь идет о чем-то гораздо более ценном, чем никому не нужная ферма, на которую она приехала оформлять права. И в то же время она беспокоится из-за каждого потраченного цента и настаивает, чтобы он заплатил ей за испорченное платье, как будто она не в состоянии купить себе новое. При этом выясняется, что кто-то — а их по меньшей мере двое — очень хотел бы заполучить нечто такое, обладательницей чего она является (если, конечно, это так). И их интерес к ней вовсе не связан с ее красивой внешностью — за это он может ручаться. Стало быть, она или невинная жертва какого-то невероятного совпадения, или же чертовски искусная обманщица.
Он вынужден был признать, что его это здорово заинтриговало. Если она и в самом деле лжет, то он имеет дело с умелой актрисой, которая вполне могла бы зарабатывать на жизнь, выступая на профессиональной сцене. История, рассказанная Вере-ной о ее учительстве в пенсильванской глуши и связанных с этим разочарованиях, звучала чертовски убедительно. Хотелось бы знать, какими такими ценностями она владеет, ради которых неизвестно откуда взявшиеся незнакомцы готовы ее убить? У него даже промелькнула мысль — а не сбежавшая ли она богатая наследница? Но он тут же отверг вероятность этого. Она явно не из тех, кто привык к большим деньгам. Уж в этом он разбирается — ему самому пришлось затратить столько сил, чтобы производить впечатление человека, для которого деньги — ничто.
Но это не так уж и важно. Он все равно не может себе позволить продолжать с ней знакомство. Ему хватит и своих неприятностей, а между тем, чтобы попасть в петлю, достаточно всего лишь одной ошибки. Если его здесь схватят, Александр Жиру пойдет на все, вплоть до запугивания или подкупа нужных людей, чтобы добиться его повешения. Ну а для тех, кто не знает, какой властью обладает старик, одного того факта, что Мэтью Морган бежал, будет достаточно, чтобы считать его виновным. Так что ему ничего не остается, как двигаться дальше, в Хелену, в этот город беглецов, и скрываться там.
— Что-то вы не очень разговорчивы, — нарушила молчание Верена.
— Что?
— Я говорю, за десять минут вы не произнесли ни слова.
— Верно, но то же самое можно сказать и о вас, — ответил он, прерывая свои размышления.
— Вот как?
— Ну да. Я даже подумал, что, с тех пор как мы встретились, вы впервые по-настоящему оставили меня в покое.
— Но ведь не я навязывалась вам в знакомые, — напомнила она ему, поджав губы.
В этот момент он краем глаза заметил, что на нее как-то уж очень пристально посматривает какой-то незнакомец. Возможно, это всего лишь кто-нибудь из наемных рабочих, но он не хотел полагаться на волю случая. Ухватившись за низко свисавшую ветку, он встал на ноги и, склонившись к Верене, тихо спросил:
— Вы, конечно, этого парня тоже не знаете?
— Какого еще парня?
— Нет, пока туда не смотрите. Я сейчас стану так, чтобы он оказался за моей спиной, и тогда можете глянуть на него через мое плечо.
Он взял ее за руку и помог встать:
— Вы танцуете?
— Не очень хорошо, а что?
— А то, что мы сейчас будем с вами танцевать.
— Еще чего не хватало! Нет, я не буду — я просто не могу, да еще перед всей этой публикой. Кроме вальса, я ничего не умею танцевать, но и тот лишь чуть-чуть, поверьте мне. Я ведь даже…
— Тсс!
— Если вы думаете, что он меня ищет… — с отчаянием в голосе произнесла она, но он не дал ей договорить.
— Вам когда-нибудь приходилось слышать, что можно спрятаться у всех на виду? — прошептал он, близко наклонив к ней голову. — Вот сейчас, например, вы просто будете танцевать в свое удовольствие под скрипку с мужем, вот и все.
Она отпрянула от него, и он стал ее урезонивать:
— Поймите, если вы броситесь бежать, словно перепуганный кролик, вы себя выдадите с головой.
— Чем же это?
— Прошу вас, верьте мне. — И он обнял ее за талию. — Изобразите на лице улыбку, положите руку мне на плечо и следуйте за мной.
Но она стояла как вкопанная, и он продолжал:
— Если вы раз-другой взглянете на меня с обожанием, это тоже делу не помешает. Главное для вас сейчас — играть свою роль так, чтобы ни у кого не возникало подозрений.
— Но я не актриса, мистер Маккриди, — возразила она.
— Не знаю, не знаю: у вас чертовски здорово получилось с обмороком. И, между прочим, я — Мак, на тот случай, если вы уже забыли.
— Мэтью, — уточнила она и, мило улыбнувшись, добавила: — И учтите — если бы я не оказалась в таком безвыходном положении, я бы держалась от вас как можно дальше — говорю это на тот случай, если в голову вам взбредут разные игривые мысли.
— Разве так разговаривают с любимыми? — пожурил он ее, выходя с ней на свободное от танцующих место.
Сжав ее руку своей левой рукой, правую он положил ей на спину и привлек так близко к себе, что она почувствовала на лице его дыхание.
— Воспринимайте все это, как свадебное путешествие, и делайте вид, будто, кроме нас с вами, на этом свете никого больше не существует.
— У меня такое чувство, будто я оказалась в преисподней, — пробормотала она. — К тому же я понятия не имею, что за танец он играет; знаю только, это не вальс.
— А какая вам разница? Делайте все в точности, как я, только наоборот: я делаю шаг вперед, а вы — назад, и так далее.
— То есть, когда вы идете влево, я должна идти вправо?
— Скажите мне одну вещь, — проронил он, поворачивая ее в такт музыке, — вы такая норовистая от рождения или вырабатывали в себе это качество всю жизнь?
— Неужели вы действительно думаете, что я все время буду вам улыбаться? — язвительно спросила она в ответ и, чувствуя, как он прижимает ее к себе все сильнее, так что ее щека чуть ли не касается его щеки, возмущенно воскликнула: — Что это, интересно, вы делаете?
— Танцую, хотя с вами это не так-то просто.
— Я ведь вас предупреждала об этом.
— Ну хорошо. Раз вы ничего, кроме вальса, не танцуете, значит, будем танцевать вальс.
Он убрал со спины Верены руку и другой рукой повлек ее за собой к скрипачу. Затем он извлек из кармана сияющий новенький доллар и швырнул его музыканту. Тот ловко поймал монету и широко улыбнулся.
— Самый медленный вальс из твоего репертуара, — сказал ему Мэтт, — для самой хорошенькой женщины по эту сторону Атлантического океана — моей супруги.
— Да, сэр, конечно, сэр!
— Но вы дали ему целый доллар! — ужаснулась она.
— И к тому же самой бережливой хозяйки, — добавил Мэтт с невозмутимым видом. — Готова, дорогая?
Прежде чем она успела от него отстраниться, он прижался щекой к ее щеке и прошептал ей на ухо:
— Старайтесь не смотреть на меня с таким видом, будто я собираюсь вас задушить, ладно?
На этот раз, когда он вывел ее на площадку для танцев, все расступились и оставили их на ней одних. Его рука обвила ее стан, и толпа поощрительно загудела. Она почувствовала, как кровь прилила к голове и всю ее бросило в жар. От смущения она спрятала голову у него на груди и теснее прижалась к нему.
— Ну вот, так бы и давно, — негромко проговорил он.
Звучала медленная музыка, рука Мэтью Маккриди надежно поддерживала Верену, но она чувствовала себя неловко, и ей не удавалось придать своим движениям нужную плавность. Все ее тело было каким-то напряженным, словно деревянным, и это чувство неловкости еще более усилилось, когда он заговорил снова:
— Думаю, вы бы не блистали в бальных залах Нового Орлеана.
— А я никогда и не стремилась к этому.
— Может быть, если вы станете напевать про себя мелодию, вам легче будет двигаться в такт музыке, — с надеждой предложил он.
— Я полностью лишена музыкального слуха, — проговорила она сквозь стиснутые зубы.
— Такого не бывает — у всех есть хоть немного слуха.
— А у меня ни малейшего. Когда меня пытались обучить игре на фортепиано, преподаватель даже не стал брать у мамы денег, объяснив это тем, что добиться от меня способности чувствовать ритм музыки или слышать разницу между нотами — дело безнадежное.
— Так вы и петь не умеете? А я считал, что для настоящей леди это необходимое достоинство.
— Когда я пою, узнать мелодию невозможно… А теперь прошу вас — поскольку мы с вами установили, что я не могу ни петь, ни танцевать, может, пойдем и присядем?
— Исключено — по крайней мере, пока не оттанцуем мой доллар.
— Но вы же ставите нас в глупое положение; надеюсь, вы понимаете это?
— Извините, но именно вы сказали мне, что можете танцевать вальс, — напомнил он ей.
— Вы меня плохо слушали, — резко возразила она. — Я говорила, что танцую его, но не очень хорошо.
— Знаете, мне начинает казаться, что все в вас сплошное притворство и фальшь.
— Вы это говорите из-за того, что я не умею танцевать? Ничего более нелепого я в жизни не слышала.
— Нет, из-за того, что все сказанное вами оказывается в конце концов неправдой. Я теперь даже не уверен, что вы Верена Хауард.
— Ну, знаете, это уже слишком! Кроме того, абсолютно все, что я вам говорила, — это чистейшая правда, хотите — верьте, хотите — нет. А вот вы — вы о себе такого сказать не можете, Мэтью Маккриди!
— Улыбайтесь, Рена.
— Почему?
— Он по-прежнему на вас смотрит.
— И это должно меня волновать? Хватит, я и так уже выгляжу в их глазах неуклюжей дурочкой.
— Вы его знаете?
— Кого именно?
— Того, что курит сигару — вон там, возле дерева.
Маккриди повел ее по более широкому кругу, и она, изобразив на лице самую ослепительную улыбку, на какую была способна, осмелилась взглянуть в указанном ей направлении.
— В первый раз его вижу, — твердо заявила она.
— Может быть, он просто ослеплен вашей красотой?
— Скорее он думает, что я выставила себя на посмешище, — холодно ответила она.
— Только не прекращайте улыбаться.
— У меня уже челюсти свело от этой постоянной улыбки.
И вдруг, словно по милости божьей, музыка перестала играть — то ли скрипач решил, что двух туров вальса вполне достаточно, то ли просто сжалился над Вереной. В довершение всех ее унижений Мэтью Маккриди, закружив ее в последний раз, подхватил ее, заключил в объятия и запечатлел на устах эффектный поцелуй. Боясь, что сопротивление сделает ситуацию еще более нелепой, она не стала ему мешать, ограничившись произнесенными вполголоса словами: