Миллз Анита. Опасная игра

   — Она вся горит — должно быть, высокая температура.
   Верена представила, как ужасно она выглядит в перепачканном платье, да еще с мокрыми волосами, и от стыда закрыла глаза.
   — Говорил я вам — дамочка сжарилась в этом пекле. Ее хватил этот — как его — тепловой удар, — продолжат настаивать здоровяк с победоносным видом.
   А в другом конце вагона несколько ковбоев, не переставая чертыхаться, с ожесточением колотили по чему-то металлическому, производя страшный грохот. Затем раздался торжествующий вопль:
   — Черт возьми, получилось! А ну-ка, Тад, подсоби мне маленько.
   И над головами пассажиров поплыл передаваемый из рук в руки и провожаемый крепкими словечками плоский кусок металла, еще несколько минут назад служивший дверью в туалете. Когда он достиг той части вагона, где лежала Верена, кто-то из стоявших рядом ковбоев опустил его на пол возле нее.
   — Так, ребята, а теперь давайте положим ее на эту штуку и вынесем на открытый воздух.
   Ее ухватили за ноги и плечи, и глаза ее непроизвольно открылись. Она заметила, что Маккриди стоит несколько в стороне и, всем своим видом выражая озабоченность, прячет в уголках глаз сдерживаемую улыбку. Не было сомнений, что этот наглец внутренне потешается над ней.
   — Я и сама могу идти — уверяю вас, — запротестовала она, когда ее перенесли и уложили на что-то очень жесткое. — Прошу вас, не нужно…
   Но никто ее и слушать не хотел. Подоткнув ей юбки, ковбои подняли импровизированные носилки и понесли. Боясь потерять равновесие, она не осмеливалась перевернуться и занять более удобное положение. Ей оставалось лишь пялиться в движущийся потолок и беззвучно молиться. Когда ее спускали из вагона на землю, она испытала настоящий ужас и только чудом не свалилась, уцепившись обеими руками за дверь. Очутившись внизу, она наконец решилась поднять глаза и увидела над собой плотное кольцо незнакомых людей, многим из которых нелишне было бы хорошенько помыться и побриться. Они глазели на нее, словно она была каким-то экспонатом на выставке диковинок.
   — Я чувствую себя вполне нормально, — неуверенно произнесла она, снова пытаясь привстать.
   — Нет, это вам только кажется; лучше лежите тихо и не двигайтесь, — отозвался один из стоявших и, бесцеремонно толкнув ее, возвратил в прежнее положение.
   Поворачивая голову в разные стороны, она пыталась увидеть Маккриди, но этот прохвост бесследно исчез.
   — Где… где мой муж? — с усилием выговорила она.
   — Шумит там на этих чертовых железнодорожников, — ответил ей ковбой. — Никакой повозки и слыхом не слыхать; если она не объявится вскорости, нам, может статься, придется нести вас всю дорогу до Орлиного Озера.
   У нее упало сердце от одной мысли об этом, и она настойчиво потребовала:
   — Мне нужно поговорить с мистером Маккриди — и как можно быстрее.
   — Эй, Мак, — заорал ковбой, — тебя требует твоя половина!
   Когда Маккриди, всем своим видом изображая заботливого супруга, склонился над ней, она схватила его за лацканы пиджака и с силой притянула к себе, так что его лицо вплотную приблизилось к ее лицу, а затем, в упор глядя сквозь мокрые пряди волос в его темные глаза, проговорила сквозь стиснутые зубы, чеканя каждое слово:
   — Никогда — не смейте — оставлять — меня — одну. И если… если вы хотя бы еще раз вздумаете смеяться надо мной…
   От неожиданного прикосновения его губ слова замерли на ее устах, и она почувствовала, как у нее запылали щеки. Ей не хотелось позориться перед публикой, иначе она влепила бы ему хорошую пощечину.
   — Поверьте, я прилагаю все усилия, чтобы не делать этого, — прошептал он, слегка отстранившись от нее, но в его глазах продолжали прыгать озорные чертики, а уголки губ едва заметно подергивались. — И все же вы должны согласиться, что использовать дверь от туалета подобным образом — это очень удачная находка.
   — Едет повозка! — прокричал в этот момент кто-то из ковбоев.
   — Ну вот, пробыла санитарная карета, — провозгласил проводник. — Как только ее разгрузят, Можете сажать в нее свою супругу и везти в обратную сторону — к дому шерифа Гуда.
   У Маккриди от этих слов так и похолодело в животе, но он не подал виду и небрежным тоном проговорил:
   — А я считал, что мы отвезем ее в город — я имею в виду Орлиное Озеро.
   — Орлиное Озеро — это никакой вам не город, — расхохотался ковбой. — И озера там нет, а орлов и подавно. Я, во всяком случае, отродясь их там не видел.
   Маккриди, не веря своим ушам, вынул из кармана расписание:
   — Но там же останавливается поезд, разве не так?
   — Так-то оно так, а все равно там ни черта нет.
   Проводник решил внести в этот вопрос ясность.
   — Ну, я бы не сказал, что там так уж ничего и нет, — произнес он с рассудительным видом и, увидев, что Маккриди перевел на него взгляд, продолжал: — Понимаете, почти всю эту территорию занимает ранчо Гуда. В общем-то, здесь вокруг тьма и других ранчо, но эта дорога в Колумбус проходит через участок Гуда, поэтому на той остановке сходит довольно много ковбоев, работающих в этих местах. Если бы они там не выходили, им бы пришлось тратить лишние деньги, чтобы ехать до самого Колумбуса, а там они должны были бы поворачивать назад и верхом добираться сюда.
   — Надо понимать, что там нет гостиницы, а значит, и возможности нормально помыться… — пробормотал Маккриди.
   — Ну, я думаю, если вы попросите миссис Гуд, то она об этом позаботится. Они с шерифом — люди гостеприимные.
   У Маккриди не дрогнул ни один мускул, но он не мог не подумать, до чего же злую шутку с ним сыграла судьба. После того огромного пути, который он, вынужденный скрываться от полиции, проделал из самого Натчеза, черт несет его прямо в объятия какого-то проклятого шерифа. Ему ничего не оставалось делать, как утешать себя мыслью, что в Маке Маккриди не так уж легко будет узнать щеголеватого Мэтью Моргана с его безупречными манерами. И уж никто не ожидает увидеть его путешествующим в обществе болезненной супруги. Только нужно не привлекать к себе лишнего внимания, пока он не доберется до Колумбуса, где и расстанется с ней. А до тех пор она будет служить предлогом, чтобы по мере возможности избегать лишних встреч с этим шерифом Гудом.
   — Кажись, ремонтники уже покончили с разгрузкой, — возгласил проводник. — Можно ее устраивать на повозке, только поосторожнее.
   И чтобы помешать толпе оккупировать это средство передвижения, он прокричал:
   — Эй, сейчас едет мистер Маккриди со своей женой! Как только повозка возвратится, смогут уехать и все остальные.
   — Я бы хотела ехать сидя, — заявила Верена сквозь стискивавшие ей рот пальцы Маккриди.
   Проводник взглянул сначала на нее, затем на служащую ей ложем дверь от туалета и стал гадать, как он сможет объяснить начальству отсутствие вагонной принадлежности.
   — Ладно, — решил он, — ничего страшного не случится, если вы поедете сидя, тем более что с вами рядом супруг. А вы, ребята, за время, пока не будет повозки, успеете поставить дверь на место.
   — Благодарю вас, — негромко проговорила она и оттолкнула от лица руку Маккриди.
   Затем она поднялась на ноги, поправила складки на своем грязном, измятом платье и начала взбираться на повозку. Но Мак подхватил ее сзади, так что она оказалась у него на руках, и пробормотал:
   — Знаете, моя милая, вы, оказывается, куда тяжелее, чем можно предположить, глядя на вас со стороны.
   — А вы, как я посмотрю, не страдаете от избытка галантности, — так же тихо ответила она. — Если бы я не относила себя к числу благовоспитанных леди, у меня появился бы сейчас сильный соблазн съездить вам по физиономии — надеюсь, вы понимаете, почему.
   — Неужели вы и в самом деле хотите избавиться от моего общества? — прошептал он в ее растрепанные волосы.
   — Да хоть сию же секунду, — не колеблясь ответила она, — но сначала отдайте мне десять долларов за платье.
   Опустив ее в заднюю часть повозки, он взобрался на переднее сиденье, взял в руки вожжи и, стегнув ими по крупам двух мулов, крикнул:
   — Йи-хо-о!
   Одно из животных сдвинулось с места и потянуло за собой другое.
   — А вы разве знаете, куда ехать? — поинтересовалась за его спиной Верена, приводя себя в порядок.
   — Я думаю, если им не мешать, они и сами найдут дорогу домой, — ответил он, откидываясь на жесткую спинку дощатого сиденья. — Кстати, хотелось бы воспользоваться этой удобной возможностью и, пока мы в пути, обсудить с вами ситуацию, в которой мы оказались.
   Ухватившись для равновесия за его плечо, она вскарабкалась на сиденье рядом с ним и заявила:
   — Мне безразлично, как это выглядит со стороны, но я не собираюсь трястись всю дорогу сзади!
   — Так вот, я говорю, было бы неплохо, если бы мы… — начал он было снова, но, увидев, как у нее взметнулись брови под прядями прилипших ко лбу волос, решил слегка ее умилостивить, прежде чем возвращаться к своему предложению: — А вы, знаете ли, совершили просто чертовски храбрый поступок!
   — Но не могла же я допустить, чтобы тот мальчишка вас застрелил! — порывисто воскликнула она, но тут же осеклась, понимая, что ее слова могут быть истолкованы им превратно, и добавила совсем другим тоном: — В общем-то, я никого не позволила бы ему убивать. Полагаю, мы теперь с вами квиты, не так ли? Вы избавили меня от моего так называемого «брата», а я не дала вас застрелить. Так что у меня нет оснований быть вам чем-то обязанной.
   Взглянув на пятна от табачной жвачки на своем платье, она поморщилась и продолжала:
   — По правде говоря, все шишки от нашего знакомства валятся только на меня. Вас, слава Богу, водой пока что не обливали, да и костюм ваш выглядит вполне прилично.
   — Я же сказал, что позабочусь о вашем платье — и это были не просто слова. Похоже, здесь негде купить что-нибудь приличное, но как только доберемся до Колумбуса…
   — Но вы же не едете до Колумбуса, — напомнила она ему с милой улыбкой. — Вы ведь сходите здесь, насколько я помню.
   — Я говорил, что собираюсь здесь выйти, но теперь считаю своим долгом перед вами…
   — Благодарю вас, но я согласна ограничиться деньгами.
   — Да, я понимаю, и все-таки вам стоило бы меня сначала выслушать. Видите ли, пока что наши попутчики принимают меня за вашего мужа. Но если я вдруг сойду с поезда и отправлюсь прямиком, через прерию, в Остин, а вас оставлю одну, это вызовет подозрения, и вам придется поймать на себе сколько угодно скептических взглядов. Некоторые просто подумают, что я типичный бродяга и проходимец, а потому и бросил вас, но вот другие…
   Он сделал многозначительную паузу, давая ей время представить, что могут подумать другие, а затем, кивнув головой, продолжал:
   — Так-то вот. Малоприятная перспектива, не правда ли? И как только эти другие ковбои вобьют подобные мысли в свои тупые головы, вам придется очень несладко — кто вас тогда станет от них защищать? А вести они будут себя похуже, чем на той станции в Индианоле, уверяю вас. Нет, насколько я понимаю, мне никуда от вас не деться до самого Колумбуса. Хотя мы могли бы сойти и здесь.
   — Ошибаетесь, мистер Маккриди, — это мне никуда не деться от вас, — проговорила она устало. — И вы ведь прекрасно знаете, что мне просто необходимо ехать дальше. Кто бы и как бы на меня ни смотрел и что бы со мной ни делали, я все равно должна попасть в Сан-Анджело.
   Воздев глаза к небу, она с тяжелым вздохом добавила:
   — Если бы я верила в переселение душ, то мне очень хотелось бы знать, чего я там натворила в своей предыдущей жизни, чтобы заслужить такое.
   — Неужели я настолько вам неприятен, что вы не можете выдержать мое общество еще каких-нибудь несколько часов? Если все будет идти нормально, мы распрощаемся с вами в Колумбусе уже сегодня.
   — Да, мистер Маккриди, представьте себе — настолько. Ни разу за все свои двадцать два года я не встречала таких навязчивых людей, как вы. Несмотря на мое очевидное нежелание поддерживать с вами знакомство, вы все-таки ухитрились проникнуть в мою жизнь по непостижимой, но, не сомневаюсь, в высшей степени неблаговидной причине. И что бы я ни говорила, что бы ни делала, все оказывается безрезультатным, и конца этому я не вижу. Но вот что самое поразительное, — добавила она озадаченно. — С той самой минуты, как вы впервые остановили на мне свой взгляд, все — я подчеркиваю, абсолютно все в моей жизни — перестало идти нормально.
   — Никто, между прочим, не заставлял вас представлять там, в вагоне, сцену падения в обморок, — сказал он в свое оправдание.
   — Поверьте мне, я уже сожалею об этом, — вздохнула она. — Я погубила прекрасное дорожное платье, и, что еще хуже, от меня исходит такой аромат, будто я постоянно жую табак и выплевываю его себе на одежду.
   — Повторяю в четвертый или пятый раз: я куплю вам новое платье.
   — Вряд ли, — усомнилась она. — Вы сами говорили, что здесь его негде купить. Да и вообще найти в продаже готовое платье практически невозможно. Хоть я и уверена, что человек с вашим жизненным опытом не может не знать таких вещей, все же напомню, что покупают отрезы на платья, а не сами платья. Так что мне надо будет выбрать материал, купить кружева, пуговицы, крючки и все такое прочее, а потом самой сшить себе платье. И то лишь тогда, когда у меня будет на это время. А пока что я в качестве возмещения убытков могу принять от вас деньги и буду вынуждена обходиться теми двумя платьями, которые у меня остались.
   — Но вы могли бы отдать шить портнихе.
   — Где — здесь, в этой жуткой дыре?! Да, конечно, мистер Маккриди, я непременно так и сделаю, — иронически произнесла она и устало вздохнула. — Послушайте, я не хочу больше об этом говорить, так что давайте мне ваши десять долларов — и мы будем в расчете.
   — Есть еще кое-что, о чем я хотел бы вас попросить.
   — А именно?
   — Дело в том, что называть своего мужа мистером Маккриди в присутствии других людей — это очень странно, знаете ли.
   — А как же еще мне вас называть?
   — Да, конечно, когда вы говорите обо мне с кем-то другим, это звучит вполне нормально, — согласился он. — Но когда вы разговариваете со мной, лучше называть меня по имени.
   — Ничего подходящего в голову мне не приходило.
   — Друзья называют меня Маком, — солгал он.
   — Это слишком уж фамильярно. Неужели у вас нет нормального имени?
   — Есть, конечно. — Он вздохнул, не зная, придумывать ли себе новое имя, или назвать свое собственное, и наконец решился:
   — Что ж, меня звать Мэтью, но я все равно предпочел бы привычное имя Мак.
   — Мэтью, — повторила она, прислушиваясь к звучанию этого имени, а затем решительно заявила: — Ладно, Мэтью меня устраивает. Когда придется обращаться к вам на людях, буду называть вас по имени.
   Он сразу же пожалел, что сказал правду, какой бы мелочью это и ни казалось. Лучше бы он назвал себя Томом, или Биллом, или Генри, или еще кем-нибудь в этом роде. Имя Мэтью Морган вскоре будет (а может быть, уже и есть) на всех полицейских плакатах юга страны — от Флориды до Нью-Мексико. Старый Александр Жиру уж позаботится об этом. А Мэтью Маккриди и Мэтью Морган — слишком похожие имена, чтобы он мог спать спокойно. Но теперь поздно жалеть — сделанного не поправишь. И он пообещал себе, что после того, как они с ней расстанутся, больше таких ошибок он делать не будет.
   — А вам я бы не советовал называть себя Вереной, — сказал он, возвращаясь к разговору. — Как знать, может быть, вы снова наткнетесь на своих братцев.
   — Я же вам сказала — никаких братьев у меня нет.
   — Вы понимаете, о чем я говорю.
   — Во всяком случае, я не хочу быть Бесс, даже если это и имя вашей матери. Просто оно само по себе мне не нравится.
   — Я более чем уверен, что та парочка с поезда запомнила, как я вас называл.
   — Мистер Маккриди… — начала она.
   — Мак.
   — Мэтью, — она поправила подол своего обезображенного платья и, понимая, что он, в сущности, прав, вынуждена была согласиться: — Пусть будет по-вашему, Мэтью, но я прошу по крайней мере называть меня Элизабет.
   — Элизабет Маккриди… А не так уж и плохо звучит, — отметил он и добавил: — Что ж, в таком случае, договорились.
   — Но только до Колумбуса, — предупредила она и, подняв глаза, некоторое время вглядывалась в его красивый профиль. — Признайтесь — вам ведь, в сущности, безразлично, что со мной дальше произойдет; все это мы делали ради вас, а не ради меня или моей репутации, разве не так?
   — Но я действительно старался вас защищать, как мог — и ничего другого не имел в виду.
   — Опасный вы человек, мистер Маккриди, — убежденно произнесла она, — но вовсе не потому, почему мне казалось вначале. Когда вы еще там, на корабле, пристали ко мне как банный лист, я считала, что вы просто имеете виды на мою персону, не более. И хотя, по всей вероятности, так оно и было, теперь я подозреваю, что вы руководствовались и другими, скрытыми мотивами.
   — Первые впечатления всегда безошибочны, — пробормотал он. — Вы замечательно красивая девушка, миссис Маккриди.
   — Если вы, глядя на меня в таком, как сейчас, виде, можете говорить подобные вещи, значит, вы действительно неисправимый лгун, — ответила она сухо.
   — А если бы вам хоть иногда удавалось придерживать свой острый язык, вы не были бы до сих пор незамужней.
   — Думаю, это не самое страшное несчастье, мистер Маккриди. И если мой язык уберегает меня от брака с любым из большинства мужчин, которых мне до сих пор доводилось встречать, значит, острый язык для меня — настоящее благословение, — решительно заявила она.
   — Должно быть, кто-то из них и стал причиной вашего негативного отношения к супружеству?
   — Вас это не касается.
   — Этот прохвост сумел вас увлечь, а потом бросил, — предположил он.
   — Не говорите глупостей.
   — Остановил свой выбор на другой.
   — Нет.
   — В таком случае у него уже была супруга.
   — Нет.
   — Не захотел ради вас перейти в католичество.
   — Я не католичка, мистер Маккриди.
   — В тех местах, откуда я родом, если симпатичная девушка шестнадцати или семнадцати лет еще не замужем, значит, с ней что-то не так.
   — Ну а я, слава Богу, выросла не в какой-то там теннессийской глуши, — отрезала она, смерив его испепеляющим взглядом. — Вы ведь этими разговорами просто пытаетесь отвлечь мое внимание. Боитесь, я задам вам вопросы, на которые вам не хотелось бы отвечать.
   — Например?
   — Зачем вам нужно, чтобы все думали, будто у вас есть жена? — И прежде чем он успел что-то сказать, она выпалила еще один вопрос: — И от чего, собственно, вы бежите, мистер Маккриди?
   — Почти все, кто приезжает в Техас, от чего-нибудь или кого-нибудь бегут. Даже вы, Верена.
   — Речь идет не обо мне. Я не удивлюсь, если вы окажетесь вором или даже убийцей.
   — Ошибаетесь — я ни тот и ни другой. Так что хотите вы или не хотите, но вам все равно придется мне доверять.
   — Ну так вот — я вам не доверяю.
   — И все же, кто он?
   Вопрос был настолько неожиданным, что она недоуменно заморгала глазами.
   — Вы это о ком? — осторожно спросила она.
   — О том, кто был причиной ваших ранних разочарований.
   У Маккриди не было оснований ожидать от нее ответа, и ей не обязательно было ему отвечать. Но она, глубоко вздохнув, медленно выговорила:
   — Это был отец.
   — Ваш отец?
   — Да. Он был хорош собой, очарователен в обществе женщин, остроумен, но за внешним фасадом скрывался коварный, жестокий, бессердечный человек. Он ушел на войну и больше домой не возвращался, мистер Маккриди.
   — Ну, война — это всегда жестокое испытание для человека.
   — Но только не для него, — с горечью возразила она. — За несколько месяцев до ее окончания он дезертировал и куда-то исчез. Он бросил на произвол судьбы маму, он бросил меня.
   — Мне жаль это слышать.
   Она снова взглянула ему прямо в глаза:
   — Я не нуждаюсь в вашей жалости. На моих глазах мама медленно угасала — все эти последние годы она была, в сущности, живым трупом. Когда она в конце концов ушла из жизни, я поклялась себе, что никогда никому не позволю доставлять мне такую боль. И если это означает, что я сойду в могилу старой девой, что ж, пусть так и будет.
   Между ними воцарилось долгое молчание; наконец он посмотрел куда-то в сторону и, словно обращаясь к самому себе, задумчиво сказал:
   — Да-а, вы твердый орешек для любого мужчины.
   — Отец был опасным человеком, мистер Маккриди, и в то же время симпатичным и обаятельным. Он умел нравиться — совсем как вы.
   Услышав это, он взглянул на нее и сказал:
   — Возможно, далеко не всеми моими поступками можно гордиться, но, хотите верьте — хотите нет, я никогда ни от кого не убегал. Можете называть это любопытством или, если угодно, глупостью, но я всегда доигрывал игру до конца.
   — И все же, я полагаю, найдутся десятки женщин, которые могли бы вас опровергнуть.
   — Возможно, и могли бы, но не станут. Я вам уже говорил — существует только два типа женщин, и разницу между ними я хорошо знаю. Меня всегда интересовали как раз те, которых добродетельными не назовешь. С ними легче: они ничего от меня не ожидали, и я не мог их разочаровать. А когда приходила пора расставаться, мы расставались без сожалений.
   Ей нечего было сказать в ответ — по крайней мере, ничего такого, чем она могла бы уколоть или попрекнуть его. Если он действительно так думает, значит, женские слезы ему нипочем. Он просто никогда не оглядывался назад.
 
   Верена чувствовала себя такой голодной, что у нее сводило желудок. В довершение же всех бед воздух был наполнен аппетитным запахом жареных цыплят. Этот запах не давал ей покоя и заставлял забыть обо всем остальном. Где-то в другой части дома доставленные на ранчо пассажиры — ее попутчики — уплетали, наверное, цыплят и много чего еще вдобавок.
   Закрыв глаза, она живо представила себе картофельное пюре со сливками, ранние бобы, печенье… Нет, сказала она себе строго, нужно унять разыгравшееся воображение и спокойно дождаться, пока принесут ужин. По крайней мере, можно утешиться тем, что удалось смыть дорожную грязь.
   Едва только они приехали на ферму и Маккриди, подхватив Верену, высадил ее из повозки на землю, как тут же появилась миссис Гуд и стала заботливо хлопотать, настаивая на том, чтобы Верена прежде всего сняла с себя одежду, помылась и прилегла отдохнуть для восстановления сил в такую жару.
   Не успела Верена проводить неодобрительным взглядом удалявшуюся фигуру Маккриди, который, она не сомневалась, отправился искать место, где можно весело провести время, как ее взяли за руку и отвели в эту маленькую спальню, где и оставили с двумя кувшинами теплой воды и большим куском мыла домашнего изготовления. Прежде чем уйти, миссис Гуд пообещала прислать ей позднее «чего-нибудь перекусить».
   Верена разделась, оставшись в одной сорочке и панталонах, и принялась смывать с себя пот и грязь настолько тщательно, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. В завершение она намылила волосы и, как могла, тщательно их промыла. Не успела она закончить, как в комнату вбежала молоденькая мексиканская девушка и, схватив перепачканное платье Верены, исчезла с ним, не проронив ни слова. Теперь при всем своем желании Верена не могла выйти из спальни. Заняться ей было больше нечем, и она легла на слишком неудобную, всю в комках и буграх, кровать и стала рассматривать трещины в штукатурке на потолке, терзаемая сводящим с ума ароматом жареных цыплят.
   Было слышно, как повозка доставляет с поезда все новые и новые партии пассажиров. Вели они себя шумно и беспрерывно ругались, расположившись прямо под ее окном. Потом раздались звуки гонга, и кто-то прокричал:
   — Еда на столе — подходите скорей. Обслуживание в порядке очереди, а где будете есть, ваше дело! Берите с собой еду и проходите во двор — в доме нет места, чтобы там рассиживаться!
   Когда вся эта суматоха понемногу улеглась, на пороге комнаты появилась еще одна девушка — худенькая блондинка с усталым лицом, не более четырнадцати-пятнадцати лет от роду. В руках она держала поднос. Поставив его на стол возле кровати, она тут же собралась уходить. Верена взглянула на поднос и ужаснулась: на нем стояла миска с коричневатой похлебкой на самом дне и лежал ломоть хлеба без масла.
   — Извините, — остановила она девушку, — но вы, наверно, забыли взять все остальное… то есть я хочу сказать, произошла какая-то ошибка.
   — Что?
   — Я говорю — это ведь не может быть моим обедом, — убежденно заявила Верена.
   — Но, мэм, это точно ваш обед.
   — В таком случае я хотела бы поговорить с миссис Гуд.
   — Она не может прийти, просила передать свои извинения. Здесь сейчас около сотни пассажиров да вдобавок еще ремонтная бригада — хозяйке и головы поднять некогда.
   Улыбнувшись, девушка с гордостью добавила:
   — Мы с Хуаной и хозяйкой поджарили, почитай, цыплят тридцать, не меньше, а Бетси и Анджела начистили целую гору картошки, аж упарились.
   — Теперь понятно, — проговорила Верена с облегчением. — Значит, этот суп у вас — на первое, а потом будут и другие блюда.
   — Нет, мэм, это у вас бульон, который остался у Хуаны — она варила в нем говяжьи кости. Сперва она думала сделать из него подливку, но мяса на всех все равно не хватило бы, и потому пассажиры вместо этого едят цыплят.
   Видя, что гостью не очень обрадовали ее слова, девушка приблизилась на несколько шагов к кровати и попыталась объяснить получше:
   — Раз такое дело и вы совсем плохи да вдобавок в положении, хозяйка рассудила, что сильно нагружать ваш желудок никак нельзя, а то будет беда.