Страница:
Мягко ступая, Том медленно вошел внутрь.
Тут были блестящие полы.
До Тома донеслись отголоски разговора, который велся на повышенных тонах. Даже спустя все эти годы Том мгновенно узнал характерный мужской баритон.
Это был Жерар д’Оврезон. Оракул.
– Я здесь, – прошептал Том и с трудом узнал свой голос.
В холл, где стоял Том, вошел крупный широкоплечий мужчина. У него была мускулистая шея и прекрасное бирюзовое с белым одеяние. Казалось, алые отблески света так и пляшут на его бородатом, красивом лице с тяжелой квадратной челюстью.
Он остановился, вгляделся в Тома и улыбнулся; его зубы сверкнули неестественно белым.
И Том почувствовал зуд нестерпимого желания сжать изо всей силы кадык этого человека и смотреть, как Оракул, задыхаясь, неотвратимо встречает свою смерть. Смотреть, смотреть, смотреть…
А потом д’Оврезон наконец заговорил:
– Приветствую тебя, Том! – На губах у него по-прежнему играла легкая улыбка. – Ты не поверишь… Но я ждал тебя.
– Конечно, ты ждал, – сказал Том после небольшой паузы. Все его чувства были напряжены.
– Я всегда знал, что мне предстоит беседа с тобой. – Д’Оврезон откинул плащ назад, через плечо. – Прямо сейчас.
Том метнулся в сторону.
Оракул быстро повернулся, удерживая Тома в поле зрения.
– Тебе предстоит утомительный танец, Оракул, – сказал Том, с трудом загоняя в душу злорадство.
На мгновение глаза д’Оврезона потемнели, и в них промелькнуло странное выражение.
– Я знал, что ты это скажешь. Том улыбнулся:
– Ваша ложь недостаточно убедительна, Ваше Мудрейшество.
Оракул устало вздохнул:
– Сказать тебе, чем закончится наша беседа?
Леденящий страх охватил Тома: он вспомнил то, давнее предсказание. О судьбе отца… Том загнал страх туда же, куда и злорадство. Вынул из ножен меч:
– Тебе бы следовало начать с вызова охраны или активации защитных систем. Но теперь уже поздно.
– Я так не думаю. – Оракул отступал под натиском наступающего Тома, но в лице его не было страха.
Только на один миг Том заметил в его глазах выражение напряженной покорности и вековой скуки. Затем к д’Оврезону вернулась неизменная учтивость.
– Нет никакой необходимости в физических действиях, – мягко заметил он. – Я всегда знал о том, что ты не сможешь противиться желанию увидеть ее.
Том остановился, замерев в оборонительной стойке, готовый в любой момент к отражению удара.
– Сейчас ты ее увидишь… – Оракул усмехнулся в бороду. – Она всегда со мной.
Резко повернувшись, так, что плащ закрутился вокруг бедер, он размеренным шагом направился прочь по блестящим каменным плитам.
Инициатива была утеряна напрочь. Тому оставалось только идти следом.
Овальной формы кристалл, цветом похожий на сапфир и заключенный в округлое золотое обрамление, был прикреплен к чаше-постаменту, украшенному резьбой в стиле барокко, и инкрустирован незнакомыми драгоценными камнями, переливающимися всеми цветами радуги. Кристалл был центром помещения: все вокруг – округлые опоры, потолок с расходящимися из центра лучами и пол, выложенный концентрическими кругами из белых и голубых плиток, – было расположено вокруг него.
Чем ближе подходил Том, тем прохладнее становился воздух. Бусинки влаги усеивали поверхность кристалла, мешая рассмотреть заключенное внутри темное образование.
Это был криосаркофаг.
– Ты смеешь!.. – Том прыгнул вперед, занося меч для разящего удара.
Оракул сделал едва уловимое движение в сторону – так, будто он точно знал, каким образом Том будет действовать. Один из перстней на его руке вспыхнул голубым, и вокруг саркофага начали разворачиваться голограммы.
«Сконцентрируйся!» – приказал себе Том, но на периферии его зрения уже появился дисплей, на котором медленно сменялись колонки цифр.
Том опустил меч и присмотрелся.
И все понял: изменялись только данные о состоянии сосудов и процессе кровообращения.
Церебральные же показатели практически не менялись. Только в глубине заднего мозга можно было заметить кое-какую активность.
– Ты говорил, что она жива!..
– Разве? – сказал Оракул, и печаль, зазвучавшая в его голосе, разлилась по всей комнате и слилась со вновь наступившей тишиной.
В голове у Тома все перемешалось, и он уже не понимал, что сказал Оврезон, а что придумал он сам, Том.
– Автоматы следят за тем, чтобы ее тело оставалось живым, – добавил Оракул. – Она утратила способность осуществлять только высшие функции.
– Я вижу, – пробормотал Том и мысленно позвал: «Мама!»
– Она мертва уже семь лет, – отозвался Оракул. Будто странное, неправильное эхо…
Стерев влагу с кристалла, Том увидел высокие скулы, гладкую кожу и полные розовые губы. Верхняя губа слегка выдавалась над нижней. Глаза закрыты. А волнистые волосы были все так же медно-рыжими.
«Как она молода!» – потрясенно подумал Том. – Сколько ей могло быть лет, когда родился я?»
На этот вопрос у него не имелось ответа, но сейчас, заключенная в объятия смерти, она выглядела не больше чем на десять лет старше Тома.
– Смерть – всего лишь точка, – в улыбке д’Оврезона не было и намека на человечность, – в конце предложения жизни.
А затем, безо всяких жестов со стороны Оракула, все голограммы исчезли.
Это была древняя, запрещенная техника: прямой ментальный контроль за системами терраформера.
Появились новые дисплеи.
– Это факт, Том, – сказал Оракул.
«Это факт, – мысленно повторил Том. – Сводки фактов. Сводки фактов и новостей».
– Некоторые тратят массу времени, – сказал Оракул, – занимаясь лишь пассивным наблюдением за реальными человеческими жизнями.
«Некоторые тратят массу времени, – подумал Том, – на аналитические сводки… А также на политические речи. На собрания и церемонии. На уголовные суды и наказания слуг. На невнятные публичные исповеди и гонки по туннелям. И на военные действия».
– Наверное, это кажется тебе ужасным, – сказал Оракул.
Тысячи теней отражались на поверхности синей кристаллитной оболочки.
А в холодновато-умных глазах Оракула опять появился какой-то нечеловеческий отблеск.
– Наверное, это кажется тебе ужасным, мой юный друг… Но ты никогда не сможешь понять этого.
Том отвел глаза от саркофага:
– А разреши, я попытаюсь.
– Не стоит!
– На этот раз твое сознание обманывает тебя, – сказал Том тихо. – Бедный, бедный Оракул!.. Ты живешь тем, что составляешь сводки новостей, которые якобы «помнишь» увиденными в будущем. – Том позволил себе легкую, едва заметную улыбку. – В том самом будущем, которое давно загнало тебя в ловушку.
– Если бы ты мог помнить момент собственной смерти, – тон Оракула был холоднее саркофага, – твоя… – последовала легкая пауза, пока Оракул искал слова, – твоя точка зрения изменилась бы.
Том взглянул на зажатый в кулаке меч, а затем пристально посмотрел в глаза Оракула:
– Зато я предвижу твою смерть.
– Она придет через много лет, – в тихом голосе д’Оврезона снова зазвучали нотки грусти. – Через много лет после твоей, Том.
– Ты можешь называть меня лордом Коркориганом, – произнес Том, вновь поднимая оружие.
Оракул отступил сквозь тихо движущиеся голограммы к опорам, подпирающим арку. Его широкие плечи и красивое лицо на мгновение оказались в центре водоворота, из которого вдруг высунулась детская ручка. Том замер.
– Ты узнал? – спросил Оракул.
– Да, – Том нахмурился. – Владение графа Болтривара. Наводнение. Оно уже случилось? Или еще будет?
Ответом ему был полусмешок:
– Мой прогноз немного отличается от твоего.
«Пора» – решил Том.
– Ты мертвец, Оракул! – И сделал внезапный выпад. Оракул немного сдвинулся в сторону, и Том чуть было не ударил по тому месту, где Оврезон только что стоял.
– Извини, Том! Соблюдай регламент… Перерыв – две минуты.
Том был готов ударить снова, но внимание его привлекло какое-то движение, и он замер, увидев, как кристалл превращается в жидкость и стекает в огромную золотую чашу, на которой стоял саркофаг.
Потянуло холодом.
О Судьба! Это было невероятно!
Умершая мать медленно села, повернулась и широко открыла глаза. Они были синими, как небо Земли.
– Том?!
Ее стало отчетливо видно. А мягкий голос был таким же близким, как собственное дыхание.
– Это действительно ты?
Какая мерзость!
У Тома перехватило дыхание, и он с трудом заставил себя заговорить.
– Как ты это делаешь?
Не обращая на него внимания, Оракул подошел к саркофагу.
– Не стоит вставать, любовь моя. – Он нежно взял руку матери.
У Тома все закружилось перед глазами. Цвета сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Голубой… золотой… белый… медно-рыжий… опять голубой. В голове зашумело.
– А ты бы поверил, если бы я сказал, – голос д’Оврезона звучал откуда-то издалека, – что я делаю это силой воли?
«А ну-ка контроль дыхания!» – приказал себе Том.
– Нет, конечно. – В голосе Оракула вновь зазвучала назойливая учтивость.
Красота матери теперь казалась несколько поблекшей. Что же это?! Пребывание на грани смерти и редкие пробуждения по воле Оракула? Или за всем этим скрывается что-то еще?
«Кулак и жеребенок», – вспомнил Том. И постарался снова сконцентрироваться.
– Ранвера! – Глаза Оракула были прикованы к матери. – Ран, любовь моя!
– Жерар…
В ее голосе явно звучала нежность, и Тома будто окатили ледяной водой.
«Я убью тебя, Оракул!» – подумал он, с трудом сдерживая ярость.
Никаких сомнений не было. Надо лишь прикинуть, как добраться до сонной артерии, чтобы это было неожиданно для врага.
– О Том. Что с тобой случилось?
– Мама?! – Тома пробрала оторопь. Может ли это быть всего лишь иллюзией?
– Ты вырос и стал красивым. Наверно, и девушки есть?
– Мама, – торопливо сказал Том, указывая на д’Оврезона кончиком своего меча. – Он сказал тебе, что случилось с отцом? И что они сделали со мной после его смерти?
– После его смерти? – Она удивленно нахмурилась. – Неужели Деврейг тоже умер?
– Только не говори мне, что ты этого не знала.
– Не так уж это и плохо, – сказал Оракул.
– Что? – Том повернулся к нему.
– Умирание… Это всего лишь черный туннель, и ты падаешь в него. Так это происходит. – Жерар с подчеркнутой нежностью дотронулся до щеки Ранверы.
«Только следи за дыханием», – напомнил себе Том.
– Это не черный туннель. Это всего лишь зависимость от средств, которые поддерживают иллюзии. – Том отошел назад, чтобы Оракул не смог сразу дотянуться до него. – Ее память ослабла. Она пытается собрать воедино обрывки разговоров из прежних времен. Как будто с тех пор время остановилось… Неужели безумие сделало ее еще более привлекательной для тебя, мой бедный Оракул?
Ярость вспыхнула в глазах д’Оврезона.
«Очко в твою пользу», – сказал себе Том.
Он чувствовал присутствие матери, легкий запах ее духов в холодном воздухе, но его внимание в данный момент было целиком сосредоточено на враге.
– Бедный, загнанный в угол Оракул, – продолжал он. – Не способный оставаться в нормальном потоке времени. Ты, наверное, сильно завидуешь нам? Наверное, пытаешься приспособить свое фрагментированное сознание к симптомам ее болезни?
Большие руки д’Оврезона сжались в кулаки. Мать снова заговорила.
– Не надо, Жерар! – Вся дрожа, сжав в своих ладонях руки д’Оврезона, она добавила: – Ты же обещал, мой дорогой.
– Да, я помню, любовь моя. Не беспокойся… – Но между бровями Оракула залегла маленькая морщинка.
Том расстегнул комбинезон, опускаясь на колено, как будто совершал ритуал коленопреклонения. Положив меч на пол, он развязал шнурок, на которой висел талисман.
– Прекрасная работа, как ты считаешь, мудрый Оракул? – Том положил жеребенка на пол. – Работа моего отца. Помнишь талисман, мама?
– Талисман. – Мать выглядела растерянной. – Я не… – Она замолкла.
«Зато я помню Пилота, – думал Том. – Знала ли она, что мне дарит? – Он сделал движение рукой, жеребенок аккуратно распался на половинки, и внутри него обнаружилась нуль-гелевая капсула. – Думала ли она, что я воспользуюсь капсулой не только для общения с Другими мирами?»
– Теперь смотри, Оракул.
Кончик меча аккуратно вскрыл нуль-гель, открывая миру кристалл-транслятор. Он мерцал голубым светом.
Все голографические дисплеи, находившиеся в зале, внезапно покрылись рябью самых диких раскрасок, перекрывавших весь диапазон цветового спектра.
– Что происходит? – Голос Оракула дрогнул.
– Загрузка, – коротко ответил Том. Контролируемые им движения мозаичных пятен вели свое собственное повествование.
В реальном пространстве логика сама по себе несовершенна…
– Я не… – Оракул замолк, впав в транс при виде гипнотической пульсации голограмм.
… и ограничена теоремой Геделя: истина не всегда доказуема…
– Твоя жизнь, бедный Оракул, не более чем иллюзия.
…но в мю-пространстве, в его безграничной рефлексивности все может быть доказано…
Кристалл передавал стандартные стробоскопические коды, сосредоточиваясь на хроно-имплантанте Оракула, чтобы взять его под контроль.
…и все можно смоделировать…
Отпустив руку матери, д’Оврезон шагнул назад, его широкие могучие плечи поникли в неопределенности.
– Не… понимаю.
…даже жизнь Оракула.
Началось разрушение собственных фемтоцитов Оракула.
– С этого момента все в тебе является лишь моделью, имитацией. Это моя вселенная, Оракул. Все твои будущие воспоминания состоят из образов, ощущений, которые смоделировал я.
Кристалл передавал новый код: шла переписка молекулярной конфигурации, усиление воспоминаний о будущих событиях, которые никогда не произойдут.
– Невероятно, – сказал Том. И добавил мысленно, глядя на крутящего головой Оракула: «Я переписываю заново все содержимое твоего мозга, и ты знаешь это».
Мать снова ложилась в саркофаг.
– Это уже произошло, – громко сказал Том.
– Нет… – пробормотал Оракул. Но он был не прав.
Голограммы изменились в последний раз – память вернула Оракула в дни юности, – и все погасло.
Создать пограничное состояние.
Это был термин, обозначающий последний всплеск сознания перед тем, как старый человек умирает.
За очень короткий период времени новая память д’Оврезона о будущем, начиная с этого момента, была записана в его мозгу. Все его будущие ощущения были результатом мультифрактальной моделирующий имитации.
Даже воспоминание о его отдаленной, будущей смерти – вследствие глубокой старости, кстати, – пришло к нему теперь из воображения Тома.
– Массивное тело Оракула затряслось крупной дрожью – все новые и новые воспоминания всплывали в его мозгу.
– Все твои предсказания и все твое будущее, – сказал Том, – всего лишь придуманный мною мираж.
Эта фантазия включала в себя несуществующие процессы: в реальном пространстве имитировать их было невозможно. Но Том освободился от ограничений реального, проникнув в логику безграничного мю-пространства.
Оракул оказался в новом будущем, в том, которого никогда не было.
И там никогда не было схватки с лордом Коркориганом…
Том сжал в одной руке и кристалл, и меч.
– А теперь я изменю твою Судьбу, Оракул.
Голубое пламя вспыхнуло вокруг, когда он шагнул вперед.
Тому пришлось остановиться.
Казалось, воздух сопротивляется ему. Казалось, само реальное пространство сопротивлялось изменениям…
Напрягая все силы, Том сделал один шаг вперед. Затем другой.
«Что происходит? – спросил он себя. – Я не понимаю».
И вдруг сообразил.
Как мог Оракул не помнить будущее изменение собственного мозга?
– Это же парадокс. Он не мог не знать, что я с ним сделаю!
Однако было ясно, что Оракул не знал.
Значит, было что-то еще. Что-то, позволившее существовать столь серьезному парадоксу.
И тут Тома вновь осенило.
Оракул не помнил об изменениях, потому что в той реальности, в которой он жил, их попросту не было. И получается, что Том изменил не просто память д’Оврезона. Это была не просто имитация. Изменилась – пусть и в малых масштабах – сама реальность. И существование новой реальности в окружении старой тоже было парадоксом.
Вокруг летали голубые искры огня.
Том упорно преодолевал барьер между реальностями.
«Бедный Оракул, – думал он. – Твоя память впервые обманула тебя».
И сказал вслух:
– Это мой подарок тебе, Оракул.
Глаза д’Оврезона были широко распахнуты и неподвижны.
– Для тебя это будет первая в жизни неожиданность! Первая и последняя…
Глаза д’Оврезона были глазами жертвы, застывшей перед коброй…
Последний барьер голубого пламени и летящих искр расступился перед Томом, и он бросился вперед. Его несуществующая левая рука просто раскалилась добела от ненависти, но действовать пришлось правой, существующей. И он вонзил меч в тело Оракула по самую рукоятку.
– Получилось!!!
Оракул упал.
Том смотрел, как он дергается от боли: д’Оврезон был похож на выброшенную на берег рыбу, раскрывающую рот, чтобы глотнуть воздуха. Алая кровь растекалась по бело-голубому полу, а он все пытался дотянуться до оружия, и его глаза, налитые кровью, выпучились от напряжения. Потом он закричал, как ребенок, и это был сверхъестественный, жуткий крик.
– Я отомстил, – сказал Том. – Кулак и жеребенок, я отомстил. Ты мертв, ублюдок!
Но Оракул Жерар д’Оврезон был крупным мужчиной, сильным и могучим, и чтобы умереть, ему понадобилось много времени.
Кристалл выглядел оплавленным и безжизненным, но Том все равно убрал его назад и повесил талисман на шею. Затем он вытащил меч из тела Оракула. Раздался влажный чавкающий звук.
Том вложил меч в ножны, сделал движение рукой, и рядом с ним замерцал небольшой дисплей. Несколько манипуляций, и в помещение влетел рой микродронов.
Быстро жестикулируя, Том заставил их взяться за дело. Он был очень осторожен, и лишь несколько дронов занялись телом д’Оврезона, соблюдая меры безопасности, обязательные для медиков. Прочие озаботились уборкой зала.
Они уничтожат все вещественные улики. И после этого больше ничто не станет препятствием на пути к тому, что он так долго откладывал.
«Мама, – подумал он. – Неужели я убил и тебя тоже?»
Он наклонился над нею, и безжизненное тело матери вдруг издало вздох. Вокруг замерцали голограммы. Голова ее повернулась, едва ли не со скрипом. Веки наполовину поднялись, но видны были только белки глаз.
– Ты… думаешь…
Скрежет.
– Не… знала…
Едва ли это был человеческий голос.
– Кордувен… убьет… Я тебя люблю… Том…
– Мама! – крикнул Том. Ответом ему было молчание.
А на дисплее потянулась ровная линия. Агония.
С кем он разговаривал – с матерью или с Оракулом? Или и с нею, и с ним одновременно? Пациент умер.
– Нет! – закричал Том. Ответом ему было молчание.
– Только не это, – прошептал он. – Только не новая смерть.
Вокруг разлилось голубое сияние.
Ухватившись за край саркофага, он смотрел, как лазурная жидкость медленно вытекает из рта и ушей матери.
«Я уже видел это однажды», – подумал он.
Сияние постепенно тускнело, а затем и вовсе исчезло. Жидкость теперь была матовой и безжизненной.
«Пора уходить», – подумал Том. И повернулся спиной к мертвому телу матери.
– Милорд!
Том слышал, но это не имело никакого значения.
– Чем я могу вам помочь?
Он сидел, скрючившись в кресле за стеклянным столом, погруженный в грустные размышления, окруженный рядами кристаллов, вобравших в себя столько мудрости.
– Том!
Только эта фамильярность смогла вывести его из мрачного забытья.
– Эльва? – сказал он. – Как дела?
Даже Жак никогда бы не осмелился назвать его по имени, но капитан Эльва Штрелстхорм ничего не боялась.
– Мои дела в порядке, милорд. В данный момент меня больше волнует ваше состояние.
– Мне никогда не было так хорошо, Эльва. Перед его глазами возникла картина недавних событий, почти реальная, как будто все происходило сейчас…
Он вышел из зала, оставив за спиной два трупа, подобрался к перилам.
Вокруг царила ночь.
Прежде он никогда не видел настоящей ночи, но теперь она была перед ним во всем своем великолепии.
Темнота окутывала мир. Дул холодный ветер. Лилово-белая молния пронзила небо, а по каменной арке хлестала сплошная завеса дождя, ослепляя и обдавая Тома серебряными брызгами.
Он словно раздвоился. Он медленно взбирался на скользкую балюстраду, думая: «Путешествие закончено наконец-то!» И он же летел в пропасть, сквозь колющий воздух, сквозь сильные удары, ветра, и крик, вырывающийся из его груди, тонул в вихре воздушного потока, и все вдруг погружалось в забвение…
– Я никогда не видела вас в худшем состоянии, милорд, – сказала Эльва. – Это правда.
Сердце гулко билось в груди, он упал на балкон, мокрый от пота и дождя, и постоянно задавал себе один и тот же вопрос: «Что случилось?» – пытаясь убедить себя, что все было галлюцинацией, возникшей в результате шока.
Или перед ним приоткрылась другая реальность – на краткий миг, но так, чтобы он смог ощутить ее, потрогать и почувствовать запах, – альтернативный мир, где он сбросил себя в ничто, радостно приветствуя смерть как возможность прекратить жизнь, потерявшую внезапно всякий смысл?
Неужели он знал о природе, времени и Судьбе меньше, чем думал?
– Возможно, Эльва. Возможно, и так.
Потом он вернулся в комнату, стараясь не смотреть на жалкие останки в золотой чаше и на безжизненное сморщенное тело Оракула, лежащее на полу. Три микродрона все еще работали, они ползали по одежде и зияющей ране Оракула.
Системы доложили Тому о полном составе охраны: более ста вооруженных воинов и почти тридцать человек обслуги. Спускаться внутрь терраформера было слишком рискованно.
Тогда он приказал одному из дронов изготовить плетеное поливолокно, использовав золотую чашу, и сделать из него канат, а сам вновь вышел на балкон, где по-прежнему бушевал штормовой ветер.
– Милорд, к вам гости.
Было ли это продолжением разговора? Или прошло какое-то время?
– Я не хочу никого видеть.
– Милорд…
– Спасибо за все, Эльва. Но это приказ.
А потом был долгий опасный спуск вниз по канату, лицом к изрезанной поверхности. Достаточно легкий при сухой погоде и при медленном темпе прохождения, он был смертельно опасным, когда вокруг царит хаос и приходится скользить вдоль мокрой от дождя каменной стены, раскручивая голой рукой канат, обмотанный вокруг пояса, и почти ничего не видя в темноте.
– Том! – Это был уже другой голос.
Возле экваториального гребня он наконец нашел отверстие, вцепился пальцами в шероховатый влажный камень и прыгнул в сухое укрытие.
У него не было выбора – требовалось проникнуть сквозь мембрану. Он надеялся только на одно: самое худшее, что при этом случится, – сработает звуковая сигнализация.
– Томас Коркориган!..
Он бежал, крадучись, вглубь, туда, где проход становился шире, к тому месту, где происходил запуск транспортных багов, но жак – другой жак, не его друг; жак с перепонками между пальцев и серебристыми фасеточными глазами – прыгнул на него, потому что включилась система охраны, но Том действовал быстро, очень быстро, и жак был повержен, кровь лужей растекалась вокруг него – темная, почти лиловая на керамическом полу. Еще одна смерть…
И мелькнул образ: мертвая кошка в туннеле.
– Как думаешь, во что ты играешь?
Затем он бросился внутрь бага и крикнул: «Вперед!»
И стенки кокона, похожего на стручки мальвы, давили на Тома, пока жук герметично закупорил отверстия. А потом он стартовал, и Том почувствовал тошноту, вызванную ускорением. Потом был спуск по параболической траектории, шум тормозного реактивного двигателя и мягкий толчок.
– Труда? – Он поднял глаза и впервые почувствовал, как холодные слезы текут по его щекам.
Потом был долгий пеший переход через темное пространство. И нерегулярные остановки на отдых.
И великолепный рассвет, окрасивший небосвод в бледно-лимонный цвет с мазками серого и искрами белого. И ни души вокруг, только тупая техника. И он мог спускаться в глубь Нулапейрона, подальше от неестественных просторов космоса.
И было долгое пешее странствие, требующее такой сверхвыносливости, какой он даже представить себе не мог. Он шел вперед, освещая дорогу украденными из бага светильниками. В туннеле то и дело встречались ямы. Том шел, ожидая, что в любой момент его может сбить поезд, что он будет раздавлен и выброшен из жизни.
Отчасти он жаждал этого. Но другая часть сознания побуждала его бежать и бежать вперед.
– Что ты здесь делаешь, Труда?
На лице ее было еще больше морщин, и седые волосы стали белее, но манера перекидывать назад шарф и улыбка остались прежними.
Бежать…
– Том, Том. Что ты делал все это время?
Слабая улыбка появилась на его лице, хотя холодные слезы продолжали течь по щекам.
* * *
Тут были блестящие полы.
До Тома донеслись отголоски разговора, который велся на повышенных тонах. Даже спустя все эти годы Том мгновенно узнал характерный мужской баритон.
Это был Жерар д’Оврезон. Оракул.
– Я здесь, – прошептал Том и с трудом узнал свой голос.
В холл, где стоял Том, вошел крупный широкоплечий мужчина. У него была мускулистая шея и прекрасное бирюзовое с белым одеяние. Казалось, алые отблески света так и пляшут на его бородатом, красивом лице с тяжелой квадратной челюстью.
Он остановился, вгляделся в Тома и улыбнулся; его зубы сверкнули неестественно белым.
И Том почувствовал зуд нестерпимого желания сжать изо всей силы кадык этого человека и смотреть, как Оракул, задыхаясь, неотвратимо встречает свою смерть. Смотреть, смотреть, смотреть…
А потом д’Оврезон наконец заговорил:
– Приветствую тебя, Том! – На губах у него по-прежнему играла легкая улыбка. – Ты не поверишь… Но я ждал тебя.
– Конечно, ты ждал, – сказал Том после небольшой паузы. Все его чувства были напряжены.
– Я всегда знал, что мне предстоит беседа с тобой. – Д’Оврезон откинул плащ назад, через плечо. – Прямо сейчас.
Том метнулся в сторону.
Оракул быстро повернулся, удерживая Тома в поле зрения.
– Тебе предстоит утомительный танец, Оракул, – сказал Том, с трудом загоняя в душу злорадство.
На мгновение глаза д’Оврезона потемнели, и в них промелькнуло странное выражение.
– Я знал, что ты это скажешь. Том улыбнулся:
– Ваша ложь недостаточно убедительна, Ваше Мудрейшество.
Оракул устало вздохнул:
– Сказать тебе, чем закончится наша беседа?
Леденящий страх охватил Тома: он вспомнил то, давнее предсказание. О судьбе отца… Том загнал страх туда же, куда и злорадство. Вынул из ножен меч:
– Тебе бы следовало начать с вызова охраны или активации защитных систем. Но теперь уже поздно.
– Я так не думаю. – Оракул отступал под натиском наступающего Тома, но в лице его не было страха.
Только на один миг Том заметил в его глазах выражение напряженной покорности и вековой скуки. Затем к д’Оврезону вернулась неизменная учтивость.
– Нет никакой необходимости в физических действиях, – мягко заметил он. – Я всегда знал о том, что ты не сможешь противиться желанию увидеть ее.
Том остановился, замерев в оборонительной стойке, готовый в любой момент к отражению удара.
– Сейчас ты ее увидишь… – Оракул усмехнулся в бороду. – Она всегда со мной.
Резко повернувшись, так, что плащ закрутился вокруг бедер, он размеренным шагом направился прочь по блестящим каменным плитам.
Инициатива была утеряна напрочь. Тому оставалось только идти следом.
* * *
Овальной формы кристалл, цветом похожий на сапфир и заключенный в округлое золотое обрамление, был прикреплен к чаше-постаменту, украшенному резьбой в стиле барокко, и инкрустирован незнакомыми драгоценными камнями, переливающимися всеми цветами радуги. Кристалл был центром помещения: все вокруг – округлые опоры, потолок с расходящимися из центра лучами и пол, выложенный концентрическими кругами из белых и голубых плиток, – было расположено вокруг него.
Чем ближе подходил Том, тем прохладнее становился воздух. Бусинки влаги усеивали поверхность кристалла, мешая рассмотреть заключенное внутри темное образование.
Это был криосаркофаг.
– Ты смеешь!.. – Том прыгнул вперед, занося меч для разящего удара.
Оракул сделал едва уловимое движение в сторону – так, будто он точно знал, каким образом Том будет действовать. Один из перстней на его руке вспыхнул голубым, и вокруг саркофага начали разворачиваться голограммы.
«Сконцентрируйся!» – приказал себе Том, но на периферии его зрения уже появился дисплей, на котором медленно сменялись колонки цифр.
Том опустил меч и присмотрелся.
И все понял: изменялись только данные о состоянии сосудов и процессе кровообращения.
Церебральные же показатели практически не менялись. Только в глубине заднего мозга можно было заметить кое-какую активность.
– Ты говорил, что она жива!..
– Разве? – сказал Оракул, и печаль, зазвучавшая в его голосе, разлилась по всей комнате и слилась со вновь наступившей тишиной.
В голове у Тома все перемешалось, и он уже не понимал, что сказал Оврезон, а что придумал он сам, Том.
– Автоматы следят за тем, чтобы ее тело оставалось живым, – добавил Оракул. – Она утратила способность осуществлять только высшие функции.
– Я вижу, – пробормотал Том и мысленно позвал: «Мама!»
– Она мертва уже семь лет, – отозвался Оракул. Будто странное, неправильное эхо…
Стерев влагу с кристалла, Том увидел высокие скулы, гладкую кожу и полные розовые губы. Верхняя губа слегка выдавалась над нижней. Глаза закрыты. А волнистые волосы были все так же медно-рыжими.
«Как она молода!» – потрясенно подумал Том. – Сколько ей могло быть лет, когда родился я?»
На этот вопрос у него не имелось ответа, но сейчас, заключенная в объятия смерти, она выглядела не больше чем на десять лет старше Тома.
– Смерть – всего лишь точка, – в улыбке д’Оврезона не было и намека на человечность, – в конце предложения жизни.
А затем, безо всяких жестов со стороны Оракула, все голограммы исчезли.
Это была древняя, запрещенная техника: прямой ментальный контроль за системами терраформера.
Появились новые дисплеи.
– Это факт, Том, – сказал Оракул.
«Это факт, – мысленно повторил Том. – Сводки фактов. Сводки фактов и новостей».
– Некоторые тратят массу времени, – сказал Оракул, – занимаясь лишь пассивным наблюдением за реальными человеческими жизнями.
«Некоторые тратят массу времени, – подумал Том, – на аналитические сводки… А также на политические речи. На собрания и церемонии. На уголовные суды и наказания слуг. На невнятные публичные исповеди и гонки по туннелям. И на военные действия».
– Наверное, это кажется тебе ужасным, – сказал Оракул.
Тысячи теней отражались на поверхности синей кристаллитной оболочки.
А в холодновато-умных глазах Оракула опять появился какой-то нечеловеческий отблеск.
– Наверное, это кажется тебе ужасным, мой юный друг… Но ты никогда не сможешь понять этого.
Том отвел глаза от саркофага:
– А разреши, я попытаюсь.
– Не стоит!
– На этот раз твое сознание обманывает тебя, – сказал Том тихо. – Бедный, бедный Оракул!.. Ты живешь тем, что составляешь сводки новостей, которые якобы «помнишь» увиденными в будущем. – Том позволил себе легкую, едва заметную улыбку. – В том самом будущем, которое давно загнало тебя в ловушку.
– Если бы ты мог помнить момент собственной смерти, – тон Оракула был холоднее саркофага, – твоя… – последовала легкая пауза, пока Оракул искал слова, – твоя точка зрения изменилась бы.
Том взглянул на зажатый в кулаке меч, а затем пристально посмотрел в глаза Оракула:
– Зато я предвижу твою смерть.
– Она придет через много лет, – в тихом голосе д’Оврезона снова зазвучали нотки грусти. – Через много лет после твоей, Том.
– Ты можешь называть меня лордом Коркориганом, – произнес Том, вновь поднимая оружие.
Оракул отступил сквозь тихо движущиеся голограммы к опорам, подпирающим арку. Его широкие плечи и красивое лицо на мгновение оказались в центре водоворота, из которого вдруг высунулась детская ручка. Том замер.
– Ты узнал? – спросил Оракул.
– Да, – Том нахмурился. – Владение графа Болтривара. Наводнение. Оно уже случилось? Или еще будет?
Ответом ему был полусмешок:
– Мой прогноз немного отличается от твоего.
«Пора» – решил Том.
– Ты мертвец, Оракул! – И сделал внезапный выпад. Оракул немного сдвинулся в сторону, и Том чуть было не ударил по тому месту, где Оврезон только что стоял.
– Извини, Том! Соблюдай регламент… Перерыв – две минуты.
Том был готов ударить снова, но внимание его привлекло какое-то движение, и он замер, увидев, как кристалл превращается в жидкость и стекает в огромную золотую чашу, на которой стоял саркофаг.
Потянуло холодом.
О Судьба! Это было невероятно!
Умершая мать медленно села, повернулась и широко открыла глаза. Они были синими, как небо Земли.
– Том?!
Ее стало отчетливо видно. А мягкий голос был таким же близким, как собственное дыхание.
– Это действительно ты?
Глава 46
Нулапейрон, 3414 год н.э.
Какая мерзость!
У Тома перехватило дыхание, и он с трудом заставил себя заговорить.
– Как ты это делаешь?
Не обращая на него внимания, Оракул подошел к саркофагу.
– Не стоит вставать, любовь моя. – Он нежно взял руку матери.
У Тома все закружилось перед глазами. Цвета сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Голубой… золотой… белый… медно-рыжий… опять голубой. В голове зашумело.
– А ты бы поверил, если бы я сказал, – голос д’Оврезона звучал откуда-то издалека, – что я делаю это силой воли?
«А ну-ка контроль дыхания!» – приказал себе Том.
– Нет, конечно. – В голосе Оракула вновь зазвучала назойливая учтивость.
Красота матери теперь казалась несколько поблекшей. Что же это?! Пребывание на грани смерти и редкие пробуждения по воле Оракула? Или за всем этим скрывается что-то еще?
«Кулак и жеребенок», – вспомнил Том. И постарался снова сконцентрироваться.
– Ранвера! – Глаза Оракула были прикованы к матери. – Ран, любовь моя!
– Жерар…
В ее голосе явно звучала нежность, и Тома будто окатили ледяной водой.
«Я убью тебя, Оракул!» – подумал он, с трудом сдерживая ярость.
Никаких сомнений не было. Надо лишь прикинуть, как добраться до сонной артерии, чтобы это было неожиданно для врага.
– О Том. Что с тобой случилось?
– Мама?! – Тома пробрала оторопь. Может ли это быть всего лишь иллюзией?
– Ты вырос и стал красивым. Наверно, и девушки есть?
– Мама, – торопливо сказал Том, указывая на д’Оврезона кончиком своего меча. – Он сказал тебе, что случилось с отцом? И что они сделали со мной после его смерти?
– После его смерти? – Она удивленно нахмурилась. – Неужели Деврейг тоже умер?
– Только не говори мне, что ты этого не знала.
– Не так уж это и плохо, – сказал Оракул.
– Что? – Том повернулся к нему.
– Умирание… Это всего лишь черный туннель, и ты падаешь в него. Так это происходит. – Жерар с подчеркнутой нежностью дотронулся до щеки Ранверы.
«Только следи за дыханием», – напомнил себе Том.
– Это не черный туннель. Это всего лишь зависимость от средств, которые поддерживают иллюзии. – Том отошел назад, чтобы Оракул не смог сразу дотянуться до него. – Ее память ослабла. Она пытается собрать воедино обрывки разговоров из прежних времен. Как будто с тех пор время остановилось… Неужели безумие сделало ее еще более привлекательной для тебя, мой бедный Оракул?
Ярость вспыхнула в глазах д’Оврезона.
«Очко в твою пользу», – сказал себе Том.
Он чувствовал присутствие матери, легкий запах ее духов в холодном воздухе, но его внимание в данный момент было целиком сосредоточено на враге.
– Бедный, загнанный в угол Оракул, – продолжал он. – Не способный оставаться в нормальном потоке времени. Ты, наверное, сильно завидуешь нам? Наверное, пытаешься приспособить свое фрагментированное сознание к симптомам ее болезни?
Большие руки д’Оврезона сжались в кулаки. Мать снова заговорила.
– Не надо, Жерар! – Вся дрожа, сжав в своих ладонях руки д’Оврезона, она добавила: – Ты же обещал, мой дорогой.
– Да, я помню, любовь моя. Не беспокойся… – Но между бровями Оракула залегла маленькая морщинка.
Том расстегнул комбинезон, опускаясь на колено, как будто совершал ритуал коленопреклонения. Положив меч на пол, он развязал шнурок, на которой висел талисман.
– Прекрасная работа, как ты считаешь, мудрый Оракул? – Том положил жеребенка на пол. – Работа моего отца. Помнишь талисман, мама?
– Талисман. – Мать выглядела растерянной. – Я не… – Она замолкла.
«Зато я помню Пилота, – думал Том. – Знала ли она, что мне дарит? – Он сделал движение рукой, жеребенок аккуратно распался на половинки, и внутри него обнаружилась нуль-гелевая капсула. – Думала ли она, что я воспользуюсь капсулой не только для общения с Другими мирами?»
– Теперь смотри, Оракул.
Кончик меча аккуратно вскрыл нуль-гель, открывая миру кристалл-транслятор. Он мерцал голубым светом.
Все голографические дисплеи, находившиеся в зале, внезапно покрылись рябью самых диких раскрасок, перекрывавших весь диапазон цветового спектра.
– Что происходит? – Голос Оракула дрогнул.
– Загрузка, – коротко ответил Том. Контролируемые им движения мозаичных пятен вели свое собственное повествование.
В реальном пространстве логика сама по себе несовершенна…
– Я не… – Оракул замолк, впав в транс при виде гипнотической пульсации голограмм.
… и ограничена теоремой Геделя: истина не всегда доказуема…
– Твоя жизнь, бедный Оракул, не более чем иллюзия.
…но в мю-пространстве, в его безграничной рефлексивности все может быть доказано…
Кристалл передавал стандартные стробоскопические коды, сосредоточиваясь на хроно-имплантанте Оракула, чтобы взять его под контроль.
…и все можно смоделировать…
Отпустив руку матери, д’Оврезон шагнул назад, его широкие могучие плечи поникли в неопределенности.
– Не… понимаю.
…даже жизнь Оракула.
Началось разрушение собственных фемтоцитов Оракула.
– С этого момента все в тебе является лишь моделью, имитацией. Это моя вселенная, Оракул. Все твои будущие воспоминания состоят из образов, ощущений, которые смоделировал я.
Кристалл передавал новый код: шла переписка молекулярной конфигурации, усиление воспоминаний о будущих событиях, которые никогда не произойдут.
– Невероятно, – сказал Том. И добавил мысленно, глядя на крутящего головой Оракула: «Я переписываю заново все содержимое твоего мозга, и ты знаешь это».
Мать снова ложилась в саркофаг.
– Это уже произошло, – громко сказал Том.
– Нет… – пробормотал Оракул. Но он был не прав.
Голограммы изменились в последний раз – память вернула Оракула в дни юности, – и все погасло.
Создать пограничное состояние.
Это был термин, обозначающий последний всплеск сознания перед тем, как старый человек умирает.
За очень короткий период времени новая память д’Оврезона о будущем, начиная с этого момента, была записана в его мозгу. Все его будущие ощущения были результатом мультифрактальной моделирующий имитации.
Даже воспоминание о его отдаленной, будущей смерти – вследствие глубокой старости, кстати, – пришло к нему теперь из воображения Тома.
– Массивное тело Оракула затряслось крупной дрожью – все новые и новые воспоминания всплывали в его мозгу.
– Все твои предсказания и все твое будущее, – сказал Том, – всего лишь придуманный мною мираж.
Эта фантазия включала в себя несуществующие процессы: в реальном пространстве имитировать их было невозможно. Но Том освободился от ограничений реального, проникнув в логику безграничного мю-пространства.
Оракул оказался в новом будущем, в том, которого никогда не было.
И там никогда не было схватки с лордом Коркориганом…
Том сжал в одной руке и кристалл, и меч.
– А теперь я изменю твою Судьбу, Оракул.
Голубое пламя вспыхнуло вокруг, когда он шагнул вперед.
Тому пришлось остановиться.
Казалось, воздух сопротивляется ему. Казалось, само реальное пространство сопротивлялось изменениям…
Напрягая все силы, Том сделал один шаг вперед. Затем другой.
«Что происходит? – спросил он себя. – Я не понимаю».
И вдруг сообразил.
Как мог Оракул не помнить будущее изменение собственного мозга?
– Это же парадокс. Он не мог не знать, что я с ним сделаю!
Однако было ясно, что Оракул не знал.
Значит, было что-то еще. Что-то, позволившее существовать столь серьезному парадоксу.
И тут Тома вновь осенило.
Оракул не помнил об изменениях, потому что в той реальности, в которой он жил, их попросту не было. И получается, что Том изменил не просто память д’Оврезона. Это была не просто имитация. Изменилась – пусть и в малых масштабах – сама реальность. И существование новой реальности в окружении старой тоже было парадоксом.
Вокруг летали голубые искры огня.
Том упорно преодолевал барьер между реальностями.
«Бедный Оракул, – думал он. – Твоя память впервые обманула тебя».
И сказал вслух:
– Это мой подарок тебе, Оракул.
Глаза д’Оврезона были широко распахнуты и неподвижны.
– Для тебя это будет первая в жизни неожиданность! Первая и последняя…
Глаза д’Оврезона были глазами жертвы, застывшей перед коброй…
Последний барьер голубого пламени и летящих искр расступился перед Томом, и он бросился вперед. Его несуществующая левая рука просто раскалилась добела от ненависти, но действовать пришлось правой, существующей. И он вонзил меч в тело Оракула по самую рукоятку.
– Получилось!!!
Оракул упал.
Том смотрел, как он дергается от боли: д’Оврезон был похож на выброшенную на берег рыбу, раскрывающую рот, чтобы глотнуть воздуха. Алая кровь растекалась по бело-голубому полу, а он все пытался дотянуться до оружия, и его глаза, налитые кровью, выпучились от напряжения. Потом он закричал, как ребенок, и это был сверхъестественный, жуткий крик.
– Я отомстил, – сказал Том. – Кулак и жеребенок, я отомстил. Ты мертв, ублюдок!
Но Оракул Жерар д’Оврезон был крупным мужчиной, сильным и могучим, и чтобы умереть, ему понадобилось много времени.
* * *
Кристалл выглядел оплавленным и безжизненным, но Том все равно убрал его назад и повесил талисман на шею. Затем он вытащил меч из тела Оракула. Раздался влажный чавкающий звук.
Том вложил меч в ножны, сделал движение рукой, и рядом с ним замерцал небольшой дисплей. Несколько манипуляций, и в помещение влетел рой микродронов.
Быстро жестикулируя, Том заставил их взяться за дело. Он был очень осторожен, и лишь несколько дронов занялись телом д’Оврезона, соблюдая меры безопасности, обязательные для медиков. Прочие озаботились уборкой зала.
Они уничтожат все вещественные улики. И после этого больше ничто не станет препятствием на пути к тому, что он так долго откладывал.
«Мама, – подумал он. – Неужели я убил и тебя тоже?»
Он наклонился над нею, и безжизненное тело матери вдруг издало вздох. Вокруг замерцали голограммы. Голова ее повернулась, едва ли не со скрипом. Веки наполовину поднялись, но видны были только белки глаз.
– Ты… думаешь…
Скрежет.
– Не… знала…
Едва ли это был человеческий голос.
– Кордувен… убьет… Я тебя люблю… Том…
– Мама! – крикнул Том. Ответом ему было молчание.
А на дисплее потянулась ровная линия. Агония.
С кем он разговаривал – с матерью или с Оракулом? Или и с нею, и с ним одновременно? Пациент умер.
– Нет! – закричал Том. Ответом ему было молчание.
– Только не это, – прошептал он. – Только не новая смерть.
Вокруг разлилось голубое сияние.
Ухватившись за край саркофага, он смотрел, как лазурная жидкость медленно вытекает из рта и ушей матери.
«Я уже видел это однажды», – подумал он.
Сияние постепенно тускнело, а затем и вовсе исчезло. Жидкость теперь была матовой и безжизненной.
«Пора уходить», – подумал Том. И повернулся спиной к мертвому телу матери.
Глава 47
Нулапейрон, 3414 год н.э.
– Милорд!
Том слышал, но это не имело никакого значения.
– Чем я могу вам помочь?
Он сидел, скрючившись в кресле за стеклянным столом, погруженный в грустные размышления, окруженный рядами кристаллов, вобравших в себя столько мудрости.
– Том!
Только эта фамильярность смогла вывести его из мрачного забытья.
– Эльва? – сказал он. – Как дела?
Даже Жак никогда бы не осмелился назвать его по имени, но капитан Эльва Штрелстхорм ничего не боялась.
– Мои дела в порядке, милорд. В данный момент меня больше волнует ваше состояние.
– Мне никогда не было так хорошо, Эльва. Перед его глазами возникла картина недавних событий, почти реальная, как будто все происходило сейчас…
Он вышел из зала, оставив за спиной два трупа, подобрался к перилам.
Вокруг царила ночь.
Прежде он никогда не видел настоящей ночи, но теперь она была перед ним во всем своем великолепии.
Темнота окутывала мир. Дул холодный ветер. Лилово-белая молния пронзила небо, а по каменной арке хлестала сплошная завеса дождя, ослепляя и обдавая Тома серебряными брызгами.
Он словно раздвоился. Он медленно взбирался на скользкую балюстраду, думая: «Путешествие закончено наконец-то!» И он же летел в пропасть, сквозь колющий воздух, сквозь сильные удары, ветра, и крик, вырывающийся из его груди, тонул в вихре воздушного потока, и все вдруг погружалось в забвение…
– Я никогда не видела вас в худшем состоянии, милорд, – сказала Эльва. – Это правда.
Сердце гулко билось в груди, он упал на балкон, мокрый от пота и дождя, и постоянно задавал себе один и тот же вопрос: «Что случилось?» – пытаясь убедить себя, что все было галлюцинацией, возникшей в результате шока.
Или перед ним приоткрылась другая реальность – на краткий миг, но так, чтобы он смог ощутить ее, потрогать и почувствовать запах, – альтернативный мир, где он сбросил себя в ничто, радостно приветствуя смерть как возможность прекратить жизнь, потерявшую внезапно всякий смысл?
Неужели он знал о природе, времени и Судьбе меньше, чем думал?
– Возможно, Эльва. Возможно, и так.
Потом он вернулся в комнату, стараясь не смотреть на жалкие останки в золотой чаше и на безжизненное сморщенное тело Оракула, лежащее на полу. Три микродрона все еще работали, они ползали по одежде и зияющей ране Оракула.
Системы доложили Тому о полном составе охраны: более ста вооруженных воинов и почти тридцать человек обслуги. Спускаться внутрь терраформера было слишком рискованно.
Тогда он приказал одному из дронов изготовить плетеное поливолокно, использовав золотую чашу, и сделать из него канат, а сам вновь вышел на балкон, где по-прежнему бушевал штормовой ветер.
– Милорд, к вам гости.
Было ли это продолжением разговора? Или прошло какое-то время?
– Я не хочу никого видеть.
– Милорд…
– Спасибо за все, Эльва. Но это приказ.
А потом был долгий опасный спуск вниз по канату, лицом к изрезанной поверхности. Достаточно легкий при сухой погоде и при медленном темпе прохождения, он был смертельно опасным, когда вокруг царит хаос и приходится скользить вдоль мокрой от дождя каменной стены, раскручивая голой рукой канат, обмотанный вокруг пояса, и почти ничего не видя в темноте.
– Том! – Это был уже другой голос.
Возле экваториального гребня он наконец нашел отверстие, вцепился пальцами в шероховатый влажный камень и прыгнул в сухое укрытие.
У него не было выбора – требовалось проникнуть сквозь мембрану. Он надеялся только на одно: самое худшее, что при этом случится, – сработает звуковая сигнализация.
– Томас Коркориган!..
Он бежал, крадучись, вглубь, туда, где проход становился шире, к тому месту, где происходил запуск транспортных багов, но жак – другой жак, не его друг; жак с перепонками между пальцев и серебристыми фасеточными глазами – прыгнул на него, потому что включилась система охраны, но Том действовал быстро, очень быстро, и жак был повержен, кровь лужей растекалась вокруг него – темная, почти лиловая на керамическом полу. Еще одна смерть…
И мелькнул образ: мертвая кошка в туннеле.
– Как думаешь, во что ты играешь?
Затем он бросился внутрь бага и крикнул: «Вперед!»
И стенки кокона, похожего на стручки мальвы, давили на Тома, пока жук герметично закупорил отверстия. А потом он стартовал, и Том почувствовал тошноту, вызванную ускорением. Потом был спуск по параболической траектории, шум тормозного реактивного двигателя и мягкий толчок.
– Труда? – Он поднял глаза и впервые почувствовал, как холодные слезы текут по его щекам.
Потом был долгий пеший переход через темное пространство. И нерегулярные остановки на отдых.
И великолепный рассвет, окрасивший небосвод в бледно-лимонный цвет с мазками серого и искрами белого. И ни души вокруг, только тупая техника. И он мог спускаться в глубь Нулапейрона, подальше от неестественных просторов космоса.
И было долгое пешее странствие, требующее такой сверхвыносливости, какой он даже представить себе не мог. Он шел вперед, освещая дорогу украденными из бага светильниками. В туннеле то и дело встречались ямы. Том шел, ожидая, что в любой момент его может сбить поезд, что он будет раздавлен и выброшен из жизни.
Отчасти он жаждал этого. Но другая часть сознания побуждала его бежать и бежать вперед.
– Что ты здесь делаешь, Труда?
На лице ее было еще больше морщин, и седые волосы стали белее, но манера перекидывать назад шарф и улыбка остались прежними.
Бежать…
– Том, Том. Что ты делал все это время?
Слабая улыбка появилась на его лице, хотя холодные слезы продолжали течь по щекам.