Не бывает днём дома и Маринки. Её отводят в детский сад, когда я ещё сплю.
   Бабушка дошла до пункта – «накормить!». И я ем, завтракаю. Пил как раз какао – послышался звонок в дверь.
   – Женя выйдет? – раздался тонкий голосок Васи.
   Я уже учил уроки, а Вася опять затрезвонил.
   – Жека выйдет?
   – Выйдет, выйдет, – сказала бабушка. – Ты разве дома не ночевал, что так рано звонишь?
   – Дома… – ответил Вася. Он, наверно, попробовал просунуть в дверь голову, и бабушка на него накричала.
   А я к двери не подходил. После вчерашнего мне совсем не хотелось видеть этого нахалёнка. Из-за него жгли меня йодом, кололи уколами (кольнули раз, а «скорая помощь» вообще ничего не делала, но какая разница?). И после всего этого он ещё нос суёт в дверь, дружком прикидывается!
   «Выйду – тресну по затылку…» – решил я.
   Вышел я только через час.
   – Г-гы, ну и разукрасили! – развеселился Вася.
   Я забыл о своём намерении.
   – Если б у тебя было перетрясение мозга, то не так бы измазали. Целый литр йода израсходовали б!
   – Как это – перетрясение? – заинтересовался Вася.
   – А так! Всё шиворот-навыворот в голове перевернулось. Моя мама медик, она знает. Какой, например, сегодня день?
   – Четверг.
   – Хо, если бы четверг! Это для тебя четверг, а для меня – среда. Потом что идёт?
   – Ну, пятница.
   – Ну да – пятница! Вторник, а не пятница.
   – Так ты что – будешь жить назад, а не вперед?
   – Выходит, так.
   – А ты будешь уменьшаться или расти?
   – Хо, расти, конечно, буду.
   Не хватало ещё, чтоб уменьшаться! Тогда что же получится: Вася пойдёт в первый класс, а я из второго – тоже в первый? А потом меня в садик поведут, а потом в ясли? Ой-ё-ёй, что-то не то придумал…
   – А ты будешь знать, что с кем было раньше?
   – Конечно, буду! Что потом будет – нет, а вот что раньше – пожалуйста.
   – Ух ты!.. – позавидовал Вася. – Посмотрел на человека – и всё уже про него знаешь. А скажи, что я недавно ел?
   – Что? Печенье!
   Ну, это каждый мог угадать. На губах и на щеках Васи налипло крошек – страх!
   – Не печенье, а пряник.
   – Всё равно сладкое. А ещё я могу сказать, что ни вчера, ни сегодня ты не умывался.
   – Аг-га-а… – растерянно бормотнул Вася.
   Чудак рыжий… Да у него на лице всё написано. Ещё вчерашние следы пота остались. После футбола.
   – И-и… И долго так с тобой будет? – кивнул на мою голову Вася.
   – Не знаю… Мама лечит – йодом мажет, зелёнкой…
   Пока мы так разговаривали, успели спуститься с четвёртого этажа на третий.
   На третьем этаже стук-грохот. Около одной двери – № 11 – хлопочет дядя-плотник, а по площадке похаживает толстенький краснощёкий человек. Шляпа на затылок сдвинута, седые волосы подстрижены ёжиком, в руках держит палку с резиновым наконечником. Точь-в-точь мистер Твистер! Только мистер Твистер в книжке немного помоложе, а этот не иначе как пенсионер.
   Вчера ещё, я хорошо помню, дверь была совершенно голой, а сегодня уже обита коричневой клеёнкой. Вставлен глазок – смотреть изнутри, кто звонит. Дядя-плотник прикладывает к двери медную пластинку, а мистер Твистер выпячивает грудь, откидывает назад голову и командует:
   – Выше немного! Ещё выше! Много, назад… Косо!
   Наконец плотнику разрешили прикреплять пластинку. Я прочитал вслух, чтоб и Вася знал, что написано на этой блестящей пластинке, – первая строчка красивыми рисованными буквами, а ещё две – печатными:
Профессор

ИВАН ИВАНОВИЧ

ДЕРВОЕД
   Так его, значит, зовут. Ну и фамилию же себе выбрал – Дервоед! Нет, чтобы Хлебоед, Грушеед или Консервоед, а то – Дервоед!
   На лестничной площадке стоит ящик с различным инструментом, набросано щепок. Наверно, профессор опять менял замок. Вася не видел, а я видел: в первый день, когда всё таскали вещи, Иван Иванович сам ставил внутренний замок. На него ещё тогда кричала из квартиры тётя: «Опять меняешь! Ты думаешь, твой замок лучше?»
   Я дёрнул Васю за рукав – «Смотри на меня!», а сам зажмурился, наморщил лоб, как будто сильно задумался.
   – Дядя Иван Иванович, а правда, что вы уже один раз меняли замок в этой квартире? – спросил я у профессора.
   – Менял, детка, менял. А что ж, довериться тому, что они на один стандарт наставили?
   Я дёрнул за рукав Васи сильнее: «Видал?»
   – Дядя профессор, вы боитесь, что вашу тётю украдут? – опять спросил я.
   Иван Иванович закашлялся, как будто ел и крошка не в то горло попала, махнул на нас палкой. Мы сбежали на один пролёт ниже – не понимает шутки дядя с весёлой фамилией!
   – Этот замок… Кхы, кхы! Замок лучший попался… – откашлялся Иван Иванович. – Разве найдёшь теперь толковый замок? Только от добрых людей, а вор любым гвоздём откроет, – оправдывался он перед плотником.
   – Не прибивай ты её! Не позорь себя перед людьми!.. – долетел из квартиры голос Дервоедовой жены.
   – Не суйся, куда не просят! – закричал профессор.
   И почему Иван Иванович на всех злится? За что – на меня? Неужели я и в самом деле стал каким-нибудь волшебником-угадчиком? Вот здорово, хоть в цирке выступай!
   Я в цирке однажды видел такого фокусника. Отвернулся он от людей, завязали ему глаза чёрным платком. А зрителям дали спрятать записную книжечку. Сначала один дядя спрятал её в карман, а потом тайком передал ещё дальше, на последний ряд. Глаз циркачу не открывали, он и пошёл так, с завязанными, по рядам. Осторожно, чтоб не споткнуться, не наступить кому на ногу. Шёл и тихонько помахивал перед собой левой рукой. И нашёл ту тётю, что припрятала книжечку. «У вас?» – спрашивает. «У меня!» – отвечает она. «Обождите, я ещё скажу, где она у вас спрятана… Вот в этой синей сумочке!»
   Что тут только началось в цирке! Я так аплодировал, так аплодировал – чуть руки себе не отбил.
   А циркач сказал, что он видит… пальцами левой руки. Пальцами! И тогда его спрятали, не развязывая глаз, за чёрную стенку, он только руки просунул в круглые дырки и держал их над столиком. А зрители собрали всякой всячины – расчёски, зажигалки, ключи, записные книжки, губную помаду, броши, книги… Целую груду всякой мелочи положили ему на столик помощники и отошли в сторонку, сели среди зрителей, чтоб не подумали, что ему подсказывают. А тот маг-волшебник поводил над вещами пальцами туда-сюда и назвал, что лежит, какого оно цвета и размера, даже заголовки книг прочитал. И ничего пальцами не трогал! И не подсматривал!
   Я тогда спросил у папы, могут ли быть на свете такие люди. Как в сказке какой! И папа сказал, что на свете всё может быть. Человека ещё надо изучать да изучать, в нём ещё много всяких загадок и тайн.
   Так, может, и меня надо каким-нибудь профессорам изучать? Может, попроситься на приём к Ивану Ивановичу? Пусть бы обследовал. Свой профессор в доме, никуда не надо ехать.
   – Смотри, там что-то копают, – толкнул меня в бок Вася.
   Я так задумался, что даже не заметил, как и во двор вышли.
   Посреди двора, там, где вчера разравнивали землю, сегодня копали яму Женя Гаркавый, два товарища Жени из чужого дома и дядя Левон, артист-пенсионер. Около них вертелись, путались под ногами Жора, Серёжа и тощий, как скелет, Павлушка-подушка.
   Нет, не яму рыли… Ну и чудаки: они камень откапывали. Тот камень я ещё вчера приметил – торчала немного макушка из земли. Теперь вокруг камня была яма, а сам он лежал на дне её, как картофелина на блюдце. Ничего себе картофелина! В дверь подъезда не пройдёт, разве только если обе створки откроешь.
   – Вот и всё пока… Спасибо, друзья! – сказал дядя Левон, и Женя со своими девятиклассниками ушёл, остались одни мы.
   – Дядя Левон, это вы хотите камень глубже закопать? – спросил я. Пусть все знают о моей необыкновенной способности угадывать!
   – Не закопать, а достать, извлечь. Пусть наверху лежит. Представляете, как у нас живописно будет? Деревья, кусты и дикий камень-валун… А там, за дорожкой, – беседка со столиком…
   Мы посмотрели туда и ничего не увидели – пусто! Ну и чудак дядя Левон, ну и шутник! Расписывает, как сказку читает.
   – Всё это мы должны сделать. А теперь пойдем-ка бульдозер попросим, пусть поможет камень вытащить. Тонны три веса будет…
   Мы засеменили за дядей Левоном. А он шёл и расспрашивал, что мы делаем в свободное время, и с упрёком качал головой.
   – Ай-я-яй, я-яй… А ну, поднимите правые руки вверх. Посмотрим, кто дольше продержит… – сказал он.
   Мы удивились, но руки подняли, как будто всем вдруг захотелось отвечать урок. И так дошли до соседнего, шестого, дома. Его ещё не заселили. Во дворе бульдозер ровнял землю. Не просто разравнивал, а приглаживал: полз задом наперёд и волочил за собой блестящий щит-отвал.
   Левон Иванович указал нам на первый этаж дома. Здесь окна были большие, не такие, как на остальных этажах, и ещё забрызганы мелом.
   – Обещает нам домоуправление здесь пионерскую комнату. На её открытии мы выступим с кукольным спектаклем. Хотите быть артистами?
   – Хотим! Хотим! – запрыгали мы вокруг него, забили в ладоши. И об уговоре забыли: кто дольше продержит задранную кверху руку. А я держал!
   – Вот его первого я возьму в артисты, – указал на меня дядя Левон.
   – И мы держим! – Опять все подняли правые руки. А моя уже начала деревенеть.
   Левон Иванович на меня больше не смотрел. И тут я – раз! – правую опустил, а вместо неё – левую. И никто не заметил, что у меня наверху уже не та рука.
   Какой сегодня чудесный день! Я только подумал, что неплохо б выступать в цирке, а тут всё и сбывается. Правда, не в цирке будем выступать. Но разве кукольный театр – хуже?
   На бульдозере работал молодой парень. Дядя Левон немножко поговорил с ним, и он сразу дёрнул за правый рычаг. Трактор развернулся на одной гусенице, как танк, и двинул к нашему дому. Не по асфальту, не по дорожке, а там, где земля. Мы побежали за ним.
   Камень хлопец зацепил тросом – толстым, свитым из множества проволок. И выволок наверх! Даже землю помог назад столкнуть в яму.
   Бульдозерист помахал нам на прощание рукой, и трактор загрохотал к шестому дому – доутюживать площадку.
   Левон Иванович присел на камень, похлопал по нему рукой. Доволен!
   – Опустите правые, поднимите левые…
   Все сменили руки, и я сменил. У меня вверху опять оказалась правая рука.
   – А ты всё ещё правую?! Ну и молодчина же… – похвалил дядя Левон.
   Меня даже в жар бросило: смошенничал…
   – А теперь так: станьте ко мне поближе, полукругом… Сцепите руки вверху…
   Мы стали, как он сказал, сцепили руки.
   – Вот так… А теперь повторяйте за мной клятву: «Нигде и никогда… Нигде, никогда и никому… Нигде, никогда, никому и ни за что – ни за пуд шоколада, ни за ящик халвы, ни за бочку мороженого – не скажем, что такое союз „Артек“. Клянёмся сохранять всё в тайне, пока не настанет день „П“.
   Мы повторяли хором, и у меня от таинственности и необыкновенности происходящего мороз пробегал по коже.
   – «Артек» – это сокращенно «Артисты театра кукол». Вы теперь «артековцы»… – Левон Иванович говорил отчётливо, размеренно, как диктор в телевизоре. – День «П» – день премьеры, день представления, день показа спектакля. Поняли? Поднятые руки – наша третья тайна. Придёт время, и вы сами раскроете эту тайну… С сегодняшнего дня мы приветствуем друг друга вот так…
   Дядя Левон приподнялся с камня, вскинул руку над головой:
   – Салют!
   И мы вскинули, и мы повторили:
   – Салют! Салют!
   – Когда первый сбор «Артека», я скажу. Всё!
   Эх, лучше бы этот сбор был уже сегодня. И лучше бы всё время заниматься только куклами!

 
   Левон Иванович, наверно, угадал мои мысли по лицу:
   – Предупреждаю: заниматься будет только тот, кто хорошо учится, у кого примерное поведение.
   Как ведро холодной воды вылил на голову…
   И всё же какая интересная настала жизнь! Честное слово! Вот только язык чешется, не выдержать просто, чтоб не рассказать кому о наших тайнах.
   И я шепчу себе: «Клянусь – молчу… Клянусь – молчу…»

 



«НАУЧИ МЕНЯ ЛЕТАТЬ!»


   От нашей школы до нашего дома – пять домов. Я прошёл три дома и ахнул: в нашем дворе творилось что-то интересное. Без меня! А всё Мария Сергеевна виновата, из-за неё опоздал…
   Наш двор начинается от середины квартала, там, где спины гаражей соседней улицы и электробудка с человеческим черепом на железной двери. Череп пронизывает красная молния, под ним надпись: «Не трогать, смертельно!»
   Сейчас около этой будки машин и людей – как на субботнике. И ребята все наши, да ещё чужих сколько пришло.
   У будки пофыркивал автокран, на стреле крана медленно покачивался и поворачивался подвешенный на тросах жестяной домик без окон. Не в кабине автокрана, а в какой-то небольшой будочке, там, где должен быть кузов, сидел Жорин папа и нетерпеливо выглядывал в окошко. Ждал сигнала, чтоб повернуть куда следует стрелу.
   Задом к крану стоял грузовик с опущенными бортами. Наверное, он и привёз этот коричневый жестяной домик. Немного поодаль, в сторонке – коротенький «Москвич». К «Москвичу» прислонился девятиклассник Женя Гаркавый с лопатой.
   – Что здесь такое? – торопливо спрашиваю у него.
   Женя преспокойно чистит ногти.
   – Мы свой гараж перевезли.
   Под висящим гаражом расчищена площадка – рядом с электрической будкой. Под стрелой крана с надписью «Не стой под грузом!» стоят и спорят Иван Иванович Дервоед и Женин отец – невысокий, всё лицо в шрамах.
   – Я первым облюбовал это место для своего гаража! – тычет в землю палкой с набалдашником профессор.
   – Зачем вам место для гаража, если машины нет? – Женин отец не смотрит на Дервоеда, а смотрит вверх и разворачивает подвешенный домик-гараж.
   – Нет теперь, так будет в четверг! Две даже будут! И вы не имеете права…
   – И право имею, и разрешение из горсовета. Отойдите, милый человек, не нарушайте правил безопасности! – указал Женин папа на надпись на стреле. – Давай! – скомандовал Жориному отцу.
   Гараж закачался, начал опускаться на землю.
   – И вы тоже думаете здесь свой гараж ставить? – тихо и с укором говорит Ивану Ивановичу дядя Левон. – Надо, чтобы во дворе побольше зелёная зона была. А тут вон… – обвёл он широким жестом сарайчики-гаражи. – И куда только горсовет смотрит, домоуправление? Надо жаловаться, весь двор заняли…
   – Я сам буду жаловаться в домоуправление! – пристукнул палкой Иван Иванович.
   – Дядя Дервоед, а вы сказали: «Чур, моё!»? – сунул я нос в разговор взрослых.
   – Брысь! – замахнулся на меня профессор.
   Кто-то засмеялся. Сразу заговорили несколько человек.
   Но о чём шёл разговор, я не знаю.
   Появилась внезапно бабушка, вытащила меня за рукав из толпы.
   – Умываться надо, есть надо, а он ворон считает!
   Бабушка почти бегом тянула меня. Если б я мог оторваться от земли, полетел бы, как планер. И зачем так спешить?
   Мне совсем не хотелось домой. Во дворе так интересно!
   Да разве может хотеться домой, если надо отдавать записку от Марии Сергеевны, учительницы. Будет родительское собрание в шесть часов. А ещё в записке приписано снизу: «Поговорим и о поведении вашего Жени». Я всё разобрал, всё прочитал – потом уже, когда из школы выскочил. А сначала стоял, зажав записку в кулаке, и слушал, как стыдила меня учительница. Что я такой и сякой и что она будто бы не верит, что я этакий…
   «Поговорим о поведении…» А что я плохого сделал, чтобы говорить о моём поведении на родительском собрании? Ну, не писал на первом уроке, рассказывал соседу, что вступил в «Артек». А он: «Куда, куда ты поступил?!» И тут я опомнился и шепчу: «Нигде, никогда, никому и ни за что…» Четыре «ни». Он вытаращил глаза, покрутил пальцем у моего виска, а учительница пересадила меня к Зине Изотовой с Надречной улицы.
   На втором уроке я никому не мешал, сидел тихо-тихо, как мышь. Правда, я не писал и не слушал, о чём говорила учительница, и опять попался. Я думал о том, чем бы на перемене удивить Жору и товарищей, чтобы и в классе все поверили в мой чудесный дар отгадчика.
   И за это – «поговорим о поведении»?
   Бабушка сначала взяла записку, а потом взялась за сердце.
   – О, боже! Что ты там натворил? Ой, да ведь я уже опаздываю на собрание!.. – засуетилась она. – А Марина из садика не приведена, не накормлена. А он разинул рот, забаву во дворе нашёл! Ему, видите, хоть трава не расти!
   – Бабушка! Я приведу и накормлю!
   Подумаешь, важность. Я уже однажды её приводил. А покормить – тоже раз плюнуть.
   – Да-да, приведи, Женик. Ты уже большой, и здесь близко. – Бабушка начала перед зеркалом рисовать себе губы помоложе. – Кашу я сварила, остывает… Вот тебе ключ от квартиры, не потеряй, смотри…
   Бабушка схватила сумку и – за дверь.
   Я вышел за ней во двор. Около электробудки уже не было ни машин, ни людей, стоял только один «Москвич». Женя с отцом подсыпали землю к стенкам своего гаража, притаптывали её ногами. У соседнего дома что-то горячо доказывал незнакомым тётям профессор Дервоед, чертил палкой на асфальтированной дорожке.
   В садике я сразу оглох и обалдел. Гам, грохот ложек о тарелки, чашки. Дети ужинали, и такие, как Марина, по три годика, и постарше. За своим столиком верховодила Марина, визжала во всё горло: «Ти-иш-ше!!!»
   Из-за столика малыши встали по команде, а бросились из столовой без команды: из передней уже заглядывали к ним папы и мамы.
   Маринка скомандовала мне: «Марш умываться!» – и повела за палец в умывальник. Как будто она меня забирала из садика, а не я её. Пришлось показать пример, помыть руки с мылом.
   На всех шкафчиках в умывальнике были наклеены картинки. Марина дёрнула ту дверку, что с вишнями. Полотенца на крючке не было! Рванула соседнюю, с яблочком, – есть. Быстренько перевесила на крючок в свой шкафчик и деловито вытерла руки.
   В передней опять повела к вишням.
   – Когда я была большая, а ты маленький, я тебе всегда помогала обуваться… – начала договариваться она.
   – Ладно, не ной – помогу.
   Я знал, как она обувает ботинки: час пыхтит над одним, час – над другим. А зашнуровывает – то узел сделает, зубами не разгрызёшь, то палец привяжет к ботинку да ещё и кричит: «Что, так и буду ходить в три погибели, привязнутая?» А то разозлится, сбросит ботинки – «Пойду босяками!»
   Только дяди, тёти и старшеклассники забирают из садика детей, один я из второго класса. Галдёж – как в школе на перерыве!
   – Носка одного нет! – захныкала Марина.
   Я обыскал шкафчик, заглянул в соседние, ощупал рукава и карманы пальто, проверил ботинки – нет!
   – Пойдёшь в одном, подумаешь… – говорю я. – Тебе лишь бы похныкать.
   – У-у-у… Как я буду жить с одной ногой!
   На ногу без носка ботинок обулся легко. А вторую, наверно, целый час обували. На лбу и носу у нас повисли капли пота… И хоть бы уж Марина молчала, а то: «Ой, нога хрустнула! Ой, нога покрошилась!»
   Надевали пальто – бант развязался.
   – Не хочу ходить махлатая! – затопала ногами Марина.
   Не стал завязывать бант – оторвал совсем, немножко с волосами. Спрятал в карман. Без банта дойдёт, принцесса такая…
   Марина шла и хромала, как инвалид войны. Но шла – начал накрапывать дождь, и все дети попрятались в подъезд. Один Вася шлёпал по лужам, расплёскивая сандалетами воду на асфальте. На крыльцо и первый этаж я нёс Марину. Если б имел ещё две руки, зажал бы ей ноги, а то колотила меня ботинками по коленкам.
   Ух!.. Наконец-то мы дома…
   Раздел, снимаю ботинки… Что такое? На правой ноге два носка. Сунул Марине под нос оба.
   – Видела? «Носка-а-а нет…» Если б десять было, тоже на одну ногу напялила?
   – А я не виновата, они оба правые.
   – Правые, левые… Скажу маме, чтоб в ясли тебя отдала, а не в сад.
   Осталось только одно – покормить.
   Чтоб не гоняться за ней с ложкой по квартире, я усадил Марину на подоконник. Будем смотреть, с какими зонтиками ходят тёти, и кормиться.
   – Синий… Красный… Чёрный… – называла Марина.
   Ложку с манной кашей увидела уже у самого рта. Круть! На щеке начертилась белая полоса, а ухо манка замуровала ровно с краями.
   – Ой, ухо сварится!
   – Каша не горячая, не ври! А будешь вертеться, то и другое залеплю.
   – Да-а, не горячая! Если б сам был залепнутый, то знал бы… Что, я так и буду с вареным ухом жить?
   На щёку и на ухо я израсходовал две мои промокашки – из письма и из математики. Принёс ещё и папины «качели». Есть у него такие, из пластмассы, снизу, наверно, сто промокашек нацеплено.
   – Ой, я оглохнутая!
   А-а, ещё и в ухе каша осталась. Ну, это пустяк. Найти бы только булавку. У мамы, кажется, где-то была…
   Выбрасываю из маминого шкафа платья, ощупываю их. На некоторых остаются белые пятна от каши… Ура, есть!
   Всё… Порядок… Можно набирать вторую ложку. Марина зажимает рот руками, наклоняется.
   – Разогнись, а то в волосы накапает.
   – Не в волосы, а за воротник. Постуди!
   Стужу, дую на кашу. Не поворачивается ко мне.
   – Ой, ракета летит! – кричу я.
   – Где? – вскинулась Марина.
   Р-раз! – кашу в рот. Попал!..

 
   Марина не глотает, держит кашу за щекой, как обезьяна, стучит ногами по подоконнику. Подношу третью ложку…
   – У-у-у-м-м… – вертит она головой.
   – Что ты мяукаешь, как кошка? Раскрывай рот, некогда мне с тобой возиться.
   – Я не клошка… У меня не-э-ту хлоста. И улши, видишь, где? А у клошков сверлху…
   Пока говорила, каши во рту стало меньше. Ем сам, показываю пример, причмокиваю.
   – Ах, как вкусно! Съем всё сам.
   – Не воспитывай у ребёнка жадность.
   – Я не воспитываю, ешь быстрее!
   – Сам ешь, поправляйся. А то кожа да кости.
   – А ты почему не хочешь?
   – Потому что круглая земля…
   – Кто тебя научил так отвечать?
   – Сама научилась. В садике воспицацальница Ольга Петровна так говорит.
   Забыла про ложку Марина… Я р-раз! – четвёртую. Под нос!
   Марина вытаращила глаза, разинула, задыхаясь, рот. Н-на! Сунул и пятую…
   – Чхри! – чихнула Марина. – У-у, чуть язык не откусила! – завыла она.
   Каша заляпала стекло, подоконник, Маринины ноги, чёрный лакированный стол и мне глаза.
   Схватился за глаза, а кружку с кашей – на окно. Бренк! Мимо, наверно, поставил… Ещё два раза по полу перекатилась кружка.
   Раскрываю обеими руками левый глаз. Мамочки! Какие стали у меня тапки! Какие ножки у стола! Разлепляю правый – и от увиденного опять зажмуриваюсь. Кружка под телевизором, а на полу дуга из каши.
   – Ау, где ты?!
   – Иди прямо, прямо… – скомандовала Марина с окна.
   Нащупываю её, снимаю с подоконника.
   – Ой, что ты меня поставил на кашу?
   – Так ты ж смотри! Я не вижу куда… Веди в ванную умываться.
   Марина взяла меня за руку.
   – Холодно… Тепло… Горячо… Огонь!
   Поздно! Левая моя нога стала на кашу, приклеилась.
   – Я же говорю – «огонь», а ты ступаешь!
   – Ты говори – левой или правой, большой шаг или маленький… А то «горячо», «огонь»! Игру нашла… Это из-за тебя всё!
   – Хорошо! Левой!.. Ещё раз левой!.. Опять левой!..
   – Три раза левой? – Я зашатался, раскоряченный, как циркуль.
   – А я не виновата. Правой некуда – там каша.
   – Так что, мне так и стоять? Или подниматься в воздух, лететь?
   – Ой, и меня научи летать! – Марина бросила мою руку. – Вот так: мах, мах!
   – Человеки – не птицы…
   Я шатался так – соломинкой ткни, повалюсь. И вдруг левая нога по-о-е-ехала!
   – Держи, пополам раздираюсь!
   Я замахал руками, словно хотел сделать Маринино «мах, мах!», и сел на пол, на что-то мягкое и мокрое…
   Теперь мне было всё равно. Мы были с Мариной с ног до головы в сладкой, вкусной, питательной каше.
   – Слушай, посмотри в кружку… – Голос мой жалостно задрожал. – Нету больше?
   Марина постучала кружкой об пол.
   – Есть немного…
   – Выскреби, дай мне.
   Марина начала выскребать и с большой охотой кормить меня из ложечки.
   Кормила и приговаривала:
   – Не спи за столом! Не мотай головой, ты не лошадь!.. Не чавкай – ты не свинья! Поставлю в угол!
   В это время послышался звонок в дверь. Марина бросила мне на колени кружку и необлизанную ложку, побежала открывать.
   – Мамочка, я тут Женьку покормила! А сейчас поведу умою!
   Что было потом, когда мама увидела, какие мы и что делается в квартире, я рассказывать не стану. Представьте сами.
   Что ни придумаете – всё будет правда.

 



МЫ ИДЕМ В РАЗВЕДКУ


   Дождь лил весь вечер. Ночью грохотала гроза. Но я не боялся – привык! Вчера, когда возвратилась мама, потом бабушка с собрания, а потом папа, – грома было достаточно. Хорошо ещё, до «молнии», до ремня не дошло.
   Когда я вышел утром во двор, Вася и Жора пускали по лужам кораблики. Серёжа держал под мышкой мяч, а Павлуша – своего брата Генку. Не под мышкой, а так – за руку. В субботу малыша забирают из круглосуточного садика, а в остальные дни Генка домой не ходит.
   Левон Иванович стоял возле камня-валуна, держал фанерный щиток на длинном колышке и смотрел по сторонам, искал что-то. Фанера с палкой смахивали на лопату, которой зимой чистят снег.
   Мы подали дяде Левону четыре камня. Он выбрал один и вбил палку в землю. Достал из кармана трубочку бумаги, развернул и прикнопил к щитку.
   Мы так и ахнули!
   На бумаге всеми красками сверкал наш будущий сквер. Один только камень-валун и узнали. А за камнем были нарисованы посыпанные жёлтым песком дорожки, вдоль них росли кусты. Были и скамьи, и песочница малышам, и беседка, и клумбы с цветами, и много-много деревьев. Под деревьями закрашено светло-зелёным – трава.