И все начали делать то, что говорил Левон Иванович. И никто не спорил, не просил работы полегче.
Я, Серёжа и Павлуша отнесли все кусты и деревья к тем ямкам, на которые указал дядя Левон. Потом – кто на листе фанеры, кто на куске жести – носили чёрную землю, сыпали на дно ямок. Я работал и сам себе повторял: Николай Николаевич – дядя Коля, Олег Максимович – Жорин папа, Зенон Остапович – Галкин папа, Василь Сигизмундович – Васин… Вася, значит, будет Василий Васильевич…
«А куда Жора подевался? Увильнул от работы…»
И только я так подумал, как вылезают из нашего подъезда Жора и… Вася! Оба держат в руках по несколько длинных лучинок.
– Ура! Вася приехал!
Мы вмиг забыли о работе, бросились к нему.
– Отойдите! Тише! – отмахивался от нас Вася. – Мы кошку морскую видели! В подвале!
А мы не слушали Рыжика – Васю, мы тормошили его, вертели, дёргали. Соскучились без него! Я стукнул Васю по плечу – и он пошатнулся! Стукнул Павлуша – Вася устоял на месте, треснул Серёжа – Вася размахнулся и – трах! – дал сдачи.
Тогда Жора бросил свои лучины, наклонился – хвать Васю ниже коленок, бросил его животом себе на плечо.
– Го-о! Гэ-э! – завертелся с ним, зашлёпал ладонью по тому месту, откуда ноги растут.
Вася болтался у него за спиной и бил лучинами по такому же месту. Весело стало!
Запыхался Жора, поставил Васю на землю. А Вася – вжик! – выдернул лучину из своего пучка, как шпагу из ножен, и прыг к Жоре. Мушкетёр!
– Ах, так? – увернулся Жора от Васиного удара и тоже выхватил лучину. – Защищайся, несчастный!
Трик! Трак! – скрестились «шпаги». Ничего, что не было металлического лязга, – мы слышали его. И ещё скрестились, и ещё…
Жорина шпага хрустнула пополам, в руке остался короткий, как кинжал, обломок. Вася не ждал, пока Жора выберет себе новое оружие, ткнул Жоре в бок – раз! В грудь – два! Нет, не в грудь, отбил Жора удар рукой, и обломок царапнул ему ухо.
– Ах, ты так?! – ринулся Жора на Васю с новой «шпагой».
– Эй, мы остальные возьмём! – крикнул я Жоре. И мы схватили оставленные лучины. Как раз по одной!
В воздухе засверкали «шпаги». На меня наседали Павлуша и Серёжа. Хрясь! – сломалась Серёжина. А потом – Павлушина… Слабенькие были лучины. Не лучины даже, а вырезанные пилами из брусьев пластины. Я поднял вверх свою «шпагу»-победительницу: «Ура!»
Смотрим, а Вася и Жора уже бегают по крышам гаражей, как гангстеры в каком-нибудь кино. Вася дразнит Жору, увёртывается от его ударов и хохочет-заливается.
Наши два гаража пристроены к чужим. Чужие почти все металлические, у них крыши или домиком, или плоские, с наклоном. У нас с плоской крышей только гараж Дервоеда. Из старых досок…
Прыгают Вася и Жора по гаражам, и никто на них не кричит, не ругается. Только один раз Василь Сигизмундович крикнул:
– Вася, слезай сейчас же! Мало тебе оврага?
Вася не слез, а прыгнул на жестяную крышу гаража дяди Коли. Перебрался через конёк, съехал к тому краю, где электрическая будка, – и круть к чужим гаражам. Пока так сманеврировал и Жора, Вася танцевал уже на чужом высоком гараже и показывал ему «нос».
– Кончай! – крикнул Жоре отец, Олег Максимович. Чтоб лазить кончал.
А Жора захотел, видимо, Васю прикончить и как ринется к нему! Пока вскарабкался на тот высокий, как скала, гараж, Вася перескочил на гараж Ивана Ивановича. Оттуда по наклону вниз, юркнул в щель между рядами наших и не наших гаражей. И тут Жора взвился над гаражом профессора – гоп!!!
Треск…
– А-а-а! – крикнул Жора и исчез.
Что произошло, никто не заметил, а если заметил, то не понял. Уже смеркалось, и всем хотелось поскорее закончить работу.
Вася выбрался из-за гаражей.
– Хи-хи… Хи-хи… – оглядывается, где Жора, в какую сторону лучше удирать.
И я, и Серёжа, и Павлуша подбежали к Васе…
– Спрятался где-то… – сказал Серёжа.
Дошли до конца гаража Дервоеда, осторожно заглянули в щель. Темнота… Никто не шевелится в этой темноте, не сопит.
– Ыэй!.. – послышался откуда-то Жорин голос. Глухой, как будто сам себе рот рукавом заткнул. Только откуда голос? Может, с крыши?
– А мы в прятки не играем, никто тебя искать не собирается! – крикнул Вася.
Отбежали, чтоб лучше видно было. Нет его на крыше!
В груди у меня тревожно заныло, как тогда, когда засыпало Васю. И Жору, оказывается, я уже любил. Выдумщика Жору, толстяка…
– Ыэй! В гараже я!..
– Ты живой? – кричу я, хотя и так понятно, что живой: голос подаёт!
– Что ты там делаешь? – кричит Вася.
– Не вижу! Висю… Вишу-у-у… Никак не могу упасть!
Мы забегали, засуетились, как муравьи на потревоженном муравейнике. Серёжа подскочил к замку-пудовику на гараже Дервоеда, кряхтя, перевернул на другую сторону. Ну да, разве с таким справишься!.. Вася юркнул в щель и вскарабкался на гараж. Павлуша забегал от гаража к людям, от людей к гаражу… Я – за ним…
– Жора повесился!.. В гараже!
И все забегали, закричали, заойкали. Женя-большой подскочил к дверям гаража, упал на колени, посветил фонариком в щель. Ничего не видать!
– Обождите!.. Я сейчас!.. Я ключ принесу!.. – побежала домой тётя Клима.
А Жорин папа не ждал, подсунул кирку под щеколду с замком – р-раз! Пробой взвизгнул, как поросёнок, и упал вместе с замком-пудовиком и выломанными из двери щепками. Одну половинку двери рванул на себя дядя Левон, другую – дядя Коля. В лицо нам дохнуло вонючим, настоенным на бензине и мазуте, воздухом.
Женя пожикал фонариком.
– Здесь! Вот он! – крикнуло несколько голосов.
Жора медленно вращался под крышей гаража на рубахе, как паук-крестовик на паутине. Жмурился от света, морщил лицо.
– Никак… Вот, видите… – разводил он в стороны руки и ноги, словно плавал в невесомости.
Висел он справа, над пустым местом, а «ЗИЛ» стоял слева. Женя светил фонариком, все смотрели на Жору, забыв, что надо снимать.
Людей набилось полный гараж. И мы все были здесь. Вася пробрался к Жоре, пощекотал его за голый живот.
– Ма-а-амочки! – дёрнулся Жора и вылез из рубашки, как лиса из шкуры в «Приключениях Мюнхаузена». Только не совсем – голова и руки как в мешке, ноги болтаются над самой землёй. Хрипит!
И тогда Олег Максимович подхватил его, приподнял, отцепил сверху от обломка доски. И шлёп, шлёп сына по тому месту, по которому Жора шлёпал Васю.
– Марш домой! Потом с тобой поговорим…
Жорин папа поднял обломок доски, поднёс к глазам. И понюхал, и ногтем ковырнул, и пальцем постучал.
– Подсунули Дервоеду товар… Не просто гнилушки – гриб съел.
Все начали рассматривать обломки, и каждому Женя светил – жикал. Двумя руками уже нажимал, устала одна.
– За это ведь под суд можно пойти! – потряс куском доски дядя Коля. – Всё заражённое грибом сжигается на месте, а вокруг протравление делают.
– На другие деревянные гаражи перекинется, – сказал Левон Иванович.
А потом говорили, перебивая друг друга, не узнать кто:
– Дервоеду никто не продавал эти доски! Сам набрал этого хлама.
– А почему рабочие, которые гараж строили, ничего не сказали?
– Говорили! И слушать не стал. «Не суйте нос, куда не просят!» – ответил.
– Прогнал их и копейки за работу не заплатил! Другие достраивали!
– Ка-а-ак это – не заплатил? – появился запыхавшийся Иван Иванович, растолкал людей в стороны. – Как это – сам досок набрал? Всё по закону куплено!
Он пробирался в гараж всё глубже, а сзади его ловила за пижаму, чтоб задержать, тётя Клима.
– Отойди! – крикнул на неё и кулаками потряс. – И вы марш отсюда! Вы мне ещё ответите за самоуправство! Это взлом, а может, ещё и с кражей! Я жаловаться буду!
– Это мы будем жаловаться! Заразу разносите по всему городу! – горячился дядя Коля.
– А вам что до этого? Ваш гараж из жести, подожги – гореть не будет!
– Товарищи, будьте свидетелями, где я беру этот кусок! Отдам на экспертизу! – поднял вверх обломок доски Николай Николаевич.
– Очистите помещение! – размахивал руками Иван Иванович, а по стенам гаража прыгали длинные, изломанные тени. – Вы мне отремонтируете и дверь, и крышу!..
– Постыдились бы… А еще интеллигентный человек! – тихо говорил Ивану Ивановичу дядя Левон и болезненно морщил лицо. – Тут несчастье чуть не случилось, а вы…
Ему было стыдно за Дервоеда.
Женя перестал нажимать на «жучок», и в гараже стало темно.
Тётя Клима стояла у входа в гараж и вытирала платочком глаза:
– «Интеллигент»… Ещё какой «интеллигент»… Во всём свете такого не сыщешь.
Тёте Климе поглаживала плечо, утешала, как маленькую, моя бабушка. Повернула тётю Климу спиной к гаражу, повела домой.
– Перемелется… Перемелется, мука будет… – говорила она профессорше.
– Мука, а не мука… Уже есть!
Жорин папа выпрямил на камне пробой, прибил его киркой на то же самое место дверей. И пошёл домой…
За ним и все начали расходиться.
– Да, да… По домам! – говорил им вслед Левон Иванович. – Завтра доделаем с утра. Остальных позовём, а то отсиживаются по квартирам!
Мы отнесли в одну яму всё, что не успели посадить. Женя-большой и Галка присыпали корни землёй. Чтоб не подсохли за ночь.
Так и не знаю я, удался субботник или нет. Испортили настроение Жора с Васей. А может, Иван Иванович? И не скажешь даже, кто больше виноват…
Я, Серёжа и Павлуша отнесли все кусты и деревья к тем ямкам, на которые указал дядя Левон. Потом – кто на листе фанеры, кто на куске жести – носили чёрную землю, сыпали на дно ямок. Я работал и сам себе повторял: Николай Николаевич – дядя Коля, Олег Максимович – Жорин папа, Зенон Остапович – Галкин папа, Василь Сигизмундович – Васин… Вася, значит, будет Василий Васильевич…
«А куда Жора подевался? Увильнул от работы…»
И только я так подумал, как вылезают из нашего подъезда Жора и… Вася! Оба держат в руках по несколько длинных лучинок.
– Ура! Вася приехал!
Мы вмиг забыли о работе, бросились к нему.
– Отойдите! Тише! – отмахивался от нас Вася. – Мы кошку морскую видели! В подвале!
А мы не слушали Рыжика – Васю, мы тормошили его, вертели, дёргали. Соскучились без него! Я стукнул Васю по плечу – и он пошатнулся! Стукнул Павлуша – Вася устоял на месте, треснул Серёжа – Вася размахнулся и – трах! – дал сдачи.
Тогда Жора бросил свои лучины, наклонился – хвать Васю ниже коленок, бросил его животом себе на плечо.
– Го-о! Гэ-э! – завертелся с ним, зашлёпал ладонью по тому месту, откуда ноги растут.
Вася болтался у него за спиной и бил лучинами по такому же месту. Весело стало!
Запыхался Жора, поставил Васю на землю. А Вася – вжик! – выдернул лучину из своего пучка, как шпагу из ножен, и прыг к Жоре. Мушкетёр!
– Ах, так? – увернулся Жора от Васиного удара и тоже выхватил лучину. – Защищайся, несчастный!
Трик! Трак! – скрестились «шпаги». Ничего, что не было металлического лязга, – мы слышали его. И ещё скрестились, и ещё…
Жорина шпага хрустнула пополам, в руке остался короткий, как кинжал, обломок. Вася не ждал, пока Жора выберет себе новое оружие, ткнул Жоре в бок – раз! В грудь – два! Нет, не в грудь, отбил Жора удар рукой, и обломок царапнул ему ухо.
– Ах, ты так?! – ринулся Жора на Васю с новой «шпагой».
– Эй, мы остальные возьмём! – крикнул я Жоре. И мы схватили оставленные лучины. Как раз по одной!
В воздухе засверкали «шпаги». На меня наседали Павлуша и Серёжа. Хрясь! – сломалась Серёжина. А потом – Павлушина… Слабенькие были лучины. Не лучины даже, а вырезанные пилами из брусьев пластины. Я поднял вверх свою «шпагу»-победительницу: «Ура!»
Смотрим, а Вася и Жора уже бегают по крышам гаражей, как гангстеры в каком-нибудь кино. Вася дразнит Жору, увёртывается от его ударов и хохочет-заливается.
Наши два гаража пристроены к чужим. Чужие почти все металлические, у них крыши или домиком, или плоские, с наклоном. У нас с плоской крышей только гараж Дервоеда. Из старых досок…
Прыгают Вася и Жора по гаражам, и никто на них не кричит, не ругается. Только один раз Василь Сигизмундович крикнул:
– Вася, слезай сейчас же! Мало тебе оврага?
Вася не слез, а прыгнул на жестяную крышу гаража дяди Коли. Перебрался через конёк, съехал к тому краю, где электрическая будка, – и круть к чужим гаражам. Пока так сманеврировал и Жора, Вася танцевал уже на чужом высоком гараже и показывал ему «нос».
– Кончай! – крикнул Жоре отец, Олег Максимович. Чтоб лазить кончал.
А Жора захотел, видимо, Васю прикончить и как ринется к нему! Пока вскарабкался на тот высокий, как скала, гараж, Вася перескочил на гараж Ивана Ивановича. Оттуда по наклону вниз, юркнул в щель между рядами наших и не наших гаражей. И тут Жора взвился над гаражом профессора – гоп!!!
Треск…
– А-а-а! – крикнул Жора и исчез.
Что произошло, никто не заметил, а если заметил, то не понял. Уже смеркалось, и всем хотелось поскорее закончить работу.
Вася выбрался из-за гаражей.
– Хи-хи… Хи-хи… – оглядывается, где Жора, в какую сторону лучше удирать.
И я, и Серёжа, и Павлуша подбежали к Васе…
– Спрятался где-то… – сказал Серёжа.
Дошли до конца гаража Дервоеда, осторожно заглянули в щель. Темнота… Никто не шевелится в этой темноте, не сопит.
– Ыэй!.. – послышался откуда-то Жорин голос. Глухой, как будто сам себе рот рукавом заткнул. Только откуда голос? Может, с крыши?
– А мы в прятки не играем, никто тебя искать не собирается! – крикнул Вася.
Отбежали, чтоб лучше видно было. Нет его на крыше!
В груди у меня тревожно заныло, как тогда, когда засыпало Васю. И Жору, оказывается, я уже любил. Выдумщика Жору, толстяка…
– Ыэй! В гараже я!..
– Ты живой? – кричу я, хотя и так понятно, что живой: голос подаёт!
– Что ты там делаешь? – кричит Вася.
– Не вижу! Висю… Вишу-у-у… Никак не могу упасть!
Мы забегали, засуетились, как муравьи на потревоженном муравейнике. Серёжа подскочил к замку-пудовику на гараже Дервоеда, кряхтя, перевернул на другую сторону. Ну да, разве с таким справишься!.. Вася юркнул в щель и вскарабкался на гараж. Павлуша забегал от гаража к людям, от людей к гаражу… Я – за ним…
– Жора повесился!.. В гараже!
И все забегали, закричали, заойкали. Женя-большой подскочил к дверям гаража, упал на колени, посветил фонариком в щель. Ничего не видать!
– Обождите!.. Я сейчас!.. Я ключ принесу!.. – побежала домой тётя Клима.
А Жорин папа не ждал, подсунул кирку под щеколду с замком – р-раз! Пробой взвизгнул, как поросёнок, и упал вместе с замком-пудовиком и выломанными из двери щепками. Одну половинку двери рванул на себя дядя Левон, другую – дядя Коля. В лицо нам дохнуло вонючим, настоенным на бензине и мазуте, воздухом.
Женя пожикал фонариком.
– Здесь! Вот он! – крикнуло несколько голосов.
Жора медленно вращался под крышей гаража на рубахе, как паук-крестовик на паутине. Жмурился от света, морщил лицо.
– Никак… Вот, видите… – разводил он в стороны руки и ноги, словно плавал в невесомости.
Висел он справа, над пустым местом, а «ЗИЛ» стоял слева. Женя светил фонариком, все смотрели на Жору, забыв, что надо снимать.
– Ма-а-амочки! – дёрнулся Жора и вылез из рубашки, как лиса из шкуры в «Приключениях Мюнхаузена». Только не совсем – голова и руки как в мешке, ноги болтаются над самой землёй. Хрипит!
И тогда Олег Максимович подхватил его, приподнял, отцепил сверху от обломка доски. И шлёп, шлёп сына по тому месту, по которому Жора шлёпал Васю.
– Марш домой! Потом с тобой поговорим…
Жорин папа поднял обломок доски, поднёс к глазам. И понюхал, и ногтем ковырнул, и пальцем постучал.
– Подсунули Дервоеду товар… Не просто гнилушки – гриб съел.
Все начали рассматривать обломки, и каждому Женя светил – жикал. Двумя руками уже нажимал, устала одна.
– За это ведь под суд можно пойти! – потряс куском доски дядя Коля. – Всё заражённое грибом сжигается на месте, а вокруг протравление делают.
– На другие деревянные гаражи перекинется, – сказал Левон Иванович.
А потом говорили, перебивая друг друга, не узнать кто:
– Дервоеду никто не продавал эти доски! Сам набрал этого хлама.
– А почему рабочие, которые гараж строили, ничего не сказали?
– Говорили! И слушать не стал. «Не суйте нос, куда не просят!» – ответил.
– Прогнал их и копейки за работу не заплатил! Другие достраивали!
– Ка-а-ак это – не заплатил? – появился запыхавшийся Иван Иванович, растолкал людей в стороны. – Как это – сам досок набрал? Всё по закону куплено!
Он пробирался в гараж всё глубже, а сзади его ловила за пижаму, чтоб задержать, тётя Клима.
– Отойди! – крикнул на неё и кулаками потряс. – И вы марш отсюда! Вы мне ещё ответите за самоуправство! Это взлом, а может, ещё и с кражей! Я жаловаться буду!
– Это мы будем жаловаться! Заразу разносите по всему городу! – горячился дядя Коля.
– А вам что до этого? Ваш гараж из жести, подожги – гореть не будет!
– Товарищи, будьте свидетелями, где я беру этот кусок! Отдам на экспертизу! – поднял вверх обломок доски Николай Николаевич.
– Очистите помещение! – размахивал руками Иван Иванович, а по стенам гаража прыгали длинные, изломанные тени. – Вы мне отремонтируете и дверь, и крышу!..
– Постыдились бы… А еще интеллигентный человек! – тихо говорил Ивану Ивановичу дядя Левон и болезненно морщил лицо. – Тут несчастье чуть не случилось, а вы…
Ему было стыдно за Дервоеда.
Женя перестал нажимать на «жучок», и в гараже стало темно.
Тётя Клима стояла у входа в гараж и вытирала платочком глаза:
– «Интеллигент»… Ещё какой «интеллигент»… Во всём свете такого не сыщешь.
Тёте Климе поглаживала плечо, утешала, как маленькую, моя бабушка. Повернула тётю Климу спиной к гаражу, повела домой.
– Перемелется… Перемелется, мука будет… – говорила она профессорше.
– Мука, а не мука… Уже есть!
Жорин папа выпрямил на камне пробой, прибил его киркой на то же самое место дверей. И пошёл домой…
За ним и все начали расходиться.
– Да, да… По домам! – говорил им вслед Левон Иванович. – Завтра доделаем с утра. Остальных позовём, а то отсиживаются по квартирам!
Мы отнесли в одну яму всё, что не успели посадить. Женя-большой и Галка присыпали корни землёй. Чтоб не подсохли за ночь.
Так и не знаю я, удался субботник или нет. Испортили настроение Жора с Васей. А может, Иван Иванович? И не скажешь даже, кто больше виноват…
Я СТЕРЕГУ СМЕРТЬ
Такого чудесного утра ещё никогда не было. Солнце! Тишина! А воздух! Праздничный какой-то, тепло, свежо, и вкусно пахнет из каждой форточки. А ведь всего-навсего воскресенье…
В нашем сквере – самом настоящем уже, с деревьями и кустами! – расхаживает Левон Иванович, на плече у него висит плоский ящик. Тот самый этюдник…
Левон Иванович трогает ладонью верхушки посаженных кустов, как будто гладит по головкам малышей, и посматривает на небо:
– Красота-то такая! Эх, и денёк сегодня будет – на славу!
– Доброе утро, Левон Иванович! – кричу я и поднимаю руку.
– Доброе, доброе… Салют! Любишь спать, молодой человек… А я такой рассвет на Немане писал – голова кружится. Представляешь – клубится туман… Солнце над самой водой тлеет, как жар… Вода вот-вот загорится, блеск её ещё приглушённый… Верхушки леса на том берегу плавают в тумане…
Женя Гаркавый в майке и трусиках «бежит на месте» на балконе.
– Виват! – кричит мне не по-нашему, машет рукой.
Только Галка даже не кивнула мне. Прохаживалась по скверику, опустив голову, ни на кого не смотрела. Снежок сам гулял, бегал от деревца к деревцу и каждое обнюхивал. Знакомился с новосёлами! Не смотрела Галка и на балкон, хотя Женя начал подпрыгивать с детской скакалкой, выделывать ногами всякие штуки.
Потом мама крикнула мне в форточку: «Завтракать!» – и я ушёл.
А вышел опять, когда во дворе уже было много взрослых и все мои друзья-товарищи. Успел, наверно, пройтись по квартирам Левон Иванович или кого-то из мальчишек послал, и позвали всех жильцов. Незнакомых пришло много: сестра Галки – студентка, отец Серёжи, который поехал в командировку из старого дома, а вернулся теперь в новый. Из чьей-то квартиры появился демобилизованный моряк почти в полной форме, только бескозырки не было, из чьей-то – две взрослые девушки. Хохотушки: что ни скажет бывший моряк, а они рассыпаются: «Их-ха-ха! Ох-хо-хо!»
И ещё, наверно, не все жители, потому что в нашем доме сорок квартир. Что за люди в них живут? Не скоро узнаешь…
И папа мой вышел на воскресник с Мариной, и Павлушина мать с Генкой. Многие выходили во второй раз.
Павлушина мама о чём-то разговаривала с дядей Левоном. Может, не получались штанишки без штанин для Ваньки-куклы? С ними стоял ещё какой-то высокий дядька с папкой под мышкой.
Всё было почти как вчера. Только работали не так поспешно, больше шутили и смеялись.
Посадили всё, подчистили, и дядька с папкой попросил нас пробежаться по квартирам, позвать остальных людей – на собрание. Общее собрание жильцов дома номер четыре по улице Мира. Показалось ещё несколько незнакомых дядей и тётей, Жорин и Васин папы, дядя Коля, тётя Клима…
Домком выбрали – домовой комитет. Избрали Левона Ивановича, Жориного папу и незнакомую тётю из другого подъезда. И все уже хотели расходиться из скверика, но дядя с папкой сказал:
– Обождите, товарищи… Один документик передали из горсовета. Надо обсудить его. Жалоба на жителей вашего дома…
И прочитал тот «документик». Что некоторые жители нашего дома занимаются самоуправством. Что Левон Иванович Старевский с приятелями попортили весь двор – нарыли ям, навыворачивали наверх камней, несмотря на то, что государство уже расходовало столько средств на благоустройство. Что некоторые развели собак и кошек и те гадят на лестнице, нападают на мирных граждан, кусают и рвут одежду. А может, они бешеные?
И тут все зашумели, заговорили:
– Знаем, кто писал!
– А почему его самого нет? В глаза людям стыдно смотреть!
– Жена его здесь!
– Не читайте дальше! И так всё ясно!
– Читайте, читайте! А о гараже там нет, о взломе?
– Не успел еще о гараже!
– Тише, товарищи! Я прочитаю подпись: «Профессор Иван Иванович Дервоед, персональный пенсионер областного значения».
– Знаем такого!
– А разве плохо, что мы сквер разбили? Лучше пыль глотать? Лучше пусть бурьян растет?
– Учёный называется! А с людьми не научился жить.
– Сжечь его гараж! Заразу разносит по городу!
Когда все накричались, дядя Коля рассказал человеку с папкой о вчерашнем случае в Дервоедовом гараже, о том, что взял обломок доски для экспертизы. И начальник с папкой пообещал, что примут меры к заразному гаражу.
А в конце тетя Клима выступила:
– Стыдно мне… Стыдно, люди добрые… Одно скажу: никакой он не профессор. Это он важности на себя напускает, жестянку к двери приколотил. Обыкновенным преподавателем работал… Выдумал себе какую-то болезнь, чтоб на пенсию раньше уйти. Замучил всех в институте своими жалобами… Студентов не учил, а калечил…
И пошла домой. Медленно так, вогнув голову.
Даже жалко стало тётю Климу.
Люди поговорили ещё о том о сём и разошлись. Только дядя Левон, Жорин папа и незнакомая тётя – избранный домком – стояли возле дядьки с папкой и договаривались, что домкому делать, чтоб всем жилось хорошо и дружно.
А потом по дворам проехал грузовик и сбросил возле соседнего длинного дома четыре песочницы, а возле нашего – две. Не сбросил – Жорин папа и мой папа сняли. Сняли и просто так поставили, потому что места ещё им окончательно не выбрали и не было песка. Генка с Мариной сразу залезли в одну поиграть.
Из дому вышел Женя Гаркавый. В руке – свёрнутое полотенце.
– Кто со мной на гавань? Сполоснёмся немного…
Я, Вася и Жора подбежали первыми. И Павлуша отпросился у мамы. А Жора крикнул папе:
– Я спиннинг побегу возьму!
Жорин папа кивнул: «Ладно…»
И вот мы идём, а Жора держит под мышкой спиннинг и на ходу надувает волейбольную камеру. Надул и дал нести Серёже.
Большая камера стала, как воздушный шар. Серёжа засунул её спереди под рубаху. Переваливается с ноги на ногу, как утка. От смеха лопнешь, на него глядя…
Гавань мы знали уже. Это там, где от Немана отходит заливчик. Приходили туда с дядей Левоном, когда тот собирался писать этюд. А Женя туда каждый день бегает – или утром, или вечером.
– Я буду купаться, пока и снег не выпадет, – говорит Женя дорогой. – Организм привыкнет, и зимой буду окунаться. Прорубь сделаю во льду…
– Го, удивил! – сказал Жора. – Мой папа читал, на каких-то горах живут снежные люди. Дикие… И спят на снегу голые, и едят снег. У них вместо костей лёд.
Мы захохотали над Жориной выдумкой.
– Брехня! – сказал Женя Гаркавый. – Посылали туда экспедицию. Никакого снежного человека или хотя бы обезьяны не нашли.
– Провалиться!.. – хотел дать клятву Жора, но передумал.
– Вот я читал – чистая правда, – сказал Женя. – В Африке есть такое племя, что огня не боится. По раскалённым углям ходят босиком – и хоть бы что. Проверяли – никакого следа на подошвах не остаётся.
– У-ю-юй! – не выдержал я. – Вот если б наши пожарники такими были. Залез бы в огонь и туши спокойненько.
– А ещё есть йоги в Индии. Не племя, а такая группа людей, каста, по-ихнему. Они могут битое стекло глотать и лезвия безопасной бритвы, могут сами себе руки или ноги кинжалами пробивать, и даже кровь не капает. А захотят – могут и не дышать. Одного в гробу закопали на полдня. Откопали, открыли крышку…
Женя обернулся назад, остановился. И мы стали, посмотрели назад. Далеко уже последние домики пригорода. И там, где кончалась улица и начиналась обыкновенная полевая дорога, шла Галка со Снежком…
Женя хмыкнул, повернулся к ней спиной. И так прибавил шагу, что мы побежали за ним, чтоб не отстать.
Серёжа не видел из-за «живота» дороги. Споткнулся – гоп на пузо. Серёжу подбросило, а голова перевесила – клюнул носом в землю. Мы – хохотать, а он ещё нарочно – гоп! гоп! Но уже смешно не было.
Женя раздевался на ходу. Вышли на берег, а Гаркавый уже в одних плавках. Красивые плавки: тёмно-зелёные, около резинки – белые и красные полоски. И булавка зачем-то пристёгнута…
– Ну и что этот ёган? – спросил Павлуша.
– Какой ёган? – удивился Женя.
– Ну, тот, которого живьём закопали.
– А-а… йог, а не ёган. Ничего! Хлопнул глазами, поднялся… Потяну-у-у-улся… Вот так… – Женя развёл руки в стороны и вверх, присел несколько раз, придерживаясь за коленки. – И в воду!
Женя подпрыгнул, выгнулся дугой – бултых! Разошлись большие круги…
Вынырнул он возле другого берега залива, круто развернулся и поплыл к старой барже.
Я попробовал рукой воду – ледяная! Вот тебе и солнце…
– Тёплая! – пощупал Вася.
– Тёплая, тёплая! – подтвердили Жора и Серёжа и начали раздеваться.
Разделся и я до трусиков – хоть позагораю. А Павлуша сбросил только рубашку и майку, остался в штанах.
Серёжа-храбрец глубже, чем до колен, не лез. Нащупывал ногами и руками ракушки-перламутровки, выбрасывал на берег. А Вася то и дело нырял и брызгал на нас. Вынырнет, раскроет рот, вытаращит глаза. А трусы на коленях! Отцовские, наверно, большие, как штаны. Вася поддёрнет их, сложит ладошки ковшиком перед носом и опять – бултых! Серёжа, наконец, осмелел – переплыл на ту сторону заливчика и назад. Потом проплыл туда-сюда и Жора. Вылезли, трясутся, как черти. Взяли спиннинг и втроём побежали подальше – забросить.
А Вася всё нырял…
– Ого-го! – крикнул Женя с баржи и запрыгал на одной ноге, выливая из ушей воду: бум! бум! бум! Железная баржа гудела под ним, как барабан. Это он нам кричал или Галке? Наверно, нам, потому что Галка как шла прямо в лесок, так и исчезла в ельничке.
Я хотел побежать к Жене, залезть на баржу, заглянуть внутрь. Интересно, что там в ней?
Но Вася как раз проделывал цирковой номер, и я помедлил. Засунул Жорину волейбольную камеру себе в трусы, как Серёжа под рубаху. Попробовал нырнуть – кувырк, как утка хвостом кверху. Не ныряется… Ещё раз – кувырк! Пятки сверкнули в воздухе, Васю бросило через голову, перевернуло кверху животом. Поднялся – кхы! кхы! Чуть не захлебнулся…
– Эй, малявки! – крикнул Гаркавый с баржи. – Давайте на берег. И пробежечку на сто метров, а то воспаление лёгких схватите.
– Сейчас! Последненький разок! – крикнул Вася. Вынул из трусов камеру, швырнул её на берег.
Это был его рекордный нырок. Если б ещё полминуты, то стал бы йогом. Или утонул.
Наконец вода вспучилась, показалась Васина спина… Голова… Руки только не показывались, что-то оттягивало их вниз, под воду, сгибало Васю. Один раз это нечто таинственное показалось из воды – длинное, грязное.
– Помоги, Жека… Металлолом будет!
Я побрёл к Васе медленно, чтоб не замочить трусов. А Вася покачивал на руках находку под водой и плевался, кашлял.
Взялись в четыре руки…
Бр-р, какое колючее, скользкое и противное это железо! Будто слиплась в кучу одна ржавчина. Немного смахивает на отпиленную верхушку ракеты.
Положили на песок, сполоснули с рук грязь и ржавчину. И вдруг я понял: снаряд! Честное октябрятское… В кино такие видел, только блестящие и гладкие…
– Снаряд!!! – завопил я во всё горло. – Снаряд вытащили из реки!
Первыми прибежали Жора, Павлуша и Серёжа. «Ты виноват!» – «Нет, ты больше!» – нападали они друг на дружку: на катушке спиннинга висела огромная «борода».
Прибежал с баржи Женя Гаркавый, разметал нас в стороны. У Васи выхватил из рук камень, накрутил ему ухо: Вася уже намеревался тюкнуть камнем по снаряду.
– Вон ту горку видите? – указал Женя на ельник. – Бегом за неё и залягте!
Мы отошли метров на пять всего. Никто даже не присел.
Женя осмотрел снаряд.
– Взрыватель есть… Всё ржавчина разъела, может сам по себе взорваться, хоть и не тронешь. Где нашли, покажите то место!
Мы подбежали к нему, закричали наперебой.
– Тихо! Один кто-нибудь… Вася!
Вася взял камешек и бросил его в воду.
– Вон там…
– Не подходите близко к снаряду, не касайтесь. Женька, посторожи…
Гаркавый развернул полотенце, вынул большущие очки с резиной вокруг стёкол. Надел – очки закрыли половину лица.
– Ещё раз предупреждаю: с места не двигаться. Со смертью не шутят!
Женя побрёл к тому месту, где Вася нашёл снаряд. Чуть выше колен! Сунул лицо с очками в воду, поводил вправо, влево, ступил шаг вперёд… Поднял голову, вдохнул воздуха.
– Жалко, нет маски с трубкой… – И опять голову под воду. Шагнул ещё вперёд, ещё шаг, ещё…
Много раз он то выпрямлялся, то опускал лицо в воду. И плавал вокруг того места, не поднимая головы, и ногами щупал.
Мы не сводили с Жени глаз, следили за каждым его движением и тряслись без удержу. Пока что больше от холода, а не от страха.
– Нету… А я подумал, целый склад тут. – Женя вышел на берег, снял очки. Вздохнул устало, присел.
И мы уселись вокруг снаряда, медленно, осторожно. Даже дышать боялись. Получилось кольцо, а в том кольце, на метр-полтора от каждого, лежала ржавая, в щербинах смерть.
– Видите, не скелет с косой, как в сказках рисуют… А грохнет – косточек не соберёшь. Миллиметров сто двадцать, гаубичный, наверно…
Это для нас было непонятно.
Мы смотрели на снаряд как заворожённые, а лица наши вытягивались…
– Ну, что теперь с ним делать? – спросил Женя сам у себя. – Позвонить… В военкомат позвонить… Пусть сапёров пришлют. Побегу на деревообрабатывающий комбинат, позвоню…
Гаркавый вскочил и стал, подпрыгивая на одной ноге, натягивать штаны. Одну только штанину надел и опять снял.
– Нет, не то… Боюсь вас одних оставлять… А прогнать домой – другой дурак найдётся, который ковырнёт. Лучше мы его похороним. А ну, кыш за ту горку!
Теперь мы послушались, отбежали в ельник. На самом высоком месте зигзагом шла канавка. Заросла уже деревцами, но можно было догадаться, что эта была траншея. Мы попадали в неё, залегли. Как на войне…
И тут выбежал из ельника Снежок. Прямо на нас! Забегал от одного к другому, из разинутого рта болтается розовый язычок. Но мы не обрадовались Снежку. Мы думали про Женю: что он намерен делать?
– В войну играете? – вышла из зарослей и Галка.
– Тише, ложись! – прикрикнул на неё Жора. – Женя будет снаряд разминировать.
Галка не легла, а наоборот – стала как столб и тянет вверх шею, тянет… Как будто растёт сама.
Женя вытащил из брюк ремень… Подошёл к снаряду, наклонился… Нет, не похоже, чтоб собирался разминировать!
Он подсунул конец ремня под снаряд и… лёг на него или возле него животом. И не подымается, что-то потихоньку делает…
– Не надо, Женечка! – рванулась с места Галка. – Миленький, славненький… Не надо, не трогай! Не надо…
Женя поднимался с земли медленно, сначала опёрся на руки и колени. Снаряд висел под ним, привязанный ремнём к груди и животу. Стал на ноги – и снаряд показался нам каким-то страшным чудовищем, которое присосалось к нему.
– Тяжёлый, зараза… – сказал Женя тихо.
Галка ступила к нему ещё на один шаг.
– Женечка, не надо…
Женя скорчил жалостливую мину:
– Ма-а-ама, я хочу домой…
Над Галкой смеялся. А у меня от его смеха будто за шиворот снегу насыпали.
Подбежал к Жене Снежок, положил передние лапы ему на бедро. Гаркавый погладил его по голове, потрепал за ушами. Рука гладила, пальцы трогали ухо, а сам Женя стоит, не шелохнётся.
И вот повернул к реке, вошёл в воду… Не в смирный, неглубокий заливчик-рукав, а в Неман. Шёл медленно, правой-левой… правой-левой… Уже снаряд спрятался под воду, вода до подбородка заняла… И тогда Женя поплыл.
Выбрасывал руки вперёд спокойно и мерно: раз-два, раз-два… Даже брызги не взлетали. А течение относило его в сторону все дальше и дальше. А мы повскакивали со своих мест, пошли берегом. Нам хотелось быть ближе к нему в эти минуты. Как будто мы могли ему чем-нибудь помочь!..
В нашем сквере – самом настоящем уже, с деревьями и кустами! – расхаживает Левон Иванович, на плече у него висит плоский ящик. Тот самый этюдник…
Левон Иванович трогает ладонью верхушки посаженных кустов, как будто гладит по головкам малышей, и посматривает на небо:
– Красота-то такая! Эх, и денёк сегодня будет – на славу!
– Доброе утро, Левон Иванович! – кричу я и поднимаю руку.
– Доброе, доброе… Салют! Любишь спать, молодой человек… А я такой рассвет на Немане писал – голова кружится. Представляешь – клубится туман… Солнце над самой водой тлеет, как жар… Вода вот-вот загорится, блеск её ещё приглушённый… Верхушки леса на том берегу плавают в тумане…
Женя Гаркавый в майке и трусиках «бежит на месте» на балконе.
– Виват! – кричит мне не по-нашему, машет рукой.
Только Галка даже не кивнула мне. Прохаживалась по скверику, опустив голову, ни на кого не смотрела. Снежок сам гулял, бегал от деревца к деревцу и каждое обнюхивал. Знакомился с новосёлами! Не смотрела Галка и на балкон, хотя Женя начал подпрыгивать с детской скакалкой, выделывать ногами всякие штуки.
Потом мама крикнула мне в форточку: «Завтракать!» – и я ушёл.
А вышел опять, когда во дворе уже было много взрослых и все мои друзья-товарищи. Успел, наверно, пройтись по квартирам Левон Иванович или кого-то из мальчишек послал, и позвали всех жильцов. Незнакомых пришло много: сестра Галки – студентка, отец Серёжи, который поехал в командировку из старого дома, а вернулся теперь в новый. Из чьей-то квартиры появился демобилизованный моряк почти в полной форме, только бескозырки не было, из чьей-то – две взрослые девушки. Хохотушки: что ни скажет бывший моряк, а они рассыпаются: «Их-ха-ха! Ох-хо-хо!»
И ещё, наверно, не все жители, потому что в нашем доме сорок квартир. Что за люди в них живут? Не скоро узнаешь…
И папа мой вышел на воскресник с Мариной, и Павлушина мать с Генкой. Многие выходили во второй раз.
Павлушина мама о чём-то разговаривала с дядей Левоном. Может, не получались штанишки без штанин для Ваньки-куклы? С ними стоял ещё какой-то высокий дядька с папкой под мышкой.
Всё было почти как вчера. Только работали не так поспешно, больше шутили и смеялись.
Посадили всё, подчистили, и дядька с папкой попросил нас пробежаться по квартирам, позвать остальных людей – на собрание. Общее собрание жильцов дома номер четыре по улице Мира. Показалось ещё несколько незнакомых дядей и тётей, Жорин и Васин папы, дядя Коля, тётя Клима…
Домком выбрали – домовой комитет. Избрали Левона Ивановича, Жориного папу и незнакомую тётю из другого подъезда. И все уже хотели расходиться из скверика, но дядя с папкой сказал:
– Обождите, товарищи… Один документик передали из горсовета. Надо обсудить его. Жалоба на жителей вашего дома…
И прочитал тот «документик». Что некоторые жители нашего дома занимаются самоуправством. Что Левон Иванович Старевский с приятелями попортили весь двор – нарыли ям, навыворачивали наверх камней, несмотря на то, что государство уже расходовало столько средств на благоустройство. Что некоторые развели собак и кошек и те гадят на лестнице, нападают на мирных граждан, кусают и рвут одежду. А может, они бешеные?
И тут все зашумели, заговорили:
– Знаем, кто писал!
– А почему его самого нет? В глаза людям стыдно смотреть!
– Жена его здесь!
– Не читайте дальше! И так всё ясно!
– Читайте, читайте! А о гараже там нет, о взломе?
– Не успел еще о гараже!
– Тише, товарищи! Я прочитаю подпись: «Профессор Иван Иванович Дервоед, персональный пенсионер областного значения».
– Знаем такого!
– А разве плохо, что мы сквер разбили? Лучше пыль глотать? Лучше пусть бурьян растет?
– Учёный называется! А с людьми не научился жить.
– Сжечь его гараж! Заразу разносит по городу!
Когда все накричались, дядя Коля рассказал человеку с папкой о вчерашнем случае в Дервоедовом гараже, о том, что взял обломок доски для экспертизы. И начальник с папкой пообещал, что примут меры к заразному гаражу.
А в конце тетя Клима выступила:
– Стыдно мне… Стыдно, люди добрые… Одно скажу: никакой он не профессор. Это он важности на себя напускает, жестянку к двери приколотил. Обыкновенным преподавателем работал… Выдумал себе какую-то болезнь, чтоб на пенсию раньше уйти. Замучил всех в институте своими жалобами… Студентов не учил, а калечил…
И пошла домой. Медленно так, вогнув голову.
Даже жалко стало тётю Климу.
Люди поговорили ещё о том о сём и разошлись. Только дядя Левон, Жорин папа и незнакомая тётя – избранный домком – стояли возле дядьки с папкой и договаривались, что домкому делать, чтоб всем жилось хорошо и дружно.
А потом по дворам проехал грузовик и сбросил возле соседнего длинного дома четыре песочницы, а возле нашего – две. Не сбросил – Жорин папа и мой папа сняли. Сняли и просто так поставили, потому что места ещё им окончательно не выбрали и не было песка. Генка с Мариной сразу залезли в одну поиграть.
Из дому вышел Женя Гаркавый. В руке – свёрнутое полотенце.
– Кто со мной на гавань? Сполоснёмся немного…
Я, Вася и Жора подбежали первыми. И Павлуша отпросился у мамы. А Жора крикнул папе:
– Я спиннинг побегу возьму!
Жорин папа кивнул: «Ладно…»
И вот мы идём, а Жора держит под мышкой спиннинг и на ходу надувает волейбольную камеру. Надул и дал нести Серёже.
Большая камера стала, как воздушный шар. Серёжа засунул её спереди под рубаху. Переваливается с ноги на ногу, как утка. От смеха лопнешь, на него глядя…
Гавань мы знали уже. Это там, где от Немана отходит заливчик. Приходили туда с дядей Левоном, когда тот собирался писать этюд. А Женя туда каждый день бегает – или утром, или вечером.
– Я буду купаться, пока и снег не выпадет, – говорит Женя дорогой. – Организм привыкнет, и зимой буду окунаться. Прорубь сделаю во льду…
– Го, удивил! – сказал Жора. – Мой папа читал, на каких-то горах живут снежные люди. Дикие… И спят на снегу голые, и едят снег. У них вместо костей лёд.
Мы захохотали над Жориной выдумкой.
– Брехня! – сказал Женя Гаркавый. – Посылали туда экспедицию. Никакого снежного человека или хотя бы обезьяны не нашли.
– Провалиться!.. – хотел дать клятву Жора, но передумал.
– Вот я читал – чистая правда, – сказал Женя. – В Африке есть такое племя, что огня не боится. По раскалённым углям ходят босиком – и хоть бы что. Проверяли – никакого следа на подошвах не остаётся.
– У-ю-юй! – не выдержал я. – Вот если б наши пожарники такими были. Залез бы в огонь и туши спокойненько.
– А ещё есть йоги в Индии. Не племя, а такая группа людей, каста, по-ихнему. Они могут битое стекло глотать и лезвия безопасной бритвы, могут сами себе руки или ноги кинжалами пробивать, и даже кровь не капает. А захотят – могут и не дышать. Одного в гробу закопали на полдня. Откопали, открыли крышку…
Женя обернулся назад, остановился. И мы стали, посмотрели назад. Далеко уже последние домики пригорода. И там, где кончалась улица и начиналась обыкновенная полевая дорога, шла Галка со Снежком…
Женя хмыкнул, повернулся к ней спиной. И так прибавил шагу, что мы побежали за ним, чтоб не отстать.
Серёжа не видел из-за «живота» дороги. Споткнулся – гоп на пузо. Серёжу подбросило, а голова перевесила – клюнул носом в землю. Мы – хохотать, а он ещё нарочно – гоп! гоп! Но уже смешно не было.
Женя раздевался на ходу. Вышли на берег, а Гаркавый уже в одних плавках. Красивые плавки: тёмно-зелёные, около резинки – белые и красные полоски. И булавка зачем-то пристёгнута…
– Ну и что этот ёган? – спросил Павлуша.
– Какой ёган? – удивился Женя.
– Ну, тот, которого живьём закопали.
– А-а… йог, а не ёган. Ничего! Хлопнул глазами, поднялся… Потяну-у-у-улся… Вот так… – Женя развёл руки в стороны и вверх, присел несколько раз, придерживаясь за коленки. – И в воду!
Женя подпрыгнул, выгнулся дугой – бултых! Разошлись большие круги…
Вынырнул он возле другого берега залива, круто развернулся и поплыл к старой барже.
Я попробовал рукой воду – ледяная! Вот тебе и солнце…
– Тёплая! – пощупал Вася.
– Тёплая, тёплая! – подтвердили Жора и Серёжа и начали раздеваться.
Разделся и я до трусиков – хоть позагораю. А Павлуша сбросил только рубашку и майку, остался в штанах.
Серёжа-храбрец глубже, чем до колен, не лез. Нащупывал ногами и руками ракушки-перламутровки, выбрасывал на берег. А Вася то и дело нырял и брызгал на нас. Вынырнет, раскроет рот, вытаращит глаза. А трусы на коленях! Отцовские, наверно, большие, как штаны. Вася поддёрнет их, сложит ладошки ковшиком перед носом и опять – бултых! Серёжа, наконец, осмелел – переплыл на ту сторону заливчика и назад. Потом проплыл туда-сюда и Жора. Вылезли, трясутся, как черти. Взяли спиннинг и втроём побежали подальше – забросить.
А Вася всё нырял…
– Ого-го! – крикнул Женя с баржи и запрыгал на одной ноге, выливая из ушей воду: бум! бум! бум! Железная баржа гудела под ним, как барабан. Это он нам кричал или Галке? Наверно, нам, потому что Галка как шла прямо в лесок, так и исчезла в ельничке.
Я хотел побежать к Жене, залезть на баржу, заглянуть внутрь. Интересно, что там в ней?
Но Вася как раз проделывал цирковой номер, и я помедлил. Засунул Жорину волейбольную камеру себе в трусы, как Серёжа под рубаху. Попробовал нырнуть – кувырк, как утка хвостом кверху. Не ныряется… Ещё раз – кувырк! Пятки сверкнули в воздухе, Васю бросило через голову, перевернуло кверху животом. Поднялся – кхы! кхы! Чуть не захлебнулся…
– Эй, малявки! – крикнул Гаркавый с баржи. – Давайте на берег. И пробежечку на сто метров, а то воспаление лёгких схватите.
– Сейчас! Последненький разок! – крикнул Вася. Вынул из трусов камеру, швырнул её на берег.
Это был его рекордный нырок. Если б ещё полминуты, то стал бы йогом. Или утонул.
Наконец вода вспучилась, показалась Васина спина… Голова… Руки только не показывались, что-то оттягивало их вниз, под воду, сгибало Васю. Один раз это нечто таинственное показалось из воды – длинное, грязное.
– Помоги, Жека… Металлолом будет!
Я побрёл к Васе медленно, чтоб не замочить трусов. А Вася покачивал на руках находку под водой и плевался, кашлял.
Бр-р, какое колючее, скользкое и противное это железо! Будто слиплась в кучу одна ржавчина. Немного смахивает на отпиленную верхушку ракеты.
Положили на песок, сполоснули с рук грязь и ржавчину. И вдруг я понял: снаряд! Честное октябрятское… В кино такие видел, только блестящие и гладкие…
– Снаряд!!! – завопил я во всё горло. – Снаряд вытащили из реки!
Первыми прибежали Жора, Павлуша и Серёжа. «Ты виноват!» – «Нет, ты больше!» – нападали они друг на дружку: на катушке спиннинга висела огромная «борода».
Прибежал с баржи Женя Гаркавый, разметал нас в стороны. У Васи выхватил из рук камень, накрутил ему ухо: Вася уже намеревался тюкнуть камнем по снаряду.
– Вон ту горку видите? – указал Женя на ельник. – Бегом за неё и залягте!
Мы отошли метров на пять всего. Никто даже не присел.
Женя осмотрел снаряд.
– Взрыватель есть… Всё ржавчина разъела, может сам по себе взорваться, хоть и не тронешь. Где нашли, покажите то место!
Мы подбежали к нему, закричали наперебой.
– Тихо! Один кто-нибудь… Вася!
Вася взял камешек и бросил его в воду.
– Вон там…
– Не подходите близко к снаряду, не касайтесь. Женька, посторожи…
Гаркавый развернул полотенце, вынул большущие очки с резиной вокруг стёкол. Надел – очки закрыли половину лица.
– Ещё раз предупреждаю: с места не двигаться. Со смертью не шутят!
Женя побрёл к тому месту, где Вася нашёл снаряд. Чуть выше колен! Сунул лицо с очками в воду, поводил вправо, влево, ступил шаг вперёд… Поднял голову, вдохнул воздуха.
– Жалко, нет маски с трубкой… – И опять голову под воду. Шагнул ещё вперёд, ещё шаг, ещё…
Много раз он то выпрямлялся, то опускал лицо в воду. И плавал вокруг того места, не поднимая головы, и ногами щупал.
Мы не сводили с Жени глаз, следили за каждым его движением и тряслись без удержу. Пока что больше от холода, а не от страха.
– Нету… А я подумал, целый склад тут. – Женя вышел на берег, снял очки. Вздохнул устало, присел.
И мы уселись вокруг снаряда, медленно, осторожно. Даже дышать боялись. Получилось кольцо, а в том кольце, на метр-полтора от каждого, лежала ржавая, в щербинах смерть.
– Видите, не скелет с косой, как в сказках рисуют… А грохнет – косточек не соберёшь. Миллиметров сто двадцать, гаубичный, наверно…
Это для нас было непонятно.
Мы смотрели на снаряд как заворожённые, а лица наши вытягивались…
– Ну, что теперь с ним делать? – спросил Женя сам у себя. – Позвонить… В военкомат позвонить… Пусть сапёров пришлют. Побегу на деревообрабатывающий комбинат, позвоню…
Гаркавый вскочил и стал, подпрыгивая на одной ноге, натягивать штаны. Одну только штанину надел и опять снял.
– Нет, не то… Боюсь вас одних оставлять… А прогнать домой – другой дурак найдётся, который ковырнёт. Лучше мы его похороним. А ну, кыш за ту горку!
Теперь мы послушались, отбежали в ельник. На самом высоком месте зигзагом шла канавка. Заросла уже деревцами, но можно было догадаться, что эта была траншея. Мы попадали в неё, залегли. Как на войне…
И тут выбежал из ельника Снежок. Прямо на нас! Забегал от одного к другому, из разинутого рта болтается розовый язычок. Но мы не обрадовались Снежку. Мы думали про Женю: что он намерен делать?
– В войну играете? – вышла из зарослей и Галка.
– Тише, ложись! – прикрикнул на неё Жора. – Женя будет снаряд разминировать.
Галка не легла, а наоборот – стала как столб и тянет вверх шею, тянет… Как будто растёт сама.
Женя вытащил из брюк ремень… Подошёл к снаряду, наклонился… Нет, не похоже, чтоб собирался разминировать!
Он подсунул конец ремня под снаряд и… лёг на него или возле него животом. И не подымается, что-то потихоньку делает…
– Не надо, Женечка! – рванулась с места Галка. – Миленький, славненький… Не надо, не трогай! Не надо…
Женя поднимался с земли медленно, сначала опёрся на руки и колени. Снаряд висел под ним, привязанный ремнём к груди и животу. Стал на ноги – и снаряд показался нам каким-то страшным чудовищем, которое присосалось к нему.
– Тяжёлый, зараза… – сказал Женя тихо.
Галка ступила к нему ещё на один шаг.
– Женечка, не надо…
Женя скорчил жалостливую мину:
– Ма-а-ама, я хочу домой…
Над Галкой смеялся. А у меня от его смеха будто за шиворот снегу насыпали.
Подбежал к Жене Снежок, положил передние лапы ему на бедро. Гаркавый погладил его по голове, потрепал за ушами. Рука гладила, пальцы трогали ухо, а сам Женя стоит, не шелохнётся.
И вот повернул к реке, вошёл в воду… Не в смирный, неглубокий заливчик-рукав, а в Неман. Шёл медленно, правой-левой… правой-левой… Уже снаряд спрятался под воду, вода до подбородка заняла… И тогда Женя поплыл.
Выбрасывал руки вперёд спокойно и мерно: раз-два, раз-два… Даже брызги не взлетали. А течение относило его в сторону все дальше и дальше. А мы повскакивали со своих мест, пошли берегом. Нам хотелось быть ближе к нему в эти минуты. Как будто мы могли ему чем-нибудь помочь!..