«Сейчас полночь. Я только что сбросил шляпу на кровать и почувствовал все свое одиночество.
   По возвращении я нашел ваше письмо, и теперь оно составляет мне компанию. Вы можете быть уверены мама, если я и не всегда пишу, если я и нехороший ничто не равноценно для меня вашей ласке. Но эти вещи трудно выразить, и я никогда не умел ид высказывать, настолько они внутри, настолько они прочны и постоянны. Я люблю вас, как никогда никого не любил...»
   «Мама, то, что я требую от женщины, это успокоить мою внутреннюю тревогу, — пишет он в том же письме. — Вот поэтому женщина так и необходима мне. Вы не можете себе представить, как тягостно одному, как чувствуешь свою молодость никчемной. Вам не понять, что дает женщина, что она могла бы дать».
   Тревога! Кажется, Сент-Экзюпери иногда сам ее искал, она была ему полезна. Мы еще вернемся к этому слову.
   «Я слишком одинок в этой комнате.
   Не подумайте, мама, что у меня тяжелая хандра. У меня всегда так, как только я открываю дверь, сбрасываю шляпу и сознаю, что день кончен, снова проскользнул между пальцами.
   Если бы я писал каждый день, то был бы счастлив тем, что от меня хоть что-то останется.
   Ничто меня так не восхищает, как слышать из чужих уст: «Какой ты еще молодой!» — потому что у меня такая потребность чувствовать, что я молод».
   И тут же осторожно добавляет:
   «Только я не люблю людей, вроде С., которых счастье полностью удовлетворило; они останавливаются в своем развитии. Нужна какая-то доля внутреннего беспокойства, чтобы понимать происходящее вокруг. И вот я боюсь жениться. В браке все зависит от женщины.
   И все же толпа, в которой прогуливаешься, полна обещаний. Но она безлика. А женщина, которая мне необходима, как бы составлена из двадцати женщин. Я слишком многого требую — это меня раздавит...
   Целую вас со всею нежностью. Не подумайте, что я «тону», но вы все же можете меня благословить.
   Антуан».
   Пять лет спустя один в своей квартире в Буэнос-Айресе он мог бы писать, работать над «Ночным полетом», но ему не хочется.
   И, как всегда, когда он полон умиротворенной грусти, он делится своими чувствами и переживаниями со своим самым большим другом — матерью:
   «Буэнос-Айрес, 20 ноября 1929 года.
   Дорогая мамочка.
   Жизнь течет просто и мерно, как в песенке. Я летал в Комодоро-Ривадавия в Патагонии и в Асунсьон в Парагвае. В остальном я веду спокойный образ жизни и прилежно занимаюсь делами «Аэропоста-Аргентина».
   Не могу вам передать, какую радость я испытываю при мысли о том, что мое положение означает для вас. Это как бы прекрасный реванш за re огорчения, которые вам принесло данное мне воспитание, не правда ли? Ведь вам столько раз ставили это в укор.
   А не так уж это плохо — быть директором такого крупного предприятия в двадцать девять лет!
   Я снял очень милую маленькую квартиру. Пишите всегда на этот адрес: г-ну де Сент-Экзюпери, Галериа Гоемес Калле Флорида, департамент 605, Буэнос-Айрес.
   Я познакомился с обаятельнейшими друзьями Вильморенов (их два брата в Южной Америке). Не сомневаюсь, что я найду и других людей, любящих музыку и книги, и они возместят мне мою Сахару. А также и Буэнос-Айрес, который — пустыня другого рода.
   Мамочка, получил от вас такое нежное письмо, что я все еще под его впечатлением. Мне так хотелось бы иметь нас здесь! Быть может, через несколько месяцев это станет возможным? Но я так опасаюсь для вас Буэнос-Айреса, этого города, где так сильно чувствуешь себя узником. Подумайте только, в Аргентине нет деревни. Никакой. Некуда удрать из города; Вне города только квадратные поля, ни деревца, а посреди полей какой-нибудь барак или сооружения из железа водяная мельница. С самолета на протяжении сотен километров видишь только это. Писать картины — невозможно... Совершать прогулки — невозможно...»
   И он заканчивает письмо:
   «Я хотел бы жениться».
   Эту жену, которую он жаждет встретить уже несколько лет, он встречает в Буэнос-Айресе.
* * *
   О первой встрече Сент-Экзюпери и Консуэло Сунцин рассказывают много небылиц.
   Рассказывают, что друзья затащили однажды Антуана на доклад о браке. Аудитория состояла в основном из студентов. Докладывала молодая женщина. Вся ее речь была направлена против брака, и развивала она свои тезисы, приправляя их оригинальными аргументами вперемежку с довольно спорными сентенциями, как-то: «Брак убивает любовь» и т. п. и т. п. Это позабавило Сент-Экзюпери. Докладчица красива, Антуан просит, чтобы его представили, уводит ее и женится на ней.
   Другая легенда связана с авиацией. Однажды в воскресенье на авиационном поле в Пачеко — аэродроме Буэнос-Айреса — Сент-Экс в рекламных целях совершает «воздушное крещение» посетителей. Одной из пассажирок оказалась молодая женщина. Во время полета забарахлил мотор, Сент-Эксу с трудом удалось приземлиться. При этом ему пришлось прибегнуть к столь акробатическому приему, что это могло бы испугать кого угодно. Но пассажирка не проявила страха и, сохраняя полное самообладание, продолжала улыбаться летчику. Он делает ее своей женой.
   Эта история сама по себе вероятна, но не соответствует действительности. Неверна и история, которую распространял о Сент-Экзюпери один монах, который, рисуя перед молодыми слушателями путь писателя-летчика к «святости», рассказывал, как тот привез из Аргентины молодую голубоглазую девушку-сироту и женился на ней.
   Существует еще и такой вариант встречи будущих супругов. Это тоже романтическая история, но значительно более близкая к правде. Однажды вечером Сент-Экзюпери выходил из ресторана в Буэнос-Айресе. В эту минуту на улице разгорелась схватка между приверженцами двух полковников: начало очередного южноамериканского «пронунциаменто». Между двумя группами сражающихся — безразличная к выстрелам молодая красивая женщина. Летчик замечает ее — и тут же влюбляется. Она станет графиней де Сент-Экзюпери.
   Эти побасенки приведены здесь не для развлекательности, а для того, чтобы обратить внимание читателя на то, какой ореол окружал в глазах современников личность Антуана де Сент-Экзюпери, если еще при жизни он вошел в легенду. К тому же, как говорится, нет дыма без огня, и во всех побасенках заключена какая-то доля истины. В данном случае правда — в большинстве характеристик личных качеств Консуэло и Антуана, которые проскальзывают во всех этих россказнях.
   Любопытно также отметить, как уже при жизни писателя многие стараются «присвоить» себе его. Вплоть до католической церкви, которая пытается выдвинуть идею о его пути к «святости».
   Но Сент-Экзюпери опрокинул все расчеты, в том числе и расчеты католической церкви, потому что всегда и во всем он прежде всего оставался самим собой.
   Возвращаясь к рассказу о женитьбе Антуана, скажем: в последнем варианте почти все верно, с той небольшой разницей, что Сент-Экзюпери знал эту молодую женщину, его с ней недавно познакомил Бенжамэн Кремье. Для большей точности следует также добавить, что она отнюдь не пренебрегала стрельбой, а, наоборот, поспешила укрыться от выстрелов в объятиях летчика.
   Весной 1931 года, по возвращении во Францию, через несколько месяцев после встречи с Консуэло, Сент-Экзюпери женился на ней. Свадьба состоялась в Агее.
   Бенжамэн Кремье был известным критиком и эрудитом. Он принадлежал к группе писателей, объединявшихся вокруг журнала «Нувель ревю франсэз», и входил даже в его редколлегию. (Впоследствии, во время оккупации, он был вывезен гитлеровцами из Франции как еврей и умер в концлагере.) Сент-Экзюпери познакомился с ним в свое время в редакции журнала. Бенжамэн Кремье привез Антуану из Франции известия об успехе его первой книги. Он интересовался, над чем работает Сент-Экзюпери, Писатель прочел ему отрывки из своей новой книги и привел своего слушателя в восторг. Таким образом, Бенжамэн Кремье уже в Южной Америке ознакомился с «Ночным полетом», о котором опубликовал в «Н. Р. Ф.» большую критическую статью по выходе книги.
   Несколько лет спустя Сент-Экзюпери прочел Кремье в присутствии Дрие ла Рошеля первые страницы «Цитадели». Но Кремье, как, впрочем, и Дрие, не выразил при этом большого восторга, что в тот момент привело Антуана в уныние, хотя он и утешал себя мыслью, что Кремье — все же переводчик ненавистного ему Пиранделло, а у Дрие вообще политический сумбур в голове.
   Бенжамэн Кремье не был чужаком в Буэнос-Айресе. Его семья долго жила в Аргентине, и у него здесь было немало связей, В 1914-1918 годах он познакомился с аргентинским журналистом Гомецом Карилльо, военным корреспондентом на французском фронте. Репортажи Карилльо о трагической борьбе в Европе создали ему известность. Он рано умер от последствий фронтовой жизни, оставив молодую вдову Консуэло.
   Консуэло была скорее маленького роста. Рядом с Сент-Эксом она казалась еще меньше. (Кстати, вообще-то Антуану нравились крупные стройные блондинки.) Ее смуглое лицо с тонкими подвижными чертами освещалось огромными выразительными, лучезарными глазами. Фотографии не передают впечатления, создаваемого этим лицом. Впрочем, и ни один снимок Сент-Экзюпери не дает полного представления о его внешнем облике. Как и фотографии Консуэло, это маски, за которыми нельзя разглядеть обаятельной выразительности оригинала.
   В многочисленных книгах о Сент-Экзюпери жене его уделяется очень мало места. И это понятно. В кругу близких к Антуану людей сложилось резко отрицательное отношение к Консуэло. Из уважения к Сент-Экзюпери никто не хотел о ней говорить плохо. Но хочешь не хочешь, в жизни Антуана Консуэло сыграла не последнюю роль, и поэтому объективность требует разобраться в их отношениях, отзвук которых можно различить в некоторых произведениях писателя.
   По всем этим причинам огромную ценность для нас приобретает свидетельство дочери выдающегося русского писателя Александра Ивановича Куприна, хорошо знавшей Консуэло еще до брака с Сент-Экзюпери и продолжавшей встречаться с молодыми супругами в первые месяцы после их свадьбы. Приводим рассказ Ксении Александровны во всей его живости и непосредственности.
   «Познакомил нас наш общий друг. Я тогда снималась не помню уже для какого фильма, а она, понимаете ли, вращалась в артистических кругах. Она мне очень понравилась, мы сразу почувствовали симпатию друг к другу и подружились.
   Она жила за Мадлэн... улица Кастеллан, в маленькой скромной квартирке. Я очень хорошо помню ее квартирку. Маленькая-маленькая, двухкомнатная, такая захламленная. В одной комнате в углу на постаменте стояла маска ее первого мужа Гомеца Карилльо, которая трещала, когда она себя плохо вела. Да, да, трещала, издавала треск... Все слышали... Ну, если она кокетничала с кем-нибудь или говорила что-нибудь, что не нужно, маска трещала, трещала...
   Мне было тогда лет девятнадцать, да и ей ненамного больше: лет так двадцать пять... но она была очень молода. Она была очень маленькая, очень грациозная. Да, очень грациозная. С прелестными руками, изящными движениями, как это бывает у этих южноамериканцев. Какой-то есть танец в их теле, в их руках... Громадные, как звезды, черные глаза, очень выразительные, очень блестящие... прелестные глаза у нее были... Но кожа у нее была такая, знаете, смугловатая...
   Я еще хорошо вижу все. Мы проводили у нее приятные вечера, и разговоры были интересные. У нее в доме царила очень симпатичная атмосфера, но совершенно сумасшедшая. Помню еще, в одной комнате стоял громадный стол и на нем слепок с руки Гомеца Карилльо. Рука эта якобы по ночам писала. Я, правда, не видела, чтобы она писала, но я видела рукопись! В общем полная мистики атмосфера... Она была очень сумасбродная, взбалмошная бабенка. Надо сказать, к ней приходило очень много народу, видные, интересные люди: писатели, журналисты, адвокаты, артисты... Они расстилали на полу газету, приносили дешевое красное вино, бутерброды с сыром и колбасой — и вечера проходили очень интересно и содержательно.
   Я думаю, Гомец Карилльо сделал из нее очень изысканную женщину, культурную, развитую. Она была очень начитанная... очень... и обладала большой памятью. Потом она начала изучать персидский язык, для того чтобы читать и переводить с подлинников... персидских поэтов. Она была очень интересным человеком. С громадной фантазией!
   Обаятельнейшее существо!.. И именно ее фантазия... Веселая, остроумная. Невероятно остроумная!.. И опять же огромная фантазия... Вы никогда не знали, когда она врет, когда говорит правду... Вдруг где-то теряли представление, что правда, а что неправда... совершенно... И как-то все так смешивалось, что вам начинало казаться: вы какой-то уж чересчур «заземленный» человек. Вы начинали чувствовать себя таким слоном перед ее легкостью, грациозностью, обаянием... Прелестнейшее существо! С ней можно было сидеть хоть ночь напролет, разговаривать. День у нее смешивался с ночью. Не было больше никаких устоев, никаких правил, ничего...
   В домашнем укладе — полнейшая богема. Полнейшая! И такая, странная атмосфера в доме. Вдруг какие-то двери сами раскрывались ночью... Один мой знакомый, самый что ни на есть уравновешенный человек, сбежал как-то... Там царила настоящая мистика. Когда так рассказываешь, это кажется невероятным. Но в обществе Консуэло, в ее атмосфере все воспринималось как вполне естественное.
   Ходили слухи, что она наркоманка. Мне было девятнадцать лет, я была еще весьма наивной и не могла судить. Несмотря на нашу близость, мне она никогда об этом ничего не говорила. Впрочем, я сомневаюсь. Вокруг нее было очень много народу... И она тогда очень нуждалась. Один момент она пошла даже продавать духи. Пошла, как коммивояжер, стучаться из квартиры в квартиру. Представьте себе, такая красивая, элегантная женщина (к тому же она очень хорошо одевалась, с большим вкусом, у лучших портных). И люди были поражены при виде ее, растеряны и покупали то, что им было совершенно не нужно.
   Впрочем, трудно сказать, почему она занялась этой продажей духов. Возможно, так, из озорства. Кое-что ей все-таки оставил Гомец Карилльо. Какую-то часть она уже истратила, но остались туалеты... А туалеты надо часто менять...
   Да, она искала какую-нибудь работу, что-нибудь подзаработать. Наверное, ее средства подходили к концу... Вот так она и поехала на родину Гомеца Карилльо прочесть там ряд докладов. Его имя открывало там все двери. И вот там она встретила Сент-Экзюпери.
   Но здесь начинается полная фантастика. О своей встрече с Антуаном она мне рассказывала сплошными метафорами, то есть не то, как это было, а то, как она это видела:
   «...И ты понимаешь, я была одна в горах... Затерянная... в опасности... и буря... ночь... И тогда пришел он — сильный, большой, красивый... Он унес меня и спас...»
   Вот так! Это был ее стиль, ее жанр.
   Когда она сердилась на него, она говорила:
   «Я хотела бы приобрести красные простыни и зар-резать его на этих простынях!.. На простынях цвета кр-рови...»
   Их любовь началась с ссоры. Консуэло была очень избалована обожанием. Гомец Карилльо внушал ей, что она самая красивая, самая обаятельная женщина. Когда они должны были пойти куда-нибудь на прием или просто в гости, он ей всегда говорил: «Помни, что ты самая красивая, помни, что ты будешь лучше всех, ты самая элегантная!» «И я, — рассказывала Консуэло, — входила вот так: как маленькая королева. Он дал мне такое сознание своего достоинства... и красоты... и всего, всего...»
   Ну, а Сент-Экзюпери не был тот человек, чтобы говорить комплименты... Он был малоразговорчив... да... Много он не говорил... Во всяком случае, у меня осталось о нем такое впечатление... Наверное, застенчивый. Рядом с ней он казался молчаливым.
   Что точно между ними произошло, я не знаю. После ее отъезда в Буэнос-Айрес я долго ее не видела. И однажды она мне звонит, голос совершенно убитый: «Приезжай'!» — «Что такое?» — «Приезжай сейчас же!»
   Я приехала. Консуэло была похожа на маленькую обезьянку: глаза совсем потухли, носик покраснел, личико сделалось как кулачок (у нее ведь было такое маленькое личико), и стало серое, а сама она была вся в черном... вся в слезах. И тут она мне рассказала, что она встретила, наконец, человека — сильного, красивого, замечательного, который спас ее от всего в жизни... горя, отчаяния, страха... И между ними началась большая любовь. Потом они куда-то поехали, и там случилась «революционе»... Он был в этой «революционе» как-то замешан — и его расстреляли на ее глазах, «и по белым камням, залитым ярким солнцем, текла его алая кровь...».
   Мне было девятнадцать лет, я страшно сочувствовала ей, переживала вместе с ней... С ней была все время истерика, то и дело она хотела покончить самоубийством... Наш общий друг дал нам ключи от своего домика в Ангьене, на озере под Парижем, и сказал, что ей лучше уехать, успокоиться. И я, значит, в качестве такой няньки поехала с ней в Ангьен. Три дня и три ночи я то и дело бегала вытаскивать ее из озера, ночью она не давала мне спать своими отчаянными истериками, и я все боялась, что она либо вскроет себе вены, либо отравится...
   На третий день прибыла телеграмма — Консуэло начала танцевать.
   «Что такое? В чем дело?»
   «Он приезжает!»
   «Кто „он“?»
   «Тот самый, кого я люблю».
   «Как! Ведь его расстреляли на твоих глазах?!»
   «Понимаешь, я не хотела любить этого человека, я думала — он меня покинул, изменил... И вот я придумала, что он умер!»
   Я возмутилась невероятно. Ведь мне было девятнадцать лет! Так возмутилась, что перестала с ней встречаться. Подумать только, трое суток я с ней возилась, как с малым дитятком... так переживала... и так меня обмануть!..
   Прошло некоторое время — и он действительно приехал. Помню, там было что-то со свадьбой... То ли его родные возражали (ведь у него такая католическая семья из обедневшей провансальской аристократии), то ли еще что-то... может быть, припасли ему кого-то... какую-то благородную девицу... Она все же была вдова... она была... Знаете, они не любят этого... Они, конечно, не хотели ни за что этого брака. А он относился с большим уважением к своим родным, в особенности к матери. Наверное, на этой почве (ведь мать его, кажется, как раз в это время приезжала в Буэнос-Айрес), а может, и на какой-то другой, я сейчас не помню, между ними и произошла размолвка в Аргентине.
   Но тут все произошло очень скоро. Помню только, мы с ней помирились, и я у нее была. В это время пришел Сент-Экзюпери — такой большой, неуклюжий в этой обстановке... он как-то заполнил всю квартиру. При этом она мне говорила, что, он замечательный красавец. А я нашла его совсем некрасивым, вырубленным топором... и очень широко расставленные глаза... длинные-длинные... Но очень подвижные черты, и такая обаятельная, застенчивая, какая-то детская улыбка...
   После этого я ее несколько месяцев не видела. Потом я снималась на юге Франции — и мы с ними встретились. Они жили, не помню сейчас точно где, но не у родителей. Такая была чистенькая комната, очень модерн... Дом я не помню, помню только комнату, где мы правили корректуру вот этого... «Ночного полета»... все вместе... Комната была с выбеленными стенами, и очень веселый чинш на окнах. Удобные большие кресла...
   Всю ночь мы работали... Ему надо было во что бы то ни стало сдать корректуру «Ночного полета». Мы где-то пообедали, потом ужинали — и никуда уже нельзя было пойти, он засадил нас за работу. Помню еще, он водил машину как бешеный, прямо страшно было... как самолет...
   Она мне рассказывала про свою свадьбу... очень смешную. Она как-то не принимала всерьез эту свадьбу... испанский костюм, в который нарядилась... часовенку... У родных его там была своя часовенка. Очень все было торжественно. Все принимали это очень всерьез, и она потешалась над ними. Она так смешно рассказывала, пела даже исполнявшиеся при этом псалмы, чтобы показать мне, как все происходило и как она строила из себя такую приличную девочку... благовоспитанную... В общем они сбежали оттуда.
   В Париже я их уже не встречала. Хотя, помнится, еще раз я ее видела. Это я помню как-то смутно. Не то она мне рассказывала, не то я была у нее, когда он пропал в Ливийской пустыне... Нет, наверно, была у нее. Помнится, она все слушала радио и то и дело повторяла:
   «Не хочу вторично остаться вдовой! Э, нет, не хочу!..»
   Это у нее был основной лейтмотив... Основной!
   Потом я ее потеряла из виду. Они, кажется, куда-то уехали. Да и вообще в Париже сходишься, расходишься с людьми... Попадаешь в другую компанию. Это все разные миры.
   Я их еще видела в разгар их любви. В полном согласии, веселыми, счастливыми. Мне казалось, что Консуэло внесла в его жизнь какую-то поэзию, фантазию, легкость... и очень много ему этим дала. У нее была масса того, что французы называют «персоналите», а у нас своеобычностью. Но в большой дозе она была утомительна. Я знаю, во всяком случае, что после двух-трех дней, проведенных в ее обществе, мне необходимо было переменить атмосферу. Я больше не могла: мне, знаете, где-то уже нужно было найти землю и воздух... и чтобы деревья стояли на месте, а не вниз головой... Понимаете, с ней все было вверх тормашками! Она, например, никогда не рассказывала что-нибудь просто. Все всегда было невероятно запутано... Факты перемежались с необузданнейшей фантазией... даже самые интимные... и притом сумасшедшие вещи!.. Она, наверно, не могла и мыслить иначе. У Сент-Экзюпери, должно быть, тоже возникала необходимость где-то отдохнуть спокойно, съесть яичницу с луком и поговорить о самых обыкновенных вещах...»
 
   Из этого рассказа, не вызывающего сомнения в своей достоверности, возникает образ взбалмошной, эксцентричной женщины, немного мифоманки, но обаятельнейшего, грациозного существа, полного поэзии. Не удивительно, что Консуэло могла привлечь к себе внимание и вызвать глубокие чувства в душе такого человека, как Сент-Экзюпери.
   С другой стороны, рассказ этот освещает и один побочный вопрос. Действительно, для людей, хорошо знающих Париж, могло показаться странным, что Сент-Экзюпери, как это указывается во всех его биографиях, избрал местом жительства одну из улиц, пользующихся, как говорят, «дурной репутацией». Если же, как вытекает из рассказа К. А. Куприной, это была квартирка Гомеца Карилльо, то все объясняется очень просто.
   Гомец Карилльо был журналистом, и, как для журналиста, для него представляло несомненный интерес находиться поблизости от редакций больших газет. Между тем иностранцам, живущим в Париже, если они не обладаю? большими средствами, очень трудно найти подходящую квартиру в центре города, на «хорошей» улице. За такую квартиру в старом доме с регламентированной квартирной платой надо обычно заплатить большие «отступные». Поэтому нет ничего удивительного, что иностранцы, которые в силу своей профессии заинтересованы в том, чтобы жить в центре города, часто селятся на улицах с «дурной репутацией». Домовладельцы на таких улицах менее притязательны и разборчивы и не требуют «отступных». В противном случае иностранцу остается на выбор либо жить в меблирашках, либо в гостинице. Для семейного человека, естественно, это не выход. Есть, правда, и третий выход: снять большие апартаменты, сдающиеся без «отступных», но с очень высокой квартирной платой. Однако этот выход иностранцу не всегда доступен, даже если его доходы ему это позволяют. Домовладельцы, как правило, люди осторожные, и если об иностранце не известно, что он обладает большим состоянием, ему, как пришлому элементу, такую квартиру не сдадут.
   Этот третий выход был зато возможен для такого человека, как представитель старинного французского рода графов де Сент-Экзюпери, и Антуан, как мы увидим позже, широко им пользовался. Думается, именно этим обстоятельством, а не какой-то манией величия и объясняются дальнейшие квартирные дела Сент-Экзюпери, о которых еще будет рассказано.
   Но вернемся к Консуэло. Консуэло не могла быть ни матерью, ни домовитой хозяйкой, не могла и влиять на творчества своего мужа, такое индивидуальное и по истокам его и по стилю. Больше всего их роднило все тревожное, неуравновешенное, что было в избытке в их натурах. Кто-кто, а уж Консуэло никак не принадлежала к женщинам «серийного производства», а Сент-Экзюпери ненавидел однообразие во всем.
   Роднило их и сильно развитое у обоих чувство поэзии. Случалось, Консуэло рассказывала Антуану какую-нибудь историю, имевшую вполне реальную подоплеку. В какой-то момент вступало в силу ее воображение — появлялись удивительные описания, волшебные образы. Внезапно Антуан останавливал ее.
   — Постой, Консуэло, повтори мне последнюю фразу!
   И Консуэло повторяла эту фразу с еще большим чувством, еще большим жаром.
   Семейное счастье, которое Консуэло вносила в жизнь Антуана, не было тем счастьем, что может удовлетворить целиком. Это не была любовь, «которая умеряет все порывы». Беспокойство, тревога, которую Консуэло постоянно создавала в жизни Сент-Экзюпери, были не всегда того рода, в котором он нуждался, чтобы творить.
   Родом из Сан Сальвадора, Консуэло была горяча, экспансивна. Ее побуждения, хорошие и плохие, подобно извержению вулкана, неудержимы. Самые нежные слова, самые разумные доводы, уговоры не оказывают на это маленькое существо никакого влияния, когда оно разойдется. Однажды между супругами возник спор. Консуэло была не права, но не хотела в этом признаться. А Сент-Экс даже ради собственного спокойствия не хотел ей уступить. Ему вскоре пришлось об этом пожалеть, потому что спор перешел в ссору, и Консуэло разразилась криками, как капризный ребенок. Антуан боялся, что на шум прибегут соседи, он умолял жену замолчать. Но она еще пуще разошлась. Тогда он отнес ее на кровать и прикрыл периной. Она защищалась, царапалась, укусила его за руку и продолжала кричать. Сент-Экс крепко держал ее. Внезапно крики начали стихать, доносились как бы издалека, но жестикуляция становилась все отчаяннее. Антуан отпустил жену, приподнял перину и увидел, что Консуэло прокусила перину. Рот ее был полон пуха, она задыхалась. Все это выглядело смешно. Несколько позднее, когда Консуэло успокоилась, Антуан сказал: «Никогда не видел, чтобы такое маленькое существо производило столько шума».