Модиньяни Ева. Единственная наследница

   – Мы в руках красных: пораженцев и бунтарей. Только Д'Аннунцио, ^[8]взяв Фиуме, показал образец мужества и стойкости.
   – А социалист-диссидент Бенито Муссолини, который руководит газетой «Пополо д'Италия», основал фашистское движение.
   – Не будем смешивать поэта-солдата с этой шайкой авантюристов, – уточнил старый Казати. – Эмоциями не делается политика, не делается экономика, не делается история. Фашисты имеют всего четыре тысячи голосов в Милане. Настоящая опасность – это бунтари. Наше спасение – это железный кулак. Только сильная власть может навести порядок в стране.
   – Граф Казати, – вежливо прервал его Чезаре, – я не считаю себя достаточно компетентным, чтобы решать вопрос о власти в стране. У нас с вами, кажется, есть более близкая нам проблема: проблема земель на бульваре Абруцци за корсо Буэнос-Айрес.
   – Я бы перевешал всех красных, – делая решительный жест рукой, не унимался старик.
   – Это старый метод, но он никогда не решал проблем.
   – Ты меня принимаешь за злодея?
   – Древний историк назвал Юлия Цезаря мягким в своей мести. Тот велел задушить захваченных в плен варваров, прежде чем распять их на кресте. И действительно, если бы он велел пригвоздить их к кресту живьем, он был бы жестоким. Требовать же смертного приговора тем, кто это заслужил, – не злодейство.
   – Ты хитер, как лиса, и увертлив, как заяц, – ухмыльнулся Казати одобрительно. – С тобой приходится держать ухо востро. Никогда не знаешь, что у тебя в голове. Ты неплохо воспользовался теми сведениями, которые от меня узнал, не так ли, мошенник ты этакий?
   – Я просто заключил хорошую сделку, – холодно ответил тот.
   – Ну хорошо, поговорим, – бросил наконец граф Казати карты на стол. Он насупил густые брови и нервно поискал свой кожаный портсигар с виргинскими сигарами, который дважды выскальзывал у него из рук, прежде чем он закурил. – Но только ты сам веди игру: сколько ты хочешь?
   Чезаре закинул ногу на ногу, принял задумчивый вид и под внимательным взглядом старика, который пытался угадать его мысли, как карты в покере, провел указательным пальцем по носу, потер себе лоб и вдруг улыбнулся неожиданно искренне.
   – Я бы уступил их вам за десять тысяч лир. За ту же цену, которую сам заплатил. И ни одной лирой больше.
   Старик вскочил на ноги, уперся руками в стол и навис над ним, точно скала.
   – Но тогда, – загремел он, – какого черта ты затеял всю эту катавасию?
   – Меня выставили за дверь, и я обиделся. Иначе я бы ни за что не воспользовался вашим доверием.
   Старый граф поглядел на него с уважением, почти ласково.
   – Скажи правду, ты хотел проучить моего сына? Ты хотел преподать урок Бенедетто?
   – Только в одном случае человек имеет право преподать урок другому человеку: когда его оскорбил более сильный.
   – Бенедетто был сильнее, и он тебя оскорбил.
   – У меня другое мнение по этому вопросу, – невозмутимо отпарировал Чезаре. – Возвысив на меня голос, Бенедетто Казати показал себя более слабым человеком.
   Старик опять не понимал его.
   – Значит, ты хочешь лишь вернуть деньги, которые потратил?
   – Ни лирой больше, ни лирой меньше, – подтвердил Чезаре.
   – Тут есть ловушка? – осторожно спросил старик.
   – Естественно, – улыбаясь, ответил Чезаре. – Если бы тут не было скрытого интереса, что это была бы за сделка?
   Открытая и уверенная игра этого парня импонировала старику: ему было приятно вернуться на твердую почву переговоров, где противники равно уважают друг друга.
   – Так что ты хочешь в таком случае?
   – Банковский кредит.
   Это было неслыханно и ни на что не похоже.
   – Банковский кредит? – Старик ждал просьб об участии в деле, о крупной сумме, о каком-то отступном, но только не о займе.
   – Банковский кредит в сто тысяч лир, – уточнил юноша, не изменившись в лице.
   – А если я его тебе не дам?
   – Мне придется отказаться от своей мечты, а вы откажетесь от своей фабрики. – Логика железная, что называется, ни убавить ни прибавить.
   – На сто тысяч лир можно купить весь Милан, – заметил Казати, явно преувеличивая.
   – Весь не весь, но значительный кусок можно, – уточнил спокойно Чезаре.
   – А какие гарантии ты мне дашь, парень? – Граф не хотел уступать сразу, даже если у него и не было альтернативы.
   – Мое расположение к вам и мое слово. – Больдрани уверенно отвечал ударом на удар.
   – На какое время тебе нужны деньги? – Это были уже последние реплики, за ними ощущалось согласие.
   – На год. К концу года наш договор кончается, – уточнил Чезаре, – и каждый идет своей дорогой.
   – Мы уже на двух разных дорогах, – сказал старик с сожалением. Он хотел бы удержать его рядом с собой, но знал, что бесполезно даже предлагать ему это.
   – Так что? – подстегнул его Чезаре, глядя на шарик воображаемой рулетки, которая бешено крутилась.
   – Будет у тебя банковский кредит. – Шарик остановился на выигрышном номере. – Но я делаю это лишь потому, что верю в тебя.
   – Хорошо. – Чезаре встал, не поблагодарив, и первым протянул руку старому промышленнику, который крепко пожал ее.
   – Я бы хотел сказать тебе еще кое-что, парень, – удержал его старик. – Ты волен прислушаться или нет к моим словам, но я хочу, чтобы ты знал, что эпоха рыцарей на белых конях и одиноких волков в бизнесе безвозвратно кончилась. Один, с твоим талантом и ста тысячами лир, ты можешь чем-то стать, но это ведь не предел для тебя. Ты хочешь стать первым, превзойти всех. Но в таком случае ты должен опережать других хотя бы на минуту, на один шаг. Но, главное, ты должен обладать достаточным весом, чтобы влиять на тех, кто делает законы. А этому, мой молодой друг, тебя не сможет научить никто.
   Чезаре вышел с улицы Сан-Паоло, пошел по корсо Виктора Эммануила и на пьяцца дель Дуомо столкнулся с шествием манифестантов. Город был парализован забастовкой, общественный транспорт не работал, а пикеты забастовщиков мешали штрейкбрехерам восстановить движение. Возможно, это был более действенный способ, чем пустопорожняя болтовня политиков или крайности революции, чтобы восстановить равновесие в стране, оказавшейся у края пропасти. Общественные учреждения были закрыты. Школы не работали. Людей терзал голод и страх.
   Солнце уже согревало, и шагать по улицам было приятно. Конечно, он запомнит, что времена рыцарей и одиноких волков безвозвратно миновали, и сделает выводы из слов старика. Чезаре Больдрани только вступал на путь, ведущий в святая святых, туда, где делаются законы, но путь этот был ему открыт. Первые политические контакты уже завязывались. Отношения Чезаре с политиками, более или менее удачные, но всегда полезные, будут продолжаться всю его жизнь.

АННА. 1980

   Бывший президент совета сидел напротив нее перед камином, и, предложив ему перекусить, Анна беседовала с ним запросто, по-приятельски, поскольку то, о чем они говорили, еще не касалось важных вещей. Это был светский разговор, поверхностный и пустой, в котором экс-премьер если и не превосходил всех, то выказывал известную ловкость. Его живые черные глаза, его неизменно улыбающееся лицо могли ввести в заблуждение, расположив в самом деле к себе, но Анна знала об этом и была начеку.
   – Я понимаю, что вечные скандалы и прискорбные происшествия, о которых читаешь всякий день в газетах, могут кому угодно внушить желание уехать куда-нибудь подальше из нашей несчастной страны, – министр сокрушенно развел руками и вздохнул. – Вы, наверное, уже слышали об этой ужасной трагедии девочки, задушенной своей собственной золотой цепочкой, которую какой-то негодяй пытался сорвать с нее, возможно, всего лишь ради очередной дозы наркотика?
   Анна ответила жестом досады и печали. Да, она читала, конечно. Но не это дьявольское, что свойственно природе человека, вызывает у нее время от времени неодолимое желание уехать из своей страны. В Соединенных Штатах, где они подолгу живут, газетная хроника изобилует подобными же случаями. В современном мире поневоле привыкаешь ко всяким ужасам. Нет, ей хочется бежать от другого: от этой пошлости, которая господствует везде, от духа коррупции и узких корпоративных интересов.
   – Правда, невозможно свыкнуться с тем, что тебя постоянно сопровождают телохранители. – Анна думала об одном, а говорила другое – верный знак того, что развязка близка.
   – В самом деле, это тягостно, – согласился с легкой иронией ее собеседник. У него был облик придворного шестнадцатого века: слегка впалые щеки, высокие скулы и острый подбородок, который, казалось, выступал из кружевного жабо.
   – Не думайте, что я сожалею о помпезных выездах, – уточнила Анна. – Я предпочитаю интимность и простоту.
   – Ну что вы, – возразил депутат. – Вы могли бы путешествовать в сопровождении королевской свиты, и это все равно не бросило бы на вас ни малейшей тени. Один мой коллега, коммунист, жить не может без устриц и шампанского. Я знаю депутата социалиста, который высылает вперед целый взвод карабинеров, чтобы очистить улицу от пешеходов и произвести этим фурор.
   – К сожалению, сегодня проблема в том, как очистить город от преступников, – сказала Анна. – Но с пешеходами, конечно, справиться легче.
   Эта реплика вызвала у министра сдержанный смешок.
   – Я понимаю, что у вас есть веские причины, чтобы проводить много времени за границей, – сказал он. – А нас, политиков, увы, удерживают дома обязанности.
   – Вы, синьор министр, были когда-нибудь в Нью-Йорке? – спросила она.
   – Нет, синьора Анна, – ответил он. – В Вашингтоне – да. Но и то не ради собственного удовольствия.
   – Вы мне не поверите, но в запутанном лабиринте Нью-Йорка есть островки удивительного покоя и поэзии, – сказала она. – Казалось бы, мелочь, но это очень важно, когда продавщица большого магазина искренне помогает тебе найти то, что ты ищешь. Или кассир, который, улыбаясь, протягивает сдачу.
   – Я понимаю, что вы имеете в виду, – улыбаясь, кивнул министр. – Некий климат, некую атмосферу, которая создается из многих частностей.
   Он взглянул на эту красивую зеленоглазую женщину со стройной фигурой и аристократической внешностью, пытаясь предугадать момент, когда она проявит свои истинные намерения. В последней беседе с ним Чезаре Больдрани был лаконичен: «До конца этого года я предъявлю вам счет».
   – Но вы, синьор министр, – уже без обиняков спросила она, – не для того, надо думать, решились навестить меня в эту ужасную ночь, чтобы поговорить о Нью-Йорке.
   – Увы, это так, – чуть склонив голову, согласился он. – Хотя и тема Нью-Йорка имеет для меня некое очарование.
   – Вы видите, часы в полном порядке? – показала Анна на настольные часы девятнадцатого века, которые министр преподнес ей от себя и от «друзей» на прошлое Рождество. – Идут прекрасно, хотя им уже больше ста лет.
   – В самом деле, вещь очень красивая, – сдержанно согласился он.
   – Но талисман нашего дома, синьор министр, – вот эти.
   Бережно, даже с некоторым трепетом, как часто делал на ее глазах отец, Анна взяла со столика серебряные часы с эмалевым циферблатом и еще раз внимательно посмотрела на них. На крышке была изображена богиня судьбы – Фортуна. Анна нажала на кнопку, крышка открылась, и зазвучал «Турецкий марш» Моцарта.
   – Очаровательно и занятно, – заметил экс-премьер.
   – Теперь мы можем поговорить, – сказала Анна, осторожно кладя часы на место. – С чего начнем? – добавила она, объявив о начале военных действий.
   – Мне бы не хотелось, чтобы вы вынудили меня признаться, что я впервые нахожусь в некотором затруднении, – солгал он.
   – Может, поговорим об акциях, о тарифах, о международных отношениях, о ценах на нефть? – Анна внутренне подобралась, чувствуя себя, как гонщица на старте. У нее была хорошая машина, отличные шины, надежный мотор, и зеленые глаза ее блеснули в ожидании отмашки флажка стартера.
   – Поговорим о деле Пеннизи, – вкрадчиво предложил министр.
   – О скандале Пеннизи, – уточнила Анна.
   – Я тоже нахожу, что полезнее называть вещи собственными именами, – с легкой улыбкой сказал экс-президент совета.
   – Отец говорил мне об этом деле.
   – В таком случае вы, наверное, знаете, что в этом деле, неприятном для всех, замешано и мое имя, – проговорил он.
   – По случайной игре судьбы?
   – Скорее, если позволите, – возразил депутат, – в силу деликатных обстоятельств, которые иногда ставят политиков в затруднительное положение.
   – Боюсь, я вас не понимаю, синьор министр: я живу в стороне от большой политики, и от меня ускользают софизмы политической философии.
   Анна гладила какую-то вещицу из слоновой кости, слушая его с легким безразличием.
   – Тогда попытаюсь быть более ясным, – сказал он, решительней вступая в игру. – Ваш отец из неких источников – не удивлюсь, если вы даже в курсе, из каких именно, – получил документы, которые могут повредить мне и моей партии. Я мог бы долго распространяться о том, насколько я в данный момент неуязвим, насколько моя партия вне опасности и моя власть крепка. Это в самом деле так, тем не менее вы вольны думать, что обнародование этих документов крайне нежелательно для нас.
   – У меня нет причин подвергать сомнению ваши слова, но думаю, что вероятность этого не исключена.
   – Могу я задать вам вопрос? – спросил он, галантно склоняясь к ней.
   – У меня еще тридцать минут для вас. – Она держала банк и контролировала всю игру, как, бывало, ее отец, а не только следила за ставками и ходами. – Можете спрашивать у меня все, что пожелаете.
   – Скажите, у вас есть какие-то личные причины досадовать на меня?.. Простите, – предупредил он ее ответ, – но какую пользу вы лично извлекли бы из возможного скандала? В моих краях говорят, что, когда уголь не горит, он пачкает. И трудно поднять пыль на дороге, не запылившись самому.
   – Вы думаете, мне есть что терять, вставляя запал в эту бомбу?
   – Нет, графиня, – поспешно успокоил он ее, – но я уверен, что если вы вернете мне это досье, вы поступите мудро и дальновидно. Вы будете иметь в моем лице человека, всегда готового засвидетельствовать вам свою преданность.
   – Видите ли, синьор министр, я очень мало понимаю в тех вещах, о которых вы мне говорите. Но я достаточно долго общалась с моим отцом, чтобы знать, что некоторые комбинации, с виду чистые и совершенно законные, делают иной раз возможным преступное сообщничество.
   – Не забывайте, что ваш отец в качестве президента банка «Финмида» остается одним из контрагентов, одной из сторон в возможном судебном процессе. Он соучастник если и не прямой, то косвенный в этом союзе, который, по вашим словам, можно было бы счесть преступным, – напомнил министр с улыбкой, которая не сходила с его лица.
   Анна несколько нарочито похлопала ресницами, как бы намекая на легкомысленность своего характера.
   – Дело в том, что я никогда, по сути дела, не интересовалась этими проблемами. Мои интересы, как вы, возможно, знаете, совершенно другие: наряды, драгоценности, поездки, дети, светская жизнь. Вещи банальные, если хотите, но способные в общем-то заполнять существование женщины.
   Ей хотелось еще немного подержать его на поводке, но министр уже выказывал желание вырваться. – Если можете, скажите мне то, что знаете. Или, может быть, вы предпочитаете передать мне это с вашим доверенным человеком?
   – Я знаю то, что мне рассказал отец, – ответила она, дружески улыбаясь. – И поверьте, я слушала его больше из чувства долга и дочернего уважения, без всякого интереса.
   – Чезаре Больдрани, наверное, сказал, что скандал этот мог бы стать своего рода его местью Пеннизи и, давайте уж говорить прямо, его местью и мне.
   – Вы помогаете мне, синьор министр, распутать этот запутанный узел. Да, вы верно угадали: старик поклялся отомстить вам обоим.
   – Как видите, – развел он руками в притворном самоуничижении, – я, со своими скромными возможностями, все же неплохо информирован. Как бы то ни было, если я вас правильно понял, вы хотите распутать этот клубок.
   – Совершенно верно. Когда Пеннизи-сын четыре года назад попросил вас, чтобы вы представили его моему отцу, вы тут же поручились за него. Вы сказали: «Синьор Больдрани, помогите этому парню, который хочет заняться строительством. Это будет одолжение лично мне». Я не уверена, что знаю все причины, побудившие моего отца дать согласие, возможно, какие-то я и забыла, но одну я точно помню. Старик знал, что этот сицилиец спроектировал квартал на окраине Трапани, ^[9]чтобы «отрезать», как он говорил, множество бездомных от предместий. У вас в Трапани избирательный округ, и количество потенциальных избирателей, голосующих за вас, сразу бы возросло. Голоса бездомных, которые поселились бы там, голоса тех, кто работает в строительной промышленности, плюс семьи тех, кто строит дома, и тех, кто в них живет. Могу я, в свою очередь, задать вам личный вопрос?
   – Ну конечно.
   – Почему вы не захотели иметь дело с государственными банками, а вместо этого обратились в «Финмиду»?
   – В силу стечения обстоятельств, – ответил он, ничего не объяснив, с типичной для политиков уклончивостью.
   – А не было ли здесь, скажем, желания обойтись без руководства вашей партии, обделать это дельце втайне от него? – Анна положила безделушку из слоновой кости на столик и откинулась в кресле.
   – Не думаю.
   Такой ответ свидетельствовал, конечно же, о его замешательстве. Не помогла министру и привычная самоуверенная улыбка, которую он сохранил, несмотря ни на что.
   – Впрочем, когда мой отец выкладывает несколько миллиардов, он всегда имеет на то веские причины. Во всем этом была одна деталь, отнюдь для него не второстепенная: финансирование через «Финмиду» держало Пеннизи подальше от рынка Севера. А поскольку вы знаете всю подноготную этих синьоров, вы тут же поймете, что я имею в виду: вымогательство, угрозы, шантаж и прочие криминальные вещи. На Севере Пеннизи всегда были нежелательны или, во всяком случае, представляли бы проблему. Я бы не хотела выглядеть сепаратисткой, но думаю, что если севернее Флоренции строительная промышленность и сохранила некоторую чистоту, то этим она обязана таким людям, как мой отец.
   – Относительно этого у меня никогда сомнений не было, – согласился он.
   – Старик Больдрани, – Анна говорила о своем отце как о человеке, принадлежащем прошлому, истории, – избегал насилия и предпочитал скорее предотвращать, чем подавлять.
   – Однако он когда надо приводил в действие и вторую часть этой формулы, – почтительно возразил экс-премьер.
   – Возможно. Без точек опоры никто не поднимется столь высоко. Но как бы то ни было, он предпочел финансировать Пеннизи на Юге, лишь бы не дать им с помощью государственного банка прорваться в Милан.
   – Допустим, что все обстоит именно так, – согласился министр. – И что дальше?
   – В этом месте, как бывает в классических детективах, мне придется сделать небольшой экскурс в прошлое. Вы и Пеннизи хорошо знали друг друга. Эти строители обещали вам, помимо предвыборной поддержки, ассигнования в восемьсот миллионов…
   – Партия… – начал он, но его тут же прервали.
   – Партия тут ни при чем, и не пытайтесь переубедить меня, потому что здесь я не заблуждаюсь. Получив от одного из банков, контролируемых моим отцом, четыре миллиарда и вложив в строительное предприятие девятьсот миллионов задатка, Пеннизи оставили в своем кармане три миллиарда и сто миллионов, чтобы вложить их в собственность, в финансирование некоторых политических организаций, в ценные подношения и частные ассигнования. В заокеанские вояжи, чтобы заручиться поддержкой партнеров, в колоссальные ставки, достойные арабских шейхов, в казино на Лазурном берегу. И все это с деньгами семьи Больдрани. – Анна впервые заговорила как бы от имени Больдрани, как прямая его наследница.
   – Вам бы романы писать, – пробормотал с потускневшей улыбкой экс-премьер.
   – Но история, которую я рассказываю, имеет то преимущество, что она не выдумана и, как все невымышленные истории, документирована. Документы подтверждают достоверность сюжета и источников. Вам этого недостаточно? У меня есть факты и позабавнее. Пеннизи полагали, что под них не подкопаешься. Дома еще не были готовы, а они уже продали квартиры и без промедления оплатили банку проценты. Они двинули вперед новые проекты, некоторые уже одобренные.
   Всегда приходится подстегивать кредиторов, особенно если они в тесной спайке с политиками. К тому же всегда имеются скрытые причины, которые обязывают позаботиться о том, чтобы, падая, не увлечь вместе с собой других.
   – Видите, всегда есть угроза скандала и стремление избежать этого. – Министр лил воду на свою мельницу.
   – Думаю, не всегда. Но возможно, я ошибаюсь, синьор министр, поскольку я говорю о вещах, известных мне через отца, а не из газет или других источников. Не знаю даже, совпадают ли все подробности и детали. У меня такая путаница в голове. Но одно я знаю точно – Пеннизи должен моему отцу, а значит, мне, целую кучу миллиардов. Кстати, есть доля правды в рассказах о той роскошной вилле с бассейном, которую Пеннизи вам якобы подарили? Нет, не отвечайте мне так сразу. Это можно и обойти. И не волнуйтесь, никто об этом никогда не узнает. Как никто не узнает, что агентства путешествий моего отца устраивали вам бесплатные туры по свету вместе со всей вашей семьей и ближайшими друзьями.
   – У вас, синьора, поразительная память. – Министр не казался ни обеспокоенным, ни униженным, улыбка не сходила с его лица.
   – Что вы! Я не помню даже своих повседневных трат на покупки и должна каждую мелочь записывать, – с видом рассеянной домохозяйки отмахнулась она. – Однако я хорошо осведомлена о более важных вещах. Не правда ли, я хорошо осведомлена? – спросила Анна лукаво. – Но поверьте, – продолжала она, не давая ему ответить, – мне совсем не хотелось ворошить эти дела, хотя я от них и немало пострадала.
   – Но поскольку все шло нормально, – возразил министр, притворяясь удивленным, – какая нужда в том, чтобы ворошить старое?
   – Раз вы меня спрашиваете, я отвечу, – сказала Анна решительным тоном. – Вы знали моего отца?
   – Я думал, что знаю его, – ответил он, притворяясь взволнованным и ради этого убирая улыбку с лица. Это было то искусно выверенное волнение, которое он обычно демонстрировал в парламенте, чтобы убедить аудиторию и произвести впечатление на газетчиков.
   – Вы правильно выразились, синьор министр: «Я думал». Если бы вы в самом деле хорошо знали старика, вы бы не распорядились произвести административную инспекцию в некоторых отделениях его промышленной группы.
   – Я? – попытался он парировать удар, притворяясь крайне удивленным.
   – Если вы станете отрицать это, вы вынудите меня опровергать вас. Да, вы приказали произвести инспекцию с целью… мести?.. шантажа?.. Я не знаю, уж простите меня. Скорее всего наш адвокат Доменико Скалья мне говорил, но я, должно быть, запамятовала. Это было оскорбление, которое вы не должны были наносить старику. Ведь достаточно было просто взыскать долги Пеннизи, который под угрозой банкротства бежал раньше, чем явилась полиция. Но еще более странно то, синьор министр, что скандал ширится без особых к тому причин. Ведь, как вы знаете, «Финмида» вернула почти все свои деньги. Там есть дома еще строящиеся и непроданные, земли, купленные недавно и пригодные под застройку, они и пошли в погашение займов. И Пеннизи, со своей стороны, расплатился полностью – у меня такое впечатление, что расплатился пожизненно. У него конфисковали все, вплоть до мехов его жены. Вот самый трогательный персонаж во всей этой истории. Бедная женщина! Не забыть послать ей что-нибудь от себя.
   – В таком случае нет и причин для особой тревоги, – попытался ослабить удар министр.
   – Причины есть. Их даже две, – уточнила Анна. – И я их вам назову. Первая: инспекция с целью шантажа. Вторая: попранная справедливость. Кто больше, кто меньше, но все вернули нечестным путем приобретенное. Единственный, кто ничего не вернул и ничем не расплатился, – это вы, синьор министр. Вам это кажется справедливым? Мой отец так и спросил: «Анна, тебе кажется справедливым, что политики всегда выходят сухими из воды»?
   – И что вы ему ответили? – спросил экс-президент совета, прячась за свою непроницаемую улыбку.
   – Вам хотелось бы знать это? – Анна заметила, что совершила ошибку: загнала жертву в угол, где ей уже нечего было терять. Она забыла один из отцовских советов: «Никогда не ставь противника в положение, где ему уже нечего терять». А ситуация, в которой находился министр, была сейчас именно такова.
   – Я не настаиваю. Мне совсем нет необходимости знать ваш ответ, – сказал он явно озлобленным тоном. – Можете не затруднять себя, графиня.
   – Но я скажу все равно. Я ответила, что должна подумать над этим. Вопрос сложный, и его нельзя решить вот так, с налету.
   – Ну что ж, это мудрое решение, – признал министр. – В самом деле, тут есть над чем подумать. – С неожиданной порывистостью он поднялся с широкого кресла, решив против всех приличий первым прервать беседу. Он посмотрел на ту, которую про себя называл не иначе как международной проституткой, и просверком потемневшего взгляда пообещал ей трудную жизнь. – Да, графиня, подумайте об этом как следует. Я никогда не сомневался в вашей искренности. И я убежден, у вас есть неопровержимые улики в доказательство ваших обвинений. Я полагаю, вы умеете играть в шахматы?