Модиньяни Ева. Единственная наследница

   – Я знаю, что отец был твоим покровителем, – вмешалась Анна. – Это ведь он тебя открыл.
   В усталых глазах Пациенцы мелькнул хитрый огонек.
   – Я всегда позволял ему в это верить, – сказал он с легкой улыбкой. – Но в действительности я сам выбрал его. Я работал в зеленной лавке с матерью. Я развозил покупки, но при этом присматривался к людям, изучал их. Твоя тетка Джузеппина, сестра Чезаре, которую ты никогда не знала, всегда оказывала предпочтение людям обездоленным, но честным и чистым душой. И я, который был и обездоленным, и честным, но не таким наивным, как она думала, сделал все, чтобы познакомиться с ней. У меня в голове был четкий план: я хотел через нее сблизиться с ее братом, привлечь внимание этого незаурядного человека, которому в то время было лишь немногим больше двадцати лет. Я вступил в сражение, я объявил тайную войну убийцам моего отца и искал союзников, с помощью которых мог бы впоследствии добраться до них.
   В школе мои способности заметили, и учитель донимал мою мать, настаивая, чтобы я продолжил учение. Сегодня торговцы фруктами имеют неплохие доходы, а в те времена они едва сводили концы с концами. Поэтому у меня было лишь две возможности выбиться в люди: просить помощи у Никола Пеннизи, который отправил нас в Милан и который помог бы сыну своей жертвы, лишь бы мать сидела тихо, или же обратиться к Чезаре Больдрани, который уже тогда выказывал мне свое расположение. Я отмел обе эти возможности. Я не хотел, чтобы помощь Пеннизи каким-то образом смягчила его вину, лишив меня варварского удовольствия отомстить, и ничего не хотел просить у Больдрани. Я принял решение, обескуражившее всех: семинария. Церковь и сегодня помогает способным людям раскрыть свои дарования.
   – Но не бескорыстно, – вставила Анна.
   – Не думай, что другие институты страдают бескорыстием, – напомнил ей старый адвокат.
   – И ты никогда не боялся божьего гнева? – Анна пристально взглянула на него.
   Пациенца покачал седой головой.
   – Полагаю, у бога есть заботы и поважней.
   – Но есть проблема мести? – задала она провокационный вопрос.
   – Ты хочешь поспорить с неудавшимся священником, – едва заметно улыбнулся он. – В Библии говорится: «Око за око, зуб за зуб». Но, даже не трогая бога, я думаю, никто не понял мой выбор лучше, чем Чезаре Больдрани. И одобрил его, поскольку взял меня под свое крыло. Именно твой отец вмешался в нужный момент. Не стоит рассказывать тебе о годах, прожитых вместе, о том почтении, которое я испытывал к нему, о его дружеской привязанности ко мне.
   – Это я знаю, – сказала Анна.
   – Я помогал ему во всем, отдавая все силы росту его империи. Но мне казалось, что я не обрету покой, пока не отомщу. В начале пятидесятых годов Никола Пеннизи перебрался из Сицилии в Рим. Дела его пошли хорошо, фирма его процветала. Два года спустя после убийства моего отца Никола Пеннизи женился на дочери одного политика из Палермо. Имел от нее сына Вито. Как-то я поехал в Рим, чтобы взглянуть на особняки, что строились в одном престижном районе. Там была броская вывеска: СТРОИТЕЛЬНАЯ ФИРМА НИКОЛА ПЕННИЗИ И СЫН. Отпрыск его вырос дрянной: распутник, игрок, увяз в долгах. Но сам дон Никола, которому было около семидесяти, был еще крепок и держал все в кулаке.
   – А министр? – напомнила Анна.
   – А министр появился на сцене в конце пятидесятых. В те времена он был еще начинающим политиком. Во время одного из тех сборищ, что именуются деловыми завтраками, он предложил твоему отцу план спасения какой-то бумажной фабрики на Юге, что отнюдь не было благотворительностью, а позволило бы Больдрани наложить руку на газету «Кроника». Старик не спешил, и позже я сам занимался этим. Политик хотел, чтобы Больдрани обратил на него внимание. Поддержка Больдрани позволяла ему не только заполучить деньги и голоса избирателей, но и приобрести авторитет в глазах влиятельных людей. Однако этого ему показалось мало. При посредничестве своего коллеги из министерства финансов он устроил проверку в самом уязвимом пункте нашей организации. Маневр был ясен: причинить старику неприятности, чтобы потом красивым жестом вызволить его и держать после этого в руках. Но наше преимущество всегда было в том, что мы делали свой ход на пять минут раньше. Поэтому мы вышли из той проверки без ущерба для себя. «Этот министр кретин, – был комментарий старика, – а значит, опасен вдвойне. Мы должны найти способ нейтрализовать его». Для меня это было как приглашение на свадьбу.
   Анна слушала его повествование, пытаясь на каждом повороте найти точку соприкосновения со своей личной историей, но пока что не находила.
   – Извини, Пациенца, все это очень интересно, но при чем здесь я?
   – Узнаешь, дорогая, потом, – успокоил он ее. – Но, если хочешь все понять, будь добра выслушать меня.
   – Да, Миммо, извини меня.
   – С тех пор как я вошел в число доверенных людей Больдрани, дон Никола Пеннизи давал о себе знать. Я, в свою очередь, давал ему понять, что не исключаю возможности нашей встречи. Во мне нуждались многие. Недостаточно иметь деньги, чтобы перед тобой раскрылись все двери. Надо иметь деньги и нужного человека. Одним из таких людей был я. Пеннизи, чье положение было уже не так прочно, душу бы продал в обмен на нашего политика, который к тому времени сделался министром. И тут я дал ему знать, что готов вступить с ним в контакт.
   – А почему он должен был верить тебе, – с сомнением спросила Анна, – зная, что он сделал твоей семье?
   – Дон Никола не был наивным, но все повернулось так, что он поверил, будто моя мать унесла в могилу свою страшную тайну. Поставь себя на место этой бедной женщины. По логике мафиози, мой отец совершил ошибку. Просить за себя еще допустимо, но требовать справедливости для всех – это вызов. За это он и поплатился жизнью. Однако та же самая рука, что поразила отца, спасла сына. Ей оставалось лишь с этим смириться. Я знаю, что тебе это трудно понять.
   – Да, – согласилась Анна, – это не очень укладывается в голове.
   – К тому же мы с Больдрани распустили ложные слухи о наших с ним разногласиях.
   – В самом деле, – вспомнила она, – было время, когда говорили о разладе между вами, даже вражде.
   – Больше того, – уточнил Миммо Скалья. – Когда я приехал к Пеннизи, он был убежден, что я сошелся с ним, чтобы насолить твоему отцу. Я ему дал понять также, что хочу рассчитаться с ним за то, что он помог моей матери после смерти отца. Дон Никола был уже стар и немощен, но алчность не давала ему покоя. Шанс войти в команду министра действовал на него оживляюще, но, вовлекая политика в дела Пеннизи, я готовил конец обоим. Чтобы развернуться, им не хватало одного – денег. Поэтому я навел мост между банками Больдрани и предприятиями этих торговцев недвижимостью. Я убедил министра перевести свою долю в небольшой швейцарский банк на льготных условиях. Через два дня этот банк лопнет, и экс-президент останется у разбитого корыта.
   – Я правильно тебя поняла? – спросила Анна.
   – Ты поняла прекрасно. Это был план, разработанный твоим отцом и осуществленный мною. Мы все сделали, чтобы Пеннизи плохо кончил. Разорение стало для него возмездием. А наши деньги вернулись к нам вместе с доказательствами продажности министра. Анна была ошеломлена.
   – План блестящий, – признала она. – Но, как только министр поймет, что, помимо всего прочего, он еще и потерял свое состояние, разъярится, как зверь. Тогда уж он наверняка постарается доказать, что старик не мой отец.
   – Возможно, и разъярится, – сказал Пациенца. – Но он только пыль поднимет.
   – А эти злополучные письма, что они представляют собой?
   – Это письма, которые Немезио написал Марии из Парижа в 1939 году. Их перехватила тайная полиция, и с них сняли копии. Некоторые оказались в руках Сильвии де Каролис, которая пыталась шантажировать старика, но в результате лишь отправилась в изгнание.
   – Теперь я понимаю, что заставило его изменить свое мнение относительно нерасторжимости брака, – сказала Анна, задумчиво кивая. – Но что же такое в этих письмах, о которых знают все, кроме меня?
   Миммо Скалья не смог скрыть своего замешательства. Он завертелся на стуле, взял в руку пузырек с чудодейственными каплями, но тут же снова поставил его на столик. Достал сигарету и жадно понюхал ее.
   – Иной раз закурить, – с сожалением вздохнул он, – это большое психологическое облегчение.
   Анна взглянула ему прямо в глаза.
   – Дядя Миммо, – с ласковым укором сказала она. – Не води меня за нос.
   Пациенца закинул ногу на ногу и сложил руки на коленях, подавшись вперед.
   – Ты знаешь, что между нами полное доверие, – проговорил медленно он. – Но то, что я должен рассказать тебе – вещь чрезвычайно деликатная. Это история об интимных отношениях: речь идет о твоей матери.
   – У нее были другие мужчины, кроме Немезио и старика? – встревожилась Анна.
   – Да нет, – сказал он. – С чего ты взяла?
   – Тогда, во имя всех святых, проясни это дело. Чтобы меня зачать, отец и мать должны были спать вместе. – Последовала длительная пауза. – Так ты скажешь мне или нет, что за чертовщина была в этих письмах?
   – Там написано, – пробормотал адвокат, набираясь духу, – что в июле 39-го года, когда ты была зачата, твоя мать и Немезио тоже имели… ну… интимное сношение.
   – Так это и есть доказательство, что я не дочь Чезаре Больдрани, – воскликнула Анна.
   – Да нет, – возразил Пациенца.
   – Но почему нет?
   – Потому что в то же самое время твоя мать…
   – Моя мать?.. – напряглась Анна, которая хотела знать всю правду.
   – Твоя мать была и с Чезаре. Вот я тебе и сказал, – наконец-то освободился он от этой тяжести.
   Анна побледнела и бессильно поникла в кресле.
   – Это хуже, чем я думала, – проговорила она с тоской. – Нельзя доказать, что я дочь Немезио, но также нельзя доказать, что я дочь Больдрани. Одно несомненно – это то, что я дочь…
   – Не надо, – прервал ее Пациенца.
   – Ты прав. Извини, – прошептала она, осознав, куда мог завести ее гнев. Она вспыхнула от ярости, потом побледнела, и сердце тоскливо сжалось в груди. – Дядя Миммо, – взмолилась она, – но кто же мой отец?
   – Твой отец – Чезаре Больдрани, – убежденно сказал тот.
   – Но кто может это доказать? – спросила она с тревогой.
   – Я могу сказать тебе одну единственную вещь, Анна. До тех пор пока у старика не было стопроцентной уверенности, что ты кровь от крови и плоть от плоти его, он отказывался дать тебе свое имя.
   – Кровь от крови, – пробормотала Анна, вспоминая. – У меня первая группа крови, у Чезаре тоже первая…
   – Так проблему не решить, – охладил ее Миммо Скалья. – Это было бы слишком просто. Я выяснял: у Немезио тоже первая. Миллионы мужчин имеют эту группу крови.
   – Мы на том же самом месте, – пала духом Анна.
   – Но я убежден, что где-то существуют доказательства отцовства старика, – повторил он.
   – Тогда мы должны найти их.
   – Для тебя или для министра?
   – К черту министра! – сказала она с холодной твердостью, напоминавшей старика. – Он может шуметь сколько ему вздумается. Теперь я сама, только сама хочу знать, кто я. Иначе я просто сойду с ума.
   Бледное зимнее солнце затянулось туманом, и за окном начало смеркаться.

Глава 3

   В особняке на корсо Маттеотти Анна не застала никого из своих детей. Она прошла длинную анфиладу гостиных, как в старинных сицилийских домах, и вышла на террасу. Мадонна на самом высоком шпиле собора сверкала в бледных лучах январского солнца, точно паря над суетой города. Ее вновь охватила гнетущая тоска по острову своей мечты, по своему Момпрачему.
   Ей говорили, что с тех пор, как остров Сале перестал быть местом обязательной посадки на южноамериканских рейсах, отель «Атлантика» приходит в упадок. Бог знает, случалось ли хоть раз еще, чтобы за одну ночь после дождя весь остров покрывался травой. И в самом ли деле она пережила там лучшие дни своей жизни, и куда все это девалось потом? Бог знает, любит ли ее еще Арриго, подумала она.
   У них за эти годы было много других путешествий, жизнь приносила им другие радости, и выросли уже их дети, но ни разу не повторялось больше чудо той ночи – такого подарка жизнь не делала им уже никогда. С течением времени драгоценный хрусталь страсти помутнел, влюбленность прошла, точно растворилась в повседневной банальности будней. Заниматься любовью стало скучной обязанностью – не было страсти, не было трепета и новизны. «Ты меня разлюбила, женушка, – шутя сказал ей как-то Арриго, – а я вот по-прежнему в тебя влюблен. Быть влюбленным – прекрасно, Анна, но, когда свет гаснет для одного, другой чувствует себя, словно обломок, плывущий по воле волн». Тогда эта фраза показалась ей неуместной и глупой, но теперь слова мужа заставили задуматься.
   Отворив дверь бассейна со стеклянным потолком Анна вошла и быстро разделась у бортика. Она не оставила на себе ничего, надела лишь резиновую шапочку и тут же нырнула в прозрачную воду, температура которой поддерживалась всегда на уровне двадцати восьми градусов. Ее гибкое и загорелое под солнцем Рио тело долго нежилось над разноцветной мозаикой дна, прежде чем снова показаться на поверхности гладкой воды у противоположного бортика.
   – Вот такой всегда и оставайся, – прозвучал вдруг мужской голос у нее за спиной.
   Анна резко обернулась, смешавшись, как это бывает во сне, когда снится, что ты голый среди людей. Но разница была в том, что все это происходило не во сне, а наяву, и она действительно оказалась голой перед незнакомцем.
   – Кто вы? – воскликнула она, сжавшись.
   – Восторженный зритель, как видишь.
   Это был парень лет двадцати четырех с круглой вульгарной физиономией, одетый в грубый свитер и джинсы. Нагло уставившись на нее в упор, он рассматривал ее с бортика бассейна.
   – Уходи! – крикнула она пронзительным голосом, выдав свою растерянность.
   – Прекрасная сорокалетняя и сексуальная, – продекламировал он, перефразируя идиотское название одного из бульварных журнальчиков, популярных среди второсортной богемы. – А ты неплохо выглядишь в свои годы.
   Против этой циничной обезьяны помогло бы только тяжелое охотничье ружье, но у Анны в руках не было даже легкого хлыстика.
   – Ты что, решил ночевать здесь? – спросила она холодным тоном, безуспешно пытаясь спрятаться в прозрачной воде. Ситуация была абсурдная и неизвестно, чем могла завершиться.
   – Я бы не прочь, – сказал он, – но предрассудки Марии…
   Это и в самом деле был тип, с которым Мария, ее дочь, водилась некоторое время.
   – Так что мы будем делать? – спросила Анна. – Ты будешь строить из себя лихого донжуана или уйдешь, позволив мне выйти?
   – Если хочешь, я притворюсь, что отвернулся и зажмурил глаза, как в американских фильмах твоих времен.
   – Я желаю остаться одна. – У нее было два телохранителя, мажордом и несколько слуг, а она должна была терпеть выходки мерзкого наглеца, который наслаждается тем, что поставил женщину в неловкое положение.
   – Хочешь, я тебе помогу? – насмешливо спросил он, протягивая руку.
   – Давай, – неожиданно согласилась Анна.
   – Видишь, порядочные люди всегда могут договориться друг с другом, – заметил тот.
   Анна взяла руку, которую он протянул ей, оперлась ногами о бортик бассейна и резко рванула парня на себя, заставив кубарем плюхнуться в воду. В мгновение ока она выскочила из бассейна, в то время как парень в своей намокшей одежде, неуклюже барахтался там, как обезумевший гусь. Накинув мягкий махровый халат, она тут же позвала в микрофон.
   – Курт, немедленно поднимайся сюда! – Аппарат был соединен с салоном ее машины. Нажала на кнопку звонка, и тут же явился мажордом. Тем временем парень, пыхтя и ругаясь, с трудом влезал на бортик бассейна.
   – А ты обманщица, – глупо сказал он.
   – С легким паром, – мрачно пошутила она. – Сейчас тебя хорошенько разотрут.
   Вошел Курт: взгляд холодный и бесцветный, как у профессионального киллера, но опущенные руки готовы к рывку.
   – Что сделать? – спросил он по-немецки.
   – Высади этого типа в центре города на соборной площади в том виде, в каком он сейчас, – приказала Анна на том же языке.
   – А если он будет сопротивляться?
   – Действуй по своему усмотрению, – ответила Анна с улыбкой. – Лишь бы потом его можно было собрать. И чтоб следов не осталось.
   – Дочь шлюхи! – пробормотал парень, который не понял самого диалога, но вполне угадал его смысл.
   Курт вопросительно поднял бровь, и хозяйка сделала ему разрешающий знак. Парень осознал, что его ударили ребром ладони чуть ниже челюсти лишь в тот момент, когда вновь оказался в бассейне и вода привела его в чувство. Помутившимся взглядом он увидел склонившегося над бортиком Курта, который дружески протягивал ему руку, и в ужасе отпрянул в сторону, хотя спасения все равно не было.
   – Прощай, скотина, – бросила ему Анна. И, обращаясь к мажордому, сказала: – Вели сменить воду, но сначала пусть продезинфицируют бассейн. – Повернулась и босиком, в своем длинном халате величественно, как античная матрона, отправилась в свою комнату.
   В отличие от многих, даже менее богатых, чем она, людей, Анна не имела собственной камеристки. У нее всегда оставалось чувство меры, с детства привитое ей стариком. Была лишь гардеробщица, которая следила за ее туалетами и выполняла некоторые другие обязанности.
   – Позови мою дочь, – сказала Анна, увидев ее. – И немедленно.
   – Синьорины Марии нет дома, – ответила та.
   – Тогда пришли мне Джакомо, – нетерпеливо воскликнула она.
   Надев темно-красный твидовый свитер и серую юбку, она приводила в порядок прическу, когда появился встревоженный мажордом.
   – Что делал этот тип в моем доме? – накинулась Анна на него.
   – Ждал, когда вернется синьорина Мария. Знаете, этот молодой человек… – Джакомо был воспитан на старинных правилах, которые заключаются в том, чтобы не только не проливать соус на скатерть, но не заметить, если пролили другие.
   Анна же, напротив, не нуждалась сейчас в тонкостях – она была буквально вне себя. У нее было такое чувство, будто ее изнасиловали.
   – Граф платит телохранителям и содержит целый штат прислуги, чтобы обеспечить мне хоть немного спокойствия, а я нахожу в своем бассейне черт знает кого! Вы что, с ума сошли? Я выкину вас всех! – пригрозила она.
   Но мажордом привык к подобным бурям и сохранял спокойствие.
   – Если синьора позволит, я бы хотел напомнить, что этот юноша…
   – Мне неинтересно знать, кто он, – прервала Анна резко. – Я не желаю видеть подобных типов в своем доме. Это ясно?
   – Ясней ясного.
   В этот момент вошла Мария, она была с хлыстиком в руках и в костюме для верховой езды. Было приятно смотреть на нее, такую стройную и грациозную, с румянцем на нежных щеках, еще не остывшую от манежа.
   – Чао, мамочка, – поздоровалась она. – Что случилось? Я слышу, ты кричишь.
   Джакомо удалился с достоинством старой охотничьей собаки, поскольку гнев Анны нашел наконец достойную мишень.
   – Что это за тип с физиономией дегенерата ждал здесь твоего возвращения? – спросила она, требуя немедленного ответа.
   Мария засмеялась.
   – Мама, ты великолепна, – сказала она. – Иногда ты даже превосходишь дедушку в крепких выражениях, если тебя рассердить. Ты его достаточно наказала, беднягу. Искупать в бассейне и даже не предложить переодеться.
   – Это он тебе сказал?
   – Нет, ему было не до того. Мне Курт сказал, когда вел его к машине. Его отделали так, что жалко смотреть. Ты можешь мне объяснить, за что ты столкнула его в воду?
   – Он за мной подглядывал, когда я купалась. – Анна нервно передернулась от мучительного чувства стыда.
   – Мне очень неприятно, – пробормотала Мария, нахмурившись.
   – Ладно уж, черт с ним, – сказала Анна, махнув рукой. – Объясни-ка мне лучше, кто он такой.
   – Франко.
   – Какой Франко?
   – Младший сын министра, – сообщила она тоном заговорщика.
   Анна упала в кресло, раскинула руки и разразилась громким смехом.
   – Сын министра! – воскликнула она. – Ну конечно же! Франко. Я видела его еще ребенком. Папины друзья прозвали его Бесенком. Он и в самом деле был порядочным проказником. А я-то думала, что это за тип, с которым… Ну, в общем, тот, с которым ты водишься последнее время.
   – Это он и есть, мама, – призналась девушка с непринужденным видом.
   Развлечение кончилось, Анна вновь стала серьезной.
   – А сколько времени длится эта история? – усталым голосом спросила она.
   – Несколько месяцев, – сообщила Мария. – Да что за важность?
   Вместо ответа Анна перешла в свой кабинет, небольшую комнату, обставленную в стиле Луи-Филиппа, с обивкой в розовых тонах. На стене в золоченой раме висела картина кисти Лонги, представляющая «Отдых дамы». Это полотно, похищенное перед Первой мировой войной из коллекции графов Спада, было найдено полицией в Париже, а позднее продавалось на аукционе Сотби в Лондоне. Поверенный Больдрани купил его за триста тысяч фунтов. Анна получила эту картину в подарок, когда была еще девочкой, и особенно ее любила. В ней была какая-то нежная, успокаивающая тональность.
   Мария села рядом на диван, немного надутая из-за предстоящих расспросов.
   – Среди всех проказников ты выбрала худшего, – сказала мать, неодобрительно покачав головой.
   Мария попыталась все обратить в шутку.
   – Ты же знаешь, мама, в нашей семье ничего не делается наполовину, – сказала она. – Мы всегда выбираем самое-самое. Он мне и понравился своей дуростью.
   – В этом он превзошел своего отца, – заметила Анна с усмешкой. – Я слышала, этот парень не живет в семье.
   – Нет, не живет.
   – И если память мне не изменяет, он примкнул к какому-то экстремистскому движению. Или я ошибаюсь?
   – Когда мы вместе, мы не говорим о политике, – сказала Мария, смягчив улыбкой непочтительность ответа.
   – Избавь меня от подробностей, – сухо сказала Анна.
   – А ты избавь меня от расспросов в стиле чиновника из налогового ведомства, – отпарировала дочь.
   – Тогда конец допросу, – объявила Анна. – Иди переоденься. А у меня сейчас дела.
   Едва дочь вышла, она бросилась к телефону и набрала номер Джанфранко Маши.
   – Как дела? – спросил он.
   – Плохо, – ответила Анна.
   – Я нужен? – с готовностью сказал журналист, знавший ее характер.
   – Пошли двух своих ищеек по следу Франко Р.
   – Сына того самого?
   – Вот именно. Похоже, он имеет отношение к одной террористической организации.
   – Есть информация?
   – Свяжись с Пациенцей. Мы поговорим через час. Я его предупрежу. Если дело нечисто, он сумеет поймать рыбку в мутной воде.
   – А если всплывут факты? Или хотя бы косвенные улики?
   – Ударь в большой барабан. Мне нужно подмочить репутацию этого ублюдка.
   Она бросила трубку, даже не попрощавшись. Удовлетворенно откинулась на спинку дивана. Сорвалась с тетивы и полетела в цель еще одна стрела: дни министра в правительственном кабинете были сочтены.
   «А теперь, если хочешь меня шантажировать этими чертовыми письмами, начинай, – подумала она. – Это проще сказать, дорогой мой, чем сделать». После разговора с Пациенцей желание раскрыть тайну своего происхождения не давало ей покоя.
 
   – Итак, какие у тебя планы на сегодняшний вечер? Что ты собиралась делать, когда я появилась и испортила тебе музыку? – Анна снова была настроена благожелательно по отношению к дочери, немного сумасшедшей, как считала она, но все равно любимой.
   – Я бы пошла гулять с Франко и друзьями, – ответила Мария с набитым ртом. Они уже кончали обедать.
   – Тебе придется удовольствоваться только «друзьями», – заметила Анна.
   Они обедали в «трапезной». Так архитектор Мауро Сабелли Контини назвал свой обеденный зал, спроектированный для Анны Больдрани: ослепительно белое помещение с длинным столом из ореха и стульями с высокой прямой спинкой. Единственным украшением девственно-белых стен был Христос умбрийской школы. Общий тон был строгий и в то же время радостный. Многие пытались скопировать эту идею, но никому не удалось достичь подобной гармонии форм и объемов, так удачно воплотившейся в этом интерьере.
   – А Липпи тоже с нами, – объявила Мария, подчеркнув своим тоном чрезвычайность этого сообщения.
   – Что за чудо? – сказала Анна. В те редкие его наезды, когда сын бывал в Милане, он жил обычно отдельно и не общался с сестрой, которую ни во что не ставил.
   – Думаю, что он влюблен, – заметила Мария.
   – Он сам тебе это сказал?
   – Ну да, – начала рассказывать она, наклонившись вперед с лукавым видом. – Пришел сегодня утром ко мне в комнату и показал чудеснейшего скарабея, золотого с эмалью: «Как по-твоему, понравится эта брошка одной девушке?» Он откопал ее у Буччеллати. Штучка красивая, а стоит не так уж и дорого.
   – А что за девушка? – спросила Анна, побуждая дочь продолжить рассказ.
   – Я похвалила эту брошку, он и растаял. Видно было, что он умирает от желания все рассказать. Тут он и рассказал об этой девушке, с которой познакомился в колледже, а я ему о себе и Франко. В первый раз мы так откровенничали. Я и предложила ему поехать вместе с нами к Примадонне.