Страница:
На длинном столе были разложены бумажные пакетики, коробки, этикетки, стояли пузырьки и склянки всех размеров. Девушки работали в сосредоточенном молчании, слышался только шум коробок, которые наполнялись и закрывались.
– Я их знаю, эти таблетки катрамина, – сказала Джузеппина с печальным видом. – Мы покупали их для моего отца.
– Ну и как, они ему помогли?
– Нет. Он умер от пневмонии. – Джузеппина едва сдержала слезы.
– Эти патентованные средства приносят пользу только тем, кто их производит, – со злостью сказала одна из работниц. – Они их продают и выручают большие деньги.
Убеждают, что это якобы панацея от всех болезней, но сами синьоры не принимают пилюли. У них не бывает кашля. Кашель – удел бедняков.
– Моему отцу, – возразила Джузеппина, – они помогали. Когда он принимал катрамин, он меньше кашлял.
– Тогда почему же он умер? – заметила пожилая работница.
– Потому что это ему предсказал священник Раттана.
Шум вокруг умолк, горящие любопытством лица обратились к девушке. Джузеппина стала вдруг главным действующим лицом.
– Этот священник предсказывает судьбу, – подтвердила работница на другом конце стола. – Даже не глядя на тебя, он знает, что с тобой в жизни произойдет.
– Сказки, – пробормотала пожилая работница, почувствовав, как мурашки пробежали у нее по спине.
– Я по себе это знаю, – вмешалась худощавая блондинка с анемичным лицом. – У меня была опухоль на плече, и мама отвела меня к нему. На плечо он даже не взглянул, а посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «У тебя липома. Здесь нужна трава, но тебе поможет и нож». И в самом деле, мне ее вырезали в больнице. Это и вправду была липома.
Неожиданно в цех упаковки вошел начальник.
– А ну-ка давайте пошевеливайтесь. Не заставляйте меня прибегать к штрафам. Потом зря будете плакать. – И исчез так же быстро, как и появился.
Некоторое время все работали молча: слышалось только дыхание женщин и шорох упаковок в их руках. А Джузеппина вспомнила ту страшную ночь, когда отцу стало совсем худо. Он страшно посинел, ему не хватало воздуха. Он хватал его ртом, чтобы втянуть в себя жизнь, которая из него уходила, но удушье мучило его все сильней. Эльвира набросила на голову черную шаль и сказала: «Следи за малышами, а я пойду искать священника Раттану. Может, он его вылечит».
Этот лишенный духовного сана священник был известен в Милане не меньше, чем в Петербурге легендарный Распутин. Одни его любили, другие ненавидели, но все боялись его оккультной власти. Он жил, как медведь в своей берлоге, в старом доме на пьяцца Фонтана, но имел в городе несколько домов и даже вилл, подаренных ему богачами, которых он вылечил.
Матери не было очень долго, и лишь под утро Джузеппина увидела в окно, как она быстро шагает в холоде зимней ночи, стараясь поспеть за каким-то священником в сутане. Отец Раттана был коренастый мужчина с темной кожей и пронзительными черными глазами. На нем была просторная заношенная сутана, но без белого воротничка, поскольку он был под интердиктом. Молча он подошел к изголовью Анджело и, едва лишь взглянув на него, проговорил: «Поздно, ничего уже нельзя сделать. Дайте ему катрамин, чтобы немного успокоить кашель». Мать зарыдала, но он не обратил на это никакого внимания: он давно привык к человеческому горю. Вместо этого он подошел к Джузеппине, которая смотрела на него глазами раненого олененка, и для девочки у него нашлись слова сочувствия. Он погладил ее по голове и сказал: «У тебя, малышка, будет нелегкая жизнь. Ты увидишь цвет своей крови еще до времени. И близкие, родные покинут тебя очень рано. Но найдется один, кто за тебя отомстит и тебя защитит. И кончишь ты свои дни в достатке».
Джузеппина застыла, пораженная его словами, непонятными, но имевшими некий таинственный смысл. И вскоре исполнилось одно из этих пророчеств: она рано увидела цвет своей крови. Но еще никто за нее не отомстил.
Глава 9
Глава 10
Глава 11
– Я их знаю, эти таблетки катрамина, – сказала Джузеппина с печальным видом. – Мы покупали их для моего отца.
– Ну и как, они ему помогли?
– Нет. Он умер от пневмонии. – Джузеппина едва сдержала слезы.
– Эти патентованные средства приносят пользу только тем, кто их производит, – со злостью сказала одна из работниц. – Они их продают и выручают большие деньги.
Убеждают, что это якобы панацея от всех болезней, но сами синьоры не принимают пилюли. У них не бывает кашля. Кашель – удел бедняков.
– Моему отцу, – возразила Джузеппина, – они помогали. Когда он принимал катрамин, он меньше кашлял.
– Тогда почему же он умер? – заметила пожилая работница.
– Потому что это ему предсказал священник Раттана.
Шум вокруг умолк, горящие любопытством лица обратились к девушке. Джузеппина стала вдруг главным действующим лицом.
– Этот священник предсказывает судьбу, – подтвердила работница на другом конце стола. – Даже не глядя на тебя, он знает, что с тобой в жизни произойдет.
– Сказки, – пробормотала пожилая работница, почувствовав, как мурашки пробежали у нее по спине.
– Я по себе это знаю, – вмешалась худощавая блондинка с анемичным лицом. – У меня была опухоль на плече, и мама отвела меня к нему. На плечо он даже не взглянул, а посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «У тебя липома. Здесь нужна трава, но тебе поможет и нож». И в самом деле, мне ее вырезали в больнице. Это и вправду была липома.
Неожиданно в цех упаковки вошел начальник.
– А ну-ка давайте пошевеливайтесь. Не заставляйте меня прибегать к штрафам. Потом зря будете плакать. – И исчез так же быстро, как и появился.
Некоторое время все работали молча: слышалось только дыхание женщин и шорох упаковок в их руках. А Джузеппина вспомнила ту страшную ночь, когда отцу стало совсем худо. Он страшно посинел, ему не хватало воздуха. Он хватал его ртом, чтобы втянуть в себя жизнь, которая из него уходила, но удушье мучило его все сильней. Эльвира набросила на голову черную шаль и сказала: «Следи за малышами, а я пойду искать священника Раттану. Может, он его вылечит».
Этот лишенный духовного сана священник был известен в Милане не меньше, чем в Петербурге легендарный Распутин. Одни его любили, другие ненавидели, но все боялись его оккультной власти. Он жил, как медведь в своей берлоге, в старом доме на пьяцца Фонтана, но имел в городе несколько домов и даже вилл, подаренных ему богачами, которых он вылечил.
Матери не было очень долго, и лишь под утро Джузеппина увидела в окно, как она быстро шагает в холоде зимней ночи, стараясь поспеть за каким-то священником в сутане. Отец Раттана был коренастый мужчина с темной кожей и пронзительными черными глазами. На нем была просторная заношенная сутана, но без белого воротничка, поскольку он был под интердиктом. Молча он подошел к изголовью Анджело и, едва лишь взглянув на него, проговорил: «Поздно, ничего уже нельзя сделать. Дайте ему катрамин, чтобы немного успокоить кашель». Мать зарыдала, но он не обратил на это никакого внимания: он давно привык к человеческому горю. Вместо этого он подошел к Джузеппине, которая смотрела на него глазами раненого олененка, и для девочки у него нашлись слова сочувствия. Он погладил ее по голове и сказал: «У тебя, малышка, будет нелегкая жизнь. Ты увидишь цвет своей крови еще до времени. И близкие, родные покинут тебя очень рано. Но найдется один, кто за тебя отомстит и тебя защитит. И кончишь ты свои дни в достатке».
Джузеппина застыла, пораженная его словами, непонятными, но имевшими некий таинственный смысл. И вскоре исполнилось одно из этих пророчеств: она рано увидела цвет своей крови. Но еще никто за нее не отомстил.
Глава 9
Чувствуя на себе пристальный взгляд и уже зная, чей это взгляд, Чезаре, однако, не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул у него на лице. Стоя на площади, он продолжал разговаривать с цыганкой, любуясь ее стройной фигурой и тонким смуглым лицом: черными андалузскими глазами, разлетом бровей и длинными ресницами, ее бархатистыми щеками и по-детски трогательными мочками ушей с тяжелыми серебряными серьгами. На девушке была пестрая юбка, доходившая ей до щиколоток, но не скрывавшая босых смуглых ног, и белая блузка с глубоким вырезом.
Огромный медведь, стоявший рядом с ней, покачивал головой, заставляя звенеть колокольчики на шее. Он пускал слюну в кожаный намордник и высовывал время от времени свой влажный язык. Это был крупный зверь, ростом даже выше взрослого мужчины, с густой темно-коричневой шерстью. Медведь нетерпеливо переступал с лапы на лапу в ожидании вечернего представления.
Была суббота, и народу ожидалось больше, чем обычно, но пока что зрителей собралось немного – они стояли поодаль, прячась от жаркого вечернего солнца в тени. Среди них был и человек, который не сводил глаз с Чезаре, беседовавшего с цыганкой. Едва вышедшая из отроческого возраста, исполненная той нежной прелести, которую дарит расцветающая юность, девушка была непередаваемо хороша. Ее грудь, еще не развившаяся, с крохотными пуговками розовых сосков, которые невинно появлялись и исчезали в вырезе блузки при каждом ее движении, смуглые плечики под этой полупрозрачной тканью, стройные ножки с розовыми, почти детскими пятками – все обещало райское наслаждение, и мужчина пожирал ее глазами, не теряя, однако, из виду и широких плеч Чезаре. Они знали друг друга, и ему следовало опасаться этого парня, хотя тот вел себя как ни в чем не бывало.
– Какая большая площадь, – сказала цыганка, оглядываясь вокруг. Голос у нее был звонкий и мелодичный.
– Да, – ответил Чезаре. – И красивая. Тебе нравится в Милане?
– Очень, – кивнула цыганка. – Но мне страшновато здесь.
Она впервые попала в такой большой город и еще не привыкла к его широким улицам и площадям. Они встречались уже несколько вечеров, и Чезаре знал о ней многое. Девушку звали Долорес, она родилась четырнадцать лет назад в той самой повозке, в которой умерла ее мать при родах. Отец ее, приземистый черный цыган с серьгой в ухе и курчавыми волосами, играл на скрипке, на фисгармонии и возил медведя по городам и деревням. Он сам, его дочь и этот медведь казались одной семьей.
Вокруг уже собралось немало народу, но любопытные все же держались на расстоянии. Медведь застыл на задних лапах и слегка наклонил голову, чтобы лучше видеть Долорес своими маленькими близорукими глазками.
– Кажется, он тебе улыбается, – сказал Чезаре.
– Да, он умеет улыбаться, – подтвердила девушка.
– А ты его не боишься?
– Кого, Грицли? Да он привязан ко мне, как собака. Иногда мне кажется, что он мне брат, – сказала она, с нежностью глядя на зверя. – Вот попробуй дотронуться до меня.
– Пожалуйста. – Чезаре осторожно потянулся к ней и коснулся смуглой руки цыганки.
Маленькие глаза Грицли тут же вонзились в него, как лезвия двух ножей, рассерженный зверь издал короткий угрожающий рык. Шерсть вздыбилась у него на загривке, а желтые зубы обнажились в мгновенном оскале.
– Спокойно, Грицли, – своим нежным голоском остановила его Долорес. – Нельзя, Грицли, это друг.
Успокоившись, медведь издал глухое ворчание и снова закачал головой, заставляя звенеть колокольчики, в то время как зрители небольшими группками собирались на этот звон.
– А страшно, – усмехнулся Чезаре. – Какой у него рык! И когти огромные, точно крюки.
– Нечего бояться, если я здесь, – успокоила его Долорес. – Он повинуется мне беспрекословно. Кто не хочет причинить мне зло, тот не должен бояться Грицли.
Стояла тяжелая предвечерняя духота, и маленькие капли пота проступили на лбу и на крыльях носа цыганки. Время от времени она обмахивала лицо платком. От медведя пахло зверем, от людей – тяжелым трудом и потом. Сухой раскаленный воздух был неподвижен. Грицли пыхтел и ворчал от зноя, необычного даже здесь, где привыкли к жаркому лету. Только Чезаре как будто и не чувствовал этой жары, его кожа была совершенно суха, а взгляд безмятежно спокоен.
Базилика Сан-Лоренцо и тесные грязные улочки вокруг нее словно растворялись в горячем мареве. Здесь обитали нищие и всякого рода уголовники, самое дно общества, но Чезаре вырос тут, и квартал этот был для него родным. Пьяцца Ветра, где они стояли, помнила эшафот, на котором рубили головы во имя закона. Закон же всегда был на стороне власть имущих.
– Зрителей будет немного, – с сожалением сказала цыганка.
– Народ соберется, – успокоил ее Чезаре. – Поглазеть на пляшущего медведя – одно из редких развлечений, которые бедняки еще могут себе позволить.
– Будем надеяться, – улыбнулась девушка, показав свои ровные блестящие зубки. Она вспрыгнула в стоявший тут же крытый фургон и спряталась в тени, обмахиваясь платком. Медведь подошел к ней с протянутой лапой, выпрашивая что-нибудь вкусненькое. Долорес засмеялась и бросила ему грушу. Медведь схватил ее и, жадно чавкая, съел.
После долгого и тяжелого рабочего дня народ понемногу собирался на площади, вдыхая раскаленный вечерний воздух. Все мечтали о дожде.
– Лишь бы не пал на нас гнев божий, – заметил какой-то крестьянин, взглянув на небо, затянутое легкой дымкой, но без единого облачка в синеве.
– Когда воздух так прогрелся, может налететь страшный смерч, – вступил в разговор другой.
– Год назад в Пьемонте, – вмешался третий, – он вырвал с корнями деревья и унес крыши домов.
Старуха с двумя маленькими детьми, услышав такое, осенила себя крестом.
– А у нас, – добавил еще один, – недавно выпало столько граду, что хоть лопатой собирай.
Погода всегда была благодатной почвой для досужих разговоров, которые кончались обычно апокалипсическими прогнозами.
– Скоро, скоро конец света, – пробормотала старушка с детьми и мелко перекрестилась.
– Господь накажет, – добавила другая, повторив в точности ее жест.
– Ты в это веришь, Чезаре? – спросила цыганка.
– В словах стариков всегда есть доля правды, – задумчиво откликнулся тот.
– Старики очень любят говорить о страшном.
– Наверное, в жизни они видели его предостаточно, – ответил Чезаре, который чутко улавливал все, что видел и слышал вокруг. – Будь мир прекрасен, они бы не рассказывали о нем страшных вещей, – добавил он, поглощенный своими мыслями.
А площадь между тем наполнялась народом, и вскоре отец Долорес запиликал на скрипке, а девушка заставила медведя плясать. Громадный зверь, грациозно переступая своими толстыми лапами, водил головой, позвякивая колокольчиками, и это так нравилось зрителям, что они поминутно награждали его одобрительным смехом и аплодисментами.
Чезаре, стоявший в первом ряду, вдруг почувствовал, что кто-то, шумно дыша, навис над ним. Парень медленно повернул голову и оказался лицом к лицу с синьором Пессиной. Его толстые чувственные губы мусолили тосканскую сигару, попыхивающую горьким дымком, а дыхание отдавало чесноком и вином.
– Добрый вечер, хозяин, – вежливо поздоровался Чезаре.
– Здорово, – подозрительно глядя на него, ответил тот. Но, не встретив во взгляде Чезаре ни капли ненависти или вражды, успокоился и даже обнажил свои острые зубы в улыбке. Мало ли девушек, которых он, Пессина, имел за долги или квартирную плату, стоило ли волноваться, если это случилось еще с одной. Да скорее всего она ничего и не сказала брату.
Он вынул из кармана серебряные часы с эмалевым циферблатом, щелкнул крышкой, и тут же зазвучала нежная мелодия, ломкая и хрупкая, точно ее выстукивали крохотным серебряным молоточком. Но, услышав ее, Долорес вздрогнула и замерла, охваченная каким-то зловещим предчувствием. Что-то испугало ее в этом легком перезвоне часов, в грубом лице стоявшего рядом с Чезаре человека с сигарой. Лицо же самого парня было невозмутимо спокойным, да и человек этот добродушно улыбался, но холодок ужасного предчувствия не отпускал.
– Долорес! – окликнул ее отец.
Девушка обернулась к нему и вновь взяла медведя за ошейник. Покорно, словно комнатная собачка, Грицли двинулся вслед за ней. Легконогая, босая, она прошла, пританцовывая, и ее подошвы почти не касались земли. Проходя мимо, она улыбнулась Чезаре, и он в ответ сделал знак рукой.
– Твоя девчонка? – спросил Пессина, затягиваясь сигарой и роняя пепел с кончика ее.
– Да так, одна, – безразличным тоном ответил Чезаре.
– Что – одна?.. – добивался мужчина.
– Да так, цыганка, – сказал Чезаре и сплюнул.
– Она нравится тебе? – допытывался тот.
– Мне нравится лишь то, чего у меня нет.
Прошел уже месяц с того случая с Джузеппиной, и в первый раз Чезаре встретился с хозяином лицом к лицу. Это был тот самый человек, который обесчестил сестру, и парень не забывал об этом. «Игра рискованная, – подумал он. – Но если хочешь, чтобы случай помог тебе в этой лотерее, нужно использовать каждый шанс. Тут уж надо подбирать все билеты, которые находишь на улице. И не только на своей».
– А чего у тебя нет? – осторожно спросил Пессина.
– Выигрышного билета в лотерею, – ответил парень.
– Едва ли я смогу тебе в этом помочь, – сказал мужчина с сомнением, но и с надеждой.
– Его можно купить за деньги, но их у меня тоже нет.
– Ты любишь деньги, а? – чувствуя, что цель уже близка, Пессина не отступал.
– А кто их не любит? Вы не любите? – ухмыльнулся парень.
– Я не думал, что ты такой…
– Какой «такой»? – спросил он простецки.
– Такой хитрец, – добавил Пессина с улыбочкой.
– Вас не проведешь, – ухмыльнулся Чезаре почтительно. – Вы видите человека насквозь.
– Да уж, – кивнул хозяин уверенно. Сигара погасла у него во рту – он уже забыл про нее.
– Жить как-то нужно, – Чезаре с грустным видом вздохнул.
– Да, всем нужно жить. – Пессина посмотрел на него с легким презрением, которое бандюга обычно испытывает к мошеннику более низкого пошиба, чем сам он. Но Чезаре этого словно бы и не заметил.
– Ее зовут Долорес, – сказал он, продолжая разговор.
– Эту цыганку? – переспросил хозяин.
– Да, цыганку, – подтвердил парень.
Пессина выплюнул окурок, изжеванный до черной кашицы, выудил новую сигару из необъятных карманов своего широкого пиджака и неторопливо, обстоятельно раскурил ее. Любой игрок или развратник, оказавшись во власти своего порока, бывает, теряется, ему изменяет чувство меры, чувство опасности, увлекшись, он бывает готов на все, лишь бы удовлетворить пожирающую его страсть.
– Сколько стоит твоя цыганка? – наконец решившись, напрямик спросил он.
– Много. – Чезаре даже не верил, что подцепил его на крючок так легко.
Отец Долорес играл на фисгармонии, а девушка и медведь в такт этой музыке пританцовывали в круге, образованном зрителями на площади. Люди бросали монетки и аплодировали им, пораженные тем контрастом, который представляли собой эта хрупкая нежная красавица и топающий рядом с нею косматый зверь.
– Сколько? – нетерпеливо настаивал мужчина.
– Пятьдесят франков, – ответил Чезаре, не изменившись в лице.
– Ну ты и ублюдок! – вскинулся тот.
– Как хотите. – Он развел руками и сделал вид, что собирается уходить.
– Когда?.. – удержал его за рукав хозяин.
– Здесь, немедленно, и все деньги сразу. – Чезаре был непреклонен и деловит.
– Как мне знать, что она согласна? – Это все же была сомнительная сделка, и Пессина хотел от него гарантий.
– Никто, кроме меня. Так да или нет, хозяин?
– А отец?.. – Уверенность парня давила на него.
– Риска нет, – был ответ. – За пятьдесят франков я договорюсь и с ним.
– Где я с ней встречусь?
– Недалеко отсюда – там, где они устроились на ночь.
– Где это? – Пессина был до того взволнован, что плохо соображал.
– Деньги, – сказал Чезаре, протягивая правую руку и глядя ему прямо в глаза.
– Ты и вправду сукин сын, – воскликнул Пессина, чувствуя, что своей уверенностью этот парень гипнотически действует на него. Но отказаться от такого соблазна он был уже не в силах.
– Деньги, – невозмутимо повторил Чезаре. Пессина вытащил из кармана брюк грязный носовой платок и нервно провел им по лбу.
– Отойдем в сторонку, – решил он, показывая на кирпичную стенку в стороне от толпы.
Они отошли на несколько шагов, и Пессина опасливо извлек кожаный тугой бумажник, прикрепленный цепочкой к его жилету. Он отсчитывал купюры по одной, выкладывая в протянутую руку Чезаре и тщательно мусоля пальцами, прежде чем отдать.
– Где? – спросил он, когда парень убрал руку и спрятал деньги в карман.
– На лугу у «виселицы».
– А как я доберусь до этого веселенького места?
– Я провожу вас.
– Далеко отсюда?
– Между Порта Виджентина и Порта Лодовика. Там, где цыгане обычно проводят ночь. Во всяком случае, вы не заблудитесь, раз я сам поведу вас.
– Только никаких шуток!
– Вы же понимаете, что такой человек, как я, не может шутить с таким, как вы.
Пессина сдался.
Огромный медведь, стоявший рядом с ней, покачивал головой, заставляя звенеть колокольчики на шее. Он пускал слюну в кожаный намордник и высовывал время от времени свой влажный язык. Это был крупный зверь, ростом даже выше взрослого мужчины, с густой темно-коричневой шерстью. Медведь нетерпеливо переступал с лапы на лапу в ожидании вечернего представления.
Была суббота, и народу ожидалось больше, чем обычно, но пока что зрителей собралось немного – они стояли поодаль, прячась от жаркого вечернего солнца в тени. Среди них был и человек, который не сводил глаз с Чезаре, беседовавшего с цыганкой. Едва вышедшая из отроческого возраста, исполненная той нежной прелести, которую дарит расцветающая юность, девушка была непередаваемо хороша. Ее грудь, еще не развившаяся, с крохотными пуговками розовых сосков, которые невинно появлялись и исчезали в вырезе блузки при каждом ее движении, смуглые плечики под этой полупрозрачной тканью, стройные ножки с розовыми, почти детскими пятками – все обещало райское наслаждение, и мужчина пожирал ее глазами, не теряя, однако, из виду и широких плеч Чезаре. Они знали друг друга, и ему следовало опасаться этого парня, хотя тот вел себя как ни в чем не бывало.
– Какая большая площадь, – сказала цыганка, оглядываясь вокруг. Голос у нее был звонкий и мелодичный.
– Да, – ответил Чезаре. – И красивая. Тебе нравится в Милане?
– Очень, – кивнула цыганка. – Но мне страшновато здесь.
Она впервые попала в такой большой город и еще не привыкла к его широким улицам и площадям. Они встречались уже несколько вечеров, и Чезаре знал о ней многое. Девушку звали Долорес, она родилась четырнадцать лет назад в той самой повозке, в которой умерла ее мать при родах. Отец ее, приземистый черный цыган с серьгой в ухе и курчавыми волосами, играл на скрипке, на фисгармонии и возил медведя по городам и деревням. Он сам, его дочь и этот медведь казались одной семьей.
Вокруг уже собралось немало народу, но любопытные все же держались на расстоянии. Медведь застыл на задних лапах и слегка наклонил голову, чтобы лучше видеть Долорес своими маленькими близорукими глазками.
– Кажется, он тебе улыбается, – сказал Чезаре.
– Да, он умеет улыбаться, – подтвердила девушка.
– А ты его не боишься?
– Кого, Грицли? Да он привязан ко мне, как собака. Иногда мне кажется, что он мне брат, – сказала она, с нежностью глядя на зверя. – Вот попробуй дотронуться до меня.
– Пожалуйста. – Чезаре осторожно потянулся к ней и коснулся смуглой руки цыганки.
Маленькие глаза Грицли тут же вонзились в него, как лезвия двух ножей, рассерженный зверь издал короткий угрожающий рык. Шерсть вздыбилась у него на загривке, а желтые зубы обнажились в мгновенном оскале.
– Спокойно, Грицли, – своим нежным голоском остановила его Долорес. – Нельзя, Грицли, это друг.
Успокоившись, медведь издал глухое ворчание и снова закачал головой, заставляя звенеть колокольчики, в то время как зрители небольшими группками собирались на этот звон.
– А страшно, – усмехнулся Чезаре. – Какой у него рык! И когти огромные, точно крюки.
– Нечего бояться, если я здесь, – успокоила его Долорес. – Он повинуется мне беспрекословно. Кто не хочет причинить мне зло, тот не должен бояться Грицли.
Стояла тяжелая предвечерняя духота, и маленькие капли пота проступили на лбу и на крыльях носа цыганки. Время от времени она обмахивала лицо платком. От медведя пахло зверем, от людей – тяжелым трудом и потом. Сухой раскаленный воздух был неподвижен. Грицли пыхтел и ворчал от зноя, необычного даже здесь, где привыкли к жаркому лету. Только Чезаре как будто и не чувствовал этой жары, его кожа была совершенно суха, а взгляд безмятежно спокоен.
Базилика Сан-Лоренцо и тесные грязные улочки вокруг нее словно растворялись в горячем мареве. Здесь обитали нищие и всякого рода уголовники, самое дно общества, но Чезаре вырос тут, и квартал этот был для него родным. Пьяцца Ветра, где они стояли, помнила эшафот, на котором рубили головы во имя закона. Закон же всегда был на стороне власть имущих.
– Зрителей будет немного, – с сожалением сказала цыганка.
– Народ соберется, – успокоил ее Чезаре. – Поглазеть на пляшущего медведя – одно из редких развлечений, которые бедняки еще могут себе позволить.
– Будем надеяться, – улыбнулась девушка, показав свои ровные блестящие зубки. Она вспрыгнула в стоявший тут же крытый фургон и спряталась в тени, обмахиваясь платком. Медведь подошел к ней с протянутой лапой, выпрашивая что-нибудь вкусненькое. Долорес засмеялась и бросила ему грушу. Медведь схватил ее и, жадно чавкая, съел.
После долгого и тяжелого рабочего дня народ понемногу собирался на площади, вдыхая раскаленный вечерний воздух. Все мечтали о дожде.
– Лишь бы не пал на нас гнев божий, – заметил какой-то крестьянин, взглянув на небо, затянутое легкой дымкой, но без единого облачка в синеве.
– Когда воздух так прогрелся, может налететь страшный смерч, – вступил в разговор другой.
– Год назад в Пьемонте, – вмешался третий, – он вырвал с корнями деревья и унес крыши домов.
Старуха с двумя маленькими детьми, услышав такое, осенила себя крестом.
– А у нас, – добавил еще один, – недавно выпало столько граду, что хоть лопатой собирай.
Погода всегда была благодатной почвой для досужих разговоров, которые кончались обычно апокалипсическими прогнозами.
– Скоро, скоро конец света, – пробормотала старушка с детьми и мелко перекрестилась.
– Господь накажет, – добавила другая, повторив в точности ее жест.
– Ты в это веришь, Чезаре? – спросила цыганка.
– В словах стариков всегда есть доля правды, – задумчиво откликнулся тот.
– Старики очень любят говорить о страшном.
– Наверное, в жизни они видели его предостаточно, – ответил Чезаре, который чутко улавливал все, что видел и слышал вокруг. – Будь мир прекрасен, они бы не рассказывали о нем страшных вещей, – добавил он, поглощенный своими мыслями.
А площадь между тем наполнялась народом, и вскоре отец Долорес запиликал на скрипке, а девушка заставила медведя плясать. Громадный зверь, грациозно переступая своими толстыми лапами, водил головой, позвякивая колокольчиками, и это так нравилось зрителям, что они поминутно награждали его одобрительным смехом и аплодисментами.
Чезаре, стоявший в первом ряду, вдруг почувствовал, что кто-то, шумно дыша, навис над ним. Парень медленно повернул голову и оказался лицом к лицу с синьором Пессиной. Его толстые чувственные губы мусолили тосканскую сигару, попыхивающую горьким дымком, а дыхание отдавало чесноком и вином.
– Добрый вечер, хозяин, – вежливо поздоровался Чезаре.
– Здорово, – подозрительно глядя на него, ответил тот. Но, не встретив во взгляде Чезаре ни капли ненависти или вражды, успокоился и даже обнажил свои острые зубы в улыбке. Мало ли девушек, которых он, Пессина, имел за долги или квартирную плату, стоило ли волноваться, если это случилось еще с одной. Да скорее всего она ничего и не сказала брату.
Он вынул из кармана серебряные часы с эмалевым циферблатом, щелкнул крышкой, и тут же зазвучала нежная мелодия, ломкая и хрупкая, точно ее выстукивали крохотным серебряным молоточком. Но, услышав ее, Долорес вздрогнула и замерла, охваченная каким-то зловещим предчувствием. Что-то испугало ее в этом легком перезвоне часов, в грубом лице стоявшего рядом с Чезаре человека с сигарой. Лицо же самого парня было невозмутимо спокойным, да и человек этот добродушно улыбался, но холодок ужасного предчувствия не отпускал.
– Долорес! – окликнул ее отец.
Девушка обернулась к нему и вновь взяла медведя за ошейник. Покорно, словно комнатная собачка, Грицли двинулся вслед за ней. Легконогая, босая, она прошла, пританцовывая, и ее подошвы почти не касались земли. Проходя мимо, она улыбнулась Чезаре, и он в ответ сделал знак рукой.
– Твоя девчонка? – спросил Пессина, затягиваясь сигарой и роняя пепел с кончика ее.
– Да так, одна, – безразличным тоном ответил Чезаре.
– Что – одна?.. – добивался мужчина.
– Да так, цыганка, – сказал Чезаре и сплюнул.
– Она нравится тебе? – допытывался тот.
– Мне нравится лишь то, чего у меня нет.
Прошел уже месяц с того случая с Джузеппиной, и в первый раз Чезаре встретился с хозяином лицом к лицу. Это был тот самый человек, который обесчестил сестру, и парень не забывал об этом. «Игра рискованная, – подумал он. – Но если хочешь, чтобы случай помог тебе в этой лотерее, нужно использовать каждый шанс. Тут уж надо подбирать все билеты, которые находишь на улице. И не только на своей».
– А чего у тебя нет? – осторожно спросил Пессина.
– Выигрышного билета в лотерею, – ответил парень.
– Едва ли я смогу тебе в этом помочь, – сказал мужчина с сомнением, но и с надеждой.
– Его можно купить за деньги, но их у меня тоже нет.
– Ты любишь деньги, а? – чувствуя, что цель уже близка, Пессина не отступал.
– А кто их не любит? Вы не любите? – ухмыльнулся парень.
– Я не думал, что ты такой…
– Какой «такой»? – спросил он простецки.
– Такой хитрец, – добавил Пессина с улыбочкой.
– Вас не проведешь, – ухмыльнулся Чезаре почтительно. – Вы видите человека насквозь.
– Да уж, – кивнул хозяин уверенно. Сигара погасла у него во рту – он уже забыл про нее.
– Жить как-то нужно, – Чезаре с грустным видом вздохнул.
– Да, всем нужно жить. – Пессина посмотрел на него с легким презрением, которое бандюга обычно испытывает к мошеннику более низкого пошиба, чем сам он. Но Чезаре этого словно бы и не заметил.
– Ее зовут Долорес, – сказал он, продолжая разговор.
– Эту цыганку? – переспросил хозяин.
– Да, цыганку, – подтвердил парень.
Пессина выплюнул окурок, изжеванный до черной кашицы, выудил новую сигару из необъятных карманов своего широкого пиджака и неторопливо, обстоятельно раскурил ее. Любой игрок или развратник, оказавшись во власти своего порока, бывает, теряется, ему изменяет чувство меры, чувство опасности, увлекшись, он бывает готов на все, лишь бы удовлетворить пожирающую его страсть.
– Сколько стоит твоя цыганка? – наконец решившись, напрямик спросил он.
– Много. – Чезаре даже не верил, что подцепил его на крючок так легко.
Отец Долорес играл на фисгармонии, а девушка и медведь в такт этой музыке пританцовывали в круге, образованном зрителями на площади. Люди бросали монетки и аплодировали им, пораженные тем контрастом, который представляли собой эта хрупкая нежная красавица и топающий рядом с нею косматый зверь.
– Сколько? – нетерпеливо настаивал мужчина.
– Пятьдесят франков, – ответил Чезаре, не изменившись в лице.
– Ну ты и ублюдок! – вскинулся тот.
– Как хотите. – Он развел руками и сделал вид, что собирается уходить.
– Когда?.. – удержал его за рукав хозяин.
– Здесь, немедленно, и все деньги сразу. – Чезаре был непреклонен и деловит.
– Как мне знать, что она согласна? – Это все же была сомнительная сделка, и Пессина хотел от него гарантий.
– Никто, кроме меня. Так да или нет, хозяин?
– А отец?.. – Уверенность парня давила на него.
– Риска нет, – был ответ. – За пятьдесят франков я договорюсь и с ним.
– Где я с ней встречусь?
– Недалеко отсюда – там, где они устроились на ночь.
– Где это? – Пессина был до того взволнован, что плохо соображал.
– Деньги, – сказал Чезаре, протягивая правую руку и глядя ему прямо в глаза.
– Ты и вправду сукин сын, – воскликнул Пессина, чувствуя, что своей уверенностью этот парень гипнотически действует на него. Но отказаться от такого соблазна он был уже не в силах.
– Деньги, – невозмутимо повторил Чезаре. Пессина вытащил из кармана брюк грязный носовой платок и нервно провел им по лбу.
– Отойдем в сторонку, – решил он, показывая на кирпичную стенку в стороне от толпы.
Они отошли на несколько шагов, и Пессина опасливо извлек кожаный тугой бумажник, прикрепленный цепочкой к его жилету. Он отсчитывал купюры по одной, выкладывая в протянутую руку Чезаре и тщательно мусоля пальцами, прежде чем отдать.
– Где? – спросил он, когда парень убрал руку и спрятал деньги в карман.
– На лугу у «виселицы».
– А как я доберусь до этого веселенького места?
– Я провожу вас.
– Далеко отсюда?
– Между Порта Виджентина и Порта Лодовика. Там, где цыгане обычно проводят ночь. Во всяком случае, вы не заблудитесь, раз я сам поведу вас.
– Только никаких шуток!
– Вы же понимаете, что такой человек, как я, не может шутить с таким, как вы.
Пессина сдался.
Глава 10
Темные кроны и широкие листья конских каштанов по обе стороны аллеи, по которой они шли, были недвижны, как ночное небо над городом, как зной, как пыль на дороге.
– Не припомню такой жары, – отдуваясь, заметил Пессина.
– Так все говорят, – кивнул парень. Он шел, опираясь на суковатую палку, внимательно разглядывая дорогу впереди.
Навстречу им попалась бродячая собака. Чтобы не получить пинка, она опасливо обошла их.
– Далеко еще? – спросил Пессина.
– Не очень, – ответил парень. – Все равно успеем. Свидание ведь назначено в полночь. Который час?
Пессина вытащил из жилетного кармана часы и зажег спичку, чтобы лучше видеть. Чезаре внимательно посмотрел на эти часы с эмалевым циферблатом и римскими цифрами, с фигуркой женщины на серебряной крышке.
– Остается двадцать минут до полуночи, – сказал мужчина.
– Тогда мы можем замедлить шаг, – сказал Чезаре. – Красивые у вас часы, – добавил он.
– С тем ремеслом, которым ты занимаешься, ты скоро сможешь купить себе такие же.
– Да, я тоже так думаю, – без смущения согласился парень. Перед глазами у него еще стояла изящная фигурка женщины на серебряной крышке часов.
– Если нажать на кнопку, они заиграют, – похвалился Пессина.
– Как это получается? – с любопытством спросил Чезаре.
– Тут есть специальный механизм. Сначала заводишь, потом нажимаешь на кнопку, и вот тебе музыка.
Первая молния сверкнула на горизонте, и мгновение спустя заворчал гром. В темноте качнулись ветви конских каштанов – от порыва ветра дохнуло не освежающей прохладой, а накопившимся за день жаром. Но ветер усиливался, небо чернело, а деревья клонились под его грозовыми порывами, которые несли уже первые капли дождя. Проехала двуколка с горящим фонарем у задка – фонарь метался, и двуколка казалась лодкой, качающейся в бурном море.
– Вот здесь. Мы почти пришли! – крикнул Чезаре. Вой ветра и раскаты грома заглушали его голос, в то время как зарницы молний вырывали из тьмы то поля, то соседние дома, то гнущиеся деревья.
– Вот здесь, – показал он рукой.
Там была поляна вокруг старого дуба, в стороне от дороги. Под кроной дуба они увидели цыганскую повозку, лошадь с охапкой сена перед ней, а слева тесную деревянную лачужку, покосившуюся от старости. Кто-то расхаживал в этой лачуге – слышался легкий скрип половиц.
Волнение овладело Пессиной при мысли, что цыганка уже ждет его. При свете молний, освещающих небо, он словно видел ее красивое лицо, ее черные андалузские глаза, ее гибкое, еще незрелое тело.
– Она ждет нас? – спросил он.
– Ждет вас, – уточнил парень.
– Если все пройдет хорошо, мы с тобой и дальше сможем делать дела, – возбужденно сказал он Чезаре.
– Все будет в порядке, хозяин, – уверенно ответил тот.
– Она там одна?
– Конечно, одна, – заверил его парень.
Немного помедлив, мужчина шагнул к лачуге, но тут Чезаре окликнул его.
– Энрико Пессина, – позвал он голосом твердым и ясным.
Тот обернулся, и тогда Чезаре изо всей силы нанес ему удар дубинкой по голове.
– Это тебе за сестру, – сказал он.
Раздался хруст пробитой головы, и Пессина медленно повалился назад, выкатив глаза и раскинув руки, словно в полете. Он рухнул замертво у порога.
С неожиданной для себя силой Чезаре поднял безжизненное тело и бросил его прямо в лапы медведя, единственного обитателя этой лачуги. И зверь, возбужденный блеском молний и оглушительными раскатами грома, с диким ревом вонзил в него свои страшные когти.
Когда цыган и Долорес прибежали с фонарем, все было кончено.
Долорес удалось успокоить разъяренного медведя, она увела его и привязала к повозке под хлещущим проливным дождем. Изуродованное когтями тело Пессины они оставили в хижине, не притрагиваясь к нему. Потом вернулись вместе с Чезаре в фургон, насквозь промокшие, уселись в нем на скамеечках.
– Как же это могло случиться? – хватался за голову руками цыган. – Что теперь с нами будет?
– Он был пьян, – сказал Чезаре. – Хотел помериться силами с медведем. Я думал, что он шутит.
– О боже, как это могло случиться! Грицли никого не трогал раньше! – рыдала Долорес.
– Что же нам делать? – в отчаянии спрашивал цыган.
– Следовало бы позвать карабинеров. – В голосе Чезаре мелькнуло сомнение – он будто и сам не знал, что делать.
– Даже если поверят, что это несчастный случай, Грицли тотчас убьют, – сказала Долорес.
– А я кончу в тюрьме, – добавил цыган.
– Я могу быть свидетелем, что вы здесь ни при чем, – предложил парень.
– Ничто не спасет от тюрьмы двух цыган с медведем, если они стали причиной смерти человека, – сказал отец.
А ливень все хлестал по крыше и стенам фургона, молнии бороздили небо, а гром гремел глухими раскатами. Яростная летняя гроза была в самом разгаре, но скоро должна была стихнуть.
Чезаре оставалось немного времени, чтобы убедить цыгана.
– Мертвого не воскресишь, – сказал он. – Карабинеры не вернут его с того света. Даже если убьют медведя, а вы пойдете на каторгу, он все равно уже не воскреснет.
– Что же тогда?.. – Все думали об одном и том же.
– Похороним его, – предложил парень. – Но сделаем это сейчас же. Никто из вас не виноват в этом ужасном происшествии. – И он не лгал. – Если судьба этого человека свершилась таким образом, вы не должны расплачиваться за это.
– Но жена и дети заявят в полицию. Они будут искать его, – засомневался цыган.
– У него нет ни жены, ни детей. Никто не будет плакать из-за него, если вы не заплачете. – Чезаре был спокоен, но он спешил. – Решайтесь же, и приступим к делу.
Цыган и Долорес молча переглянулись.
– Что со мной станет без тебя и без Грицли? – заплакала девушка.
– Делать нечего, закопаем его, – решил цыган.
Они положили тело Пессины на кусок брезента и отнесли в тополиную рощицу неподалеку. Торопливо вырыли глубокую яму заступами и опустили туда тело со всеми вещами. Аккуратно сровняв и утрамбовав землю, набросали сверху листьев и веток. Свет молний и шум грозы, которая к утру все же начала стихать, были единственными свидетелями. В просветы грозовых облаков уже проглядывали бледные звезды.
Воздух после грозы посвежел, дышать стало легче. Полегчало и на сердце у Чезаре, с которого было смыто тяжкое оскорбление.
«Закон, если он гуманный, не должен оставлять безнаказанным того, кто надругался над слабым», – Чезаре не знал, прочитал ли он где-то эти слова, или они только сейчас пришли ему в голову, но он твердо знал, что поступил так во имя этого своего убеждения.
– Возьми, – сказал он цыгану, протягивая ему увесистую пачку банкнот, которую сам не потрудился даже пересчитать.
– Почему мне?.. – растерялся цыган.
Они стояли рядом с повозкой. Ветер гнал облака на восток. Медведь покачивался, уже успокоившийся, и тянул к ним лапу, узнав хозяина.
– А ты бы хотел, чтобы мы закопали их вместе с ним? Возьми – они вам еще пригодятся.
– Но почему мне, а не тебе?
– Я уже взял свою долю.
Поверив его словам, цыган взял деньги и спрятал в карман.
– Только ничего не говори о них Долорес, – посоветовал парень, прежде чем уйти. – А лачугу эту сожги. Пусть думают, что ночью в нее попала молния.
Он прошел на место, где они закопали насильника: вода и ветер уже замели все следы. Чувствуя страшное изнеможение, он повернулся и медленно зашагал к дому.
Облака рассеивались, и ночное небо открывалось над его головой. А в тот момент, когда месяц показался на нем, Чезаре вынул из кармана серебряные часы. Фигурка женщины со струящимися волосами олицетворяла Фортуну – богиню судьбы. Он нажал кнопку, крышка открылась, и невидимый механизм заиграл мелодию, звонкую и чистую, как детский смех.
Много лет спустя он узнал, что это «Турецкий марш» Моцарта, и эта мелодия запала в его душу навсегда. Она стала символом того первого сведенного им счета. Было ли это возмездием или правосудием – кто возьмется судить?
– Не припомню такой жары, – отдуваясь, заметил Пессина.
– Так все говорят, – кивнул парень. Он шел, опираясь на суковатую палку, внимательно разглядывая дорогу впереди.
Навстречу им попалась бродячая собака. Чтобы не получить пинка, она опасливо обошла их.
– Далеко еще? – спросил Пессина.
– Не очень, – ответил парень. – Все равно успеем. Свидание ведь назначено в полночь. Который час?
Пессина вытащил из жилетного кармана часы и зажег спичку, чтобы лучше видеть. Чезаре внимательно посмотрел на эти часы с эмалевым циферблатом и римскими цифрами, с фигуркой женщины на серебряной крышке.
– Остается двадцать минут до полуночи, – сказал мужчина.
– Тогда мы можем замедлить шаг, – сказал Чезаре. – Красивые у вас часы, – добавил он.
– С тем ремеслом, которым ты занимаешься, ты скоро сможешь купить себе такие же.
– Да, я тоже так думаю, – без смущения согласился парень. Перед глазами у него еще стояла изящная фигурка женщины на серебряной крышке часов.
– Если нажать на кнопку, они заиграют, – похвалился Пессина.
– Как это получается? – с любопытством спросил Чезаре.
– Тут есть специальный механизм. Сначала заводишь, потом нажимаешь на кнопку, и вот тебе музыка.
Первая молния сверкнула на горизонте, и мгновение спустя заворчал гром. В темноте качнулись ветви конских каштанов – от порыва ветра дохнуло не освежающей прохладой, а накопившимся за день жаром. Но ветер усиливался, небо чернело, а деревья клонились под его грозовыми порывами, которые несли уже первые капли дождя. Проехала двуколка с горящим фонарем у задка – фонарь метался, и двуколка казалась лодкой, качающейся в бурном море.
– Вот здесь. Мы почти пришли! – крикнул Чезаре. Вой ветра и раскаты грома заглушали его голос, в то время как зарницы молний вырывали из тьмы то поля, то соседние дома, то гнущиеся деревья.
– Вот здесь, – показал он рукой.
Там была поляна вокруг старого дуба, в стороне от дороги. Под кроной дуба они увидели цыганскую повозку, лошадь с охапкой сена перед ней, а слева тесную деревянную лачужку, покосившуюся от старости. Кто-то расхаживал в этой лачуге – слышался легкий скрип половиц.
Волнение овладело Пессиной при мысли, что цыганка уже ждет его. При свете молний, освещающих небо, он словно видел ее красивое лицо, ее черные андалузские глаза, ее гибкое, еще незрелое тело.
– Она ждет нас? – спросил он.
– Ждет вас, – уточнил парень.
– Если все пройдет хорошо, мы с тобой и дальше сможем делать дела, – возбужденно сказал он Чезаре.
– Все будет в порядке, хозяин, – уверенно ответил тот.
– Она там одна?
– Конечно, одна, – заверил его парень.
Немного помедлив, мужчина шагнул к лачуге, но тут Чезаре окликнул его.
– Энрико Пессина, – позвал он голосом твердым и ясным.
Тот обернулся, и тогда Чезаре изо всей силы нанес ему удар дубинкой по голове.
– Это тебе за сестру, – сказал он.
Раздался хруст пробитой головы, и Пессина медленно повалился назад, выкатив глаза и раскинув руки, словно в полете. Он рухнул замертво у порога.
С неожиданной для себя силой Чезаре поднял безжизненное тело и бросил его прямо в лапы медведя, единственного обитателя этой лачуги. И зверь, возбужденный блеском молний и оглушительными раскатами грома, с диким ревом вонзил в него свои страшные когти.
Когда цыган и Долорес прибежали с фонарем, все было кончено.
Долорес удалось успокоить разъяренного медведя, она увела его и привязала к повозке под хлещущим проливным дождем. Изуродованное когтями тело Пессины они оставили в хижине, не притрагиваясь к нему. Потом вернулись вместе с Чезаре в фургон, насквозь промокшие, уселись в нем на скамеечках.
– Как же это могло случиться? – хватался за голову руками цыган. – Что теперь с нами будет?
– Он был пьян, – сказал Чезаре. – Хотел помериться силами с медведем. Я думал, что он шутит.
– О боже, как это могло случиться! Грицли никого не трогал раньше! – рыдала Долорес.
– Что же нам делать? – в отчаянии спрашивал цыган.
– Следовало бы позвать карабинеров. – В голосе Чезаре мелькнуло сомнение – он будто и сам не знал, что делать.
– Даже если поверят, что это несчастный случай, Грицли тотчас убьют, – сказала Долорес.
– А я кончу в тюрьме, – добавил цыган.
– Я могу быть свидетелем, что вы здесь ни при чем, – предложил парень.
– Ничто не спасет от тюрьмы двух цыган с медведем, если они стали причиной смерти человека, – сказал отец.
А ливень все хлестал по крыше и стенам фургона, молнии бороздили небо, а гром гремел глухими раскатами. Яростная летняя гроза была в самом разгаре, но скоро должна была стихнуть.
Чезаре оставалось немного времени, чтобы убедить цыгана.
– Мертвого не воскресишь, – сказал он. – Карабинеры не вернут его с того света. Даже если убьют медведя, а вы пойдете на каторгу, он все равно уже не воскреснет.
– Что же тогда?.. – Все думали об одном и том же.
– Похороним его, – предложил парень. – Но сделаем это сейчас же. Никто из вас не виноват в этом ужасном происшествии. – И он не лгал. – Если судьба этого человека свершилась таким образом, вы не должны расплачиваться за это.
– Но жена и дети заявят в полицию. Они будут искать его, – засомневался цыган.
– У него нет ни жены, ни детей. Никто не будет плакать из-за него, если вы не заплачете. – Чезаре был спокоен, но он спешил. – Решайтесь же, и приступим к делу.
Цыган и Долорес молча переглянулись.
– Что со мной станет без тебя и без Грицли? – заплакала девушка.
– Делать нечего, закопаем его, – решил цыган.
Они положили тело Пессины на кусок брезента и отнесли в тополиную рощицу неподалеку. Торопливо вырыли глубокую яму заступами и опустили туда тело со всеми вещами. Аккуратно сровняв и утрамбовав землю, набросали сверху листьев и веток. Свет молний и шум грозы, которая к утру все же начала стихать, были единственными свидетелями. В просветы грозовых облаков уже проглядывали бледные звезды.
Воздух после грозы посвежел, дышать стало легче. Полегчало и на сердце у Чезаре, с которого было смыто тяжкое оскорбление.
«Закон, если он гуманный, не должен оставлять безнаказанным того, кто надругался над слабым», – Чезаре не знал, прочитал ли он где-то эти слова, или они только сейчас пришли ему в голову, но он твердо знал, что поступил так во имя этого своего убеждения.
– Возьми, – сказал он цыгану, протягивая ему увесистую пачку банкнот, которую сам не потрудился даже пересчитать.
– Почему мне?.. – растерялся цыган.
Они стояли рядом с повозкой. Ветер гнал облака на восток. Медведь покачивался, уже успокоившийся, и тянул к ним лапу, узнав хозяина.
– А ты бы хотел, чтобы мы закопали их вместе с ним? Возьми – они вам еще пригодятся.
– Но почему мне, а не тебе?
– Я уже взял свою долю.
Поверив его словам, цыган взял деньги и спрятал в карман.
– Только ничего не говори о них Долорес, – посоветовал парень, прежде чем уйти. – А лачугу эту сожги. Пусть думают, что ночью в нее попала молния.
Он прошел на место, где они закопали насильника: вода и ветер уже замели все следы. Чувствуя страшное изнеможение, он повернулся и медленно зашагал к дому.
Облака рассеивались, и ночное небо открывалось над его головой. А в тот момент, когда месяц показался на нем, Чезаре вынул из кармана серебряные часы. Фигурка женщины со струящимися волосами олицетворяла Фортуну – богиню судьбы. Он нажал кнопку, крышка открылась, и невидимый механизм заиграл мелодию, звонкую и чистую, как детский смех.
Много лет спустя он узнал, что это «Турецкий марш» Моцарта, и эта мелодия запала в его душу навсегда. Она стала символом того первого сведенного им счета. Было ли это возмездием или правосудием – кто возьмется судить?
Глава 11
Об исчезновении Энрико Пессины, владельца бараков за Порта Тичинезе, где начинались «серые районы», наполовину сельские, наполовину городские, которые нарождались тогда на промышленных окраинах, писали газеты, его искала полиция, но все напрасно. Этот человек, которого никто не любил, а многие ненавидели и боялись, исчез бесследно. Несколько дней о нем говорили все, в том числе и девушки в отделе упаковки фармацевтического общества Акилле Кастелли, где работала Джузеппина, но вскоре напрочь забыли.