Страница:
— Это ты убил Хоггно Палача?
— Нет. Хоггно сам себя казнил. Собственным топором. Я лишь подтолкнул его руку.
Я кивнул.
— Ты оставил мне след.
— Да, оставил.
— Но почему? Почему ты меня не убьешь? Почему ты мне помогаешь?
Тень-Король вздохнул и словно еще сильнее растворился в тени трона.
— Я расскажу тебе одну историю. Хочешь ее услышать?
— Я люблю сказки, — осторожно ответил я.
— Но это довольно страшная сказка.
Сев на пол, я отогнал несколько живых книг,которые снова осмелились подползти поближе.
— Такие самые лучшие, — сказал я.
Сказка, рассказанная Тень-Королем
Сумрачный изгнанник
— Нет. Хоггно сам себя казнил. Собственным топором. Я лишь подтолкнул его руку.
Я кивнул.
— Ты оставил мне след.
— Да, оставил.
— Но почему? Почему ты меня не убьешь? Почему ты мне помогаешь?
Тень-Король вздохнул и словно еще сильнее растворился в тени трона.
— Я расскажу тебе одну историю. Хочешь ее услышать?
— Я люблю сказки, — осторожно ответил я.
— Но это довольно страшная сказка.
Сев на пол, я отогнал несколько живых книг,которые снова осмелились подползти поближе.
— Такие самые лучшие, — сказал я.
Сказка, рассказанная Тень-Королем
Я надеялся, что теперь Тень-Король покажет мне наконец свое лицо, свой истинный облик, но он предпочел остаться в тени трона. — Отчасти эта история о том, кого я некогда знал, — повел он рассказ. — О старом друге, о котором я временами вспоминаю с удовольствием. А иногда без удовольствия, потому что от воспоминаний мне всегда так грустно. Разве не абсурд, что от хороших воспоминаний слезы на глаза наворачиваются чаще, чем от дурных?
Он как будто не ожидал ответа на свой вопрос, потому что сразу продолжил:
— Мой друг был человеком, одним из тех немногих людей, кто решился жить в Замонии, а не перебрался на какой-нибудь другой континент. Домик его родителей стоял в небольшом поселении людей в долине у подножия Мидгардских гор, где и по сей день еще притаились несколько таких колоний.
Этот мой друг появился на свет уже писателем. Я не хочу сказать, что он от рождения умел писать, нет, этому он, как и все остальные, научился гораздо позднее. Но в голове у него роились идеи и истории уже тогда, когда он впервые увидел солнце. Его маленькая головка была до отказа ими напичкана, и они его пугали, особенно по ночам, в темноте. Он ничего так не хотел, как избавиться от этих историй, но не знал как, ведь говорить он не любил, а писать еще не умел. А новые идеи все возникали у него в мозгу, вливались туда отовсюду, поэтому голова у него стала тяжелой, и все свое детство он ходил понурясь.
Свеча возле меня погасла, дуновение ветра погладило по лицу, и словно по чьему-то приказу зазвучала таинственная музыка Те-нероха, неземная музыка, эхом отдававшаяся в коридорах замка, — такую ни за что не извлечь из мрачных стен случайному сквозняку.
— Потом он наконец научился писать, — продолжал Тень-Король, — и весь тяжелый балласт разом из него посыпался, потек с чернилами на бумагу и покрыл не один квадратный километр писчих листов. Мой друг вообще не мог остановиться, да и не хотел, ведь это было самое прекрасное, что он знал: восхитительное ощущение переносить придуманное на бумагу.
Тень-Король ненадолго умолк.
— Такая сказка способна тебя увлечь? — спросил он. — Или я тебе наскучил? Ага, история про писателя. Неплохо, дорогие друзья, но я ожидал чего-нибудь поживее, ведь он обещал мне страшную сказку. А страшными сказками я считал те, где действуют сфинххххи, гарпиры и охотники за книгами, и где льется много, много крови. Но писатели… Большинство историй про писателей — не увлекательнее прогулки вдоль пыльных ниш в Палате чудес книжнецов. Но тем не менее я покачал головой.
— Тогда придется побольше потрудиться, чтобы тебе наскучить, — рассмеялся Тень-Король. — Первые рассказы, которые сочинил мой друг, были путаными, ведь жизненного опыта у него не было никакого. Одно лишь смутное празнание. Он Знал о событиях, которые могли случиться лишь в дальних краях, расположенных на иных планетах или в иных измерениях. Он описывал существ, обитающих в пустых пространствах меж звезд, ему были ведомы их диковинные мысли, мечты и желания. Он описал некое место на дне стеклянного океана, где живут ядовитые твари, воюют друг с другом, друг друга любят и убивают. Никто не знал, откуда он брал эти нелепые сведения, и некоторые считали, что у него не все дома.
Тень-Король с шорохом вздохнул, издав звук, какой испускает бумажный пакет, когда его медленно надуваешь, а после отпускаешь края.
— Стоило ему посмотреть на облака, он видел в них эпос облачного народа. В бегущей воде — прозрачные фигуры эльфов. На лугу — сагу о двух семьях стеблей. Насекомые вились вокруг него и пересказывали свои крохотные судьбы. Племена муравьев вели войны, чтобы он мог вести хронику их разгромных сражений.
Родители и товарищи по играм высмеивали его писанину, и он чувствовал себя непонятым, а потому обратился к аудитории из призраков. Для этих духов он кроил, формировал, строил, расписывал и придумывал мир, в котором каждое слово, каждое чувство, каждое создание и событие, каждая буква и строчка стояли на своем месте. И как только этот мир будет построен, прописан до конца и очищен от помарок и стилистических огрехов, явятся духи, чтобы в нем поселиться. Это будет призрачный город, построенный из его души и населенный многими вымышленными существами и реальными призраками. Слово за словом, главу за главой он возводил свой мир. Осторожно нанизывал слоги, складывал слова, громоздил фразы. И престранные строения выходили из-под его пера, одни сплетались целиком из мечтаний и снов, другие были сбиты из предчувствий и страхов.
Для оледеневших он построил дворец целиком из снега и льда и населил его снежинками, которые вились в застывших коридорах, заполняя их своими переливчатыми трелями.
Для утонувших он создал трясину, в которой дети-утопленники мирно покачивались на лепестках анемон и водили дружбу с лягушками и водяными лилиями.
Для сожженных он развел костер, высокий и ревущий, как лесной пожар, колышущийся, как гонимое бурей море, и там духи могли танцевать с языками пламени, чтобы забыть наконец свою страшную боль.
Он соорудил дом для тех, кто наложил на себя руки и назвал его «Гостиницей слез», а стены у нее были из вечного дождя.
Наконец он построил убежище для тех, кто умер в помрачении рассудка. Это было самое большое и роскошное жилице из всех, расписанное яркими красками, каких не существует в реальности, и с собственными законами природы: там можно было гулять по потолку и время бежало вспять.
Однажды мой друг рассматривал себя в зеркале и увидел, как точно отражение передает малейшие движения его лица, как бесконечно оно имитирует реальность. И подумал: я стану таким же, как существо в зеркале. Я смогу так же хорошо имитировать жизнь. И буду так же одинок.
Тень-Король на мгновение умолк.
— Кажется, твой друг вплотную подошел к безумию, — вырвалось у меня. — Ему бы следовало обратиться к доктору-душеведу.
Ответом мне был жуткий смех.
— Да, он тоже так иногда думал. Но болезнь не была к нему милосердна, не доходила до того, чтобы его увезли в закрытое заведение и избавили от творчества. До помешательства не дошло. Только до литературы.
Теперь и я рассмеялся. Видимо, чувство юмора у Тень-Короля все-таки было, хотя и самого мрачного толка. — Мой друг действительно распознал, что дальше так продолжаться не может, если, конечно, он не хочет закончить свои дни в смирительной рубашке. Он понял, что должен больше внимания уделять обыденности, а потому забросил свой безумный город, дал ему превратиться в чудесные развалины, которые стех пор навещал лишь изредка. И сосредоточился на том, что его окружало.
Замолчав, Тень-Король тяжело вздохнул, будто устал говорить так много. Я воспользовался передышкой, чтобы оглянуться и рассмотреть реальность, которая окружала сейчас меня самого.Несомненно, она похожа на безумные строения таинственного писателя! Призрачная музыка кружила тихонько по залу, и живые книгирасположились на почтительном расстоянии вокруг Тень-Короля и как будто увлеченно ему внимали. Впрочем, они, возможно, лишь прислушивались к модуляциям его голоса.
— Теперь мой друг-писатель стал описывать самые простые вещи, которые только мог сыскать, и обнаружил, что на свете нет ничего тяжелее. Легко описать дворец из снега и льда, но невероятно трудно описать один-единственный волос. Или ложку. Ноготь. Зуб. Крупинку соли. Щепку. Огонек свечи. Каплю воды. Он сделался хроникером банальной повседневности, сохранял самые бессмысленные разговоры так регулярно и дисциплинированно, что превратился в ходячую записную книжку, которая все автоматически превращала в литературу. Но и на сей раз он вовремя заметил, что и эта дорога ведет в тупик.
— Иначе он закончил бы свои дни судебным писцом или стенографом в каком-нибудь наттиффтоффском земельном ведомстве, — позволил я себе заметить.
— Верно, — согласился Тень-Король. — Мой друг был близок к отчаянию. Чем больше он писал, тем меньше говорили его слова. И наконец он вообще утратил способность творить. Днями, неделями, месяцами он сидел перед чистым листом и не мог выдавить из себя ни фразы. Он уже почти решил отправиться в свою «Гостиницу слез» и там повеситься на обрывке сюжета. А потом громом среди ясного неба на долю ему выпало самое решающее и благотворное событие всего его бытия. — Он нашел издателя? — вставил я.
Тень-Король молчал достаточно долго, чтобы я в полной мере устыдился своего дурацкого замечания.
— Его пронизал Орм, — наконец сказал он. — Так неожиданно и сильно, что сперва ему показалось, он вот-вот умрет.
Тень-Король верит в Орм? Куда же нужно забраться на этом континенте, чтобы найти место, где больше нет этих дряхлых суеверий? Однако от дальнейших неотесанных замечаний я воздержался.
— Орм освободил его дух и унес в высшие сферы вселенной, где пересекаются и сливаются все творческие идеи. Это были края без вещества, без жизни, без единого атома материи, но исполненные столь напряженного воображения, что кругом танцевали звезды. Здесь можно было окунуться в чистейшую фантазию и напиться той силы, которая некоторым не дается никогда в жизни. Одной секунды в этом силовом поле хватало, чтобы породить роман. В этом безумном месте не действовали законы природы, и измерения громоздились как неразобранные рукописи, здесь смерть была лишь глупой шуткой, а вечность — движением ресниц. Вернувшись оттуда, мой друг, казалось, готов был взорваться, так его переполняли слова, фразы и идеи, все отточенные и отполированные, — оставалось лишь записать. Он был и счастлив, и ошеломлен тем, сколь прекрасные тексты выходили из-под его пера, и тем, как мало он, казалось бы, привносил своего.
Неудивительно, подумал я, что столько графоманов мечтают об Орме. Это же предел мечтаний любого ленивого творца: просто взять в руку карандаш, и все напишется само собой. Если бы!
— И только тогда, перечитав свой первый, написанный под влиянием Орма рассказ, мой друг впервые почувствовал себя настоящим писателем. И наконец нашел в себе мужество приложить этот рассказ к письму в Драконгор.
— Что? — удивленно переспросил я. Внезапное упоминание родины пришлось как удар под дых.
— Нуда, так ведь поступают начинающие замонийские писатели, когда им кажется, будто они создали что-то выдающееся. Посылают творения своему идолу в Драконгоре.
Тут он был прав. Начинающие авторы буквально заваливают Драконгор своими рукописями. — Кумир звался Данцелотом Слоготокарем, — продолжал Тень-Король.
Ох ты! Второй удар. Счастье еще, что я сидел, иначе уж точно не удержался бы на ногах.
— Данцелот Слоготокарь? — оглушенно переспросил я.
— Да. Ты его знаешь?
— Он мой… он был моим крестным.
— Ну надо же. Какое совпадение. — Тень-Король откашлялся.
— Подожди-ка! Твой друг написал Данцелоту письмо? Послал ему рукопись? В котором спрашивал мнения и совета?
— Так оно и было. Но если хочешь, можешь сам закончить сказку. Ведь это ты у нас писатель.
— Прости!
— Ладно. Короче говоря, Данцелот был в восторге от рассказа моего друга и дал ему добрый совет немедленно отправиться в Книгород и там искать издателя. Мой друг послушался, приехал в Книгород и там несколько дней бродил бесцельно. Пока однажды на улице с ним не заговорил некий литературный агент из тех, которые повсюду ищут таланты. Мой друг показал ему несколько своих набросков. Литагента звали Клавдио Гарфеншток.
— Гарфеншток? — воскликнул я.
— Ты и его знаешь?
— Да, — выдавил я.
— Надо же, какое совпадение, — отозвался Тень-Король. — Жизнь полна сюрпризов, верно? Так вот, Гарфеншток поистине мало что мог сказать о произведениях моего друга, однако угостил его бутербродом с пчелами и дал адрес почерковеда по имени…
— Фистомефель Смайк!
— Вот именно, Фистомефель Смайк. — Да, да, тот самый благодетель, который спровадил тебя в катакомбы. Мой друг навестил Смайка и показал ему несколько своих вещей. Стихи, короткие новеллы, рассказ, который послал в Драконгор, и так далее. Смайк попросил сутки для изучения, и мой друг вернулся на следующий день. Смайк был вне себя от радости, полон воодушевления, восторгался творениями моего друга. Он предсказал ему золотое будущее и назвал его величайшим талантом, который емудоводилось открыть. Смайк разработал моему другу план будущей писательской карьеры, составил мудреные договоры и даже подыскал типографию, которая якобы наилучшим образом подходила для его произведений. Но прежде чем воплотить свои планы в жизнь, Фистомефель Смайк хотел показать ему кое-что важное. Некое место в одной книге.
— Нет! — выкрикнул я, будто этим мог остановить события давно минувших дней.
— Нет? — возмущенно переспросил Тень-Король. — Значит, мне замолчать?
Я покачал головой.
— Извини.
— Смайк достал книгу, украшенную значком трикривья. И мой друг вволю ее листал, пока не дошел до триста тридцать третьей страницы. Тогда он потерял сознание, ведь это была отравленная, опасная книга,одурманивающая одним прикосновением.
Тень-Король снова надолго умолк.
— И здесь, — сказал он, наконец, — мой рассказ, собственно говоря, только начинается.
Это было уж чересчур. Жестом я прервал его. Мне обязательно нужно было отделаться от подозрения, пока оно не разорвало мне душу.
— Прошу, ответь мне на один вопрос! — воскликнул я. — Ты, случаем, не тот писатель, который прислал Данцелоту свою рукопись? Не ты ли тот друг, о котором идет речь в твоей сказке? Не мучь меня!
Смех Тень-Короля прозвучал еще горше и ужаснее, чем когда-либо раньше.
— Разве я на него похож? — спросил он, отсмеявшись. — Разве я выгляжу как человек?
Нет, надо признать, нет. Судя по тому, что я знал об этом существе, он был по меньшей мере вдвое выше обычного человека. Но как же мне сформулировать ответ, чтобы его не обидеть?
— Говори же! Я выгляжу как человек? — Вопрос прозвучал холодно и властно.
— Нет, — через силу выдавил я. — Хорошо. А теперь можно я закончу? Причем без дальнейших проволочек, разве что сам сочту уместной паузу для большей драматичности. Договорились?
— Конечно, — смиренно ответил я.
Тень-Король несколько раз шумно выдохнул, чтобы успокоиться.
— Очнувшись, мой друг решил, что находится под водой, — совершенно спокойно продолжил он рассказ. — Но окружавшая его жидкость обладала странными свойствами, которых нет у обычной воды. Она была теплой и липкой. Через стекло аквариума, в котором он оказался, ему было видно, как Смайк возится с какими-то алхимическими приборами. А еще он мог дышать. Диковинная жидкость была не только вокруг, она была повсюду, она заполняла его горло, его дыхательные пути и слуховые проходы, его легкие. Паралич не позволял ему пошевелить даже пальцем, но его тело плавало стоймя. Он не погружался, но и не всплывал на поверхность.
Подойдя к аквариуму, Смайк усмехнулся и, постучав по стеклу многочисленными ручками, заговорил с моим другом. Его голос мой друг слышал, как погребенный заживо слышит через доски гроба и слой земли, что говорят у его могилы скорбящие.
— Ты проснулся, — говорил Смайк. — Ты так славно спал. Так глубоко. Так долго. Достаточно долго, чтобы я успел подготовить все для великого деланья. Да, мой человечек, я тебя превращу, и после ты уже перестанешь быть человеком! Нет, ты возродишься как высшее существо. Ты меня понимаешь? — Он снова постучал по стеклу. — Я подарю тебе новое тело. Такое, которое гораздо лучше подходит твоему литературному складу. И не только его. Я подарю тебе новое бытие. Можешь меня не благодарить, я рад оказать услугу.
Моего друга охватила паника. Жидкость становилась все теплее, потом горячее… Медленно и упорно поднимались вверх пузырьки, и наконец он понял, что она начинает закипать. Его варили заживо.
Смайк еще раз постучал по стеклу.
— Теперь ты знаешь, как чувствует себя омар, когда его готовят! — воскликнул он. — Повара утверждают, что омар ничего нечувствует, но, по-моему, они лгут. Должен сказать, я не завидую твоему исключительному опыту.
Судьба была милосердна к моему другу, и он лишился чувств. Ему снился великий пожар, пожирающий Книгород. Потом он заметил, что причиной пожара был он сам, ведь это он, полыхая, бредет через город и один за другим поджигает дома. Во сне он воистину стал Черным Человеком Книгорода, существом, которое, согласно легендам, пустило здесь первого красного петуха.
Потом он снова очнулся и увидел многократно, увеличенное лицо Смайка, который как будто стоял прямо перед ним. Но и на сей раз он не мог пошевелить даже пальцем. С бесконечным удивлением он заметил, что две маленькие ручки Смайка прилепились к его щекам — словно бы хотели их погладить. И испытал облегчение, что жидкость исчезла и он снова на свободе.
— М-да, а теперь мы проснулись весьма не вовремя — с искренним сожалением сказал Смайк. — Пожалуйста, не думай, боль я тебе причиняю не намеренно. Честное слово, это дурацкая случайность. Но дурман в твоей голове работает по собственным законам. Ну раз уж так вышло, я покажу тебе кое-что удивительное. Обычно такое никому не дается.
Фистомефель Смайк повернул голову моего друга в другую сторону, так что теперь перед ним предстал лабораторный стол, на котором в серебряной кювете плавала в похожей на молоко жидкости человеческая рука.
— Да, верно, — продолжал Смайк. — Это твоя рука. Рука, которой ты пишешь.
Потом он повернул голову в другую сторону. В высоком узком сосуде на подставке в прозрачной жидкости покачивалась ровно отпиленная нога.
— Это одна из твоих, — сказал Смайк. — Левая, кажется. — И рассмеялся.
И опять повернул голову. На лабораторном столе лежало туловище с удаленными руками, ногами и головой. Из милосердия или такта раны были прикрыты пакетами для мусора.
— Это твое туловище. Я как раз очищаю места разрезов алхимическим раствором. Ты действительно не вовремя очнулся, моймилый. Мы как раз на стадии расчленения. Это необходимо, чтобы тщательно обработать отдельные части тела. Не бойся, потом я тебя снова сошью. Кстати, я неплохо умею обращаться с иглой.
Из-за шкафа вышел еще кто-то. Это был литературный агент Клавдио Гарфеншток, одетый в белый, сверху до низу забрызганный кровью передник. Улыбнувшись, он помахал пилой, которая тоже была испачкана кровью.
И тут мой друг, наконец, понял. Это не кошмарный сон. Он и правда находился в лаборатории Смайка. Но он не стоял перед червякулом, так как его тело было разложено по всей лаборатории. Просто Смайк держал в руках его отпиленную голову и поворачивал ее из стороны в сторону.
А потом Смайк вдруг подбросил ее как мяч. На одно ужасное мгновение перед моим другом мелькнула вся лаборатория, все ее химические реторты, таинственные аппараты, стеклянные сосуды и мощные алхимические батареи. Он опять увидел отдельные части своего тела, увидел червякула и кабанчикового, которые, забавляясь, смотрели на него снизу вверх. А затем он снова рухнул вниз и упал в руки Смайка.
— Когда бы придешь в себя снова, — сказал червякул, — ты будешь уже другим.
И мой друг вновь провалился в забытье.
Когда он пришел в себя в следующий раз, он действительно стоял прямо и чувствовал собственное тело и даже слишком явно ощущал бушующую в каждой клеточке боль. Опустив взгляд, он обнаружил, что крепко привязан к деревянной плите, а все его тело обернуто старой, покрытой загадочными письменами бумагой. Он попытался освободиться, но железные скобы на запястьях и лодыжках, на горле и бедрах удерживали его мертвой хваткой. Он все еще находился в буквенной лаборатории. И вдруг в поле его зрения возникли физиономии Фистомефеля Смайка и Клавдио Гарфенштока.
— А, он снова очнулся! — обрадовался Смайк. — Смотри, Клавдио!
— Ты проверил замки на скобах? — боязливо спросил Гарфеншток.
— Только погляди, какой он теперь большой, — сказал Смайк. — Настоящий колосс. Они подошли совсем близко, и мой друг спросил себя, почему ему приходится смотреть на них сверху вниз. Он как будто в одночасье вырос.
— Тебя удивляет такое количество бумаги, — сказал ему Смайк, — и ты, наверное, полагаешь, что это какой-нибудь глупый ритуал букваримиков и что скоро пергаменты мы с тебя снимем. Но это не так. Нет, нет.
Тут голос Тень-Короля упал до такого скрежещущего шепота, что я готов был вскочить и бежать со всех ног. До сих пор я как зачарованный слушал его увлекательную сказку, эту затягивающую историю ужасов, но теперь поток повествования понесся, как горная река бежит по порогам. Словно бы что-то мучило Тень-Короля, и с каждой минутой его голос внушал все больший страх.
— Нет, это не так! — вскричал Тень-Король в роли Смайка. — Тебя сейчас покрывает нечто большее, чем клочки букваримической оберточной бумаги. Это твоя новая кожа! Я же тебе обещал и сдержал свое обещание. Я превратил тебя в новое существо!
Я вскочил, ведь и Тень-Король ни с того ни с сего заелозил на троне. Опираясь на подлокотники, он медленно приподнялся. Его голос гремел и перекатывался, как рык раненого льва.
— И Фистомефель Смайк сказал моему другу: «Ты был человеком, а стал монстром! Ты был мал, а стал колоссом. Я твой создатель, а ты мое творение. И я нарекаю тебя… Гомунколосс!»
Произнося это имя, Тень-Король выступил на свет свечей, и, о мои дорогие друзья, я впервые увидел его облик. У меня вырвался пронзительный крик, я попятился на несколько шагов, собравшиеся в зале живые книгитоже отпрянули.
Передо мной предстало существо, с головы до ног состоящее из бумаги. От человека в нем остался лишь силуэт. Руки, ноги, туловище, голова и даже лицо — все было на месте, но все складывалось из бесчисленных наслоений древней, пожелтевшей бумаги. Из тысяч обрывков, покрытых теми же странными рунами, как и клочки, по следу которых я шел через лабиринт. А то, что я принял за зубцы короны, было рваными углами страниц. Если бы вдруг ожила мраморная или бронзовая скульптура, я испугался бы меньше, чем этого гигантского искусственного создания из бумаги, которое сейчас медленно приближалось ко мне. — Нет, — сказал Тень-Король, и с каждым словом, с каждым шагом в его голосе звучала все большая угроза, — я больше не человек. Я больше не писатель, которого ты искал все это время. Когда-то, давным-давно я был им. Теперь я нечто новое, нечто другое. Нечто много большее. Я чудовище. Я убийца. Я охотник. Я хозяин замка Тенерох. Я — Гомунколосс.
Он как будто не ожидал ответа на свой вопрос, потому что сразу продолжил:
— Мой друг был человеком, одним из тех немногих людей, кто решился жить в Замонии, а не перебрался на какой-нибудь другой континент. Домик его родителей стоял в небольшом поселении людей в долине у подножия Мидгардских гор, где и по сей день еще притаились несколько таких колоний.
Этот мой друг появился на свет уже писателем. Я не хочу сказать, что он от рождения умел писать, нет, этому он, как и все остальные, научился гораздо позднее. Но в голове у него роились идеи и истории уже тогда, когда он впервые увидел солнце. Его маленькая головка была до отказа ими напичкана, и они его пугали, особенно по ночам, в темноте. Он ничего так не хотел, как избавиться от этих историй, но не знал как, ведь говорить он не любил, а писать еще не умел. А новые идеи все возникали у него в мозгу, вливались туда отовсюду, поэтому голова у него стала тяжелой, и все свое детство он ходил понурясь.
Свеча возле меня погасла, дуновение ветра погладило по лицу, и словно по чьему-то приказу зазвучала таинственная музыка Те-нероха, неземная музыка, эхом отдававшаяся в коридорах замка, — такую ни за что не извлечь из мрачных стен случайному сквозняку.
— Потом он наконец научился писать, — продолжал Тень-Король, — и весь тяжелый балласт разом из него посыпался, потек с чернилами на бумагу и покрыл не один квадратный километр писчих листов. Мой друг вообще не мог остановиться, да и не хотел, ведь это было самое прекрасное, что он знал: восхитительное ощущение переносить придуманное на бумагу.
Тень-Король ненадолго умолк.
— Такая сказка способна тебя увлечь? — спросил он. — Или я тебе наскучил? Ага, история про писателя. Неплохо, дорогие друзья, но я ожидал чего-нибудь поживее, ведь он обещал мне страшную сказку. А страшными сказками я считал те, где действуют сфинххххи, гарпиры и охотники за книгами, и где льется много, много крови. Но писатели… Большинство историй про писателей — не увлекательнее прогулки вдоль пыльных ниш в Палате чудес книжнецов. Но тем не менее я покачал головой.
— Тогда придется побольше потрудиться, чтобы тебе наскучить, — рассмеялся Тень-Король. — Первые рассказы, которые сочинил мой друг, были путаными, ведь жизненного опыта у него не было никакого. Одно лишь смутное празнание. Он Знал о событиях, которые могли случиться лишь в дальних краях, расположенных на иных планетах или в иных измерениях. Он описывал существ, обитающих в пустых пространствах меж звезд, ему были ведомы их диковинные мысли, мечты и желания. Он описал некое место на дне стеклянного океана, где живут ядовитые твари, воюют друг с другом, друг друга любят и убивают. Никто не знал, откуда он брал эти нелепые сведения, и некоторые считали, что у него не все дома.
Тень-Король с шорохом вздохнул, издав звук, какой испускает бумажный пакет, когда его медленно надуваешь, а после отпускаешь края.
— Стоило ему посмотреть на облака, он видел в них эпос облачного народа. В бегущей воде — прозрачные фигуры эльфов. На лугу — сагу о двух семьях стеблей. Насекомые вились вокруг него и пересказывали свои крохотные судьбы. Племена муравьев вели войны, чтобы он мог вести хронику их разгромных сражений.
Родители и товарищи по играм высмеивали его писанину, и он чувствовал себя непонятым, а потому обратился к аудитории из призраков. Для этих духов он кроил, формировал, строил, расписывал и придумывал мир, в котором каждое слово, каждое чувство, каждое создание и событие, каждая буква и строчка стояли на своем месте. И как только этот мир будет построен, прописан до конца и очищен от помарок и стилистических огрехов, явятся духи, чтобы в нем поселиться. Это будет призрачный город, построенный из его души и населенный многими вымышленными существами и реальными призраками. Слово за словом, главу за главой он возводил свой мир. Осторожно нанизывал слоги, складывал слова, громоздил фразы. И престранные строения выходили из-под его пера, одни сплетались целиком из мечтаний и снов, другие были сбиты из предчувствий и страхов.
Для оледеневших он построил дворец целиком из снега и льда и населил его снежинками, которые вились в застывших коридорах, заполняя их своими переливчатыми трелями.
Для утонувших он создал трясину, в которой дети-утопленники мирно покачивались на лепестках анемон и водили дружбу с лягушками и водяными лилиями.
Для сожженных он развел костер, высокий и ревущий, как лесной пожар, колышущийся, как гонимое бурей море, и там духи могли танцевать с языками пламени, чтобы забыть наконец свою страшную боль.
Он соорудил дом для тех, кто наложил на себя руки и назвал его «Гостиницей слез», а стены у нее были из вечного дождя.
Наконец он построил убежище для тех, кто умер в помрачении рассудка. Это было самое большое и роскошное жилице из всех, расписанное яркими красками, каких не существует в реальности, и с собственными законами природы: там можно было гулять по потолку и время бежало вспять.
Однажды мой друг рассматривал себя в зеркале и увидел, как точно отражение передает малейшие движения его лица, как бесконечно оно имитирует реальность. И подумал: я стану таким же, как существо в зеркале. Я смогу так же хорошо имитировать жизнь. И буду так же одинок.
Тень-Король на мгновение умолк.
— Кажется, твой друг вплотную подошел к безумию, — вырвалось у меня. — Ему бы следовало обратиться к доктору-душеведу.
Ответом мне был жуткий смех.
— Да, он тоже так иногда думал. Но болезнь не была к нему милосердна, не доходила до того, чтобы его увезли в закрытое заведение и избавили от творчества. До помешательства не дошло. Только до литературы.
Теперь и я рассмеялся. Видимо, чувство юмора у Тень-Короля все-таки было, хотя и самого мрачного толка. — Мой друг действительно распознал, что дальше так продолжаться не может, если, конечно, он не хочет закончить свои дни в смирительной рубашке. Он понял, что должен больше внимания уделять обыденности, а потому забросил свой безумный город, дал ему превратиться в чудесные развалины, которые стех пор навещал лишь изредка. И сосредоточился на том, что его окружало.
Замолчав, Тень-Король тяжело вздохнул, будто устал говорить так много. Я воспользовался передышкой, чтобы оглянуться и рассмотреть реальность, которая окружала сейчас меня самого.Несомненно, она похожа на безумные строения таинственного писателя! Призрачная музыка кружила тихонько по залу, и живые книгирасположились на почтительном расстоянии вокруг Тень-Короля и как будто увлеченно ему внимали. Впрочем, они, возможно, лишь прислушивались к модуляциям его голоса.
— Теперь мой друг-писатель стал описывать самые простые вещи, которые только мог сыскать, и обнаружил, что на свете нет ничего тяжелее. Легко описать дворец из снега и льда, но невероятно трудно описать один-единственный волос. Или ложку. Ноготь. Зуб. Крупинку соли. Щепку. Огонек свечи. Каплю воды. Он сделался хроникером банальной повседневности, сохранял самые бессмысленные разговоры так регулярно и дисциплинированно, что превратился в ходячую записную книжку, которая все автоматически превращала в литературу. Но и на сей раз он вовремя заметил, что и эта дорога ведет в тупик.
— Иначе он закончил бы свои дни судебным писцом или стенографом в каком-нибудь наттиффтоффском земельном ведомстве, — позволил я себе заметить.
— Верно, — согласился Тень-Король. — Мой друг был близок к отчаянию. Чем больше он писал, тем меньше говорили его слова. И наконец он вообще утратил способность творить. Днями, неделями, месяцами он сидел перед чистым листом и не мог выдавить из себя ни фразы. Он уже почти решил отправиться в свою «Гостиницу слез» и там повеситься на обрывке сюжета. А потом громом среди ясного неба на долю ему выпало самое решающее и благотворное событие всего его бытия. — Он нашел издателя? — вставил я.
Тень-Король молчал достаточно долго, чтобы я в полной мере устыдился своего дурацкого замечания.
— Его пронизал Орм, — наконец сказал он. — Так неожиданно и сильно, что сперва ему показалось, он вот-вот умрет.
Тень-Король верит в Орм? Куда же нужно забраться на этом континенте, чтобы найти место, где больше нет этих дряхлых суеверий? Однако от дальнейших неотесанных замечаний я воздержался.
— Орм освободил его дух и унес в высшие сферы вселенной, где пересекаются и сливаются все творческие идеи. Это были края без вещества, без жизни, без единого атома материи, но исполненные столь напряженного воображения, что кругом танцевали звезды. Здесь можно было окунуться в чистейшую фантазию и напиться той силы, которая некоторым не дается никогда в жизни. Одной секунды в этом силовом поле хватало, чтобы породить роман. В этом безумном месте не действовали законы природы, и измерения громоздились как неразобранные рукописи, здесь смерть была лишь глупой шуткой, а вечность — движением ресниц. Вернувшись оттуда, мой друг, казалось, готов был взорваться, так его переполняли слова, фразы и идеи, все отточенные и отполированные, — оставалось лишь записать. Он был и счастлив, и ошеломлен тем, сколь прекрасные тексты выходили из-под его пера, и тем, как мало он, казалось бы, привносил своего.
Неудивительно, подумал я, что столько графоманов мечтают об Орме. Это же предел мечтаний любого ленивого творца: просто взять в руку карандаш, и все напишется само собой. Если бы!
— И только тогда, перечитав свой первый, написанный под влиянием Орма рассказ, мой друг впервые почувствовал себя настоящим писателем. И наконец нашел в себе мужество приложить этот рассказ к письму в Драконгор.
— Что? — удивленно переспросил я. Внезапное упоминание родины пришлось как удар под дых.
— Нуда, так ведь поступают начинающие замонийские писатели, когда им кажется, будто они создали что-то выдающееся. Посылают творения своему идолу в Драконгоре.
Тут он был прав. Начинающие авторы буквально заваливают Драконгор своими рукописями. — Кумир звался Данцелотом Слоготокарем, — продолжал Тень-Король.
Ох ты! Второй удар. Счастье еще, что я сидел, иначе уж точно не удержался бы на ногах.
— Данцелот Слоготокарь? — оглушенно переспросил я.
— Да. Ты его знаешь?
— Он мой… он был моим крестным.
— Ну надо же. Какое совпадение. — Тень-Король откашлялся.
— Подожди-ка! Твой друг написал Данцелоту письмо? Послал ему рукопись? В котором спрашивал мнения и совета?
— Так оно и было. Но если хочешь, можешь сам закончить сказку. Ведь это ты у нас писатель.
— Прости!
— Ладно. Короче говоря, Данцелот был в восторге от рассказа моего друга и дал ему добрый совет немедленно отправиться в Книгород и там искать издателя. Мой друг послушался, приехал в Книгород и там несколько дней бродил бесцельно. Пока однажды на улице с ним не заговорил некий литературный агент из тех, которые повсюду ищут таланты. Мой друг показал ему несколько своих набросков. Литагента звали Клавдио Гарфеншток.
— Гарфеншток? — воскликнул я.
— Ты и его знаешь?
— Да, — выдавил я.
— Надо же, какое совпадение, — отозвался Тень-Король. — Жизнь полна сюрпризов, верно? Так вот, Гарфеншток поистине мало что мог сказать о произведениях моего друга, однако угостил его бутербродом с пчелами и дал адрес почерковеда по имени…
— Фистомефель Смайк!
— Вот именно, Фистомефель Смайк. — Да, да, тот самый благодетель, который спровадил тебя в катакомбы. Мой друг навестил Смайка и показал ему несколько своих вещей. Стихи, короткие новеллы, рассказ, который послал в Драконгор, и так далее. Смайк попросил сутки для изучения, и мой друг вернулся на следующий день. Смайк был вне себя от радости, полон воодушевления, восторгался творениями моего друга. Он предсказал ему золотое будущее и назвал его величайшим талантом, который емудоводилось открыть. Смайк разработал моему другу план будущей писательской карьеры, составил мудреные договоры и даже подыскал типографию, которая якобы наилучшим образом подходила для его произведений. Но прежде чем воплотить свои планы в жизнь, Фистомефель Смайк хотел показать ему кое-что важное. Некое место в одной книге.
— Нет! — выкрикнул я, будто этим мог остановить события давно минувших дней.
— Нет? — возмущенно переспросил Тень-Король. — Значит, мне замолчать?
Я покачал головой.
— Извини.
— Смайк достал книгу, украшенную значком трикривья. И мой друг вволю ее листал, пока не дошел до триста тридцать третьей страницы. Тогда он потерял сознание, ведь это была отравленная, опасная книга,одурманивающая одним прикосновением.
Тень-Король снова надолго умолк.
— И здесь, — сказал он, наконец, — мой рассказ, собственно говоря, только начинается.
Это было уж чересчур. Жестом я прервал его. Мне обязательно нужно было отделаться от подозрения, пока оно не разорвало мне душу.
— Прошу, ответь мне на один вопрос! — воскликнул я. — Ты, случаем, не тот писатель, который прислал Данцелоту свою рукопись? Не ты ли тот друг, о котором идет речь в твоей сказке? Не мучь меня!
Смех Тень-Короля прозвучал еще горше и ужаснее, чем когда-либо раньше.
— Разве я на него похож? — спросил он, отсмеявшись. — Разве я выгляжу как человек?
Нет, надо признать, нет. Судя по тому, что я знал об этом существе, он был по меньшей мере вдвое выше обычного человека. Но как же мне сформулировать ответ, чтобы его не обидеть?
— Говори же! Я выгляжу как человек? — Вопрос прозвучал холодно и властно.
— Нет, — через силу выдавил я. — Хорошо. А теперь можно я закончу? Причем без дальнейших проволочек, разве что сам сочту уместной паузу для большей драматичности. Договорились?
— Конечно, — смиренно ответил я.
Тень-Король несколько раз шумно выдохнул, чтобы успокоиться.
— Очнувшись, мой друг решил, что находится под водой, — совершенно спокойно продолжил он рассказ. — Но окружавшая его жидкость обладала странными свойствами, которых нет у обычной воды. Она была теплой и липкой. Через стекло аквариума, в котором он оказался, ему было видно, как Смайк возится с какими-то алхимическими приборами. А еще он мог дышать. Диковинная жидкость была не только вокруг, она была повсюду, она заполняла его горло, его дыхательные пути и слуховые проходы, его легкие. Паралич не позволял ему пошевелить даже пальцем, но его тело плавало стоймя. Он не погружался, но и не всплывал на поверхность.
Подойдя к аквариуму, Смайк усмехнулся и, постучав по стеклу многочисленными ручками, заговорил с моим другом. Его голос мой друг слышал, как погребенный заживо слышит через доски гроба и слой земли, что говорят у его могилы скорбящие.
— Ты проснулся, — говорил Смайк. — Ты так славно спал. Так глубоко. Так долго. Достаточно долго, чтобы я успел подготовить все для великого деланья. Да, мой человечек, я тебя превращу, и после ты уже перестанешь быть человеком! Нет, ты возродишься как высшее существо. Ты меня понимаешь? — Он снова постучал по стеклу. — Я подарю тебе новое тело. Такое, которое гораздо лучше подходит твоему литературному складу. И не только его. Я подарю тебе новое бытие. Можешь меня не благодарить, я рад оказать услугу.
Моего друга охватила паника. Жидкость становилась все теплее, потом горячее… Медленно и упорно поднимались вверх пузырьки, и наконец он понял, что она начинает закипать. Его варили заживо.
Смайк еще раз постучал по стеклу.
— Теперь ты знаешь, как чувствует себя омар, когда его готовят! — воскликнул он. — Повара утверждают, что омар ничего нечувствует, но, по-моему, они лгут. Должен сказать, я не завидую твоему исключительному опыту.
Судьба была милосердна к моему другу, и он лишился чувств. Ему снился великий пожар, пожирающий Книгород. Потом он заметил, что причиной пожара был он сам, ведь это он, полыхая, бредет через город и один за другим поджигает дома. Во сне он воистину стал Черным Человеком Книгорода, существом, которое, согласно легендам, пустило здесь первого красного петуха.
Потом он снова очнулся и увидел многократно, увеличенное лицо Смайка, который как будто стоял прямо перед ним. Но и на сей раз он не мог пошевелить даже пальцем. С бесконечным удивлением он заметил, что две маленькие ручки Смайка прилепились к его щекам — словно бы хотели их погладить. И испытал облегчение, что жидкость исчезла и он снова на свободе.
— М-да, а теперь мы проснулись весьма не вовремя — с искренним сожалением сказал Смайк. — Пожалуйста, не думай, боль я тебе причиняю не намеренно. Честное слово, это дурацкая случайность. Но дурман в твоей голове работает по собственным законам. Ну раз уж так вышло, я покажу тебе кое-что удивительное. Обычно такое никому не дается.
Фистомефель Смайк повернул голову моего друга в другую сторону, так что теперь перед ним предстал лабораторный стол, на котором в серебряной кювете плавала в похожей на молоко жидкости человеческая рука.
— Да, верно, — продолжал Смайк. — Это твоя рука. Рука, которой ты пишешь.
Потом он повернул голову в другую сторону. В высоком узком сосуде на подставке в прозрачной жидкости покачивалась ровно отпиленная нога.
— Это одна из твоих, — сказал Смайк. — Левая, кажется. — И рассмеялся.
И опять повернул голову. На лабораторном столе лежало туловище с удаленными руками, ногами и головой. Из милосердия или такта раны были прикрыты пакетами для мусора.
— Это твое туловище. Я как раз очищаю места разрезов алхимическим раствором. Ты действительно не вовремя очнулся, моймилый. Мы как раз на стадии расчленения. Это необходимо, чтобы тщательно обработать отдельные части тела. Не бойся, потом я тебя снова сошью. Кстати, я неплохо умею обращаться с иглой.
Из-за шкафа вышел еще кто-то. Это был литературный агент Клавдио Гарфеншток, одетый в белый, сверху до низу забрызганный кровью передник. Улыбнувшись, он помахал пилой, которая тоже была испачкана кровью.
И тут мой друг, наконец, понял. Это не кошмарный сон. Он и правда находился в лаборатории Смайка. Но он не стоял перед червякулом, так как его тело было разложено по всей лаборатории. Просто Смайк держал в руках его отпиленную голову и поворачивал ее из стороны в сторону.
А потом Смайк вдруг подбросил ее как мяч. На одно ужасное мгновение перед моим другом мелькнула вся лаборатория, все ее химические реторты, таинственные аппараты, стеклянные сосуды и мощные алхимические батареи. Он опять увидел отдельные части своего тела, увидел червякула и кабанчикового, которые, забавляясь, смотрели на него снизу вверх. А затем он снова рухнул вниз и упал в руки Смайка.
— Когда бы придешь в себя снова, — сказал червякул, — ты будешь уже другим.
И мой друг вновь провалился в забытье.
Когда он пришел в себя в следующий раз, он действительно стоял прямо и чувствовал собственное тело и даже слишком явно ощущал бушующую в каждой клеточке боль. Опустив взгляд, он обнаружил, что крепко привязан к деревянной плите, а все его тело обернуто старой, покрытой загадочными письменами бумагой. Он попытался освободиться, но железные скобы на запястьях и лодыжках, на горле и бедрах удерживали его мертвой хваткой. Он все еще находился в буквенной лаборатории. И вдруг в поле его зрения возникли физиономии Фистомефеля Смайка и Клавдио Гарфенштока.
— А, он снова очнулся! — обрадовался Смайк. — Смотри, Клавдио!
— Ты проверил замки на скобах? — боязливо спросил Гарфеншток.
— Только погляди, какой он теперь большой, — сказал Смайк. — Настоящий колосс. Они подошли совсем близко, и мой друг спросил себя, почему ему приходится смотреть на них сверху вниз. Он как будто в одночасье вырос.
— Тебя удивляет такое количество бумаги, — сказал ему Смайк, — и ты, наверное, полагаешь, что это какой-нибудь глупый ритуал букваримиков и что скоро пергаменты мы с тебя снимем. Но это не так. Нет, нет.
Тут голос Тень-Короля упал до такого скрежещущего шепота, что я готов был вскочить и бежать со всех ног. До сих пор я как зачарованный слушал его увлекательную сказку, эту затягивающую историю ужасов, но теперь поток повествования понесся, как горная река бежит по порогам. Словно бы что-то мучило Тень-Короля, и с каждой минутой его голос внушал все больший страх.
— Нет, это не так! — вскричал Тень-Король в роли Смайка. — Тебя сейчас покрывает нечто большее, чем клочки букваримической оберточной бумаги. Это твоя новая кожа! Я же тебе обещал и сдержал свое обещание. Я превратил тебя в новое существо!
Я вскочил, ведь и Тень-Король ни с того ни с сего заелозил на троне. Опираясь на подлокотники, он медленно приподнялся. Его голос гремел и перекатывался, как рык раненого льва.
— И Фистомефель Смайк сказал моему другу: «Ты был человеком, а стал монстром! Ты был мал, а стал колоссом. Я твой создатель, а ты мое творение. И я нарекаю тебя… Гомунколосс!»
Произнося это имя, Тень-Король выступил на свет свечей, и, о мои дорогие друзья, я впервые увидел его облик. У меня вырвался пронзительный крик, я попятился на несколько шагов, собравшиеся в зале живые книгитоже отпрянули.
Передо мной предстало существо, с головы до ног состоящее из бумаги. От человека в нем остался лишь силуэт. Руки, ноги, туловище, голова и даже лицо — все было на месте, но все складывалось из бесчисленных наслоений древней, пожелтевшей бумаги. Из тысяч обрывков, покрытых теми же странными рунами, как и клочки, по следу которых я шел через лабиринт. А то, что я принял за зубцы короны, было рваными углами страниц. Если бы вдруг ожила мраморная или бронзовая скульптура, я испугался бы меньше, чем этого гигантского искусственного создания из бумаги, которое сейчас медленно приближалось ко мне. — Нет, — сказал Тень-Король, и с каждым словом, с каждым шагом в его голосе звучала все большая угроза, — я больше не человек. Я больше не писатель, которого ты искал все это время. Когда-то, давным-давно я был им. Теперь я нечто новое, нечто другое. Нечто много большее. Я чудовище. Я убийца. Я охотник. Я хозяин замка Тенерох. Я — Гомунколосс.
Сумрачный изгнанник
Застыв как вкопанный, я приготовился к смерти. Нет смысла бежать от чудовища, это лишь продлит ненужные страдания. Гомунолосс заманил меня в свое сумрачное царство ради мести. Я умру вместо всех, кто причинил ему зло. С хладнокровием крупного хищника, который знает, что спасаться от него тщетно, он подступил ко мне. Его лицо обладало своеобразной диковинной красотой, пусть даже это была маска изверга. Нос, глаза и губы были из наслоений искусно выложенной бумаги — я живо представил себе, как Фимостомефель Смайк тщательно и самозабвенно их моделирует. Даже зубы у Гомунколосса были из нарубленного пергамента, возможно их дополнительно усилили рудой, и сейчас они поблескивали золотом в тусклом свете свечей. Но наибольший страх внушали глаза — черные дыры на месте глазниц.
Теперь я видел, что плотью его была не исключительно бумага: плечи, колени, локти и горло были обтянуты коричневатым, эластичным материалом, похожим на Кожу. Ну разумеется! Ведь кожаные переплеты скрепляют страницы книг, и с подобным существом должно быть так же. Несомненно, всегда помня о качестве, Смайк пустил в ход переплеты лишь антикварных книг.
Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, Гомунколосс остановился, дунул мне в лицо (изо рта у него пахло странно приятно — старыми книгами) и спросил:
— Ну? В чем дело? Хочешь услышать, чем кончилась сказка?
Я кивнул, хотя вопрос показался мне последней черной шуткой, которую он собирается сыграть со мной прежде, чем перерезать бумажным когтем горло.
Но Гомунколосс сказал только:
— Отлично. Ты, конечно, спрашиваешь себя, причем тут бумага. Почему узник здесь, хотя я так велик и силен и бояться мне некого. Почему бы мне не подняться и просто не вырвать Смай-ку сердце из жирного туловища? И вообще, зачем Смайк изгнал меня в катакомбы, если так высоко ценил мое литературное дарование?
На все вопросы Тень-Корол я ответил кивком. По всей видимости, я напрочь лишился дара речи. Попытайся я в этот момент заговорить, у меня вышло бы лишь кряхтение.
Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, Гомунколосс остановился, дунул мне в лицо (изо рта у него пахло странно приятно — старыми книгами) и спросил:
— Ну? В чем дело? Хочешь услышать, чем кончилась сказка?
Я кивнул, хотя вопрос показался мне последней черной шуткой, которую он собирается сыграть со мной прежде, чем перерезать бумажным когтем горло.
Но Гомунколосс сказал только:
— Отлично. Ты, конечно, спрашиваешь себя, причем тут бумага. Почему узник здесь, хотя я так велик и силен и бояться мне некого. Почему бы мне не подняться и просто не вырвать Смай-ку сердце из жирного туловища? И вообще, зачем Смайк изгнал меня в катакомбы, если так высоко ценил мое литературное дарование?
На все вопросы Тень-Корол я ответил кивком. По всей видимости, я напрочь лишился дара речи. Попытайся я в этот момент заговорить, у меня вышло бы лишь кряхтение.