Молчанов Андрей. Падение «Вавилона»

   — В сенат! — дружески помахал мне рукой дипломат, скрывшись в неведомых глубинах своей посольской кухни.
   Едва я вышел из консульства, на голову мне что-то шмякнулось. Я снял кепку. Голубь. Хотя по тому, что я увидел на кепке, можно было предположить, будто в берлинском небе летают коровы.
   Я бросил головной убор в урну, стоявшую на углу консульства, и, настороженно вглядываясь в вышину, пригорюнился, не зная, что предпринять.
   И вдруг, подобно скользнувшей в мутной воде блесне, явилась мысль: а что, если позвонить по связному телефону Олегу?
   Я подошел к телефонной будке, вставил в прорезь автомата карточку. Набрал номер.
   Ответил приятный женский голос.
   Тут я забыл, какое надо произнести имя. Помнил, что я — Сержант, а вот имя…
   — Так, блядь… — сказал я.
   — Что?
   — Ой, извините… — смутился я. — Сейчас вспомню. Голубь тут еще…
   — Кто говорит?
   Я наконец вспомнил пароль.
   — Говорит Сержант, — произнес я. — Нахожусь в Берлине. Мне срочно надо связаться с Карлом Леонидовичем.
   — Вас не затруднит перезвонить через час, полтора?
   — Хорошо. Но передайте: у меня большие проблемы. — И я повесил трубку.
   Затем решил съездить в Калсхорст, навестить Труболета и узнать заодно, отремонтирован ли дверной замок. Мне было необходимо как— то отвлечься от тягостных раздумий, в которых главенствовал один простой и вечный вопрос: что делать?
   Доехав до Карловки, я вновь вошел в телефонную будку, перезвонив в Москву.
   — Завтра в семь часов вечера, — доложил мне все тот же женский голос, — стойте на платформе Александерплац. Эс-бан. Направление в сторону Цо. Повторите.
   Я повторил и, дождавшись сигнала отбоя, двинулся узенькой улочкой мимо замшелых зданий с отвалившейся от стен штукатуркой в сторону своей резиденции.
   Дверь в складское помещение была приоткрыта. Я прошел на кухню, застав там Изю за довольно-таки странным занятием: он целился из десантного «калашникова» в решетчатое окно, причмокивая и вхолостую, как играющий в войну мальчишка, нажимая на спуск.
   Узрев меня, Изя, несколько смутившись, положив боевое оружие на стол.
   — Вы чего? — спросил я. — С ума посходили? Дверь открыта, а тут…
   — А кто, сука, замок сломал?! — вскинулся Изя. — Вот, ждем теперь: Валерка за новым пошел, сейчас менять будет…
   — А это?.. — кивнул я на автомат.
   — Чего это?.. А, приобрел вот, у твоего дядюшки…
   — Зачем тебе?
   — Пусть будет… — Изя любовно погладил лакированное цевье.
   — А где дядюшка? — спросил я.
   — В ванне… — Изя снова взял «калашников» в руки. Новая игрушка, чувствовалось, не давала ему покоя.
   Вздохом прокомментировав детские забавы взрослого мужика, я вышел из кухни, постучавшись в дверь ванной.
   — Прошу! — донесся голос Труболета.
   Я растворил дверь, тут же окутавшись густой пеленой пара.
   В неотапливаемом помещении с ржавых коммуникационных труб свисали сосульки. В эмалированной емкости, доверху заполненной горячей водой, возлежал, выставив из нее голову в армейской ушанке с оттопыренными по-заячьи клапанами, Труболет, державший в руке самоучитель сербского языка.
   — Гражданин начальник! — произнес он. — Сердечно рад! Как поживает русская мафия в Берлине?
   — Это у тебя спросить надо, — ответил я.
   — Да какая я мафия… — зевнул Труболет. — Впариваю фраерам железо…
   Договорить он не успел: в коридоре раздался шум, затем его заполнили полицейские, одни из которых вошли в ванную, с изумлением уставившись на голого Труболета, втянувшего голову, увенчанную ушанкой, в плечи, а другие проследовали на кухню, где утративший бдительность Изя осваивался со своим персональным «калашниковым».
   Через час наша троица, закованная в наручники, куковала в полицейском участке.
   Визит полицейских, как оказалось, был вызван тем обстоятельством, что немецкие власти обнаружили подлог в документах, благодаря которым Изя занимал помещение склада.
   Помещение уже давно армии не принадлежало, перейдя в ведение муниципалитета, а армейские жулики, след которых простыл, нагло Изю надули, содрав с него взятку, арендную плату и выдав ордер с печатью расформированного хозяйственного подразделения. Таким же образом мазуриками в погонах продавались квартиры, особняки и земельные участки, ранее принадлежавшие советскому военному ведомству. Так что Изя пострадал в степени незначительной, хотя изъятый автомат с основательным боезапасом и куча барахла неизвестного происхождения явились прецедентом к серьезному следственному разбирательству.
   Кроме того, осмотрев комнату, где проживал Труболет, полицейские заподозрили Изю в незаконной сдаче в субаренду части помещения, и мной лично была услышана реплика на немецком языке следующего содержания:
   — Это только русские могут… Самовольно вселиться и еще делать на этом бизнес! Представляю, какой у них будет там капитализм, в этой России…
   Труболет, быстро оправившийся от шока, торжественно заявил на хорошем немецком языке — загодя, видимо, приготовил фразу, — будто бы он беженец из охваченной войной Югославии и просит убежища.
   — А сколько вы уже находитесь в Германии? — спросил его полицейский начальник, специально вызванный после такого заявления в дежурную комнату.
   — Около месяца…
   — Почему же не обратились к нам в течение этого времени?
   — Да все дела… — ответил Труболет.
   — Понимаю… — грустно согласился начальник, посмотрев искоса на конфискованный автомат.
   В ходе разбирательства выяснились, кстати, имя и отчество старого моего знакомого. Звали, оказывается, Труболета Левонд Арчианович.
   Дошла очередь и до меня.
   Я объяснил, что попросту заблудился в районе, разыскивая знакомого прапорщика Сашу, фамилию которого, к сожалению, запамятовал, зашел в первую попавшуюся дверь, оказавшуюся открытой, а тут…
   — Ваш паспорт! — потребовал представитель властей.
   Вместо паспорта я написал ему на бумажке номер сотового телефона Алика.
   Меня снова отвели поскучать в камеру, и до приезда шефа я хладнокровно вздремнул на жестких деревянных нарах.
   Алик поначалу взъерепенился, кляня меня за очередной залет, но затем, услышав, как обстояло дело, зашелся жизнерадостным смехом, сопереживая таким странным образом Изе, влипнувшему в скверную историю с неясным продолжением и финалом. Затем, отсмеявшись, сообщил:
   — Пушку, фотографию, адрес, получишь послезавтра. Вечером. А завтра перевезешь из аэропорта двух негров и трех косоглазых. Самолет приходит в десять утра. Грузовая машина будет ждать у забора, все как обычно. И чтоб без проколов! А то уже начал глубоко и щекотно меня доставать…
   — Алик, — перебил я его, — скажи честно: у тебя что, нет иного исполнителя для мокрухи?
   — Сколько хочешь, — уверил он, резко и зло мотнув головой. — Но только им будешь ты. — С силой ударил кулаком по рулю. — И на том разговор закончен.
   Я промолчал.
   Я думал. Думал о том, что Монгол сделал в отношении меня неверный выбор.
   Неверный принципиально. И очень для себя опасный.

8.

   В семь часов вечера, согласно моей телефонной договоренности с неизвестным московским абонентом, я стоял, вдыхая железнодорожные запахи, на продуваемой декабрьскими ветрами платформе берлинского метро, ожидая Бог весть какой встречи или события.
   Приходили и отбывали поезда, время постепенно перевалило за половину восьмого, но ничего знаменательного, кроме того, что я начал ощутимо подмерзать, не происходило.
   В застекленный ангар станции вползла очередная электричка.
   Я пригляделся к табличке на ее лобовом стекле, обозначающей конечную точку маршрута, как вдруг пожилой мужчина в шляпе и в замшевом полупальто, стоявший возле меня, тихо произнес по— русски:
   — Не оборачивайтесь. Я от Олега. Садитесь в первый вагон и езжайте до конца. Выйдете на улицу и ступайте куда глаза глядят. К вам подойдут.
   Я, следуя предписанию, вошел в головной вагон и послушно покатил на окраину Западного Берлина.
   На конечной станции вышел из метро и, не оборачиваясь по сторонам, зашагал по незнакомой улице, сплошь застроенной частными особнячками.
   Темнело, воздух пропитывался промозглой ночной сыростью и едким запашком жженого угля.
   Поднял воротник пальто: холодом прихватило уши.
   Внезапно рядом со мной остановился «опель». Задняя дверца машины приоткрылась.
   — То-ля!..
   Я нырнул в тепло салона, различив в полумраке лицо Олега.
   — Газу! — сказал он шоферу, что-то пробубнившему в рацию, которую держал в руке, и «опель» сорвался с места, тут же круто завернув в ближайший переулок.
   — Поужинать не хочешь? — спросил меня Олег.
   — Да какой там ужин! — обалдело выговорил я. — А ты что, тоже в Германии, оказывается?
   — Ну, предположим, не в Германии, но и здесь бываю… — уклончиво ответил он. — Так как насчет ужина?
   — Это будет праздничный ужин! — нашел я достойное для такого момента прилагательное.
   Некоторое время мы плутали по городу, пока наконец не остановились возле полуподвального ресторанчика с немецкой кухней.
   Потягивая в ожидании заказанных блюд апельсиновый сок, я изложил Олегу, отрешенно выслушивающему меня, своею одиссею.
   — Ну что тут сказать? — резюмировал он. — Дела, по-моему, не так уж и плохи. Говоришь, машину тебе господа американцы оставили?
   — Ага. А вот почему…
   — Ну, мне-то как раз ясно, почему, — усмехнулся он. — Вот же… цирк шапито!
   — Это да, — согласился я. — Интересно вышло…
   — Значит, так, — произнес он, закуривая. — Давай мы сначала определимся в генеральной концепции. Возвращаться в Россию под тем именем, каким ты правдиво обозначаешься, не советую. Но есть и другие заселенные территории на глобусе. Выбирай.
   — А что, собственно, я могу выбрать? — спросил я. — Или Германия, или Америка…
   — Ты напрасно проводишь разграничение, — сказал Олег. — Одно другому не противоречит. Поедешь в ближайшее время в Штаты, там есть толковые известные мне адвокаты, и гражданство они тебе выправят в одно касание, даже не сомневайся. А с американским паспортом можешь приезжать без всякой визы к своей девушке в гости хоть каждый день…
   — Есть тем не менее парочка вопросов, — заметил я. — Первый: каким образом в Америку попасть? Второй: что делать с бандитами?
   — А вот это, — заявил Олег, мочаля затушенный окурок на потертом дне пепельницы, — вообще не вопросы. — Он выждал, когда официант закончит сервировать стол. Затем продолжил в своей обычной неторопливой манере: — Завтра мне будут нужны две твоих фотографии. Черно-белые. Придется тебе убедить фотографа сделать именно такие, не цветные. Он будет удивлен подобному заказу в стиле «ретро», но ты, повторяю, потрудись его упросить. Заплати, в конце концов, по двойному тарифу. Далее. В какое время у тебя запланирована встреча с хулиганами? Вечером? Очень хорошо. А чем будешь заниматься до того?
   — Текучкой, — ответил я на безрадостном выдохе.
   — Понятно. А этот Леха… он будет в офисе завтра?
   — На моем инструктаже? Наверняка.
   — Так… Опиши мне его.
   Я описал.
   — А теперь внимай… — Олег наклонился ко мне. Глаза у него были какие-то стальные, с неподвижными, мертвыми зрачками. Как у демона. — Ты, — отделяя слово от слова, продолжил он, — закончишь все необходимые рабочие дела и подъедешь со своим напарником вечером к офису. Из офиса вернешься домой к своей Ингред. Около дома я тебя встречу и скажу, как быть дальше. Дай мне ее адрес и телефон, кстати. —
   Он вытащил из кармана миниатюрный компьютер и вбил в его память продиктованные мной данные. Затем уточнил:
   — Ты точно уверен, что над тобой только два непосредственных шефа?
   — Монгол и Леха, — сказал я. — С остальными не общаюсь. У них там своя конспирация, режим, всякие тайны… Ну, мафия, короче…
   Олег вновь усмехнулся. Со снисходительной иронией.
   — Меня беспокоит не мафия, а другое, — поведал он. — Твоя дальнейшая судьба. Ну, приехал ты, положим, в ту же Америку. По моему сегодняшнему разумению — в Нью-Йорк. Накропал заявление о гражданстве, начал ждать результатов. А чем заниматься будешь? Опять на службу к бандитам подашься? Там их, на Атлантическом побережье, море разливанное… Всех сортов и оттенков.
   — Олег, — произнес я, робея. — А не могли бы твои благодеяния распространиться и на вопрос моего тамошнего трудоустройства?
   — Да я и думаю-гадаю … — рассеянно ответил он. — Посмотрим… Вот еще что! — встрепенулся он. — Завтра же займись продажей машины. Деньги тебе пригодятся.
   — На Атлантическом побережье?
   — Вообще на суше, — раздался ответ. — Поскольку ты у нас не моряк и не летчик.
   — И даже не космонавт, — добавил я.
 
   Утром я сбегал в фотомастерскую, расположенную поблизости от дома, сделал требуемые карточки, а после отправился в сторону офиса, где у подъезда за рулем автомобиля меня дожидался напарник Сеня, — выспавшийся, свеженький, вооруженный нунчаками, кастетом, газовым оружием, а потому всецело готовый к нашим рабочим гангстерским будням.
   Впрочем, оружие нам не пригодилось: весь день, по существу, мы посвятили рутинной инкассаторской деятельности, собирая с подведомственных нам точек мзду и долги. В итоге уже под вечер с кругленькой суммой выручки мы подкатили к базе, где нас ожидал некоторый сюрприз.
   Здание, где располагался офис, было оцеплено, так сказать, всем берлинским менталитетом, то бишь полицией. Кроме того, у подъезда стояли две машины «скорой помощи».
   Сеня, присвистнув, притормозил на противоположной стороне улицы и, сняв укрепленную возле рычага переключения передач трубку мобильного телефона, перезвонил кому-то из «братвы», выясняя, что, собственно, произошло в нашем тихом осином гнезде?
   Выслушивая неизвестного мне собеседника, он с каждой секундой впадал в явную растерянность и несвойственное ему волнение, заикаясь и повторяя:
   — Т-тэк… Т-тэк…
   Затем, ощутимо побледнев, положил трубку на место, упершись опустошенным взором в пространство перед собой и косо выпятив в задумчивости нижнюю челюсть.
   — Ну? — с тревогой вопросил я. — Чего там?
   — Во дела!.. — Сеня перевел дыхание. — Значит… днем кто-то зашел в офис. Ну, мужик вроде какой-то… К Алику в кабинет. Его так, мельком видали, черта… Побыл там с минуту буквально. Потом вышел — и с концами.
   — И чего?.. — вырвался у меня недоуменный вопрос.
   — Четыре трупа, вот чего! — сказал Сеня с чувством. — Всех — в голову! Монгола, Леху, еще двух наших бригадиров… Из пушки с глушителем — никто ничего не услышал… Завтра сход будет, надо решать, чего делать…
   Мне не пришлось разыгрывать перед партнером никакого потрясения чувств. Я действительно был ошарашен.
   — Эй, — тряхнул меня Сеня за кисть руки. — Ты это… очухайся. Тебе нашатыря дать из аптечки?
   — Нет, — произнес я жалко дрогнувшим голосом.
   — Ну, ты прям!.. Еще слезу пусти! Разбор, нормальное дело. Монгол многим дорожку перебегал… Ну и нарвался! Был бы резон в расстройство впадать… Больше кислорода станет на планете Земля. И меньше дерьма. Все выводы.
   — Н-неожиданно как-то… — выдавил я.
   — Х-хе! — Сеня, приподнявшись на сиденье, ладонью уместил в джинсы выбившуюся из-под них рубаху. — А ты думал, о таких событиях в календаре пропечатано?
   Он не только совладал с прежней растерянностью, но и как-то странно приободрился.
   — Ты чего такой веселый? — спросил я.
   — Толик, у нас же сегодня козырной день! — провозгласил Сеня. — В кассе сто пятьдесят две тысячи марчелок! И мы могли, кстати, сдать их Монголу в общак сегодня днем, усекаешь? Когда они с Лехой еще дышали шумно и пукали громко…
   — А башку нам с тобой не отвинтят корешки за такой ход конем?
   — Ну, если ты решишь сделать официальное заявление по данному поводу… — заметил Сеня. — Но тебя вроде мама рожала не стоя, головой о пол ты в младенчестве не падал… — Он твердой рукой пересчитывал деньги, раскладывая их на две пухлые пачки.
   — Держи! — протянул одну из пачек мне.
   Я механически принял деньги, сунув их в карман.
   — Что бы так каждый день, — закусил губу Сеня. — А может, с киллерами стоит в долю войти? Только тогда Монголов не напасешься.
   — Смотри, — предостерег я. — Поставят тебя вот на его клетку…
   — Мое дело пехотное, — откликнулся напарник. — Дальше бригадира соваться не буду. У нас, если идешь на взлет, значит, посадка обязательно последует. Или на аэродром противника, или на кол… И в последнем случае «бабки» уже без надобности. Дьявол взяток не берет.
   — Пожалуй, Сеня, — произнес я, — самый момент мне бы уйти в резкий отрыв…
   — А куда — в отрыв?
   — Предложили сделать документы в Голландии, — соврал я. — Как беженцу. С гарантией.
   — Имеет смысл, — подумав, согласился Сеня. — Прямой.
   — А дружки Монгола как это расценят? — спросил я. — Не будет претензий?
   — Да кому ты теперь нужен! — скривился Сеня. — Тебя и не знает никто… Ну на крайняк я скажу: дрогнул, фраер, ясное небо… Тебя подвезти?
   — Не надо. Пройдусь пешком. Завтра созвонимся. — Я вышел из машины, жадно вдохнув морозный воздух.
   Сеня коротким жестом поднес ладонь к козырьку кепочки, прощаясь.
   " Вот и все… стукнуло у меня в голове. — Свободен… Как свежевылупившийся комар. "
   Но удовлетворения от этой мысли я почему-то не испытал. На душе было погано и как-то омертвело тягостно. Пожалуй, впервые в жизни мне неудержимо захотелось напиться.
   Я уже подходил к дому, как вдруг передо мной, словно бы из ниоткуда, возник Олег.
   — Ну, привет, — холодно сказал он. — В курсе событий?
   Я хмуро кивнул.
   — Понимаю, — кашлянул он. — Но казниться глупо. Эти субчики в итоге, поверь, вырыли бы для тебя очень глубокую могилу. Или ты их за друзей считал? Тогда скажу так: с такими друзьями враги уже без надобности. И сегодня мы устранили из этого мира основательный кусище зла и мерзости. Превратив сей вредный конгломерат в полезное ископаемое. Где фотографии? — резко переменил он тему.
   Я вручил ему пакетик с карточками.
   — Завтра вечером жди звонка, — сказал Олег, глядя куда-то поверх моей головы и убирая пакетик в бумажник. — С бандитами не
   Мамин дружок, не без интереса рассмотрев транспорт, заметил, Деньги у тебя есть?
   — Навалом, — сказал я. — Сегодня с напарником мы прикарманили всю выручку с точек.
   — Ну и молодцы, — одобрил Олег. — Поставишь мне бутылку, я вроде ее заслужил…
   — Я тебе все могу отдать, — сказал я, вынимая из кармана марки.
   — Мне не надо. — Олег отстранил мою руку. — Лучше купи цветочков и шампанского для своей Ингред Гансовны и отметь с ней свое скорое отбытие на территорию, расположенную между двумя большими лужами немереной глубины…
 
   Сене я все же позвонил, не удержался. Сказал, что вот-вот отбываю в Голландию, поинтересовавшись заодно: как, мол, обстоят дела?
   Тот сообщил, что место Монгола занял иной бандит, назначивший моего напарника бригадиром, а что касается моей персоны, то никакого особенного интереса к ней со стороны криминальных авторитетов проявлено не было — свалил фраерок, ну и ладно, туда ему и дорога, желающих на его место — сотни…
   С чувством огромного облегчения я закончил разговор со своим бывшим коллегой, пожелав ему побыстрее выскочить из того болота, в котором он продолжал бултыхаться, — сытного, но вонючего.
   Подобную рекомендацию Сеня, как мне показалось, пропустил мимо ушей, пребывая в некоторой озабоченности от своего повышения в должности и связанных с ней новых хлопотах.
   Сославшись на неотложные дела в Америке, я сообщил Ингред, что вынужден на какое-то время Германию оставить. Эта новость здорово ее расстроила, и тогда я добавил, что, коли ей так желается, она способна составить мне компанию, хотя, конечно же, таковое попросту исключалось: в банке стояла горячая пора, работы было невпроворот и отпуска ей никто бы не предоставил.
   На мой отъезд она согласилась, но только после Нового года, с обещанием скорейшего возвращения обратно, заставив при этом торжественно меня поклясться в верности ей и в целомудрии всяческих помыслов.
   Перед Новым годом я продал церэушный «БМВ» заезжим ребятам из Киева и, закупив шампанского и деликатесов, отправился в Карлсхорст навестить Валеру.
   — Прямо к столу! — воскликнул он, узрев меня на пороге. — Мы как раз разминаемся… — И жестом пригласил проследовать на кухню.
   Я прошел туда, натыкаясь на углы бесчисленных коробок и — вот уж воистину рок! — узрел сидевшего за столом одетого в белоснежную праздничную рубашку и тщательно причесанного серба Труболета.
   — Ты-то как здесь? — озадаченно вырвалось у меня.
   — Нахожусь в законном увольнении, — пожимая мне руку, сообщил тот.
   — А увольнительную выписал директор тюрьмы?
   — Зачем так, начальник… Все законно, кантуюсь в «азюле» с братьями-югославами, они меня от своего не отличают; жду статуса…
   — Дадут? — спросил я с сомнением.
   — А куда они денутся? В район боевых действий депортация не производится.
   — Ну а занимаешься чем? Продолжаешь «калашниковами» спекулировать?
   — Почему? Я человек разносторонний…
   — Это да, — выразил я твердое согласие, распаковывая свертки с продуктами.
   — Ныне сигаретками балуюсь, — проинформировал Труболет нейтральным тоном.
   — Ты?! Тоже возишь контрабанду? Или перекупаешь?
   — Ну, куда мне до ваших масштабов, я человек скромный. Уличные автоматы окучиваю. Которые на стенках висят.
   — А как из них можно вытащить сигареты?
   — Сложно вытащить, — кивнул Труболет. — Немцы — они толковые конструкторы, все учли. Но я решил проблему по-крестьянски, без ухищрений. Машина, буксирный трос… Плавно отжимаешь сцепление, даешь газку… — Труболет отбросил брезент с одного из ящиков, хранившихся на кухне.
   Ящик, собственно, и оказался автоматом из-под сигарет.
   — И на хрена тебе этот дешевый криминал? — спросил я. — Развлечений не хватает?
   — Во-первых, — ответил Труболет, — нет под рукой криминалов дорогих. Во-вторых, ты попробуй тут заработать, у фрицев этих…
   — Немцы виноваты? — сказал я. — Елка пахнет Новым годом, да? Путаем, брат. Причину и следствие. Елка хвоей пахнет. А тебе-то ящик зачем? — обратился я к Валере. — Гробина этот. В поселке у себя его установишь?
   — В хозяйстве все сгодится, — ответил тот. — Ладно, идейный товарищ, давай к столу, отметим год уходящий… Новый небось с кралей будешь встречать? А?
   — Да, намерен встретить его… в приличном обществе, — сказал я.
   Мы чокнулись, и выпили легкое, сладковатое вино.
   — Год был труден, но интересен, — утерев губы, сделал заключение Труболет.
   — Это уж точно, — мрачно подтвердил я.
 
   И — отгромыхала новогодняя ночь! Заревом миллионов петард, разноцветными росчерками ракет, фонтанами шутих, громом и молнией!
   Казалось, шел очередной штурм Берлина.
   Я же, попивая шампанское в кругу друзей своей подружки, размышлял о своем личном штурме этого славного города, полагая, что штурм все-таки удался и вышел я из него победителем. Скромным, незаметным, но все же…
   Новогодний подарок преподнес мне Олег, вручив за неполных два часа до начала празднества серпастый паспорт с немецкой и американской бизнес-визами, где стояло мое имя и имелась знакомая черно-белая фотография, скрепленная с документом блекло-синей печатью российского МИДа.
   — Вот так да! — восхитился я.
   — Итак, — пресек Олег мои восторги своим бесстрастным, ровным голосом, — прибудешь в Нью-Йорк, возьмешь такси, поедешь в ближайший мотель, где переночуешь. Утром в Бруклине купишь газету «Новое русское слово». Русского там, правда, ничего нет, все еврейское, ну да плевать… Главное — объявлений о сдаче квартир и комнат там полно. Снимешь жилье. Желательно — комнату. Поскольку тебе потребуется нейтральный почтовый ящик, в который ежедневно кто-то заглядывает. Далее отправишься в Манхэттен, вот тебе адрес и телефон… — Он протянул карточку. — Это очень хороший адвокат. Двадцать лет проработал в иммиграционных службах. Расскажешь ему свою историю. Мол, родился в США, сейчас прибыл из России, имея временную визу. Хочу восстановиться в гражданстве. Все.
   — Как все?
   — А, ну да… — Он улыбнулся устало. — Через две недели после прибытия дашь в этом же «Слове» объявление: «Потерян на Брайтоне бумажник крокодиловой кожи с грин-картой. Нашедшего ждет вознаграждение.» И номер телефона. Звонить тебе навряд ли кто будет, кроме меня, так что…
   — Точно позвонишь? — спросил я.
   — Если буду жив, — прозвучал равнодушный ответ. — Но я постараюсь. Телефоном обзаведешься сотовым, номер его хозяину квартиры не давай.
   На том мы и расстались.
   Тем же новогодним вечером я позвонил в Москву маме, поздравив ее с праздником и уверил родительницу, что жив, здоров, благоденствую, чего и ей желаю.
   — А у меня интересная новость, — сказала она. — К нам, Толя, представь, вернулся папа.
   — Ничего себе… — промямлил я. — Воссоединение семьи? Чего это вы удумали?
   — Ну, так получилось… Так что твои беспутные родители вновь вместе.
   — Тогда примите дополнительные поздравления, — вздохнул я. — Надеюсь, это у вас всерьез.
   — Мы тоже на это надеемся…
 
   Ясным январским утром Ингред проводила меня, слегка покачивающегося от некоторой слабости и абсолютно индифферентно воспринимающего лиц противоположного пола, в аэропорт Тегель и, сурово погрозив пальчиком, расцеловала на прощание, перепачкав мои щеки слезами и губной помадой. Последовал наказ: немедленно сообщить о своем прибытии из Нью-Йорка и столь же немедленно обзавестись телефоном.