Страница:
Только после общения с Куртом я понял, что подобрать себе личное оружие — задача аналогичная обретению верной, любящей жены или же преданной любовницы.
В первый же день нашего знакомства мы спустились в подвал, и Курт, открыв сейф с оружием, некоторое время раздумывал, прежде чем достать оттуда кейс из черной пластмассы.
Затем, положив кейс на стойку, раскрыл его, пробормотав:
— По-моему, как раз для тебя… И весу твоему соответствует, и складу характера, думаю…
В углублении кейса на красном бархате лежал массивный хромированный пистолет странной конструкции с непонятной по своему назначению втулкой у основания ствола.
— Сорок пятый калибр, «магнум» «Wildey» с газовым регулятором, — пояснил Курт. — Очень серьезная машинка. Со сменными стволами от пяти до десяти дюймов длиной в зависимости от поставленной задачи. С планкой для установки оптики. Это бульдозер… Вернее, танк.
— А регулятор зачем?
— Для стрельбы в трех режимах: автоматическом, полуавтоматическом и одиночноми выстрелами, без выброса гильзы из ствола.
Он заправил в обойму патрон величиною в половину моего указательного пальца с плоской головкой пули и передернул затвор. Протянул мне наушники, кивнув на картонку мишени, установленную на фоне толстенных резиновых лоскутов, прикрывающих сложенный из бруса щит.
— Ну-ка попробуй…
Я прицелился и плавно нажал спуск.
Выстрела не услышал, но у меня создалось впечатление, будто из рук моих в цель упруго ушла баллистическая межконтинентальная ракета…
Я снял наушники, услышав краткий, неприязненный комментарий:
— Очень, очень плохо.
— Будем учиться, — сказал я.
Путем долгих проб Курт избрал два наиболее подходящих мне вида оружия: девятимиллиметровый «глок» оперативного, как он выразился, ношения и «Wildey-456», незаменимый в спецоперациях и способный своей ударной силой отбросить на несколько метров бойца в тяжелом бронежилете.
Занятия, начавшиеся в первый же день моего прибытия в Пенсильванию, проходили с шести утра до позднего вечера с перерывом на обед, который нам готовила румяная старушка Эльза, и послеобеденным моционом в сопровождении пса, отменно выдрессированного по специальности собаки-телохранителя. Моцион также посвящался какой-нибудь лекции — к примеру, каким образом отбиваться от караульных псов и проникать на охраняемые ими территории.
После занятий я отбывал в ближайший мотель, где коротал ночь.
Какие-либо развлечения исключались: в данной местности проживали выходцы из Германии и Голландии, потомки первых переселенцев, сектанты, до сих пор неукоснительно соблюдавшие обычаи предков. Многие носили средневековые одежды, пахали землю на лошадях, ездили на кибитках, не пользуясь ни автомобилями, ни электричеством и считая достижения современности порождением дьявольского умысла, что, вероятно, и соответствовало, по большому счету, истине…
В регионе существовал запрет на продажу алкоголя, и даже пиво можно было отведать исключительно в барах. Селяне жили замкнуто, никого в свою компанию не допуская, и мое вечернее одиночество скрашивал исключительно телевизор.
Порой я навещал раскрепощенный от религиозных условностей городишко Ланкастер, располагавшийся неподалеку, но единственным его отличием от скучного американского села являли собой несколько пабов с малочисленными молчаливыми посетителями.
Впрочем, по пятницам, неизвестно откуда взявшись, бары заполняла разношерстная публика, напивающаяся до упаду, словно перед концом света, но уже в субботу вновь наступало затишье, а в воскресеные дни округа и вовсе вымирала, погруженная в домашние молебны за наглухо запертыми дверьми.
Я ничего не имел против местных обычаев — в конце концов пусть каждый живет как ему заблагорассудится, но все-таки Нью— Йорк с его круглосуточной суетой был ближе моей натуре, нежели благостное кукурузное захолустье, и я то и дело мотался туда, использу перерывы в занятиях с дотошным наставником Куртом, общение с которым сводилось, по его явно подчеркнутой инициативе, исключительно к познанию таинств шпионско-диверсионного мастерства. Какие-либо доверительные отвлеченные разговоры отрицались им категорически. Он ничего не желал знать обо мне, требуя от меня подобного же отношения и к своей персоне.
Свои отлучки в Нью-Йорк я уже воспринимал как возвращение в дом родной и, мчась по трассе, радостно признавал знакомые приметы его пригородов, гирлянды зеленых огней на гигантских мостах, серые кубики небоскребов Всемирного торгового центра, выступающие из туманной дали Манхэттена…
Мне нравился Нью-Йорк. Весь. Целиком. С ослепительными порталами зданий делового центра, руинами и пустырями Южного Бронкса, европейской частью Куинса, где я жил, и аляповатым, грязненьким Бруклином.
Он, Нью-Йорк, день ото дня становился моим городом. Обретенным. Хотя, когда я заявил этакое Курту, тот, брезгливо поморщившись, ответил, что предпочел бы немедленно отдать концы, если бы ему грозило переселение в столицу мира — вселенскую, как он ее назвал, помойку человеческих судеб. Возможно, дедок в чем— то и был прав. И мне оставалось только поблагодарить его за искренний, так сказать, комплимент.
Выкроив время, мне удалось посетить несколько тренировок в клубе, где я вновь встретился с Сергеем, сообщив ему, что ныне обретаюсь у своего далекого престарелого родственника, проживающего в сельском районе и нуждающегося в попечении; побывал у него, Сергея, в гостях на дне рождения, познакомившись с цветом нью— йоркской полиции — ребятами в неофициальном общении простыми и жизнерадостными, весьма заинтересовавшимися моей жизненной историей и выразившими надежду, что вскоре я просто-таки обязан влиться в их коллектив…
Слушать их было приятно, но и досадно… Меня неотступно преследовала мысль, будто я сделал, влекомый инерцией отупелого послушания чужой воле, неверный и опасный выбор…
Да, я любил Россию, я полностью разделял умозаключения Олега, но что-то отталкивающе-порочное виделось мне в той стезе, на которую я ступил.
Я сидел в доме Сергея за столом с американцами и должен был, преломляя с ними хлеб и дружески беседуя, ненавидеть их и желать им всяческого зла. Ведь так же, по большому-то счету, а?
Но в чем они были виновны? В неприемлемых для господина Меркулова общих политических устремлениях Соединенных Штатов, чьими гражданами они являлись?
С другой стороны, я понимал, что рассуждаю наивно и половинчатого выбора в игре Олега не существует. Или — или. Конечно, можно было бы отойти от схватки, но как? Сказать: извини, дядя, отваливаю, не понравилось?..
Нет, подобный аргумент не проходил, я нутром чувствовал, что дезертирам, по уставу Олегова монастыря, полагается разжалование в утопленники, а потому, как попавшаяся в капкан дикая кошка, беспомощных звуков не издавал, а, стиснув зубы, раздумывал, каким образом исхитриться из капкана выскользнуть…
В том, конечно, случае, если бесповоротно уясню, что путь мой лишь пересекся с дорогой Олега и его приятелей — пусть и под очень узким углом…
Проведя выходные в Нью-Йорке и прибравшись в квартире, я уже собрался отбыть в постылую Пенсильванию, как вдруг позвонил Олег. Поинтересовался, продвигается ли в бюрократических недрах иммиграционных служб мое заявление о гражданстве.
— В пятницу говорил с адвокатом, — доложил я. — Пока ничего, молчат.
— Вот мастурбаторы…
— Так что поехал я к дедушке Курту, постигать порочные науки.
— Не угадал, — сказал Олег. — Ты поедешь в Бруклин, на Кони— Айленд-авеню. Дом 2678. В нем на первом этаже туристическое бюро. Там для тебя конвертик. В конвертике билетик и пять килобаксов наличными. Сегодня же вылетаешь в Детройт. Из Кеннеди. Компания «TWA». Терминал местных авиалиний. Все понял?
— Да, но зачем?
— Для практических занятий, дружок. И приобретения необходимых навыков.
— Что с собой брать?
— Спортивный костюм, кроссовки. Шапочку.
В турбюро мне вручили пухлый пакет, где были деньги, билет с открытой датой обратного вылета в Нью-Йорк и карточка с адресом находящегося в Детройте почтенного отеля «Hyatt», где мне был забронирован номер.
Через несколько часов такси везло меня по жутковатой столице американского автомобилестроения, расположенной в штате великих озер Мичиган, — городу без тротуаров, воплощающему собой огромную парковочную стоянку с миллионами машин, с многоярусной сетью эстакад, с черными стеклянными зубьями теснящихся небоскребов даунтауна и с безлюдными, заброшенными кварталами многоэтажных домов и особняков, частью выгоревших, с проросшим деревцами кирпичом…
Что-то апокалиптическое витало в воздухе этого странного города, что-то грозно античеловеческое, и шофер-ирландец, перехватив мой взгляд на покинутые людьми, разоренные жилые районы с редкими согбенными фигурами каких-то бродяг в лохмотьях, жавшихся в проемах подъездов и на углах, заметил мне, подмигнув:
— Кажется, ад где-то рядом, да?
— И как вы тут живете?.. — проронил я, разглядывая интересный знак на столбе: «Не покидайте автомобиль. Опасная зона.»
— Так и живем, приятель…
Отель «Hyatt» представлял из собой островок безопасности и уюта в этом чертовом котле индустриального американского созидания расползающихся по стране четырехколесных механизмов с эмблемами «Форд», «Крайслер» и «Дженерал Моторс».
Я едва успел принять душ, как раздался стук в дверь: на пороге стоял Олег, державший в руке объемистую сумку.
Мы присели за журнальный столик.
Вытащив из гостиничной папки лист бумаги, он произнес:
— Времени у меня мало, слушай инструктаж… Здесь, — ткнул мыском ботинка сумку, — все необходимое. Задача же такова…
Щелкнула кнопка авторучки, и чернильный шарик прочертил на листе первую линию…
Одетый в тяжелый бронежилет с металлическими пластинами, покрытыми пористым пластиком, я сидел с прибором ночного видения в «линкольне», наблюдая через его затемненное стекло за складским ангаром, обнесенным высоким сетчатым забором, чей козырек обвивали рулоны блестящей металлической ленты с выступающими из нее плоскими бритвенными гарпунами шипов.
Рядом на сиденье лежал «Wildey» с самым длинным, десятидюймовым стволом, оснащенным набалдашником глушителя и лазерным прицелом, — какой-то крокодил, а не пистолет. Тяжелая артиллерия.
Возле ангара, в небольшом пустынном дворике, стояли две машины: «форд-мустанг» и «крайслер нью-йоркер».
Над ангаром тянулась эстакада, нависая своим черно-желтым закопченным бетоном над мертвым безлюдьем улицы, серо рябившей уходящими во тьму жалюзи гаражей и лавчонок, торгующих дешевыми покрышками и подержанными автозапчастями. Кричащие пестротой вывески над лавчонками были нелепо-зловещи безмолвной своей клоунадой в запустении этого мрачного железобетонного закоулка, окутанного дымным пространством промозглой ночи.
Иногда я приглядывался к окулярам прибора, словно срывая оболочку с окружавшего меня мира и открывая его суть, нутро — черно— зеленую кашу размытых линий…
Я не видел ни единого человека, однако знал, что на этом пустынном пятачке собралось очень много неизвестных мне людей, целенаправленно свое присутствие не обнаруживающих.
Где-то в темных проемах бетона засели снайперы из нашей группы, две машины поддержки стояли чуть поодаль от моего «линкольна», и наушник, укрепленный на обруче, охватывающем голову, вкрадчиво шуршал эфирными помехами…
Ворота ангара раскрылись. Белым сиянием полыхнули фары выезжающего из них грузовика с серебристым съемным контейнером.
Двор заполнили темные фигуры людей. Вооруженных — я отчетливо различил стволы в их руках.
— Приготовились, — донеслось из наушника.
Я поправил черную вязаную шапочку, плотнее уместив ее, и слегка приоткрыл дверь машины.
«Мустанг» выехал за ворота и встал бок о бок с «линкольном». В салоне мной явственно различались два мужских силуэта.
Следом отправился грузовик — притормозил, пыхтя мощной пневматикой, у заднего бампера «мустанга». Подтянулся и «крайслер».
Некоторое время кавалькада стояла недвижимо: запирался ангар и въездные ворота — незнакомцы покидали территорию склада, рассаживаясь в автомобили сопровождения.
В наушнике заметались голоса:
— Я — «первый», «мустанг» мой, можете не отвлекаться…
— Я — «второй», грузовик освоен, готов…
— Я — «третий», нужна поддержка по «крайслеру», их четверо…
— … беру левую сторону «крайслера»…
— Я — «главный», — раздался голос Олега. — Приказ «пятому»: все внимание на «мустанг» и на правую сторону «крайслера».
«Пятым» был я, судорожно сжимающий широкую рукоять пистолета.
— «Пятый» готов, — шепнул я в шершаво коснувшийся губ защитный поролон микрофона, прикрепленного к обручу тонкой сталистой проволочкой.
Послышались сухие щелчки, и на лобовом стекле «мустанга» практически одновременно возникли два матовых кружка. Черные профили водителя и пассажира как бы легонько вздрогнули, качнувшись назад…
Я выскользнул из «линкольна» , боковым зрением отметив грузно обвисшего в оконном проеме водителя грузовика и падающего, неуклюже взмахнув руками, как зазевавшийся вратарь, поздно увидевший мяч, человека в длинном плаще, стоявшего у распахнутой задней дверцы «крайслера». Обогнул, низко присев, капот своей машины и, качая корпус в ожидании выстрела, рванул на себя дверцу «мустанга», просунулся в салон, увидев перед собой две черно— кровавые, безучастные маски…
Снайперы знали свое жестокое дело.
— Я — «пятый», с «мустангом» кончено…
Я потянул на себя тело водителя, прикрываясь им от возможных выстрелов со стороны «крайслера», свалил его на асфальт, тут же проверив, торчат ли ключи в зажигании… порядок… ручка пассажирской двери… толчок в плечо обмякшего мертвого толстяка, неохотно вывалившегося в темень… дверь закрыть…
— Я — «пятый», «мустанг» чист…
Олег:
— «Пятый», к обочине…
Я пустил двигатель, не глядя перевел рукоять переключения передач книзу и, газанув, резко вывернул руль, взгромоздив «мустанг», проскрежетавший подвеской по бордюрному камню, на узкую полосу тротуара, освободив таким образом дорогу для грузовика.
— Я — «четвертый», работу закончил…
— Я — «третий», порядок…
— Я — «второй», ухожу…
Олег:
— Всем. Из поддержки. Обыскать трупы. Взять документы.
Вот же совсем забыл…
Я выскочил из машины и, сунув пистолет под мышку, быстро обшмонал толстяка, вытащив «кольт» из его кобуры и взяв бумажник.
Водитель, молодой черный парень, был отчего-то невооружен, и мне пришлось вновь возвратиться к «мустангу», где на полу обнаружился «узи».
Грузовик взревел дизелем, тронувшись с места.
— Отъезд , — устало скомандовал Олег.
Я побросал оружие и бумажники в багажник «линкольна» и, стараясь не поддаться неожиданно охватившей меня панике, медленно вывел машину на магистральную трассу и покатил, дрожа как в лихорадке, к отелю.
Запарковав машину на стоянке возле отеля, стянул с себя бронежилет, защитные наколенники и перчатки. Сложил все свое диверсионное оборудование в сумку и, оставив ее в багажнике, прошел в сияющий мраморный холл, к кабинке лифта.
Поднявшись на свой этаж, вытащил из-под плевательницы пластиковую карточку-ключ и вошел в номер, брякнувшись на диван в оцепенелом шоке от того страшненького кино, участником которого мне довелось побывать. Или сон это?..
Зазвонил телефон.
— Ну чего? — бодро спросил Олег. — Есть желание перекусить?
— Да как-то…
— Давай-давай, без соплей. Я внизу, в ресторане. Шлепнем винца, зажуем креветкой…
В ресторане за кремового цвета скатертью сидел мой неизменно невозмутимый шеф: серый, с матовым отливом пиджак, черная водолазка, короткая стрижка, тонкий нос и неподвижный, как бы пустой, взор, источавший жуть…
Я впервые обратил внимание, что левый его глаз смотрел через какой-то испытующий прищур, а правый округло выдавался из-под век, будто упрямо направленный сквозь пространство в одному ему ведомую цель.
— Садись, боец, — сказал Олег. — Имеешь право на отдых.
— Да чего я сделал-то? Поприсутствовал… — хмыкнул я.
— Ну, всяк могло повернуться…
Некоторое время мы молчали.
— Почему не интересуешься тем, что было в грузовике? — спросил он насмешливо.
— А чего там могло быть? — пожал я плечами. — Трак[11] бандитский — значит, или оружие, или наркотики. Нет?
Олег не ответил, устало потирая пальцами щеку.
— Мне другое интересно, — продолжил я, стараясь не глядеть ему в глаза. — Судьба этого груза. Неужели мы отняли его, чтобы перепродать?
— Моральная сторона волнует?
— А это что, глупо?..
— Напротив. Но моральная сторона должна для тебя заключаться в одной формулировке: любой вред Америке — в пользу России. Потому что данный принцип имеет зеркальное отражение. А сегодня мы, доложу тебе, оказали и некоторую услугу американскому народу, избавив его аж от восьмерых членов устойчивой, как говорится, преступной группировки. А чего у тебя такой кислый вид-то, а?
— Я не думаю, — ответил я, — что с моей стороны будет честно подпрыгивать сейчас от переполняющего меня восторга. А отношения у нас, как понимаю, искренние… Зачем же их портить двуличием? Сделали мы противную и грязную работу, ну да и ладно. Давай выпьем! — Я наполнил бокалы.
— Ну… что ж, — произнес Олег с некоторой запинкой, — такая точка зрения меня тоже устраивает. Без эмоций — оно даже и лучше. Но все-таки просьба: пободрее, пожалуйста, пооптимистичнее… Ага?
— Насчет оптимизма — это ты напрасно, — возразил я. — Этого добра навалом. Его вообще необходим огромный запас, чтобы находиться в такой компании, как наша.
Звонок Ингред застал меня в тот момент, когда в кабинете старичка
Курта я экзаменовался по вопросам обнаружения в различного рода помещениях и в автомобилях средств звукового и визуального контроля.
Звонок прервал взволнованный комментарий преподавателя к моему ответу — на его взгляд, поверхностно раскрывающему тему монтажа в грубо побеленном потолке узко направленных стационарных световодов.
— Завтра утром я вылетаю из Берлина, — сказала Ингред.
— Куда? — удивился я.
— В Нью-Йорк, так что предупреди своих девочек в течение десяти дней тебя не беспокоить…
— Знала бы ты этих девочек, — процедил я, взирая на морщинистую физиономию профессора шпионских наук, крайне раздосадованного вынужденной паузой в своем вдохновенном монологе и замершего выжидающе в любимом кресле-кончалке.
— Ты… меня, надеюсь, встретишь? — спросила Ингред с каким— то настороженным недоверием.
— Чего бы это ни стоило, — заверил ее я.
Все… Теперь мне было не до Курта, не до технических средств подслушивания и подглядывания, не до чего; я торопился в Нью-Йорк и мной владело радостное щенячье возбуждение.
В аэропорту я был единственным из встречающих, кто держал в руках цветы — огромный букет роз.
И вот она, идущая сквозь как бы распавшуюся в стороны толпу через зал аэропорта, превратившегося в моих глазах в блекло— смазанный фон…
Это было одно из тех мгновений жизни, какие, наверное, кратко высветляют ее потаенный смысл… А может, иллюзию смысла. Все равно.
Вскоре «беретта» уносила нас в Куинс.
Каким-то незаметным образом минув прихожую, мы сразу очутились в спальне, в спешке покидав одежду по сторонам, и относительно ясное осознание мира и себя в нем пришло к нам, полагаю, часа через два…
После душа, обмотавшись полотенцем, она подошла к окну и, оглядев сияющую рекламным заревом улочку, очертанную стремительным серебристым болидом пролетавшего поезда с алыми глазами сигнальных огней, выдохнула:
— Боже… и почему я не приехала сюда раньше!
— И почему же? — Я обнял ее, дурея от восторга, нежности и обретения той, кого любил единственно и безоглядно.
— Потому что людям свойственно ошибаться… — Обернувшись, она ткнулась мне лицом в грудь, я почувствовал влагу ее губ у себя на соске, и по спине моей побежал сладкий мурашечный холодок.
— Ингред… — сказал я. — Может, нам пора окончательно объединить места своего проживания и вообще… давай-ка собирайся замуж, дорогая.
— Ты знаешь, что мне предложили мои шефы? — произнесла она вместо ответа.
— Пока нет…
— Очень хорошую должность в отделении нашего банка в Нью— Йорке.
— Соглашайся! — решительно заявил я.
— Посмотрю… — ответила она. — На твое поведение.
Последующая неделя пронеслась как в угаре. Гулянья по Манхэттену, бродвейские театры, ресторанчики китайского квартала, экскурсия к руинам Южного Бронкса, поездка на глубоководную рыбалку, путешествие в Пенсильванию, в страну средневековых сектантов…
Возвращаясь оттуда, я был остановлен полицейской машиной с предъявлением мне обвинения в превышении скорости. Полицейский, забрав мои документы, отправился в свою черно-белую колымагу, дабы проверить их по компьютеру. Это был довольно-таки щекотливый момент…
Закусив губу, я мрачно размышлял, что вот сейчас все и закончится: меня обвинят в использовании чужого имени, поддлке водительского удостоверения и, заковав в железо, с позором отправят в тюремную клетку…
Полицейский вышел из своего автомобиля и, подойдя ко мне, протянул документы. Сказал:
— Тикет[12] на пятьдесят пять долларов, мистер Генри Райт. — И, положив на капот рабочий планшет, выписал мне бумагу с обвинительным заключением.
— Огромное спасибо, — поблагодарил его я, выруливая с обочины. Затем покосился на Ингред.
Лицо ее было угрюмо-сосредоточенным.
— Ерунда, — сказал я. — Не расстраивайся… Ты что, испугалась?
— По-моему, испугался ты, — ответила она. — Дай мне, пожалуйста, посмотреть на твою водительскую лицензию, Генри Райт.
— В ней нет ничего интересного…
— Для тебя, вероятно, да. Но вот для меня…
Говорят, что правда всегда выплывает на поверхность. Порой, замечу, как утопленница.
— Ознакомьтесь. — Я протянул ей пластиковую карточку со своей физиономией.
Она изучала ее долго — с минуту, наверное.
— Значит, ты хочешь все знать? — спросил я.
— Да, Толья… Или Генри?
— Толья, Толья…
И я рассказал ей все. По порядку. Естественно, не упомянув о сегодняшнем сотрудничестве с Олегом.
Она не задала ни одного вопроса, и домой мы приехали, обоюдно подавленные и отчужденные.
— Ингред… — попытался я взять некую задушевную ноту уже ночью, когда укладывались спать.
— Не надо ничего говорить, — отрезала она. — Прошу тебя: помолчи.
И я заткнулся.
Она проснулась рано и немедленно принялась укладывать свой чемодан.
Я отупело наблюдал за ее действиями, не в силах остановить ее и испытывая какую-то беспомощную досаду вперемешку с отрешенным безучастием к происходящему.
— Ты проводишь меня хотя бы до такси? — спросила она.
— Куда ты собралась?
— В аэропорт. Через два часа ближайший рейс.
— Зачем такси? Я тебя отвезу.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Мистер Генри Райт, — кивнул я.
— Вот именно.
— Ты хорошо обо всем подумала?
— Я. Очень. Хорошо. Обо всем. Подумала.
Тренькнул мой сотовый телефон.
— Как проходит медовый месяц? — весело спросил Олег. — Радуемся жизни?
— Аж сатанею, — сказал я. — От восторга.
— Извини, но завтра у тебя — рабочий день, — вздохнул он. — Причем начинается он с пяти часов утра.
— Значит, будем работать.
— Встречаемся на Кингз хайвей, 1912. Запомнил?
— Форма одежды?
— Какая угодно. Хотя… Нет, все-таки пиджачок, брючки… Работенка, замечу, легкая. Представительского характера.
— Понял.
Мне было все равно, какого характера предстоит работенка. Мне было абсолютно все равно…
— Когда навестишь Берлин, можешь забрать у меня свои револьверы, — произнесла Ингред, застегивая шубку.
— Спасибо за приглашение, — проронил я, поднимая ее чемодан.
На протяжении всей дороги в аэропорт мы не произнесли ни слова.
Я запарковал машину на стоянке и уже собирался отнести ко входу в терминал ее чемодан, но тут подкатил носильщик, и Ингред, отстранив меня, указала ему на багаж.
Черный сутулый парень в форменном кителе вскинул чемодан на тележку.
— Прощай, Толья-Генри, — грустно улыбнулась Ингред, протянув машинально руку к моей щеке, но тут же, словно опомнившись, судорожно ее отдернув.
— И все-таки… почему? — с трудом произнес я.
— Мне просто нужен другой муж, — сказала она. — Я увлеклась, извини. — И, круто повернувшись, пошла к стеклянным дверям.
Я стоял у своей «беретты», пусто глядя ей вслед.
— Are you okay, mister?
Я потерянно обернулся по сторонам. У соседней машины возле родителей, укладывающих сумки в багажник, стояла черненькая девчонка лет шести и, облизывая леденец на палочке, с настороженным сочувствием смотрела на мою прокисшую, видимо, донельзя физиономию.
Я позволил себе нарушить американскую традицию стандартного ответа.
— У дяди, милая, — промямлил я, — сегодня — очень плохой день. И вчера был плохой. А завтра, надеюсь, будет еще хуже.
— Ты разыгрываешь меня! — сморщив носик, рассмеялась она.
В первый же день нашего знакомства мы спустились в подвал, и Курт, открыв сейф с оружием, некоторое время раздумывал, прежде чем достать оттуда кейс из черной пластмассы.
Затем, положив кейс на стойку, раскрыл его, пробормотав:
— По-моему, как раз для тебя… И весу твоему соответствует, и складу характера, думаю…
В углублении кейса на красном бархате лежал массивный хромированный пистолет странной конструкции с непонятной по своему назначению втулкой у основания ствола.
— Сорок пятый калибр, «магнум» «Wildey» с газовым регулятором, — пояснил Курт. — Очень серьезная машинка. Со сменными стволами от пяти до десяти дюймов длиной в зависимости от поставленной задачи. С планкой для установки оптики. Это бульдозер… Вернее, танк.
— А регулятор зачем?
— Для стрельбы в трех режимах: автоматическом, полуавтоматическом и одиночноми выстрелами, без выброса гильзы из ствола.
Он заправил в обойму патрон величиною в половину моего указательного пальца с плоской головкой пули и передернул затвор. Протянул мне наушники, кивнув на картонку мишени, установленную на фоне толстенных резиновых лоскутов, прикрывающих сложенный из бруса щит.
— Ну-ка попробуй…
Я прицелился и плавно нажал спуск.
Выстрела не услышал, но у меня создалось впечатление, будто из рук моих в цель упруго ушла баллистическая межконтинентальная ракета…
Я снял наушники, услышав краткий, неприязненный комментарий:
— Очень, очень плохо.
— Будем учиться, — сказал я.
Путем долгих проб Курт избрал два наиболее подходящих мне вида оружия: девятимиллиметровый «глок» оперативного, как он выразился, ношения и «Wildey-456», незаменимый в спецоперациях и способный своей ударной силой отбросить на несколько метров бойца в тяжелом бронежилете.
Занятия, начавшиеся в первый же день моего прибытия в Пенсильванию, проходили с шести утра до позднего вечера с перерывом на обед, который нам готовила румяная старушка Эльза, и послеобеденным моционом в сопровождении пса, отменно выдрессированного по специальности собаки-телохранителя. Моцион также посвящался какой-нибудь лекции — к примеру, каким образом отбиваться от караульных псов и проникать на охраняемые ими территории.
После занятий я отбывал в ближайший мотель, где коротал ночь.
Какие-либо развлечения исключались: в данной местности проживали выходцы из Германии и Голландии, потомки первых переселенцев, сектанты, до сих пор неукоснительно соблюдавшие обычаи предков. Многие носили средневековые одежды, пахали землю на лошадях, ездили на кибитках, не пользуясь ни автомобилями, ни электричеством и считая достижения современности порождением дьявольского умысла, что, вероятно, и соответствовало, по большому счету, истине…
В регионе существовал запрет на продажу алкоголя, и даже пиво можно было отведать исключительно в барах. Селяне жили замкнуто, никого в свою компанию не допуская, и мое вечернее одиночество скрашивал исключительно телевизор.
Порой я навещал раскрепощенный от религиозных условностей городишко Ланкастер, располагавшийся неподалеку, но единственным его отличием от скучного американского села являли собой несколько пабов с малочисленными молчаливыми посетителями.
Впрочем, по пятницам, неизвестно откуда взявшись, бары заполняла разношерстная публика, напивающаяся до упаду, словно перед концом света, но уже в субботу вновь наступало затишье, а в воскресеные дни округа и вовсе вымирала, погруженная в домашние молебны за наглухо запертыми дверьми.
Я ничего не имел против местных обычаев — в конце концов пусть каждый живет как ему заблагорассудится, но все-таки Нью— Йорк с его круглосуточной суетой был ближе моей натуре, нежели благостное кукурузное захолустье, и я то и дело мотался туда, использу перерывы в занятиях с дотошным наставником Куртом, общение с которым сводилось, по его явно подчеркнутой инициативе, исключительно к познанию таинств шпионско-диверсионного мастерства. Какие-либо доверительные отвлеченные разговоры отрицались им категорически. Он ничего не желал знать обо мне, требуя от меня подобного же отношения и к своей персоне.
Свои отлучки в Нью-Йорк я уже воспринимал как возвращение в дом родной и, мчась по трассе, радостно признавал знакомые приметы его пригородов, гирлянды зеленых огней на гигантских мостах, серые кубики небоскребов Всемирного торгового центра, выступающие из туманной дали Манхэттена…
Мне нравился Нью-Йорк. Весь. Целиком. С ослепительными порталами зданий делового центра, руинами и пустырями Южного Бронкса, европейской частью Куинса, где я жил, и аляповатым, грязненьким Бруклином.
Он, Нью-Йорк, день ото дня становился моим городом. Обретенным. Хотя, когда я заявил этакое Курту, тот, брезгливо поморщившись, ответил, что предпочел бы немедленно отдать концы, если бы ему грозило переселение в столицу мира — вселенскую, как он ее назвал, помойку человеческих судеб. Возможно, дедок в чем— то и был прав. И мне оставалось только поблагодарить его за искренний, так сказать, комплимент.
Выкроив время, мне удалось посетить несколько тренировок в клубе, где я вновь встретился с Сергеем, сообщив ему, что ныне обретаюсь у своего далекого престарелого родственника, проживающего в сельском районе и нуждающегося в попечении; побывал у него, Сергея, в гостях на дне рождения, познакомившись с цветом нью— йоркской полиции — ребятами в неофициальном общении простыми и жизнерадостными, весьма заинтересовавшимися моей жизненной историей и выразившими надежду, что вскоре я просто-таки обязан влиться в их коллектив…
Слушать их было приятно, но и досадно… Меня неотступно преследовала мысль, будто я сделал, влекомый инерцией отупелого послушания чужой воле, неверный и опасный выбор…
Да, я любил Россию, я полностью разделял умозаключения Олега, но что-то отталкивающе-порочное виделось мне в той стезе, на которую я ступил.
Я сидел в доме Сергея за столом с американцами и должен был, преломляя с ними хлеб и дружески беседуя, ненавидеть их и желать им всяческого зла. Ведь так же, по большому-то счету, а?
Но в чем они были виновны? В неприемлемых для господина Меркулова общих политических устремлениях Соединенных Штатов, чьими гражданами они являлись?
С другой стороны, я понимал, что рассуждаю наивно и половинчатого выбора в игре Олега не существует. Или — или. Конечно, можно было бы отойти от схватки, но как? Сказать: извини, дядя, отваливаю, не понравилось?..
Нет, подобный аргумент не проходил, я нутром чувствовал, что дезертирам, по уставу Олегова монастыря, полагается разжалование в утопленники, а потому, как попавшаяся в капкан дикая кошка, беспомощных звуков не издавал, а, стиснув зубы, раздумывал, каким образом исхитриться из капкана выскользнуть…
В том, конечно, случае, если бесповоротно уясню, что путь мой лишь пересекся с дорогой Олега и его приятелей — пусть и под очень узким углом…
Проведя выходные в Нью-Йорке и прибравшись в квартире, я уже собрался отбыть в постылую Пенсильванию, как вдруг позвонил Олег. Поинтересовался, продвигается ли в бюрократических недрах иммиграционных служб мое заявление о гражданстве.
— В пятницу говорил с адвокатом, — доложил я. — Пока ничего, молчат.
— Вот мастурбаторы…
— Так что поехал я к дедушке Курту, постигать порочные науки.
— Не угадал, — сказал Олег. — Ты поедешь в Бруклин, на Кони— Айленд-авеню. Дом 2678. В нем на первом этаже туристическое бюро. Там для тебя конвертик. В конвертике билетик и пять килобаксов наличными. Сегодня же вылетаешь в Детройт. Из Кеннеди. Компания «TWA». Терминал местных авиалиний. Все понял?
— Да, но зачем?
— Для практических занятий, дружок. И приобретения необходимых навыков.
— Что с собой брать?
— Спортивный костюм, кроссовки. Шапочку.
В турбюро мне вручили пухлый пакет, где были деньги, билет с открытой датой обратного вылета в Нью-Йорк и карточка с адресом находящегося в Детройте почтенного отеля «Hyatt», где мне был забронирован номер.
Через несколько часов такси везло меня по жутковатой столице американского автомобилестроения, расположенной в штате великих озер Мичиган, — городу без тротуаров, воплощающему собой огромную парковочную стоянку с миллионами машин, с многоярусной сетью эстакад, с черными стеклянными зубьями теснящихся небоскребов даунтауна и с безлюдными, заброшенными кварталами многоэтажных домов и особняков, частью выгоревших, с проросшим деревцами кирпичом…
Что-то апокалиптическое витало в воздухе этого странного города, что-то грозно античеловеческое, и шофер-ирландец, перехватив мой взгляд на покинутые людьми, разоренные жилые районы с редкими согбенными фигурами каких-то бродяг в лохмотьях, жавшихся в проемах подъездов и на углах, заметил мне, подмигнув:
— Кажется, ад где-то рядом, да?
— И как вы тут живете?.. — проронил я, разглядывая интересный знак на столбе: «Не покидайте автомобиль. Опасная зона.»
— Так и живем, приятель…
Отель «Hyatt» представлял из собой островок безопасности и уюта в этом чертовом котле индустриального американского созидания расползающихся по стране четырехколесных механизмов с эмблемами «Форд», «Крайслер» и «Дженерал Моторс».
Я едва успел принять душ, как раздался стук в дверь: на пороге стоял Олег, державший в руке объемистую сумку.
Мы присели за журнальный столик.
Вытащив из гостиничной папки лист бумаги, он произнес:
— Времени у меня мало, слушай инструктаж… Здесь, — ткнул мыском ботинка сумку, — все необходимое. Задача же такова…
Щелкнула кнопка авторучки, и чернильный шарик прочертил на листе первую линию…
Одетый в тяжелый бронежилет с металлическими пластинами, покрытыми пористым пластиком, я сидел с прибором ночного видения в «линкольне», наблюдая через его затемненное стекло за складским ангаром, обнесенным высоким сетчатым забором, чей козырек обвивали рулоны блестящей металлической ленты с выступающими из нее плоскими бритвенными гарпунами шипов.
Рядом на сиденье лежал «Wildey» с самым длинным, десятидюймовым стволом, оснащенным набалдашником глушителя и лазерным прицелом, — какой-то крокодил, а не пистолет. Тяжелая артиллерия.
Возле ангара, в небольшом пустынном дворике, стояли две машины: «форд-мустанг» и «крайслер нью-йоркер».
Над ангаром тянулась эстакада, нависая своим черно-желтым закопченным бетоном над мертвым безлюдьем улицы, серо рябившей уходящими во тьму жалюзи гаражей и лавчонок, торгующих дешевыми покрышками и подержанными автозапчастями. Кричащие пестротой вывески над лавчонками были нелепо-зловещи безмолвной своей клоунадой в запустении этого мрачного железобетонного закоулка, окутанного дымным пространством промозглой ночи.
Иногда я приглядывался к окулярам прибора, словно срывая оболочку с окружавшего меня мира и открывая его суть, нутро — черно— зеленую кашу размытых линий…
Я не видел ни единого человека, однако знал, что на этом пустынном пятачке собралось очень много неизвестных мне людей, целенаправленно свое присутствие не обнаруживающих.
Где-то в темных проемах бетона засели снайперы из нашей группы, две машины поддержки стояли чуть поодаль от моего «линкольна», и наушник, укрепленный на обруче, охватывающем голову, вкрадчиво шуршал эфирными помехами…
Ворота ангара раскрылись. Белым сиянием полыхнули фары выезжающего из них грузовика с серебристым съемным контейнером.
Двор заполнили темные фигуры людей. Вооруженных — я отчетливо различил стволы в их руках.
— Приготовились, — донеслось из наушника.
Я поправил черную вязаную шапочку, плотнее уместив ее, и слегка приоткрыл дверь машины.
«Мустанг» выехал за ворота и встал бок о бок с «линкольном». В салоне мной явственно различались два мужских силуэта.
Следом отправился грузовик — притормозил, пыхтя мощной пневматикой, у заднего бампера «мустанга». Подтянулся и «крайслер».
Некоторое время кавалькада стояла недвижимо: запирался ангар и въездные ворота — незнакомцы покидали территорию склада, рассаживаясь в автомобили сопровождения.
В наушнике заметались голоса:
— Я — «первый», «мустанг» мой, можете не отвлекаться…
— Я — «второй», грузовик освоен, готов…
— Я — «третий», нужна поддержка по «крайслеру», их четверо…
— … беру левую сторону «крайслера»…
— Я — «главный», — раздался голос Олега. — Приказ «пятому»: все внимание на «мустанг» и на правую сторону «крайслера».
«Пятым» был я, судорожно сжимающий широкую рукоять пистолета.
— «Пятый» готов, — шепнул я в шершаво коснувшийся губ защитный поролон микрофона, прикрепленного к обручу тонкой сталистой проволочкой.
Послышались сухие щелчки, и на лобовом стекле «мустанга» практически одновременно возникли два матовых кружка. Черные профили водителя и пассажира как бы легонько вздрогнули, качнувшись назад…
Я выскользнул из «линкольна» , боковым зрением отметив грузно обвисшего в оконном проеме водителя грузовика и падающего, неуклюже взмахнув руками, как зазевавшийся вратарь, поздно увидевший мяч, человека в длинном плаще, стоявшего у распахнутой задней дверцы «крайслера». Обогнул, низко присев, капот своей машины и, качая корпус в ожидании выстрела, рванул на себя дверцу «мустанга», просунулся в салон, увидев перед собой две черно— кровавые, безучастные маски…
Снайперы знали свое жестокое дело.
— Я — «пятый», с «мустангом» кончено…
Я потянул на себя тело водителя, прикрываясь им от возможных выстрелов со стороны «крайслера», свалил его на асфальт, тут же проверив, торчат ли ключи в зажигании… порядок… ручка пассажирской двери… толчок в плечо обмякшего мертвого толстяка, неохотно вывалившегося в темень… дверь закрыть…
— Я — «пятый», «мустанг» чист…
Олег:
— «Пятый», к обочине…
Я пустил двигатель, не глядя перевел рукоять переключения передач книзу и, газанув, резко вывернул руль, взгромоздив «мустанг», проскрежетавший подвеской по бордюрному камню, на узкую полосу тротуара, освободив таким образом дорогу для грузовика.
— Я — «четвертый», работу закончил…
— Я — «третий», порядок…
— Я — «второй», ухожу…
Олег:
— Всем. Из поддержки. Обыскать трупы. Взять документы.
Вот же совсем забыл…
Я выскочил из машины и, сунув пистолет под мышку, быстро обшмонал толстяка, вытащив «кольт» из его кобуры и взяв бумажник.
Водитель, молодой черный парень, был отчего-то невооружен, и мне пришлось вновь возвратиться к «мустангу», где на полу обнаружился «узи».
Грузовик взревел дизелем, тронувшись с места.
— Отъезд , — устало скомандовал Олег.
Я побросал оружие и бумажники в багажник «линкольна» и, стараясь не поддаться неожиданно охватившей меня панике, медленно вывел машину на магистральную трассу и покатил, дрожа как в лихорадке, к отелю.
Запарковав машину на стоянке возле отеля, стянул с себя бронежилет, защитные наколенники и перчатки. Сложил все свое диверсионное оборудование в сумку и, оставив ее в багажнике, прошел в сияющий мраморный холл, к кабинке лифта.
Поднявшись на свой этаж, вытащил из-под плевательницы пластиковую карточку-ключ и вошел в номер, брякнувшись на диван в оцепенелом шоке от того страшненького кино, участником которого мне довелось побывать. Или сон это?..
Зазвонил телефон.
— Ну чего? — бодро спросил Олег. — Есть желание перекусить?
— Да как-то…
— Давай-давай, без соплей. Я внизу, в ресторане. Шлепнем винца, зажуем креветкой…
В ресторане за кремового цвета скатертью сидел мой неизменно невозмутимый шеф: серый, с матовым отливом пиджак, черная водолазка, короткая стрижка, тонкий нос и неподвижный, как бы пустой, взор, источавший жуть…
Я впервые обратил внимание, что левый его глаз смотрел через какой-то испытующий прищур, а правый округло выдавался из-под век, будто упрямо направленный сквозь пространство в одному ему ведомую цель.
— Садись, боец, — сказал Олег. — Имеешь право на отдых.
— Да чего я сделал-то? Поприсутствовал… — хмыкнул я.
— Ну, всяк могло повернуться…
Некоторое время мы молчали.
— Почему не интересуешься тем, что было в грузовике? — спросил он насмешливо.
— А чего там могло быть? — пожал я плечами. — Трак[11] бандитский — значит, или оружие, или наркотики. Нет?
Олег не ответил, устало потирая пальцами щеку.
— Мне другое интересно, — продолжил я, стараясь не глядеть ему в глаза. — Судьба этого груза. Неужели мы отняли его, чтобы перепродать?
— Моральная сторона волнует?
— А это что, глупо?..
— Напротив. Но моральная сторона должна для тебя заключаться в одной формулировке: любой вред Америке — в пользу России. Потому что данный принцип имеет зеркальное отражение. А сегодня мы, доложу тебе, оказали и некоторую услугу американскому народу, избавив его аж от восьмерых членов устойчивой, как говорится, преступной группировки. А чего у тебя такой кислый вид-то, а?
— Я не думаю, — ответил я, — что с моей стороны будет честно подпрыгивать сейчас от переполняющего меня восторга. А отношения у нас, как понимаю, искренние… Зачем же их портить двуличием? Сделали мы противную и грязную работу, ну да и ладно. Давай выпьем! — Я наполнил бокалы.
— Ну… что ж, — произнес Олег с некоторой запинкой, — такая точка зрения меня тоже устраивает. Без эмоций — оно даже и лучше. Но все-таки просьба: пободрее, пожалуйста, пооптимистичнее… Ага?
— Насчет оптимизма — это ты напрасно, — возразил я. — Этого добра навалом. Его вообще необходим огромный запас, чтобы находиться в такой компании, как наша.
Звонок Ингред застал меня в тот момент, когда в кабинете старичка
Курта я экзаменовался по вопросам обнаружения в различного рода помещениях и в автомобилях средств звукового и визуального контроля.
Звонок прервал взволнованный комментарий преподавателя к моему ответу — на его взгляд, поверхностно раскрывающему тему монтажа в грубо побеленном потолке узко направленных стационарных световодов.
— Завтра утром я вылетаю из Берлина, — сказала Ингред.
— Куда? — удивился я.
— В Нью-Йорк, так что предупреди своих девочек в течение десяти дней тебя не беспокоить…
— Знала бы ты этих девочек, — процедил я, взирая на морщинистую физиономию профессора шпионских наук, крайне раздосадованного вынужденной паузой в своем вдохновенном монологе и замершего выжидающе в любимом кресле-кончалке.
— Ты… меня, надеюсь, встретишь? — спросила Ингред с каким— то настороженным недоверием.
— Чего бы это ни стоило, — заверил ее я.
Все… Теперь мне было не до Курта, не до технических средств подслушивания и подглядывания, не до чего; я торопился в Нью-Йорк и мной владело радостное щенячье возбуждение.
В аэропорту я был единственным из встречающих, кто держал в руках цветы — огромный букет роз.
И вот она, идущая сквозь как бы распавшуюся в стороны толпу через зал аэропорта, превратившегося в моих глазах в блекло— смазанный фон…
Это было одно из тех мгновений жизни, какие, наверное, кратко высветляют ее потаенный смысл… А может, иллюзию смысла. Все равно.
Вскоре «беретта» уносила нас в Куинс.
Каким-то незаметным образом минув прихожую, мы сразу очутились в спальне, в спешке покидав одежду по сторонам, и относительно ясное осознание мира и себя в нем пришло к нам, полагаю, часа через два…
После душа, обмотавшись полотенцем, она подошла к окну и, оглядев сияющую рекламным заревом улочку, очертанную стремительным серебристым болидом пролетавшего поезда с алыми глазами сигнальных огней, выдохнула:
— Боже… и почему я не приехала сюда раньше!
— И почему же? — Я обнял ее, дурея от восторга, нежности и обретения той, кого любил единственно и безоглядно.
— Потому что людям свойственно ошибаться… — Обернувшись, она ткнулась мне лицом в грудь, я почувствовал влагу ее губ у себя на соске, и по спине моей побежал сладкий мурашечный холодок.
— Ингред… — сказал я. — Может, нам пора окончательно объединить места своего проживания и вообще… давай-ка собирайся замуж, дорогая.
— Ты знаешь, что мне предложили мои шефы? — произнесла она вместо ответа.
— Пока нет…
— Очень хорошую должность в отделении нашего банка в Нью— Йорке.
— Соглашайся! — решительно заявил я.
— Посмотрю… — ответила она. — На твое поведение.
Последующая неделя пронеслась как в угаре. Гулянья по Манхэттену, бродвейские театры, ресторанчики китайского квартала, экскурсия к руинам Южного Бронкса, поездка на глубоководную рыбалку, путешествие в Пенсильванию, в страну средневековых сектантов…
Возвращаясь оттуда, я был остановлен полицейской машиной с предъявлением мне обвинения в превышении скорости. Полицейский, забрав мои документы, отправился в свою черно-белую колымагу, дабы проверить их по компьютеру. Это был довольно-таки щекотливый момент…
Закусив губу, я мрачно размышлял, что вот сейчас все и закончится: меня обвинят в использовании чужого имени, поддлке водительского удостоверения и, заковав в железо, с позором отправят в тюремную клетку…
Полицейский вышел из своего автомобиля и, подойдя ко мне, протянул документы. Сказал:
— Тикет[12] на пятьдесят пять долларов, мистер Генри Райт. — И, положив на капот рабочий планшет, выписал мне бумагу с обвинительным заключением.
— Огромное спасибо, — поблагодарил его я, выруливая с обочины. Затем покосился на Ингред.
Лицо ее было угрюмо-сосредоточенным.
— Ерунда, — сказал я. — Не расстраивайся… Ты что, испугалась?
— По-моему, испугался ты, — ответила она. — Дай мне, пожалуйста, посмотреть на твою водительскую лицензию, Генри Райт.
— В ней нет ничего интересного…
— Для тебя, вероятно, да. Но вот для меня…
Говорят, что правда всегда выплывает на поверхность. Порой, замечу, как утопленница.
— Ознакомьтесь. — Я протянул ей пластиковую карточку со своей физиономией.
Она изучала ее долго — с минуту, наверное.
— Значит, ты хочешь все знать? — спросил я.
— Да, Толья… Или Генри?
— Толья, Толья…
И я рассказал ей все. По порядку. Естественно, не упомянув о сегодняшнем сотрудничестве с Олегом.
Она не задала ни одного вопроса, и домой мы приехали, обоюдно подавленные и отчужденные.
— Ингред… — попытался я взять некую задушевную ноту уже ночью, когда укладывались спать.
— Не надо ничего говорить, — отрезала она. — Прошу тебя: помолчи.
И я заткнулся.
Она проснулась рано и немедленно принялась укладывать свой чемодан.
Я отупело наблюдал за ее действиями, не в силах остановить ее и испытывая какую-то беспомощную досаду вперемешку с отрешенным безучастием к происходящему.
— Ты проводишь меня хотя бы до такси? — спросила она.
— Куда ты собралась?
— В аэропорт. Через два часа ближайший рейс.
— Зачем такси? Я тебя отвезу.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Мистер Генри Райт, — кивнул я.
— Вот именно.
— Ты хорошо обо всем подумала?
— Я. Очень. Хорошо. Обо всем. Подумала.
Тренькнул мой сотовый телефон.
— Как проходит медовый месяц? — весело спросил Олег. — Радуемся жизни?
— Аж сатанею, — сказал я. — От восторга.
— Извини, но завтра у тебя — рабочий день, — вздохнул он. — Причем начинается он с пяти часов утра.
— Значит, будем работать.
— Встречаемся на Кингз хайвей, 1912. Запомнил?
— Форма одежды?
— Какая угодно. Хотя… Нет, все-таки пиджачок, брючки… Работенка, замечу, легкая. Представительского характера.
— Понял.
Мне было все равно, какого характера предстоит работенка. Мне было абсолютно все равно…
— Когда навестишь Берлин, можешь забрать у меня свои револьверы, — произнесла Ингред, застегивая шубку.
— Спасибо за приглашение, — проронил я, поднимая ее чемодан.
На протяжении всей дороги в аэропорт мы не произнесли ни слова.
Я запарковал машину на стоянке и уже собирался отнести ко входу в терминал ее чемодан, но тут подкатил носильщик, и Ингред, отстранив меня, указала ему на багаж.
Черный сутулый парень в форменном кителе вскинул чемодан на тележку.
— Прощай, Толья-Генри, — грустно улыбнулась Ингред, протянув машинально руку к моей щеке, но тут же, словно опомнившись, судорожно ее отдернув.
— И все-таки… почему? — с трудом произнес я.
— Мне просто нужен другой муж, — сказала она. — Я увлеклась, извини. — И, круто повернувшись, пошла к стеклянным дверям.
Я стоял у своей «беретты», пусто глядя ей вслед.
— Are you okay, mister?
Я потерянно обернулся по сторонам. У соседней машины возле родителей, укладывающих сумки в багажник, стояла черненькая девчонка лет шести и, облизывая леденец на палочке, с настороженным сочувствием смотрела на мою прокисшую, видимо, донельзя физиономию.
Я позволил себе нарушить американскую традицию стандартного ответа.
— У дяди, милая, — промямлил я, — сегодня — очень плохой день. И вчера был плохой. А завтра, надеюсь, будет еще хуже.
— Ты разыгрываешь меня! — сморщив носик, рассмеялась она.