Страница:
Достаточно нерешительный по натуре, здесь Иов проявляет недюжинную смелость. В православных церквах допускалось пение многолетия только царям и митрополитам, Иов вводит богослужение в честь вдовы Федора. Возмущенный летописец отмечает: «А первое богомолие (было) за нее, государыню, а преж того ни за которых цариц и великих кнегинь Бога не молили ни в охтеньях, ни в многолетье». Один из дьяков прямо называет действия патриарха «бесстыдством и нападением на святую церковь».
Со своей стороны Боярская дума берет на себя инициативу созыва для избрания нового царя избирательного Земского собора. По словам московского летописца, «града Москвы бояре и все воинство и всего царства Московского всякие люди от всех градов и весей збираху людей и посылаху к Москве на избрание царское». О том же сообщают агенты различных европейских правительств. Но зная безусловно недоброжелательное отношение к нему руководителей большинства провинций, Борис перекрывает дороги в Москву.
И тем не менее о самостоятельном правлении Ирины не могло быть и речи. Народ изо дня в день собирался в Кремле, негодовал. Все было готово, по выражению голландца Исаака Массы, «к великой смуте и замешательству». То ли опасаясь за собственную жизнь, то ли поняв бесполезность подобного противостояния, Ирина на седьмой день после кончины Федора Иоанновича выходит в Кремле к народу и объявляет о своем отречении от власти в пользу Боярской думы: «У вас есть князья и бояре, пусть они начальствуют и правят вами». Почти сразу после этого заявления Ирина «простым обычаем» – без царского сопровождения и необходимой свиты уезжает в Новодевичий монастырь и принимает постриг под именем Александры.
Это не было предательством интересов брата. Напротив. На Красное крыльцо в Кремле Борис вышел с сестрой и после ее слов об отречении заявил, что берет на себя управление государством, а князья и бояре будут ему всего лишь помощниками, что «с боляры радети и промышляти рад не токмо по-прежнему, но и свыше первого».
Между тем знать и думать не хотела о передаче «шурину» власти и короны. Они решали вопрос, кто происходит от «царского корени», чтобы поручить все именно ему. Среди первых претендентов были Шуйские. Калита вел род от Александра Невского, Шуйские – от его старшего брата. В их правах не сомневался никто. Но главными противниками Бориса выступали не Шуйские, а Романовы. По сообщениям агентов, первые места среди возможных претендентов на трон занимают Федор и Александр Никитичи Романовы, третье и четвертое Мстиславский и все-таки Борис Годунов. На стороне последнего выступали меньшие бояре, стрельцы и почти вся «чернь».
Романовы настолько уверились в прочности своего положения, что стали выступать в Боярской думе с прямыми нападками на Бориса. Раздор в думе достиг такого «великого озлобления», что Годунов счел за благо оставить свое кремлевское подворье и укрыться около Ирины, в хорошо защищенном Новодевичьем монастыре. В Москве ширились слухи о цареубийстве – отравлении царя Федора Борисом. Впрочем, подобные разговоры возникли сразу после кончины царя.
Зато с помощью Иова усиленно начинают распространяться и иные слухи. Что Борис с раннего детства был «питаем» от царского стола, как и его сестра. Что сам царь Иван посетил его больного на дому и на пальцах показал, что Федор, Борис и Ирина одинаково близки и дороги ему. Что Грозный ни много ни мало «приказал» Годунову сына Федора и все царство и такое же точно благословение Борис получил и от Федора.
Все это было изложено в так называемой хартии, которую авторы, называвшие себя свидетелями описываемых событий, доставили патриарху Иову и были благосклонно выслушаны. Патриарх приговорил на следующий день всем собраться в Успенском соборе, а оттуда двинуться шествием в Новодевичий монастырь. Иову и Борису приходилось спешить, потому что в то же самое время Боярская дума вела переговоры с собиравшимся в Кремле народом и уговаривала толпу присягнуть именно думе.
Несчастьем для думы стало то, что ее члены сами не определились в выборе кандидатуры царя. Ни Романовы, ни Мстиславские собрать необходимое число голосов не смогли. Вопрос был вынесен на площадь, и теперь борьба шла за толпу.
20 февраля организованное Иовом шествие пришло к Новодевичьему монастырю и стало просить Бориса о принятии державы. Борис наотрез отказался, заверил толпу, что никогда и в мыслях не посягал на корону и вообще готов немедленно постричься в монахи. Причина его позиции крылась в малочисленности пришедших.
Тогда Иов обратился ко всем доступным ему средствам воздействия на москвичей. По распоряжению патриарха все московские церкви оставались открытыми с вечера 20-го до утра 21 февраля. Ночное необычное богослужение действительно привлекло множество народа. А наутро духовенство вынесло из храмов самые почитаемые иконы и двинулось крестным ходом в Новодевичий. На этот раз стечение народа оказалось огромным. Переговоры с царицей и ее братом от имени всей этой толпы вели высшие чины.
Борис продолжал усиленно отказываться, но князья церкви пригрозили ему, что в случае его отказа положат посохи и затворят все церкви, младшие бояре заявили, что не станут больше управлять государством, а дворянство биться с неприятелями.
Очевидец, дьяк Иван Тимофеев, был оглушен криками народа, приветствовавшего наконец-то давшего согласие Бориса. Более всех «старалися середние люди и все меньшие», кричавшие «нелепо, с воплем многим... не в чин», причем лица их багровели, а «утробы расседались». Под эти вопли патриарх провел Бориса Годунова в монастырский собор и нарек на царство.
Избрание совершилось? В том-то и дело, что нет. Оно было недействительно без согласия Боярской думы, а дума молчала. Пять дней Борис тщетно дожидался необходимого решения, оно не последовало. 26 февраля пришлось ехать в Кремль, а патриарх и сторонники предполагаемого царя не пожалели сил на организацию самой что ни на есть торжественной встречи. Народ встречал Бориса прямо за стенами Новодевичьего монастыря, на поле и за стенами города. Кто победнее несли хлеб-соль, бояре и купцы – золоченые кубки, соболей и другие дорогие подарки. Борис отказался ото всего, кроме хлеба-соли, и пригласил участников встречи в Кремль на парадный стол.
В Кремле Иов отвел Бориса в Успенский собор и вторично благословил на царство. Присутствовавшие «здравствовали» правителя на «скифетроцарствия превзятии». И все равно это не было утверждением Бориса на троне. По совету Иова Борис оставляет Кремль и снова уезжает в Новодевичий монастырь под вымышленным предлогом тяжелой болезни сестры.
Для обретения полноты царской власти Борису не хватало главного – присяги, которую проводила всегда Боярская дума. Провинциальные епископы получили от патриарха повеление созвать в главных соборах мирян и духовенство, прочесть им грамоту об избрании Годунова, а затем петь многолетие вдове-царице и ее брату в течение трех дней под колокольный звон.
Но направить с подобным поручением Борис смог только думных людей, занимавших самые низшие места. Зато они ехали по городам с богатейшими подарками, которые придавали присяге особенный вес и надежды.
Провинция не привыкла противиться предписаниям Москвы, но в то же время ее влияние на дело царского избрания было совсем не велико. В течение марта Борис продолжает оставаться в Новодевичьем монастыре, редко и ненадолго показываясь в столице. 19 марта он впервые созвал Боярскую думу для решения накопившихся местнических, не терпящих отлагательства тяжб. Он фактически приступил к исполнению функций самодержца, но продолжал жить в монастыре, как в загородной резиденции, откладывая переезд во дворец, который мог вызвать открытое выступление оппозиции.
Двусмысленное положение Годунова явно затягивается, и Иов решает прибегнуть к испытанному средству – в третий раз организовать шествие в Новодевичий монастырь. Участники шествия падают перед Годуновым на землю – «лица на землю положиша», – умоляя Бориса переехать в Кремль. Но Годунов решается на рискованный шаг – публично вообще отрекается от власти, и только указ инокини Ирины-Александры «вынуждает» его подчиниться: «Приспе время облещися тебе в порфиру царскую». Боярский приговор был заменен указом постриженной царицы.
А. Васнецов. Москва при Иване Грозном. Красная площадь. 1902 г.
1 апреля Годунов во второй раз торжественно въехал в Кремль, причем церемония повторилась во всех подробностях. Духовенство и народ ждали Бориса за Неглинной. В Успенском соборе патриарх возложил на Бориса крест Петра Чудотворца, «еже есть начало царского государева венчания и скифетродержания». Только после этого Годунов прошел в царские чертоги и «сяде на царском своем престоле». И примечательно – в избирательной грамоте апреля месяца стояли подписи одних лишь духовных лиц, так или иначе находившихся во власти патриарха, а не Боярской думы.
Следующим шагом великого умельца в отношении придворных интриг стал, по выражению современников, «великий обман». Его клевреты начинают распространять слухи о нашествии крымчаков. Борис срочно собирает огромное войско и выступает с ним к Серпухову, где вместо вражеских войск его ждут послы хана с выгодными мирными предложениями. Борис угощает в стане под Серпуховом всех служилых людей пирами, одаривает богатыми подарками, так что они, вполне довольные новым самодержцем, «чаяху и впредь себе от него такого жалованья».
1 сентября, через восемь месяцев после кончины Федора Иоанновича, Борис Годунов венчается на царство и, к великому изумлению окружающих, заявляет: «Отче великий патриарх Иов! Бог свидетель сему, никто же убо будет в царствии моем нищ, или беден!» Мало того, рванув ворот сорочки, новый царь крикнет: «И сию последнюю разделю со всеми!» Это был ответ на глухую и непробиваемую оппозицию боярства.
С этой минуты посещения Борисом Годуновым монастыря и сестры-инокини становятся все более редкими. Ирина-Александра замыкается в своих монастырских палатах, достаточно скромных по отделке. С северной стороны вдоль всего их фасада шла открытая галерея-гульбище. На галерею вела широкая лестница. Возможно, что венчал здание достаточно затейливый деревянный терем с крутой высокой кровлей. Из палат былой царицы можно было пройти в трапезную, а через нее в церковь, которая сначала была посвящена Иоанну Предтече – святому, соименному Грозному. Отсюда название соседней монастырской башни – Предтеченская.
Можно предположить, что церковь в ее первоначальном виде была построена в 1560-х годах, когда приняла постриг невестка Ивана Грозного, княгиня Ульяна. Храм многократно перестраивался. Изменилось и его посвящение – теперь во имя святого Амвросия Медиоланского. Подобное посвящение достаточно необычно для Московского государства и самой Москвы. Покровитель города Милана, один из видных учителей церкви, сторонник полной ее независимости от государства, Амвросий имеет большие заслуги в отношении церковного пения как составитель многих текстов. Им также введен так называемый амброзианский напев, своеобразная ритмическая мелодия, заключавшая элементы восточного церковного пения и древнегреческой речитативной музыки. Тоны и гласы установлены Амвросием в полном соответствии с напевами православной греческой церкви.
Монастырская жизнь Ирины-Александры продолжалась недолго. Ее не стало в 1603 году.
Между тем монастырь неуклонно продолжал богатеть. С 1524 года до начала XVIII века его земельные владения увеличиваются больше чем в сто раз: с 1600 до 164 215 десятин земли. К концу XVII века ему принадлежало четырнадцать с половиной тысяч крестьян (женщины в расчет не принимались), слобода, располагавшаяся вдоль дороги к Кремлю. В слободе жили обслуживавшие нужды монастыря сапожники, суконщики, портные, огородники, хлебники, пивовары, плотники, горшечники, кузнецы. По сравнению с крестьянами они освобождались от всех налогов и повинностей. Кроме того, в 1638 году в слободе жили 127 ремесленников, которые на случай войны обязаны были браться за оружие – пищали, сабли, рогатины.
В XVI – начале XVII века Новодевичий монастырь представлял мощную крепость, отвечавшую всем требованиям современной фортификационной науки. Его гарнизон насчитывал 300–350 стрельцов. Для многих городов это равнялось численности целого городского гарнизона. Само положение монастыря было определено именно из этих соображений: в излучине Москвы-реки поблизости находились три очень важные водные переправы – у Дорогомилова, Воробьевых гор и Крымского брода. В 1521 году здесь беспрепятственно перешел реку крымский хан Махмет-Гирей, но уже в 1591 году полки крымчаков под предводительством Казы-Гирея вынуждены были отступить из-за сильного артиллерийского огня крепостей южного оборонительного кольца.
В Смутное время монастырь неоднократно переходил из рук в руки. В 1610 году его захватили иностранные полки. В 1611-м в нем стояли две роты польского войска и отряд немецких наемников. 22 мая 1611 года войска первого московского ополчения овладели Белым городом и на следующий же день Новодевичьим монастырем. Но в июле опять появились иностранные части. Особенно бесчинствовали здесь казачьи отряды И. Заруцкого, перешедшего в это время на сторону польского короля Сигизмунда. Монастырские сокровища были разграблены и сожжены, казаки, по словам летописца, «церковь и монастырь выжгли».
22 августа 1612 года второе народное ополчение под руководством Д. Пожарского и К. Минина встретило неподалеку от монастыря польские отряды гетмана Ходкевича. Поляки переправились через Москву-реку именно у Новодевичьего монастыря и напали на отряды Пожарского у Чертольских ворот. Семичасовая кровавая битва закончилась поражением и бегством Ходкевича. Два дня спустя поражение иноземных отрядов оказалось полным. И сразу же после освобождения Москвы от врагов ополченцы освободили и монастырь.
Настоящей строительницей Новодевичьей обители становится царевна Софья. В годы ее правления возобновляются сохранившиеся до наших дней стены и башни, в основных своих частях на древних фундаментах. Общая их протяженность составляет около 950 метров. По свидетельству документов, площадь обители была несколько меньшей: длина ее стен равнялась 638 метрам и вместо двенадцати ныне существующих башен было всего десять. Посередине северной и южной стен находилось по одной проездной – воротной башне, которые имели фресковые росписи. Над южной проездной башней возвышалась надвратная Покровская церковь, к которой примыкают Мариинские палаты – некоторое время в 1690-х годах в них жила старшая сводная сестра Петра Марья Алексеевна. Церковь и палаты имеют единое архитектурное оформление. Храм и третий этаж палат поставлены на общую для них галерею-гульбище. Существует предположение, что здесь же некоторое время находилась и сама правительница, царевна Софья.
И. Репин. Великая княгиня Софья в Новодевичьем монастыре. 1879 г.
В 1682–1687 годах воздвигается одно из самых больших сооружений монастырского ансамбля – Успенская церковь с трапезной, замечательный памятник так называемого московского барокко. Трапезные в монастырях использовались как для повседневного столования монахов и монахинь, так и для угощения знатных гостей во время годовых праздников и поминальных обедов. Достигающий 400 квадратных метров главный зал трапезной перекрыт единым сводом, без дополнительных опор, что представляло редкое достижение строительной техники тех лет. Многочисленные помещения в западной части здания имели хозяйственное назначение. В расположенных в подклете подвалах варили пиво, квас, хранили съестные припасы.
Парадные трехстворчатые ворота с Преображенской церковью относятся к 1687–1688 годам. На широких белокаменных воротах возвышается стройный четверик церкви, богато декорированный деталями резного белого камня. Верх стен заканчивается полукруглыми раковинами – закомарами и стройной группой пятиглавия.
Внутри церкви – великолепный золоченый иконостас, в создании которого принимал участие один из наиболее известных иконописцев Оружейной палаты Карп Золотарев. С западной стороны к храму примыкают жилые палаты, выстроенные одновременно с воротами для царевны Екатерины Алексеевны, наиболее увлекавшейся архитектурой и оформлением интерьеров дочери царя Алексея Михайловича. Позднее палаты получили название Лопухинских, поскольку в них с 1727 по 1731 год жила и умерла первая супруга Петра I царица Евдокия Лопухина.
Но одно из лучших произведений русской архитектуры конца XVI–XVII века – монастырская колокольня 74-метровой высоты. Она составлена из шести постепенно уменьшающихся восьмериков. Гульбища ярусов окружает легкая балюстрада. Знаменитый архитектор В. И. Баженов писал: «Колокольня Ивановская (Иван Великий) достойна зрения, колокольня Девичьего монастыря более обольстит очи человека, вкус имущего». Строитель колокольни не только отметил ею центр всего монастырского ансамбля, но и замкнул дорогу, идущую от Кремля. Этим строителем мог быть «подмастерье каменных дел» Осип Старцев, но документальных подтверждений его авторства нет.
Евдокия Лопухина.
Однако строительство колокольни не было завершено. По всей вероятности, не удалось возвести еще двух ярусов. Существующий же шестой относится уже к следующему столетию. В царской семье произошел переворот. Правительница лишилась власти, которая перешла в руки молодого Петра, немедленно прекратившего всякие работы в монастыре. Любимое детище царевны Софьи стало местом ее заключения и смерти.
В 1682 году царевна Софья непосредственно после переворота в пользу родного брата Ивана ничем не заявляет о себе – надо сначала проявить себя, и возможность появляется почти сразу. Раскольники во главе с Никитой Пустосвятом добиваются открытого диспута в Грановитой палате с патриархом и церковными властями. Софья приходит на спор о вере, участвует в нем, а потом делает решительные выводы. Пустосвят как личность опасен для государства – его казнят решением царевны на следующий день, да притом на Лобном месте, на глазах у всей Москвы. Его сообщники разосланы по дальним монастырям. У Софьи не дрогнула рука казнить и руководителей стрельцов – отца и сына князей Хованских, только что обеспечивших ей путь к власти. Их положение среди стрельцов – государство в государстве, связь с раскольниками представлялись ей недопустимыми. В решительности и твердости Софья не уступала Петру. Но зато после этих первых шагов она вставляет свое имя в государственные грамоты, пока еще после братьев и только в документах, не выходящих за пределы страны.
Следующая ступень – имя, писавшееся наравне с обоими царями и притом в зарубежных грамотах. Это происходит в 1686 году после заключения правительством Софьи Вечного мира с Польшей, согласно которому Русское государство получало навсегда Киев, Смоленск и всю Левобережную Украину. Успех правительницы был слишком велик и очевиден.
И все-таки этого было мало. Еще один переворот в собственную пользу? Софья думала о нем, но на него было трудно решиться без предварительной подготовки общественного мнения и у себя, и в Европе. Тогда-то и появляется на свет «Портрет с семью добродетелями», выполненный в Чернигове гравером Леонтием Тарасевичем: одна Софья в окружении арматуры – воинских доспехов и медальонов с семью аллегориями добродетелей. Под стать была и подпись: «София Алексеевна Божиею милостию благочестивейшая и вседержавнейшая великая государыня царевна и великая княжна... Отечественных дедичеств (владений. – Н. М.) государыня и обладательница». Один экземпляр высылается в Амстердам, бургомистру города, который передает его для размножения одному из местных граверов с соответствующими надписями уже на латинском языке: «чтоб ей, великой государыне, по тем листам была слава и за морем в иных государствах, также и в Московском государстве по листам же». Царевна приближалась к зениту своего могущества.
Софья рвалась к власти. Но чего ей действительно не хватало, так это умных и дальновидных соратников. Высокообразованный, прекрасно разбирающийся в дипломатии, но мягкий и нерешительный Василий Голицын предпочитал всем перипетиям государственного правления спокойную и удобную жизнь в своем фантастическом по богатству московском дворце на углу Охотного ряда и Тверской. Недаром же в глазах самого французского посланника это ни много ни мало палаццо «какого-нибудь итальянского государя» по количеству картин, скульптур, западной наимоднейшей мебели, книг, витражей в окнах.
Наглый, бесшабашно храбрый и алчный, сменивший Хованских начальник стрельцов Федор Шакловитый. Целая вереница бояр, склонных скорее наблюдать, чем участвовать в действиях царевны, да и поступки Софьи исключали какую бы то ни было помощь. Подобно Петру, она не умела ждать, все хотела делать тут же и сама. Федор Шакловитый признается под пыткой: «Как де были польские послы, в то время как учинился вечный мир, и великая государыня благоверная царевна приказывала ему, Федьке, чтоб имя ее, великой государыни, писать обще с великими государями... и он с того числа приказал площадным подьячим в челобитных и приказе ее великую государыню писать же». Частенько колеблются в своей помощи царевне стрельцы – их-то надо все время ублажать, «остаются в сумнительстве» ближайшие придворные. И опять Софья сама властно диктует, чтобы в 1689 году «в день де нового лета (1 сентября. – Н. М.) на великую государыню благоверную царевну и великую княжну Софию Алексеевну положить царской венец».
Торопили все усиливающиеся нелады с Нарышкиными и их партией, торопила и своя неустроенная личная жизнь. Законы церкви и Домостроя, исконные обычаи – их Софья преступила без колебания, отдав свое сердце Василию Голицыну, женатому, с большой семьей. Страшно для нее было другое – князь Василий любил свою семью, был привязан к жене, княгине Авдотье. И хоть откликался он на чувство царевны, ей ли не знать, что окончательного выбора в душе он не делал, да и хотел ли сделать? Пока его удерживала только сила царевниного чувства: «Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой, на многие лета! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, когда в объятиях своих тебя, света моего, увижу... Ей, всегда прошу Бога, чтобы света моего в радости увидеть».
И все-таки Софья прежде всего правительница, государственный человек. Как ни страшно за «братца Васеньку», как ни тяжело по-бабьи одной да еще с письмами зашифрованными – писанными «цыфирью», она отправляет Голицына в Крымский поход. Борьба с турками – условие Вечного мира с Польшей, и нарушать его Софья не считала возможным. К тому же лишняя победа укрепляла положение и страны, и самой царевны, приближая такой желанный царский венец. Вот тогда-то и можно было бы отправить ненавистную княгиню Авдотью в монастырь, а самой обвенчаться с князем. Иностранные дипломаты сообщали именно о таких планах правительницы.
Но планы – это прежде всего исполнители. Софья искала славы для Голицына, хорошего дипломата и никудышного полководца. Первый Крымский поход окончился ничем из-за того, что то ли Божиим, то ли человеческим произволением загорелась степь. В поджоге обвинили украинского гетмана Самойловича, и на его место был избран Мазепа. Софья категорически настояла на повторении похода.
«Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многия лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем поставила тебя перед собою... Брела я пеша из Воздвиженска, только подхожу к монастырю Сергия Чюдотворца, а от тебя отписки о боях. Я не помню, как взошла: чла, идучи!»
На этот раз Голицын дошел до Перекопа, вступил в переговоры, но затянул их, не рассчитав запасов пресной воды, и уже с полным позором вынужден был вернуться. Софья не только закрывает глаза на провал кампании, она хочет князя превратить в героя в глазах народа, в победителя, засыпает наградами и, несмотря ни на что, решается на переворот. Но – Шакловитый не сумел поднять стрельцов. Многие из них перешли на сторону бежавшего в безопасный Троице-Сергиев монастырь Петра. Туда же отправились состоявшие на русской службе иностранные части, даже патриарх. Ставку своей жизни Софья проиграла – ее ждал Новодевичий монастырь.
Но был у этой истории и другой, человеческий конец. Оказавшись, теперь уже по приказу Петра, в монастыре, Софья думает прежде всего о «братце Васеньке», ухитряется переслать ему в ссылку письмо и значительную сумму денег, едва ли не большую часть того, чем сама располагала.
Одежда и вооружение стрельцов XVI–XVII вв.
Впрочем, по сравнению с другими приближенными правительницы фаворит отделался на удивление легко. Его не подвергли ни допросам, ни пыткам, ни даже тюремному заключению. Лишенный сана боярина и всего состояния, Голицын был сослан со своей семьей в далекую Мезень. Скорее всего, князю помогла выбранная им линия поведения.
Голицын не только не искал контактов с Софьей, но уверял, что не знал ни о каких планах переворота, а против ее венчания на царство и вовсе возражал, «что то дело необычайное». Он не устает писать Петру из ссылки челобитные о смягчении участи, клянясь, что служил ему всегда так же верно, как и его сестре. И может, была в этом своя закономерность, что вернувшийся из ссылки, куда попал вместе с дедом, внук Василия Голицына становится шутом при дворе племянницы Софьи, императрицы Анны Иоанновны, боготворившей царственную тетку. Он даже по-своему входит в историю – это для его «потешной свадьбы» с шутихой был воздвигнут знаменитый Ледяной дом.
Со своей стороны Боярская дума берет на себя инициативу созыва для избрания нового царя избирательного Земского собора. По словам московского летописца, «града Москвы бояре и все воинство и всего царства Московского всякие люди от всех градов и весей збираху людей и посылаху к Москве на избрание царское». О том же сообщают агенты различных европейских правительств. Но зная безусловно недоброжелательное отношение к нему руководителей большинства провинций, Борис перекрывает дороги в Москву.
И тем не менее о самостоятельном правлении Ирины не могло быть и речи. Народ изо дня в день собирался в Кремле, негодовал. Все было готово, по выражению голландца Исаака Массы, «к великой смуте и замешательству». То ли опасаясь за собственную жизнь, то ли поняв бесполезность подобного противостояния, Ирина на седьмой день после кончины Федора Иоанновича выходит в Кремле к народу и объявляет о своем отречении от власти в пользу Боярской думы: «У вас есть князья и бояре, пусть они начальствуют и правят вами». Почти сразу после этого заявления Ирина «простым обычаем» – без царского сопровождения и необходимой свиты уезжает в Новодевичий монастырь и принимает постриг под именем Александры.
Это не было предательством интересов брата. Напротив. На Красное крыльцо в Кремле Борис вышел с сестрой и после ее слов об отречении заявил, что берет на себя управление государством, а князья и бояре будут ему всего лишь помощниками, что «с боляры радети и промышляти рад не токмо по-прежнему, но и свыше первого».
Между тем знать и думать не хотела о передаче «шурину» власти и короны. Они решали вопрос, кто происходит от «царского корени», чтобы поручить все именно ему. Среди первых претендентов были Шуйские. Калита вел род от Александра Невского, Шуйские – от его старшего брата. В их правах не сомневался никто. Но главными противниками Бориса выступали не Шуйские, а Романовы. По сообщениям агентов, первые места среди возможных претендентов на трон занимают Федор и Александр Никитичи Романовы, третье и четвертое Мстиславский и все-таки Борис Годунов. На стороне последнего выступали меньшие бояре, стрельцы и почти вся «чернь».
Романовы настолько уверились в прочности своего положения, что стали выступать в Боярской думе с прямыми нападками на Бориса. Раздор в думе достиг такого «великого озлобления», что Годунов счел за благо оставить свое кремлевское подворье и укрыться около Ирины, в хорошо защищенном Новодевичьем монастыре. В Москве ширились слухи о цареубийстве – отравлении царя Федора Борисом. Впрочем, подобные разговоры возникли сразу после кончины царя.
Зато с помощью Иова усиленно начинают распространяться и иные слухи. Что Борис с раннего детства был «питаем» от царского стола, как и его сестра. Что сам царь Иван посетил его больного на дому и на пальцах показал, что Федор, Борис и Ирина одинаково близки и дороги ему. Что Грозный ни много ни мало «приказал» Годунову сына Федора и все царство и такое же точно благословение Борис получил и от Федора.
Все это было изложено в так называемой хартии, которую авторы, называвшие себя свидетелями описываемых событий, доставили патриарху Иову и были благосклонно выслушаны. Патриарх приговорил на следующий день всем собраться в Успенском соборе, а оттуда двинуться шествием в Новодевичий монастырь. Иову и Борису приходилось спешить, потому что в то же самое время Боярская дума вела переговоры с собиравшимся в Кремле народом и уговаривала толпу присягнуть именно думе.
Несчастьем для думы стало то, что ее члены сами не определились в выборе кандидатуры царя. Ни Романовы, ни Мстиславские собрать необходимое число голосов не смогли. Вопрос был вынесен на площадь, и теперь борьба шла за толпу.
20 февраля организованное Иовом шествие пришло к Новодевичьему монастырю и стало просить Бориса о принятии державы. Борис наотрез отказался, заверил толпу, что никогда и в мыслях не посягал на корону и вообще готов немедленно постричься в монахи. Причина его позиции крылась в малочисленности пришедших.
Тогда Иов обратился ко всем доступным ему средствам воздействия на москвичей. По распоряжению патриарха все московские церкви оставались открытыми с вечера 20-го до утра 21 февраля. Ночное необычное богослужение действительно привлекло множество народа. А наутро духовенство вынесло из храмов самые почитаемые иконы и двинулось крестным ходом в Новодевичий. На этот раз стечение народа оказалось огромным. Переговоры с царицей и ее братом от имени всей этой толпы вели высшие чины.
Борис продолжал усиленно отказываться, но князья церкви пригрозили ему, что в случае его отказа положат посохи и затворят все церкви, младшие бояре заявили, что не станут больше управлять государством, а дворянство биться с неприятелями.
Очевидец, дьяк Иван Тимофеев, был оглушен криками народа, приветствовавшего наконец-то давшего согласие Бориса. Более всех «старалися середние люди и все меньшие», кричавшие «нелепо, с воплем многим... не в чин», причем лица их багровели, а «утробы расседались». Под эти вопли патриарх провел Бориса Годунова в монастырский собор и нарек на царство.
Избрание совершилось? В том-то и дело, что нет. Оно было недействительно без согласия Боярской думы, а дума молчала. Пять дней Борис тщетно дожидался необходимого решения, оно не последовало. 26 февраля пришлось ехать в Кремль, а патриарх и сторонники предполагаемого царя не пожалели сил на организацию самой что ни на есть торжественной встречи. Народ встречал Бориса прямо за стенами Новодевичьего монастыря, на поле и за стенами города. Кто победнее несли хлеб-соль, бояре и купцы – золоченые кубки, соболей и другие дорогие подарки. Борис отказался ото всего, кроме хлеба-соли, и пригласил участников встречи в Кремль на парадный стол.
В Кремле Иов отвел Бориса в Успенский собор и вторично благословил на царство. Присутствовавшие «здравствовали» правителя на «скифетроцарствия превзятии». И все равно это не было утверждением Бориса на троне. По совету Иова Борис оставляет Кремль и снова уезжает в Новодевичий монастырь под вымышленным предлогом тяжелой болезни сестры.
Для обретения полноты царской власти Борису не хватало главного – присяги, которую проводила всегда Боярская дума. Провинциальные епископы получили от патриарха повеление созвать в главных соборах мирян и духовенство, прочесть им грамоту об избрании Годунова, а затем петь многолетие вдове-царице и ее брату в течение трех дней под колокольный звон.
Но направить с подобным поручением Борис смог только думных людей, занимавших самые низшие места. Зато они ехали по городам с богатейшими подарками, которые придавали присяге особенный вес и надежды.
Провинция не привыкла противиться предписаниям Москвы, но в то же время ее влияние на дело царского избрания было совсем не велико. В течение марта Борис продолжает оставаться в Новодевичьем монастыре, редко и ненадолго показываясь в столице. 19 марта он впервые созвал Боярскую думу для решения накопившихся местнических, не терпящих отлагательства тяжб. Он фактически приступил к исполнению функций самодержца, но продолжал жить в монастыре, как в загородной резиденции, откладывая переезд во дворец, который мог вызвать открытое выступление оппозиции.
Двусмысленное положение Годунова явно затягивается, и Иов решает прибегнуть к испытанному средству – в третий раз организовать шествие в Новодевичий монастырь. Участники шествия падают перед Годуновым на землю – «лица на землю положиша», – умоляя Бориса переехать в Кремль. Но Годунов решается на рискованный шаг – публично вообще отрекается от власти, и только указ инокини Ирины-Александры «вынуждает» его подчиниться: «Приспе время облещися тебе в порфиру царскую». Боярский приговор был заменен указом постриженной царицы.
1 апреля Годунов во второй раз торжественно въехал в Кремль, причем церемония повторилась во всех подробностях. Духовенство и народ ждали Бориса за Неглинной. В Успенском соборе патриарх возложил на Бориса крест Петра Чудотворца, «еже есть начало царского государева венчания и скифетродержания». Только после этого Годунов прошел в царские чертоги и «сяде на царском своем престоле». И примечательно – в избирательной грамоте апреля месяца стояли подписи одних лишь духовных лиц, так или иначе находившихся во власти патриарха, а не Боярской думы.
Следующим шагом великого умельца в отношении придворных интриг стал, по выражению современников, «великий обман». Его клевреты начинают распространять слухи о нашествии крымчаков. Борис срочно собирает огромное войско и выступает с ним к Серпухову, где вместо вражеских войск его ждут послы хана с выгодными мирными предложениями. Борис угощает в стане под Серпуховом всех служилых людей пирами, одаривает богатыми подарками, так что они, вполне довольные новым самодержцем, «чаяху и впредь себе от него такого жалованья».
1 сентября, через восемь месяцев после кончины Федора Иоанновича, Борис Годунов венчается на царство и, к великому изумлению окружающих, заявляет: «Отче великий патриарх Иов! Бог свидетель сему, никто же убо будет в царствии моем нищ, или беден!» Мало того, рванув ворот сорочки, новый царь крикнет: «И сию последнюю разделю со всеми!» Это был ответ на глухую и непробиваемую оппозицию боярства.
С этой минуты посещения Борисом Годуновым монастыря и сестры-инокини становятся все более редкими. Ирина-Александра замыкается в своих монастырских палатах, достаточно скромных по отделке. С северной стороны вдоль всего их фасада шла открытая галерея-гульбище. На галерею вела широкая лестница. Возможно, что венчал здание достаточно затейливый деревянный терем с крутой высокой кровлей. Из палат былой царицы можно было пройти в трапезную, а через нее в церковь, которая сначала была посвящена Иоанну Предтече – святому, соименному Грозному. Отсюда название соседней монастырской башни – Предтеченская.
Можно предположить, что церковь в ее первоначальном виде была построена в 1560-х годах, когда приняла постриг невестка Ивана Грозного, княгиня Ульяна. Храм многократно перестраивался. Изменилось и его посвящение – теперь во имя святого Амвросия Медиоланского. Подобное посвящение достаточно необычно для Московского государства и самой Москвы. Покровитель города Милана, один из видных учителей церкви, сторонник полной ее независимости от государства, Амвросий имеет большие заслуги в отношении церковного пения как составитель многих текстов. Им также введен так называемый амброзианский напев, своеобразная ритмическая мелодия, заключавшая элементы восточного церковного пения и древнегреческой речитативной музыки. Тоны и гласы установлены Амвросием в полном соответствии с напевами православной греческой церкви.
Монастырская жизнь Ирины-Александры продолжалась недолго. Ее не стало в 1603 году.
Между тем монастырь неуклонно продолжал богатеть. С 1524 года до начала XVIII века его земельные владения увеличиваются больше чем в сто раз: с 1600 до 164 215 десятин земли. К концу XVII века ему принадлежало четырнадцать с половиной тысяч крестьян (женщины в расчет не принимались), слобода, располагавшаяся вдоль дороги к Кремлю. В слободе жили обслуживавшие нужды монастыря сапожники, суконщики, портные, огородники, хлебники, пивовары, плотники, горшечники, кузнецы. По сравнению с крестьянами они освобождались от всех налогов и повинностей. Кроме того, в 1638 году в слободе жили 127 ремесленников, которые на случай войны обязаны были браться за оружие – пищали, сабли, рогатины.
В XVI – начале XVII века Новодевичий монастырь представлял мощную крепость, отвечавшую всем требованиям современной фортификационной науки. Его гарнизон насчитывал 300–350 стрельцов. Для многих городов это равнялось численности целого городского гарнизона. Само положение монастыря было определено именно из этих соображений: в излучине Москвы-реки поблизости находились три очень важные водные переправы – у Дорогомилова, Воробьевых гор и Крымского брода. В 1521 году здесь беспрепятственно перешел реку крымский хан Махмет-Гирей, но уже в 1591 году полки крымчаков под предводительством Казы-Гирея вынуждены были отступить из-за сильного артиллерийского огня крепостей южного оборонительного кольца.
В Смутное время монастырь неоднократно переходил из рук в руки. В 1610 году его захватили иностранные полки. В 1611-м в нем стояли две роты польского войска и отряд немецких наемников. 22 мая 1611 года войска первого московского ополчения овладели Белым городом и на следующий же день Новодевичьим монастырем. Но в июле опять появились иностранные части. Особенно бесчинствовали здесь казачьи отряды И. Заруцкого, перешедшего в это время на сторону польского короля Сигизмунда. Монастырские сокровища были разграблены и сожжены, казаки, по словам летописца, «церковь и монастырь выжгли».
22 августа 1612 года второе народное ополчение под руководством Д. Пожарского и К. Минина встретило неподалеку от монастыря польские отряды гетмана Ходкевича. Поляки переправились через Москву-реку именно у Новодевичьего монастыря и напали на отряды Пожарского у Чертольских ворот. Семичасовая кровавая битва закончилась поражением и бегством Ходкевича. Два дня спустя поражение иноземных отрядов оказалось полным. И сразу же после освобождения Москвы от врагов ополченцы освободили и монастырь.
Настоящей строительницей Новодевичьей обители становится царевна Софья. В годы ее правления возобновляются сохранившиеся до наших дней стены и башни, в основных своих частях на древних фундаментах. Общая их протяженность составляет около 950 метров. По свидетельству документов, площадь обители была несколько меньшей: длина ее стен равнялась 638 метрам и вместо двенадцати ныне существующих башен было всего десять. Посередине северной и южной стен находилось по одной проездной – воротной башне, которые имели фресковые росписи. Над южной проездной башней возвышалась надвратная Покровская церковь, к которой примыкают Мариинские палаты – некоторое время в 1690-х годах в них жила старшая сводная сестра Петра Марья Алексеевна. Церковь и палаты имеют единое архитектурное оформление. Храм и третий этаж палат поставлены на общую для них галерею-гульбище. Существует предположение, что здесь же некоторое время находилась и сама правительница, царевна Софья.
В 1682–1687 годах воздвигается одно из самых больших сооружений монастырского ансамбля – Успенская церковь с трапезной, замечательный памятник так называемого московского барокко. Трапезные в монастырях использовались как для повседневного столования монахов и монахинь, так и для угощения знатных гостей во время годовых праздников и поминальных обедов. Достигающий 400 квадратных метров главный зал трапезной перекрыт единым сводом, без дополнительных опор, что представляло редкое достижение строительной техники тех лет. Многочисленные помещения в западной части здания имели хозяйственное назначение. В расположенных в подклете подвалах варили пиво, квас, хранили съестные припасы.
Парадные трехстворчатые ворота с Преображенской церковью относятся к 1687–1688 годам. На широких белокаменных воротах возвышается стройный четверик церкви, богато декорированный деталями резного белого камня. Верх стен заканчивается полукруглыми раковинами – закомарами и стройной группой пятиглавия.
Внутри церкви – великолепный золоченый иконостас, в создании которого принимал участие один из наиболее известных иконописцев Оружейной палаты Карп Золотарев. С западной стороны к храму примыкают жилые палаты, выстроенные одновременно с воротами для царевны Екатерины Алексеевны, наиболее увлекавшейся архитектурой и оформлением интерьеров дочери царя Алексея Михайловича. Позднее палаты получили название Лопухинских, поскольку в них с 1727 по 1731 год жила и умерла первая супруга Петра I царица Евдокия Лопухина.
Но одно из лучших произведений русской архитектуры конца XVI–XVII века – монастырская колокольня 74-метровой высоты. Она составлена из шести постепенно уменьшающихся восьмериков. Гульбища ярусов окружает легкая балюстрада. Знаменитый архитектор В. И. Баженов писал: «Колокольня Ивановская (Иван Великий) достойна зрения, колокольня Девичьего монастыря более обольстит очи человека, вкус имущего». Строитель колокольни не только отметил ею центр всего монастырского ансамбля, но и замкнул дорогу, идущую от Кремля. Этим строителем мог быть «подмастерье каменных дел» Осип Старцев, но документальных подтверждений его авторства нет.
Однако строительство колокольни не было завершено. По всей вероятности, не удалось возвести еще двух ярусов. Существующий же шестой относится уже к следующему столетию. В царской семье произошел переворот. Правительница лишилась власти, которая перешла в руки молодого Петра, немедленно прекратившего всякие работы в монастыре. Любимое детище царевны Софьи стало местом ее заключения и смерти.
В 1682 году царевна Софья непосредственно после переворота в пользу родного брата Ивана ничем не заявляет о себе – надо сначала проявить себя, и возможность появляется почти сразу. Раскольники во главе с Никитой Пустосвятом добиваются открытого диспута в Грановитой палате с патриархом и церковными властями. Софья приходит на спор о вере, участвует в нем, а потом делает решительные выводы. Пустосвят как личность опасен для государства – его казнят решением царевны на следующий день, да притом на Лобном месте, на глазах у всей Москвы. Его сообщники разосланы по дальним монастырям. У Софьи не дрогнула рука казнить и руководителей стрельцов – отца и сына князей Хованских, только что обеспечивших ей путь к власти. Их положение среди стрельцов – государство в государстве, связь с раскольниками представлялись ей недопустимыми. В решительности и твердости Софья не уступала Петру. Но зато после этих первых шагов она вставляет свое имя в государственные грамоты, пока еще после братьев и только в документах, не выходящих за пределы страны.
Следующая ступень – имя, писавшееся наравне с обоими царями и притом в зарубежных грамотах. Это происходит в 1686 году после заключения правительством Софьи Вечного мира с Польшей, согласно которому Русское государство получало навсегда Киев, Смоленск и всю Левобережную Украину. Успех правительницы был слишком велик и очевиден.
И все-таки этого было мало. Еще один переворот в собственную пользу? Софья думала о нем, но на него было трудно решиться без предварительной подготовки общественного мнения и у себя, и в Европе. Тогда-то и появляется на свет «Портрет с семью добродетелями», выполненный в Чернигове гравером Леонтием Тарасевичем: одна Софья в окружении арматуры – воинских доспехов и медальонов с семью аллегориями добродетелей. Под стать была и подпись: «София Алексеевна Божиею милостию благочестивейшая и вседержавнейшая великая государыня царевна и великая княжна... Отечественных дедичеств (владений. – Н. М.) государыня и обладательница». Один экземпляр высылается в Амстердам, бургомистру города, который передает его для размножения одному из местных граверов с соответствующими надписями уже на латинском языке: «чтоб ей, великой государыне, по тем листам была слава и за морем в иных государствах, также и в Московском государстве по листам же». Царевна приближалась к зениту своего могущества.
Софья рвалась к власти. Но чего ей действительно не хватало, так это умных и дальновидных соратников. Высокообразованный, прекрасно разбирающийся в дипломатии, но мягкий и нерешительный Василий Голицын предпочитал всем перипетиям государственного правления спокойную и удобную жизнь в своем фантастическом по богатству московском дворце на углу Охотного ряда и Тверской. Недаром же в глазах самого французского посланника это ни много ни мало палаццо «какого-нибудь итальянского государя» по количеству картин, скульптур, западной наимоднейшей мебели, книг, витражей в окнах.
Наглый, бесшабашно храбрый и алчный, сменивший Хованских начальник стрельцов Федор Шакловитый. Целая вереница бояр, склонных скорее наблюдать, чем участвовать в действиях царевны, да и поступки Софьи исключали какую бы то ни было помощь. Подобно Петру, она не умела ждать, все хотела делать тут же и сама. Федор Шакловитый признается под пыткой: «Как де были польские послы, в то время как учинился вечный мир, и великая государыня благоверная царевна приказывала ему, Федьке, чтоб имя ее, великой государыни, писать обще с великими государями... и он с того числа приказал площадным подьячим в челобитных и приказе ее великую государыню писать же». Частенько колеблются в своей помощи царевне стрельцы – их-то надо все время ублажать, «остаются в сумнительстве» ближайшие придворные. И опять Софья сама властно диктует, чтобы в 1689 году «в день де нового лета (1 сентября. – Н. М.) на великую государыню благоверную царевну и великую княжну Софию Алексеевну положить царской венец».
Торопили все усиливающиеся нелады с Нарышкиными и их партией, торопила и своя неустроенная личная жизнь. Законы церкви и Домостроя, исконные обычаи – их Софья преступила без колебания, отдав свое сердце Василию Голицыну, женатому, с большой семьей. Страшно для нее было другое – князь Василий любил свою семью, был привязан к жене, княгине Авдотье. И хоть откликался он на чувство царевны, ей ли не знать, что окончательного выбора в душе он не делал, да и хотел ли сделать? Пока его удерживала только сила царевниного чувства: «Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой, на многие лета! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, когда в объятиях своих тебя, света моего, увижу... Ей, всегда прошу Бога, чтобы света моего в радости увидеть».
И все-таки Софья прежде всего правительница, государственный человек. Как ни страшно за «братца Васеньку», как ни тяжело по-бабьи одной да еще с письмами зашифрованными – писанными «цыфирью», она отправляет Голицына в Крымский поход. Борьба с турками – условие Вечного мира с Польшей, и нарушать его Софья не считала возможным. К тому же лишняя победа укрепляла положение и страны, и самой царевны, приближая такой желанный царский венец. Вот тогда-то и можно было бы отправить ненавистную княгиню Авдотью в монастырь, а самой обвенчаться с князем. Иностранные дипломаты сообщали именно о таких планах правительницы.
Но планы – это прежде всего исполнители. Софья искала славы для Голицына, хорошего дипломата и никудышного полководца. Первый Крымский поход окончился ничем из-за того, что то ли Божиим, то ли человеческим произволением загорелась степь. В поджоге обвинили украинского гетмана Самойловича, и на его место был избран Мазепа. Софья категорически настояла на повторении похода.
«Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многия лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем поставила тебя перед собою... Брела я пеша из Воздвиженска, только подхожу к монастырю Сергия Чюдотворца, а от тебя отписки о боях. Я не помню, как взошла: чла, идучи!»
На этот раз Голицын дошел до Перекопа, вступил в переговоры, но затянул их, не рассчитав запасов пресной воды, и уже с полным позором вынужден был вернуться. Софья не только закрывает глаза на провал кампании, она хочет князя превратить в героя в глазах народа, в победителя, засыпает наградами и, несмотря ни на что, решается на переворот. Но – Шакловитый не сумел поднять стрельцов. Многие из них перешли на сторону бежавшего в безопасный Троице-Сергиев монастырь Петра. Туда же отправились состоявшие на русской службе иностранные части, даже патриарх. Ставку своей жизни Софья проиграла – ее ждал Новодевичий монастырь.
Но был у этой истории и другой, человеческий конец. Оказавшись, теперь уже по приказу Петра, в монастыре, Софья думает прежде всего о «братце Васеньке», ухитряется переслать ему в ссылку письмо и значительную сумму денег, едва ли не большую часть того, чем сама располагала.
Впрочем, по сравнению с другими приближенными правительницы фаворит отделался на удивление легко. Его не подвергли ни допросам, ни пыткам, ни даже тюремному заключению. Лишенный сана боярина и всего состояния, Голицын был сослан со своей семьей в далекую Мезень. Скорее всего, князю помогла выбранная им линия поведения.
Голицын не только не искал контактов с Софьей, но уверял, что не знал ни о каких планах переворота, а против ее венчания на царство и вовсе возражал, «что то дело необычайное». Он не устает писать Петру из ссылки челобитные о смягчении участи, клянясь, что служил ему всегда так же верно, как и его сестре. И может, была в этом своя закономерность, что вернувшийся из ссылки, куда попал вместе с дедом, внук Василия Голицына становится шутом при дворе племянницы Софьи, императрицы Анны Иоанновны, боготворившей царственную тетку. Он даже по-своему входит в историю – это для его «потешной свадьбы» с шутихой был воздвигнут знаменитый Ледяной дом.