Молитвин Павел. Наследники империи

   Сети и духовые трубки, стреляющие ядовитыми шипами, уже навели Мгала на мысль, что уроборы не являются племенем монстров, которыми Девы Ночи пугали своих дочерей. Теперь же, созерцая картины мирной жизни, он начал подозревать, что у Сыновей Оцулаго было значительно больше оснований взирать на нгайй с отвращением, ибо крылья за спиной представлялись ему меньшим злом, чем обычай приносить в жертву чудовищам женщин.
   Лив издала глухой стон, зашевелилась, и Мгал зашипел от боли: нгайям удалось-таки пырнуть его копьем в левую руку, нанести несколько глубоких, продолжавших обильно кровоточить царапин и стукнуть чем-то тяжелым по голове.
   — Тише ты, не ворочайся! Все кости мне переломаешь! — Он попытался повернуть голову — веревки, из которых была сплетена сеть, впивались ему в лицо, а тело, скрюченное совершенно невообразимым образом, совсем одеревенело.
   — Ты здесь? Слава Шимберлалу! О-о-о!.. Что это? Где мы? Значит, Сыновья Оцулаго все же получили свою жертву? — В голосе девушки звучали истерические, визгливые нотки, и северянин пожалел, что Лив не может видеть расстилавшийся под ними ландшафт, который наверняка подействовал бы на нее успокаивающе. Зато она могла сколько угодно разглядывать крылатых тварей над своей головой, а он был лишен этого удовольствия…
   — Не знаю, как насчет других, но нас они определенно получили. Не уверен, что мое присутствие доставит им удовольствие, хотя обнадеживает уже то, что до сих пор не бросили, тащат, надрываются, — проворчал Мгал.
   — О, Шимберлал! Хорошо, что ты тут… А что с Бемсом?
   — Понятия не имею. Ты видешь этих отпрысков Оцулаго? Какие они из себя?
   — Жуть! Лучше бы уж не видеть! Помесь человека с огромной летучей мышью! Брюхо мохнатое, лапищи по бокам торчат с когтищами, а лица как у Дев Ночи. Ну, в общем, довольно человеческие лица…
   — Человеческие лица — это хорошо. Хотелось бы мне посмотреть на них… — Мгал попробовал извернуться, чтобы хоть одним глазком взглянуть на удивительных летунов. — Ага, начинаем снижаться.
   Ритм хлопающих где-то над головой крыльев изменился, вершины скал рванулись навстречу, и северянин увидел сверкающее в солнечных лучах озеро, похожее на отполированное серебряное зеркало в обрамлении узкой полоски раскидистых низкорослых деревьев. Окружавшие его утесы напоминали зубцы короны, у основания которых чернели кое-где входы в пещеры. Несколько лодок застыли на ровной глади озера, находившегося, по странной прихоти природы, значительно выше большинства долин, над которыми пролетали Сыновья Оцулаго.
   Уютное место, подумал северянин, без крыльев на этот горный кряж не очень-то заберешься. А значит, и удрать отсюда будет нелегко. Последнее соображение, впрочем, ничуть не огорчило его — цветущий вид горного края подействовал на Мгала умиротворяюще. Тем не менее он не только любовался быстро приближающимся озером, но и внимательно оглядывал местность, запоминая на случай побега положение утесов с наиболее выразительными очертаниями.
   Уроборы летели все ниже и ниже и, наконец, описав над озером плавный полукруг, опустили свою добычу на каменную террасу, полого сбегавшую от входов в пещеры к тихо плещущейся о берег воде. Заглядевшись на темнокожих людей, начавших выскакивать из пещер, заслышав знакомый шум крыльев, Мгал слишком поздно сообразил, что поза его не способствует удачному приземлению. Как ни дергался и ни елозил он, стараясь втянуть голову в плечи и спрятать лицо, как ни бережно опускали своих пленников Сыновья Оцулаго, ему все же пришлось проехать несколько локтей по шероховатому и неровному утесу. Лоб, правую щеку, плечо и бедро северянина опалило огнем, потом сеть обвисла, опала, и ничуть не пострадавшая Лив радостно завопила:
   — Люди! Обыкновенные люди, мачту им в задницу!
   — Слезь с меня, женщина, — попросил Мгал, сплевывая кровь и каменную крошку. Он и сам видел, что встречали крылатых тварей самые что ни на есть обыкновенные люди: мужчины в коротких штанах и рубахах, девки в платьях, юбках и блузках — все как положено, никакой шерсти на теле, никаких крыльев за спиной.
   Выпутавшись из упавшей на нее сети, Лив сползла с северянина и поднялась на ноги. Мгал, ругаясь вполголоса, расправил онемевшие члены и кое-как выпрямился, чувствуя, что его отчаянно качает из стороны в сторону. Окинув кровоточащие ссадины и царапины беглым взглядом и убедившись, что, несмотря на ужасающий вид, шкуру ему попортили не так сильно, как можно было ожидать, он уставился на толпившуюся в дюжине шагов от него группу людей, однако рассмотреть их толком не успел. Воздух вновь наполнился хлопаньем громадных крыльев, и, вскинув голову, северянин увидел, как две пары летунов снижаются над каменной террасой. Две опутанные сетями пленницы одна за другой были опущены на утес, но Мгал не смотрел на них — внимание его было всецело поглощено Сыновьями Оцулаго. Огромные кожистые крылья, казалось, действительно принадлежат чудовищным летучим мышам, торчащие в стороны когтистые лапы их — тоже, однако руки, головы и даже покрытые шерстью тела были очень похожи на человеческие. Настолько похожи, что северянин нахмурился, силясь поймать ускользающую догадку.
   Три крылатых существа, опустив добычу, взмыли вверх, последовав, очевидно, за уроборами, принесшими Лив и Мгала, четвертое же, сделав круг над головами собравшихся на каменной террасе людей, неожиданно снова пошло на снижение и уселось на огромный деревянный насест, установленный неподалеку от пещер. Вцепилось в него когтистыми лапами, потопталось на исцарапанном бревне, хлопая перепончатыми крыльями, и северянин ахнул от удивления.
   — Да их же двое! Двое, ведьмин сок. Человек и… У него не было слов, чтобы назвать крылатое существо, от которого, отстегнув ременную сбрую, отделился темнолицый мужчина, закутанный в странное меховое одеяние, оставлявшее открытыми руки и лицо. Ромбовидное тело летающей твари с маленькой ушастой головкой состояло, казалось, из опутанного мышцами скелета и производило столь отталкивающее впечатление, что Мгал невольно попятился и сделал знак, оберегающий от злых духов и всевозможной нежити.
   — Что за мерзкая зверюга! Божество, сотворившее такую гадость, обладало, по-видимому, весьма своеобразным чувством юмора! — пробормотала Лив, не в силах отвести глаз от маленького страшилища.
   — Мы называем их шуйрусами. И поверьте, доброта и отзывчивость этих милых существ полностью искупают недостатки, присущие их внешности. Сотворили же их не боги, а люди, отдаленные наши предки, мечтавшие парить в небесах подобно птицам, — произнес темнолицый мужчина, незаметно приблизившийся к Мгалу и Лив, пока те пялили глаза на человека в меховом одеянии, подкармливавшего перепончатокрылого летуна чем-то вкусненьким.
   — Стало быть, это вы и есть Сыновья Оцулаго? — Северянин окинул незнакомца оценивающим взглядом и отметил, что оружия у него нет. Хороший признак.
   — Нгайи зовут нас также уроборами — Народом Вершин, и это, пожалуй, больше соответствует истине. Однако ты весь в крови, пойдем, Омата промоет и перевяжет твои раны.
   Мгал огляделся по сторонам. Какая-то сердобольная девушка накинула плащ из тонкой шерсти на плечи Лив, совершенно забывшей о своей наготе. Кто-то из мужчин заботливо поддерживал едва стоящую на подкашивающихся ногах Тарнану, а остальные помогали Очиваре выпутаться из сети, беззлобно подшучивая над дико зыркающей глазами нгайей, совершенно одуревшей от полета над Флатарагскими горами. Что ж, встретили их здесь как жданных гостей и, судя по всему, ни на цепь сажать, ни на жаркое пускать не собираются, подумал северянин и двинулся вслед за предложившим ему помощь незнакомцем ко входу в пещеру. Он так и не успел рассмотреть этих людей как следует, но чем-то они напомнили ему файголитов, и это вселило в его сердце надежду, что ни кровопролитием, ни жертвоприношением окрестности этого дивного озера в ближайшее время осквернены не будут.
   Золотая раковина, возведенная некогда Шак-Фарфаганом для своего старшего сына Хависата, обликом и планировкой разительно отличалась от всех прочих дворцов, святилищ и домов высокородных, испокон веку строившихся в форме трехступенчатых пирамид, в центре которых устраивался световой колодец, освещавший квадратный внутренний двор. Шак-Фарфаган имел полторы дюжины жен, полсотни наложниц и несчетное число рабынь для наслаждений. Первое время изумительная плодовитость их несказанно радовала Повелителя, но по прошествии лет он стал, и не без основания, опасаться за жизнь Хависата, ибо каждая подарившая ему сына женщина полагала, что именно ее чадо должно унаследовать трон отца. По словам Шак-Фарфагана, они превратили Большой императорский дворец в гнездо ядовитых змей, денно и нощно алчущих вонзить зубы в своего господина и его наследника. Жизнь любвеобильного Повелителя превратилась в сплошной кошмар, и на закате дней он завещал потомкам своим, воссевшим на трон Эйтеранов, ограничиваться единственной женой, а сыновей, родившихся от наложниц и рабынь, считать основателями новых кланов высокородных, но никак не собственными детьми. Шак-Фарфаган, пережив множество покушений и заговоров, подробно описанных в поэме «Хивараостам» — «Блистающий разумом в благоуханном саду коварных цветов», умер в глубокой старости, что, безусловно, свидетельствовало о его предусмотрительности, рукотворным памятником которой явилась Золотая раковина, сохранившая империи многих наследников престола, чему в немалой степени способствовала архитектура дворца яр-данов.
   Золотая раковина представляла собой сильно сплюснутый куб, стены которого прорезали узкие зарешеченные оконца, исключавшие всякую возможность проникнуть во дворец иначе, чем через два тщательно охраняемых входа. Мрачная и неприступная на вид, изнутри Золотая раковина поражала великолепием. В квадратном внутреннем дворике был устроен бассейн с фонтаном, вокруг него росли карликовые пальмы, но самое восхитительное заключалось в том, что двор этот продолжался на террасах, образованных плоскими крышами первого, второго и третьего этажей дворца, ступенями поднимавшихся к наружным стенам и связанных между собой открытыми беломраморными лестницами. Изящные арки и колоннады, многочисленные скульптуры, цветники и лужайки с ухоженной травой и аккуратно подрезанными кустиками производили незабываемое впечатление на гостей Золотой раковины, и высокородные не упускали малейшей возможности посетить дворец яр-данов, по праву считавшийся чудом совершенства. Разумеется, Большой дворец Повелителя империи, в котором росла и воспитывалась ай-дана, превосходил Золотую раковину размерами и богатством убранства, но, по мнению ценителей прекрасного, отличался от нее так же, как тяжелый слиток золота от сделанного искусным ювелиром колечка, радующего глаз и удобно сидящего на пальце.
   Ярунд Уагадар умел наслаждаться произведениями искусства и к тому же, подобно многим другим приглашенным Баржурмалом на пир гостям, попал в Золотую раковину первый раз в жизни, хотя ему давно уже перевалило за сорок. По издавна заведенной традиции празднества здесь устраивались лишь по случаю событий совершенно исключительных, и весьма немногие высокородные, не входившие в число друзей или наставников яр-дана, могли похвастаться тем, что переступали порог этого дворца. Однако на пир, устроенный Баржурмалом, были приглашены едва ли не все знатные семейства столицы, равно как и ярунды во главе с Хранителем веры. Базурут, Тимилата и кое-кто из наиболее ярых сторонников их, успевших так или иначе досадить яр-дану, от посещения Золотой раковины уклонились, сославшись на нездоровье, скверное расположение звезд и прочие уважительные причины, опасаясь, как бы Баржурмал не воспользовался удобным случаем, дабы свести счеты с прогневавшими его людьми, что было бы вполне в духе императорского двора. В связи с этим Уагадар удостоился ныне великой чести представлять Хранителя веры и встречен был соответствующим образом. То есть соответствующим этикету, но никак не тем чувствам, которые испытывал яр-дан к Хранителю веры, мысленно уточнил толстый жрец, останавливаясь перед большой, изваянной из нефрита лягушкой, задумчиво сидевшей на серых каменных плитах, которыми вымощен был пол второй открытой террасы, являвшейся в то же время крышей выступающей части второго этажа.
   Не бывавший никогда прежде в Золотой раковине, Уагадар, тем не менее, был прекрасно знаком с ней по чертежам, рисункам и описаниям, хранившимся в архиве храма Обретения Истины. За хранение этих собранных по крупицам сведений служители святилища могли поплатиться головой, но ярунды, старательно оберегая собственные секреты, были в то же время неравнодушны к чужим тайнам, и знание их, случалось, помогало им влиять на судьбы не только людей, но и целых стран и народов.
   Рисунок этой пучеглазой очаровательной лягушки Уагадар хорошо помнил, поскольку называлась она почему-то «Вопрошающей Небеса». О чем и зачем вопрошала Небеса нефритовая тварь, ярдун понял лишь теперь, разглядев, что в плиты перед лягушкой были искусно врезаны крохотные муравьи с медными лапками и рубиновыми туловищами. Судя по выщербинам на сером камне, юные яр-даны приложили немало сил, чтобы добраться до драгоценных насекомых, и жрец не мог не оценить возможностей, которые открывала эта скульптурная композиция перед наставниками наследников престола, для произнесения поучительных сентенций о тщете неразумных усилий, о том, что богатство нелегко дается в руки, что близкая цель может оказаться недоступнее далекой, и так далее и тому подобное…
   Самого же Уагадара лягушка эта, вопрошавшая Небеса о том, что произошло с муравьями, а также о многом другом — у наставников и маленьких яр-данов возникало, наверно, множество версий по поводу волнующих ее вопросов, — навела, среди прочих мыслей, на одно неприятное и довольно важное соображение. На рисунке из архива муравьи, вмурованные в камень, не были изображены, а без них композиция теряла всякий смысл, превращаясь в обыкновенную фигурку из нефрита. Но не была ли подобная утрата содержания присуща и другим архивным документам, посвященным Золотой раковине?
   Уагадар погладил нагретую солнцем лягушку по отполированной тысячами прикосновений спинке и нахмурился. Ему, как никому другому, было известно, что самые незначительные, на первый взгляд, мелочи могут свести на нет усилия многих сотен людей, а план Хранителя веры разом избавиться от всех своих противников, да не где-нибудь, а в Золотой раковине, дабы обвинить потом покойников в заговоре и начале резни, и без того имел несколько уязвимых мест и чем дальше, тем меньше нравился ярунду. Его не смущали два соглядатая Вокама, одетые в полосатые серебристо-голубые туники дворцовых слуг, следовавшие за ним по пятам и взиравшие теперь на нефритовую лягушку как на пособницу Базурута и ай-даны. Он знал, что за каждым его шагом будут следить, иного и ожидать было трудно. Знал, что всех входящих во дворец люди Вокама подвергнут строгому досмотру и это приведет заговорщиков в смущение…
   Подойдя к краю террасы, Уагадар облокотился на изящное ограждение и некоторое время наблюдал за усаживающимися за столы гостями. Люди, пришедшие на пир, чтобы пролить кровь наследника престола, должны волноваться, но все они высокородные и привыкли лицемерить, а предстоящее убийство рвущегося к власти сына рабыни не может являться причиной душевных терзаний. Нет, по поведению достойных форов, великовозрастных чад их и разодетых жен никто не догадается о том, что добрая половина гостей приняла приглашение Баржурмала в надежде прикончить зарвавшегося выскочку и заслужить благоволение ай-даны и Хранителя веры. Тревожили Уагадара вовсе не они. Его беспокоил сам яр-дан, неузнаваемо изменившийся за время похода, успевший превратиться из мальчика в мужчину. Пока ярунд не взглянул собственными глазами в это упрямое, обветренное лицо с высокими скулами и твердым подбородком, неприятно напомнившее ему Мананга, он склонен был видеть в его внезапном возвращении в столицу мальчишескую дерзость, ничем не оправданную браваду, однако теперь в душу его начали закрадываться сомнения.
   Видя, как спокойно и уважительно беседует яр-дан со старшим Иреппи, которого прежде терпеть не мог, как ласково улыбается Челвасу и его раскосой дочери, —как дружелюбно разговаривает с пустомелей Бронгом, жрец чувствовал, что они с Хранителем веры недооценили этого юношу. Они не разглядели вмурованных в камень муравьев, а вот Вокам из донесений своих соглядатаев смог понять, что Баржурмал возмужал и стал достаточно сильным и осмотрительным, чтобы даже без войска суметь склонить кое-кого из высокородных на свою сторону. И хорошо, если только кое-кого. О, от Уагадара не укрылось, каким сочувствующим, прямо-таки нежным взором смотрел на яр-дана Пананат. Бешеный казначей, отец которого был обвинен в воровстве и перерезал себе вены в тот самый миг, когда оболгавшие его форы начали, не вынеся пыток, давать показания, несколько раз слышавший о себе из уст юнца самые нелестные и оскорбительные отзывы, казалось, все забыл и простил Баржурмалу. Это он-то забыл? Да никогда! Но простить мог. И если он с проклятыми своими чиновниками присоединится к Вокаму и всерьез поддержит сына рабыни…
   — Высокочтимый, вы, верно, задумались и забыли, что пир вот-вот начнется? Вам, конечно, жаль будет пропустить приветственное слово яр-дана, обращенное к гостям? Позвольте, я провожу вас. — Речь слуги была учтива, манеры обходительны, и все же Уагадар ощутил неприятное чувство беззащитности. В конце концов что стоило этому молодцу кольнуть его, например, отравленной иглой и сообщить уважаемым гостям яр-дана, что ярунд скоропостижно скончался? «Как, не испив вина и не откушав ни одного блюда? — воскликнет какой-нибудь болван вроде Хенерадо. — Вот это и называется несчастным случаем, когда сам умер и винить некого». И остальные гости его поддержат…
   Сделав слуге знак идти вперед, жрец проглотил подступивший к горлу комок и двинулся к лестнице, размышляя о том, что если бы на его месте оказался Хранитель веры, то с ним бы «несчастный случай» наверняка произошел, но если Вокаму ничего не известно про шуй-русов, то ему до поры до времени ничего не угрожает. Не может же «тысячеглазый» в самом деле все знать и успевать повсюду! Вон помост, перекрывший бассейн, чтобы разместить на нем столы, распорядился сделать, блюд по его приказу наготовили прорву… За день мерзавец сумел всю столицу на уши поставить, но сам дворец к возвращению яр-дана в порядок все же не привел. Не хватает, значит, на все даже тысячи глаз! Арки и входы кое-где щитами деревянными заколочены, со скульптур некоторых так рогожу и не сняли, видать, сильно пылью заросли…
   Отвечая на поклоны и приветствия, Уагадар шагал между длинными столами и думал о том, что сколь ни хитер Вокам и ни расторопен, напорист и обаятелен Баржурмал, а в этот раз они явно перемудрили и выкопали себе такую глубокую яму, из которой им уже никак не выбраться. Если бы этот слуга воспользовался случаем и, когда никого поблизости не было, умертвил его, может, замысел бы их и удался, сумели бы они высокородных охмурить. Но, после того, как он пригубит из кубка, никаких несчастных случаев уже не произойдет. Невыгодны они станут ни Баржурмалу, ни Вокаму. Ежели только им неизвестно про шуйрусов…
   Однако про шуйрусов устроители пира решительно ничего не ведали. Яр-дан готовился обратиться к гостям с приветственной речью и чувствовал себя примерно так же, как перед штурмом Лильгулы, к которой отряд его не смог подтащить катапульты и стенобои и вынужден был брать мерзкий городишко голыми руками. Вокам же, срочно вызванный из-за стола, за которым он, впрочем, и не собирался восседать, получил сразу несколько прелюбопытнейших донесений. Во-первых, отряд мефренг вышел из Большого дворца и движется к стенам парка, находящегося позади Золотой раковины. Во-вторых, пол-тыщи воинов Китмангура подверглись на подходе к Ул-Патару, нападению отряда верховых и несут жестокие потери, так что если кто из них и доберется до столицы, то скорее сам будет нуждаться в помощи, чем сможет оказать ее кому-либо. И, в-третьих, вчера у фора Азани похитили младшую сестру.
   Последнее известие, как ни странно, встревожило и огорчило «тысячеглазого» больше всего. Но еще сильнее, вероятно, встревожило и огорчило бы оно высокочтимого Уагадара, который, выслушав речь Баржурмала, приложился к кубку и, мысленно поздравив себя с тем, что впереди его ждет долгая и счастливая жизнь, потянулся за жаренными в масле улитками, которых ул-патарские повара готовили лучше, чем кто-либо в империи и за ее пределами.
   — Земля Истинно Верующих оказалась далеко не таким процветающим и благословенным краем, как мне представлялось. И хуже всего то, что я чувствую себя здесь не гостем, а узником, — сказал Гиль, меряя комнату шагами и поглядывая исподлобья на Рашалайна и слепого певца, сидящих у стола, на котором стояли медный кувшин с вином, миска соленых орешков и наполненное фруктами блюдо.
   — Мы и есть узники, — спокойно произнес Лориаль. — В империи назревают важные события, и жрецам явно не до нас — дворец Хранителя веры гудит, как растревоженное гнездо земляных ос. Но чужеземцы здесь редкость, и рано или поздно о нас вспомнят, не зря же везли в такую даль.
   — Вспомнить-то они вспомнят и даже к делу приставят. Однако стоило ли пускаться в дальний путь, чтобы в чужой стране плясать под дудку полоумного жреца, намеренного использовать нас в борьбе за власть? Не пора ли нам устроить свой собственный заговор? Я полагаю, пришло время мне — позаботиться о безбедной старости, а вам — предпринять кое-какие действия, чтобы занять достойное место при дворе здешнего Повелителя.
   — Не знаю, что ты имеешь в виду, но мне так надоело сидеть взаперти, что я уже придумал несколько способов сбежать от этих святош, которые, кажется, считают нас своей собственностью, и хотел поделиться с вами своими замыслами. — Гиль вопросительно взглянул на Рашалайна. За время путешествия тот провел в обществе Лориаля немало времени, ему и решать, насколько можно доверять слепому певцу.
   — Вероятно, нам еще придется воспользоваться твоими планами побега, но что мы выиграем, оказавшись в чужом городе без добрых знакомых и средств к существованию? В мои годы поздно подаваться в разбойники, а просить подаяние, ежели голова на плечах имеется, просто стыдно. Хотя разговор с Базурутом открыл мне глаза на то, что наши с Лориалем услуги понадобятся ему на очень непродолжительное время, после чего он в лучшем случае выкинет нас на улицу, а в худшем велит прирезать, дабы не болтали лишнего. Но если нас не оценили жрецы, то почему бы нам не примкнуть к сторонникам яр-дана? Причем сделать это надобно так, чтобы они поняли, сколь неоценимых союзников приобрели в нашем лице. Старик предсказатель, слепой певец и безусый юноша, не обладающий никакими особыми дарованиями, — говоря это, бывший отшельник заговорщически подмигнул Гилю, — не та компания, которую наследник престола примет с распростертыми объятиями. Однако ежели мы заявимся к нему не с пустыми руками, а с некоторыми полезными и, я бы даже сказал, жизненно важными сведениями, встретят нас как самых дорогих и долгожданных гостей.
   — Какие же сведения мы можем сообщить яр-дану? О кристалле, утратившем свойства ключа к сокровищнице Маронды, которым служители Кен-Канвале тщетно мечтают оживить Холодный огонь в здешнем святилище Амайгерассы, низываемом ими храмом Обретения Истины? — поинтересовался Гиль без особого энтузиазма. — Так это вряд ли заинтересует наследника престола. Если бы кристалл можно было в самом деле как-то использовать…
   Несмотря на огромное расстояние, отделявшее Бай-Балан от столицы империи Махаили, часть которого они преодолели на «Кикломоре», а часть — на узкой многовесельной лодке, поднявшись в ней по течению Энаны от белокаменного портового города Адабу до самого Ул-Патара, чернокожий юноша не сомневался, что Мгал, последовав за кристаллом Калиместиара, вскоре объявится здесь. Мысль о грядущей встрече с северянином радовала и печалила Гиля, ибо нелегко будет ему сказать другу, что с гибелью Эмрика поход к сокровищнице древних утратил какой-либо смысл и кристалл является теперь не более чем забавной безделушкой. Если бы им удалось хотя бы зажечь с его помощью Холодный огонь в святилище, слух об этом наверняка распространился бы по Земле Истинно Верующих, достиг ушей Мгала и указал ему, где искать Гиля. Но раз уж надеяться на это нечего, то неплохо было бы попасть в число приближенных яр-дана, да желательно с шумом, который привлечет к нему внимание северянина. Вот только как осуществить это благое намерение? Какие такие важные, по мнению Рашалайна, сведения они могут сообщить наследнику престола?