Молитвин Павел. Наследники империи

   Лицо девчонки неожиданно вынырнуло из-под склонившейся головы нинхубца, и страж, увидев огромные, в самую душу глянувшие глаза, ощутил, как падает, падает, падает, уносится в страшную пустоту, которой нет ни конца, ни края…
   — Иди за мной! — поднявшись с земли и оправляя юбку, приказала Мисаурэнь часовому. Тот дернулся и послушно зашагал за ведьмой, которая внезапно ощутила скверную пустоту где-то под ложечкой. Что бы там ни говорили о Белых Братьях, а людей своих они готовить умеют, и если ей придется еще кого-нибудь «вразумлять», то к дому Фараха понесут не Эмрика, а ее саму.
   Заметив, что девушку качнуло, Ниврал подхватил ее под руку, и она, благодарно улыбнувшись, приняла своевременно предложенную помощь. Не ослабляя контроль над сознанием часового, Мисаурэнь подошла в ведущей в подвал лестнице, подле которой их уже поджидал переминавшийся с ноги на ногу Хималь.
   — Ранена? Ушиблась? — нетерпеливо спросил он. Ведьма отрицательно мотнула головой, и маг перевел взгляд на часового. — А этого вы зачем с собой тащите? Не проще ли его тут и прирезать? Хлопот он доставит больше, чем пользы.
   — Пусть идет впереди нас. Раз уж Заруг позаботился выставить дозорного во дворе, то и в подвале нас могут ожидать неприятные сюрпризы.
   Пожав плечами, Хималь пропустил часового, двигавшегося медленно и неуверенно, словно с тяжкого похмелья, и, прежде чем ступить на лестницу, окинул двор пытливым взглядом. Никто, однако, не заметил исчезновения караульного, и, беспрепятственно спустившись по истертым ступеням, Мисаурэнь и ее спутники остановились перед приоткрытой дверью. Из подвала изрядно пованивало старыми перепревшими кожами и прокисшим вином. По-видимому, его давно уже не использовали для хозяйственных нужд и дверь не заперли, с тем чтобы в помещение был хотя бы небольшой приток свежего воздуха.
   — Мерещится мне, или оттуда и правда брезжит свет? — тихо поинтересовался Хималь, вытягивая шею и подозрительно вглядываясь через плечо завороженного дозорного в глубину подвала.
   — Сейчас увидим, — пообещала Мисаурэнь, легонько отталкивая поддерживавшего ее Ниврала. — Будьте наготове, а ты ступай вперед!
   Часовой протиснулся в приоткрытую дверь и оказался в коротком коридоре. Свет, лившийся из противоположного конца его, не только помогал пришедшим ориентироваться, но и ясно свидетельствовал о присутствии в подвале по крайней мере одного тюремщика.
   — Взламывать двери не придется, зато без драки будет не обойтись! — заявил Хималь, выжидательно поглядывая на ведьму.
   — Я предпочла бы избежать кровопролития, — буркнула девушка. — Быть может, нашему молчаливому другу удастся ввести своего товарища в заблуждение? — Она нахмурила брови и беззвучно зашевелила губами.
   Часовой мерным шагом пересек коридор, вышел в залитое тусклым светом пространство, и тут же невидимый страж строго вопросил:
   — Зачем пожаловал? Чего тебе здесь нужно? Отвечай!
   — Вперед! — шепнула Мисаурэнь, и Хималь с Нивралом рванулись за безответным караульщиком, который, не обращая внимание не окрик, продолжал двигаться в сторону невидимого стража.
   Уже догадываясь, что произойдет в следующий момент, девушка поспешила за своими спутниками. По-шмелиному густо прогудела тетива, и тяжелый арбалетный болт отбросил завороженного Мисаурэнью караульщика к стене. Послышался свист клинков, и вбежавшая в низкую квадратную комнату ведьма успела увидеть приставленного сторожить Эмрика воина. Вращавший в руках два хищно изогнутых меча крепыш был совсем не похож на обычного тюремщика и ринулся на незваных гостей с такой прытью, что девушке почудилось: еще мгновение-другое — и он размажет их по стенам, расшвыряет, как ураган сухую листву. И так бы оно, верно, и случилось, не окажись в руках Хималя боевого магического жезла. Вырвавшийся из него шар фиолетового пламени настиг воина-двуручника в прыжке. Глаза Мисаурэни уловили багровый свет раскалившегося бронзового нагрудника, а затем двуручник вспыхнул подобно облитому маслом соломенному чучелу, и бесформенный ком горящей плоти, испуская страшное зловоние, шлепнулся на выщербленные плиты пола. Задыхаясь от удушающего смрада, кашляя и перхая, девушка, прикрывая рукой лицо, устремилась к замеченной ранее двери, расположенной в дальнем конце комнаты.
   В отличие от трех других потемневших от времени дверей с намертво заржавевшими петлями и выломанными скобами для замков, на этой стоял новенький запор, да и выглядела она несравнимо более сохранной и надежной. Бросив беглый взгляд на кувшин, кружку и миску с объедками, стоявшие на пузатой приземистой бочке, ведьма переступила через разряженный арбалет и рванула засов облюбованной ею двери. Тот не поддался, и Мисаурэнь снова изо всех сил дернула железную щеколду.
   — Погоди-ка! — Подоспевший Ниврал плечом отодвинул девушку и, высоко подняв вынутый из настенного кольца-державы факел, ловко подцепил сильными пальцами не замеченный его спутницей стопор. Потянул на себя дверь, и та, скрежеща и царапая пол перекошенным полотном, растворилась.
   Шагнувший из камеры Эмрик скупо улыбнулся Мисаурэни, кивнул Нивралу и, щурясь от света, показавшегося ему с непривычки слишком ярким, окинул комнату ищущим взглядом. Осунувшееся лицо его при виде Хималя просветлело, но он почти сразу понял свою ошибку. Отвернулся, точным движением сгреб с бочки кувшин и приник губами к его краю.
   «Надеялся увидеть Мгала», — догадалась Мисаурэнь и подумала, что Лагашир прав: северянин окажет спасителям своего друга самый радушный прием. Эти двое дополняли друг друга как правая и левая рука, хотя девушке приходилось больше слышать о пресловутой мужской дружбе, чем видеть ее воочую.
   — Мои тюремщики исправно потчевали меня соленой рыбой, но забывали приносить воду, — сообщил Эмрик в качестве оправдания и, бросив пустой кувшин на пол, приложил руки к груди. — От всего сердца благодарю вас за спасение из мрачного плена.
   — Все такой же шутник, — прошептала Мисаурэнь, испытывая неожиданный прилив радости при виде этого высокого жилистого мужчины, на которого прежде смотрела с полным безразличием, а вслух произнесла: — До спасения еще далеко. Надо удирать, пока не хватились дозорных и не подошли остальные Белые Братья.
   Морщась от запаха горелой плоти, Эмрик подхватил два оброненных двуручником клинка и двинулся из подвала вслед за Хималем. Ниврал испытующе взглянул на ведьму, но та, знаком показав, что не нуждается в помощи, поспешила к выходу. Шагая за Эмриком, она внезапно поймала себя на том, что совершенно не думает о грозящих им опасностях, мысленно унесясь в завтрашний день. Она представляла, как обрадуются встрече считавшие друг друга погибшими Мгал и Эмрик, как, забыв о напускной степенности, по-мальчишески завизжит от восторга Гиль, как расширятся глаза Батигар, когда та увидит ее целой и невредимой… Почему-то Лагашир в сцене встречи отсутствовал, он не вписывался в нее никоим образом, так же как Хималь и Ниврал, и это тревожило ведьму. Хотя еще более странным представлялось ей, что Эмрик, перестав быть в ее глазах неким безликим существом, от которого зависело, примет ли Мгал их с Лагаширом в свой отряд или нет, превратился вдруг в мужчину, которому она хотела бы понравиться. Желание странное, особенно если учесть, что сам он на нее поглядывал обычно весьма холодно. Мисаурэнь же не любила тех, кто не восторгался ею, и потому, ясное дело, не обращала на Эмрика никакого внимания. То, что именно пущенный его рукой горшок с зажигательной смесью уберег ее от клыков и когтей глега, никакого значения не имело — они бились плечом к плечу и счеты в таких случаях неуместны. Причину проснувшегося у нее интереса к Эмрику следовало скорее всего искать в том, что без него отряд Мгала представлялся ей ущербным, и, значит, было что-то в этом хитроумном и неунывающем, до неприличия долговязом выходце с Солончаковых пустошей, хотя длинное незапоминающееся лицо его производило прямо противоположное впечатление…
   — Т-с-с! Что это, слышите? — Хималь поднял руку, и теперь уже все услышали негромкое бряцание оружия. — Это где-то неподалеку. Неужели возвращаются Белые Братья?
   Занятая своими мыслями, Мисаурэнь не заметила, как они выбрались из подвала и обогнули склад. В жилом доме было по-прежнему тихо, отсутствие дозорного во дворе и привратника прошло незамеченным, шум происшедшей в подвале драки поглотили толстые стены и перекрытия. Оставалось выбраться за ворота, а там уж затеряться в лабиринте темных улиц не составит никакого труда.
   — Они приближаются со стороны порта! Скорее, быть может, нам еще удастся проскочить незамеченными и уйти на окраины! — Не сомневаясь, что он правильно определил направление встревоживших Хималя звуков, Ниврал схватил Мисаурэнь за локоть и со всех ног бросился к воротам.
   Отдавая себе отчет в том, что судьбу их решают мгновения, девушка неслась как ветер, хотя, разумеется, не могла обогнать Хималя и Эмрика. Они пересекли двор, выскользнули из ворот, которые, к счастью, не пришлось отпирать, и, чувствуя себя победителями, устремились к Горелому полю, когда сзади, со стороны площади Нерушимой Клятвы, донесся яростный вопль, подхваченный разом едва ли не дюжиной глоток.
   — Им не догнать нас! — прерывающимся голосом бросил Хималь, желая подбодрить товарищей.
   Мисаурэнь набрала в легкие побольше воздуха, чтобы обругать его за неуместное бахвальство, оторвала глаза от дороги, которую и без того было почти не видно, споткнулась и со всего размаха грянула наземь. Три пары сильных рук подхватили ее, подняли и как следует встряхнули. Девушка отпихнула излишне старательных помощников, сделала шаг, другой и, охнув от пронизывающей боли в левой ноге, уцепилась за плечо Эмрика, чтобы не упасть.
   — Ногу подвернула? О, гнойбище Тараскала и во веки веков проклятой матери его! — выругался Хималь, едва не кусая губы от досады, и распорядился: — Эмрик, тащи ее к Горелому полю, там не то что человека — бирему можно спрятать, за год не найдешь. Мы с Нивралом задержим преследователей.
   Подхватив ведьму на руки, Эмрик шаткой рысцой пустился вверх по Войлочной улице, а Черный маг и его телохранитель замерли, поджидая Белых Братьев. Их было человек десять, разъяренных и окровавленных, словно только что примчавшихся с поля боя. «Похоже, стычка с Мгалом была жаркой и успехом не увенчалась. Теперь они выместят злобу на нас», — пронеслось в голове Хималя, и в следующее мгновение магический жезл в его руках выбросил в нападавших шарообразный сгусток фиолетового пламени. Послышались крики боли, один из атакующих, корчась в агонии, огненным факелом повалился под ноги товарищам, и кровавые отсветы заплясали на перекошенных ненавистью и страхом лицах, среди которых Хималь не приметил одноглазого, которого так страшилась Мисаурэнь. Жезл выбросил один за другим еще два огненных шара, но ожоги, причиненные ими, не могли остановить жаждущих крови Белых Братьев. Они доподлинно знали, что боевые жезлы магов предназначены для короткого боя и, выплеснув заряд, становятся не страшнее подобранной на дороге палки, ибо наполнение их энергией — процесс длительный и трудоемкий.
   Отшвырнув бесполезный жезл, Хималь выхватил из-под плаща меч. Оправившиеся от замешательства, Белые Братья сомкнули ряды, и ощетинившийся клинками полукруг вояк встретил жест мага издевательским ревом. Радость их, однако, была преждевременной. Отступивший за спину господина телохранитель успел вытащить из переметной сумы несколько склянок мутного стекла и, крикнув Хималю, чтобы тот прикрыл глаза, одну за другой начал метать их под ноги атакующим. Ярчайшие сполохи белого огня озарили улицу, и Ниврал поволок замешкавшегося мага прочь от полуослепших преследователей, бестолково топтавшихся на одном месте и вопящих так, что слышно их было, надо думать, по ту сторону Жемчужного моря.
   — Клянусь Усатой змеей, эти крики способны оживить мертвецов! Если уж и они не привлекут городскую стражу, значит, ее специально набирают из слепых и глухих! — прохрипел Эмрик, косясь на поравнявшихся с ним Хималя и Ниврала. — Надо куда-то свернуть, иначе, чует мое сердце…
   Досказать, что именно чуяло его сердце, ему не удалось, потому что из ближайшего переулка навстречу им выскочило пятеро городских стражников, настроенных, судя по всему, самым решительным образом. Привлеченные поднявшимся на Войлочной улице шумом, караульщики, завидев тащивших девушку вооруженных мужчин, сочли, что совершено дерзкое похищение, и не замедлили вмешаться, благо численный перевес был явно на их стороне.
   — А ну стой! Отпусти девчонку! Брось оружие! — прогремел командир дозора, и мечи его товарищей со звоном вылетели из ножен.
   — Этого нам только не хватало! — упавшим голосом пробормотал Хималь. — Если они дознаются, кто мы, хлопот не оберешься. Трудно будет объяснить этот маскарад, не вдаваясь в подробности.
   — Подробности им знать ни к чему, — согласилась Мисаурэнь и обратилась к предводителю стражников: — О доблестный воин, меня не похищали! Для беспокойства нет причин!
   — Отдайте оружие и следуйте за нами! Шум, поднятый вами, доказывает, что причины для беспокойства имеются.
   — Хватит болтать! — Хималь, оттеснив товарищей, выступил вперед, и клинок его с лязгом скрестился с мечом стражника. Ниврал бросился на помощь своему господину, и Эмрику не оставалось ничего иного, как пустить в ход прихваченные в подвале мечи. Он полагал, что если бы спаситель его со сбившейся набок фальшивой бородой дал ему переговорить со стражниками, боя можно было бы избежать, но юношам свойственна поспешность. Приноравливаясь к новому оружию, Эмрик размышлял о том, что прежде не особо искусно владел мечом, однако Мгал потратил много труда, чтобы превратить их , с Гилем в отменных рубак, и негоже позорить память учителя…
   Проковыляв к покосившейся деревянной ограде, Мисаурэнь с замиранием сердца следила за тем, как изогнутые мечи Эмрика приняли удар тяжелого палаша, как безрассудно орудует кинком Хималь и мастерски парирует выпады нападавших Ниврал. Клинки, скрещиваясь с чистым звоном, высекали густые снопы искр, и первые мгновения девушке казалось, что ее товарищи обречены, уж очень быстро сумели стражники взять их в кольцо, очень дружно и уверенно наседали. Но первое впечатление было обманчивым. Меч Хималя, чиркнув по руке атакующего, заставил того попятиться. Ниврал, отразив град ударов, сделал стремительный выпад, и один из его противников согнулся и, выронив оружие, схватился за живот. Клинки Эмрика, сперва только отклонявшие и отражавшие удары, постепенно стали наращивать темп и вскоре уподобились сияющим смертоносным лучам, вычерчивавшим затейливый рисунок, пришедшийся весьма не по нраву стражникам, привыкшим иметь дело с подвыпившими ремесленниками, рыбаками и матросами, которых можно утихомирить несколькими зуботычинами. Вот мечи Эмрика поочередно коснулись одного противника, другого, зубовный скрежет и стоны подтвердили точность ударов, которые в сумраке ночи трудно было даже заметить.
   — Остановитесь! Прекратите ради всех богов! — неожиданно решившись, воззвала Мисаурэнь звенящим голосом. — Мечи в ножны! Довольно кровопролития!..
   Голос ее набрал силу колокольной меди, и противники замерли. Фигура скорчившейся у забора, едва различимой во тьме девчонки выпрямилась и начала расти прямо на глазах потрясенных воинов. Окружившее ее зеленовато-голубое мерцание придало ей таинственности и величия, и голос, произносивший напевные заклинания на неведомом языке, доходил, казалось, до самого сердца. Сияющая фигура выросла до шести, потом семи локтей, дрогнула, качнулась и начала изгибаться в странном струящемся танце. Когда-то в исфатейском храме Дарителя Жизни Эмрику уже довелось видеть нечто подобное, и, забыв о том, что в рутах у него мечи, вокруг — враги, а перед ним всего лишь творящая волшбу ведьма, он опустился на колени и прошептал:
   — Амайгерасса!..
   — Дева-воительница! Бессмертная Ульша! Тьма Созидающая! Всеблагая Мать!..
   Последовавшие примеру Эмрика мужчины заговорили в один голос, и, хотя каждый видел в сияющей женщине воплощение собственного божества, в порыве своем они были едины и приказ Божественной бросить оружие и идти с миром восприняли как нечто само собой разумеющееся и обсуждению не подлежащее…
   Сбежавшиеся спустя некоторое время на шум драки обитатели Войлочной улицы не обнаружили на месте схватки ни одного бойца. Нимало этим не огорченные, они принялись растаскивать по домам брошенное противниками оружие, и, вероятно, обшаривая землю в поисках оброненного меча или кинжала, кто-нибудь из них в конце концов наткнулся бы на полубесчувственную девушку, свернувшуюся калачиком под высоким покосившимся забором. Однако Федр, ожидавший этой ночью чего-то подобного и потому первым оказавшийся на месте столь странно закончившегося боя, раньше других отыскал переодетую служанкой ведьму и с помощью старшего брата доставил ее в дом городского судьи. Встретивший их сын Фараха попытался было при виде девушки придать лицу своему удивленное выражение, но, бросив взгляд на собственную кое-как перевязанную руку, не стал придумывать хитроумных историй, которым ни Федр, ни его брат все равно бы не поверили. Вместо этого он сделал именно то, что и следовало сделать: вручил парням увесистый мешочек с серебром и посоветовал держать язык за зубами. Последнее, впрочем, было совершенно излишним, так как Федр, несмотря на старания отца, хранить свои тайны умел значительно лучше, чем уважать чужие. То же самое можно было сказать и о его старшем брате.
   Опираясь связанными руками о луку седла, Батигар с изумлением разглядывала вынырнувших из облака пыли диковинных животных, на спинах которых восседали чернокожие всадницы. Огромные и грузные, как муг-. лы, создания, от топота которых содрогалась выжженная солнцем степь, приближались со скоростью ветра, и через несколько мгновений девушка уже разглядела, что тупые морды их в самом деле венчает грозный рог. Единороги! Но как же не похожи эти гигантские, кажущиеся неповоротливыми существа на легендарных изящных созданий, изображаемых дувианцами на своих знаменах! И какими крохотными и хрупкими выглядят скачущие на них всадницы — те самые нгайи, для которых ее похитили жители этой проклятой всеми богами деревни!
   …Бродя по рыночной площади Бай-Балана, Батигар старалась не отставать от Бемса и Лив, но, потеряв их из виду, не особенно встревожилась и уж во всяком случае не огорчилась. Прожорливый толстяк мог утомить своим бесконечным чавканьем и более терпеливого человека, да и манеры дувианской пиратки, без всяких на то причин ревновавшей ее к Мгалу, оставляли желать лучшего. За время совместного путешествия Батигар успела привыкнуть и даже привязаться к новым спутникам, но сказанное Рашалайном о Тайгаре не шло у нее из головы, и, чувствуя, что ей необходимо остаться наедине со своими мыслями, Батигар не стала разыскивать товарищей. Шум базара нисколько не мешал ей, и, переходя от одного навеса к другому, девушка едва замечала разложенные и развешенные для продажи товары.
   Вероятно, именно ее отсутствующий вид и привлек внимание Нжига — деревенского старосты, пришедшего в Бай-Балан с несколькими телегами, груженными зерном, кожами, овощами и фруктами. На вырученные от продажи всего этого добра деньги он должен был купить оружие и ткани, которыми нгайи изымали дань с отдаленных от города деревень. Но торговля шла из рук вон плохо. Из-за болезни, поразившей старшего сына старосты, выход обоза задержался, и купцы, постоянно закупавшие у Нжига товары, уже успели приобрести все необходимое у приезжих из других деревень. Однако дань Девы Ночи должны были получить в срок, и, поскольку нгайи не брезговали живым товаром, Нжиг приказал приехавшим с ним парням следить за погруженной в собственные мысли девушкой, которая, на его взгляд, была легкой добычей, и схватить ее при первой же возможности.
   Без особого интереса поглядывая по сторонам, Батигар продолжала бродить среди палаток, навесов и телег, с которых продавали мешки с зерном и мукой. Она не подозревала, что по пятам за ней следуют трое здоровенных детин, и почувствовала неладное, лишь когда очутилась между рядами крытых повозок и увидела спрыгнувшего с одной из них парня. Живо вспомнив чиларскую подземную тюрьму, девушка рванулось было назад, подальше от гадко ухмылявшегося детины, помыслы которого явно не отличались чистотой, но тут чья-то мускулистая рука, высунувшись из-под тележного тента, ухватила ее за горло и сдавила с такой силой, что в глазах у Батигар начало темнеть. Она попыталась вырвать из ножен стилет, но посланцы Нжига были настороже. Прекрасно сознавая, что в случае невыплаты дани нгайи спалят их деревню дотла, а жителей обратят в рабство, они в мгновение ока связали девушку так, что она и пальцем пошевелить не могла. Сжимавшая ее горло лапа разжалась лишь после того, как рот ее был заткнут кляпом, а лицо обмотано пыльной холстиной.
   Нападение было столь внезапным и стремительным, что Батигар не успела и глазом моргнуть, однако потрясение, испытанное ею в чиларском подземелье, было столь велико, что, пока похитители тащили ее к своим телегам, она едва не умерла от ужаса, и Нжиг при виде бьющейся в истерике добычи не на шутку испугался. Брать на душу грех смертоубийства ему вовсе не хотелось, и он начал с того, что попытался привести пленницу в чувство, вылив ей на голову бадью тухловатой воды. В результате этого Батигар едва не захлебнулась, и староста вынужден был прибегнуть к более действенному средству. Велев парням как следует держать пленницу, он влил ей в глотку полкувшина крепчайшего хлебного вина. Жертва его зашлась страшнейшим кашлем, а потом затихла, перестав подавать какие-либо признаки жизни.
   Батигар проспала чуть меньше суток и очнулась, когда телеги Нжига уже покинули Бай-Балан и вовсю катили по вьющейся среди сжатых полей дороге. Видя, что девушка пришла в себя, староста чрезвычайно обрадовался и взялся ухаживать за ней с таким рвением и заботой, словно та была его родной дочерью.
   По-своему этот кряжистый основательный землепашец был неплохим человеком и ничуть не походил на торговца людьми. Пока обоз шел среди безлюдных полей, он обращался с принцессой как с дорогой гостьей, хотя путы с рук не снимал. Однако едва вдали показывалась очередная деревня, Нжиг тотчас завязывал ей рот и прятал девушку под тентом. Делал он это с таким видом, словно стыдился содеянного, и, прислушиваясь к его ворчанию, Батигар убедилась, что так оно и было. Лишь крайняя нужда заставила Нжига похитить ее, но далеко не сразу девушке удалось узнать, каким образом она могла отвести беду от его селения. А узнав, принцесса в который уже раз прокляла себя за легкомыслие и беспечность, за то, что в свое время подробно не расспросила Рашалайна о Бай-Балане и жителях здешней земли, казавшейся ей удивительно благополучной и не сулящей никаких неприятных неожиданностей.
   Увы, как это часто случается, благополучие было только внешним, и если обитатели Бай-Балана чувствовали себя за стенами города в сравнительной безопасности, то этого никак нельзя было сказать о жителях окрестных деревень,. постоянно помнящих, что селения их стоят на земле Черных Дев. Разумеется, отшельник кое-что рассказывал о племени чернокожих кочевниц, да и в самом Бай-Балане посетители «Счастливого плавания» и гости Калихада упоминали нгайи, но девушка не особенно прислушивалась к этим разговорам. Бай-баланцы говорили о Девах Ночи неохотно, как о каком-то далеком неизбежном зле, к ним самим никакого касательства не имевшем, и так оно в общем и было. Облагая окрестные деревни данью, повелительницы единорогов, блюдя собственную выгоду, не тревожили покой горожан, а те, в свой черед, делали вид, что нгайи их совершенно не интересуют, стараясь тем самым избыть чувство собственной беспомощности и вины перед селянами.
   Трясясь день за днем на скрипучей повозке, Батигар сперва лишь прислушивалась к ворчанию Нжига, потом стала задавать вопросы и к тому времени, как обоз добрался до его родной деревни, уже знала все, что было известно ему о чудном племени воинственных чернокожих женщин, о многолетней вражде их с пересекшими Жемчужное море переселенцами, воцарившемся в конце концов мире и уготованной ей самой участи.
   Если верить словам деревенского старосты, племя чернокожих жило на этих землях испокон веку и поклонялось богам-прародителям Оцулаго и Омамунге. Мужчины, как положено, охотились и пасли скот, женщины растили детей, готовили пищу, дубили кожи для шатров, но потом в племени произошел раскол. Большая часть его, в основном мужчины, ушла на север, а оставшиеся женщины, предав забвению праотца своего Оцулаго, провозгласили Омамунгу Матерью Всего Сущего. Польщенная богиня научила Дев Ночи приручать единорогов и превратила их в отважных охотниц и воительниц, не нуждавшихся более в защите и опеке мужчин, которых они низвели до состояния полуслуг-полурабов, следящих за хозяйством и скотом своих хозяек.
   Раньше обитавшие в степях нгайи появлялись на берегу Жемчужного моря лишь для того, чтобы поменяться товарами с жителями рыбачьих поселков, однако с той поры, как Бай-Балан начал расти и богатеть, а приплывший из Манагара, Нинхуба и других приморских городов люд принялся засевать окрестные земли, отношение Дев Ночи к своим западным соседям стало меняться, пока не сделалось откровенно враждебным. Крылись ли причины этого в жадности, обуявшей нгайи при виде чужого процветания, гневе, охватившем Омамунгу из-за того, что чужаки, придя на землю ее детей, продолжали поклоняться своим богам, или в участившихся стычках, вспыхивавших из-за этой самой, одинаково пригодной для выпаса скота и пахаты земли, теперь уже не установить.