Молитвин Павел. Наследники империи

   Гиль стиснул зубы и, отстранившись от узницы, положил ладони ей на виски. Закрыл глаза и нырнул в темный омут отчаяния и страха, напрягая все силы, чтобы отыскать не затронутый разрушением кусочек сознания, к которому он мог бы воззвать, дабы вывести ее из узилища. Это было трудно, почти невозможно. Он чувствовал себя как человек, нашаривающий стены в огромном пустом зале, погруженном в непроницаемый мрак. Как ныряльщик, потерявший ориентацию, не способный определить, где низ, а где верх, и длилось это бесконечно долго. Так долго, что Гиль уже перестал понимать, где он, что с ним и зачем он блуждает в источающей боль и ужас тьме, но в конце концов ему все же посчастливилось ощутить какую-то путеводную нить, потянув за которую юноша стал выбираться на поверхность. И не только выбираться сам, но и вытаскивать крохотную искорку света, отзывавшуюся на словосочетание «фор Таралан». Откуда оно взялось и что значило, он понял не сразу, а когда понял и вновь оказался в камере, где пахло гнилой соломой и нечистотами, язык его сам собой повернулся и произнес:
   — Вставай. Тебя зовет отец твой, фор Таралан. Ты была послушной, любящей дочерью и не захочешь подвести своего отца. Фора Таралана. Вставай и следуй за мной.
   Образ отца был светлым и надежным островом, единственным, который пока что не захлестнули волны безумия. Это была та самая, быть может, последняя нить, которая связывала Марикаль с миром живых, и, потянув ее, Гиль ощутил, что еще не все потеряно. Что-то не растоптанное в душе девушки отозвалось на его призыв. Безумные глаза уставились ему в лицо хоть и без понимания, но выжидательно, и он повторил:
   — Пойдем. Ты помнишь фора Таралана. Ты любишь своего отца и должна исполнить его волю. Дай руку. Вставай и иди за мной.
   Он помог девушке подняться и накинул ей на плечи тонкий темный плащ. Они вышли в коридор — в подземелье успела воцариться тишина, — и Гиль с содроганием подумал, что совершенно не представляет, сколько времени ушло у него на то, чтобы отыскать в затемненном сознании Марикаль ключевые слова. Если действие заразихи кончилось и стражник проснулся, дела их плохи. У него нет с собой никакого оружия, а отвести глаза караульщику он сможет едва ли — сознание собственного проступка удвоит бдительность стража, да и вообще фокус этот требует совершенно иной обстановки, иначе и миски бить не было бы нужды…
   Добравшись до выхода из подземелья, Гиль оставил безучастную ко всему Марикаль у подножия лестницы и, поднявшись по ступенькам, выглянул в зал. Слава Самаату, стражник дрых, громко сопя и пуская слюни, как грудной младенец. Юноша глубоко вздохнул, и тут же перед глазами у него поплыли радужные пятна. Ага, заразиха-то еще действует! Он быстро сбежал по лестнице и, нашептывая девушке про то, как счастлив будет фор Таралан увидеть свою любимую дочурку, потащил ее вверх, потом по коридору, ведущему к лестнице…
   Стражников, дежуривших в этой части дворца, вдалеке от покоев Хранителя веры и его приближенных, можно было пересчитать по пальцам, и Гиль отлично знал, как добраться до расположенной на втором этаже комнаты Лориаля, не столкнувшись ни с одним из них. Ведя Марикаль за руку, он достиг внутренней галлереи. Торопливо миновав ее, свернул направо, трижды стукнул в заветную дверь и ввалился в комнату слепого певца.
   — Хвала Шимберлалу, я уже начал опасаться, не схватили ли вас! Ночь на исходе, почему ты так задержался?
   — Марикаль ничего не соображает и подняла такой крик, что я думал, весь дворец на ноги поставит. Открывай окно.
   — Зачем же тогда было тащить ее с собой? Какой тебе прок от сумасшедшей? — спросил Лориаль, распахивая окно, через которое можно было выбраться на крышу первого этажа, — дворец Хранителя веры, как и большинство других зданий Ул-Патара, был выстроен в форме ступенчатой пирамиды.
   — Безумная или нет, но она сестра фора Азани. На воле ей, быть может, удастся вернуть разум, здесь же она обречена на окончательную потерю рассудка. Ох, не нравится мне эта идея с кувшином!
   — Мне тоже, но раз уж ничего другого придумать мы не в состоянии… Бей так, чтобы было побольше крови.
   Поморщившись, Гиль принял из рук слепого певца кувшин и ударил им Лориаля по голове. Давно уже треснувшая глиняная посудина развалилась с мерзким хрустом, слепой певец охнул и вполголоса выругался.
   — Шишак будет, а кровь придется, видно, самому себе пустить, — процедил он, отчаянно гримасничая. — Дай мне Острый черепок. Неужто половчее ударить не мог?
   — Прости, но, кажется, залечивать раны получается у меня лучше, чем наносить.
   — Ладно, бери веревку и бегите. И да поможет вам Шимберлал!
   — Пошли, фор Таралан ждет нас! — Гиль подтолкнул Марикаль к распахнутому окну, ступил на подоконник, спрыгнул с него на плоскую кровлю и позвал девушку: — Иди ко мне! Твой отец будет гордиться тобой! Молодец!
   Поймав бестрепетно бросившуюся в его объятья Марикаль, он, пригнувшись, потащил ее к краю крыши. Здесь их уже могли заметить, но благодаря каменным изваяниям змеехвостых граларов и каких-то диковинных крылатых тварей вероятность этого была невелика. Спуститься на землю тоже было сравнительно не сложно.
   Накинув петлю на клыки служившей водостоком каменной глеговой головы, Гиль обмотал свободный конец приготовленной Лориалем из матерчатых полос веревки вокруг талии Марикаль, затянул узел и в мгновение ока переправил девушку к подножию дворца. Повис на веревке сам и, благополучно приземлившись, освободил равнодушную ко всему на свете спутницу от ненужной более сбруи.
   Небо начало светлеть, звезды — меркнуть, спасительная темнота истаивала с пугающей быстротой, а ведь самое опасное было еще впереди! Юноша осмотрелся и, не заметив поблизости стражников, потащил Марикаль к берегу канала, соединяющего Сатиаль с Энаной.
   Два огромных канала, рытье которых завершилось лет двести назад, призваны были не только соединить южные и северные провинции империи водным путем, но и защитить столицу от нашествия воинственных соседей. Северный канал, на берегу которого стояли Большой дворец Повелителя империи и дворец Хранителя веры, называли Главным, а южный, более широкий, — Торговым. По Торговому шли суда, не останавливавшиеся в Ул-Патаре и везшие товары с юга на север и с севера на юг. В Главный канал, по обеим сторонам которого были выстроены небольшие доки, заходили бурхавы и небольшие корабли, направлявшиеся в столицу, и в его-то воды Гилю с Марикаль предстояло погрузиться, чтобы выбраться из дворца до того, как побег узницы будет обнаружен.
   Пересечь незамеченными обращенный к каналу парадный двор, засаженный декоративными кустами, заставленный статуями, изящными скамьями и беседками, украшенный бассейнами и фонтанами, им удалось беспрепятственно. Двое замеченных юношей издали заспанных, ежащихся от предрассветной свежести стражников смотрели в сторону канала, и, обойдя их, беглецы очутились перед невысоким каменным парапетом. Справа от них простиралась длинная лестница с широкими и пологими ступенями, слева виднелась верхушка примыкавшей к воде высокой, тщательно охраняемой стены, окружавшей дворец с трех сторон.
   Лучше всего было бы, разумеется, перебраться на северный берег канала, однако Гиль не знал, насколько хорошо сумасшедшая девушка умеет плавать, а спрашивать ее об этом было бесполезно. Учитывая, что устремлявшиеся с востока воды Ситиали создавали в канале довольно сильное течение, у беглецов оставался только один путь к спасению — плыть по течению на запад. Рассуждая подобным образом, юноша потащил было Марикаль налево, но, вовремя углядев мелькнувшие между стрижеными кустами копья стражников, вынужден был повернуть назад. Лестница была самым удобным местом для того, чтобы войти в воду, однако она просматривалась со всех сторон, и, поколебавшись, Гиль решил, что лучше напороться в воде на какую-нибудь корягу или затопленную лодку, чем подставляться под копья караульщиков.
   Посадив Марикаль на парапет, он влез на него следом за ней и с содроганием уставился в зеленовато-бурую, темную воду канала.
   — Хорошо тому, кто ничего не соображает: А мне каково? Тут ведь и колья заостренные могут быть в дно понатыканы, и глеги какие-нибудь водиться. Бр-р-р! — пробормотал он и обернулся к девушке: — Готова ты ради отца своего, фора Таралана, следовать за мной? Умеешь ты хоть немного плавать? Хотя теперь уже, кажется, все равно…
   Услышав хруст гравия под ногами приближающегося стражника, скрытого от беглецов высокими пышными кустами бжеммы, Гиль обнял Марикаль и, оттолкнувшись от парапета, прыгнул в пахущую водорослями и гнилью воду, поджимая ноги и обмирая в ожидании пронизывающей боли. Воды канала сомкнулись над беглецами, но, хвала всем богам, был он достаточно глубок и ни кольев, ни затонувших лодок поблизости не оказалось. Не выпуская девушку из объятий. Гиль вынырнул, набрал в легкие воздуха и, опасливо поглядывая на близкий берег, торопливо зашептал:
   — Теперь, главное, не суетись! Замри, ради отца своего, фора Таралана, и позволь течению нести себя. Мало ли чего плавает на поверхности Главного канала столицы! Не будут же стражники гоняться за каждым подозрительным предметом. Да они нас из-за парапета и не увидят!
   Сообразив, что Марикаль его все равно не понимает и успокаивает он сам себя, а вовсе не ее, юноша замолк, вглядываясь в проплывавший мимо берег, укрепленный массивными каменными блоками. Бегство их действительно осталось незамеченным. Стражников в похожем на сад дворе было немного, и смотрели они куда-то вдаль с такими скучающими и безмятежными лицами, что у Гиля возникло ребяческое желание окликнуть их, однако грозный вид высоченной стены заставил его вспомнить о том, что до успешного завершения задуманного Рашалайном предприятиня было еще очень и очень далеко. Тем более что брата Марикаль, может статься, совсем не обрадует возвращение в дом сумасшедшей сестры. Имя фора Азани, весьма, кстати, чтимого яр-даном, как выяснил Рашалайн в беседе с учеными мужами, трудящимися над очищением кристалла Калиместиара от следов прежнего владельца, не вызвало у нее положительного отклика, и это наводило на мысль, что они недолюбливают друг друга. А это значит…
   Что-то пихнуло Гиля в ухо, и, обернувшись, он едва не уткнулся носом в раздувшийся труп мерзкого крысо-подобного существа, называемого мланго голягой.
   — У-у, гадость! — Юноша вздрогнул от омерзения и сильно заработал ногами, увлекая Марикаль к берегу.
   Укрепленный почерневшими от времени бревнами, поросший кустарником, из-за которого выглядывали длинные серые строения, берег выглядел весьма неухоженным, но хоть стражников поблизости не было — и то ладно. Девушка, следуя примеру Гиля, тоже задрыгала ногами, а когда он отпустил ее и начал выгребать к низким широким мосткам, поплыла уверенно и красиво. Держась рядом, они добрались до мостков, и Гиль помог своей безмолвной спутнице вскарабкаться на них по прочной вертикальной лесенке.
   — Уф-ф! Ну вот мы и выбрались. — Он встряхнулся, как мокрый пес, и некоторое время, восстанавливая силы, бездумно смотрел на воду, ручейками стекавшую с облепившего Марикаль плаща. Мокрая ткань подчеркивала ее прелестную фигуру, а изящные длинные ноги с тонкими щиколотками и узкими стопами способны были послужить моделью самому взыскательному скульптору. Юноша вспомнил Китиану и почувствовал, как трудно стало дышать, невыплаканные слезы подступили к глазам…
   — Идем! Идем, во имя фора Таралана! — Он протянул девушке руку и зашлепал раскисшими сандалиями по толстым доскам, оставляя на них мокрые растекающиеся следы.
   Беглецы поднялись по утоптанной дорожке на идущую вдоль канала улочку, и тут Гиль остановился. Окинул взглядом быстро светлеющее небо и линию высоких заборов, соображая, куда же теперь двигаться. Хорошо было бы спросить кого-нибудь из местных жителей, где находится дом фора Азани, раз уж от сестры его слова не добьешьс, но где их в такую рань сыщешь?
   Юноша все еще раздумывал над этим вопросом, когда из ближайшего переулка вынырнули четверо молодцов самой подозрительной наружности и, не сговариваясь, устремились к нему.
   — Какая встреча! Гости из дворца Хранителя веры! Вот так счастье, вот так радость! А ну-ка, стой! Не дергайся, не то быстро горло перережем!
   Дергаться Гиль не собирался. Долговязые ребята, с хищно изогнутыми кинжалами в руках, все равно бы его догнали. Да и негоже было оставлять Марикаль одну. Не для того он ее из подземной тюрьмы вытаскивал.
   Высокородная госпожа взяла двумя пальчиками фигуру «лучника» и передвинула ее на третье поле. Сегодня она должна победить и победит! Ради того, чтобы завладеть сердцем фора Азани, Сильясаль готова была принять участие в скачках на дурбарах, стрельбе из лука или метании боевых колец и выйти победительницей. Играть же в многоугольный цом-дом она научилась еще в малолетстве, и сколь ни сильным противником был красавчик фор, с ней ему нипочем не сладить.
   Высокородная госпожа Сильясаль, которую друзья семейства Спокаров звали Силь, а близкие подруги — Иль, ощущала небывалый прилив сил. Упорно обходившая ее стороной удача наконец-то улыбнулась ей, — да еще как! — на нее обратил внимание фор Азани. Произошло это знаменательное событие во время злополучного пира в Золотой раковине, где красавчик фор сцепился с Кулькечем и прирезал дерзкого шалопая в тот самый миг, когда толпа великовозрастных оболтусов попыталась прикончить Баржурмала. Сделать им это, естественно, не удалось, но все присутствующие дамы были так потрясены покушением на яр-дана, что никому из них не пришло в голову оказать помощь Азани, раненному Кулькечем в левое бедро. Никому кроме Сильясаль, которая твердо верила: дядюшка Вокам не даст, в обиду своего любимчика Баржурмала. Была, правда, и еще одна причина, по которой драка Азани с Кулькечем занимала ее несравнимо больше покушения на яр-дана.
   Будь у нее возможность, она сама давно бы перегрызла этому наглецу горло, но не вызывать же его самой на поединок! А стоило, ох стоило! И если бы братья были в столице, уж она бы науськала их на негодяя… Хотя, кто знает, как бы они отнеслись к тому, что она имела глупость принимать ухаживания Кулькеча всерьез. Но кто же думал, кто мог предполагать, что этот неблагодарный скот, вместо того чтобы жениться на той, кому клялся он в вечной любви, напишет мерзкий стишок, ославивший ее на весь Ул-Патар? Кто, скажите на милость, не знает теперь этих корявых строчек, не вспоминает их при виде ее и не хихикает в кулак, повторяя про себя, а то и вслух:
   Меня красотка возжелала, И, чтоб добро не пропадало, Надумал деву я обнять, Но до груди не смог достать!
   А то, что мог мой рот достать, Я не приучен целовать. Доступна дева — спору нет, Коль влезешь ты на табурет!
   Сильясаль подняла глаза на фора, с задумчивым видом поигрывавшего кинжалом. Тем самым, которым он прикончил Кулькеча.
   — Ну что, сдаешься?
   — Я? Сдаюсь? — Азани мельком глянул на доску, и «дурбар» его, совершив «двойной прыжок», занял дальний угол «правой руки». Это был, по мнению девушки, не лучший ход, после которого партию можно было считать сыгранной. Похоже, фор не слишком-то стремился к победе. Однако сказать, что он глаз не сводил со своей противницы, тоже было нельзя, и Сильясаль в который уже раз прокляла свой рост, из-за которого ей приходилось страдать всю сознательную жизнь.
   Не то чтобы она была такой уж недосягаемо высокой — о нет, ничего подобного, не выше рослого мужчины! Но если по-настоящему рослых мужчин раз-два и обчелся и они, как назло, любят пигалец-недомерков — что тут будешь делать? А делать что-то надобно, потому что подруги-сверстницы уже детей тотошкают да над ней посмеиваются. И груди отвердели — жаром пышут, и взгляд на мужчинах помимо воли останавливается, и матушка задолбала причитаниями своими, особенно после того, как Савахор в Адабу отправился, а Мельдар с Баржурмалом в Чивилунг подался. Как будто женихи все полы в доме протерли, а она в гордыне своей всем отказывает! Тьфу, тьфу и еще раз тьфу! На мужиков-коротышек, на стихоплетов вонючих и тех, кто глупые, злобные, ублюдочные стишата их повторяет! Ведь красивая, стройная, ни жирна, ни худосочна и все, на что эти кобели пялиться любят, на месте! Так нет же, рост им, обрубкам, не нравится!..
   Она закусила губу и двинула «таран» в направлении последней «крепости» фора. Вспомнила, как перевязывала оторванным от нижней юбки лоскутом окровавленное бедро Азани, и почувствовала, что румянец заливает щеки и шею. Слава Предвечному, время позднее, в самый раз светильники зажигать и фор ее мысли прочитать не может!
   По правде сказать, рана, полученная Азани, в особом уходе не нуждалась, да и раной-то ее можно было назвать с большой натяжкой — так себе, царапина кровоточащая. Но Сильясаль, несмотря на царивший вокруг переполох, наложила повязку по всем правилам и была вознаграждена за это тем, что принявший посильное участие в избиении сторонников ай-даны и Базурута фор, когда все было закончено, вспомнил о ней, отыскал и предложил проводить до дому. Вот тогда-то она и пожалела, что поддалась уговорам дядюшки Вокама и согласилась пожить несколько дней в Золотой раковине, дабы помочь ему привести дворец яр-дана в надлежащий вид. Хотя Азани и был чуть-чуть ниже ее ростом, поглядывал фор на Сильясаль в тот вечер именно так, как мужчина должен смотреть на женщину, и уж он-то, верно, дотянулся бы до всего, чего захотел, без всякого труда и грязных стишков на эту тему сочинять бы не стал.
   — Ты совсем не даешь вздохнуть своему «владыке», — заметил Азани, выводя собственного «владыку» из обреченной «крепости». Что-то в расположении его фигур показалось девушке неправильным, но до разрушения последней «крепости» фора оставалось два хода, и ее «таран» снял одну из четырех «башен» легкомысленного противника.
   Вокам не позволил ей вернуться в тот вечер домой, многозначительно сообщив, что теперь Золотая раковина станет сердцем Ул-Патара и Сильясаль в ближайшее время увидит в ней всех, кого только пожелает. И «тясяче-глазый» оказался, как всегда, прав — кого здесь только не побывало после кровавого пиршества! Но главное, Азани начал наведываться сюда ежедневно, а нынче вот решил даже остаться на ночь. И хотя заботливый дядюшка намекал ей, что, дескать, негоже незамужней девице оставаться вечером наедине с мужчиной, Сильясаль, разумеется, не послушалась его: этак она вообще никогда замуж не выйдет! К сожалению, Азани до сих пор не давал поводов заподозрить его в намерении совратить заневестившуюся племянницу «тысячеглазого», да и стражников во дворце было понапихано столько, что даже при сильном желании укромного уголка для этого самого совращения не сыщешь. Вот разве что на верхней террасе…
   Вокам, понятное дело, начал было говорить, что имел в виду совсем не это, но потом замолк, ибо что еще мог он иметь в виду? Шуйрусов ярунды сюда больше не пошлют, а ежели и пошлют, Ильбезаровы стрелки их вмиг перебьют. Впрочем, «тысячеглазый», похоже, действительно не за ее честь беспокоился, а тревожился почему-то, как это ни странно, за Азани. Не то чтобы он как-то дал это понять, но она-то своего дядюшку хорошо знала…
   — Конец настал твоей «крепости»! — произнесла Сильясаль, снимая «тараном» вторую «башню», но на красавца фора слова ее произвели какое-то странное впечатление. Он стиснул рукоять кинжала и тревожно огляделся по сторонам. Не обнаружив в утопавших во мраке углах зала ничего страшного, виновато улыбнулся изумленной его поведением девушке и, почти не смотря на доску, передвинул одного из своих «лучников».
   — «Крепость» ты возьмешь, а я тем временем уничтожу твоего «владыку». Ему не уйти от «лучника», мешают твои же фигуры. Игра окончена, не желаешь ли сдаться?
   Несколько мгновений Сильясаль в недоумении смотрела на доску, а затем, сообразив, в какую ловушку попалась, увлеченная разгромом фора, тихонько ахнула.
   — Не огорчайся. Бывает. — Азани прислушался к чему-то, хмуря брови, и уже нетерпеливо спросил: — Сдаешься?
   — Сдаюсь, — сказала девушка, дивясь тому, что не испытывает ни малейшего огорчения по поводу проигранной партии. Глядя в лицо фору, ей хотелось признаться, что и сама она готова сдаться ему, лечь в его руку созревшим плодом, ибо не видела мужчины красивее и достойнее. И удержало ее от этого лишь то, что он, может статься, вовсе не собирался протягивать за ней руку. От желания скоротать вечер за игрой в цом-дом до желания затащить свою противницу в постель, не говоря уже о том, чтобы вести в святилище Кен-Канвале, очень и очень далеко. Но если бы даже он захотел просто затащить ее в свою постель, она бы, наверно, не Отказалась…
   «О, Предвечный, о чем я думаю! — Сильясаль прижала ладони к горящим щекам. — Неужели Вокам был прав, опасаясь, что я буду совращать фора, а вовсе не он меня? Какой ужас!»
   — Здесь стало совсем темно. Может быть, зажечь светильники? — спросил Азани.
   — Светильники?.. Да, конечно. Но я хотела предложить тебе выйти на верхнюю террасу, полюбоваться звездами.
   — Что ж, перед тем как отправиться спать, неплохо взглянуть на ночную столицу. Время в самом деле позднее.
   — Время… Время летит так незаметно! — Девушка поднялась с кресла и, не глядя на фора, направилась к арке, ведущей на террасу, служившую кровлей второго этажа, откуда по открытой лестнице можно было подняться на крышу Золотой раковины.
   Азани двинулся следом, сознавая, что должен немедленно, под каким угодно предлогом, отослать Силь в ее комнату. После того как он, дождавшись во дворе Золотой раковины возвращения Бешеного казначея, рассказал ему о похищении сестры и украденном им плаще яр-дана, после разговора с Вокамом, в результате которого ярун-ды получили его собственный, фора Азани, плащ вместо Баржурмалова, ему постоянно мерещились всевозможные ужасы, и в высшей степени глупо и недостойно было подвергать девушку опасности, оставаясь так долго в ее обществе. Вместе с тем Азани понимал, что, отправившись сейчас спать, нанесет ей тяжкую, незаслуженную обиду и, если ему удастся пережить эту ночь, оправдаться перед Силь будет ничуть не легче, чем вызволить сестренку из рук ярундов.
   Стоп. Вот об этом лучше не думать. Об этом они с Вокамом подумают, когда подосланный приспешниками Базурута убийца будет обезврежен. А пока… Не напугать ли ему Силь внезапно пробудившейся страстью? Женщины более склонны прощать слишком бурные изъявления чувств, чем хотя бы кажущееся отсутствие таковых.
   Он замедлил шаг, любуясь ладной фигурой девушки, на которую до пира в Золотой раковине и поединка с Кулькечем не обращал ни малейшего внимания, и поймал себя на том, что ему вовсе не надо разыгрывать страсть. И план, главной составляющей которого было заключить Силь в свои объятия, тем-то и пришелся ему по душе, что больше всего он хотел сейчас обнять ее и хотя бы на мгновение ощутить вкус ее губ…
   — Гляди, как ярко светятся окна в Большом дворце! — Сильясаль подошла к внешнему краю террасы и оперлась руками о резное ограждение. — А говорят, будто слуги ай-даны бегут от нее со всех ног и вскоре она останется совсем одна.
   — Слухи, как всегда, преувеличены, — отозвался Азани, словно невзначай накрывая ладонью пальцы девушки.
   — Ну почему, почему она не может договориться с Баржурмалом? Ведь он тоже сын Мананга! — произнесла Сильясаль, внутренне трепеща от близости фора.
   — Тимилата не может простить ему, что он сын рабыни, — ответил Азани, с опозданием припоминая совет Вокама не выходить на дворцовые террасы. «Тысячеглазый», судя по всему, имел какие-то соображения по поводу того, что будет представлять собой подосланный ярун-дами убийца, но почему-то не пожелал поделиться ими с фором. Азани украдкой огляделся — стражников поблизости не было, и, с одной стороны, это было хорошо, ибо никто не помешает ему обнять Силь, а с другой — плохо, поскольку помощь, если она и впрямь понадобится, наверняка запоздает…
   Сильясаль мягко высвободила пальцы из-под ладони фора и повернулась к нему, собираясь, по-видимому, продолжить разговор об ай-дане, но Азани осторожно обнял ее за талию и привлек к себе.
   Первым порывом девушки, ощутившей себя попавшей в силки птахой, было рвануться из его объятий, однако в следующее мгновение ею овладела внезапная слабость. Лицо фора показалось ей невыразимо прекрасным, и губы ее сами собой потянулись к его губам. И тут она подумала, что в одном ей здорово повезло: сверстницы ее, обладавшие излюбленным мужчинами ростом, обзавелись супругами как раз в то время, когда Азани был в южных провинциях. А потом ее накрыла волна ни с чем не сравнимой сладостной истомы, и ни ей самой, ни ее красавчику фору ничуть не помешало то, что она была по крайней мере на полголовы выше его…
   Сильясаль вскрикнула, ощутив, как неведомая сила оторвала ее от Азани и швырнула на ограждение террасы. Неведомая сила? Как бы не так! Это сам фор отбросил ее, словно ребенок изломанную, надоевшую игрушку! Слезы обиды, недоумения, оскорбленной гордости готовы были брызнуть из глаз девушки, когда она увидела уродливую, сгорбленную фигуру, выступившую из-за каменного изваяния Иегамеруса — птицебыка, в чьем облике Кен-Кан-вале любит носиться среди грозовых туч. Сильясаль прижала к груди переплетенные в молитвенном жесте пальцы — на миг ей показалось, что это волею Предвечного ожила одна из украшавших верхнюю террасу статуй. Затем она подумала, что это не что иное, как злобное порождение Агароса, посылаемое им, дабы разлучать влюбленных и другими способами препятствовать людскому счастью. И только когда гигантская, с непостижимой быстротой передвигавшаяся на четвереньках тварь прыгнула на фора, девушка поняла, что ни к светлому Кен-Канвале, ни к мрачному Агаросу не имеет она никакого отношения. Это был йомлог — огромная человекоподобная обезъяна, неведомым образом пробравшаяся в Золотую раковину, чтобы…