О, великолепие ! О, диво предивное ! - под текстом Флавия, все более набирая насыщенность, проявлялась картина, а не текст, точнее - рисунок, ибо так просто, наскоро он был сделан автором. Я восторженно вскрикнул и позвал к себе Мефодия, который тоже был поражен увиденным. Правда, обнаруженная нами зарисовка была совершенно бесхитростна и не впечатляла умением её создателя как создавать композицию, так и наделять фигуры живинкой и естественностью реализма: напротив, все линии этого неумелого черно-белого наброска были статичны, напряжены и абсолютно не упруги. Не мастерство, а суть мизансцены хотел передать нам художник - по видимости Трифон. "Невероятно ! вымолвил Мефодий. - Перед нами палимпсест ! Или, я даже не знаю, как это назвать, когда новый текст пишется не по тексту же, а по рисунку. Как прав ты оказался, и как ты почувствовал, что здесь что-то сокрыто от нас ! Но что бы все это, черт возьми, значило ?" - вопросил он удивленно, и я, как и он, пропустил мимо ушей его сквернословие, всматриваясь в уже полностью оживший рисунок. Итак, как я сказал, он был до предела схематичен, но точно в такой же мере и загадочен и любопытен. Слева был нарисован предмет, очень напоминающий шестиконечный крест, и я сразу же решил, что это и есть именно он. Рука автора дрожала, зарисовывая наспех, и контур креста от того получался неровным, не смелым. Возможно по этой причине нижняя перекладина выходила у него не косой, как её обычно изображают, а прибитой горизонтально. Верхняя поперечина казалась явно не симметричной относительно стержня распятия, так как её правое плечо очевидно превосходило левое - должно быть, Трифон просто не рассчитал, торопясь закончить эскиз, и опрометчиво слишком сильно вывел крест к полям пергамента, вынуждая себя сократить размер неумещавшегося левого плеча. Рядом же с распятием он поместил две человеческие фигурки, рост которых уступал высоте креста. Непосредственно у основания распятья возлежал некий муж, который, судя по тому, как были сложены на груди его руки, был скорее мертвым, чем спящим. Справа же изображалась женщина, слегка наклонившаяся в его сторону и держащая в руках предмет, очень похожий на корону, но довольно скверно нарисованный. В правом же верхнем углу подчерком Трифона было написано: "Хотя ты уходил, да придешь ты ! Хотя ты спал, да проснешься ты ! Хотя ты умер, да оживешь ты !" Правда, это была не единственная запись, сделанная на странице, ибо в самом низу неизвестной рукой в превосходной по своему благородству манере был поставлен экслибрис : "Собственность императорской библиотеки Льва Мудрого, 887г." Более никаких текстов, записей или заметок видно не было, но и того, что я видел, хватило, чтобы переполнить мое воображение; Мефодий же тоже был ошеломлен и казался в не меньшем замешательстве, чем я. "Не может быть ! проговорил он, скорее, однако, обращая внимание на запечатленный экслибрис. Это же она...Кошмар Льва Философа ! Подожди-ка, ведь я занимался ею намедни по просьбе Вергилия и не обратил на неё внимания ! Эх ты, - сетовал он на себя, грамотей, ученый. Бестолочь ты на самом деле и грош цена всей твоей образованности. Целыми днями трудиться над ней, чтобы чуть было не проморгать !" "Ты о чем это ?" - спросил я, удивленный подобными самоупреками, которых он, очевидно, не заслуживал. Мефодий долго молчал, мялся, думая говорить или нет, но, наконец, поделился со мной тем, что его так взволновало: "Я эту книгу искал очень много лет, почти с того самого дня, как она пропала из Константинополя. Лев Премудрый, который собственноручно подписался здесь, владел ею и ценил чуть ли не превыше всех других сочинений, не разрешая никому делать с неё копии. Но однажды она была выкрадена из дворца вместе с его драгоценностями, в ларце с которыми он её бережно хранил. С тех пор её утрата безмерно терзала его, преследуя по ночам, словно привидение. Он постоянно думал, как бы возвратить её, вовсе не печалясь о потере своих фамильных сокровищ и заставляя своих приближенных искать вора и любыми средствами вернуть ему то сочинение, для поиска которого он создал специальный штат шпионов. Увлеченный этим, он иногда забывал о ценности государственных дел и по своей одержимости многим казался обезумевшим. Никто не мог понять: как можно так переживать из-за книги, но он либо отмалчивался, либо явно лгал относительно её содержания и все продолжал тратить огромные средства на финансирование поисков, которые из года в год были бесплодными и все более безнадежными. К концу его царствования я входил в круг его ближайшего окружения и неизменно, благодаря своей преданности, пользовался его расположением, хотя я никогда не сочувствовал его "помешательству", как это все называли, но которое все тем не менее прощали, относясь к его слабостям много лучше, нежели с простым снисхождением. Ведь в глазах всех он был пророком, издавшим провидческие хризмы, чудные оракулы которых каждый знал на зубок. Как народ, так и придворные видели в его стихах озарение Божье, а потому приравнивали его к числу духовидцев, у которых мудрость, как известно, часто сосуществует с чудачеством. Вот все и смотрели сквозь пальцы на его поглощенность потерей, которая из-за своей давности становилась все более призрачной так, что многие уже и не верили, что книга вообще существовала. Лев же мучился тем сильнее, чем больше проходило времени, а то благоговение, с которым относились к его славе ясновидца, нисколько не утешало его, и он принимал почитание не без раздражения. Когда приблизились последние дни императора, он призвал меня к себе - я в то время ведал вопросами безопасности государства - и попросил меня выполнить его предсмертную просьбу. Я пообещал, и тогда Лев сказал, что он даст мне крупную часть своего состояния, если я поклянусь найти и уничтожить похищенную из дворца книгу. Поразмыслив, я поклялся, ибо располагал большими связями, которые в случае моей настырности могли принести положительный результат. Тогда он сообщил мне, что я смогу узнать её по экслибрису, сделанному его собственной рукой, и через некоторое время отдал небу свой беспокойный дух, завещав мне не читать эту книгу, если мне удаться её найти. После его кончины я оставил службу, ибо, будучи честным, я должен был оправдать перед собой то имущество, которое я получил от Льва Философа, а, чтобы сосредоточиться на розысках, следовало уйти в тень и удалиться от всех, не привлекая к себе внимания. Я постригся в монахи, что отвечало моим внутренним позывам, принял новое имя, и с головой ушел в поиски, не разглашая никому своих намерений. Следы преступления практически терялись, отделенные от меня более чем двадцатилетней давностью, но все же мне удалось зацепиться за сведения о том, что путь рукописи вел в некую Бриксию, где вор укрылся и, возможно, окончил свои дни. Было известно также имя похитителя Хардрад - но ведь он с легкостью, как и я, мог бы переменить его, стремясь запутать преследователей. Только одна Бриксия была мне известна - Бриксия итальянская - и именно туда я и отправился под видом паломничества, но ни одна из библиотек, которые находились там, не содержала в себе книги с экслибрисом, которые на Западе не использовал никто. Поиски неуловимого Хардрада тоже были провальными и не дали ничего, на что можно было бы опереться в дальнейшем. Разуверившийся в успехе, я возвратился в свой монастырь, и считал, что книга утеряна безвозвратно. Однако, совсем недавно я узнал, что существует ещё одна Бриксия - Бриксия галльская - и что она есть ничто иное, как другое название знаменитого на весь мир Люксейль. Немедленно я собрался в дорогу, и вот ты меня видишь здесь - "авторитетного" реставратора книг, а на самом деле ищейку, напавшую на след похитителя. Когда же мне стало известно, что среди ваших монахов был брат по имени Хардрад, история которого полностью вписывается в хронологию преступления - он укрывался у вас после бегства из Константинополя с грузом своих сокровищ и с ненужной ему книгой, которую он передал библиотеке; при этом он лишь по имени был монахом, так как, под видом паломничества и путешествий надолго отлучался, прожигая награбленное и упиваясь богатством..." "Да, да, - прервал я. - Я знаю об этом географе, и вот, значит, что руководило им, когда он "отправлялся в Индию" ! Вот откуда у него драгоценности, якобы обретенные в восточных землях и...вот, значит, откуда черпал он свои рассказы..." "Не знаю, что он вам тут наплел, но для меня важно было, что тут я найду то, что так долго искал. Нужно было лишь получит доступ к фондам библиотеки, и мне это в конце концов удалось, используя мои познания в химии. Я не знал ни как называется книга, ни её содержания, знал лишь, что на ней стоит автограф моего благодетеля. Поэтому я с утра до ночи перелистывал все рукописи, ища экслибрис, ибо я не хотел быть неблагодарным и желал выполнить предсмертную просьбу Льва. Изученных книг становилось все больше, а моя неуверенность в успехе все убывала. И только случай мне сегодня помог, не обратив в тщету мои усилия. Я и подумать не мог, что Хардрад так хитро заметет следы своего преступления - он обратил страницу с экслибрисом в палимпсест, думая, что текст уничтожен". "Но он мог просто вырвать страницу или вообще сжечь всю книгу целиком". "Значит, ему дорого было её содержание, и он хотел получить себе выгоду от нее. Возможно, он не просто так "путешествовал", а..." "...Хотел найти возвращающегося царя !" воскликнул я, но тут же подумал, что сморозил явную глупость. Мефодий попросил у меня разъяснений, и я пояснил ему, что в книге автор исследует идущие от древнейших времен прорицания об оживающем монархе. Грек был заинтригован, но с другой стороны он был связан своим обещанием Льву не читать выкраденную рукопись. Однако, тот интерес, который, очевидно, жил в нем все эти годы, что он искал книгу, к конце концов пересилил тот барьер, который он себе поставил. "Я ведь, - сказал Мефодий, - клялся Льву, что не буду читать рукопись, но не обещал, что не стану слушать рассказа о ней. Так и быть, поведай-ка мне о чем в ней говориться". Я, разгоряченный открытием, с увлечением пересказал сочинение Трифона, ещё раз осмысливая её содержание, достойное самого сильного изумления. Когда я закончил, Мефодий покачал головой и сказал : "Вот ради чего Лев хранил её, никому не показывая, и вот почему пропажа книги довела его до бессонницы, и он все пустил в ход, чтобы возвернуть её. Я имею в виду толкование неким хранителем надписей на гробнице св. Константина. Именно они возбудили его беспокойство, ведь слова эти один к одному повторяют его знаменитые хризмы, автором которых он себя выдавал. Очевидно, с раннего возраста он познакомился с трудом Трифона, возлюбил его и был убежден в истинности легенды. Он решил присвоить себе честь создания одного из пророчеств, более близких к Византии по своему духу, и выдал слова хранителя за собственные прорицания, получившие такую популярность во всей империи. Понятно в таком случае, что, утеряв книгу, Лев боялся и просто трепетал того, что злоумышленник, прочтя её, с легкостью обнаружит подвох, разафиширует это выставит лже-мудреца на осмеяние. Да...За эти оракулы ему все прощали, но если бы книга стала известной, кроме презрения он бы отныне не знал ничего. Вот какие вещи выясняются в конце концов," - Мефодий все качал головой, размышляя над развязкой своих поисков и над загадкой Льва Премудрого, растратившего почти все свое состояние на поиски рукописи, которая бы разоблачила плагиат его хризм. Меня же занимала иная проблема - необходимо было разгадать тот смысл, который нес в себе рисунок, увенчивавший сочинение Трифона. В конце концов я обратился за подмогой к Мефодию и спросил его, как бы он истолковал значение иллюстрации. Он взял книгу в руки и внимательно принялся рассматривать таинственную страницу. "Итак, - бормотал он, рассуждая вслух, очевидно, Трифон хочет запечатлеть и предметно изобразить все обстоятельства воскрешения обретенного царя. Нужно в первую очередь понять, что за женщина стоит рядом, и любая ли из жен может исполнять её роль в ритуале... Что это ? Нет, не может быть, это безумие или какое-то чудовищное совпадение ! Неужели же текст Флавия выбран умышленно ? Это невообразимо, непередаваемо..." "Что ? Что ? - тормошил его я. - Что ты там ещё высмотрел такое ? Я лично ничего больше не вижу". "На рисунке Трифона и в самом деле выглядывать более нечего. Но мы с тобой все время смотрели только на него, забывая про выдержки из "Иудейской войны", из, если мне не изменяет память, главы "Описание Иерусалима". Посмотри, какая потрясающая вещь ! Записанные в две колонки текст Флавия оказывается таким образом размещен, что над дремлющим или же мертвым царем приходится имя Давид, а женщина, подносящая ему корону, игрою непостижимого случая - как ещё можно объяснить подобное совпадение оказывается поименованной Еленой, царицей адиабенской. Смотри : это имя оказывается расположенным точно у неё над головой !" "Потрясающе ! - выдохнул я. - Ты думаешь, это произошло случайно ?" "Мне кажется, что да. Погляди : нет никаких признаков того, что Хардрад специально подгонял текст, а рассчитать все заранее было невозможно. Он открыл Флавия, сделал выписку об Иерусалиме и непредумышленно дал имена обоим персонажам. Хм, Давид и Елена...Что ж, это забавно." "Что-то мне не верится, что случай может сыграть такую шутку, возразил я, все более и более втягиваясь в предсказания Трифона. - А то, что тексты, написанные в течение многих столетий в разных точках будущей Римской Империи совпадают в своих подробностях - это что ? Тоже совпадение ? Мне представляется, что все здесь довольно серьезно. Если даже Хардрад и не задумывал все намерено, то почему бы не допустить, что не без воли Божьей выбрал он именно эту главу у Иосифа Флавия ? Что если Бог дал тем самым знак того, как точно соблюсти все подробности ритуала ?" "Предположим, что ты прав. Тогда как ты объяснишь эти имена , которые по-твоему оказались здесь с Божьей помощью ? Кого собственно обозначают эти Давид и Елена ? А ?" "Я не знаю. Я думал, может быть ты знаешь". "Ха ! Откуда ? Я же не такой мудрец, как Лев Философ. В сферы ведения Провидения Божьего я не вхож". "Все-таки, - не отставал я, - если бы тебя попросили истолковать этот рисунок, как бы ты это сделал ?" "Ну..., - задумался грек. - Для начала я бы предположил, что речь на самом деле идет не об иудейском царе Давиде и не о матери царя Узата. Эти имена использованы только в качестве символов. Елена ...Только одна Елена мне приходит на ум - мать св. Константина, и это вполне может быть она. Ты знаешь, - сказал он дальше, побледнев и словно смахивая рукой какую-то мысль или навязчивость со своего лица. - Мне сейчас пришла в голову поразительная идея. Ведь что это за крест изображен слева ? Судя по размерам - это не простое знаменование распятья. Ты слышал когда-нибудь рассказ об обретении Животворящего Креста Господня ? Господи...Хотя нет, это не просто глупость. Есть в этом что-то." "Да расскажи же ты". "С именем царицы Елены связывается обретение Креста, на котором был распят наш Спаситель. С целью его поиска она отправилась в Иерусалим после того, как её сын, испытав в сражения помощь Бога, принял христианское крещение. В Иерусалиме некий старец Иуда единственный, кто знал, где спрятан Крест - показал ей заповеданное место, ныне засыпанное камнями и попираемое языческим храмом, воздвигнутым над ним. Храм тут же был разрушен, холм срыт, и в тот же миг разлилось по воздуху благоухание дивное и благовоние ароматное, так как под тем холмом были найдены и Гроб Христов и три креста, ибо Христос был распят между двумя разбойниками. Но никак не могли определить - какой из обретенных крестов является тем самым, к которому был пригвожден Сын Божий, ведь по виду все они были совершенно одинаковы. И вот тут... Не все согласно рассказывают о том, что произошло потом, хотя смысл дальнейших событий от этого не меняется. Случилось, что в то время вынесли некоего мертвеца для погребения. По повелению патриарха Иерусалимского носильщики были остановлены и кресты были возлагаемы по очереди на мертвеца. Другие говорят, что это была мертвая девица, третьи ведут речь об умершей вдове. Но суть дела, смысл таинства, произошедшего затем, повторяю, от этого не меняется : когда на мертвеца возложили Крест Христов, человек тотчас же воскрес и поднялся живой силою Божественного Креста Господня". "Что же ты хочешь этим сказать ?" - вопросил я, ожидая подтверждения своей догадки. "То, что ты понял сам. Женщина, изображенная здесь - это царица Елена, а распятье сам Животворящий Крест Господень". "То есть..." "То есть ритуал пробуждения царя, личность которого была ознаменована столькими пророчествами, должен состоять в том, чтобы в присутствии св. Елены он был возложен на Крест Иисуса Христа. Тогда, по-видимому, если прочитать приведенные здесь Трифоном строки, он поднимется..." Я был сражен этими словами, прекрасным и священным смыслом, которым они были наполнены. Вот так прекрасно, прикоснувшись к Древу, на котором совершился эпилог и высшая точка в мистерии человеческого искупления, должен был быть возвращен к деятельности император, исполненный себе духа Благодати, пребывавшего на Кресте со Спасителем. Волнения мне, конечно, добавило знание о том, что голова св. Елены находится рядом, в монастырь Монтьер-ан-Дер, и очевидцы свидетельствуют об отверзании её очей, то есть она как будто живая. Значит - Господи, прости меня. Если я заблуждаюсь ! - тело царя должно быть возложено на Крест под взором головы императрицы, затем произносятся взывающие слова, и... Это же величайшее таинство, итогом которого будет возвращение миру одареннейшего дарами Святого Духа государя, ведомого во всем Отцом и благословляемого Сыном. Помыслить все это было - словно дрожь, пронизала все тело, и слезы, в которых смешались восторг и радость, излились из умиленных глаз. "Но что же за Давид имеется в виду ?" - вновь обратился я к Мефодию, который тоже находился под впечатлением собственных слов. Он оживился при этом и весело рассмеялся : "Ты - галл, но не я. И при этом ты спрашиваешь меня, кто такой "Давид" ! Помнишь : Благочестивейшему государю, превосходнейшему и всякой почести достойному королю Давиду Флакк Альбин желает истинного блаженства и вечного спасения во Христе. Или ты никогда этого не слышал ?" "Впервые встречаю". "Ну же ! Алькуин - это Гораций, Ангильберт Гомер, Теодульф - Пиндар. А кто Карл Великий ?" "Давид ?!" Мефодий похлопал меня по плечу и сказал, весьма довольно : "Давид - это академическое прозвище Карла Великого !" Я хлопнул себя по лбу и совсем растерялся. Растерялся в тот момент, когда как раз все стало ясно, и все было на своих местах. И вы, друзья мои, читая признания вашего Эрмерикуса, не можете не испытывать все это вместе со мной. Мефодий глядел в каком смятении я нахожусь от всего этого, а потом ещё раз прихлопнул меня и добродушно сказал : "Пусть будет и у тебя прозвание, раз ты узнал такие вещи. Допустим...Гермес. Или лучше маленький Гермес Гермерикус. Эрмерикус, если тебе так больше нравится. Знающий все это ты уже не просто юноша и не обычный человек. Ты - настоящий "посвященный". Сказал он это - и вновь возвратился к своей работе. Сказал, конечно, в шутку, а не всерьез. Странно, неужели же Мефодий остался равнодушным к тому открытию, которое мы только что с ним совершили ? Он действительно невозмутимо принялся реставрировать поврежденную иллюминированную рукопись, страницы которой некогда были залиты водой, и поэтому размокшие краски выполненных на них миниатюр перепечатались на противолежащие листы. Перенесенными оказались весьма значительные участки красочного слоя, отчего иллюстрации почти полностью сошли с одних страниц, чтобы в зеркальном виде отобразиться на страницах соседних. Очевидно, нужно было удалить образовавшиеся наслоения, но если с текста отпечатки снимались легко - Мефодий соскабливал их острым, крошечным ножичком - то гораздо больше усердия требовалось там, где краски легли на краски, и вместе с внешним, чуждым слоем легко можно было поддеть и соскребсти фрагмент самой миниатюры. Грек сильно сетовал на образовавшиеся в результате перепечатывания курьезы. Открыв один из разворотов, он раздраженно покачал головой. "Посмотри, - сказал он мне, - какая несуразица получилась размягченные влагой краски перенесли на соседствующую страницу вывернутое изображение лиц Св. Троицы. В итоге св. Дух заменил место Сына и наоборот, как и все на картине занеся для благословения левую руку. На первый взгляд простая несуразица, но ведь в обратном изображении Троицы мы получаем изнанку бесчисленных красот Божества, их обратную сторону, абсолютно симметричное зеркально отражение, правое заменяющее левое, истину ложью. Ведь что такое ложь ? Оборотная сторона правды. Не противоположность правды, а она сама, только наоборот спроецированная. Когда ты станешь мудрее, то поймешь, что кривда - это та же самая истина, как человек, глядящийся в свой отображающийся образ, видит там именно себя, а не кого-нибудь иного. Но его лик при этом это перевертыш, экстремум его личной мистификации, максимальная противоположность. Так жаре противостоит не холод, а жара. Свету противостоит не тьма, а сам свет. И добру противоположно само добро. Поэтому истинный обман разоблачить практически невозможно, так как он - зеркало истины. Если по ошибке Христа на иконе изобразить в симметричном переотражении Его облика, то получится анти-Христос, Сам же Христос, только наиболее Ему при этом противостоящий". И Мефодий принялся кропотливо тампонировать водой напластовавшиеся слои миниатюр. Верхний увлажненный слой тогда становился податливым, и его можно было отделить ножичком от нижнего, нетронутого водой. Я долго наблюдал за ювелирной, спористой работой грека, а потом спросил его: "Мефодий, а где находится тело Карла Великого ?" "В Аахене," - пробубнил он, поглощенный своим аккуратным и тонким трудом. "А Животворящий Крест ?" "В Иерусалиме". Тут только Мефодий понял смысл моих вопросов, отвлек свой взгляд от рукописи и, прищурившись, посмотрел на меня: "Ну же, спрашивай дальше". "О чем мне ещё спрашивать ?" "Тебя, должно быть, интересует еще, где ныне содержится голова св. Елены ?" "Это я знаю," - ответил я и задумчиво направился к выходу. "Постой !" - Мефодий бросил свою книгу и кинулся ко мне. Я оглянулся. Он стоял, всматриваясь в мои глаза и пытаясь проникнуть в суть моих помышлений: "Ты...ты что, серьезно поверил в этот...казус, случай. В это совпадение !" "Совпадение ? Случайно я пришел сегодня в библиотеку, случайно Вергилий показал мне книгу, над которой ты трудился, случайно ты упомянул о палимпсестах...Все случайно. Такого не может быть. Что тогда такое закономерность ? Я думаю - этими случаями сегодня водительствовал Бог, и Он помог нам с тобой открыть то, что ранее было известно только отчасти". "И что ты теперь намерен предпринять ?" ;"По-моему - все просто. Есть тело Карда Великого, есть Голгофский Крест, есть, наконец, совсем рядом голова императрицы Елены. Теперь их следует лишь соединить и ..." "Ха, соединить ! Ты не понимаешь, ты даже представить себе не можешь, насколько это невозможно. Хорошо, допустим - только допустим - что то, что мы с тобой сегодня открыли, действительно верно. В первый момент я тоже подумал, что каждый из нас стал свидетелем Промысла Господнего, отверзшего умы к восприятию прекраснейшего из таинств. Я тоже воспылал всей идеей - истинна она или нет - но она при этом прекрасна, величественней всех остальных идей. Однако, я почти сразу остыл, почти мигом разочаровался в ней". "Почему ?" "Потому что этот замысел невыполним. Осуществить его невозможно. По крайней мере сейчас. Выполнить все дело целиком - за пределами возможностей человека". "Но от чего ?" "От того, что нельзя овладеть Крестом Голгофским. Это ведь я так запросто сказал, что он находится в Иерусалиме, но на самом деле никто не знает где Он. Кирилл Иерусалимский ещё в четвертом веке сказал, что Крест по частям роздан всей вселенной, однако историки пятого века - и Сократ и Созомен - говорили, что Древо Крестное по-прежнему находится в церкви св. Гроба, заключенное в серебряный футляр. В самом деле, как могли Его растащить по частям, если в седьмом веке Оно было похищено персидским царем Хосровом, и император Византии Ираклий, одолев персов, смог в 631 г. возвратить его Иерусалиму, водрузив Крест на Голгофе, внеся Распятье на собственных плечах. Точно можно сказать, что в седьмом веке Крест ещё существовал, но дальнейшая Его история не известна. Может быть, как некоторые думают, Его растащили по щепочкам? Но это исключено. Ведь тогда могли разнести и Гроб Христов и изрезать на куски Плащаницу. Нет, на реликвии такого достоинства не может посягнуть рука верующего, и я уверен, что Крест до сих пор пребывает в сохранности. Но где? По всей видимости, конечно, в Иерусалиме, но кем и где Он схоронен, чтобы, ради Его сохранения, изъять даже из почитания богомольцев - это неизвестно. Но даже если бы я мог указать тебе пальцем то место, где Он спрятан, это б совершенно не помогло нам Его получить. Даже думать забудь об этом. Иерусалим находится в порабощении у арабов и ни один паломник не может достичь его стен. Все подступы к Святой Земле закрыты для христианина, и никому ни в силах даже попасть туда, не то что выкрасть Иисусово Распятье, которое ещё найти надо. Верная смерть ждет того, кто осмелится это предпринять, и все усилия обрести Крест заведомо обречены на неудачу. Вот то, что сразу заставило меня отказаться от всего замысла, как бы превосходен он ни был. Он чудесен, восхитителен и непостижим по превосходству своей красоты. Но, Адсон, он совершенно невыполним, и от того я не верю в его истинность. Не может быть, чтобы суть Провидения составляла задача, непосильная человеку. Бог не может наставлять в том, что заранее обречено на крах и осмеяние". "Раз Он открыл нам Свой замысел, значит должен быть какой-то способ завладеть Распятьем. Должна быть возможность проникнуть в Иерусалим, отыскать Крест и взять в обладанье Животворящее Древо". Мефодий покачал головой: "Такой возможности нет. Ты мгновенно потеряешь свою жизнь, а вместе с ней утеряет свой смысл и то откровение, которое было дано тебе сегодня. Если ты веришь в него - оставь завет будущим поколениям. Но сам ни в коем случае ничего не предпринимай - это будет безрассудно с твоей стороны." "Все-таки я хотел бы посмотреть на карту Иерусалима. Вергилий наверняка сможет отыскать мне её. Убежден : осуществить этот замысел можно. Более того - нужно. Более того - это наша святейшая обязанность. Мы должны сделать все, что зависит от нас, чтобы выполнить это дело. Если Бог наставил нас в Своем замысле, значит Он неминуемо подскажет, как нам быть в дальнейшем, какие меры предпринять, чтобы заполучить Крест Христов, укажет место его нахождения. Если Он оставит нас в темноте, если не явит более никаких знамений, значит ты прав, и мы приняли за откровение то, что на самом деле не было им. Тогда я посмеюсь над игрой случая и забуду нынешний день. Но не требуй этого сейчас. Прямо сегодня я начну думать, каким образом можно проникнуть в Иерусалим и овладеть недостающим звеном ритуала воскрешения. Карл Великий должен быть возвращен к жизни, и дело это откладывать нельзя". "Что ж, я вижу - сейчас тебя нет возможности разубедить. Ты слишком воодушевлен для этого. Потом, когда ты успокоишься и ещё раз, не поддаваясь эмоциям, все обдумаешь, ты поймешь, что я был прав". "Посмотрим," сказал я и зашагал к лестнице, ведущей в скрипторий.