Страница:
Смыслом всей жизни Адсона, его единственной мечтой было восстановление обновленной Священной Римской Империи. Этой идее он служил самоотверженно, будучи целиком поглощенный ею. Кроме неё в его жизни больше ничего не было. Он сознательно оградил себя от всего того, что не могло принести никакой пользы в деле её осуществления. Понятно, что при такой преданности своей мечте, при таком коленопреклонении перед величием когда-то давным-давно торжествовавшего римского могущества, он не мог не испытывать интереса ко всему, что являлось плодом выдающейся культуры величайшего из государств. Римский же курсив был одним из её отголосков, священным для Адсона наследием, принять которое он считал своим счастьем. Каролингский минускул, повсеместное распространение которого в эпоху Адсона общеизвестно, не повторял в себе ни одну из форм римского письма, являясь переработкой многих его образцов; в люксейльском же письме благодаря ирландцам вновь воскрес курсив равеннских грамот, умерший было в дипломах Меровингов. В этом и была причина принятия Адсоном именно его, причем он придал ему при этом более свободную, курсивную форму, и буквы опять наклонились вправо. Здесь "t" как и "e" почти всегда в лигатурах, из которых особенно замысловаты сочетания "ti" в форме перевернутой по своей оси греческой "бетта", "tr", "ts", "et" и особенно "ep", принимающее ни на что не похожий вид луковицеобразной макушки, насаженной на тонкий, изгибающийся к низу стебелек; "e" вообще почти всегда будто аннигилирована, съедена рядомстоящими буквами, когда её дуга является лишь продолжением удлиненного усика "r" или "t", а средняя перемычка, либо навершие вбрасывают ввысь лассо петли, которая, развязываясь, дает начало новой букве. Таким образом если в "люксейльском минускуле" "e" сильно стилизована, сворачиваясь в "восьмерку", то у Адсона - и это признак римского стиля - она скорее угадывается, чем опознается, по тем завязям, которые она образует, чтобы оплодотворить слово новым знаком. Такие литеры, как "i", "l", "x", "g" и, особенно, "c" всегда велики, то широко поднимаясь над своим рядом, свободнейшим росчерком дотягиваясь до вышестоящей строки, то, как у "x" и "g", пуская свои острые, жалящие хоботки в тельца букв, расцветших внизу. Своей нескромной развязностью они делают письмо ещё более минускульным, если так можно сказать, до предела увеличивая пропорции, в которых они соотносятся с "m", "u" и, в особенности, с "о", часто сжимающееся в крохотное, деклассированное, небрежно завязанное кольцо. Такие насыщенные биоритмы с могучими вздохами на одних буквах и выдохами на других являют тоже своеобразие равеннского курсива, отличая стиль Адсона от люксейльского. Но по ряду характерных черт нельзя не увидеть, что родился он в лоне именно люксейльского скриптория. Здесь большая регуляризованность, вышколенность шрифта. Утратив излишнюю вычурность и изломанность, письмо не потеряло однако строгость и изящество. Чувствуется аскетичность, подвижничество в отношении к письменному труду - вкус, который неизменно прививался монахам монастыря св. Колумбана. Некоторые особенности стиля, например клинообразная заостренность букв снизу ( они словно "забиты" в рукопись) при их дальнейшем, по мере роста, грациозном утолщении кверху, или, скажем, наличие в тексте капитальных букв - это прежде всего касается N, S и V - несомненно обличает специфику люксейльской школы с её ирландским "острым" и "унциальным" влиянием.
Если о характере этих признаков ещё можно спорить, то есть примета, по которой любой специалист узнает в письме Адсона ортодоксального люксейльца и которая, кроме того, даст нам дополнительное объяснение причины предпочтения им свободного люксейльского стиля каролингскому минускулу. В самом начале я уже упомянул, что люксейльский тип письма называют ещё "а"-типом, и что рукопись Адсона тоже принадлежит именно к "а"-типу. Что это значит ? Надо признать, что здесь он немного отступил от своей любви к римскому курсиву. В последнем "а" всегда писалось как наше "u" - либо стоя ровно в строе прочих рядовых букв, либо неожиданно взбираясь на самую вершину строки, туда, откуда она, едва видимая, сильно уменьшенная в размерах, камнем падала затем в изножье буквы-соседки - но форма её все равно сохранялась неизменной. Когда потом Меровинги взяли римский курсив за основу, то корявые, какие-то энцефалографические литеры претерпевали порой странные метаморфозы: внутри их канцелярии две составные части римского "а" были разъяты на половинки так, что состоять она стала уже из двух "с". В каллиграфии люксейльской лаборатории "сс" претерпела затем дальнейшую стилизацию, и их дуги заострились, превратившись в углы, дав букве "а" специфическое обозначение в виде двух угловых скобок << [21]. Адсон воспринял "а"-тип. Воспринял, даже ещё более его усугубив, ещё острее и, как бы, решительнее заостряя скобки. Надо сказать, что из-за этого манускрипт выглядит весьма своеобразно. Он словно насыщен цитатами и прямой речью. Я бы даже сказал, что складывается такое впечатление, будто он так хочет высказаться, что постоянно, вновь и вновь, начинает свой рассказ заново. А закончить его не может - правых-то скобок нет. И рукопись действительно не закончена. Именно не утеряна частично, а не закончена, обрываясь на полуфразе. У каждого, наверное, возникнут свои предположения об этой какой-то чрезмерно акцентированной незаконченности, немыслимо усиливаемой при чтении рукописи левыми скобками "а". Но факт есть факт. И я предлагаю читателю ознакомиться с ней в том виде, в каком она есть, то есть без логичного её завершения. Ведь мне больше нечего ему предложить, я лишь могу постараться сгладить то чувство незавершенности, которое останется по прочтении в его душе.
Но теперь меня спросят: каким образом, собственно, рукопись Адсона оказалась в моем распоряжении, и почему до сих пор о ней не было ничего известно ? Ее история рассказана в мемуарах моего прадеда - в тех их страницах, которые не вошли в нынешнее издание. Однако, даже эти воспоминания не содержат в себе исчерпывающих сведений о, так сказать, "биографии" этой рукописи, которая сама по себе довольно занимательна, имея отчетливо выраженный "криминальный" характер. Многое станет понятным уже после того, как я скажу, что русский дипломат, секретарь посольства а Париже и основатель "депо манускриптов" в Императорской библиотеке ( ныне - Российская Национальная библиотека) Петр Дубровский является моим далеким предком. С того момента, как сразу после окончания Духовной Академии он появился во Франции, Дубровский не переставал быть комиссионером по скупке книг, которую он осуществлял на аукционах и у владельцев частных собраний, выполняя поручения самых высокопоставленных особ вплоть до императрицы Екатерины II . Начав свою деятельность по приобретению иностранных изданий с исполнения просьб графа А.Р. Воронцова, он со временем довольно близко познакомился со всеми библиофилами и коллекционерами в Париже, не только с легкостью посредничествуя в интересах своих комитентов в России, но и сам со временем став весьма заядлым и крупным собирателем. Н.М. Карамзин, посетив Париж, так коротко охарактеризовал моего пращура : "Он знаком со всеми здешними Библиотекарями и через них достает редкости за безделку, особливо в нынешнее смутное время" [22]. "Смутное время" здесь - это революционные события во Франции XVIII в., ибо Карамзин встречался с Дубровским в 1790 г. Именно на этот период выпадает серия крупных хищений из фондов французских библиотек, нанесших непоправимый ущерб их собраниям[23]. Десятки тысяч автографов бесследно исчезали, распродаваясь на аукционах и оседая в коллекциях любителей уникумов. Замечу, что перед революцией 1848г. общественность Франции вновь была взбудоражена захлестнувшей страну волной опустошения архивов и книгохранилищ. Но тогда виновный был найден. Им оказался генеральный инспектор библиотек, член Академии, известный ученый-математик и библиофил Г. Либри. Имея доступ ко всем книгохранилищам страны, он беззастенчиво обирал их, обкрадывая фонды как ради обогащения, так и для утоления своей страсти к коллекционированию. Что же касается хищений конца XVIII в. и самого знаменитого из них - кражи 1791 г. в крупнейшей библиотеке Франции, знаменитом собрании монастыря Сен-Жермен-де-Пре, то виновные до сих пор ещё не установлены, хотя по аналогии со скандальным процессом в отношении Либри ясно, что кража совершена не только знатоком раритетов, но и человеком, имевшим непосредственный доступ к фондам. Это удивительно, но в 1791 г. воры проявили поразительную избирательность, обкрадывая Сен-Жермен, действуя при этом настолько быстро, что очевидно было то, что хищение было спланировано заранее, являясь тщательно подготовленным. О превосходной организации кражи наглядно свидетельствует разборчивость воров: они не сметали все подряд, а в некоторых случаях изымали из рукописей лишь отдельные тетради и даже листы . Очевидно, перед ними был план, список рукописей, подлежащих изъятию, и тот человек, который составлял этот реестр, ясно представлял себе то, что он делает; злоумышленник досконально был знаком с составом и размещением фонда. В итоге труды монахов-бенедиктинцев и особенно ученых-мавристов, предпринимавших целенаправленные меры по систематическому обогащению фондов Сен-Жермен книгами монастырских и частных библиотек как Франции, так и иностранных государств, оказались во многом напрасными: самые ценные из приобретенных ими экземпляров были утрачены, причем судьба многих рукописей неизвестна до сих пор. Это настоящая удача для мировой культуры, что весомая часть украденных из Сен-Жермен книг была приобретена Петром Дубровским. Таким образом он спас для нас множество автографов, которые иначе могли быть поодиночке распроданы на аукционах, навсегда исчезнув в частных коллекциях. Дубровский же все те манускрипты, которые ему удалось вывести с собой из мятежного Парижа в 1792 г., передал затем Императорской библиотеке, не только дав начало отделу рукописей в ней, но и прославив её выдающейся ценностью своих раритетов. И до сего дня коллекция моего славного предка является самым прекрасным украшением рукописного фонда РНБ. Чего стоят одни только древнейшие корбийские рукописи, исследованные Добиаш-Рождественской , ведь библиотека Корби (кстати этот монастырь создан выходцами из Люксейль, родного монастыря Адсона, и оба аббатства находились друг с другом в теснейшей культурной связи) являлась одной из самых знаменитых в Европе. Однако эти заслуги Дубровского по сохранению рукописного достояния не только не признаны за рубежом, но и напротив при поддержке знаменитого Леопольда Делиля именно его стали считать организатором похищения в Сен-Жермен ! Интересно, если замысел преступления принадлежит нашему дипломату, как он допустил, что основная часть украденного так и не попала к нему в руки, ведь все признают, что Дубровский стал владельцем далеко не всех книг, утраченных Сен-Жермен ? Как бы то ни было я счастлив, что на долю моего предка выпала такая редкая удача, когда ему удалось практически за бесценок выкупить бесценные рукописные творения, среди которых было и сочинение Адсона. Последнее вошло в состав фонда Сен-Жермен вероятно в XVI в., так как онj носит на себе следы каталогизации, проведенной в монастыре в начале следующего столетия. Шифр, который едва сохранился на переплете, свидетельствует о большей методичности, с которой собрание было инвентаризировано тогда по сравнению с описями 1677 и 1740 гг. Судя по этому шифру, тогда всем книгам присваивались не только порядковые номера, но и буквенное обозначение раздела c указанием количества страниц в рукописи - Н-15-216. По всей вероятности все книги в то время были распределены по тематическим областям ("Н" - видимо - "Historia" ), в одной из которых рукопись Адсона с её 216 страницами шла под пятнадцатым номером. Впрочем, я не имею представления о характере катологизации начала XVII в. и поэтому мои предположения о дешифровке книги Адсона ( кроме числа страниц) основаны на допущениях. Рукопись поступила в Сен-Жермен от некоего графа Изембарда ( Isembardus), который по этому случаю сделал свою дарственную надпись - к сожалению без указания даты дарения. Интересно, что неся на себе следы первой инвентаризации, рукопись тем не менее не обнаруживает никаких свидетельств двух последующих рекаталогицазий в Сен-Жермен, которые были проведены, как уже отмечалось, в 1677 и в 1740 гг. На корешке переплета нет цифровых записей библиотекаря, производившего опись, из чего следует, что рукопись не попала в поле его зрения. Никаких следов шифра 1740 г. в рукописи также не присутствует. О чем это говорит ? О том, что во всяком случае в период с 1677 по 1740 годы её не было в составе библиотеки, и со всей вероятностью можно сказать, что в это время рукопись Адсона была собственностью либо хранителя фонда, либо одного из ученых-мавристов, участвующих в источниковедческой и издательской работе монастыря. Я предполагаю, что она временно перешла во владение либо Люка д'Ашери, либо его ученика Ж. Мабильона. На эти соображения меня наводит характер и собержание многочисленных маргинальных записей, сделанных в рукописи. В безупречной каллиграфии маргиналий обличается высокая грамотность их составителя; образованность подчеркнута в обилии тиронских значков, которые употреблены повсюду; те записи, которые все же удается прочесть, говорят о прекрасной учености того, кто делал эти замечания. Я чесно говоря не знаю, сохранились ли автографы д'Ашери, но во всяком случае без труда можно будет соопоставить эти заметки на полях с подчерком знаменитого Мабильона. Какая-то уверенность говорит мне о том, что один из них сделал рукопись Адсона своей личной собственностью. Почему же она не была ими издана ? Ответ очевиден. Причина, конечно же, не в том, что они не доверяли ей или считали подделкой. Для этого они были слишком выдающимися учеными. Мне представляется, что все дело в содержании рукописи; как раз по тому, что доверяли ей, и не стали её печатать. Меня не оставляет мысль, что они хотели осуществить задуманное Адсоном. Соблазн считать так достаточно велик. Очевидно, что тиражирование сочинения могло только помешать в выполнении этой задачи, а кроме того не каждый ведь хочет, чтобы его посчитали помешанным, как может произойти, если после огласки труда попытаться довести до конца "дело Адсона". Очевидно, во владельце рукописи - кто бы это ни был - жили опасения относительно здравости всех её идей ; но в то же время он, должно быть, задавался мыслью : "А вдруг то, что поведано Адсоном, истинно?" И он искал возможность для подтверждения или опровержения своих сомнений. Как бы то ни было в конце концов рукопись все же возвратилась обратно в Сен-Жермен, и судя по всему она уже безотлучно пребывала там вплоть до событий 1791г. Обстоятельства хищения в библиотеке монастыря раскрыты в мемуарах моего прадеда, но пока лишь коротко укажу на их суть. Виновником кражи явился, к глубочайшему его несчастью, друг Дубровского - бывший королевский библиотерарь, а ныне комиссар по охране общественных памятников, президент Парижского парламента и известный эллинист д'Ормессон де Нуазо. Как и в случае с итальянцем Либри, д'Ормессон пал жертвой своего служебного положения, которое сделало его доскональным знатоком коллекции Сен-Жермена. Он воспользовался рукописью Адсона, последние страницы которой пусты, ибо, как я предупреждал, автор не успел её закончить, чтобы составить там перечень книг, которые следовало похитить. Он подробно указал их размещение, изобразил план библиотеки, предназначая и список и карту для нанятых им воров, абсолютно не сведующих в рукописях. Выкупив часть похищеного, мой предок обнаружил в книге Адсона записи, сделанные его другом, рука которого подтверждалась его монограммой и адресом, по которому следовало отнести все награбленное. Как оказалось, воры решили сами извлечь выгоду из своего улова. Их глупость и непросвещенность были причиной того, по каким чудовищно низким ценам поспешили они реализовать похищенное, предпочтя выручку вознаграждению д'Ормессона. И тут безусловная удача, что Дубровский, благодаря своим многолетним связям, смог приобрести значительную часть рукописей. Однако, он был поражен, узнав, что организатором кражи был его близкий друг, который оставил при этом неопровержимые улики своей виновности. Д'Ормессон же ничего не получил. В принципе, желая присвоить себе наиболее драгоценные книги, он следовал не жажде наживы, а целям спасения рукописей от разграбления революционерами, которых он презирал, отчего и был казнен ими в 1794 г. за свои роялисткие убеждения. Но в итоге он явился причиной того, что многие из книг оказались безвозвратно утерянными, и, если бы не его друг, мы оказались бы лишены возможности исследовать ценнейшие памятники человеческой культуры. Ведь, как я уже отметил, в 1805 г. Дубровский продал свою бесценную коллекцию александру I, положив тем самым основание нынешнему отделу рукописей РНБ. Но он не передал императору рукопись Адсона, не внеся её в описи своего собрания, так как она была поистине бесчестием, несмываемым позором того, кто был его лучшим другом. Весь мир узнал бы имя негодяя, задумавшего эту громкую кражу, и проклял бы д'Ормессона, который был поставлен охранять сокровищницу нации, а в итоге стал причиной её разорения. Поэтому рукопись со списком книг Дубровский оставил при себе, и она стала передаваться у нас из поколения в поколение. Во-первых, мне нисколько не жаль злосчастного д'Ормессона, а во-вторых, уже двести с лишним лет отделяют нас от его преступления и поэтому я считаю, что уже нет необходимости скрывать те обстоятельства, по которым рукописи из Сен-Жермен, в том числе и сочинение Адсона, оказались в руках у Петра Дубровского, который все же поставил на последнем свой экслибрис : "Ex Musaeo Petri Dubrowsky.Parisiis 1792". Такова, вкратце, история рукописи Адсона, и остается только подивиться тому, как время и случай выбрали её из сонма других, как они донесли её до нас и как не спешили приобщать к её содержанию, хладнокровно выдерживая тысячелетнюю паузу.
Вот, пожалуй, в общих чертах и все, что мне хотелось бы сказать, предваряя публикацию сочинения Адсона. Я понимаю, сколько нареканий в некомпетентности могут они вызвать, ибо книга, повторюсь, совершенно не моего профиля; однако вовсе ничего не сказать перед изданием этой работы было бы ещё несправедливее. Мне остается только поблагодарить теперь всех, кто помог, наконец, книге Адсона увидеть свет. Как бы ни знал я латынь, мой перевод был бы неудачным без помощи Андрея Баранова. Благодарю также Елену Моисеенкову за предоставленные исторические консультации и ряд весьма ценных замечаний, сделанных ею в отношении некоторых событий, описанных в рукописи. Наконец, выражаю искреннюю признательность Бойкову Виктору Федоровичу, без финансового содействия которого сочинение Адсона могло пролежать в столе ещё одну тысячу лет.
[1] "довольно будет сказано об этом"
[2] об Адсоне см. например: E.Sackur,"Sibyllinische texte und Forschungen",Halle,1898; "Histoire litteraire de la France",Paris,t.6,1867; R.Konrad, "De ortu et tempore Antichristi",Munich,1964; D.Verhelst, "Adson de Montier-en-Der.De ortu et tempore Antichristi",Brepols,1976;он же "La prehistoire des conceptions d'Adson"// "Recherches de theologie ancienne et medievale";H.Taviani-Carozzi et C.Carozzi, "La fin de temps.Terreurs et prophetie au Moyen Age",Paris,1982; "Dictionnaire des lettres francaises.Le Moyen Age",Fayard,1992;А.Веселовский, "Опыты по истории христианской легенды"// "ЖМНП",ч.178(1875),ч.179(1875);В.Истрин, "Откровение Мефодия Патарского",Москва,1897
[3] "свет свечи на канделябре воздвигнутом"
[4] вся библиография Люксейль (Luxeuil) приведена в статье об этом монастыре в "Dictionnaire d'archeologie chretien et de liturgie",t.9,p.2
[5] "Essai historique sur la ville et l'abbaye de Luxeuil",Lure,1865,p.27
[6] ibid.,p.43
[7] в вопросе хронологии - очень важной здесь, т.к. становится видно, что епископат Туля сначала приобрел земли в Буссьер, и только потом уже добивался владения монастырем Монтьер-ен-Дер - я следую грамоте, по сей день хранящейся в архиве департамента Мерт-и-Мозель. Этот документ (архивный номер Н.3011) свидетельствует, что Буссьер уже в 932 г. принадлежал Тулю, т.к. он датирован десятым годом избрания Гозлина в епископы, которое состоялось в 922 г. см. "Inventaire sommaire des archives departementales.Meurthe-et-Moselle",t.5,1883,p.144
[8] "Gesta episcoporum tullensium"// "Monumenta Germaniae historica",t.8,p.639
[9] "Noctu inibi quam sepe divina luminaria splendere, et loca proxima sua claritate perfundere"//ibid.,p 639-640
[10] эти карты, до сих пор известные по одной лишь рукописи 1265 г., скорее всего, только в более раннем варианте, являются предметом рассмотрения Адсона во второй главе
[11] M.Bouquet, "Recueil des historiens de France",t.1,Paris,1738,p.106
[12] "Les noms de lieu romains en France"// "Memoires de la Societe d'Emulation du Doubs",ser.7,t.5,p.176
[13] "Etudes sur les voies romaines dans la region de Metz"// "Memoires de la Societe d'archeologie Lorraine",t.47,1897,p.178-232
[14] "Les toponymes gaulois en Meurthe-et-Moselle"// "Bulletin archeologique",1951-1952(1954),p.311
[15] "Nouvelles recherches sur la voie romaine de Metz a Verdun-sur-Meuse"// "Bulletin archeologique",1930-1931,p.475-489
[16] "Вероятно, это и есть Ibliodurum"
[17] F.Lienard, "Dictionnaire topographique de l'ancien departement de la Meuse",Paris,1872
[18] H.Lepage, "Dictionnaire topographique de l'ancien departement de la Meurthe, Paris,1862
[19] кстати, мне хотелось бы отметить некоторые особенности перевода сочинения Адсона, касающиеся географических имен. Чтобы не населять текст неизвестными читателю названиями, те из них, которые получили свои французские формы и могут быть найдены под таковыми в справочниках, я даю именно в французской форме. Например, в рукописи Адсона город Мец обозначается по-латыни как Divodurum. Но я даю его как Мец, ибо именно так читателю легче будет ориентироваться в пространстве. В случае же, когда история сохранила лишь латинское название города, реки и т.д., то я естественно вынужден использовать латинскую форму. Таков край Mediomatrici или тот же Ibliodurum
[20] см. например M.C.J.Putnam, "Evidence for the origin of the "Script of Luxeuil""//"Speculum",t.38,1963; E.A.Lowe, "The script of Luxeuil"// "Revue benedictine",t.65,1953
[21] Схему развития написания начальной буквы алфавита в её генезисе от изначальной формы до письма типа "люксейль" упрощенно можно представить таким образом: "а" - "u" - "cc" - "<<"
[22] H.M.Карамзин, "Письма русского путешественника", Москва,1801, ч.5,с.242
[23] см. L.Lalanne,H.Bordier, "Dictionnaire de pieces autographes volees aux bibliotheques publiques de la France",Paris,1853
ГЛАВА ПЕРВАЯ
год 925
Сладчайшие и любезнейшие братья мои ! Не переставая взываю я к Богу, дабы не презрели вы слов моих, и дабы никакие заботы о процветании славнейшего из монастырей, никакие хлопоты о собственной телесной немощи и никакие напасти, всегда грозящие нарушить вашу мирную жизнь, не отвлекли бы вас от чтения этого недостойного труда, сочиненного мною, Эрмерикусом, ничтожнейшим из людей настолько, что мне не удавалось ещё найти человека, который был бы более меня недостоин лицезреть лицо Господне и вкушать плоды от Его неиссякаемых милостей.
Волею Бога вынужденный покинуть место моего многолетнего поприща и приуготовляясь к отправлению в длительное и нелегкое паломничество к землям, где пролил свою кровь Господь - путь, из которого я, обремененный годами, не чаю уже и вернуться; находясь в стенах родного монастыря и памятуя о том, что из тех, кто благословенно приобщился великим, явленным Господом, свидетельствам последних лет, ныне в живых осталось только двое, а в скором сроке, велением времени, и их уже может не стать - решаюсь соделать вас сыновьями собственных знаний, избежав при этом, насколько возможно, приобщения к нищете моих помыслов. Делаю это со слезным упованием на то, чтобы, сами став сыновьями, наследовали вы затем собственным сыновьям, а, если понадобиться, и внукам - до тех пор, пока новому поколению наших потомков не станет возможно то, что ныне не удается сделать нам вследствие нашего бессилия или простодушия.
Все мы ежедневно омачиваем наши губы в вине, потому что, являя, с одной стороны, образ Крови Христовой, а с другой - плод садов, Им взращиваемых и вскармливаемых, мы насыщаем при этом не только свое тело, но и дух, крепчающий тем сильнее, чем слабее вино. Но, подаваемое в юстах, оно из одного сосуда питает сразу двух из нас, а то и более, не ставя границы между одним и другим, принадлежа одному в той же мере, в какой оно доступно также и другому. Не так ли и знание ? Оно не может быть собственностью одного из нас, братья, являясь всеобщим достоянием, сокровищем и наградой.
Но взглянем на знание ещё и по-другому. Как нечто, подлежащее приходящему миру, оно заключает в себе три ипостаси - мудрость, испытание и надежда. В то же время, открывая таковые нам, смертным, оно отражает и три неизъяснимых божественных свойства - милость, справедливость и терпение. Ибо по великой милости своей Господь дает нам мудрость, по безусловной справедливости отбирает Он её, являя нам испытания, равносильные, подчас, очищению; наконец, по непостижимому своему терпению дает осуществить Он наши надежды, порожденные знанием, ежели только будем следовать мы словам псалма, который читает каждый, вступая в монашество: "Жертва Богу - дух сокрушенный".
Отвергнем себя - и тогда обретем себя; победим мысль - осознаем Бога; ежели умрем духом - тогда только воскреснем телом. И разве смерть ради жизни не высшая цель в монашестве ? Да будет это так, и тот, кто ещё вчера был мертв, да воскреснет из праха своего, чтобы осуществилось провозглашенное пророками, воздаваемое людским стремлениям, подготовленное нашими тщаниями. ;"Сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже..."
Если о характере этих признаков ещё можно спорить, то есть примета, по которой любой специалист узнает в письме Адсона ортодоксального люксейльца и которая, кроме того, даст нам дополнительное объяснение причины предпочтения им свободного люксейльского стиля каролингскому минускулу. В самом начале я уже упомянул, что люксейльский тип письма называют ещё "а"-типом, и что рукопись Адсона тоже принадлежит именно к "а"-типу. Что это значит ? Надо признать, что здесь он немного отступил от своей любви к римскому курсиву. В последнем "а" всегда писалось как наше "u" - либо стоя ровно в строе прочих рядовых букв, либо неожиданно взбираясь на самую вершину строки, туда, откуда она, едва видимая, сильно уменьшенная в размерах, камнем падала затем в изножье буквы-соседки - но форма её все равно сохранялась неизменной. Когда потом Меровинги взяли римский курсив за основу, то корявые, какие-то энцефалографические литеры претерпевали порой странные метаморфозы: внутри их канцелярии две составные части римского "а" были разъяты на половинки так, что состоять она стала уже из двух "с". В каллиграфии люксейльской лаборатории "сс" претерпела затем дальнейшую стилизацию, и их дуги заострились, превратившись в углы, дав букве "а" специфическое обозначение в виде двух угловых скобок << [21]. Адсон воспринял "а"-тип. Воспринял, даже ещё более его усугубив, ещё острее и, как бы, решительнее заостряя скобки. Надо сказать, что из-за этого манускрипт выглядит весьма своеобразно. Он словно насыщен цитатами и прямой речью. Я бы даже сказал, что складывается такое впечатление, будто он так хочет высказаться, что постоянно, вновь и вновь, начинает свой рассказ заново. А закончить его не может - правых-то скобок нет. И рукопись действительно не закончена. Именно не утеряна частично, а не закончена, обрываясь на полуфразе. У каждого, наверное, возникнут свои предположения об этой какой-то чрезмерно акцентированной незаконченности, немыслимо усиливаемой при чтении рукописи левыми скобками "а". Но факт есть факт. И я предлагаю читателю ознакомиться с ней в том виде, в каком она есть, то есть без логичного её завершения. Ведь мне больше нечего ему предложить, я лишь могу постараться сгладить то чувство незавершенности, которое останется по прочтении в его душе.
Но теперь меня спросят: каким образом, собственно, рукопись Адсона оказалась в моем распоряжении, и почему до сих пор о ней не было ничего известно ? Ее история рассказана в мемуарах моего прадеда - в тех их страницах, которые не вошли в нынешнее издание. Однако, даже эти воспоминания не содержат в себе исчерпывающих сведений о, так сказать, "биографии" этой рукописи, которая сама по себе довольно занимательна, имея отчетливо выраженный "криминальный" характер. Многое станет понятным уже после того, как я скажу, что русский дипломат, секретарь посольства а Париже и основатель "депо манускриптов" в Императорской библиотеке ( ныне - Российская Национальная библиотека) Петр Дубровский является моим далеким предком. С того момента, как сразу после окончания Духовной Академии он появился во Франции, Дубровский не переставал быть комиссионером по скупке книг, которую он осуществлял на аукционах и у владельцев частных собраний, выполняя поручения самых высокопоставленных особ вплоть до императрицы Екатерины II . Начав свою деятельность по приобретению иностранных изданий с исполнения просьб графа А.Р. Воронцова, он со временем довольно близко познакомился со всеми библиофилами и коллекционерами в Париже, не только с легкостью посредничествуя в интересах своих комитентов в России, но и сам со временем став весьма заядлым и крупным собирателем. Н.М. Карамзин, посетив Париж, так коротко охарактеризовал моего пращура : "Он знаком со всеми здешними Библиотекарями и через них достает редкости за безделку, особливо в нынешнее смутное время" [22]. "Смутное время" здесь - это революционные события во Франции XVIII в., ибо Карамзин встречался с Дубровским в 1790 г. Именно на этот период выпадает серия крупных хищений из фондов французских библиотек, нанесших непоправимый ущерб их собраниям[23]. Десятки тысяч автографов бесследно исчезали, распродаваясь на аукционах и оседая в коллекциях любителей уникумов. Замечу, что перед революцией 1848г. общественность Франции вновь была взбудоражена захлестнувшей страну волной опустошения архивов и книгохранилищ. Но тогда виновный был найден. Им оказался генеральный инспектор библиотек, член Академии, известный ученый-математик и библиофил Г. Либри. Имея доступ ко всем книгохранилищам страны, он беззастенчиво обирал их, обкрадывая фонды как ради обогащения, так и для утоления своей страсти к коллекционированию. Что же касается хищений конца XVIII в. и самого знаменитого из них - кражи 1791 г. в крупнейшей библиотеке Франции, знаменитом собрании монастыря Сен-Жермен-де-Пре, то виновные до сих пор ещё не установлены, хотя по аналогии со скандальным процессом в отношении Либри ясно, что кража совершена не только знатоком раритетов, но и человеком, имевшим непосредственный доступ к фондам. Это удивительно, но в 1791 г. воры проявили поразительную избирательность, обкрадывая Сен-Жермен, действуя при этом настолько быстро, что очевидно было то, что хищение было спланировано заранее, являясь тщательно подготовленным. О превосходной организации кражи наглядно свидетельствует разборчивость воров: они не сметали все подряд, а в некоторых случаях изымали из рукописей лишь отдельные тетради и даже листы . Очевидно, перед ними был план, список рукописей, подлежащих изъятию, и тот человек, который составлял этот реестр, ясно представлял себе то, что он делает; злоумышленник досконально был знаком с составом и размещением фонда. В итоге труды монахов-бенедиктинцев и особенно ученых-мавристов, предпринимавших целенаправленные меры по систематическому обогащению фондов Сен-Жермен книгами монастырских и частных библиотек как Франции, так и иностранных государств, оказались во многом напрасными: самые ценные из приобретенных ими экземпляров были утрачены, причем судьба многих рукописей неизвестна до сих пор. Это настоящая удача для мировой культуры, что весомая часть украденных из Сен-Жермен книг была приобретена Петром Дубровским. Таким образом он спас для нас множество автографов, которые иначе могли быть поодиночке распроданы на аукционах, навсегда исчезнув в частных коллекциях. Дубровский же все те манускрипты, которые ему удалось вывести с собой из мятежного Парижа в 1792 г., передал затем Императорской библиотеке, не только дав начало отделу рукописей в ней, но и прославив её выдающейся ценностью своих раритетов. И до сего дня коллекция моего славного предка является самым прекрасным украшением рукописного фонда РНБ. Чего стоят одни только древнейшие корбийские рукописи, исследованные Добиаш-Рождественской , ведь библиотека Корби (кстати этот монастырь создан выходцами из Люксейль, родного монастыря Адсона, и оба аббатства находились друг с другом в теснейшей культурной связи) являлась одной из самых знаменитых в Европе. Однако эти заслуги Дубровского по сохранению рукописного достояния не только не признаны за рубежом, но и напротив при поддержке знаменитого Леопольда Делиля именно его стали считать организатором похищения в Сен-Жермен ! Интересно, если замысел преступления принадлежит нашему дипломату, как он допустил, что основная часть украденного так и не попала к нему в руки, ведь все признают, что Дубровский стал владельцем далеко не всех книг, утраченных Сен-Жермен ? Как бы то ни было я счастлив, что на долю моего предка выпала такая редкая удача, когда ему удалось практически за бесценок выкупить бесценные рукописные творения, среди которых было и сочинение Адсона. Последнее вошло в состав фонда Сен-Жермен вероятно в XVI в., так как онj носит на себе следы каталогизации, проведенной в монастыре в начале следующего столетия. Шифр, который едва сохранился на переплете, свидетельствует о большей методичности, с которой собрание было инвентаризировано тогда по сравнению с описями 1677 и 1740 гг. Судя по этому шифру, тогда всем книгам присваивались не только порядковые номера, но и буквенное обозначение раздела c указанием количества страниц в рукописи - Н-15-216. По всей вероятности все книги в то время были распределены по тематическим областям ("Н" - видимо - "Historia" ), в одной из которых рукопись Адсона с её 216 страницами шла под пятнадцатым номером. Впрочем, я не имею представления о характере катологизации начала XVII в. и поэтому мои предположения о дешифровке книги Адсона ( кроме числа страниц) основаны на допущениях. Рукопись поступила в Сен-Жермен от некоего графа Изембарда ( Isembardus), который по этому случаю сделал свою дарственную надпись - к сожалению без указания даты дарения. Интересно, что неся на себе следы первой инвентаризации, рукопись тем не менее не обнаруживает никаких свидетельств двух последующих рекаталогицазий в Сен-Жермен, которые были проведены, как уже отмечалось, в 1677 и в 1740 гг. На корешке переплета нет цифровых записей библиотекаря, производившего опись, из чего следует, что рукопись не попала в поле его зрения. Никаких следов шифра 1740 г. в рукописи также не присутствует. О чем это говорит ? О том, что во всяком случае в период с 1677 по 1740 годы её не было в составе библиотеки, и со всей вероятностью можно сказать, что в это время рукопись Адсона была собственностью либо хранителя фонда, либо одного из ученых-мавристов, участвующих в источниковедческой и издательской работе монастыря. Я предполагаю, что она временно перешла во владение либо Люка д'Ашери, либо его ученика Ж. Мабильона. На эти соображения меня наводит характер и собержание многочисленных маргинальных записей, сделанных в рукописи. В безупречной каллиграфии маргиналий обличается высокая грамотность их составителя; образованность подчеркнута в обилии тиронских значков, которые употреблены повсюду; те записи, которые все же удается прочесть, говорят о прекрасной учености того, кто делал эти замечания. Я чесно говоря не знаю, сохранились ли автографы д'Ашери, но во всяком случае без труда можно будет соопоставить эти заметки на полях с подчерком знаменитого Мабильона. Какая-то уверенность говорит мне о том, что один из них сделал рукопись Адсона своей личной собственностью. Почему же она не была ими издана ? Ответ очевиден. Причина, конечно же, не в том, что они не доверяли ей или считали подделкой. Для этого они были слишком выдающимися учеными. Мне представляется, что все дело в содержании рукописи; как раз по тому, что доверяли ей, и не стали её печатать. Меня не оставляет мысль, что они хотели осуществить задуманное Адсоном. Соблазн считать так достаточно велик. Очевидно, что тиражирование сочинения могло только помешать в выполнении этой задачи, а кроме того не каждый ведь хочет, чтобы его посчитали помешанным, как может произойти, если после огласки труда попытаться довести до конца "дело Адсона". Очевидно, во владельце рукописи - кто бы это ни был - жили опасения относительно здравости всех её идей ; но в то же время он, должно быть, задавался мыслью : "А вдруг то, что поведано Адсоном, истинно?" И он искал возможность для подтверждения или опровержения своих сомнений. Как бы то ни было в конце концов рукопись все же возвратилась обратно в Сен-Жермен, и судя по всему она уже безотлучно пребывала там вплоть до событий 1791г. Обстоятельства хищения в библиотеке монастыря раскрыты в мемуарах моего прадеда, но пока лишь коротко укажу на их суть. Виновником кражи явился, к глубочайшему его несчастью, друг Дубровского - бывший королевский библиотерарь, а ныне комиссар по охране общественных памятников, президент Парижского парламента и известный эллинист д'Ормессон де Нуазо. Как и в случае с итальянцем Либри, д'Ормессон пал жертвой своего служебного положения, которое сделало его доскональным знатоком коллекции Сен-Жермена. Он воспользовался рукописью Адсона, последние страницы которой пусты, ибо, как я предупреждал, автор не успел её закончить, чтобы составить там перечень книг, которые следовало похитить. Он подробно указал их размещение, изобразил план библиотеки, предназначая и список и карту для нанятых им воров, абсолютно не сведующих в рукописях. Выкупив часть похищеного, мой предок обнаружил в книге Адсона записи, сделанные его другом, рука которого подтверждалась его монограммой и адресом, по которому следовало отнести все награбленное. Как оказалось, воры решили сами извлечь выгоду из своего улова. Их глупость и непросвещенность были причиной того, по каким чудовищно низким ценам поспешили они реализовать похищенное, предпочтя выручку вознаграждению д'Ормессона. И тут безусловная удача, что Дубровский, благодаря своим многолетним связям, смог приобрести значительную часть рукописей. Однако, он был поражен, узнав, что организатором кражи был его близкий друг, который оставил при этом неопровержимые улики своей виновности. Д'Ормессон же ничего не получил. В принципе, желая присвоить себе наиболее драгоценные книги, он следовал не жажде наживы, а целям спасения рукописей от разграбления революционерами, которых он презирал, отчего и был казнен ими в 1794 г. за свои роялисткие убеждения. Но в итоге он явился причиной того, что многие из книг оказались безвозвратно утерянными, и, если бы не его друг, мы оказались бы лишены возможности исследовать ценнейшие памятники человеческой культуры. Ведь, как я уже отметил, в 1805 г. Дубровский продал свою бесценную коллекцию александру I, положив тем самым основание нынешнему отделу рукописей РНБ. Но он не передал императору рукопись Адсона, не внеся её в описи своего собрания, так как она была поистине бесчестием, несмываемым позором того, кто был его лучшим другом. Весь мир узнал бы имя негодяя, задумавшего эту громкую кражу, и проклял бы д'Ормессона, который был поставлен охранять сокровищницу нации, а в итоге стал причиной её разорения. Поэтому рукопись со списком книг Дубровский оставил при себе, и она стала передаваться у нас из поколения в поколение. Во-первых, мне нисколько не жаль злосчастного д'Ормессона, а во-вторых, уже двести с лишним лет отделяют нас от его преступления и поэтому я считаю, что уже нет необходимости скрывать те обстоятельства, по которым рукописи из Сен-Жермен, в том числе и сочинение Адсона, оказались в руках у Петра Дубровского, который все же поставил на последнем свой экслибрис : "Ex Musaeo Petri Dubrowsky.Parisiis 1792". Такова, вкратце, история рукописи Адсона, и остается только подивиться тому, как время и случай выбрали её из сонма других, как они донесли её до нас и как не спешили приобщать к её содержанию, хладнокровно выдерживая тысячелетнюю паузу.
Вот, пожалуй, в общих чертах и все, что мне хотелось бы сказать, предваряя публикацию сочинения Адсона. Я понимаю, сколько нареканий в некомпетентности могут они вызвать, ибо книга, повторюсь, совершенно не моего профиля; однако вовсе ничего не сказать перед изданием этой работы было бы ещё несправедливее. Мне остается только поблагодарить теперь всех, кто помог, наконец, книге Адсона увидеть свет. Как бы ни знал я латынь, мой перевод был бы неудачным без помощи Андрея Баранова. Благодарю также Елену Моисеенкову за предоставленные исторические консультации и ряд весьма ценных замечаний, сделанных ею в отношении некоторых событий, описанных в рукописи. Наконец, выражаю искреннюю признательность Бойкову Виктору Федоровичу, без финансового содействия которого сочинение Адсона могло пролежать в столе ещё одну тысячу лет.
[1] "довольно будет сказано об этом"
[2] об Адсоне см. например: E.Sackur,"Sibyllinische texte und Forschungen",Halle,1898; "Histoire litteraire de la France",Paris,t.6,1867; R.Konrad, "De ortu et tempore Antichristi",Munich,1964; D.Verhelst, "Adson de Montier-en-Der.De ortu et tempore Antichristi",Brepols,1976;он же "La prehistoire des conceptions d'Adson"// "Recherches de theologie ancienne et medievale";H.Taviani-Carozzi et C.Carozzi, "La fin de temps.Terreurs et prophetie au Moyen Age",Paris,1982; "Dictionnaire des lettres francaises.Le Moyen Age",Fayard,1992;А.Веселовский, "Опыты по истории христианской легенды"// "ЖМНП",ч.178(1875),ч.179(1875);В.Истрин, "Откровение Мефодия Патарского",Москва,1897
[3] "свет свечи на канделябре воздвигнутом"
[4] вся библиография Люксейль (Luxeuil) приведена в статье об этом монастыре в "Dictionnaire d'archeologie chretien et de liturgie",t.9,p.2
[5] "Essai historique sur la ville et l'abbaye de Luxeuil",Lure,1865,p.27
[6] ibid.,p.43
[7] в вопросе хронологии - очень важной здесь, т.к. становится видно, что епископат Туля сначала приобрел земли в Буссьер, и только потом уже добивался владения монастырем Монтьер-ен-Дер - я следую грамоте, по сей день хранящейся в архиве департамента Мерт-и-Мозель. Этот документ (архивный номер Н.3011) свидетельствует, что Буссьер уже в 932 г. принадлежал Тулю, т.к. он датирован десятым годом избрания Гозлина в епископы, которое состоялось в 922 г. см. "Inventaire sommaire des archives departementales.Meurthe-et-Moselle",t.5,1883,p.144
[8] "Gesta episcoporum tullensium"// "Monumenta Germaniae historica",t.8,p.639
[9] "Noctu inibi quam sepe divina luminaria splendere, et loca proxima sua claritate perfundere"//ibid.,p 639-640
[10] эти карты, до сих пор известные по одной лишь рукописи 1265 г., скорее всего, только в более раннем варианте, являются предметом рассмотрения Адсона во второй главе
[11] M.Bouquet, "Recueil des historiens de France",t.1,Paris,1738,p.106
[12] "Les noms de lieu romains en France"// "Memoires de la Societe d'Emulation du Doubs",ser.7,t.5,p.176
[13] "Etudes sur les voies romaines dans la region de Metz"// "Memoires de la Societe d'archeologie Lorraine",t.47,1897,p.178-232
[14] "Les toponymes gaulois en Meurthe-et-Moselle"// "Bulletin archeologique",1951-1952(1954),p.311
[15] "Nouvelles recherches sur la voie romaine de Metz a Verdun-sur-Meuse"// "Bulletin archeologique",1930-1931,p.475-489
[16] "Вероятно, это и есть Ibliodurum"
[17] F.Lienard, "Dictionnaire topographique de l'ancien departement de la Meuse",Paris,1872
[18] H.Lepage, "Dictionnaire topographique de l'ancien departement de la Meurthe, Paris,1862
[19] кстати, мне хотелось бы отметить некоторые особенности перевода сочинения Адсона, касающиеся географических имен. Чтобы не населять текст неизвестными читателю названиями, те из них, которые получили свои французские формы и могут быть найдены под таковыми в справочниках, я даю именно в французской форме. Например, в рукописи Адсона город Мец обозначается по-латыни как Divodurum. Но я даю его как Мец, ибо именно так читателю легче будет ориентироваться в пространстве. В случае же, когда история сохранила лишь латинское название города, реки и т.д., то я естественно вынужден использовать латинскую форму. Таков край Mediomatrici или тот же Ibliodurum
[20] см. например M.C.J.Putnam, "Evidence for the origin of the "Script of Luxeuil""//"Speculum",t.38,1963; E.A.Lowe, "The script of Luxeuil"// "Revue benedictine",t.65,1953
[21] Схему развития написания начальной буквы алфавита в её генезисе от изначальной формы до письма типа "люксейль" упрощенно можно представить таким образом: "а" - "u" - "cc" - "<<"
[22] H.M.Карамзин, "Письма русского путешественника", Москва,1801, ч.5,с.242
[23] см. L.Lalanne,H.Bordier, "Dictionnaire de pieces autographes volees aux bibliotheques publiques de la France",Paris,1853
ГЛАВА ПЕРВАЯ
год 925
Сладчайшие и любезнейшие братья мои ! Не переставая взываю я к Богу, дабы не презрели вы слов моих, и дабы никакие заботы о процветании славнейшего из монастырей, никакие хлопоты о собственной телесной немощи и никакие напасти, всегда грозящие нарушить вашу мирную жизнь, не отвлекли бы вас от чтения этого недостойного труда, сочиненного мною, Эрмерикусом, ничтожнейшим из людей настолько, что мне не удавалось ещё найти человека, который был бы более меня недостоин лицезреть лицо Господне и вкушать плоды от Его неиссякаемых милостей.
Волею Бога вынужденный покинуть место моего многолетнего поприща и приуготовляясь к отправлению в длительное и нелегкое паломничество к землям, где пролил свою кровь Господь - путь, из которого я, обремененный годами, не чаю уже и вернуться; находясь в стенах родного монастыря и памятуя о том, что из тех, кто благословенно приобщился великим, явленным Господом, свидетельствам последних лет, ныне в живых осталось только двое, а в скором сроке, велением времени, и их уже может не стать - решаюсь соделать вас сыновьями собственных знаний, избежав при этом, насколько возможно, приобщения к нищете моих помыслов. Делаю это со слезным упованием на то, чтобы, сами став сыновьями, наследовали вы затем собственным сыновьям, а, если понадобиться, и внукам - до тех пор, пока новому поколению наших потомков не станет возможно то, что ныне не удается сделать нам вследствие нашего бессилия или простодушия.
Все мы ежедневно омачиваем наши губы в вине, потому что, являя, с одной стороны, образ Крови Христовой, а с другой - плод садов, Им взращиваемых и вскармливаемых, мы насыщаем при этом не только свое тело, но и дух, крепчающий тем сильнее, чем слабее вино. Но, подаваемое в юстах, оно из одного сосуда питает сразу двух из нас, а то и более, не ставя границы между одним и другим, принадлежа одному в той же мере, в какой оно доступно также и другому. Не так ли и знание ? Оно не может быть собственностью одного из нас, братья, являясь всеобщим достоянием, сокровищем и наградой.
Но взглянем на знание ещё и по-другому. Как нечто, подлежащее приходящему миру, оно заключает в себе три ипостаси - мудрость, испытание и надежда. В то же время, открывая таковые нам, смертным, оно отражает и три неизъяснимых божественных свойства - милость, справедливость и терпение. Ибо по великой милости своей Господь дает нам мудрость, по безусловной справедливости отбирает Он её, являя нам испытания, равносильные, подчас, очищению; наконец, по непостижимому своему терпению дает осуществить Он наши надежды, порожденные знанием, ежели только будем следовать мы словам псалма, который читает каждый, вступая в монашество: "Жертва Богу - дух сокрушенный".
Отвергнем себя - и тогда обретем себя; победим мысль - осознаем Бога; ежели умрем духом - тогда только воскреснем телом. И разве смерть ради жизни не высшая цель в монашестве ? Да будет это так, и тот, кто ещё вчера был мертв, да воскреснет из праха своего, чтобы осуществилось провозглашенное пророками, воздаваемое людским стремлениям, подготовленное нашими тщаниями. ;"Сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже..."