Страница:
принимал чаевые.
Оба -- и Маша, и ее работодатель -- были совершенно трезвы. Последний
тихо икнул и подвел черту, заявив:
-- Мы готовы возложить надежды на вас, Маша. Это шанс. Как вы смотрите
на то, -- поинтересовался он, бесстрастно улыбаясь, -- чтобы испытать себя в
амплуа телеведущей в программе криминальных новостей? Судя по всему, вы
обладаете для этого всеми необходимыми качествами.
Маша опять-таки не спешила с ответом. Как-никак она прошла суровую
выучку Риты Макаровой и Арте-мушки Назарова, а также, конечно, Эдика
Светлова. Она вдумчиво взвешивала все "за" и "против". Пока господин Зорин
на ходу импровизировал темпераментное эссе о телебогине, она на полном
серьезе размышляла о том, что если, скажем, он через полчаса случайно не
угодит под колеса и его холодные стальные глазки не сделаются вдобавок еще и
мертвенькими, то единственная и неотвратимая перспектива для Маши, учитывая
все происходившее в этом приличном заведении, где "хорошо мечтается", -- это
переспать с ним и добиться своего.
-- Есть предложение, -- сухо начал господин Зорин, словно был депутатом
и выступал в парламенте, -- осмотреть офис нашего нового рекламного
агентства. -- При этом его пальцы сжали Машину ягодицу. -- Прошу поддержать!
-- добавил он, словно апеллируя к гражданскому чувству.
-- Принято единогласно, -- в тон ему ответила Маша, в глубине души
всячески себя презирая.
Когда они вышли из ресторана, и господин Зорин неожиданно резво выбежал
на проезжую часть ловить машину, Маша все еще надеялась на чудо -- вот
вылетит какая-нибудь иномарка, управляемая лицом бескомпромиссной кавказской
национальности или хотя бы выпившим русским банкиром, -- и ее женская честь
будет спасена... Но, слава Богу, все обошлось.
Новый офис рекламного агентства, соучредителем которого по
совместительству являлся господин Зорин, напоминал скорее частную галерею
современного искусства. Бодрые и подтянутые охранники в камуфляже впустили
их и оставили одних. На полу в гостиной лежал умопомрачительный
светло-персиковый ковер с нежными зеленоватыми разводами, а на ковре были
расставлены всяческие диковины андеграундного поп-арта, призванные
шокировать даже искушенного знатока. Среди прочих выделялась скульптура,
изображавшая оральное совокупление двух ангелов. Картины, развешенные по
стенам цвета хны, были гораздо скромнее, по крайней мере, ввиду своей
запредельной абстрактности, сквозь которую было трудно угадать хотя бы такую
элементарную вещь, как упомянутое совокупление. Впрочем, это было и ни к
чему, поскольку преобладавшие на полотнах жемчужно-розоватые цвета
психоделическим образом обнаруживали ту же самую проблематику. Кроме
девственно мягких кожаного дивана и кресел, в комнате помещался буфет
ультрасовременного дизайна, к которому господин Зорин приблизился с видом
опытного специалиста и, откинув какую-то матовую крышку, проник в обширный
зеркальный бар. Тут он дал полную волю своему творчеству и, выхватывая одну
бутылку за другой, приготовил в двух высоких бокалах коктейль, название
которого нельзя было произносить вслух по причине его глубокой сакральности.
Положив ладони на плечи Маше, он усадил ее на диван и сунул в руки бокал, а
сам приподнял другой и торжественно провозгласил:
-- За телевидение без помех и Россию без дебилов! Не опуская бокала, он
тут же подсел к Маше и шепотом добавил:
-- За новую телезвезду! За тебя!
Потом, говоря профессиональным языком, наступила рекламная пауза,
которую можно было также счесть формальным объяснением в любви.
Непосредственно после этого господин Зорин решительно завалил Машу на диван
-- словно это был не диван, а копна -- и, видя, что Маша не подает признаков
беспокойства, соскочил на пол и стал стягивать с себя брюки. Маша же молча и
действительно спокойно наблюдала за происходящим, как будто с интересом
ожидая, что именно ей собираются продемонстрировать на десерт. Она
сосредоточенно искала в своей душе чувство долга, вины, достоинства...
словом, что-нибудь такого, что могло бы отвратить ее от продвижения по
служебной лестнице путями, столь неисповедимыми. Искала и... не находила.
Она лишь видела себя на экране телевизора -- страстно сжимающей в руке
микрофон перед влюбленной многомиллионной аудиторией. Когда же Маша
очувствовалась, то узрела перед собой господина Зорина в звездно-полосатых
трусах, которые, словно вражеский флаг, он широким жестом бросил к ее ногам.
Таким образом, оказавшись снизу "без", а сверху все еще в пиджаке, он
поскакал к ней мелкой рысцой, как бы придерживая правой рукой между ног
воображаемого племенного жеребца.
-- Потерпи! -- воскликнул он. -- Я уже иду!
Из любви к искусству Маша подождала, пока он вскарабкается на нее и
приготовилась ко всему.
С усердием помяв ее груди, он схватил ее за руку и предложил:
-- А теперь познакомься с моим приятелем!
Маша послушно протянула руку в указанном направлении, но не обнаружила
там никакого приятеля. Она было подумала, что неправильно поняла его
предложение, но он продолжал:
-- Попробуй, он у меня ба-альшой шалун!
Маша снова пошарила рукой, в надежде отыскать обещанное, и, в конце
концов, убедилась, что господин Зорин явно наговаривал на своего приятеля --
тот вовсе не был большим шалуном, а оказался даже чересчур скромным малым,
который застенчиво ускользал из рук и вообще старался не привлекать к себе
внимания.
Но Маша, естественно, не стала распространяться о своих личных
впечатлениях. Тем более что в следующий момент ее рот оказался зажат
поцелуем. Вернее, тем, что могло бы им быть, если бы ее партнер не был в
стельку пьян. Ему по-прежнему мерещился какой-то "приятель".
-- Возьми его, -- шептал он, -- он весь твой! Ты можешь...
Увы, господин Зорин не окончил фразы, и Маша так и не узнала, что
именно ей позволено совершить. Он тихо и быстро отключился. Несколько секунд
Маша лежала не шелохнувшись, а потом до нее дошло, что, кажется, так ничего
и не случилось. Она отерла со лба напрасную испарину и принялась собирать
одежки. Потом она выбралась из офиса и прыгнула в такси.
Единственное, что ее беспокоило, -- как бы господин Зорин, вкупе со
своим воображаемым приятелем, не запомнил финала их "делового свидания". Как
бы там ни было, даже если он убедит себя в том, что финал ему удался, то
абсолютной уверенности у него все равно не будет -- по причине преизбыточных
возлияний, а значит, Маша может с гордым видом и, не чувствуя за собой
никаких моральных потерь, прямо смотреть в его металлизированные зрачки.
На следующий день Маше передали, что ее ожидают у господина Зорина. Он
встретил ее на пороге своего кабинета, братски обнял и подмигнул, словно
сообщнице.
-- А вот и она! -- воскликнул он. -- Та, которая разобьет сердца
нынешней дегенерации телезрителей!
Судя по всему, он не только уверил себя, что их совместные "мечтания"
получили соответствующее логическое завершение, но даже не сомневался в том,
что был неподражаем. В каком-то смысле так оно и было. Но что удивительнее
всего, идея, рожденная накануне в порядке бреда, удержалась в его голове, и
он действительно вознамерился сделать из Маши Семеновой ведущую программы
криминальных новостей.
Маша, в душе никак не ожидавшая такого простого и чудесного развития
событий, сделала вид, что ничуть не удивлена.
-- Когда приступать? -- непринужденно поинтересовалась она.
-- Сначала некоторые формальности, -- сказал господин Зорин. -- Тебе
нужно пройти прослушивание.
-- Ну конечно, -- бодро кивнула Маша, хотя в голосе у нее прозвучало
огорчение.
-- Проба сегодня, -- добавил он.
-- Сегодня? -- ужаснулась она.
-- Через полчаса.
Слава Богу, Рита оказалась на месте. Об остальном она могла не
беспокоиться.
И вот она сидела в гримерной на высоком табурете, а Рита Макарова
придирчиво ее рассматривала.
-- Как ты думаешь, у меня есть талант? -- наивно допытывалась Маша. --
Ах, если бы они разглядели во мне настоящего журналиста!
Рита снисходительно качнула головой, словно наблюдала еще один
клинический случай.
-- Не забивай себе голову всякой ерундой! Какие еще таланты? О чем
нужно побеспокоиться, так это о твоем бледном виде и прическе. Остальное --
забота Господа Бога.
-- Боже! -- возопила Маша, падая духом. -- Как же я покажусь на
экране?!
-- Как есть, так и покажешься. А потом тебе все будет нипочем.
-- Почему?
-- Потому что чем дольше держишь микрофон, тем больше себе нравишься.
-- А если меня забракуют?
-- Это их проблемы. Им же будет хуже! -- возмутилась Рита. -- Мы
подыщем для тебя другое место.
Ничто не могло устрашить Риту Макарову. С достоинством Клеопатры она
встряхнула рыжими волосами и сказала:
-- Запомни, ты потрясающе выглядишь. От одного твоего вида у них
окаменеет предстательная железа!
Сразу три камеры хищно нацелились на Машу в студии, но обаять она
должна была только ту, на которой горела сигнальная лампочка. К воротнику ее
черной блузки из тончайшего шелка прикрепили маленький микрофон, а в ухо
забуровили микронаушник.
Дежурный режиссер сделал ей знак.
-- Приготовься!
Пошел отсчет времени, и Маша, словно впадая в сомнамбулическое
состояние, вдруг въяве узрела перед собой вчерашнюю картину: торжественно
брошенные к ее ногам звездно-полосатые трусы... И тут же ощутила себя так,
словно изнутри ее озарил пронзительно-радостный свет. Она чувствовала, что
завладела некой триумфальной энергией. У нее в ушах прозвучало
сакраментальное: "Возьми его!", и она начала излагать предложенный ей текст.
Это был комментарий к сюжету, в котором рассказывалось о том, как
какой-то гражданин купил по случаю ракетную установку, чтобы разделаться с
другим гражданином, а тот в свою очередь обратился в ООН с просьбой
немедленно прислать миротворческий контингент. Неизвестно, чем закончился бы
этот конфликт, если бы дело не разрешилось естественным порядком: у первого
гражданина кончились боеприпасы, а второй, так и не дождавшись
миротворческого контингента, скоропостижно скончался от сибирской язвы.
Словом, все произошло так быстро, что Маша даже не успела испугаться.
Она все еще продолжала улыбаться в объектив телекамеры, когда к ней подошли
Рита Макарова, Артем Назаров, сам господин Зорин и еще какие-то люди.
-- Прекрасно, -- сказала Рита, нежно обнимая подругу.
-- Чудненько, -- похвалил Артем. -- Даже очень.
-- Супер! -- раздельно произнес господин Зорин. -- Чтоб я пропал!
Маша только хлопала глазами и благодарила Бога, что тот ее не выдал, и
черта, что у того еще хватало терпения сочинять подобные сюжеты.
Зеленый переулок неподалеку от Тишинки, на который смотрели два окна
снимаемой Машей квартиры, заливал серебристый электрический свет.
Редко-редко проносились, ошалело взвизгивая на поворотах, дорогие иномарки.
Три копченых цыпленка, принесенные Ритой и Иваном, и бананы, купленные Машей
на Пушкинской, были съедены. Было выпито также и шампанское. Обе бутылки.
Рита сидела на бухарском ковре, положив голову на диванчик, а Иван лежал,
устроившись головой у нее на коленях. Маша сидела в кресле и с удовольствием
смотрела на них. Они не замечали, как летит время, болтая о том, о сем и
вспоминая о забавных ситуациях и случаях. С некоторого временного удаления
многое казалось забавным, таковым, по сути, не являясь. Маша старалась
держаться мыслями подальше от настоящего, которое изрядно ее озадачивало, и
от будущего, которое и вовсе находилось в густом тумане.
-- Ну мы у тебя засиделись, -- спохватилась Рита, по-кошачьи
потягиваясь.
-- Не то слово. Я уже засыпаю, -- добавил Иван и с трудом поднялся на
ноги.
Когда Маша представила, что вот-вот останется одна -- перед лицом
настоящего и будущего, то ужасно запаниковала.
-- Ночуйте у меня! -- взмолилась она.
-- Что ты! -- воскликнула Рита. -- У нас же собака дома одна.
-- Господи, а я? Я хуже собаки?
-- Ты можешь самостоятельно справиться с некоторыми вещами, а она --
нет, -- вздохнула Рита. -- Она, бедная, будет терпеть и мучаться. Кроме
того, она некормленая... -- Она вопросительно взглянула на мужа.
-- Понял, -- ответил Иван, переводя взгляд на Машу, -- и иду кормить
собаку, а вас оставляю друг другу.
-- Милый, милый Иван! -- прошептала Маша, обнимая его. -- Мне так
тяжело оставаться одной!
-- Хорошо бы вам все-таки немного поспать, -- сказал он, обращаясь к
обеим женщинам.
Рита послушно кивнула и наградила Ивана поцелуем в щеку.
-- Спасибо, котик. Увидимся на студии. Всего через несколько часов.
Ведь сейчас уже далеко за полночь.
Когда Иван ушел, Маша достала из шкафа матрас, простыню, одеяла и две
подушки и устроила на бухарском ковре шикарное ложе. Обе устроились
поудобнее, и Маша, подперев щеку ладонью, проговорила:
-- Что же это такое -- с тех пор как мне улыбнулась удача на
телевидении, в личной жизни сплошные проблемы!
-- Телевидение тут ни при чем, -- резонно заметила Рита. -- Насколько
мне известно, твоя личная жизнь и раньше не отличалась особой устроенностью.
Просто ты, извини за выражение, мудохалась со своим Эдиком и вообще не
видела белого света. Уж я-то помню!..
Ну уж это дудки! Маша тоже ничего не забыла. Прошло уже больше двух
лет, а ощущения того дня, когда она впервые вышла в эфир в качестве ведущей
и основного репортера программы криминальных новостей, были свежи, словно
это было вчера.
Небольшой пятнадцатиминутный выпуск -- сводка событий за неделю -- был
плотно упакован разнообразными сюжетами. С первого же захода Маша хлебнула
всей той звездной романтики, о которой так красноречиво распространялся
господин Зорин -- еще до того, как оказался без своих исторических трусов.
Маша карабкалась по загаженным лестницам аварийных домов, наступая на
крысиные хвосты. Брала интервью у пострадавшего в дорожно-транспортном
происшествии; у раненого в бандитской разборке случайного прохожего; у
дворничихи, которую только что изнасиловали между мусорными баками; у
гражданина, которого врачи вернули к жизни после того, как тот упал со
своего балкона на оголенные провода трансформаторной будки... Провожаемая
мутными взглядами, она в сопровождении телекамеры посетила молодежную
тусовку, где публика колотила друг друга гитарами и кастетами. Заливаясь
слезами, она сидела на корточках возле завернутого в тряпки трупика
младенца, найденного застрявшим в мусоропроводе, а телеоператор наводил
объектив то на ее покрасневший нос, то на жалкий комочек посиневшей плоти.
Испепеляемая праведным гневом, Маша размахивала микрофоном на фоне
скопившихся на вокзале беженцев из Средней Азии...
Если в своих коротких комментариях к происшедшему ей не удавалось
подобрать достаточно пронзительных слов, чтобы заклеймить причину очередной
трагедии, она ощущала жгучий стыд и виновато улыбалась в камеру. Эта
характерная неожиданная улыбка сквозь слезы и гнев с первого же момента
сделалась визитной карточкой Маши. Она верно угадала ту самую интонацию,
которая в совокупности с ее чувственной внешностью сделала ее такой
неотразимой в глазах телезрителей и тех, у кого ей доводилось брать
интервью. Именно эта улыбка стала волшебным ключом к сердцам и тех и других.
Тысячу раз прав оказался господин Зорин, который отважился на этот
эксперимент.
Женская красота в адских отсветах насилия -- было _самое то_.
В тот самый вечер, когда на телевидении взошла новая звезда, событие
было решено отметить в расширенном семейном составе -- с участием папы и
мамы, сестры Кати и ее мужа Григория, а также родителей Эдика. Как-никак
Маша все еще была его женой, и, поскольку развод все еще оставался для нее
чем-то пугающим, ей хотелось, чтобы и муж, и все ближайшие родственники,
обидно равнодушные к ее творческой деятельности, хотя бы отчасти разделили
ее радость. Ей хотелось, чтобы они хоть немного прочувствовали ее новое
качество. Чтобы и у них в семье было все "как у людей".
Эдик напрочь отказывался говорить с Машей о ее работе. Перспектива
того, что Машу станут узнавать на улице, в ресторане или еще где, Эдика
отнюдь не радовала. По его мнению, люди были дрянью, и то, что теперь они
будут тыкать пальцами в его жену и в него самого, раздражало и бесило его.
Что касается денег, то, с тех пор как Маша вышла на работу, Эдик ввел в
действие особый экономический режим, в соответствии с которым жена сдавала
свою "небольшую зарплату", а также, конечно, "премию и все такое", в общий
семейный бюджет, находившийся под полным контролем Эдика. Последний выдавал
жене лишь на карманные расходы, а все прочие расходы допускались после
строгого экономического анализа и обоснования. Каждая копейка была на учете
и участвовала в обороте. Эдик не уставал твердить, что в семье, где оба
супруга зарабатывают деньги, необходим строжайший учет и контроль, и все
расходы не должны превышать раз и навсегда установленного уровня.
Естественно, принимая во внимание инфляцию. Он подводил под этот порядок
стройную систему логических доводов, против которых Маша была бессильна, и
все-таки она чувствовала, что с ней поступают несправедливо, хотя и не могла
этого объяснить. Кроме того, она не находила в себе сил противостоять
экономической экспансии супруга -- словно была парализована чувством вины
перед ним...
Итак, движимая той же самой мнимой виной, Маша неосознанно пыталась
задобрить супруга и родственников, наивно пытаясь сделать их участниками
своего долгожданного праздника. Она заранее расстаралась, чтобы каждый нашел
на праздничном столе любимые блюда и напитки. Она вихрем примчалась со
студии, чтобы успеть привести себя в порядок и переодеться в любимое платье
Эдика -- приталенное джерси. Она даже приколола ненавистную ей бриллиантовую
брошь, подаренную свекровью к свадьбе... Впрочем, Маша не строила больших
иллюзий на счет этого вечера, который и в самом деле не принес никаких
сюрпризов и был нужен Маше разве что для самоуспокоения.
Физиономии у всех были на редкость постные. Только сестра Катя
поцеловала Машу с искренней радостью. Да и то, кажется, не по поводу ее
телевизионного дебюта, а потому, что та нашла в себе мужество сделать что-то
супротив воли супруга. Уже через пять минут все забыли, по какому поводу
собрались, и началось обычное переливание из пустого в порожнее на тему
зачатия и деторождения. Словом, Маше пришлось вкусить стандартный порцион:
критические замечания, язвительные намеки и на закуску -- добрые советы.
Единственное разнообразие в застолье внесла свекровь, которая подавилась
хрящиком и уже даже начала синеть, пока Эдик в ужасе бегал вокруг и вопил
"мамочка, мамочка!", а Григорий как дантист, имеющий отношение к медицине,
пытался залезть ей пальцем в глотку. Дело разрешилось благополучно, когда
Светлов-старший соизволил приподнять зад и размашисто хрястнул жену по
спине. Все облегченно вздохнули, а Маша почему-то чувствовала себя виноватой
и в этом мимолетном инциденте.
Наконец все разошлись. Маша сняла джерси и присела на пуфик, чтобы
перевести дыхание. Эдик аккуратно развязал свой шелковый галстук и заботливо
повесил его в шкаф. Потом он приподнял поближе к свету пару своих
лакированных туфель, немного ему жавших, и, осмотрев, обмахнул их платком и
уложил в коробку. Потом бросил взгляд в сторону Маши.
-- Сколько добра пропадает! -- вдруг вырвалось у него.
-- То есть? -- не поняла она.
-- У тебя такие отличные ноги, красивое тело -- добавить к этому мой ум
-- ты бы могла родить шикарного ребенка!
-- Ты еще забыл о моих зубах, -- сдержанно усмехнулась Маша. -- Они
ведь тоже великолепны. Как ты мог забыть? Если бы они достались ребенку, их
не надо было бы пломбировать, и значит, мы бы сэкономили кучу денег. А если
бы, скажем, у нас был не один ребенок, а трое, как у Кати, то умножь эту
сумму на три!
-- Ничего бы мы не сэкономили, -- проворчал Эдик, вовсе не настроенный
шутить. -- Их родной дядя Григорий и так мог бы пломбировать им зубы
бесплатно.
-- Ах, -- вздохнула Маша, -- ну конечно...
Она пообещала себе, что сегодня будет держать себя в руках и не
реагировать, что бы Эдик ни говорил. Ей так хотелось сохранить подольше ту
маленькую искорку праздника, которая еще радостно тлела у нее в душе.
Она потянулась за салфеткой, чтобы стереть с губ помаду.
-- Не нужно! -- остановил ее Эдик. -- И не снимай, пожалуйста, колготки
и туфли, -- добавил он.
-- Что еще? -- смиренно поинтересовалась Маша.
-- Распусти волосы!
Маша вынула заколку и тряхнула волосами, которые рассыпались по плечам.
-- Нет, -- сказал Эдик. -- Лучше собери их опять. Маша покорно взяла
расческу и снова собрала волосы.
-- Так?
В этот вечер она была готова сделать для Эдика все что угодно. За
исключением одного. Противотанковая диафрагма должна была стоять на страже
ее интересов. Обычно Эдик спрашивал о ней, и тогда у них разгоралась ссора.
Однако сегодня он пока что молчал.
-- Что еще? -- спросила она.
-- Не думай, что я буду долго это терпеть, -- вдруг сказал он.
-- Что именно?
-- Я не намерен жертвовать собой в угоду твоим капризам. Ты слишком
много о себе вообразила.
-- Каким капризам? -- насторожилась Маша.
-- Если я захочу, у нас будет ребенок, -- заявил он. "Интересно каким
образом, -- подумала она. -- Разве что духом святым?"
-- Ты слышала, что я сказал? -- спросил Эдик.
-- Да, я слышала, -- ответила Маша, напрягаясь.
-- Я хочу, чтобы меня уважали, -- повышая голос, начал он. -- Я не
хочу, чтобы меня унижали!..
"Сейчас начнется, -- подумала она. -- Ну ладно, пусть только попробует!
Плевать на все ее добрые намерения сохранить мир в семье. Беременность не
входит в ее нынешние планы -- и точка. Она готова на все и добьется
независимости любой ценой".
Эдик подошел к ней почти вплотную и смотрел на нее сверху вниз. Она
мужественно выдержала его взгляд, и он вдруг переменил тон.
-- Я не могу без тебя, Маша, -- тихо сказал Эдик.
Этого она никак не ожидала. Его слова показались ей сказочно ласковыми.
Впервые за всю их "совместную деятельность" ей от души захотелось ему
отдаться, позволить ему любить себя без задних мыслей.
-- Возьми меня, Эдик, -- застенчиво прошептала она и, покраснев,
закрыла глаза.
В следующую же секунду она услышала треск расстегиваемого зиппера на
его брюках и почувствовала, как ладони Эдика крепко сжали ее голову и
властно дернули вперед. Она удивленно открыла рот, чтобы вздохнуть или
что-то сказать, но ее губы уже обнимали чужую плоть.
-- Хорошо, -- сказал Эдик.
Так закончился этот знаменательный день, когда на телевидении вспыхнула
новая звезда.
Рита спала, разметавшись на ковре. За окном едва засветлело небо.
Где-то занудно верещала автомобильная сигнализация. Маша рассеянно взглянула
на спокойное лицо подруги и снова закрыла глаза. Когда она проснулась,
солнце освещало дальний угол комнаты, а это означало, что было уже не меньше
одиннадцати утра. В ванной слышался шум душа. Завернувшись в одеяло, Маша
прошлепала босиком до ванной и слегка стукнула в дверь.
-- Это ты, Рита?
-- А ты думала кто? -- усмехнулась подруга. Нетвердой походкой Маша
вернулась в комнату и уселась с ногами на диванчик. Нахохлившись, она
взглянула на Риту, которая появилась в ее розовом махровом халате, свободно
облегавшим ее ладную фигурку.
-- Что такое, киска моя? -- подняла брови Рита.
-- Я подумала и решила, что мне, пожалуй, действительно лучше заняться
вашим шоу...
-- Интересная мысль, -- улыбнулась Рита и, взяв Машу за руку, потянула
с дивана на кухню. -- Давай обсудим ее за кофе!
Маша со вздохом принялась орудовать электрокофемолкой.
-- Значит, ты приняла решение? -- продолжала Рита.
Маша нажала на кнопку, и кофейные зерна бешено заметались под
прозрачной крышкой. Она почувствовала, что у нее в голове происходит нечто
подобное -- такой же хаос мыслей. Может быть, Рита поможет разобраться и
объяснит ей что-то.
-- Я подумала, -- медленно проговорила она, -- а вдруг это спасательный
круг, и ты снова бросаешь его мне, как тогда в Одессе...
Рита снова улыбнулась.
-- Когда ты утопала в собственных слезах, не зная, какие выбрать
трусики?
-- Я так тебя люблю! -- сказала Маша.
Кофе был готов, и она осторожно разлила его в две фарфоровые кружки.
-- И я тебя люблю, -- кивнула Рита. -- Продолжай!
-- Как ты думаешь, если я возьмусь за это шоу, то получу наконец полную
независимость?
-- Во-первых, ты заработаешь кучу денег, а во-вторых, тебя будут
окружать блестящие мужчины -- артисты, политики, режиссеры, продюсеры...
-- И я буду от них зависеть?
-- Как и они от тебя. Люди нужны друг другу. Так будет всегда.
-- Но ведь ты ни от кого не зависишь! -- воскликнула Маша. -- Тебе не
нужна ничья опека!
-- Кто тебе это сказал? -- рассмеялась Рита. -- Я живу среди людей --
мужчин и женщин -- и чрезвычайно в них нуждаюсь.
-- Я серьезно!
-- И я серьезно. У меня есть начальство. Есть определенные
обязательства перед коллегами. Меня опекает администрация. Куда от этого
денешься?
Маша неопределенно передернула плечами и умолкла. Рита спокойно
прихлебывала кофе и тоже не произносила ни слова.
-- Я невыносимый человек, да? -- не выдержала Маша.
Рита протянула руку и нежно погладила ее по щеке.
-- Разве что для себя самой, -- улыбнулась она.
-- Это шоу, оно... -- начала Маша и снова умолкла.
Оба -- и Маша, и ее работодатель -- были совершенно трезвы. Последний
тихо икнул и подвел черту, заявив:
-- Мы готовы возложить надежды на вас, Маша. Это шанс. Как вы смотрите
на то, -- поинтересовался он, бесстрастно улыбаясь, -- чтобы испытать себя в
амплуа телеведущей в программе криминальных новостей? Судя по всему, вы
обладаете для этого всеми необходимыми качествами.
Маша опять-таки не спешила с ответом. Как-никак она прошла суровую
выучку Риты Макаровой и Арте-мушки Назарова, а также, конечно, Эдика
Светлова. Она вдумчиво взвешивала все "за" и "против". Пока господин Зорин
на ходу импровизировал темпераментное эссе о телебогине, она на полном
серьезе размышляла о том, что если, скажем, он через полчаса случайно не
угодит под колеса и его холодные стальные глазки не сделаются вдобавок еще и
мертвенькими, то единственная и неотвратимая перспектива для Маши, учитывая
все происходившее в этом приличном заведении, где "хорошо мечтается", -- это
переспать с ним и добиться своего.
-- Есть предложение, -- сухо начал господин Зорин, словно был депутатом
и выступал в парламенте, -- осмотреть офис нашего нового рекламного
агентства. -- При этом его пальцы сжали Машину ягодицу. -- Прошу поддержать!
-- добавил он, словно апеллируя к гражданскому чувству.
-- Принято единогласно, -- в тон ему ответила Маша, в глубине души
всячески себя презирая.
Когда они вышли из ресторана, и господин Зорин неожиданно резво выбежал
на проезжую часть ловить машину, Маша все еще надеялась на чудо -- вот
вылетит какая-нибудь иномарка, управляемая лицом бескомпромиссной кавказской
национальности или хотя бы выпившим русским банкиром, -- и ее женская честь
будет спасена... Но, слава Богу, все обошлось.
Новый офис рекламного агентства, соучредителем которого по
совместительству являлся господин Зорин, напоминал скорее частную галерею
современного искусства. Бодрые и подтянутые охранники в камуфляже впустили
их и оставили одних. На полу в гостиной лежал умопомрачительный
светло-персиковый ковер с нежными зеленоватыми разводами, а на ковре были
расставлены всяческие диковины андеграундного поп-арта, призванные
шокировать даже искушенного знатока. Среди прочих выделялась скульптура,
изображавшая оральное совокупление двух ангелов. Картины, развешенные по
стенам цвета хны, были гораздо скромнее, по крайней мере, ввиду своей
запредельной абстрактности, сквозь которую было трудно угадать хотя бы такую
элементарную вещь, как упомянутое совокупление. Впрочем, это было и ни к
чему, поскольку преобладавшие на полотнах жемчужно-розоватые цвета
психоделическим образом обнаруживали ту же самую проблематику. Кроме
девственно мягких кожаного дивана и кресел, в комнате помещался буфет
ультрасовременного дизайна, к которому господин Зорин приблизился с видом
опытного специалиста и, откинув какую-то матовую крышку, проник в обширный
зеркальный бар. Тут он дал полную волю своему творчеству и, выхватывая одну
бутылку за другой, приготовил в двух высоких бокалах коктейль, название
которого нельзя было произносить вслух по причине его глубокой сакральности.
Положив ладони на плечи Маше, он усадил ее на диван и сунул в руки бокал, а
сам приподнял другой и торжественно провозгласил:
-- За телевидение без помех и Россию без дебилов! Не опуская бокала, он
тут же подсел к Маше и шепотом добавил:
-- За новую телезвезду! За тебя!
Потом, говоря профессиональным языком, наступила рекламная пауза,
которую можно было также счесть формальным объяснением в любви.
Непосредственно после этого господин Зорин решительно завалил Машу на диван
-- словно это был не диван, а копна -- и, видя, что Маша не подает признаков
беспокойства, соскочил на пол и стал стягивать с себя брюки. Маша же молча и
действительно спокойно наблюдала за происходящим, как будто с интересом
ожидая, что именно ей собираются продемонстрировать на десерт. Она
сосредоточенно искала в своей душе чувство долга, вины, достоинства...
словом, что-нибудь такого, что могло бы отвратить ее от продвижения по
служебной лестнице путями, столь неисповедимыми. Искала и... не находила.
Она лишь видела себя на экране телевизора -- страстно сжимающей в руке
микрофон перед влюбленной многомиллионной аудиторией. Когда же Маша
очувствовалась, то узрела перед собой господина Зорина в звездно-полосатых
трусах, которые, словно вражеский флаг, он широким жестом бросил к ее ногам.
Таким образом, оказавшись снизу "без", а сверху все еще в пиджаке, он
поскакал к ней мелкой рысцой, как бы придерживая правой рукой между ног
воображаемого племенного жеребца.
-- Потерпи! -- воскликнул он. -- Я уже иду!
Из любви к искусству Маша подождала, пока он вскарабкается на нее и
приготовилась ко всему.
С усердием помяв ее груди, он схватил ее за руку и предложил:
-- А теперь познакомься с моим приятелем!
Маша послушно протянула руку в указанном направлении, но не обнаружила
там никакого приятеля. Она было подумала, что неправильно поняла его
предложение, но он продолжал:
-- Попробуй, он у меня ба-альшой шалун!
Маша снова пошарила рукой, в надежде отыскать обещанное, и, в конце
концов, убедилась, что господин Зорин явно наговаривал на своего приятеля --
тот вовсе не был большим шалуном, а оказался даже чересчур скромным малым,
который застенчиво ускользал из рук и вообще старался не привлекать к себе
внимания.
Но Маша, естественно, не стала распространяться о своих личных
впечатлениях. Тем более что в следующий момент ее рот оказался зажат
поцелуем. Вернее, тем, что могло бы им быть, если бы ее партнер не был в
стельку пьян. Ему по-прежнему мерещился какой-то "приятель".
-- Возьми его, -- шептал он, -- он весь твой! Ты можешь...
Увы, господин Зорин не окончил фразы, и Маша так и не узнала, что
именно ей позволено совершить. Он тихо и быстро отключился. Несколько секунд
Маша лежала не шелохнувшись, а потом до нее дошло, что, кажется, так ничего
и не случилось. Она отерла со лба напрасную испарину и принялась собирать
одежки. Потом она выбралась из офиса и прыгнула в такси.
Единственное, что ее беспокоило, -- как бы господин Зорин, вкупе со
своим воображаемым приятелем, не запомнил финала их "делового свидания". Как
бы там ни было, даже если он убедит себя в том, что финал ему удался, то
абсолютной уверенности у него все равно не будет -- по причине преизбыточных
возлияний, а значит, Маша может с гордым видом и, не чувствуя за собой
никаких моральных потерь, прямо смотреть в его металлизированные зрачки.
На следующий день Маше передали, что ее ожидают у господина Зорина. Он
встретил ее на пороге своего кабинета, братски обнял и подмигнул, словно
сообщнице.
-- А вот и она! -- воскликнул он. -- Та, которая разобьет сердца
нынешней дегенерации телезрителей!
Судя по всему, он не только уверил себя, что их совместные "мечтания"
получили соответствующее логическое завершение, но даже не сомневался в том,
что был неподражаем. В каком-то смысле так оно и было. Но что удивительнее
всего, идея, рожденная накануне в порядке бреда, удержалась в его голове, и
он действительно вознамерился сделать из Маши Семеновой ведущую программы
криминальных новостей.
Маша, в душе никак не ожидавшая такого простого и чудесного развития
событий, сделала вид, что ничуть не удивлена.
-- Когда приступать? -- непринужденно поинтересовалась она.
-- Сначала некоторые формальности, -- сказал господин Зорин. -- Тебе
нужно пройти прослушивание.
-- Ну конечно, -- бодро кивнула Маша, хотя в голосе у нее прозвучало
огорчение.
-- Проба сегодня, -- добавил он.
-- Сегодня? -- ужаснулась она.
-- Через полчаса.
Слава Богу, Рита оказалась на месте. Об остальном она могла не
беспокоиться.
И вот она сидела в гримерной на высоком табурете, а Рита Макарова
придирчиво ее рассматривала.
-- Как ты думаешь, у меня есть талант? -- наивно допытывалась Маша. --
Ах, если бы они разглядели во мне настоящего журналиста!
Рита снисходительно качнула головой, словно наблюдала еще один
клинический случай.
-- Не забивай себе голову всякой ерундой! Какие еще таланты? О чем
нужно побеспокоиться, так это о твоем бледном виде и прическе. Остальное --
забота Господа Бога.
-- Боже! -- возопила Маша, падая духом. -- Как же я покажусь на
экране?!
-- Как есть, так и покажешься. А потом тебе все будет нипочем.
-- Почему?
-- Потому что чем дольше держишь микрофон, тем больше себе нравишься.
-- А если меня забракуют?
-- Это их проблемы. Им же будет хуже! -- возмутилась Рита. -- Мы
подыщем для тебя другое место.
Ничто не могло устрашить Риту Макарову. С достоинством Клеопатры она
встряхнула рыжими волосами и сказала:
-- Запомни, ты потрясающе выглядишь. От одного твоего вида у них
окаменеет предстательная железа!
Сразу три камеры хищно нацелились на Машу в студии, но обаять она
должна была только ту, на которой горела сигнальная лампочка. К воротнику ее
черной блузки из тончайшего шелка прикрепили маленький микрофон, а в ухо
забуровили микронаушник.
Дежурный режиссер сделал ей знак.
-- Приготовься!
Пошел отсчет времени, и Маша, словно впадая в сомнамбулическое
состояние, вдруг въяве узрела перед собой вчерашнюю картину: торжественно
брошенные к ее ногам звездно-полосатые трусы... И тут же ощутила себя так,
словно изнутри ее озарил пронзительно-радостный свет. Она чувствовала, что
завладела некой триумфальной энергией. У нее в ушах прозвучало
сакраментальное: "Возьми его!", и она начала излагать предложенный ей текст.
Это был комментарий к сюжету, в котором рассказывалось о том, как
какой-то гражданин купил по случаю ракетную установку, чтобы разделаться с
другим гражданином, а тот в свою очередь обратился в ООН с просьбой
немедленно прислать миротворческий контингент. Неизвестно, чем закончился бы
этот конфликт, если бы дело не разрешилось естественным порядком: у первого
гражданина кончились боеприпасы, а второй, так и не дождавшись
миротворческого контингента, скоропостижно скончался от сибирской язвы.
Словом, все произошло так быстро, что Маша даже не успела испугаться.
Она все еще продолжала улыбаться в объектив телекамеры, когда к ней подошли
Рита Макарова, Артем Назаров, сам господин Зорин и еще какие-то люди.
-- Прекрасно, -- сказала Рита, нежно обнимая подругу.
-- Чудненько, -- похвалил Артем. -- Даже очень.
-- Супер! -- раздельно произнес господин Зорин. -- Чтоб я пропал!
Маша только хлопала глазами и благодарила Бога, что тот ее не выдал, и
черта, что у того еще хватало терпения сочинять подобные сюжеты.
Зеленый переулок неподалеку от Тишинки, на который смотрели два окна
снимаемой Машей квартиры, заливал серебристый электрический свет.
Редко-редко проносились, ошалело взвизгивая на поворотах, дорогие иномарки.
Три копченых цыпленка, принесенные Ритой и Иваном, и бананы, купленные Машей
на Пушкинской, были съедены. Было выпито также и шампанское. Обе бутылки.
Рита сидела на бухарском ковре, положив голову на диванчик, а Иван лежал,
устроившись головой у нее на коленях. Маша сидела в кресле и с удовольствием
смотрела на них. Они не замечали, как летит время, болтая о том, о сем и
вспоминая о забавных ситуациях и случаях. С некоторого временного удаления
многое казалось забавным, таковым, по сути, не являясь. Маша старалась
держаться мыслями подальше от настоящего, которое изрядно ее озадачивало, и
от будущего, которое и вовсе находилось в густом тумане.
-- Ну мы у тебя засиделись, -- спохватилась Рита, по-кошачьи
потягиваясь.
-- Не то слово. Я уже засыпаю, -- добавил Иван и с трудом поднялся на
ноги.
Когда Маша представила, что вот-вот останется одна -- перед лицом
настоящего и будущего, то ужасно запаниковала.
-- Ночуйте у меня! -- взмолилась она.
-- Что ты! -- воскликнула Рита. -- У нас же собака дома одна.
-- Господи, а я? Я хуже собаки?
-- Ты можешь самостоятельно справиться с некоторыми вещами, а она --
нет, -- вздохнула Рита. -- Она, бедная, будет терпеть и мучаться. Кроме
того, она некормленая... -- Она вопросительно взглянула на мужа.
-- Понял, -- ответил Иван, переводя взгляд на Машу, -- и иду кормить
собаку, а вас оставляю друг другу.
-- Милый, милый Иван! -- прошептала Маша, обнимая его. -- Мне так
тяжело оставаться одной!
-- Хорошо бы вам все-таки немного поспать, -- сказал он, обращаясь к
обеим женщинам.
Рита послушно кивнула и наградила Ивана поцелуем в щеку.
-- Спасибо, котик. Увидимся на студии. Всего через несколько часов.
Ведь сейчас уже далеко за полночь.
Когда Иван ушел, Маша достала из шкафа матрас, простыню, одеяла и две
подушки и устроила на бухарском ковре шикарное ложе. Обе устроились
поудобнее, и Маша, подперев щеку ладонью, проговорила:
-- Что же это такое -- с тех пор как мне улыбнулась удача на
телевидении, в личной жизни сплошные проблемы!
-- Телевидение тут ни при чем, -- резонно заметила Рита. -- Насколько
мне известно, твоя личная жизнь и раньше не отличалась особой устроенностью.
Просто ты, извини за выражение, мудохалась со своим Эдиком и вообще не
видела белого света. Уж я-то помню!..
Ну уж это дудки! Маша тоже ничего не забыла. Прошло уже больше двух
лет, а ощущения того дня, когда она впервые вышла в эфир в качестве ведущей
и основного репортера программы криминальных новостей, были свежи, словно
это было вчера.
Небольшой пятнадцатиминутный выпуск -- сводка событий за неделю -- был
плотно упакован разнообразными сюжетами. С первого же захода Маша хлебнула
всей той звездной романтики, о которой так красноречиво распространялся
господин Зорин -- еще до того, как оказался без своих исторических трусов.
Маша карабкалась по загаженным лестницам аварийных домов, наступая на
крысиные хвосты. Брала интервью у пострадавшего в дорожно-транспортном
происшествии; у раненого в бандитской разборке случайного прохожего; у
дворничихи, которую только что изнасиловали между мусорными баками; у
гражданина, которого врачи вернули к жизни после того, как тот упал со
своего балкона на оголенные провода трансформаторной будки... Провожаемая
мутными взглядами, она в сопровождении телекамеры посетила молодежную
тусовку, где публика колотила друг друга гитарами и кастетами. Заливаясь
слезами, она сидела на корточках возле завернутого в тряпки трупика
младенца, найденного застрявшим в мусоропроводе, а телеоператор наводил
объектив то на ее покрасневший нос, то на жалкий комочек посиневшей плоти.
Испепеляемая праведным гневом, Маша размахивала микрофоном на фоне
скопившихся на вокзале беженцев из Средней Азии...
Если в своих коротких комментариях к происшедшему ей не удавалось
подобрать достаточно пронзительных слов, чтобы заклеймить причину очередной
трагедии, она ощущала жгучий стыд и виновато улыбалась в камеру. Эта
характерная неожиданная улыбка сквозь слезы и гнев с первого же момента
сделалась визитной карточкой Маши. Она верно угадала ту самую интонацию,
которая в совокупности с ее чувственной внешностью сделала ее такой
неотразимой в глазах телезрителей и тех, у кого ей доводилось брать
интервью. Именно эта улыбка стала волшебным ключом к сердцам и тех и других.
Тысячу раз прав оказался господин Зорин, который отважился на этот
эксперимент.
Женская красота в адских отсветах насилия -- было _самое то_.
В тот самый вечер, когда на телевидении взошла новая звезда, событие
было решено отметить в расширенном семейном составе -- с участием папы и
мамы, сестры Кати и ее мужа Григория, а также родителей Эдика. Как-никак
Маша все еще была его женой, и, поскольку развод все еще оставался для нее
чем-то пугающим, ей хотелось, чтобы и муж, и все ближайшие родственники,
обидно равнодушные к ее творческой деятельности, хотя бы отчасти разделили
ее радость. Ей хотелось, чтобы они хоть немного прочувствовали ее новое
качество. Чтобы и у них в семье было все "как у людей".
Эдик напрочь отказывался говорить с Машей о ее работе. Перспектива
того, что Машу станут узнавать на улице, в ресторане или еще где, Эдика
отнюдь не радовала. По его мнению, люди были дрянью, и то, что теперь они
будут тыкать пальцами в его жену и в него самого, раздражало и бесило его.
Что касается денег, то, с тех пор как Маша вышла на работу, Эдик ввел в
действие особый экономический режим, в соответствии с которым жена сдавала
свою "небольшую зарплату", а также, конечно, "премию и все такое", в общий
семейный бюджет, находившийся под полным контролем Эдика. Последний выдавал
жене лишь на карманные расходы, а все прочие расходы допускались после
строгого экономического анализа и обоснования. Каждая копейка была на учете
и участвовала в обороте. Эдик не уставал твердить, что в семье, где оба
супруга зарабатывают деньги, необходим строжайший учет и контроль, и все
расходы не должны превышать раз и навсегда установленного уровня.
Естественно, принимая во внимание инфляцию. Он подводил под этот порядок
стройную систему логических доводов, против которых Маша была бессильна, и
все-таки она чувствовала, что с ней поступают несправедливо, хотя и не могла
этого объяснить. Кроме того, она не находила в себе сил противостоять
экономической экспансии супруга -- словно была парализована чувством вины
перед ним...
Итак, движимая той же самой мнимой виной, Маша неосознанно пыталась
задобрить супруга и родственников, наивно пытаясь сделать их участниками
своего долгожданного праздника. Она заранее расстаралась, чтобы каждый нашел
на праздничном столе любимые блюда и напитки. Она вихрем примчалась со
студии, чтобы успеть привести себя в порядок и переодеться в любимое платье
Эдика -- приталенное джерси. Она даже приколола ненавистную ей бриллиантовую
брошь, подаренную свекровью к свадьбе... Впрочем, Маша не строила больших
иллюзий на счет этого вечера, который и в самом деле не принес никаких
сюрпризов и был нужен Маше разве что для самоуспокоения.
Физиономии у всех были на редкость постные. Только сестра Катя
поцеловала Машу с искренней радостью. Да и то, кажется, не по поводу ее
телевизионного дебюта, а потому, что та нашла в себе мужество сделать что-то
супротив воли супруга. Уже через пять минут все забыли, по какому поводу
собрались, и началось обычное переливание из пустого в порожнее на тему
зачатия и деторождения. Словом, Маше пришлось вкусить стандартный порцион:
критические замечания, язвительные намеки и на закуску -- добрые советы.
Единственное разнообразие в застолье внесла свекровь, которая подавилась
хрящиком и уже даже начала синеть, пока Эдик в ужасе бегал вокруг и вопил
"мамочка, мамочка!", а Григорий как дантист, имеющий отношение к медицине,
пытался залезть ей пальцем в глотку. Дело разрешилось благополучно, когда
Светлов-старший соизволил приподнять зад и размашисто хрястнул жену по
спине. Все облегченно вздохнули, а Маша почему-то чувствовала себя виноватой
и в этом мимолетном инциденте.
Наконец все разошлись. Маша сняла джерси и присела на пуфик, чтобы
перевести дыхание. Эдик аккуратно развязал свой шелковый галстук и заботливо
повесил его в шкаф. Потом он приподнял поближе к свету пару своих
лакированных туфель, немного ему жавших, и, осмотрев, обмахнул их платком и
уложил в коробку. Потом бросил взгляд в сторону Маши.
-- Сколько добра пропадает! -- вдруг вырвалось у него.
-- То есть? -- не поняла она.
-- У тебя такие отличные ноги, красивое тело -- добавить к этому мой ум
-- ты бы могла родить шикарного ребенка!
-- Ты еще забыл о моих зубах, -- сдержанно усмехнулась Маша. -- Они
ведь тоже великолепны. Как ты мог забыть? Если бы они достались ребенку, их
не надо было бы пломбировать, и значит, мы бы сэкономили кучу денег. А если
бы, скажем, у нас был не один ребенок, а трое, как у Кати, то умножь эту
сумму на три!
-- Ничего бы мы не сэкономили, -- проворчал Эдик, вовсе не настроенный
шутить. -- Их родной дядя Григорий и так мог бы пломбировать им зубы
бесплатно.
-- Ах, -- вздохнула Маша, -- ну конечно...
Она пообещала себе, что сегодня будет держать себя в руках и не
реагировать, что бы Эдик ни говорил. Ей так хотелось сохранить подольше ту
маленькую искорку праздника, которая еще радостно тлела у нее в душе.
Она потянулась за салфеткой, чтобы стереть с губ помаду.
-- Не нужно! -- остановил ее Эдик. -- И не снимай, пожалуйста, колготки
и туфли, -- добавил он.
-- Что еще? -- смиренно поинтересовалась Маша.
-- Распусти волосы!
Маша вынула заколку и тряхнула волосами, которые рассыпались по плечам.
-- Нет, -- сказал Эдик. -- Лучше собери их опять. Маша покорно взяла
расческу и снова собрала волосы.
-- Так?
В этот вечер она была готова сделать для Эдика все что угодно. За
исключением одного. Противотанковая диафрагма должна была стоять на страже
ее интересов. Обычно Эдик спрашивал о ней, и тогда у них разгоралась ссора.
Однако сегодня он пока что молчал.
-- Что еще? -- спросила она.
-- Не думай, что я буду долго это терпеть, -- вдруг сказал он.
-- Что именно?
-- Я не намерен жертвовать собой в угоду твоим капризам. Ты слишком
много о себе вообразила.
-- Каким капризам? -- насторожилась Маша.
-- Если я захочу, у нас будет ребенок, -- заявил он. "Интересно каким
образом, -- подумала она. -- Разве что духом святым?"
-- Ты слышала, что я сказал? -- спросил Эдик.
-- Да, я слышала, -- ответила Маша, напрягаясь.
-- Я хочу, чтобы меня уважали, -- повышая голос, начал он. -- Я не
хочу, чтобы меня унижали!..
"Сейчас начнется, -- подумала она. -- Ну ладно, пусть только попробует!
Плевать на все ее добрые намерения сохранить мир в семье. Беременность не
входит в ее нынешние планы -- и точка. Она готова на все и добьется
независимости любой ценой".
Эдик подошел к ней почти вплотную и смотрел на нее сверху вниз. Она
мужественно выдержала его взгляд, и он вдруг переменил тон.
-- Я не могу без тебя, Маша, -- тихо сказал Эдик.
Этого она никак не ожидала. Его слова показались ей сказочно ласковыми.
Впервые за всю их "совместную деятельность" ей от души захотелось ему
отдаться, позволить ему любить себя без задних мыслей.
-- Возьми меня, Эдик, -- застенчиво прошептала она и, покраснев,
закрыла глаза.
В следующую же секунду она услышала треск расстегиваемого зиппера на
его брюках и почувствовала, как ладони Эдика крепко сжали ее голову и
властно дернули вперед. Она удивленно открыла рот, чтобы вздохнуть или
что-то сказать, но ее губы уже обнимали чужую плоть.
-- Хорошо, -- сказал Эдик.
Так закончился этот знаменательный день, когда на телевидении вспыхнула
новая звезда.
Рита спала, разметавшись на ковре. За окном едва засветлело небо.
Где-то занудно верещала автомобильная сигнализация. Маша рассеянно взглянула
на спокойное лицо подруги и снова закрыла глаза. Когда она проснулась,
солнце освещало дальний угол комнаты, а это означало, что было уже не меньше
одиннадцати утра. В ванной слышался шум душа. Завернувшись в одеяло, Маша
прошлепала босиком до ванной и слегка стукнула в дверь.
-- Это ты, Рита?
-- А ты думала кто? -- усмехнулась подруга. Нетвердой походкой Маша
вернулась в комнату и уселась с ногами на диванчик. Нахохлившись, она
взглянула на Риту, которая появилась в ее розовом махровом халате, свободно
облегавшим ее ладную фигурку.
-- Что такое, киска моя? -- подняла брови Рита.
-- Я подумала и решила, что мне, пожалуй, действительно лучше заняться
вашим шоу...
-- Интересная мысль, -- улыбнулась Рита и, взяв Машу за руку, потянула
с дивана на кухню. -- Давай обсудим ее за кофе!
Маша со вздохом принялась орудовать электрокофемолкой.
-- Значит, ты приняла решение? -- продолжала Рита.
Маша нажала на кнопку, и кофейные зерна бешено заметались под
прозрачной крышкой. Она почувствовала, что у нее в голове происходит нечто
подобное -- такой же хаос мыслей. Может быть, Рита поможет разобраться и
объяснит ей что-то.
-- Я подумала, -- медленно проговорила она, -- а вдруг это спасательный
круг, и ты снова бросаешь его мне, как тогда в Одессе...
Рита снова улыбнулась.
-- Когда ты утопала в собственных слезах, не зная, какие выбрать
трусики?
-- Я так тебя люблю! -- сказала Маша.
Кофе был готов, и она осторожно разлила его в две фарфоровые кружки.
-- И я тебя люблю, -- кивнула Рита. -- Продолжай!
-- Как ты думаешь, если я возьмусь за это шоу, то получу наконец полную
независимость?
-- Во-первых, ты заработаешь кучу денег, а во-вторых, тебя будут
окружать блестящие мужчины -- артисты, политики, режиссеры, продюсеры...
-- И я буду от них зависеть?
-- Как и они от тебя. Люди нужны друг другу. Так будет всегда.
-- Но ведь ты ни от кого не зависишь! -- воскликнула Маша. -- Тебе не
нужна ничья опека!
-- Кто тебе это сказал? -- рассмеялась Рита. -- Я живу среди людей --
мужчин и женщин -- и чрезвычайно в них нуждаюсь.
-- Я серьезно!
-- И я серьезно. У меня есть начальство. Есть определенные
обязательства перед коллегами. Меня опекает администрация. Куда от этого
денешься?
Маша неопределенно передернула плечами и умолкла. Рита спокойно
прихлебывала кофе и тоже не произносила ни слова.
-- Я невыносимый человек, да? -- не выдержала Маша.
Рита протянула руку и нежно погладила ее по щеке.
-- Разве что для себя самой, -- улыбнулась она.
-- Это шоу, оно... -- начала Маша и снова умолкла.