Страница:
Неожиданно взорвалась Рита.
-- Я сказала вам, что Маша никуда не поедет! -- яростно вскричала она.
-- Даже если у вас вообще не будет никакой информации!
-- Господи, Рита, -- холодно усмехнулся господин Зорин, -- ты что,
взбесилась? Разве я сказал, что она должна куда-то ехать?
-- Я сказала, что она не поедет! -- снова крикнула Рита.
-- Успокойся, Рита, -- спокойно сказала Маша, -- ты же знаешь, что я
должна ехать.
На несколько секунд в кабинете установилась тишина. Было даже слышно,
как в приемной в аквариуме пускают пузыри золотые рыбки. Потом все
одновременно бросились убеждать Машу, что ей вовсе не обязательно ехать.
Однако сама Маша ничего не видела и не слышала.
То есть она и видела, и слышала, но только не окружающих.
Она видела пыльную листву вдоль дорог в пригороде Грозного. У обочины
чернели остовы сожженных машин. Над полями, воинственно накренясь, неслись
боевые вертолеты. Крупнокалиберные пулеметы наугад чесали по далеким холмам.
Как ни странно, решение Маши поддержал Артем. Когда он видел в ее
глазах этот профессиональный блеск, он понимал, что спорить бессмысленно.
Единственное, что ему оставалось, это попытаться ее подстраховать.
-- Мы поедем вместе, -- сказал он.
-- Ага, -- криво усмехнулся господин Зорин. -- Мы все туда отправимся.
И ты, и Рита, и я. А еще мы возьмем туда наших спонсоров. Раз уж они
отгрузили нам энное количество лимонов на новое шоу, которое не выйдет ни к
весне, ни к лету -- по той простой причине, что им просто некому будет
заниматься, поскольку все мы убежим на фронт, должны же они, наши спонсоры,
получить какую-то компенсацию хотя бы в виде бездны впечатлений?
Господина Зорина можно было обвинять в чем угодно -- в отсутствии души,
сердца, нервов. Но только не в отсутствии профессионализма. Когда речь шла о
деле, общечеловеческая суета его трогала меньше всего.
Выслушав его мизантропический пассаж, спорщики сникли.
-- Не будь такой дурой, -- только и смогла шепнуть Маше подруга.
Маша взглянула на господина Зорина.
-- Если бы, скажем, речь зашла о командировке, -- как бы между прочим
поинтересовался тот, -- когда бы ты могла выехать?
На этот раз она бежала на Кавказ не от одиночества и безысходной тоски.
На этот раз она спешила к любимому.
-- Да когда угодно, -- сказала она. -- Завтра, сегодня, сейчас.
-- Я думаю, что Рита поможет тебе своими связями в службе безопасности
добраться к месту назначения кратчайшим путем. Не так ли, Рита?
Маша умоляюще посмотрела на подругу, и та молча кивнула.
Немного позже, когда они сидели в квартире на Патриарших и пили чай,
Рита спросила:
-- Ты уверена, что он будет рад твоему приезду?
-- Одобрит он это вряд ли, но то, что будет рад, уверена!
-- По крайней мере, в мирных переговорах у него появится личный
интерес, -- проворчала Рита.
Маша вылетела на Кавказ, так и не дождавшись звонка Волка. Она
надеялась, что, пока она будет в дороге, ему успеют передать и он встретит
ее в аэропорту.
Уже в самолете у нее появились дурные предчувствия. Ее попутчиком
оказался мрачный штабист, у которого она во время своих прошлых командировок
несколько раз безуспешно пыталась выудить самую невинную информацию.
Заметив, что она упорно бросает в его сторону кроткие взгляды, он
вынужден был поздороваться.
-- Что, -- проворчал он, -- опять на приключения потянуло?
-- А разве что-то случилось? -- немедленно поинтересовалась Маша.
Штабист неопределенно пожал плечами.
-- Хотите банан? -- дружески спросила она, протягивая ему гроздь своих
любимых диетических плодов.
Слегка оторопев, он машинально отломил один банан и принялся
сосредоточенно его ошкуривать. Маша, со своей стороны, не проявляла никакой
навязчивости.
-- Ас чего это вы взяли, что что-то случилось? -- не выдержав,
проговорил он.
-- Я же журналистка. У меня нюх на происшествия. К тому же мне уже
кое-что известно, -- многозначительно сказала она. -- Так что можете быть со
мной откровенны. У вас на лице написано, что вам есть что мне сказать.
-- Благодарю вас, -- сказал он, имея в виду банан.
-- Уверяю вас, мир не перевернется и вас не разжалуют, если вы мне об
этом расскажете! -- не отставала Маша.
Он нахмурился.
-- Большой беды не будет, -- продолжала она. -- Я ведь интересуюсь этим
не из простого любопытства!
-- Я ничего не могу вам сказать, -- твердо ответил штабист. -- И не
обязан.
-- Конечно, не обязаны, -- смиренно кивнула Маша.
Однако выражение его лица внушило ей большое беспокойство.
-- Если уж на то пошло, то мы и сами еще ничего точно не знаем.
Она ощутила легкую тошноту.
-- Это так серьезно? -- спросила она, даже не имея малейшего
представления, о чем спрашивает.
-- Больше действительно ничего не могу вам сказать. Пожалуйста, не
спрашивайте.
В этот момент самолет провалился в воздушную яму, а когда вышел из нее,
Маше пришлось прибегнуть к гигиеническому пакету. Потом она вышла, чтобы
ополоснуть лицо, а когда вернулась на свое место штабист на соседнем кресле
сидел с закрытыми глазами и делал вид, что спит.
Затем обнаружился и дополнительный повод для беспокойства. Последние
полчаса полета их сопровождали сразу три истребителя, это указывало на то,
что были приняты особые меры безопасности.
Наконец самолет произвел посадку на военном аэродроме, и, подхватив
спортивную сумку, Маша двинулась к выходу.
Она с облегчением вдохнула свежего воздуха, окинула взглядом знакомый
ландшафт и легко сбежала по лесенке на бетонную полосу.
Опытным взглядом она заприметила, что и в самом аэропорту поприбавилось
охраны.
Ей не терпелось поскорее увидеть своего полковника и разузнать,
насколько существенно осложнилась обстановка.
Но Волка нигде не было видно.
Она уже полезла в сумку за документами, чтобы в числе немногочисленных
штатских лиц пройти соответствующую проверку. Однако в следующую секунду
заметила, что к самолету подъезжает открытый "газик", в котором находились
администратор Татьяна и майор Василий, а за рулем сидел мальчик-водитель,
обычно возивший Волка.
Когда они подъехали ближе и Маша разглядела лицо Татьяны, ее
заплаканные глаза и увидела, как виновато отворачивается от нее майор, ей
захотелось немедленно забраться обратно в самолет и улететь на край света --
только бы ни о чем не знать.
Чувство жесточайшей несправедливости обожгло Машу. Ее мама не смогла
пережить, когда отец собрал чемодан и ушел к другой женщине. Так неужто у
нее хватит сил пережить...
Слезы потекли сами собой.
-- Мы пытались до тебя дозвониться, -- воскликнула Татьяна, обняв Машу.
Мальчик-водитель робко взял у нее из рук сумку и понес в машину.
-- Что бы вы мне ни сказали, все равно я вам не поверю! -- яростно
крикнула Маша.
Однако она позволила Татьяне и Василию взять ее под руки и усадить в
машину.
Едва они выехали за пределы аэродрома, майор велел водителю
остановиться у блок-поста, чтобы дождаться идущую следом воинскую колонну и
присоединиться к ней.
Придорожная листва была покрыта серой пылью. Над полем, воинственно
накренившись, пролетели боевые вертолеты. Крупнокалиберный пулемет принялся
наугад прочесывать длинными очередями далекие холмы. Потом воцарилась
тишина.
-- Полковник и я находились в одной отдаленной части, -- начал майор.
-- Среди бела дня в часть пришло сообщение, что в нескольких километрах
подорвался на мине и сожжен какой-то автомобиль...
Он хотел взять Машу за руку, но та его оттолкнула. Еще недавно, в
самолете, она так упорно допрашивала штабиста, а теперь не хотела ничего
слышать.
-- Я отсыпался после бессонной ночи в палатке, -- виновато продолжал
майор, -- а полковник как раз находился в отъезде. Всего часом раньше он
отправился в соседний поселок, чтобы переговорить со старейшинами. Меня
разбудили и рассказали о полученной радиограмме. Судя по всему, это была
машина полковника...
Майор все-таки взял ее за руку и крепко ее сжал.
-- Вы его отпустили одного? -- прошептала Маша.
-- Я же сказал, что в это время я был в палатке, -- в отчаянии
проговорил майор. -- Он уехал, даже не взяв с собой водителя! -- Он похлопал
по плечу молодого солдата, сидевшего за рулем. -- Это был мирный, очень
мирный поселок! Накануне они добровольно сдали гору оружия. У полковника там
были кунаки, а с местным муллой они вместе составляли обращение к полевым
командирам...
-- Его что, убили? -- резко спросила Маша.
Майор отпустил ее руку и потер ладонями свои виски.
-- Он не знает, Маша, -- ответила за него Татьяна. -- По дороге на
автомобиль напали. Когда Василий примчался туда, в кювете лежал лишь
сожженный автомобиль, а полковник исчез.
-- Мы ринулись в поселок, надеясь перехватить боевиков, -- сказал
майор, сделав Татьяне знак, что будет говорить сам. -- Но нам навстречу уже
выдвинулась группа из местных ополченцев, которые, оказывается, тоже лишь
недавно узнали о случившемся.
Татьяна гладила Машу по волосам, а та, наморщив лоб, пыталась осмыслить
не слишком сложную ситуацию: либо Волка убили, либо захватили в плен.
По крайней мере, теперь Маше было ясно, почему он не звонил ей и не
пришел встречать на аэродром.
На майора Василия было жалко смотреть. Маша не выдержала и погладила
его по небритой щеке.
-- Маша, -- торопливо заговорил он, -- когда мы осмотрели место
происшествия, то выяснили, что мина сработала на доли секунды раньше, чем
следовало. На это указывала и воронка на дороге и характер повреждений
автомобиля...
-- Какая разница?
-- Это говорит о том, что при взрыве его могло выбросить из машины.
Возможно, он только ранен и взят в плен...
-- Я знаю, что с ним могли сделать, если ему не посчастливилось умереть
сразу! -- воскликнула Маша.
-- Скорее всего они знали, на кого нападали, и если бы просто хотели
его убить, то позаботились бы о том, чтобы мы побыстрее об этом узнали, --
сказал майор.
-- Есть какие-нибудь предположения, кто бы это мог сделать?
-- Мы пробуем это узнать, но пока нет никаких сведений. Те полевые
командиры, с которыми полковнику удалось вступить в контакт, готовя почву
для переговоров, отрицают свою причастность к нападению.
-- А как велика была сама возможность переговоров? Предполагался ли
обмен пленными? Что происходит теперь? После недавних террористических актов
военные готовы продолжать подготовку переговоров?
-- Милая Маша, -- грустно улыбнулся майор Василий, -- если бы я сам
знал ответы на ваши вопросы...
За следующие десять дней кавказской командировки не случилось ровным
счетом ничего. Маша успела отослать в Москву несколько эмоциональных
репортажей по следам недавней вспышки насилия и террора. Лишь первый из них
пошел в эфир, поскольку все ждали, когда же, наконец, сдвинется с мертвой
точки процесс мирного урегулирования и от закулисных консультаций стороны
перейдут к переговорам. Об исчезновении высокопоставленного офицера службы
безопасности сообщили мимоходом в ночных новостях.
Все эти дни майор навещал Машу в гостинице, однако не мог ее ни
обнадежить, ни огорчить. Впрочем, огорчить ее еще чем-то было теперь трудно.
Ей как журналистке, лучше, чем кому-либо было известно, что в наше время о
любом, даже самом нашумевшем инциденте, вспоминали, как правило, в течение
недели, а потом напрочь забывали. Что же было говорить о каком-то
полковнике, который не то погиб, не то захвачен в плен.
Майор знакомил ее с какими-то военными чинами, от которых она не
узнавала ничего нового, а выслушивала лишь искренние соболезнования.
-- Это нелегко, но постарайтесь быть сильной и набраться терпения, --
говорили ей. -- Если он жив, мы сделаем все для его освобождения.
От майора она узнала, что трехсторонние консультации продолжались и
якобы российской стороне был представлен список находящихся в плену
военнослужащих, которых предлагалось обменять на плененных чеченцев, и, в
частности, на старого знакомого Маши -- полевого командира Абу.
-- Полковник есть в этом списке? -- вскричала Маша. Майор развел
руками.
-- Увы... Но если он и находится у них в руках, то мы не должны на этом
настаивать. В любом случае они должны первыми назвать свою цену.
-- И вы отпустите Абу?
-- Что касается меня, то я бы этого подонка своими руками придавил...
-- проворчал Василий, но поспешно сказал:
-- Простите меня... Мы хлебнули с ним лиха!
-- Так власти не согласятся его обменять?
-- Думаю, нет.
-- Вы мне забыли что-то сказать, -- проговорила Маша, прямо глядя ему в
глаза.
-- Да вроде бы нет.
-- Список людей, предназначенных к обмену с обеих сторон, уже
согласован?
-- В-возможно, -- ответил он.
-- Сколько человек с каждой стороны?
-- Я не могу вам этого сказать...
-- Василий, -- воскликнула она, -- вы же понимаете, что полковник может
не дождаться следующего обмена!
-- К сожалению, Маша, от меня это не зависит. Я понимаю, что вам
тяжело...
-- Вы-то хоть не занимайтесь словоблудием! -- вскипела Маша. -- Лучше
скажите, если бы чеченцы предложили обменять Абу на полковника, власти бы
согласились?
-- Согласятся, -- твердо сказал майор.
-- Почему же они не предложат этого? -- горестно проговорила Маша.
-- Я же уже сказал. Лучше, если чеченцы сами назовут цену. Боюсь, они
могут не отдать полковника за Абу.
-- Значит, все кончено, -- прошептала Маша.
-- Если он жив, они обязательно начнут торговаться. Если он жив, он
выберется оттуда!
-- Если он жив...
Отчаяние чередовалось в ее душе с яростью. Как он мог быть таким
беспечным? Как он мог так поступить с ней? С ней и с их ребенком?
-- Уже задействованы люди, которые вошли с ними в контакт и пытаются
либо узнать, в каком состоянии он находится, либо получить тело. Поверьте,
Маша, я готов на все ради его освобождения, если бы только знал, как это
сделать...
-- Я это знаю.
Когда Маша улетала из Грозного, майор пообещал сообщить, если удастся
что-то узнать. Маша знала, что они не просто друзья. Майор и полковник были
как братья.
-- Я жду от него ребенка, -- грустно сказала Маша, целуя майора.
-- Он мне говорил... -- тихо признался тот. -- Пожалуйста, -- попросил
он смущенно, -- не вини Волка в том, что произошло.
-- Вы тоже зовете его Волком, -- удивилась она.
-- Он и есть ненормальный Серый Волк, которому больше всех надо. Он и
меня однажды собрал в поле по кускам, обрызгал живой и мертвой водой и
заставил жить... Не забывай его, Маша!
Провожая Машу, майор крепко выпил на пару с администратором Татьяной, и
теперь в его голосе звучало что-то вроде умиротворения и примирения с
суровой правдой жизни, какие обычно нисходят на человека только во время
поминок.
Возвратившись в Москву, Маша сделала все, чтобы не сойти с ума. А
именно с головой ушла в работу и заботу о будущем ребенке.
Зато по ночам ее изнуряло отчаяние.
Рита старалась не отходить от Маши, но ни словом, ни намеком не
решалась посоветовать ей то, что у всех вертелось на языке -- сделать аборт.
Пока не поздно.
Для самой Маши было совершенно очевидно, что именно это ей и следовало
сделать. Тем более что, положа руку на сердце, она уже считала себя вдовой.
И возненавидела бы каждого, кто попытался бы утешать ее бреднями о том,
что в жизни бывают чудеса.
Почему она отказывалась сделать аборт, она и сама толком не понимала.
У нее в душе словно схватился какой-то высококачественный цемент. С тех
пор как она вернулась в Москву, Маша не проронила ни единой слезинки. Глядя
на нее, Рита несколько раз сама принималась взахлеб рыдать. Так что Маше
самой приходилось успокаивать подругу.
-- Разве ты забыла, что я запретила меня жалеть? -- строго говорила
она.
-- Я помню, -- отвечала Рита и снова принималась рыдать.
Майор Василий позвонил только один раз. О Волке не было абсолютно
никаких известий. Между прочим он сообщил, что в течение ближайших дней
должен состояться обмен пленными.
-- Я вставлю это в вечерние новости, -- сказала Маша.
-- Это не секрет, -- ответил майор.
Когда Маша рассказала об этом господину Зорину, тот поинтересовался, не
возьмется ли она сделать на эту тему специальный репортаж.
-- Но о предстоящем обмене у нас нет практически никакой информации, --
пожала плечами та. -- виновники и военные считают, что лишние разговоры об
этом осложнят процедуру. Вряд ли мы узнаем что-нибудь кроме того, что уже
известно.
-- Неужели репортаж о таком необыкновенном событии мы опять получим
лишь от наших зарубежных коллег? -- ревниво процедил господин Зорин. --
Кстати, -- спохватился он, -- ты еще не в курсе, что корреспонденту
"Франс-пресс" вместе с миссией Красного Креста удалось побывать в горном
селении, где теперь содержатся кавказские пленники -- российские
военнослужащие, и даже демонстрировали яму, где якобы сидит какой-то ценный
русский полковник...
Господин Зорин был изрядно удивлен, что не успел он договорить эту
фразу, как геройская журналистка Маша Семенова уже лежала в обмороке.
Едва она пришла в себя, как выяснилась еще одна немаловажная
подробность.
-- Господи, Маша, по-моему, тебе уже пора уходить в декретный отпуск...
А я-то чуть было не собрался откомандировать тебя на полуподпольную
пресс-конференцию, которую сегодня дает наш старый знакомый Джаффар, --
сказал господин Зорин.
-- Вы что, какой отпуск? -- возмутилась Маша. -- Мне до отпуска еще два
квартала!
-- Тебе виднее, -- пожав плечами, продолжал господин Зорин. -- Так о
чем я?.. Так вот, ожидается что-то вроде маленькой сенсации опять-таки в
основном для иностранных журналистов. Якобы секретно Джаффару передали
очередное заявление боевиков в связи с недавними бесчинствами федеральных
войск... Джаффар, как тебе известно, предпочитает зачитывать подобные
документы перед западными журналистами. Во-первых, они более
кредитоспособны, а во-вторых, на западную публику эти заявления обычно и
рассчитаны. Но если ты постараешься, он сделает для тебя исключение. Ведь
поил же он тебя чаем!
-- Я постараюсь, -- заверила Маша, придерживая ладонями свои колени,
которые так и ходили ходуном.
Нельзя сказать, чтобы слух о пленном русском полковнике вызвал у Маши
чрезмерный оптимизм. Но то, что в яме сидел именно Волк, -- в этом она ни
секунды не сомневалась.
Рита сообщила Маше, что, по ее сведениям, деятельность гуманитарного
фонда и общества братьев-мусульман, где председательствовал Джаффар,
вызывает у властей растущее неудовольствие и, по всей видимости, имеет
прямую связь с вооруженной оппозицией и, так сказать, является ее
неофициальным рупором.
С тех пор, как Маша последний раз общалась с Джаффаром, его организация
успела несколько раз поменять как адрес, так и вывеску. Теперь она
называлась не то обществом друзей ислама, не то культурной ассоциацией
фундаменталистов-исламистов.
Через знакомую журналистку из Ай-Би-Эн, с которой Маше однажды довелось
отсиживаться в Грозном в одной траншее и которую при Маше контузило на одно
ухо, удалось прознать контактный телефон организации.
Когда Маша услышала в трубке знакомый, с мягким восточным акцентом
голос секретаря Джаффара, записанный на телефонный автоответчик, она кратко
продиктовала:
-- Это Маша Семенова. Я бы хотела поговорить с Джаффаром об известных
ему лицах...
Ей недолго пришлось ждать ответного звонка, но за эти несколько минут
она постарела на несколько лет. Впрочем, она была полна такой решимости
опрокинуть все преграды, что, если бы потребовалось, была готова выучить
арабский, принять ислам и даже пойти семьдесят седьмой наложницей к
какому-нибудь шейху. Хвала Аллаху, ничего этого не потребовалось.
-- Джаффар приглашает вас на свою пресс-конференцию, -- сказал ей
секретарь и, помедлив, присовокупил:
-- Ему известно, что вы не желаете зла многострадальной чеченской
земле.
Пресс-конференция почему-то проходила в огромном номере шикарного
отеля, расположенного в пяти минутах ходьбы от Кремля. Вполне возможно, что
журналистов было решено собрать именно здесь, чтобы, зачитывая
информационное сообщение о положении на Кавказе (больше похожее на
политическую декларацию), Джаффар имел возможность делать красноречивые
жесты в сторону цитадели Государства Российского.
Маша была достаточно опытна, чтобы понимать, что добросовестность, с
которой она внимала почти актерской декламации хозяина, не есть напрасная
трата времени. За витиеватой восточной вязью слов и риторическими лозунгами
она должна была отыскать потайную дверцу смысла, за которой могло храниться
нечто, значившее для нее больше, чем все сокровища мира, -- весточка о
любимом мужчине.
На Джаффаре была просторная шелковая рубашка. На запястье золотой
браслет. Между пальцами четки.
Он говорил о провокациях против мирного населения -- и указывал на
Спасскую башню. Он говорил о провокациях против федеральных войск -- и
указывал на колокольню Ивана Великого. Он говорил о провокациях против
журналистов -- и указывал на Дом правительства с трехцветным флагом на
куполе.
Подобно пророку в святой книге, он вещал не от своего имени, а от имени
и по воле того, кто его послал.
-- У нас есть силы и средства дать отпор агрессору, -- говорил он. --
Чтобы отстоять свою свободу, мы готовы на все. Мы заставим считаться с нами.
Наше дело правое. Мы заставим выполнить все наши требования. Российские
власти будут вынуждены отказаться от политики ультиматумов и угроз. Мы
достаточно сильны, чтобы добиться освобождения наших товарищей. Смерть
одного нашего бойца будет стоить жизни десяти нашим врагам... Но мы готовы,
-- продолжал он после многозначительной паузы, -- чтобы продемонстрировать
нашу добрую волю, отпустить с миром шестерых оккупантов, захваченных в плен
с оружием в руках... В наших руках находится достаточное количество пленных
российских военнослужащих, в том числе и весьма высокого ранга, чтобы режим,
называющий себя гуманным и демократическим, позаботился о том, чтобы все они
вернулись домой живыми...
Ответы на вопросы, которыми засыпали его журналисты, были такими же
многословными и такими же неопределенными.
В продолжении пресс-конференции Джаффар несколько раз бросал взгляд на
Машу, но та сидела молча и не задала ему ни одного вопроса.
Когда секретарь объявил, что аудиенция закончена, и журналисты начали
расходиться, Джаффар подошел к Маше и мягко взял ее под локоть.
-- Слышал, вам пришлись по душе наши народные танцы, Маша? -- сказал
он.
Маша остановилась, но по-прежнему молчала.
-- Вы, кажется, хотели со мной о чем-то поговорить? -- спросил Джаффар.
Заметив, что он покосился на ее оператора, который ждал в дверях, она
сделала оператору знак, чтобы тот оставил их наедине.
Джаффар заботливо усадил Машу в кресло с малиновой парчовой обивкой и
резными подлокотниками, а сам сел в другое. Вошел секретарь и поставил на
разделявший их столик крошечные кофейные чашки и серебряный кофейник.
-- Вы прекрасно выглядите, Маша, -- сказал Джаффар, наливая ей кофе. --
Беременность вам к лицу.
-- Спасибо, -- сдержанно кивнула она.
-- Вы встречались с нашим другом в тюрьме? -- напрямик спросил он.
-- Да. Но, к сожалению, военная цензура запретила это интервью к эфиру.
-- Наш друг находится в большой беде, -- вздохнул Джаффар. -- Надеюсь,
он не пал духом. Это было бы не удивительно. В таких условиях...
-- Он был замкнут и выглядел очень усталым, но мне показалось, он ни в
чем не раскаивается.
-- Ему не в чем раскаиваться. Он сражается за свободу своей родины...
Впрочем, у каждого человека существует свой предел прочности. Если человек
томится в неволе, если он оторван от близких людей, от жены, от ребенка...
Джаффар с пониманием закивал, когда при последних словах Маша
побледнела и прикрыла пальцами дрогнувшие губы.
-- Мне показалось, -- сказала она, -- Абу полон решимости продолжать
борьбу. Если бы только оказался на свободе.
-- О, да! Он настоящий воин! Таких немного, но именно таких людей Аллах
избирает для того, чтобы вершить через них свою волю...
-- Было бы куда лучше, если бы он оставался учителем географии и
рассказывал детям о том, как прекрасен наш мир.
-- Да, -- снова вздохнул Джаффар, -- но сегодня мир жесток, а не
прекрасен. Учителям приходится брать в руки оружие. Что делать! Жены теряют
своих мужей, дети теряют своих родителей... И конца не видно этой трагедии.
-- Но неужели нельзя попробовать восстановить мир? Никому не нужна эта
война.
-- Когда-нибудь справедливость восторжествует, -- уклончиво сказал
Джаффар.
-- Вы говорили о том, что вооруженная оппозиция готова сделать жест
доброй воли -- отпустить нескольких военнопленных, -- проговорила Маша.
-- Те, кого вы называете "вооруженной оппозицией", -- это люди, у
которых тоже есть сердце. У них есть честь. Они понимают, что многие из
русских попали на эту войну не по своей воле...
-- Среди них есть и такие, -- не выдержала Маша, -- которые сделали
немало для того, чтобы найти пути мирного урегулирования!
-- Этих несчастных, -- продолжал Джаффар, словно не слышал ее
восклицания, -- тоже, наверное, ждут дома родители, жены, дети...
-- Я уверена, что российские власти тоже готовы сделать встречные шаги,
-- горячо сказала Маша.
-- Именно поэтому через три дня и произойдет обмен пленными, -- веско
заметил Джаффар.
-- И жены снова смогут обнять своих мужей? -- робко спросила она.
-- К сожалению, не все.
-- Разве ваша благородная организация не призвана добиваться этого
-- Я сказала вам, что Маша никуда не поедет! -- яростно вскричала она.
-- Даже если у вас вообще не будет никакой информации!
-- Господи, Рита, -- холодно усмехнулся господин Зорин, -- ты что,
взбесилась? Разве я сказал, что она должна куда-то ехать?
-- Я сказала, что она не поедет! -- снова крикнула Рита.
-- Успокойся, Рита, -- спокойно сказала Маша, -- ты же знаешь, что я
должна ехать.
На несколько секунд в кабинете установилась тишина. Было даже слышно,
как в приемной в аквариуме пускают пузыри золотые рыбки. Потом все
одновременно бросились убеждать Машу, что ей вовсе не обязательно ехать.
Однако сама Маша ничего не видела и не слышала.
То есть она и видела, и слышала, но только не окружающих.
Она видела пыльную листву вдоль дорог в пригороде Грозного. У обочины
чернели остовы сожженных машин. Над полями, воинственно накренясь, неслись
боевые вертолеты. Крупнокалиберные пулеметы наугад чесали по далеким холмам.
Как ни странно, решение Маши поддержал Артем. Когда он видел в ее
глазах этот профессиональный блеск, он понимал, что спорить бессмысленно.
Единственное, что ему оставалось, это попытаться ее подстраховать.
-- Мы поедем вместе, -- сказал он.
-- Ага, -- криво усмехнулся господин Зорин. -- Мы все туда отправимся.
И ты, и Рита, и я. А еще мы возьмем туда наших спонсоров. Раз уж они
отгрузили нам энное количество лимонов на новое шоу, которое не выйдет ни к
весне, ни к лету -- по той простой причине, что им просто некому будет
заниматься, поскольку все мы убежим на фронт, должны же они, наши спонсоры,
получить какую-то компенсацию хотя бы в виде бездны впечатлений?
Господина Зорина можно было обвинять в чем угодно -- в отсутствии души,
сердца, нервов. Но только не в отсутствии профессионализма. Когда речь шла о
деле, общечеловеческая суета его трогала меньше всего.
Выслушав его мизантропический пассаж, спорщики сникли.
-- Не будь такой дурой, -- только и смогла шепнуть Маше подруга.
Маша взглянула на господина Зорина.
-- Если бы, скажем, речь зашла о командировке, -- как бы между прочим
поинтересовался тот, -- когда бы ты могла выехать?
На этот раз она бежала на Кавказ не от одиночества и безысходной тоски.
На этот раз она спешила к любимому.
-- Да когда угодно, -- сказала она. -- Завтра, сегодня, сейчас.
-- Я думаю, что Рита поможет тебе своими связями в службе безопасности
добраться к месту назначения кратчайшим путем. Не так ли, Рита?
Маша умоляюще посмотрела на подругу, и та молча кивнула.
Немного позже, когда они сидели в квартире на Патриарших и пили чай,
Рита спросила:
-- Ты уверена, что он будет рад твоему приезду?
-- Одобрит он это вряд ли, но то, что будет рад, уверена!
-- По крайней мере, в мирных переговорах у него появится личный
интерес, -- проворчала Рита.
Маша вылетела на Кавказ, так и не дождавшись звонка Волка. Она
надеялась, что, пока она будет в дороге, ему успеют передать и он встретит
ее в аэропорту.
Уже в самолете у нее появились дурные предчувствия. Ее попутчиком
оказался мрачный штабист, у которого она во время своих прошлых командировок
несколько раз безуспешно пыталась выудить самую невинную информацию.
Заметив, что она упорно бросает в его сторону кроткие взгляды, он
вынужден был поздороваться.
-- Что, -- проворчал он, -- опять на приключения потянуло?
-- А разве что-то случилось? -- немедленно поинтересовалась Маша.
Штабист неопределенно пожал плечами.
-- Хотите банан? -- дружески спросила она, протягивая ему гроздь своих
любимых диетических плодов.
Слегка оторопев, он машинально отломил один банан и принялся
сосредоточенно его ошкуривать. Маша, со своей стороны, не проявляла никакой
навязчивости.
-- Ас чего это вы взяли, что что-то случилось? -- не выдержав,
проговорил он.
-- Я же журналистка. У меня нюх на происшествия. К тому же мне уже
кое-что известно, -- многозначительно сказала она. -- Так что можете быть со
мной откровенны. У вас на лице написано, что вам есть что мне сказать.
-- Благодарю вас, -- сказал он, имея в виду банан.
-- Уверяю вас, мир не перевернется и вас не разжалуют, если вы мне об
этом расскажете! -- не отставала Маша.
Он нахмурился.
-- Большой беды не будет, -- продолжала она. -- Я ведь интересуюсь этим
не из простого любопытства!
-- Я ничего не могу вам сказать, -- твердо ответил штабист. -- И не
обязан.
-- Конечно, не обязаны, -- смиренно кивнула Маша.
Однако выражение его лица внушило ей большое беспокойство.
-- Если уж на то пошло, то мы и сами еще ничего точно не знаем.
Она ощутила легкую тошноту.
-- Это так серьезно? -- спросила она, даже не имея малейшего
представления, о чем спрашивает.
-- Больше действительно ничего не могу вам сказать. Пожалуйста, не
спрашивайте.
В этот момент самолет провалился в воздушную яму, а когда вышел из нее,
Маше пришлось прибегнуть к гигиеническому пакету. Потом она вышла, чтобы
ополоснуть лицо, а когда вернулась на свое место штабист на соседнем кресле
сидел с закрытыми глазами и делал вид, что спит.
Затем обнаружился и дополнительный повод для беспокойства. Последние
полчаса полета их сопровождали сразу три истребителя, это указывало на то,
что были приняты особые меры безопасности.
Наконец самолет произвел посадку на военном аэродроме, и, подхватив
спортивную сумку, Маша двинулась к выходу.
Она с облегчением вдохнула свежего воздуха, окинула взглядом знакомый
ландшафт и легко сбежала по лесенке на бетонную полосу.
Опытным взглядом она заприметила, что и в самом аэропорту поприбавилось
охраны.
Ей не терпелось поскорее увидеть своего полковника и разузнать,
насколько существенно осложнилась обстановка.
Но Волка нигде не было видно.
Она уже полезла в сумку за документами, чтобы в числе немногочисленных
штатских лиц пройти соответствующую проверку. Однако в следующую секунду
заметила, что к самолету подъезжает открытый "газик", в котором находились
администратор Татьяна и майор Василий, а за рулем сидел мальчик-водитель,
обычно возивший Волка.
Когда они подъехали ближе и Маша разглядела лицо Татьяны, ее
заплаканные глаза и увидела, как виновато отворачивается от нее майор, ей
захотелось немедленно забраться обратно в самолет и улететь на край света --
только бы ни о чем не знать.
Чувство жесточайшей несправедливости обожгло Машу. Ее мама не смогла
пережить, когда отец собрал чемодан и ушел к другой женщине. Так неужто у
нее хватит сил пережить...
Слезы потекли сами собой.
-- Мы пытались до тебя дозвониться, -- воскликнула Татьяна, обняв Машу.
Мальчик-водитель робко взял у нее из рук сумку и понес в машину.
-- Что бы вы мне ни сказали, все равно я вам не поверю! -- яростно
крикнула Маша.
Однако она позволила Татьяне и Василию взять ее под руки и усадить в
машину.
Едва они выехали за пределы аэродрома, майор велел водителю
остановиться у блок-поста, чтобы дождаться идущую следом воинскую колонну и
присоединиться к ней.
Придорожная листва была покрыта серой пылью. Над полем, воинственно
накренившись, пролетели боевые вертолеты. Крупнокалиберный пулемет принялся
наугад прочесывать длинными очередями далекие холмы. Потом воцарилась
тишина.
-- Полковник и я находились в одной отдаленной части, -- начал майор.
-- Среди бела дня в часть пришло сообщение, что в нескольких километрах
подорвался на мине и сожжен какой-то автомобиль...
Он хотел взять Машу за руку, но та его оттолкнула. Еще недавно, в
самолете, она так упорно допрашивала штабиста, а теперь не хотела ничего
слышать.
-- Я отсыпался после бессонной ночи в палатке, -- виновато продолжал
майор, -- а полковник как раз находился в отъезде. Всего часом раньше он
отправился в соседний поселок, чтобы переговорить со старейшинами. Меня
разбудили и рассказали о полученной радиограмме. Судя по всему, это была
машина полковника...
Майор все-таки взял ее за руку и крепко ее сжал.
-- Вы его отпустили одного? -- прошептала Маша.
-- Я же сказал, что в это время я был в палатке, -- в отчаянии
проговорил майор. -- Он уехал, даже не взяв с собой водителя! -- Он похлопал
по плечу молодого солдата, сидевшего за рулем. -- Это был мирный, очень
мирный поселок! Накануне они добровольно сдали гору оружия. У полковника там
были кунаки, а с местным муллой они вместе составляли обращение к полевым
командирам...
-- Его что, убили? -- резко спросила Маша.
Майор отпустил ее руку и потер ладонями свои виски.
-- Он не знает, Маша, -- ответила за него Татьяна. -- По дороге на
автомобиль напали. Когда Василий примчался туда, в кювете лежал лишь
сожженный автомобиль, а полковник исчез.
-- Мы ринулись в поселок, надеясь перехватить боевиков, -- сказал
майор, сделав Татьяне знак, что будет говорить сам. -- Но нам навстречу уже
выдвинулась группа из местных ополченцев, которые, оказывается, тоже лишь
недавно узнали о случившемся.
Татьяна гладила Машу по волосам, а та, наморщив лоб, пыталась осмыслить
не слишком сложную ситуацию: либо Волка убили, либо захватили в плен.
По крайней мере, теперь Маше было ясно, почему он не звонил ей и не
пришел встречать на аэродром.
На майора Василия было жалко смотреть. Маша не выдержала и погладила
его по небритой щеке.
-- Маша, -- торопливо заговорил он, -- когда мы осмотрели место
происшествия, то выяснили, что мина сработала на доли секунды раньше, чем
следовало. На это указывала и воронка на дороге и характер повреждений
автомобиля...
-- Какая разница?
-- Это говорит о том, что при взрыве его могло выбросить из машины.
Возможно, он только ранен и взят в плен...
-- Я знаю, что с ним могли сделать, если ему не посчастливилось умереть
сразу! -- воскликнула Маша.
-- Скорее всего они знали, на кого нападали, и если бы просто хотели
его убить, то позаботились бы о том, чтобы мы побыстрее об этом узнали, --
сказал майор.
-- Есть какие-нибудь предположения, кто бы это мог сделать?
-- Мы пробуем это узнать, но пока нет никаких сведений. Те полевые
командиры, с которыми полковнику удалось вступить в контакт, готовя почву
для переговоров, отрицают свою причастность к нападению.
-- А как велика была сама возможность переговоров? Предполагался ли
обмен пленными? Что происходит теперь? После недавних террористических актов
военные готовы продолжать подготовку переговоров?
-- Милая Маша, -- грустно улыбнулся майор Василий, -- если бы я сам
знал ответы на ваши вопросы...
За следующие десять дней кавказской командировки не случилось ровным
счетом ничего. Маша успела отослать в Москву несколько эмоциональных
репортажей по следам недавней вспышки насилия и террора. Лишь первый из них
пошел в эфир, поскольку все ждали, когда же, наконец, сдвинется с мертвой
точки процесс мирного урегулирования и от закулисных консультаций стороны
перейдут к переговорам. Об исчезновении высокопоставленного офицера службы
безопасности сообщили мимоходом в ночных новостях.
Все эти дни майор навещал Машу в гостинице, однако не мог ее ни
обнадежить, ни огорчить. Впрочем, огорчить ее еще чем-то было теперь трудно.
Ей как журналистке, лучше, чем кому-либо было известно, что в наше время о
любом, даже самом нашумевшем инциденте, вспоминали, как правило, в течение
недели, а потом напрочь забывали. Что же было говорить о каком-то
полковнике, который не то погиб, не то захвачен в плен.
Майор знакомил ее с какими-то военными чинами, от которых она не
узнавала ничего нового, а выслушивала лишь искренние соболезнования.
-- Это нелегко, но постарайтесь быть сильной и набраться терпения, --
говорили ей. -- Если он жив, мы сделаем все для его освобождения.
От майора она узнала, что трехсторонние консультации продолжались и
якобы российской стороне был представлен список находящихся в плену
военнослужащих, которых предлагалось обменять на плененных чеченцев, и, в
частности, на старого знакомого Маши -- полевого командира Абу.
-- Полковник есть в этом списке? -- вскричала Маша. Майор развел
руками.
-- Увы... Но если он и находится у них в руках, то мы не должны на этом
настаивать. В любом случае они должны первыми назвать свою цену.
-- И вы отпустите Абу?
-- Что касается меня, то я бы этого подонка своими руками придавил...
-- проворчал Василий, но поспешно сказал:
-- Простите меня... Мы хлебнули с ним лиха!
-- Так власти не согласятся его обменять?
-- Думаю, нет.
-- Вы мне забыли что-то сказать, -- проговорила Маша, прямо глядя ему в
глаза.
-- Да вроде бы нет.
-- Список людей, предназначенных к обмену с обеих сторон, уже
согласован?
-- В-возможно, -- ответил он.
-- Сколько человек с каждой стороны?
-- Я не могу вам этого сказать...
-- Василий, -- воскликнула она, -- вы же понимаете, что полковник может
не дождаться следующего обмена!
-- К сожалению, Маша, от меня это не зависит. Я понимаю, что вам
тяжело...
-- Вы-то хоть не занимайтесь словоблудием! -- вскипела Маша. -- Лучше
скажите, если бы чеченцы предложили обменять Абу на полковника, власти бы
согласились?
-- Согласятся, -- твердо сказал майор.
-- Почему же они не предложат этого? -- горестно проговорила Маша.
-- Я же уже сказал. Лучше, если чеченцы сами назовут цену. Боюсь, они
могут не отдать полковника за Абу.
-- Значит, все кончено, -- прошептала Маша.
-- Если он жив, они обязательно начнут торговаться. Если он жив, он
выберется оттуда!
-- Если он жив...
Отчаяние чередовалось в ее душе с яростью. Как он мог быть таким
беспечным? Как он мог так поступить с ней? С ней и с их ребенком?
-- Уже задействованы люди, которые вошли с ними в контакт и пытаются
либо узнать, в каком состоянии он находится, либо получить тело. Поверьте,
Маша, я готов на все ради его освобождения, если бы только знал, как это
сделать...
-- Я это знаю.
Когда Маша улетала из Грозного, майор пообещал сообщить, если удастся
что-то узнать. Маша знала, что они не просто друзья. Майор и полковник были
как братья.
-- Я жду от него ребенка, -- грустно сказала Маша, целуя майора.
-- Он мне говорил... -- тихо признался тот. -- Пожалуйста, -- попросил
он смущенно, -- не вини Волка в том, что произошло.
-- Вы тоже зовете его Волком, -- удивилась она.
-- Он и есть ненормальный Серый Волк, которому больше всех надо. Он и
меня однажды собрал в поле по кускам, обрызгал живой и мертвой водой и
заставил жить... Не забывай его, Маша!
Провожая Машу, майор крепко выпил на пару с администратором Татьяной, и
теперь в его голосе звучало что-то вроде умиротворения и примирения с
суровой правдой жизни, какие обычно нисходят на человека только во время
поминок.
Возвратившись в Москву, Маша сделала все, чтобы не сойти с ума. А
именно с головой ушла в работу и заботу о будущем ребенке.
Зато по ночам ее изнуряло отчаяние.
Рита старалась не отходить от Маши, но ни словом, ни намеком не
решалась посоветовать ей то, что у всех вертелось на языке -- сделать аборт.
Пока не поздно.
Для самой Маши было совершенно очевидно, что именно это ей и следовало
сделать. Тем более что, положа руку на сердце, она уже считала себя вдовой.
И возненавидела бы каждого, кто попытался бы утешать ее бреднями о том,
что в жизни бывают чудеса.
Почему она отказывалась сделать аборт, она и сама толком не понимала.
У нее в душе словно схватился какой-то высококачественный цемент. С тех
пор как она вернулась в Москву, Маша не проронила ни единой слезинки. Глядя
на нее, Рита несколько раз сама принималась взахлеб рыдать. Так что Маше
самой приходилось успокаивать подругу.
-- Разве ты забыла, что я запретила меня жалеть? -- строго говорила
она.
-- Я помню, -- отвечала Рита и снова принималась рыдать.
Майор Василий позвонил только один раз. О Волке не было абсолютно
никаких известий. Между прочим он сообщил, что в течение ближайших дней
должен состояться обмен пленными.
-- Я вставлю это в вечерние новости, -- сказала Маша.
-- Это не секрет, -- ответил майор.
Когда Маша рассказала об этом господину Зорину, тот поинтересовался, не
возьмется ли она сделать на эту тему специальный репортаж.
-- Но о предстоящем обмене у нас нет практически никакой информации, --
пожала плечами та. -- виновники и военные считают, что лишние разговоры об
этом осложнят процедуру. Вряд ли мы узнаем что-нибудь кроме того, что уже
известно.
-- Неужели репортаж о таком необыкновенном событии мы опять получим
лишь от наших зарубежных коллег? -- ревниво процедил господин Зорин. --
Кстати, -- спохватился он, -- ты еще не в курсе, что корреспонденту
"Франс-пресс" вместе с миссией Красного Креста удалось побывать в горном
селении, где теперь содержатся кавказские пленники -- российские
военнослужащие, и даже демонстрировали яму, где якобы сидит какой-то ценный
русский полковник...
Господин Зорин был изрядно удивлен, что не успел он договорить эту
фразу, как геройская журналистка Маша Семенова уже лежала в обмороке.
Едва она пришла в себя, как выяснилась еще одна немаловажная
подробность.
-- Господи, Маша, по-моему, тебе уже пора уходить в декретный отпуск...
А я-то чуть было не собрался откомандировать тебя на полуподпольную
пресс-конференцию, которую сегодня дает наш старый знакомый Джаффар, --
сказал господин Зорин.
-- Вы что, какой отпуск? -- возмутилась Маша. -- Мне до отпуска еще два
квартала!
-- Тебе виднее, -- пожав плечами, продолжал господин Зорин. -- Так о
чем я?.. Так вот, ожидается что-то вроде маленькой сенсации опять-таки в
основном для иностранных журналистов. Якобы секретно Джаффару передали
очередное заявление боевиков в связи с недавними бесчинствами федеральных
войск... Джаффар, как тебе известно, предпочитает зачитывать подобные
документы перед западными журналистами. Во-первых, они более
кредитоспособны, а во-вторых, на западную публику эти заявления обычно и
рассчитаны. Но если ты постараешься, он сделает для тебя исключение. Ведь
поил же он тебя чаем!
-- Я постараюсь, -- заверила Маша, придерживая ладонями свои колени,
которые так и ходили ходуном.
Нельзя сказать, чтобы слух о пленном русском полковнике вызвал у Маши
чрезмерный оптимизм. Но то, что в яме сидел именно Волк, -- в этом она ни
секунды не сомневалась.
Рита сообщила Маше, что, по ее сведениям, деятельность гуманитарного
фонда и общества братьев-мусульман, где председательствовал Джаффар,
вызывает у властей растущее неудовольствие и, по всей видимости, имеет
прямую связь с вооруженной оппозицией и, так сказать, является ее
неофициальным рупором.
С тех пор, как Маша последний раз общалась с Джаффаром, его организация
успела несколько раз поменять как адрес, так и вывеску. Теперь она
называлась не то обществом друзей ислама, не то культурной ассоциацией
фундаменталистов-исламистов.
Через знакомую журналистку из Ай-Би-Эн, с которой Маше однажды довелось
отсиживаться в Грозном в одной траншее и которую при Маше контузило на одно
ухо, удалось прознать контактный телефон организации.
Когда Маша услышала в трубке знакомый, с мягким восточным акцентом
голос секретаря Джаффара, записанный на телефонный автоответчик, она кратко
продиктовала:
-- Это Маша Семенова. Я бы хотела поговорить с Джаффаром об известных
ему лицах...
Ей недолго пришлось ждать ответного звонка, но за эти несколько минут
она постарела на несколько лет. Впрочем, она была полна такой решимости
опрокинуть все преграды, что, если бы потребовалось, была готова выучить
арабский, принять ислам и даже пойти семьдесят седьмой наложницей к
какому-нибудь шейху. Хвала Аллаху, ничего этого не потребовалось.
-- Джаффар приглашает вас на свою пресс-конференцию, -- сказал ей
секретарь и, помедлив, присовокупил:
-- Ему известно, что вы не желаете зла многострадальной чеченской
земле.
Пресс-конференция почему-то проходила в огромном номере шикарного
отеля, расположенного в пяти минутах ходьбы от Кремля. Вполне возможно, что
журналистов было решено собрать именно здесь, чтобы, зачитывая
информационное сообщение о положении на Кавказе (больше похожее на
политическую декларацию), Джаффар имел возможность делать красноречивые
жесты в сторону цитадели Государства Российского.
Маша была достаточно опытна, чтобы понимать, что добросовестность, с
которой она внимала почти актерской декламации хозяина, не есть напрасная
трата времени. За витиеватой восточной вязью слов и риторическими лозунгами
она должна была отыскать потайную дверцу смысла, за которой могло храниться
нечто, значившее для нее больше, чем все сокровища мира, -- весточка о
любимом мужчине.
На Джаффаре была просторная шелковая рубашка. На запястье золотой
браслет. Между пальцами четки.
Он говорил о провокациях против мирного населения -- и указывал на
Спасскую башню. Он говорил о провокациях против федеральных войск -- и
указывал на колокольню Ивана Великого. Он говорил о провокациях против
журналистов -- и указывал на Дом правительства с трехцветным флагом на
куполе.
Подобно пророку в святой книге, он вещал не от своего имени, а от имени
и по воле того, кто его послал.
-- У нас есть силы и средства дать отпор агрессору, -- говорил он. --
Чтобы отстоять свою свободу, мы готовы на все. Мы заставим считаться с нами.
Наше дело правое. Мы заставим выполнить все наши требования. Российские
власти будут вынуждены отказаться от политики ультиматумов и угроз. Мы
достаточно сильны, чтобы добиться освобождения наших товарищей. Смерть
одного нашего бойца будет стоить жизни десяти нашим врагам... Но мы готовы,
-- продолжал он после многозначительной паузы, -- чтобы продемонстрировать
нашу добрую волю, отпустить с миром шестерых оккупантов, захваченных в плен
с оружием в руках... В наших руках находится достаточное количество пленных
российских военнослужащих, в том числе и весьма высокого ранга, чтобы режим,
называющий себя гуманным и демократическим, позаботился о том, чтобы все они
вернулись домой живыми...
Ответы на вопросы, которыми засыпали его журналисты, были такими же
многословными и такими же неопределенными.
В продолжении пресс-конференции Джаффар несколько раз бросал взгляд на
Машу, но та сидела молча и не задала ему ни одного вопроса.
Когда секретарь объявил, что аудиенция закончена, и журналисты начали
расходиться, Джаффар подошел к Маше и мягко взял ее под локоть.
-- Слышал, вам пришлись по душе наши народные танцы, Маша? -- сказал
он.
Маша остановилась, но по-прежнему молчала.
-- Вы, кажется, хотели со мной о чем-то поговорить? -- спросил Джаффар.
Заметив, что он покосился на ее оператора, который ждал в дверях, она
сделала оператору знак, чтобы тот оставил их наедине.
Джаффар заботливо усадил Машу в кресло с малиновой парчовой обивкой и
резными подлокотниками, а сам сел в другое. Вошел секретарь и поставил на
разделявший их столик крошечные кофейные чашки и серебряный кофейник.
-- Вы прекрасно выглядите, Маша, -- сказал Джаффар, наливая ей кофе. --
Беременность вам к лицу.
-- Спасибо, -- сдержанно кивнула она.
-- Вы встречались с нашим другом в тюрьме? -- напрямик спросил он.
-- Да. Но, к сожалению, военная цензура запретила это интервью к эфиру.
-- Наш друг находится в большой беде, -- вздохнул Джаффар. -- Надеюсь,
он не пал духом. Это было бы не удивительно. В таких условиях...
-- Он был замкнут и выглядел очень усталым, но мне показалось, он ни в
чем не раскаивается.
-- Ему не в чем раскаиваться. Он сражается за свободу своей родины...
Впрочем, у каждого человека существует свой предел прочности. Если человек
томится в неволе, если он оторван от близких людей, от жены, от ребенка...
Джаффар с пониманием закивал, когда при последних словах Маша
побледнела и прикрыла пальцами дрогнувшие губы.
-- Мне показалось, -- сказала она, -- Абу полон решимости продолжать
борьбу. Если бы только оказался на свободе.
-- О, да! Он настоящий воин! Таких немного, но именно таких людей Аллах
избирает для того, чтобы вершить через них свою волю...
-- Было бы куда лучше, если бы он оставался учителем географии и
рассказывал детям о том, как прекрасен наш мир.
-- Да, -- снова вздохнул Джаффар, -- но сегодня мир жесток, а не
прекрасен. Учителям приходится брать в руки оружие. Что делать! Жены теряют
своих мужей, дети теряют своих родителей... И конца не видно этой трагедии.
-- Но неужели нельзя попробовать восстановить мир? Никому не нужна эта
война.
-- Когда-нибудь справедливость восторжествует, -- уклончиво сказал
Джаффар.
-- Вы говорили о том, что вооруженная оппозиция готова сделать жест
доброй воли -- отпустить нескольких военнопленных, -- проговорила Маша.
-- Те, кого вы называете "вооруженной оппозицией", -- это люди, у
которых тоже есть сердце. У них есть честь. Они понимают, что многие из
русских попали на эту войну не по своей воле...
-- Среди них есть и такие, -- не выдержала Маша, -- которые сделали
немало для того, чтобы найти пути мирного урегулирования!
-- Этих несчастных, -- продолжал Джаффар, словно не слышал ее
восклицания, -- тоже, наверное, ждут дома родители, жены, дети...
-- Я уверена, что российские власти тоже готовы сделать встречные шаги,
-- горячо сказала Маша.
-- Именно поэтому через три дня и произойдет обмен пленными, -- веско
заметил Джаффар.
-- И жены снова смогут обнять своих мужей? -- робко спросила она.
-- К сожалению, не все.
-- Разве ваша благородная организация не призвана добиваться этого