Он постучал по конверту чистым, аккуратно подстриженным ногтем.
– Ваша задача, Изи, сблизиться с этим Венцлером. Нам нужно знать все, вплоть до того, какую ногу он первой засовывает по утрам в штаны – левую или правую.
– Но как я смогу это сделать?
– Венцлер – хитрый еврей. Мы знаем, он по горло увяз в чем-то скверном, но черт нас побери, если мы что-то можем с этим поделать. Видите ли, Венцлер никогда не работает там, где создает профсоюзную организацию. Он находит светловолосого парня и превращает его в свое орудие. Именно так он поступил с Андре Лавендером. Вы его знаете?
Крэкстон уставился мне в глаза, ожидая ответа.
Я вспомнил Андре. Высокий рыхлый блондин. Энергии его хватило бы на десятерых. Он был буквально одержим желанием как можно быстрее разбогатеть. Одно время продавал мороженые бифштексы, потом попробовал себя в строительном деле. В общем, неплохой парень, но слишком заводной. Если ему удавалось заработать пару долларов, он тут же их тратил. Как-то раз он заявил мне: "Богатые и значительные люди должны сорить деньгами, Изи". В то время он разъезжал на взятом напрокат "кадиллаке", развозя мороженые бифштексы от двери к двери.
– Я не помню его, – на всякий случай сказал я Крэкстону.
– Может быть, он ничем не выделялся, когда вы работали на "Чемпионе", но сейчас он член профсоюза. Человек Хаима Венцлера.
Крэкстон откинулся на спинку стула и оценивающе поглядел на меня. Он положил ладонь на мое досье, ну точь-в-точь как присягающий на Библии, подался всем корпусом вперед и зашептал:
– Видите ли, Изи, во многих отношениях Бюро – это последняя линия обороны. Сегодня у нас множество самых разнообразных врагов. Во всем мире – в Европе, Азии, повсюду. Но самые опасные враги, за которыми мы должны пристально следить, – здесь, в нашей стране. Эти люди по своей сути не американцы. Не истинные американцы.
Крэкстон задумался. Должно быть, он прочитал на моем лице смущение, потому что тут же продолжал:
– Мы должны остановить этих людей. Привлечь к ним внимание судов и Конгресса. И если мне даже придется закрыть глаза на какие-то незначительные преступления... – он сделал паузу и вновь устремил на меня взгляд, – такие, допустим, как неуплата налогов, я пойду на это ради осуществления более важной цели.
– Послушайте, – сказал я. – Вы крепко ухватили меня за одно место, и я сделаю то, чего вы хотите. Но давайте перейдем к делу, хорошо? Все эти разговоры, досье и прочая ерунда действуют мне на нервы.
– О'кей, – глубоко вздохнул он. – Хаим Венцлер организует людей через профсоюзы. Он внушает им лживые и непатриотичные идеи о нашей стране. Есть и еще кое-что, но не будем пока об этом говорить, потому что еще не сумели подобраться к нему достаточно близко, чтобы доподлинно все узнать.
– Почему бы вам не арестовать его? Разве вы не можете этого сделать?
– Нам нужен не он, Изи. Мы хотели бы знать, кого он представляет, с какими людьми работает.
– И вы не в состоянии заставить его рассказать вам обо всем этом? – Я был прекрасно осведомлен, какими возможностями обладает закон, когда требуется кого-то уломать.
– Это не тот человек. – В тоне Крэкстона прозвучало своего рода восхищение. – И не стоит жалеть времени, чтобы разузнать, с кем он работает, но так, чтобы он об этом не догадывался. Видите ли, Венцлер сам по себе неплохой человек, но там, где вы встречаете подобного человека, обязательно скрывается опасная гниль.
Я кивнул и попытался сделать вид, будто абсолютно с ним согласен.
– Зачем же я вам нужен, если и так известно, что этот тип – главный закоперщик? Что я могу сделать, хотелось бы знать?
– Венцлер мелкая сошка. Он фанатик и считает, будто Америка несвободна, а свободны красные. Он ничего собой не представляет, просто всем недоволен и преследует своекорыстные цели. Но именно такие люди приносят величайший вред, одурачивая других.
– Но я ведь не знаком с ним, как, по-вашему, мы можем близко сойтись?
– Венцлер работает в негритянских церквах. Судя по всему, именно там он устанавливает свои контакты.
– Вы так думаете?
– В настоящее время он работает в трех местах. Например, в церкви Первого африканского баптиста и в дневной школе. Это ведь в вашем районе, не так ли? Вероятно, вы знаете кое-кого из паствы.
– И чем он занимается в церкви?
– Благотворительностью. – Крэкстон хмыкнул. – Но это только прикрытие. Он ищет себе подобных людей, которые считают, что страна поступила с ними нечестно. Он очень недоверчив. Но скорее всего вам поверит. Негры – его слабость.
В этот самый момент я решил не доверять агенту Крэкстону.
– Все еще не понимаю, зачем вам нужен я. Если ФБР чего-то от него хочет, почему бы вам самому не решить эту задачу?
Я задал этот вопрос вполне серьезно.
Крэкстон понял, что я имел в виду, и засмеялся. Его смех напоминал кашель астматика.
– Я работаю без партнера, Изи. Вы это заметили?
Я кивнул.
– Здесь нет преступления, мистер Роулинз. Это не то, что посадить в тюрьму кого-то за уклонение от налогов. Мы хотим пролить свет на группу людей, которые используют свободы, полученные от нас, чтобы сжечь то, во что мы верим.
Похоже, у агента Крэкстона были политические амбиции. Он говорил как человек, стремящийся сделать карьеру.
– Венцлер не совершал преступления, за которое мы могли бы его арестовать. Во всяком случае, нам об этом ничего не известно. Но если вы сблизитесь с ним, возможно, что-то обнаружите. Тогда мы вступим в игру и арестуем его за конкретное преступление, которое суд примет к рассмотрению. Так что ваша роль в этом деле может быть очень важной.
– Угу, – промычал я. – Но что значит "вы работаете без партнера"?
– Я агент особого рода. Мое дело не собирать улики. Некоторые агенты раскрывают совершенные преступления. Моя же работа – предотвратить ущерб.
Я кивнул.
– Понятно. Но хотелось бы до конца прояснить один вопрос. Вы хотите, чтобы я сблизился с этим малым и завоевал его доверие с целью установить, не шпион ли он.
– Вы узнаете все, что сможете, Изи. А мы позволим вам расплатиться с налогами и вернуться домой.
– А если я не обнаружу криминала? Что, если он только возмущается, а по сути ничего плохого не делает?
– Вы просто будете докладывать мне. Скажем, раз в неделю. А я уж сумею по вашему отчету судить о том, что следует делать дальше. И после выполнения этого нашего задания налоговая инспекция оставит вас в покое.
– Все это хорошо звучит, но сначала я должен кое-что узнать.
– Что именно?
– Послушать вас, так оказывается, мой народ участвует в заговорах. Но если хотите знать мое мнение, тут какая-то ошибка. За всю свою жизнь я ни разу не слышал ни о каком коммунистическом заговоре или о чем-то в этом роде.
Крэкстон только улыбнулся.
– И если вы хотите поверить мне, а я думаю, вы этого хотите, то не можете использовать меня против моего же народа. Нет, я не возражал бы, нарушь эти ребята закон, но с какой стати причинять вред людям из церкви Первого африканского баптиста за то, что они занимаются благотворительностью и другими подобными делами?
– Мы с вами смотрим на вещи одинаково, – сказал Крэкстон. – Просто мне нужно знать все об этом еврее и о его замыслах. Вы даже не почувствуете моего вмешательства.
– Хорошо, ну а тот, другой парень, Лавендер?
– Вы его помните?
– Я же говорил, нет.
– Мы должны обязательно найти Лавендера. Он был ближе к Венцлеру, чем кто-либо другой. Я уверен, что, попадись он нам в руки, это принесло бы немало пользы.
– Судя по вашим словам, он исчез?
– Ушел с завода три недели назад, и с тех пор никто его не видел. Нам очень нужно отыскать его, Изи. Если вы поможете, то намного приблизите день, когда решится ваша налоговая проблема.
– Вы хотите только поговорить с ним?
– Только поговорить.
Крэкстон так близко придвинулся ко мне через стол, что мог бы схватить меня за горло.
Я знал: он лжет, но делать было нечего, и сказал:
– О'кей.
И мы пожали друг другу руки.
Апельсиновый сок в моем коктейле был консервированный и во рту оставлял горький металлический привкус. Тем не менее я его допил. Я сам заказал себе этот коктейль. Наверное, и на Крэкстона я тоже сам напросился.
Глава 9
Глава 10
– Ваша задача, Изи, сблизиться с этим Венцлером. Нам нужно знать все, вплоть до того, какую ногу он первой засовывает по утрам в штаны – левую или правую.
– Но как я смогу это сделать?
– Венцлер – хитрый еврей. Мы знаем, он по горло увяз в чем-то скверном, но черт нас побери, если мы что-то можем с этим поделать. Видите ли, Венцлер никогда не работает там, где создает профсоюзную организацию. Он находит светловолосого парня и превращает его в свое орудие. Именно так он поступил с Андре Лавендером. Вы его знаете?
Крэкстон уставился мне в глаза, ожидая ответа.
Я вспомнил Андре. Высокий рыхлый блондин. Энергии его хватило бы на десятерых. Он был буквально одержим желанием как можно быстрее разбогатеть. Одно время продавал мороженые бифштексы, потом попробовал себя в строительном деле. В общем, неплохой парень, но слишком заводной. Если ему удавалось заработать пару долларов, он тут же их тратил. Как-то раз он заявил мне: "Богатые и значительные люди должны сорить деньгами, Изи". В то время он разъезжал на взятом напрокат "кадиллаке", развозя мороженые бифштексы от двери к двери.
– Я не помню его, – на всякий случай сказал я Крэкстону.
– Может быть, он ничем не выделялся, когда вы работали на "Чемпионе", но сейчас он член профсоюза. Человек Хаима Венцлера.
Крэкстон откинулся на спинку стула и оценивающе поглядел на меня. Он положил ладонь на мое досье, ну точь-в-точь как присягающий на Библии, подался всем корпусом вперед и зашептал:
– Видите ли, Изи, во многих отношениях Бюро – это последняя линия обороны. Сегодня у нас множество самых разнообразных врагов. Во всем мире – в Европе, Азии, повсюду. Но самые опасные враги, за которыми мы должны пристально следить, – здесь, в нашей стране. Эти люди по своей сути не американцы. Не истинные американцы.
Крэкстон задумался. Должно быть, он прочитал на моем лице смущение, потому что тут же продолжал:
– Мы должны остановить этих людей. Привлечь к ним внимание судов и Конгресса. И если мне даже придется закрыть глаза на какие-то незначительные преступления... – он сделал паузу и вновь устремил на меня взгляд, – такие, допустим, как неуплата налогов, я пойду на это ради осуществления более важной цели.
– Послушайте, – сказал я. – Вы крепко ухватили меня за одно место, и я сделаю то, чего вы хотите. Но давайте перейдем к делу, хорошо? Все эти разговоры, досье и прочая ерунда действуют мне на нервы.
– О'кей, – глубоко вздохнул он. – Хаим Венцлер организует людей через профсоюзы. Он внушает им лживые и непатриотичные идеи о нашей стране. Есть и еще кое-что, но не будем пока об этом говорить, потому что еще не сумели подобраться к нему достаточно близко, чтобы доподлинно все узнать.
– Почему бы вам не арестовать его? Разве вы не можете этого сделать?
– Нам нужен не он, Изи. Мы хотели бы знать, кого он представляет, с какими людьми работает.
– И вы не в состоянии заставить его рассказать вам обо всем этом? – Я был прекрасно осведомлен, какими возможностями обладает закон, когда требуется кого-то уломать.
– Это не тот человек. – В тоне Крэкстона прозвучало своего рода восхищение. – И не стоит жалеть времени, чтобы разузнать, с кем он работает, но так, чтобы он об этом не догадывался. Видите ли, Венцлер сам по себе неплохой человек, но там, где вы встречаете подобного человека, обязательно скрывается опасная гниль.
Я кивнул и попытался сделать вид, будто абсолютно с ним согласен.
– Зачем же я вам нужен, если и так известно, что этот тип – главный закоперщик? Что я могу сделать, хотелось бы знать?
– Венцлер мелкая сошка. Он фанатик и считает, будто Америка несвободна, а свободны красные. Он ничего собой не представляет, просто всем недоволен и преследует своекорыстные цели. Но именно такие люди приносят величайший вред, одурачивая других.
– Но я ведь не знаком с ним, как, по-вашему, мы можем близко сойтись?
– Венцлер работает в негритянских церквах. Судя по всему, именно там он устанавливает свои контакты.
– Вы так думаете?
– В настоящее время он работает в трех местах. Например, в церкви Первого африканского баптиста и в дневной школе. Это ведь в вашем районе, не так ли? Вероятно, вы знаете кое-кого из паствы.
– И чем он занимается в церкви?
– Благотворительностью. – Крэкстон хмыкнул. – Но это только прикрытие. Он ищет себе подобных людей, которые считают, что страна поступила с ними нечестно. Он очень недоверчив. Но скорее всего вам поверит. Негры – его слабость.
В этот самый момент я решил не доверять агенту Крэкстону.
– Все еще не понимаю, зачем вам нужен я. Если ФБР чего-то от него хочет, почему бы вам самому не решить эту задачу?
Я задал этот вопрос вполне серьезно.
Крэкстон понял, что я имел в виду, и засмеялся. Его смех напоминал кашель астматика.
– Я работаю без партнера, Изи. Вы это заметили?
Я кивнул.
– Здесь нет преступления, мистер Роулинз. Это не то, что посадить в тюрьму кого-то за уклонение от налогов. Мы хотим пролить свет на группу людей, которые используют свободы, полученные от нас, чтобы сжечь то, во что мы верим.
Похоже, у агента Крэкстона были политические амбиции. Он говорил как человек, стремящийся сделать карьеру.
– Венцлер не совершал преступления, за которое мы могли бы его арестовать. Во всяком случае, нам об этом ничего не известно. Но если вы сблизитесь с ним, возможно, что-то обнаружите. Тогда мы вступим в игру и арестуем его за конкретное преступление, которое суд примет к рассмотрению. Так что ваша роль в этом деле может быть очень важной.
– Угу, – промычал я. – Но что значит "вы работаете без партнера"?
– Я агент особого рода. Мое дело не собирать улики. Некоторые агенты раскрывают совершенные преступления. Моя же работа – предотвратить ущерб.
Я кивнул.
– Понятно. Но хотелось бы до конца прояснить один вопрос. Вы хотите, чтобы я сблизился с этим малым и завоевал его доверие с целью установить, не шпион ли он.
– Вы узнаете все, что сможете, Изи. А мы позволим вам расплатиться с налогами и вернуться домой.
– А если я не обнаружу криминала? Что, если он только возмущается, а по сути ничего плохого не делает?
– Вы просто будете докладывать мне. Скажем, раз в неделю. А я уж сумею по вашему отчету судить о том, что следует делать дальше. И после выполнения этого нашего задания налоговая инспекция оставит вас в покое.
– Все это хорошо звучит, но сначала я должен кое-что узнать.
– Что именно?
– Послушать вас, так оказывается, мой народ участвует в заговорах. Но если хотите знать мое мнение, тут какая-то ошибка. За всю свою жизнь я ни разу не слышал ни о каком коммунистическом заговоре или о чем-то в этом роде.
Крэкстон только улыбнулся.
– И если вы хотите поверить мне, а я думаю, вы этого хотите, то не можете использовать меня против моего же народа. Нет, я не возражал бы, нарушь эти ребята закон, но с какой стати причинять вред людям из церкви Первого африканского баптиста за то, что они занимаются благотворительностью и другими подобными делами?
– Мы с вами смотрим на вещи одинаково, – сказал Крэкстон. – Просто мне нужно знать все об этом еврее и о его замыслах. Вы даже не почувствуете моего вмешательства.
– Хорошо, ну а тот, другой парень, Лавендер?
– Вы его помните?
– Я же говорил, нет.
– Мы должны обязательно найти Лавендера. Он был ближе к Венцлеру, чем кто-либо другой. Я уверен, что, попадись он нам в руки, это принесло бы немало пользы.
– Судя по вашим словам, он исчез?
– Ушел с завода три недели назад, и с тех пор никто его не видел. Нам очень нужно отыскать его, Изи. Если вы поможете, то намного приблизите день, когда решится ваша налоговая проблема.
– Вы хотите только поговорить с ним?
– Только поговорить.
Крэкстон так близко придвинулся ко мне через стол, что мог бы схватить меня за горло.
Я знал: он лжет, но делать было нечего, и сказал:
– О'кей.
И мы пожали друг другу руки.
Апельсиновый сок в моем коктейле был консервированный и во рту оставлял горький металлический привкус. Тем не менее я его допил. Я сам заказал себе этот коктейль. Наверное, и на Крэкстона я тоже сам напросился.
Глава 9
От "Адольфа" я поехал прямехонько в бар Джона. Меня непреодолимо тянуло к вкусной выпивке по моему собственному выбору.
Было около девяти часов, и бар отнюдь не пустовал. Оделл сидел на привычном месте возле стены. С ним был Пьер Кайнд. Бонита Смит медленно танцевала посреди бара в объятиях Брэда Уинстона. Трудяга Джон ловко обслуживал клиентов. На проигрывателе вертелась пластинка "Доброй ночи, Ирэн". Эту песенку когда-то исполняла Лидбелли. Зал плыл в сигаретном дыму.
Крыса сидел за столиком с Дюпре Бушаром и Джексоном Блю. Самое невероятное трио, которое только можно себе представить.
Джексон вырядился в джинсы, темно-синюю рубашку и светло-голубой пиджак. Остроносые ботинки тоже светло-голубого цвета. Он настолько черен, что при ярком солнечном свете кожа его отливает синевой. Это маленький человечек, ниже даже, чем Крыса, трусливый беспредельно. Мелкий воришка. И принадлежал к тому сорту людей, которых мы в те времена считали последним дерьмом. Но сказать только это – значит ничего не сказать о Джексоне Блю. Он был почти гениален, насколько я мог судить по своему опыту. Джексон умел читать и писать не хуже профессоров из городского колледжа Лос-Анджелеса. Он мог рассказать массу интересного из истории или науки, был в курсе всего, что происходит в мире. Сперва я не верил в его знания, но как-то купил у него старую энциклопедию. Как я его ни испытывал, он знал назубок любой факт из всех этих томов. С тех пор я принимал все, что он говорил, за чистейшую правду.
Но способности Джексона этим не ограничивались. Он умел предугадать, о чем люди думают и как они скорее всего поведут себя в той или иной ситуации. Ему было достаточно перемолвиться с ними парой слов. Джексон мог войти в комнату и выйти из нее с другой стороны, уже разгадав секреты присутствующих всего лишь по выражению их глаз и невинным разговорам о погоде.
Он был чрезвычайно ценным приобретением для такого человека, как я. Джексон только и делал, что шмыгал туда-сюда от одной преступной группы к другой. Да к тому же готов был за пять долларов продать лучшего друга. И не стоило беспокоиться, как бы Джексон не солгал вам, потому что был он невероятно труслив и, кроме того, страшно гордился тем, что каждое его утверждение соответствует истине.
На фоне Дюпре его собутыльники выглядели карликами. Он на целую голову выше даже меня и, казалось, создан для того, чтобы дробить камни: широкоплечий и могучий. Волосы у него коротко подстрижены. Он обладал даром неудержимо, заразительно смеяться. Я, не успев войти, услышал его громовой хохот. Наверное, Крыса рассказывал свои байки.
На спине зеленого комбинезона Дюпре выцветшими красными нитками было вышито: "Чемпион". Мы несколько лет работали вместе с ним на авиазаводе. Это было до того, как погибла его подружка Коретта Джеймс. Тогда я еще не вступил в мир частной собственности и связанных с этим благ.
Несмотря на свои неоспоримые достоинства, Дюпре и Джексон выглядели довольно тускло в сравнении с блистательным Крысой.
На нем был кремовый двубортный костюм, коричневый фетровый котелок и коричневые же ботинки с круглыми носами. Белая рубашка, сшитая, похоже, из атласа. Зубы сияли золотыми пломбами и серебряными коронками, во рту его сверкал даже синий драгоценный камень. Зато колец и браслетов он не носил: они мешали управляться с оружием. Кожа у Крысы цвета ореха-пекана, а глаза – светло-серые. Он улыбался и что-то рассказывал. Завсегдатаи бара за соседними столиками оторвались от своих бокалов и с интересом слушали.
– Так вот, ребята, – продолжал Крыса. – Он дождался, когда мы с шлюхой шмыгнули в постель, как вы понимаете, для траханья, но еще не приступили к делу, и выскочил, заорав: "Ага!.."
Крыса вытаращил глаза, изображая ревнивого любовника. Вокруг все весело захохотали.
– Ну и как же ты поступил в этой ситуации? – спросил Джексон с таким интересом, словно когда-нибудь этот случай пригодится в жизни ему самому.
– Тьфу! – Крыса сплюнул. – Я отшвырнул одеяло и вскочил, готовый сцепиться с этим идиотом в рукопашной. Парень был известный драчун, но он не удержался и взглянул на мой большой и твердый член. Вы знаете, у меня он о-го-го, любого заставит вздрогнуть.
Крыса был мастер рассказывать истории. Он заставил всех присутствующих тут же задуматься о немыслимой величине его орудия.
– Я не долго думая обрушил на голову этого засранца лампу с ночного столика – массивную, из керамики. Она была такая толстая, что даже не разбилась. А парень рухнул на пол.
– Держу пари, ты поспешил смотаться, – засмеялся Джексон. Можно не сомневаться, что сам он в эту минуту, обхватив под столом рукою свое собственное хозяйство, охранял его таким образом от какого-то неведомого злодея.
– Смотаться? Черта с два! Я как раз настроился трахаться. Тут же затащил девку в постель и трахнул так, что большинство мужиков могут об этом только мечтать. Смотался?! Скажет же!
Крыса откинулся на стуле и глотнул пива. Вокруг все смеялись. Им нравилось слушать его разудалые байки. И он сам был доволен. Он обожал смешить людей. Но я не смеялся. Не смеялись и Джон за стойкой, и Оделл, сидевший рядом.
Крыса никогда не лгал о своих похождениях. Это было не в его правилах. Нет, солгать он, конечно, мог, если дело касалось какого-то бизнеса, но в баре Крыса рассказывал только правду.
Единственное, что меня интересовало, так это насколько тяжело пострадал ревнивый любовник.
– Изи, – улыбнулся мне Крыса, вырвавшись из окружения своих почитателей.
Душа моя ликовала и трепетала от страха одновременно. Крыса был вернейшим другом, который когда-либо у меня был. Но если существует подлинное зло, то он был им тоже.
– Реймонд, – сказал я и подсел к его столику. – Как поживаете, Джексон, Дюпре?
Они оба ответили и коснулись моей руки.
– Ты слышал, что я здесь? – спросил Крыса.
– Слышал. Удивился, почему ты ко мне не зашел.
Мы разговаривали с глазу на глаз, как будто в баре никого больше не было. Дюпре заказывал Джону очередную порцию спиртного, а Джексон отвернулся, беседуя с кем-то за соседним столом.
– Я обосновался у Дюпре.
– Мог бы заглянуть ко мне, Рей. У меня найдется для тебя место, ты знаешь.
– Да, да. Я мог бы, но... – Он сделал паузу и улыбнулся. – Но не люблю сюрпризов. А то окажешься вроде того говнюка, о котором я только что рассказывал. Знаешь, если бы я застал свою старуху с кем-нибудь в постели, им обоим понадобился бы гробовщик.
Я чувствовал тяжесть 38-го калибра в своем кармане, но руки мои как будто обессилели, и я вдруг вспомнил, как ужасно, должно быть, чувствовал себя мой дряхлый дядя Хелли, когда не мог даже принимать пищу.
– Похоже, никто из нас не собирается дожить до старости, – сказал я.
Рей засмеялся и потрепал меня по бедру. Он хорошо смеялся, будто был счастлив.
– Но это не причина останавливаться у Дюпре, когда у меня есть свободная комната в доме.
– Ты видел Этту?
Мне хотелось солгать, но я не смог.
– Она приехала вчера, переночевала у меня и уехала сегодня. Она и Ламарк.
При упоминании имени Ламарка Крыса вздернул голову. Он взглянул мне в глаза, и то, что я увидел, привело меня в ужас.
Большинство отчаянных людей, склонных к насилию, выдает именно взгляд. Но только не Крысу. Он мог нежно улыбаться вам и тут же пустить вам пулю в лоб. Ему было неведомо чувство вины или угрызения совести. Он был не такой, как все. Все, что он делал, совершалось в соответствии с правилами, писанными только для него. Он любил свою покойную мать, Этту, Ламарка и меня тоже. Он любил нас странной любовью, которая давала ему необыкновенную проницательность.
Я растерялся, увидев угрызения совести и горечь во взгляде Крысы. Свихнувшийся человек достаточно страшен, но если он совершенно обезумел...
– Куда она переехала?
– Она просила не говорить тебе, Реймонд. Она знает, как связаться с тобой, и сделает это, как только будет готова к разговору.
Крыса уставился на меня. Его глаза прояснились. Он мог бы запросто убить меня. В другое время я, может быть, не стал бы лезть на рожон. Но я разучился бояться. За два дня я приготовился потерять все, что имел, и свободу в придачу, решился стать убийцей и пошел в прислужники ФБР. Я доверил свои карты судьбе.
– Ты не хочешь сказать мне, где она?
– Она расстроена, Реймонд. Если ты не дашь ей поступать так, как она хочет, это плохо кончится и для тебя, и для меня.
Крыса наблюдал за мной, как маленький мальчик рассматривает бабочку. Джон парил вокруг него, расставляя стаканчики, наполненные разнообразными напитками янтарного цвета с кубиками льда.
– У Изи есть твой телефон? – спросил наконец Крыса у Дюпре.
– У тебя есть мой номер? – спросил меня Дюпре.
– Есть.
Крыса засмеялся.
– Значит, дело сделано. Давайте выпьем.
Улучив момент, я спросил у Дюпре:
– Ты не встречал в последнее время Андре Лавендера?
– Он залез в политику, в профсоюзы. А потом вдруг исчез.
– Исчез?
– Да, как сквозь землю провалился. Мне кажется, он что-то украл, к нам сразу набежала целая свора фараонов. Но никто не знает, в чем дело.
– Может, его девочка... – Я пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить ее имя.
– Хуанита, – подсказал Дюпре.
– Вот-вот, Хуанита. Она не знает, где он?
– Ничего она не знает. Сама разыскивала его на заводе на следующий день, но никто не мог ей помочь. Правда, я слышал, будто Андре удрал со старухой Уинтропа Хьюза.
– С женой Шейкера?
– Угу. Говорят, Андре прихватил ее, его банковскую книжку и автомобиль.
– Это не треп?
Я остановился на этом. С Андре можно было подождать.
Когда Дюпре отключился – а с ним это происходило постоянно, – мы донесли его до машины и свалили на заднее сиденье. Джексон впрыгнул на место рядом с водителем. Прежде чем сесть за руль, Крыса подошел ко мне вплотную и сказал:
– Если ты увидишь ее, передай: даю ей пару дней. И скажи, что меня нельзя бросить. Я не из тех, кого бросают. – Он вцепился в мою рубашку тонкими пальцами, твердыми, как гвозди. – И если ты, Изи, встанешь на моем пути или возьмешь ее сторону, я убью и тебя тоже.
Они отъехали, а я облегченно вздохнул: вовремя Этта покинула мой дом. И еще мне подумалось, Этта-Мэй справится с Крысой, тем более если при этом не будет меня.
Было около девяти часов, и бар отнюдь не пустовал. Оделл сидел на привычном месте возле стены. С ним был Пьер Кайнд. Бонита Смит медленно танцевала посреди бара в объятиях Брэда Уинстона. Трудяга Джон ловко обслуживал клиентов. На проигрывателе вертелась пластинка "Доброй ночи, Ирэн". Эту песенку когда-то исполняла Лидбелли. Зал плыл в сигаретном дыму.
Крыса сидел за столиком с Дюпре Бушаром и Джексоном Блю. Самое невероятное трио, которое только можно себе представить.
Джексон вырядился в джинсы, темно-синюю рубашку и светло-голубой пиджак. Остроносые ботинки тоже светло-голубого цвета. Он настолько черен, что при ярком солнечном свете кожа его отливает синевой. Это маленький человечек, ниже даже, чем Крыса, трусливый беспредельно. Мелкий воришка. И принадлежал к тому сорту людей, которых мы в те времена считали последним дерьмом. Но сказать только это – значит ничего не сказать о Джексоне Блю. Он был почти гениален, насколько я мог судить по своему опыту. Джексон умел читать и писать не хуже профессоров из городского колледжа Лос-Анджелеса. Он мог рассказать массу интересного из истории или науки, был в курсе всего, что происходит в мире. Сперва я не верил в его знания, но как-то купил у него старую энциклопедию. Как я его ни испытывал, он знал назубок любой факт из всех этих томов. С тех пор я принимал все, что он говорил, за чистейшую правду.
Но способности Джексона этим не ограничивались. Он умел предугадать, о чем люди думают и как они скорее всего поведут себя в той или иной ситуации. Ему было достаточно перемолвиться с ними парой слов. Джексон мог войти в комнату и выйти из нее с другой стороны, уже разгадав секреты присутствующих всего лишь по выражению их глаз и невинным разговорам о погоде.
Он был чрезвычайно ценным приобретением для такого человека, как я. Джексон только и делал, что шмыгал туда-сюда от одной преступной группы к другой. Да к тому же готов был за пять долларов продать лучшего друга. И не стоило беспокоиться, как бы Джексон не солгал вам, потому что был он невероятно труслив и, кроме того, страшно гордился тем, что каждое его утверждение соответствует истине.
На фоне Дюпре его собутыльники выглядели карликами. Он на целую голову выше даже меня и, казалось, создан для того, чтобы дробить камни: широкоплечий и могучий. Волосы у него коротко подстрижены. Он обладал даром неудержимо, заразительно смеяться. Я, не успев войти, услышал его громовой хохот. Наверное, Крыса рассказывал свои байки.
На спине зеленого комбинезона Дюпре выцветшими красными нитками было вышито: "Чемпион". Мы несколько лет работали вместе с ним на авиазаводе. Это было до того, как погибла его подружка Коретта Джеймс. Тогда я еще не вступил в мир частной собственности и связанных с этим благ.
Несмотря на свои неоспоримые достоинства, Дюпре и Джексон выглядели довольно тускло в сравнении с блистательным Крысой.
На нем был кремовый двубортный костюм, коричневый фетровый котелок и коричневые же ботинки с круглыми носами. Белая рубашка, сшитая, похоже, из атласа. Зубы сияли золотыми пломбами и серебряными коронками, во рту его сверкал даже синий драгоценный камень. Зато колец и браслетов он не носил: они мешали управляться с оружием. Кожа у Крысы цвета ореха-пекана, а глаза – светло-серые. Он улыбался и что-то рассказывал. Завсегдатаи бара за соседними столиками оторвались от своих бокалов и с интересом слушали.
– Так вот, ребята, – продолжал Крыса. – Он дождался, когда мы с шлюхой шмыгнули в постель, как вы понимаете, для траханья, но еще не приступили к делу, и выскочил, заорав: "Ага!.."
Крыса вытаращил глаза, изображая ревнивого любовника. Вокруг все весело захохотали.
– Ну и как же ты поступил в этой ситуации? – спросил Джексон с таким интересом, словно когда-нибудь этот случай пригодится в жизни ему самому.
– Тьфу! – Крыса сплюнул. – Я отшвырнул одеяло и вскочил, готовый сцепиться с этим идиотом в рукопашной. Парень был известный драчун, но он не удержался и взглянул на мой большой и твердый член. Вы знаете, у меня он о-го-го, любого заставит вздрогнуть.
Крыса был мастер рассказывать истории. Он заставил всех присутствующих тут же задуматься о немыслимой величине его орудия.
– Я не долго думая обрушил на голову этого засранца лампу с ночного столика – массивную, из керамики. Она была такая толстая, что даже не разбилась. А парень рухнул на пол.
– Держу пари, ты поспешил смотаться, – засмеялся Джексон. Можно не сомневаться, что сам он в эту минуту, обхватив под столом рукою свое собственное хозяйство, охранял его таким образом от какого-то неведомого злодея.
– Смотаться? Черта с два! Я как раз настроился трахаться. Тут же затащил девку в постель и трахнул так, что большинство мужиков могут об этом только мечтать. Смотался?! Скажет же!
Крыса откинулся на стуле и глотнул пива. Вокруг все смеялись. Им нравилось слушать его разудалые байки. И он сам был доволен. Он обожал смешить людей. Но я не смеялся. Не смеялись и Джон за стойкой, и Оделл, сидевший рядом.
Крыса никогда не лгал о своих похождениях. Это было не в его правилах. Нет, солгать он, конечно, мог, если дело касалось какого-то бизнеса, но в баре Крыса рассказывал только правду.
Единственное, что меня интересовало, так это насколько тяжело пострадал ревнивый любовник.
– Изи, – улыбнулся мне Крыса, вырвавшись из окружения своих почитателей.
Душа моя ликовала и трепетала от страха одновременно. Крыса был вернейшим другом, который когда-либо у меня был. Но если существует подлинное зло, то он был им тоже.
– Реймонд, – сказал я и подсел к его столику. – Как поживаете, Джексон, Дюпре?
Они оба ответили и коснулись моей руки.
– Ты слышал, что я здесь? – спросил Крыса.
– Слышал. Удивился, почему ты ко мне не зашел.
Мы разговаривали с глазу на глаз, как будто в баре никого больше не было. Дюпре заказывал Джону очередную порцию спиртного, а Джексон отвернулся, беседуя с кем-то за соседним столом.
– Я обосновался у Дюпре.
– Мог бы заглянуть ко мне, Рей. У меня найдется для тебя место, ты знаешь.
– Да, да. Я мог бы, но... – Он сделал паузу и улыбнулся. – Но не люблю сюрпризов. А то окажешься вроде того говнюка, о котором я только что рассказывал. Знаешь, если бы я застал свою старуху с кем-нибудь в постели, им обоим понадобился бы гробовщик.
Я чувствовал тяжесть 38-го калибра в своем кармане, но руки мои как будто обессилели, и я вдруг вспомнил, как ужасно, должно быть, чувствовал себя мой дряхлый дядя Хелли, когда не мог даже принимать пищу.
– Похоже, никто из нас не собирается дожить до старости, – сказал я.
Рей засмеялся и потрепал меня по бедру. Он хорошо смеялся, будто был счастлив.
– Но это не причина останавливаться у Дюпре, когда у меня есть свободная комната в доме.
– Ты видел Этту?
Мне хотелось солгать, но я не смог.
– Она приехала вчера, переночевала у меня и уехала сегодня. Она и Ламарк.
При упоминании имени Ламарка Крыса вздернул голову. Он взглянул мне в глаза, и то, что я увидел, привело меня в ужас.
Большинство отчаянных людей, склонных к насилию, выдает именно взгляд. Но только не Крысу. Он мог нежно улыбаться вам и тут же пустить вам пулю в лоб. Ему было неведомо чувство вины или угрызения совести. Он был не такой, как все. Все, что он делал, совершалось в соответствии с правилами, писанными только для него. Он любил свою покойную мать, Этту, Ламарка и меня тоже. Он любил нас странной любовью, которая давала ему необыкновенную проницательность.
Я растерялся, увидев угрызения совести и горечь во взгляде Крысы. Свихнувшийся человек достаточно страшен, но если он совершенно обезумел...
– Куда она переехала?
– Она просила не говорить тебе, Реймонд. Она знает, как связаться с тобой, и сделает это, как только будет готова к разговору.
Крыса уставился на меня. Его глаза прояснились. Он мог бы запросто убить меня. В другое время я, может быть, не стал бы лезть на рожон. Но я разучился бояться. За два дня я приготовился потерять все, что имел, и свободу в придачу, решился стать убийцей и пошел в прислужники ФБР. Я доверил свои карты судьбе.
– Ты не хочешь сказать мне, где она?
– Она расстроена, Реймонд. Если ты не дашь ей поступать так, как она хочет, это плохо кончится и для тебя, и для меня.
Крыса наблюдал за мной, как маленький мальчик рассматривает бабочку. Джон парил вокруг него, расставляя стаканчики, наполненные разнообразными напитками янтарного цвета с кубиками льда.
– У Изи есть твой телефон? – спросил наконец Крыса у Дюпре.
– У тебя есть мой номер? – спросил меня Дюпре.
– Есть.
Крыса засмеялся.
– Значит, дело сделано. Давайте выпьем.
* * *
Дюпре напился и стал травить байки о том, какие беспросветные дураки работают на авиазаводе "Чемпион". Такие истории частенько рассказывают рабочие. О том, как кто-то просчитался при сборке реактивного двигателя, а двигатель взорвался и снес крышу ангара. Когда босс спросил у виновника, что произошло, тот сказал: "Наверно, кто-то зажег спичку".Улучив момент, я спросил у Дюпре:
– Ты не встречал в последнее время Андре Лавендера?
– Он залез в политику, в профсоюзы. А потом вдруг исчез.
– Исчез?
– Да, как сквозь землю провалился. Мне кажется, он что-то украл, к нам сразу набежала целая свора фараонов. Но никто не знает, в чем дело.
– Может, его девочка... – Я пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить ее имя.
– Хуанита, – подсказал Дюпре.
– Вот-вот, Хуанита. Она не знает, где он?
– Ничего она не знает. Сама разыскивала его на заводе на следующий день, но никто не мог ей помочь. Правда, я слышал, будто Андре удрал со старухой Уинтропа Хьюза.
– С женой Шейкера?
– Угу. Говорят, Андре прихватил ее, его банковскую книжку и автомобиль.
– Это не треп?
Я остановился на этом. С Андре можно было подождать.
Когда Дюпре отключился – а с ним это происходило постоянно, – мы донесли его до машины и свалили на заднее сиденье. Джексон впрыгнул на место рядом с водителем. Прежде чем сесть за руль, Крыса подошел ко мне вплотную и сказал:
– Если ты увидишь ее, передай: даю ей пару дней. И скажи, что меня нельзя бросить. Я не из тех, кого бросают. – Он вцепился в мою рубашку тонкими пальцами, твердыми, как гвозди. – И если ты, Изи, встанешь на моем пути или возьмешь ее сторону, я убью и тебя тоже.
Они отъехали, а я облегченно вздохнул: вовремя Этта покинула мой дом. И еще мне подумалось, Этта-Мэй справится с Крысой, тем более если при этом не будет меня.
Глава 10
На следующее утро я позвонил Этте и пересказал наш разговор с Крысой. Она только фыркнула и ничего не сказала. Я вызвался сопровождать ее в церковь в воскресенье. Она приняла мое предложение и извинилась за все, вежливо и холодно.
Я решил понежиться в солнечных холлах дома на Магнолия-стрит, чтобы как-то вознаградить себя за обретенную свободу от налогового управления и Реймонда Александра.
Миссис Трухильо стояла у окна и раскатывала тесто на хлебной доске, укрепленной на подоконнике. Кожа у нее была глубокого оливкового оттенка и усыпана множеством веснушек. В середине подбородка красовалась большая родинка. Толстая седая коса свисала ниже пояса. Женщина была невысока, но крепкая телом. И хотя она никогда не работала, у нее были сильные умелые руки, потому что она всю жизнь хлопотала по дому, растила детей и готовила еду из чего Бог пошлет.
– Доброе утро, мистер Роулинз.
– Привет, мэм. Как самочувствие?
– О, очень хорошо. В прошлое воскресенье состоялась конфирмация моей внучки.
– Подумать только!
– А вы хорошо выглядите. На днях вы и бедный мистер Мофасс очень обеспокоили меня. Вы были грустный. А мистер Мофасс... Эта ужасная женщина... – Миссис Трухильо прижала пальцы к груди, а ее рот принял форму буквы "О". – Какими проклятиями она его осыпала. Счастье, что дети еще не вернулись из школы.
– Поинсеттиа была не в себе. Вы ведь знаете, она больна и все такое прочее...
– Бог дает людям то, чего они заслуживают, мистер Роулинз.
Эти слова, произнесенные доброй женщиной, прозвучали как жуткое проклятие.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.
– Как она вела себя с мужчинами. Ни одна моя дочь не позволила бы себе такого. Я не скажу вам ничего, мистер Роулинз, но Бог знает все.
Это мало меня беспокоило. Я знал, пожилые женщины частенько забывают то время, когда их любили. А может быть, они все помнят, и от того-то их ненависть стократ сильнее.
Я поднялся на второй этаж и простоял там час или дольше, закрыв глаза и нежась в солнечных лучах. Однако через какое-то время до меня донесся скверный запах.
Солнце заливало и третий этаж. Дверь квартиры, в которой жила Поинсеттиа, была распахнута. Зловоние исходило оттуда.
Тоньше всего я различаю запахи. Это был сладкий аромат трех или четырех курений, которые она возжигала во время молитвы на своем алтаре. И тяжелый дух болезни, накопившийся в ее комнатушках почти за шесть месяцев. И жуткое зловоние тления.
Я сообразил, что ее здесь уже нет. Наверное, ушла после того, как Мофасс пригрозил ей выселением. Похоже, она предоставила мне честь большой уборки.
Шесть месяцев тому назад Поинсеттиа уехала на уик-энд. Две недели спустя служители частной больницы сообщили миссис Трухильо, что Поинсеттиа попала в автомобильную катастрофу и ее приятель заплатил, чтобы ее перевезли домой. Кости ее срослись и ссадины зажили, но что-то произошло с нервами. Она не могла работать и едва ходила. Прежде это была красивая женщина, ей не исполнилось еще и тридцати. Жалко было смотреть, как она опустилась. Но что я мог поделать? Мофасс жесток, но он был прав, отговорив меня платить за ее квартиру.
Квартира являла собой жуткое зрелище. Ставни задвинуты, занавески приспущены, в комнатах царили сумрак и затхлость. На столе – жуткие белые картонки с остатками китайской пищи, покрытой плесенью, повсюду мусор. Я повернул выключатель, но лампочка, похоже, перегорела. В дальнем конце квартиры, в алькове, был устроен алтарь. Внутри – приклеена картинка, на которой Иисус Христос простирал три сложенных пальца над головами трех святых, склонившихся перед ним для благословения. Картинку обрамляли засохшие цветы, прикрепленные к стене проволокой. Правда, о том, что этот веник был когда-то букетом, можно было только догадываться. Наверняка они были позаимствованы в церкви или на кладбище.
У нижнего края картинки стояло бронзовое блюдо, которое Поинсеттиа использовала для возжигания курений. Здесь приторный запах чувствовался особенно остро. Вокруг блюда громоздились столбики пепла, похожие на белых червячков.
Ванная комната выглядела просто омерзительно. Пузырьки с косметикой всякого рода стояли открытыми, содержимое их давно высохло и растрескалось. На полу валялись полотенца, покрытые плесенью. Сетку душа паук оплел паутиной.
Самый скверный запах исходил из спальни. И я поколебался, прежде чем туда войти. Принюхиваться – это чисто животный инстинкт. Первым делом собака должна понюхать. И если запах не тот, лучше отойти в сторону.
Наверное, я должен был родиться собакой.
Поинсеттиа висела посреди комнаты на веревке, укрепленной на крючке для люстры. Она была абсолютно голая, кожа ее обмякла, и казалось, вот-вот соскользнет с костей.
Не помню, как я добрался до квартиры миссис Трухильо. Сначала я пытался позвонить по телефону Поинсеттии, но он был отключен.
– Да, – ответил я. – Мофасс грозился выселить ее.
– А кто это? – спросил Куинтин Нейлор, напарник Риди и первый полицейский-негр в штатской одежде, которого я видел. Он тоже смотрел на стул.
– Управляющий домом, он собирает ренту и так далее.
– А на кого он работает? – спросил меня Нейлор.
Пока я обдумывал ответ, Риди сказал:
– Какое это имеет значение? Это самоубийство. Мы просто сообщим, что она покончила с собой, и все.
Нейлор был невысок, но широкоплеч и производил впечатление большого и сильного человека. Полная противоположность своему напарнику. Однако, судя по всему, между ними существовало полное согласие.
Нейлор прошелся по комнате, чуть ли не задев висящий труп. Казалось, он чувствует: здесь что-то не так.
– Да брось ты, Куинт, – занудил Риди. – Кому нужно было убивать эту девушку? Да еще так подло, инсценируя самоубийство. Были у нее враги, мистер Роулинз?
– Нет, насколько я знаю.
– Посмотри на ее лицо, Энди. Похоже, это недавние синяки.
– Иногда так бывает при удушении, Куинт, – взмолился Риди.
– Эй, послушайте! – заорал толстый служитель "Скорой помощи".
Я решил понежиться в солнечных холлах дома на Магнолия-стрит, чтобы как-то вознаградить себя за обретенную свободу от налогового управления и Реймонда Александра.
Миссис Трухильо стояла у окна и раскатывала тесто на хлебной доске, укрепленной на подоконнике. Кожа у нее была глубокого оливкового оттенка и усыпана множеством веснушек. В середине подбородка красовалась большая родинка. Толстая седая коса свисала ниже пояса. Женщина была невысока, но крепкая телом. И хотя она никогда не работала, у нее были сильные умелые руки, потому что она всю жизнь хлопотала по дому, растила детей и готовила еду из чего Бог пошлет.
– Доброе утро, мистер Роулинз.
– Привет, мэм. Как самочувствие?
– О, очень хорошо. В прошлое воскресенье состоялась конфирмация моей внучки.
– Подумать только!
– А вы хорошо выглядите. На днях вы и бедный мистер Мофасс очень обеспокоили меня. Вы были грустный. А мистер Мофасс... Эта ужасная женщина... – Миссис Трухильо прижала пальцы к груди, а ее рот принял форму буквы "О". – Какими проклятиями она его осыпала. Счастье, что дети еще не вернулись из школы.
– Поинсеттиа была не в себе. Вы ведь знаете, она больна и все такое прочее...
– Бог дает людям то, чего они заслуживают, мистер Роулинз.
Эти слова, произнесенные доброй женщиной, прозвучали как жуткое проклятие.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.
– Как она вела себя с мужчинами. Ни одна моя дочь не позволила бы себе такого. Я не скажу вам ничего, мистер Роулинз, но Бог знает все.
Это мало меня беспокоило. Я знал, пожилые женщины частенько забывают то время, когда их любили. А может быть, они все помнят, и от того-то их ненависть стократ сильнее.
Я поднялся на второй этаж и простоял там час или дольше, закрыв глаза и нежась в солнечных лучах. Однако через какое-то время до меня донесся скверный запах.
* * *
26:5Солнце заливало и третий этаж. Дверь квартиры, в которой жила Поинсеттиа, была распахнута. Зловоние исходило оттуда.
Тоньше всего я различаю запахи. Это был сладкий аромат трех или четырех курений, которые она возжигала во время молитвы на своем алтаре. И тяжелый дух болезни, накопившийся в ее комнатушках почти за шесть месяцев. И жуткое зловоние тления.
Я сообразил, что ее здесь уже нет. Наверное, ушла после того, как Мофасс пригрозил ей выселением. Похоже, она предоставила мне честь большой уборки.
Шесть месяцев тому назад Поинсеттиа уехала на уик-энд. Две недели спустя служители частной больницы сообщили миссис Трухильо, что Поинсеттиа попала в автомобильную катастрофу и ее приятель заплатил, чтобы ее перевезли домой. Кости ее срослись и ссадины зажили, но что-то произошло с нервами. Она не могла работать и едва ходила. Прежде это была красивая женщина, ей не исполнилось еще и тридцати. Жалко было смотреть, как она опустилась. Но что я мог поделать? Мофасс жесток, но он был прав, отговорив меня платить за ее квартиру.
Квартира являла собой жуткое зрелище. Ставни задвинуты, занавески приспущены, в комнатах царили сумрак и затхлость. На столе – жуткие белые картонки с остатками китайской пищи, покрытой плесенью, повсюду мусор. Я повернул выключатель, но лампочка, похоже, перегорела. В дальнем конце квартиры, в алькове, был устроен алтарь. Внутри – приклеена картинка, на которой Иисус Христос простирал три сложенных пальца над головами трех святых, склонившихся перед ним для благословения. Картинку обрамляли засохшие цветы, прикрепленные к стене проволокой. Правда, о том, что этот веник был когда-то букетом, можно было только догадываться. Наверняка они были позаимствованы в церкви или на кладбище.
У нижнего края картинки стояло бронзовое блюдо, которое Поинсеттиа использовала для возжигания курений. Здесь приторный запах чувствовался особенно остро. Вокруг блюда громоздились столбики пепла, похожие на белых червячков.
Ванная комната выглядела просто омерзительно. Пузырьки с косметикой всякого рода стояли открытыми, содержимое их давно высохло и растрескалось. На полу валялись полотенца, покрытые плесенью. Сетку душа паук оплел паутиной.
Самый скверный запах исходил из спальни. И я поколебался, прежде чем туда войти. Принюхиваться – это чисто животный инстинкт. Первым делом собака должна понюхать. И если запах не тот, лучше отойти в сторону.
Наверное, я должен был родиться собакой.
Поинсеттиа висела посреди комнаты на веревке, укрепленной на крючке для люстры. Она была абсолютно голая, кожа ее обмякла, и казалось, вот-вот соскользнет с костей.
Не помню, как я добрался до квартиры миссис Трухильо. Сначала я пытался позвонить по телефону Поинсеттии, но он был отключен.
* * *
– Да что тут думать, – сказал поджарый светловолосый полицейский Эндрю Риди. – Накинула на шею петлю и оттолкнула стул. – Он взглянул на опрокинутый стул, лежавший неподалеку, и продолжал: – Ясно одно! Она повесилась. Вы говорили, она была в подавленном настроении, не так ли, мистер Роулинз?– Да, – ответил я. – Мофасс грозился выселить ее.
– А кто это? – спросил Куинтин Нейлор, напарник Риди и первый полицейский-негр в штатской одежде, которого я видел. Он тоже смотрел на стул.
– Управляющий домом, он собирает ренту и так далее.
– А на кого он работает? – спросил меня Нейлор.
Пока я обдумывал ответ, Риди сказал:
– Какое это имеет значение? Это самоубийство. Мы просто сообщим, что она покончила с собой, и все.
Нейлор был невысок, но широкоплеч и производил впечатление большого и сильного человека. Полная противоположность своему напарнику. Однако, судя по всему, между ними существовало полное согласие.
Нейлор прошелся по комнате, чуть ли не задев висящий труп. Казалось, он чувствует: здесь что-то не так.
– Да брось ты, Куинт, – занудил Риди. – Кому нужно было убивать эту девушку? Да еще так подло, инсценируя самоубийство. Были у нее враги, мистер Роулинз?
– Нет, насколько я знаю.
– Посмотри на ее лицо, Энди. Похоже, это недавние синяки.
– Иногда так бывает при удушении, Куинт, – взмолился Риди.
– Эй, послушайте! – заорал толстый служитель "Скорой помощи".