Наблюдая за происходящим на улице, я натягивал брюки. Услышав стук захлопнувшейся двери, хотел встретить девушку и спросить, что случилось. Но меня заинтересовали эти двойняшки. Они не торопясь перешли улицу и уселись в "бьюик"-седан темно-синего или черного цвета. Но не собирались уезжать, сидели в машине и следили за домом.
– Вы встали? – спросила Ширли с порога. Она снова улыбалась.
Я отвернулся от окна и сказал:
– Вы живете в приятном окружении. Голливуд?
– Почти что. – Она улыбнулась. – Мы живет возле Ла-Бреа и Мельроз.
– Это далеко от того места, где вы меня подобрали.
Ширли засмеялась чуть громче, чем надо, и вошла в комнату. Она села на стул, обитый плюшем, а я опустился на матрас, чтобы составить ей компанию.
– А та женщина действительно умерла?
– Она жила в доме, где я убираюсь. У нее не было денег платить за квартиру, и она покончила с собой.
– Вы это видели?
– Да. Но запомнил только кровь, капающую с ее ступни.
– Мой папа видел такое. – В ее глазах был странный свет. Взгляд не тревожный, как у Хаима, но опустошенный. – Многие евреи, – продолжала она, будто читая молитву, которую произносит перед сном всю жизнь. – Матери и сыновья.
– Да, – сказал я так же тихо, как она.
В Дахау я видел многих мужчин и женщин, таких, как Венцлер. От голода они превратились в тени. Большинство из них умерли и валялись на земле, как мертвые муравьи в своих муравейниках.
– Вы думаете, что могли бы спасти ее? – спросила она.
У меня было странное ощущение, будто говорю не с ней, а с ее отцом.
– Что?
– Женщина, которая умерла. Вы думаете, что могли бы ее спасти?
– Конечно. Я просил управляющего оставить ее в покое. Но он был непреклонен.
– Мы все в ловушке, мистер Роулинз. Не можешь заплатить за квартиру, остается только умереть.
– Это не так, – сказал я.
Глаза Ширли вспыхнули, и она улыбнулась мне.
– Нет, мистер Роулинз, в этом все зло.
Она заявила это так твердо и убедительно, что мне не имело смысла продолжать. Пока она говорила, я не отрывая глаз смотрел на ее нежные белые руки. Я мог даже различить тончайшие голубые вены, пульсирующие под белой кожей.
– Спускайтесь вниз, когда будете готовы, – сказала она. – Вас ждет завтрак.
И словно по мановению ее волшебной палочки, я внезапно почуял аромат кофе и бекона.
– Садитесь, пожалуйста.
Ширли приподнялась и коснулась моей руки чуть выше локтя. Это был дружеский жест, и меня кольнуло чувство вины.
– Спасибо, – сказал я.
– Кофе? – спросила Ширли, отводя глаза.
– С восторгом, – ответил я, стараясь вложить в эти слова всю страсть, на которую был способен, несмотря на похмелье.
Девушка налила мне кофе. У нее были длинные, красивые руки, а кожа белая, как песчаные пляжи в Мексике. В те дни светлокожие женщины меня просто завораживали. На Юге вы могли поплатиться жизнью, стоило лишь взглянуть на белую женщину. Но все, что так дорого стоит, таит в себе невероятное очарование.
– Перед началом войны отец отправил меня из Польши в коробке.
– Ваш отец – очень умный человек.
– Он предчувствовал приход нацистов.
Ширли выглядела сейчас совсем как девочка. Мне нестерпимо хотелось ее поцеловать, но я держал себя в руках.
– Вот почему мой отец работает с вами, мистер Роулинз. Ему понятны ваши чувства: беды, которые он испытал в Польше, сродни тем, что вы испытываете здесь. – В глазах у Ширли задрожали слезы.
Я вдруг вспомнил, зачем здесь оказался, и поджаренный хлебец застрял у меня в горле.
– Ваш отец – хороший человек, – сказал я совершенно искренне. – Он хочет, чтобы нам стало хотя бы немного лучше.
– Но он должен подумать и о себе хоть чуть-чуть, – выпалила она. – А не заниматься делами, которые отдаляют его от семьи. Он стареет, понимаете, и нельзя требовать от него слишком многого.
– Да, пожалуй, он слишком много времени уделяет благотворительной деятельности.
– И ведь никто о нем не заботится. Что будет, если в его дом нагрянут казаки? Разве кто-нибудь встанет на его защиту?
При виде ее слез я и сам готов был расплакаться. С прошлой ночи ничто не изменилось. Я по-прежнему олицетворял предательство и зло.
Ширли встала и вышла, вернее, выбежала в кухню.
– Нет, спасибо, – ответил я. – Который час?
– Почти двенадцать.
– Черт побери. Я должен поехать к вашему отцу, а не то он начнет беспокоиться.
Ширли улыбнулась:
– Я вас отвезу.
У нее была милая, доверчивая улыбка, заставившая меня содрогнуться. Ведь мое спасение можно было оплатить ценой жизни ее отца.
– Я задумался.
– О чем?
– О вашем преимуществе передо мной.
– Что вы говорите?
Я наклонился к ней и прошептал:
– Вы имели возможность высказать свое мнение о моей груди, а другая сторона до сих пор этой возможности не получила.
Она сделала вид, что дорога занимает ее прежде всего, и на лице ее появился милый румянец.
– Прошу прощения, – сказал я. – Мне всегда нравилось флиртовать с хорошенькими девушками.
– Это несколько выходит за рамки флирта.
– Все зависит от того, где вы родились. У нас это обычный комплимент обожателя.
Чистейшая ложь, но откуда ей было знать.
– Я не привыкла слышать от мужчин подобные вещи.
– Я уже попросил прощения.
Ширли высадила меня у церкви. Я пожал ей руку, задержав ее в своей дольше, чем следовало. Но она улыбнулась и все еще продолжала улыбаться, когда отъехала.
Я смотрел вслед маленькому "студебеккеру". И тут заметил напротив церкви темный "бьюик", в котором сидела знакомая мне парочка в темных костюмах, будто торговцы в обеденный перерыв.
Глава 22
Глава 23
– Вы встали? – спросила Ширли с порога. Она снова улыбалась.
Я отвернулся от окна и сказал:
– Вы живете в приятном окружении. Голливуд?
– Почти что. – Она улыбнулась. – Мы живет возле Ла-Бреа и Мельроз.
– Это далеко от того места, где вы меня подобрали.
Ширли засмеялась чуть громче, чем надо, и вошла в комнату. Она села на стул, обитый плюшем, а я опустился на матрас, чтобы составить ей компанию.
– А та женщина действительно умерла?
– Она жила в доме, где я убираюсь. У нее не было денег платить за квартиру, и она покончила с собой.
– Вы это видели?
– Да. Но запомнил только кровь, капающую с ее ступни.
– Мой папа видел такое. – В ее глазах был странный свет. Взгляд не тревожный, как у Хаима, но опустошенный. – Многие евреи, – продолжала она, будто читая молитву, которую произносит перед сном всю жизнь. – Матери и сыновья.
– Да, – сказал я так же тихо, как она.
В Дахау я видел многих мужчин и женщин, таких, как Венцлер. От голода они превратились в тени. Большинство из них умерли и валялись на земле, как мертвые муравьи в своих муравейниках.
– Вы думаете, что могли бы спасти ее? – спросила она.
У меня было странное ощущение, будто говорю не с ней, а с ее отцом.
– Что?
– Женщина, которая умерла. Вы думаете, что могли бы ее спасти?
– Конечно. Я просил управляющего оставить ее в покое. Но он был непреклонен.
– Мы все в ловушке, мистер Роулинз. Не можешь заплатить за квартиру, остается только умереть.
– Это не так, – сказал я.
Глаза Ширли вспыхнули, и она улыбнулась мне.
– Нет, мистер Роулинз, в этом все зло.
Она заявила это так твердо и убедительно, что мне не имело смысла продолжать. Пока она говорила, я не отрывая глаз смотрел на ее нежные белые руки. Я мог даже различить тончайшие голубые вены, пульсирующие под белой кожей.
– Спускайтесь вниз, когда будете готовы, – сказала она. – Вас ждет завтрак.
И словно по мановению ее волшебной палочки, я внезапно почуял аромат кофе и бекона.
* * *
Она сидела за столиком кленового дерева в алькове с окном, глядящим в зеленый задний дворик. Прямо перед окном росло мандариновое дерево, сплошь усыпанное белыми цветами. Над ними жужжали дюжины пчел.– Садитесь, пожалуйста.
Ширли приподнялась и коснулась моей руки чуть выше локтя. Это был дружеский жест, и меня кольнуло чувство вины.
– Спасибо, – сказал я.
– Кофе? – спросила Ширли, отводя глаза.
– С восторгом, – ответил я, стараясь вложить в эти слова всю страсть, на которую был способен, несмотря на похмелье.
Девушка налила мне кофе. У нее были длинные, красивые руки, а кожа белая, как песчаные пляжи в Мексике. В те дни светлокожие женщины меня просто завораживали. На Юге вы могли поплатиться жизнью, стоило лишь взглянуть на белую женщину. Но все, что так дорого стоит, таит в себе невероятное очарование.
– Перед началом войны отец отправил меня из Польши в коробке.
– Ваш отец – очень умный человек.
– Он предчувствовал приход нацистов.
Ширли выглядела сейчас совсем как девочка. Мне нестерпимо хотелось ее поцеловать, но я держал себя в руках.
– Вот почему мой отец работает с вами, мистер Роулинз. Ему понятны ваши чувства: беды, которые он испытал в Польше, сродни тем, что вы испытываете здесь. – В глазах у Ширли задрожали слезы.
Я вдруг вспомнил, зачем здесь оказался, и поджаренный хлебец застрял у меня в горле.
– Ваш отец – хороший человек, – сказал я совершенно искренне. – Он хочет, чтобы нам стало хотя бы немного лучше.
– Но он должен подумать и о себе хоть чуть-чуть, – выпалила она. – А не заниматься делами, которые отдаляют его от семьи. Он стареет, понимаете, и нельзя требовать от него слишком многого.
– Да, пожалуй, он слишком много времени уделяет благотворительной деятельности.
– И ведь никто о нем не заботится. Что будет, если в его дом нагрянут казаки? Разве кто-нибудь встанет на его защиту?
При виде ее слез я и сам готов был расплакаться. С прошлой ночи ничто не изменилось. Я по-прежнему олицетворял предательство и зло.
Ширли встала и вышла, вернее, выбежала в кухню.
* * *
– Может быть, вы хотите еще чего-нибудь, мистер Роулинз? – спросила Ширли, когда вернулась. Глаза у нее были красными от слез.– Нет, спасибо, – ответил я. – Который час?
– Почти двенадцать.
– Черт побери. Я должен поехать к вашему отцу, а не то он начнет беспокоиться.
Ширли улыбнулась:
– Я вас отвезу.
У нее была милая, доверчивая улыбка, заставившая меня содрогнуться. Ведь мое спасение можно было оплатить ценой жизни ее отца.
* * *
– Вы все молчите, – заметила Ширли, ведя машину.– Я задумался.
– О чем?
– О вашем преимуществе передо мной.
– Что вы говорите?
Я наклонился к ней и прошептал:
– Вы имели возможность высказать свое мнение о моей груди, а другая сторона до сих пор этой возможности не получила.
Она сделала вид, что дорога занимает ее прежде всего, и на лице ее появился милый румянец.
– Прошу прощения, – сказал я. – Мне всегда нравилось флиртовать с хорошенькими девушками.
– Это несколько выходит за рамки флирта.
– Все зависит от того, где вы родились. У нас это обычный комплимент обожателя.
Чистейшая ложь, но откуда ей было знать.
– Я не привыкла слышать от мужчин подобные вещи.
– Я уже попросил прощения.
Ширли высадила меня у церкви. Я пожал ей руку, задержав ее в своей дольше, чем следовало. Но она улыбнулась и все еще продолжала улыбаться, когда отъехала.
Я смотрел вслед маленькому "студебеккеру". И тут заметил напротив церкви темный "бьюик", в котором сидела знакомая мне парочка в темных костюмах, будто торговцы в обеденный перерыв.
Глава 22
В будни церковь Первого африканского баптиста казалась пустой. Иисус висел над входом, но когда прихожане не толпились на ступеньках, выглядел скорее как орнамент. Я всегда останавливался, чтобы взглянуть на него. Мне была понятна идея муки и смерти от рук других людей – большинство цветных это понимали. Как ни ужасна смерть Поинсеттии, она была далеко не первой из всех повешенных, которых я видел.
Я видел, как людей линчевали, сжигали, расстреливали и забрасывали камнями. Видел, как Джессапа Ховарда повесили только за то, что он взглянул на белую женщину. Видел двух братьев, которых линчевали. Их повесили на одной веревке. И вся их вина заключалась в том, что они пожаловались на то, что их обсчитывают в соседней лавке. Когда их вешали, братья разодрали в судорогах свои рубашки и исцарапали друг друга.
Не отсюда ли глубокие чувства, которые черные испытывают к Иисусу, не от понимания ли его тяжкой участи? Он был невиновен, и его распяли на кресте. Он поднял голову, чтобы сказать правду, и его убили.
Смотря на него, я подсознательно услышал какой-то странный звук. То ли треск зажженной спички, то ли вздох дерева во время бури.
Хаим был в подвале. Склонившись над ящиком с одеждой, он держал перед собой старое платье в блестках.
– Выглядит неплохо, – сказал я.
– Правда, Изи? Может быть, миссис Кантелла сможет найти себе нового мужа? – И он заговорщически улыбнулся.
– Вряд ли он будет лучше тех девяти, которых она уже имела.
Мы посмеялись. Потом я включился в работу. Мы перекладывали одежду из одного ящика в другой, английскими булавками прикрепляли к ней восьмиугольные ярлычки. Простая одежда шла у нас за доллар. За что-нибудь получше мы назначали доллар и семьдесят пять центов. Все брюки оценивались в семьдесят пять центов, а шляпы и носовые платки – в четверть доллара.
Некоторое время спустя Хаим сказал мне:
– Ширли – хорошая девочка.
Я кивнул:
– Я тоже так думаю. Какой великодушной должна быть женщина, чтобы приютить пьяного бродягу, совсем ей незнакомого.
– Время от времени человек нуждается в выпивке.
– Да уж, я-то с этим абсолютно согласен.
– Вы хороший человек, Изи. Я рад, что вы побывали в доме моей дочери.
Мы несколько минут молча передвигали ящики.
Я только было серьезно задумался о том, как бы избавиться от тюрьмы, не навлекая на Хаима неприятностей, и тут вдруг кто-то дико завопил. Крик доносился издалека и был полон ужаса.
Мы с Хаимом переглянулись, и я поспешил к лестнице. Я почти добрался до второго этажа, когда увидел мчащуюся мне навстречу Винону Фитцпатрик. Ее руки были широко расставлены, и я не смог от нее увернуться. Она рыдала и громко вопила, на одной ноге у нее не было туфли.
– Винона! – закричал я. – Винона!
– Кровь и смерть, – простонала она и упала в мои объятия.
Винона весила по меньшей мере фунтов двести. Я изо всех сил старался удержаться на ногах, и в конце концов мы остановились на первом этаже.
– Они мертвы, – едва выговорила она.
– Кто?
– Смерть, кровь, – бормотала она.
Хаим позаботится о ней, решил я, и побежал вверх по ступенькам. Дойдя до квартиры священника, замедлил шаги. Что же со мной происходит? Я таращился на фанерную дверь и думал о техасских болотах к юго-западу от Хьюстона. Человек может затеряться в этих болотах на годы, и попробуй его найти. Похоже, дела мои плохи, если меня потянуло в эти суровые края.
Преподобный Таун лежал навзничь на кушетке. Брюки спущены до щиколоток, а боксерские шорты – ниже колен. Его член еще был в состоянии полуэрекции, и я подумал: "Какой же он у него маленький". Обычно баптистский священник всем представляется настоящим мужчиной, но я видел мальчиков, оснащенных лучше, чем он.
И еще одна странность. У большинства негров кожа в половых частях темнее, чем все тело, а у него было не так Странное генетическое отклонение.
Кровь на его белой рубашке и застывшее выражение лица не оставляли сомнений – он мертв. Я хотел подойти к нему чтобы убедиться в этом, но на моем пути оказалась женщина, согнувшаяся в три погибели. Она сидела на корточках у его ног. На затылке у нее тоже была кровь.
Все было в полном порядке, если не считать двух трупов. Современная квартира без перегородок, разделяющих комнаты. Слева – кухня, обшитая сосновыми панелями, с электрической плитой. Окно кухни выходило на фасад церкви. Направо – спальня, чистая и опрятная. На задней стене развешаны африканские маски, щиты и декоративные ткани. У изножья кровати сложено ярко-красное одеяло. Пол в середине квартиры, застеленный белым ковром, чуть ниже, чем в соседних комнатах.
Мертвец лежал, откинувшись на кушетку, обитую белой кожей. Пустой взгляд устремлен на модерновый камин, прикрытый золоченым экраном.
Все чисто и прибрано, только в углу возле двери лужа блевотины. Убийца, похоже, съел за обедом шинкованную капусту и кусок мяса. И изрядно выпил. Из угла сильно несло алкоголем.
Выглянув из окна кухни, я увидел ступеньки, где стоял минут пятнадцать тому назад, и вспомнил тот странный треск и звук, похожий на вздох. А что, если это были выстрелы из малокалиберного пистолета? Вполне может быть.
Я вернулся к любовникам, если их можно было так назвать. Все это больше походило на то, чем мы занимались, будучи солдатами в Европе, когда у нас не было ни свободного времени, ни денег. Ее одежда в полном порядке, даже туфли не сняла. Это была та самая молодая женщина, которую я недавно встретил в подвале.
Потом я подумал, кто, интересно, будет расследовать это дело. Магнолия-стрит совсем рядом.
В это время в комнату вошел Хаим.
– Что случилось? – пробормотал он.
– Они убиты.
– Кем?
– Я не знаю. Винона мчалась вниз, вопя, что их убили.
– Это она их убила?
– Вы не позвоните в полицию, Хаим?
– Где? – спросил он. Хорошо еще не поинтересовался зачем.
Я указал на телефон и огляделся, пока он набирал номер. Когда он поговорил с полицейским диспетчером, я спросил, не видел ли он чего-нибудь необычного в подвале, не было ли кого-нибудь, кроме меня. Он припомнил, что встретил только одного из молодых дьяконов, Роберта Уильямса, но это было еще утром.
Полицейские в форме явились минут через десять. Они разлучили нас с Хаимом и начали допрос.
Винону отвели наверх. Она сидела на полу у дверей квартиры и бормотала что-то про кровь.
Полицейский спросил, была ли Винона знакома со священником. Я сказал, что ничего не знаю об их отношениях. Но он мне не поверил.
– Значит, не знаете? Тогда откуда вам известно ее имя?
– Я с ней здороваюсь. Она член церковного совета. Конечно, она знакома со священником, но я понятия не имею об их личных отношениях.
– Как долго она находилась наверху вместе с ним?
Я пожал плечами.
Он принялся шагать по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Толстяк с красным лицом и ярко-синими глазами был выше меня ростом и имел скверную привычку разговаривать с самим собой.
– Он знает ее имя, – проговорил он. – А потом строит из себя дурачка.
– Я был в подвале, – вставил я, но он не слушал.
– Что-то тут не так, – продолжал он. – Что-то не так Вы знаете, где она живет?
– Нет.
Он снова начал шагать по комнате.
– Парень дурачит нас, он чего-то скрывает. Определенно что-то скрывает.
Мне говорили, в болотах Техаса до сих пор встречаются крокодилы. Пожалуй, сейчас я предпочел бы иметь дело с одним из них.
– Файн, – окликнул кто-то от двери.
Сумасшедший полицейский оглянулся. На пороге стоял Эндрю Риди.
– Что здесь происходит? – спросил Риди.
– Двоих тут пришили, а этот седой ведет себя так, словно это совершил Господь Бог. Женщина, которая их обнаружила, наверху.
Вслед за Риди вошел Куинтин Нейлор. Не знаю, слышал ли он разглагольствования безумного копа. Мне показалось, они не испытывали друг к другу особой симпатии. Даже не поздоровались.
– Хорошо, хорошо, хорошо, – проговорил Риди. – А, вы снова здесь, мистер Роулинз. Их тоже выселили из дома?
– На кушетке лежит священник из церкви. Девушку я не знаю.
По лицу Риди я понял, он не на шутку задумался. Убийство священника, независимо от его цвета кожи, – политическая проблема.
– И почему же вы оказались здесь?
– Я работал в подвале.
– Работали? – удивился Нейлор. – Почему-то когда вы работаете, людей убивают, не так ли?
– Нет, сэр.
– Вы знали священника?
– Разговаривал с ним иногда, вот и все.
– Вы здешний прихожанин?
– Да, сэр.
Нейлор повернулся к полицейским в форме.
– Накройте их, – сказал он. – Разве вы не знаете правил?
Толстый коп вроде собрался огрызнуться, но Риди схватил его за рукав и что-то прошептал. Полицейские удалились, толстяк поплелся вслед за ними.
Выходя, он сказал Нейлору:
– Не волнуйся, сынок, когда патрулируют негры, убийств хоть отбавляй. Ты еще наглядишься, как черные шлюхи режут друг друга.
– Я убью этого сукина сына, – прошипел Нейлор.
Риди промолчал. Пошел в спальню и принес простыни прикрыть убитых.
– А что скажете вы? – спросил Нейлор у Хаима.
– Меня зовут Венцлер. Изи и я работали в подвале и услышали крики. Изи побежал наверх, потом пришел я и увидел бедного Тауна и девушку. Просто ужасно!
– Мистер Роулинз работает с вами?
– Мы работаем вместе, – сказал Хаим. – Занимаемся благотворительностью от имени церкви.
– И вы были внизу, когда услышали крики?
– Да.
– Не слышали выстрелов?
– Нет, только крики. Едва слышные, где-то далеко от нас, словно в закрытом помещении.
– Спуститесь с ними вниз, Куинт, и возьмите письменные показания, – распорядился Риди. – А я вызову патруль, отвезем их в участок. Позвоню заодно в "Скорую помощь" и коронеру.
Я видел, как людей линчевали, сжигали, расстреливали и забрасывали камнями. Видел, как Джессапа Ховарда повесили только за то, что он взглянул на белую женщину. Видел двух братьев, которых линчевали. Их повесили на одной веревке. И вся их вина заключалась в том, что они пожаловались на то, что их обсчитывают в соседней лавке. Когда их вешали, братья разодрали в судорогах свои рубашки и исцарапали друг друга.
Не отсюда ли глубокие чувства, которые черные испытывают к Иисусу, не от понимания ли его тяжкой участи? Он был невиновен, и его распяли на кресте. Он поднял голову, чтобы сказать правду, и его убили.
Смотря на него, я подсознательно услышал какой-то странный звук. То ли треск зажженной спички, то ли вздох дерева во время бури.
Хаим был в подвале. Склонившись над ящиком с одеждой, он держал перед собой старое платье в блестках.
– Выглядит неплохо, – сказал я.
– Правда, Изи? Может быть, миссис Кантелла сможет найти себе нового мужа? – И он заговорщически улыбнулся.
– Вряд ли он будет лучше тех девяти, которых она уже имела.
Мы посмеялись. Потом я включился в работу. Мы перекладывали одежду из одного ящика в другой, английскими булавками прикрепляли к ней восьмиугольные ярлычки. Простая одежда шла у нас за доллар. За что-нибудь получше мы назначали доллар и семьдесят пять центов. Все брюки оценивались в семьдесят пять центов, а шляпы и носовые платки – в четверть доллара.
Некоторое время спустя Хаим сказал мне:
– Ширли – хорошая девочка.
Я кивнул:
– Я тоже так думаю. Какой великодушной должна быть женщина, чтобы приютить пьяного бродягу, совсем ей незнакомого.
– Время от времени человек нуждается в выпивке.
– Да уж, я-то с этим абсолютно согласен.
– Вы хороший человек, Изи. Я рад, что вы побывали в доме моей дочери.
Мы несколько минут молча передвигали ящики.
Я только было серьезно задумался о том, как бы избавиться от тюрьмы, не навлекая на Хаима неприятностей, и тут вдруг кто-то дико завопил. Крик доносился издалека и был полон ужаса.
Мы с Хаимом переглянулись, и я поспешил к лестнице. Я почти добрался до второго этажа, когда увидел мчащуюся мне навстречу Винону Фитцпатрик. Ее руки были широко расставлены, и я не смог от нее увернуться. Она рыдала и громко вопила, на одной ноге у нее не было туфли.
– Винона! – закричал я. – Винона!
– Кровь и смерть, – простонала она и упала в мои объятия.
Винона весила по меньшей мере фунтов двести. Я изо всех сил старался удержаться на ногах, и в конце концов мы остановились на первом этаже.
– Они мертвы, – едва выговорила она.
– Кто?
– Смерть, кровь, – бормотала она.
Хаим позаботится о ней, решил я, и побежал вверх по ступенькам. Дойдя до квартиры священника, замедлил шаги. Что же со мной происходит? Я таращился на фанерную дверь и думал о техасских болотах к юго-западу от Хьюстона. Человек может затеряться в этих болотах на годы, и попробуй его найти. Похоже, дела мои плохи, если меня потянуло в эти суровые края.
Преподобный Таун лежал навзничь на кушетке. Брюки спущены до щиколоток, а боксерские шорты – ниже колен. Его член еще был в состоянии полуэрекции, и я подумал: "Какой же он у него маленький". Обычно баптистский священник всем представляется настоящим мужчиной, но я видел мальчиков, оснащенных лучше, чем он.
И еще одна странность. У большинства негров кожа в половых частях темнее, чем все тело, а у него было не так Странное генетическое отклонение.
Кровь на его белой рубашке и застывшее выражение лица не оставляли сомнений – он мертв. Я хотел подойти к нему чтобы убедиться в этом, но на моем пути оказалась женщина, согнувшаяся в три погибели. Она сидела на корточках у его ног. На затылке у нее тоже была кровь.
Все было в полном порядке, если не считать двух трупов. Современная квартира без перегородок, разделяющих комнаты. Слева – кухня, обшитая сосновыми панелями, с электрической плитой. Окно кухни выходило на фасад церкви. Направо – спальня, чистая и опрятная. На задней стене развешаны африканские маски, щиты и декоративные ткани. У изножья кровати сложено ярко-красное одеяло. Пол в середине квартиры, застеленный белым ковром, чуть ниже, чем в соседних комнатах.
Мертвец лежал, откинувшись на кушетку, обитую белой кожей. Пустой взгляд устремлен на модерновый камин, прикрытый золоченым экраном.
Все чисто и прибрано, только в углу возле двери лужа блевотины. Убийца, похоже, съел за обедом шинкованную капусту и кусок мяса. И изрядно выпил. Из угла сильно несло алкоголем.
Выглянув из окна кухни, я увидел ступеньки, где стоял минут пятнадцать тому назад, и вспомнил тот странный треск и звук, похожий на вздох. А что, если это были выстрелы из малокалиберного пистолета? Вполне может быть.
Я вернулся к любовникам, если их можно было так назвать. Все это больше походило на то, чем мы занимались, будучи солдатами в Европе, когда у нас не было ни свободного времени, ни денег. Ее одежда в полном порядке, даже туфли не сняла. Это была та самая молодая женщина, которую я недавно встретил в подвале.
Потом я подумал, кто, интересно, будет расследовать это дело. Магнолия-стрит совсем рядом.
В это время в комнату вошел Хаим.
– Что случилось? – пробормотал он.
– Они убиты.
– Кем?
– Я не знаю. Винона мчалась вниз, вопя, что их убили.
– Это она их убила?
– Вы не позвоните в полицию, Хаим?
– Где? – спросил он. Хорошо еще не поинтересовался зачем.
Я указал на телефон и огляделся, пока он набирал номер. Когда он поговорил с полицейским диспетчером, я спросил, не видел ли он чего-нибудь необычного в подвале, не было ли кого-нибудь, кроме меня. Он припомнил, что встретил только одного из молодых дьяконов, Роберта Уильямса, но это было еще утром.
Полицейские в форме явились минут через десять. Они разлучили нас с Хаимом и начали допрос.
Винону отвели наверх. Она сидела на полу у дверей квартиры и бормотала что-то про кровь.
Полицейский спросил, была ли Винона знакома со священником. Я сказал, что ничего не знаю об их отношениях. Но он мне не поверил.
– Значит, не знаете? Тогда откуда вам известно ее имя?
– Я с ней здороваюсь. Она член церковного совета. Конечно, она знакома со священником, но я понятия не имею об их личных отношениях.
– Как долго она находилась наверху вместе с ним?
Я пожал плечами.
Он принялся шагать по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Толстяк с красным лицом и ярко-синими глазами был выше меня ростом и имел скверную привычку разговаривать с самим собой.
– Он знает ее имя, – проговорил он. – А потом строит из себя дурачка.
– Я был в подвале, – вставил я, но он не слушал.
– Что-то тут не так, – продолжал он. – Что-то не так Вы знаете, где она живет?
– Нет.
Он снова начал шагать по комнате.
– Парень дурачит нас, он чего-то скрывает. Определенно что-то скрывает.
Мне говорили, в болотах Техаса до сих пор встречаются крокодилы. Пожалуй, сейчас я предпочел бы иметь дело с одним из них.
– Файн, – окликнул кто-то от двери.
Сумасшедший полицейский оглянулся. На пороге стоял Эндрю Риди.
– Что здесь происходит? – спросил Риди.
– Двоих тут пришили, а этот седой ведет себя так, словно это совершил Господь Бог. Женщина, которая их обнаружила, наверху.
Вслед за Риди вошел Куинтин Нейлор. Не знаю, слышал ли он разглагольствования безумного копа. Мне показалось, они не испытывали друг к другу особой симпатии. Даже не поздоровались.
– Хорошо, хорошо, хорошо, – проговорил Риди. – А, вы снова здесь, мистер Роулинз. Их тоже выселили из дома?
– На кушетке лежит священник из церкви. Девушку я не знаю.
По лицу Риди я понял, он не на шутку задумался. Убийство священника, независимо от его цвета кожи, – политическая проблема.
– И почему же вы оказались здесь?
– Я работал в подвале.
– Работали? – удивился Нейлор. – Почему-то когда вы работаете, людей убивают, не так ли?
– Нет, сэр.
– Вы знали священника?
– Разговаривал с ним иногда, вот и все.
– Вы здешний прихожанин?
– Да, сэр.
Нейлор повернулся к полицейским в форме.
– Накройте их, – сказал он. – Разве вы не знаете правил?
Толстый коп вроде собрался огрызнуться, но Риди схватил его за рукав и что-то прошептал. Полицейские удалились, толстяк поплелся вслед за ними.
Выходя, он сказал Нейлору:
– Не волнуйся, сынок, когда патрулируют негры, убийств хоть отбавляй. Ты еще наглядишься, как черные шлюхи режут друг друга.
– Я убью этого сукина сына, – прошипел Нейлор.
Риди промолчал. Пошел в спальню и принес простыни прикрыть убитых.
– А что скажете вы? – спросил Нейлор у Хаима.
– Меня зовут Венцлер. Изи и я работали в подвале и услышали крики. Изи побежал наверх, потом пришел я и увидел бедного Тауна и девушку. Просто ужасно!
– Мистер Роулинз работает с вами?
– Мы работаем вместе, – сказал Хаим. – Занимаемся благотворительностью от имени церкви.
– И вы были внизу, когда услышали крики?
– Да.
– Не слышали выстрелов?
– Нет, только крики. Едва слышные, где-то далеко от нас, словно в закрытом помещении.
– Спуститесь с ними вниз, Куинт, и возьмите письменные показания, – распорядился Риди. – А я вызову патруль, отвезем их в участок. Позвоню заодно в "Скорую помощь" и коронеру.
Глава 23
Меня давно не допрашивали в участке на Семьдесят седьмой улице, но пахло здесь по-прежнему. Кислый запах, какой-то неопределенный. Не живой и не мертвый. Пахло не пищей и не дерьмом, пожалуй, так же гнусно, как в квартире Поинсеттии.
Когда меня притащили сюда в последний раз, я находился под арестом. Меня сунули в камеру с обшарпанными стенами, предназначенную для допросов. Эти допросы сопровождались ударами и пинками. Теперь же меня усадили перед Куинтином Нейлором. У него на столе лежал сине-белый бланк. Он задавал мне вопросы.
– Имя?
– Изекиель Портерхаус Роулинз, – ответил я.
– Дата рождения?
– Сейчас припомню, – сказал я. – Третье ноября 1920 года.
– Рост?
– Шесть футов один дюйм.
– Вес?
– Обычно – сто восемьдесят пять фунтов. Но после Рождества я вешу около ста девяноста.
Он задавал один за другим вопросы в этом же роде, и я непринужденно отвечал на них. Я доверился этому негру, сам не знаю почему. В жизни мне пришлось натерпеться от своих цветных собратьев куда больше, чем от белых. Меня били, грабили, в меня стреляли, но я не задумываясь, безоговорочно доверял чернокожему. Так уж, видимо, я был устроен.
– Ну хорошо, Изекиель, расскажите мне все о Поинсеттии, преподобном Тауне и этой женщине.
– Они все мертвы. Убиты. Мертвы, как дохлая рыба.
– Кто их убил?
Он говорил как человек образованный. При желании я мог бы разговаривать с ним так же, но я всегда считал, что человек должен говорить на языке, усвоенном с рождения. Если вы начнете говорить как белый, вы можете забыть, кто вы есть.
– Я не знаю. Разве Поинсеттиа не покончила с собой?
– Результаты вскрытия будут получены сегодня вечером. Можете ли вы сказать что-нибудь по этому поводу?
– Они до сих пор ничего не сделали? – Я был поражен.
– Коронер страшно занят, мистер Роулинз. На Сан-Ремо-стрит произошел несчастный случай. Кроме того, пожар на Санта-Монике. Да и мы до сих пор сомневались, убийство ли это, – сказал Куинтин. – Коронер сейчас по пояс в трупах, но очередь дойдет и до этого дела.
– Я ничего не знаю, кроме того, что священник и девушка убиты, я сам видел кровь. Мне неизвестно, кто их убил, и, уж если говорить правду, я и знать этого не хочу. Убийство не имеет ко мне никакого отношения.
– Это не соответствует тому, что я слышал.
– Как так?
– Несколько лет тому назад произошло несколько убийств, к которым вы были причастны. Ваши показания избавили от тюрьмы одного из убийц.
– Это правда. – Я ткнул себя пальцем в грудь. – Убийцей был кто-то другой. И я тогда сообщил об этом властям. И сейчас, если бы я знал, кто убил этих двоих в церкви, то обязательно вам сказал бы. Но я, не отрывая зада, сидел в подвале и разбирал одежду, когда услышал вопль Виноны. Я бросился на помощь, но слишком поздно.
– Вы думаете, их убила Винона?
– Понятия не имею.
– Вы не видели еще кого-нибудь поблизости?
– Нет, – сказал я. – Хаим упомянул Роберта Уильямса, но я сам его не видел.
– Значит, никого?
– Я видел Хаима, и Хаим видел меня. Вот и все.
– Где вы находились, прежде чем пойти на работу?
– Я завтракал вместе с моей приятельницей.
– Кто такая?
– Ее зовут Ширли.
– Как фамилия?
– Не знаю, но могу показать, где она живет.
– Сколько времени вы находились в церкви до того, как спустились в подвал?
– Я сразу же пошел туда.
Затем мы начали сначала. И так снова и снова.
Вдруг он спросил меня, не слышал ли я выстрелов.
– Выстрелов?
– Да, – ответил он сурово, – выстрелов.
– Их застрелили?
– А как по-вашему?
– Их могли и зарезать, откуда я знаю.
Для полицейского Нейлора этого было достаточно. Он встал и вышел с чувством отвращения. Через несколько минут вернулся и сказал, что я могу идти. Хаима и Винону отпустили давным-давно, у полиции они не вызвали никаких подозрений. Истерика Виноны была слишком правдоподобна, а о том, что Хаим – член организации "Красный террор", никто не знал.
Я вышел на улицу, доехал на автобусе до церкви, а оттуда добирался домой уже на машине. Столько всего свалилось на мою голову! Жизнь пошла вкривь и вкось. Главное, люди, знакомые мне, умирали один за другим, а это уже никак не укладывалось в голове.
Обычно он проявлял редкостную щепетильность в отношении одежды. Шелк и кашемир были ему так же привычны, как для другого – хлопок. Его одевали женщины, а потом выводили на люди. Пусть весь мир знает, кто у них есть.
Крыса как-то рассказал мне, что одна женщина заменила обычные карманы у него в брюках на атласные, чтобы иметь возможность гладить его под столом или в кино, как она привыкла делать это дома.
Но сейчас на своем крыльце я увидел совсем другого человека. Он, похоже, несколько дней не брился, и его тощая бороденка торчала, как крысиная шерсть. Одежда заляпана грязью. Крыса молчал. Так человек может выглядеть только после длительного запоя.
– Привет, Изи.
– Привет, Крыса.
Я присел с ним рядом и вдруг почувствовал, будто мы снова молоды и никогда не покидали Техаса. Наверно, я надеялся, что вернутся прежние добрые времена.
– Я без пистолета, – сказал Крыса.
– Неужели?
– Я мог бы убить кое-кого, Изи, кого мне не хотелось бы убивать.
– Что с тобой, Рей? Ты нездоров?
Он засмеялся, согнувшись, будто от приступа колик.
– Да, – сказал он. – Я нездоров. Эта боль доведет меня до смерти.
– Что за боль?
Он вперил в меня стальной взгляд.
– Ты видел моего сына?
– Да, Этта приходила ко мне с ним, когда приехала.
– Красивый мальчик, правда?
Я кивнул.
– У него крупные ступни и большой рот. Черт побери, что еще нужно в этом мире.
Крыса умолк, а я продолжал:
– Он прекрасный мальчик. Сильный и умный к тому же.
– Он чистый дьявол, – прошептал Крыса.
– Что ты сказал?
– Сатана, злой ангел из ада. Посмотрел бы ты, как он подымает брови, они выглядят как рожки.
– Конечно, Ламарк – озорник, но он неплохой мальчишка, Реймонд.
– Он сатана из ада. Черные кошки и колдовство вуду. Ты помнишь Маму Джо?
– Еще бы.
Я никогда ее не забывал.
Крыса тогда уговорил меня отвезти его в угнанном автомобиле в городишко Пария в восточном Техасе. Нам было около двадцати, но характер Крысы уже вполне определился. Ему хотелось получить деньги матери, завещанные перед смертью. Он собирался жениться на Этте-Мэй и заявил: "Я получу эти деньги, а иначе дедушке Ризу не жить". Риз был его отчимом.
Но прежде чем поехать к отчиму Крысы, мы направились в самое средоточие болот. Там разыскали домик, со всех сторон окруженный грушевыми деревьями, стоявшими как колонны, двойными рядами. В этом домике жила Мама Джо, деревенская ведьма. Росту в ней было шесть футов и шесть дюймов. Она зарабатывала себе на жизнь своими сверхъестественными способностями, недоступными большинству людей. Ведьма, лет на двадцать старше, просто околдовала меня, когда ночью мы остались с ней вдвоем. Крыса обдумывал убийство, а Мама Джо держала меня за волосы. Я клялся ей в любви и чего только не говорил! Помню по сей день – от нее пахло сладким перцем, чесноком, горьким вином и табачным перегаром.
– Она всегда говорила мне, – прервал мои мысли Крыса, – что зло возвращается к тому, кто неправедно жил. А если сам не расплатился, оно падет на твоих детей.
– Ламарк совсем не такой, Рей.
– Откуда ты знаешь? – закричал он и воинственно ринулся вперед. – Он положил на меня глаз, Изи. Сам сказал, ненавидит меня, хочет, чтобы я умер. Объясни мне, как может сын желать родному отцу смерти?
А я думал об Этте. Как бы все устроить, чтобы и ее любовником быть, и оставаться при этом другом Крысы.
– Да не испытывает он к тебе ненависти! Он еще малыш, и ему непонятно, почему ты и Этта не можете жить вместе.
– Он дьявол из ада, – снова прошептал он. – Я делал все, что полагается делать отцу, Изи. Ты же знаешь, своего отца я не видел, а Риза – убил.
Крыса в конце концов убил своего отчима, несмотря на все мои попытки помешать.
– Да, я убил его, – продолжал Крыса. – Но он и его сын Наврошет избивали меня, как хотели, и издевались надо мной.
Потом Крыса убил и своего сводного брата Наврошета.
– Ламарк не думает, что ты такой, – сказал я.
– Нет, он именно так и думает, да, да. И ты знаешь, я не давал ему ни малейшего повода. Я люблю своего мальчика и готов для него на все. – По лицу его струились слезы. – Ты знаешь, иногда я беру его с собой в дом Зельды. Шлюхам нравится, когда я привожу к ним мальчика. Они носятся вокруг него, закармливают шоколадом. И я показываю ему игру в карты и танцы. И представь себе, он робеет и пугается. Позорит меня перед Зельдой.
Крыса улыбнулся:
– Он постоянно ходил за мной в ванную комнату, смотрел на мой член, как будто никогда не видел ничего подобного. А потом вдруг заявил, что больше никуда со мной не пойдет. Даже не желает разговаривать. А если я настаиваю, начинает кричать, как демон, прямо на улице, будто я последняя гадина вроде Риза.
Прежде чем Крыса отплатил Ризу, старый фермер заставил нас побегать по болотам. Реймонд застрелил одну из его охотничьих собак, но две другие гнались за нами до самого леса. В конце концов они отстали, но к тому времени уже стемнело, и нам пришлось переночевать под открытым небом. Я был простужен, и Крыса, как мама-кошка, согревал меня всю ночь. Наверно, я загнулся бы, не позаботься он тогда обо мне.
Когда меня притащили сюда в последний раз, я находился под арестом. Меня сунули в камеру с обшарпанными стенами, предназначенную для допросов. Эти допросы сопровождались ударами и пинками. Теперь же меня усадили перед Куинтином Нейлором. У него на столе лежал сине-белый бланк. Он задавал мне вопросы.
– Имя?
– Изекиель Портерхаус Роулинз, – ответил я.
– Дата рождения?
– Сейчас припомню, – сказал я. – Третье ноября 1920 года.
– Рост?
– Шесть футов один дюйм.
– Вес?
– Обычно – сто восемьдесят пять фунтов. Но после Рождества я вешу около ста девяноста.
Он задавал один за другим вопросы в этом же роде, и я непринужденно отвечал на них. Я доверился этому негру, сам не знаю почему. В жизни мне пришлось натерпеться от своих цветных собратьев куда больше, чем от белых. Меня били, грабили, в меня стреляли, но я не задумываясь, безоговорочно доверял чернокожему. Так уж, видимо, я был устроен.
– Ну хорошо, Изекиель, расскажите мне все о Поинсеттии, преподобном Тауне и этой женщине.
– Они все мертвы. Убиты. Мертвы, как дохлая рыба.
– Кто их убил?
Он говорил как человек образованный. При желании я мог бы разговаривать с ним так же, но я всегда считал, что человек должен говорить на языке, усвоенном с рождения. Если вы начнете говорить как белый, вы можете забыть, кто вы есть.
– Я не знаю. Разве Поинсеттиа не покончила с собой?
– Результаты вскрытия будут получены сегодня вечером. Можете ли вы сказать что-нибудь по этому поводу?
– Они до сих пор ничего не сделали? – Я был поражен.
– Коронер страшно занят, мистер Роулинз. На Сан-Ремо-стрит произошел несчастный случай. Кроме того, пожар на Санта-Монике. Да и мы до сих пор сомневались, убийство ли это, – сказал Куинтин. – Коронер сейчас по пояс в трупах, но очередь дойдет и до этого дела.
– Я ничего не знаю, кроме того, что священник и девушка убиты, я сам видел кровь. Мне неизвестно, кто их убил, и, уж если говорить правду, я и знать этого не хочу. Убийство не имеет ко мне никакого отношения.
– Это не соответствует тому, что я слышал.
– Как так?
– Несколько лет тому назад произошло несколько убийств, к которым вы были причастны. Ваши показания избавили от тюрьмы одного из убийц.
– Это правда. – Я ткнул себя пальцем в грудь. – Убийцей был кто-то другой. И я тогда сообщил об этом властям. И сейчас, если бы я знал, кто убил этих двоих в церкви, то обязательно вам сказал бы. Но я, не отрывая зада, сидел в подвале и разбирал одежду, когда услышал вопль Виноны. Я бросился на помощь, но слишком поздно.
– Вы думаете, их убила Винона?
– Понятия не имею.
– Вы не видели еще кого-нибудь поблизости?
– Нет, – сказал я. – Хаим упомянул Роберта Уильямса, но я сам его не видел.
– Значит, никого?
– Я видел Хаима, и Хаим видел меня. Вот и все.
– Где вы находились, прежде чем пойти на работу?
– Я завтракал вместе с моей приятельницей.
– Кто такая?
– Ее зовут Ширли.
– Как фамилия?
– Не знаю, но могу показать, где она живет.
– Сколько времени вы находились в церкви до того, как спустились в подвал?
– Я сразу же пошел туда.
Затем мы начали сначала. И так снова и снова.
Вдруг он спросил меня, не слышал ли я выстрелов.
– Выстрелов?
– Да, – ответил он сурово, – выстрелов.
– Их застрелили?
– А как по-вашему?
– Их могли и зарезать, откуда я знаю.
Для полицейского Нейлора этого было достаточно. Он встал и вышел с чувством отвращения. Через несколько минут вернулся и сказал, что я могу идти. Хаима и Винону отпустили давным-давно, у полиции они не вызвали никаких подозрений. Истерика Виноны была слишком правдоподобна, а о том, что Хаим – член организации "Красный террор", никто не знал.
Я вышел на улицу, доехал на автобусе до церкви, а оттуда добирался домой уже на машине. Столько всего свалилось на мою голову! Жизнь пошла вкривь и вкось. Главное, люди, знакомые мне, умирали один за другим, а это уже никак не укладывалось в голове.
* * *
Злоключения мои в этот день, похоже, еще не кончились. На моем крылечке в качалке сидел Крыса и потягивал виски. Запах спиртного я почуял за десять футов.Обычно он проявлял редкостную щепетильность в отношении одежды. Шелк и кашемир были ему так же привычны, как для другого – хлопок. Его одевали женщины, а потом выводили на люди. Пусть весь мир знает, кто у них есть.
Крыса как-то рассказал мне, что одна женщина заменила обычные карманы у него в брюках на атласные, чтобы иметь возможность гладить его под столом или в кино, как она привыкла делать это дома.
Но сейчас на своем крыльце я увидел совсем другого человека. Он, похоже, несколько дней не брился, и его тощая бороденка торчала, как крысиная шерсть. Одежда заляпана грязью. Крыса молчал. Так человек может выглядеть только после длительного запоя.
– Привет, Изи.
– Привет, Крыса.
Я присел с ним рядом и вдруг почувствовал, будто мы снова молоды и никогда не покидали Техаса. Наверно, я надеялся, что вернутся прежние добрые времена.
– Я без пистолета, – сказал Крыса.
– Неужели?
– Я мог бы убить кое-кого, Изи, кого мне не хотелось бы убивать.
– Что с тобой, Рей? Ты нездоров?
Он засмеялся, согнувшись, будто от приступа колик.
– Да, – сказал он. – Я нездоров. Эта боль доведет меня до смерти.
– Что за боль?
Он вперил в меня стальной взгляд.
– Ты видел моего сына?
– Да, Этта приходила ко мне с ним, когда приехала.
– Красивый мальчик, правда?
Я кивнул.
– У него крупные ступни и большой рот. Черт побери, что еще нужно в этом мире.
Крыса умолк, а я продолжал:
– Он прекрасный мальчик. Сильный и умный к тому же.
– Он чистый дьявол, – прошептал Крыса.
– Что ты сказал?
– Сатана, злой ангел из ада. Посмотрел бы ты, как он подымает брови, они выглядят как рожки.
– Конечно, Ламарк – озорник, но он неплохой мальчишка, Реймонд.
– Он сатана из ада. Черные кошки и колдовство вуду. Ты помнишь Маму Джо?
– Еще бы.
Я никогда ее не забывал.
Крыса тогда уговорил меня отвезти его в угнанном автомобиле в городишко Пария в восточном Техасе. Нам было около двадцати, но характер Крысы уже вполне определился. Ему хотелось получить деньги матери, завещанные перед смертью. Он собирался жениться на Этте-Мэй и заявил: "Я получу эти деньги, а иначе дедушке Ризу не жить". Риз был его отчимом.
Но прежде чем поехать к отчиму Крысы, мы направились в самое средоточие болот. Там разыскали домик, со всех сторон окруженный грушевыми деревьями, стоявшими как колонны, двойными рядами. В этом домике жила Мама Джо, деревенская ведьма. Росту в ней было шесть футов и шесть дюймов. Она зарабатывала себе на жизнь своими сверхъестественными способностями, недоступными большинству людей. Ведьма, лет на двадцать старше, просто околдовала меня, когда ночью мы остались с ней вдвоем. Крыса обдумывал убийство, а Мама Джо держала меня за волосы. Я клялся ей в любви и чего только не говорил! Помню по сей день – от нее пахло сладким перцем, чесноком, горьким вином и табачным перегаром.
– Она всегда говорила мне, – прервал мои мысли Крыса, – что зло возвращается к тому, кто неправедно жил. А если сам не расплатился, оно падет на твоих детей.
– Ламарк совсем не такой, Рей.
– Откуда ты знаешь? – закричал он и воинственно ринулся вперед. – Он положил на меня глаз, Изи. Сам сказал, ненавидит меня, хочет, чтобы я умер. Объясни мне, как может сын желать родному отцу смерти?
А я думал об Этте. Как бы все устроить, чтобы и ее любовником быть, и оставаться при этом другом Крысы.
– Да не испытывает он к тебе ненависти! Он еще малыш, и ему непонятно, почему ты и Этта не можете жить вместе.
– Он дьявол из ада, – снова прошептал он. – Я делал все, что полагается делать отцу, Изи. Ты же знаешь, своего отца я не видел, а Риза – убил.
Крыса в конце концов убил своего отчима, несмотря на все мои попытки помешать.
– Да, я убил его, – продолжал Крыса. – Но он и его сын Наврошет избивали меня, как хотели, и издевались надо мной.
Потом Крыса убил и своего сводного брата Наврошета.
– Ламарк не думает, что ты такой, – сказал я.
– Нет, он именно так и думает, да, да. И ты знаешь, я не давал ему ни малейшего повода. Я люблю своего мальчика и готов для него на все. – По лицу его струились слезы. – Ты знаешь, иногда я беру его с собой в дом Зельды. Шлюхам нравится, когда я привожу к ним мальчика. Они носятся вокруг него, закармливают шоколадом. И я показываю ему игру в карты и танцы. И представь себе, он робеет и пугается. Позорит меня перед Зельдой.
Крыса улыбнулся:
– Он постоянно ходил за мной в ванную комнату, смотрел на мой член, как будто никогда не видел ничего подобного. А потом вдруг заявил, что больше никуда со мной не пойдет. Даже не желает разговаривать. А если я настаиваю, начинает кричать, как демон, прямо на улице, будто я последняя гадина вроде Риза.
Прежде чем Крыса отплатил Ризу, старый фермер заставил нас побегать по болотам. Реймонд застрелил одну из его охотничьих собак, но две другие гнались за нами до самого леса. В конце концов они отстали, но к тому времени уже стемнело, и нам пришлось переночевать под открытым небом. Я был простужен, и Крыса, как мама-кошка, согревал меня всю ночь. Наверно, я загнулся бы, не позаботься он тогда обо мне.