Страница:
По рядам противника прошло движение. Пока Малышев всматривался, чем именно занялись эти предки мирных тюркменских дехкан, рядом кто-то истошно заорал:
– Щиты!
Легкое облачко пробежало по небу, Костя инстинктивно вскинул руку и тут же ощутил глухие мощные удары в локоть. Поднятый щит заходил как живой, а перед глазами Малышева из дерева вынырнули кончики сразу нескольких стрел.
Тысячи, десятки тысяч смертоносных посланцев падали с неба на христиан. В первых рядах началась паника, которую пробовали усмирить немногие профессиональные воины. Возле Кости охнул и осел на землю, держась за окровавленную грудь, бородатый лангедокец. Будто споткнувшись на ровном месте, опрокинулся совсем молодой паренек, прикрывавшийся от смертоносного потока, льющегося с небес, какой-то доской. В его шею вонзились сразу две короткие легкие стрелы. Заверещал, прыгая на одной роге, старый мечник из числа епископских кнехтов. Его щит не смог укрыть правую лодыжку. Тут и там люди роняли оружие и падали на землю. Кто-то из них навсегда затихал, кто-то пытался выдернуть вражеские стрелы, впившиеся в тело.
Первой шеренге, в которой традиционно собралась лучшая часть войска, бронированная пехота и кавалерия, приходилось еще хуже. Кочевники закружили карусель, подлетая на своих коньках на расстояние метров в двадцать и выпуская уже не легкие, короткие, а тяжелые, длинные стрелы с гранеными наконечниками. Они буквально прошивали насквозь кольчуги и кожаные доспехи.
Так продолжалось минут пять.
И центр провансальцев, именно там, где находился обоз и большая часть слабовооруженной пехоты, дрогнул. Передние ряды, выкошенные наполовину, начали подавать назад, задние побежали, сея панику дальше: кто-то лез под повозки, кто-то скуля прятался за трупами лошадей и бывших товарищей.
– Капец! – кратко резюмировал окружающую действительность Костя.
Захар рычал от злости, осматриваясь, Улугбек Карлович и пара итальянцев безмолвствовали.
Кроме них, мало у кого были широкие скандинавские щиты. Провансальцы предпочитали небольшие круглые, часто сделанные из мореного дерева и потому очень тяжелые. Удобные и долговечные в рукопашной схватке один на один, они плохо защищали от стрел. Старые воины в такой ситуации встали бы как можно плотнее, компенсируя малую площадь защиты помощью соседа, но в обозе было немного тех, кто имел хоть какой-то военный опыт.
Мусульмане, видя, что центр латинян подался назад, покидали луки за спины и с противным визгом бросились в атаку.
Опять запели справа трубы графа Тулузского. Рыцари, остановленные шквалом стрел, выходили на разгон. Пытаясь исправить ситуацию, Раймунд пробовал фланговым ударом отбросить кавалерию противника от мечущихся в панике пехотинцев центра. Этот удар мог бы стать последним, что он сделал бы как предводитель армии, – кочевники неплохо рубились в седле, а завязнувшую в узком проходе между холмами и собственным обозом тяжелую кавалерию провансальцев могли перебить все подходившие сельджуки. Опытный военачальник, граф Тулузский понимал это и, тем не менее, шел на маневр, ведь в случае промедления крестоносцы рисковали получить в тылу несколько тысяч опытных рубак султана.
…Косте и Захару было не до того, чтобы рассматривать окрестности и отгадывать тактические планы битвы. Опрокинув переднюю линию обороны, тюрки враз форсировали с таким трудом выкопанные за ночь земляные валы и теперь прорубались к центру лагеря. За валом франки выстроили цепь из повозок, создав своеобразную баррикаду на пути возможного прорыва. Теперь эту не самую серьезную преграду, стоявшую перед полчищами румийских ополченцев и наемников, защищали русичи, к которым прибились выжившие обозники.
Всадники противника не спешили соваться в тесноту проходов между сдвинутыми в кучу телегами. Часть кавалерии султана ринулась было в обход, но напоролась на ровные ряды щитов небольшого отряда византийцев, грозно отвечавшего градом дротиков, часть спешилась и, заняв холм, принялась методично выбивать стрелами наиболее ретивых противников. Но большинство тюрок просто повернуло в сторону ровных блестящих рядов рыцарской конницы. Полностью закованные в железо катафрактарии были не внове для храбрых туркменских всадников, и горячие головы, которые есть в любой армии, спешили добыть себе немеркнущую славу, разметав на поле последний боеспособный отряд заносчивых почитателей пятого пророка. [54]
Это не стало передышкой для ощетинившихся копьями обозников, чьи утыканные стрелами щиты здорово походили на шкурки дикобразов. С собственных земляных валов, теперь доставшихся неприятелю, на них хлынул поток полуголых, дико верещавших пехотинцев врага.
Большие овальные тростниковые и маленькие круглые, свитые из лозы щиты, обтянутые яркой материей и разукрашенные рисунками и письменами из Корана, были единственной броней этого воинства. Однако противник не казался никчемным. Кроме коротких прямых мечей, топориков и шестоперов, черноволосые бородатые пехотинцы были вооружены и метательными снарядами. Не отошедших от обстрела тюрок латинян засыпал шквал дротиков.
Сбоку от Кости охнул и начал заваливаться вперед Антонио. Тяжелый зупин, [55]скользнув по щиту, глубоко вошел под ребра итальянца. Улугбек Карлович попробовал поддержать слугу, но тому уже мало что могло помочь: пущенный сильной рукой с десятка метров дротик пробил стеганую куртку и грудь почти навылет.
Скоро русичам стало не до оказания помощи раненым.
Недостаток брони нападавшие легко компенсировали неподдельной яростью, выносливостью и отличными навыками владения оружием. Налетев на стену щитов, дейлемиты [56]обрушили на головы христиан весь свой метательный арсенал, а затем начали неистово прорубаться через появившиеся бреши. В толчее азиатские короткие мечи и небольшие топорики были куда более удобными, чем длинные мечи немногочисленных рыцарей или копья обозников.
Костя прикрылся щитом, который изрядно потяжелел от десятка торчащих в нем стрел, и вытащил меч. От револьвера было бы, конечно, больше проку, но патроны в барабане не бесконечны, а заряжать оружие необходимо было двумя руками. Щит же для русича был теперь куда важней огневой мощи. Малышев утешил себя тем, что у него наконец появился шанс испытать в бою полученные за год навыки владения холодным оружием.
Рядом помахивал секирой Захар. Уцелевшая обслуга «Адама» в лице Марко с двумя щитами прикрывала Сомохова, руки которого занимали револьвер и плошка с углями для фитиля. Как последний редут за спинами находилась повернутая к врагу повозка с заряженной пушечкой. В такой толпе картечь способна была заменить два десятка воинов, но, к сожалению, русичи могли рассчитывать только на один выстрел. Потому огнестрельное оружие, а тем паче пушка, откладывались на самый крайний случай.
…В щит глухо ударил дротик, потом еще один. Теперь из потяжелевшего он начал превращаться в просто неподъемный. Когда же в нем застряло еще и копье, Малышев попробовал обрубить древки метательных орудий врага или хотя бы сбить часть из них на землю. Он чуть опустил верхнюю часть щита, намереваясь мечом очистить его поверхность, и тут же короткое лезвие проскользнуло в образовавшуюся щель. Будь его снаряжение таким же простым, как и у нападавших, это было бы последнее мгновение его жизни. Но кольчуга выдержала сталь вражеского клинка. Стоявший рядом Захар среагировал первым. С уханьем он обрушил свою секиру, послышался чавкающий звук, и Костя увидел чужую отрубленную кисть руки. Неожиданно это не вывело его из себя, а как будто придало сил. Меч сам собой устремился в щель между своим щитом и щитом сибиряка. Лезвие скользнуло по чему-то твердому. Костя ударил еще пару раз и выглянул. Напротив него, прикрываясь красными разукрашенными щитами, крутились двое мусульман, еще один, зажимая фонтанирующую кровью культю, натужно выл и отползал назад.
Увидев лица врагов, скуластые, покрытые черной щетиной, Малышев воспрянул духом. Видно было, что невысокие мусульмане побаиваются здоровенного «франка». Да и еще рядом с ревом рубил азиатов бывший красноармеец. Костя решился на атаку.
Острие его меча скользнуло в сторону ближайшего противника. Тот слегка подался назад, но выпад предназначался не ему. Чуть довернувшись, русич обрушил град ударов на щит мусульманина, находившегося справа, заставив его отойти в глубь строя, и тут же перевел атаку на левого. Легкие щиты, которыми привыкли пользоваться нападавшие, не были надежным прикрытием от хорошей стали. Второй дейлемит тоже попробовал отпрыгнуть вглубь, но толчея и напирающие сзади сотоварищи не дали ему произвести этот нехитрый маневр. Сыграла свою роль и разница в силе. Великолепная сталь миланских мастеров быстро искромсала лозу и прикрытый тканью тростник, меч же, поднятый мусульманином, был не самого лучшего качества. Оружие русича переломило его, как сухую ветку, и с противным хрустом разрубило ключицу нападавшего.
Во время атаки Малышев слегка увлекся и подался вперед, о чем ему тут же напомнило лезвие чужого копья, скользнувшее по плетению кольчуги в районе бедра. Будь противник поточнее, посильнее и поближе, острие вполне могло бы пробить кольца брони.
Костя увернулся от брошенного издалека зупина, подался назад и огляделся.
На месте зарубленного азиата тут же появились двое бородатых крепышей. Тычок в щит одного, выпад в сторону другого. Замах… Один из воинов румийского султана прикрылся от меча латинянина древком секиры – это было ошибкой. Чудовищный удар, на который явно не рассчитывал противник, отбросил топор, лезвие скользнуло по древку и самым кончиком задело горло чернявого пехотинца. На помощь товарищу бросился сосед, но было поздно. Пока один из дейлемитов пробовал зажать рукой хлещущую из горла кровь, Костя обрушил на поднятый тростниковый щит второго четыре мощных удара. Может, в искусстве владения холодным оружием русичи и не достигли уровня профессиональных воинов этого времени, зато легко компенсировали недостаток навыков длиной рук и большей физической силой. Над своими противниками Костя возвышался почти на полторы головы.
На четвертом ударе под ноги полетели ошметки щита. Бородач зашелся в крике, пытаясь зажать полуотрубленную руку, и тут же получил двадцать сантиметров железа в брюхо.
Сбросив с меча труп, Костя поднял глаза и увидел, что на месте убитых размахивают клинками еще трое противников.
…Он рубил, колол, бил врага ногами, щитом и локтями. Вокруг росла гора мертвых и шевелящихся тел, а черноволосые, всклокоченные, верещащие дейлемиты перли и перли, исступленно выкрикивая непонятные кличи и пытаясь достать его своими короткими мечами и топориками. Щит весь покрылся зарубинами, Малышев раз пять сбивал острия копий и дротиков, а противник все наседал. Глаза азиатов горели яростью, зрачки были неестественно расширены. Костя всмотрелся в лицо очередного врага. Может, наркотик? Непонятно.
Рядом с завидной частотой мелькала секира сибиряка. Пригодько выглядел так, как будто вышел в лес на заготовку дров. Пока Костя нырял, уворачивался, прыгал, бывший красноармеец, расставив пошире ноги, рубил и рубил. Теснота не позволяла маневрировать, потому воины султана, попавшие под широкие замахи секиры, не могли увернуться от ударов массивного и длинного оружия. Они бросались вперед, сокращая дистанцию, метали дротики, пытались порезать не защищенные щитом руки… и падали, падали, падали.
Через минут десять, показавшихся Косте часами и вместивших добрый десяток мини-поединков, Малышев почувствовал, что фронт атаки на него стал шире: слева исчезли двое молодых обозников, державших линию обороны. Постепенно враг теснил остатки центрального крыла франков в глубь лагеря. Телега, перед которой сражались русичи, оказалась последним выступом в море улюлюкающего и кричащего исламского воинства. За плечами Кости десяток кнехтов еще держал тонкую цепочку, связывающую их с основными силами, но было понятно, что минутное промедление готово обернуться боем в полном окружении.
– Отходим! – рявкнул из-за спины кто-то по-французски.
– Назад! Надо назад! – голос Марко сорвался на крик.
Сбоку, сжав зубы, кромсал стену врагов Захар. В такой толчее от жалких обломков щита было мало проку, и красноармеец, перехватив секиру в две руки, крушил дейлемитов, не озабочиваясь проблемами обороны. Вид покрытого кровью, закованного в железо Пригодько был ужасен настолько, что мусульмане при его виде кричали «Иблис!» и пробовали повернуть назад. Здесь, у горы трупов, уже почувствовавшие победу воины ислама старались избежать схватки, уйти, затеряться в глубине строя, но вошедший в раж Захар не давал никому такой возможности. Он крушил всех, кто появлялся в пределах его видимости, одинаково поражая паникующих противников и в грудь и в спину.
Если сибиряк, казалось, не знал усталости, то Косте каждый взмах уже давался с трудом. Несколько ран на ногах и руках, нанесенных пробившими кольчугу дротиками, кровоточили, ослабляя и без того ноющее от усталости тело. Меч все больше казался неподъемным. В глазах расплывались и набегали друг на друга стеклянные червячки. Не хватало воздуха.
– Берегись! – Хрипящий голос Улугбека Костя узнал не без труда.
Он подался назад, оглянулся. Раздался знакомый скрежет и шипение. Малышев понял, что промедление опасно, и упал влево. Воины ислама с радостным воем рванули вперед и…
Грохот пушки перекрыл весь шум. Огонь, облако дыма с характерным едким запахом, а главное, полтора килограмма картечи полностью поменяли картину боя. Перед повозкой, которую русичи удерживали, их стараниями уже высилась куча из мертвых и раненых врагов. Дейлемиты, стараясь освободить проходы к страшным франкам, изредка относили тела собратьев и помогали отойти раненым, но все равно вал был приличным. Теперь же картечь сделала перед защитниками лагеря настоящую просеку, усеянную частями человеческих тел, кровью, внутренностями и обломками оружия. До самой земляной насыпи открылся проход шириной метра в полтора.
Эффект нельзя было назвать однозначным: от страшного оружия латинян бежали изумленные и испуганные азиаты, но и обозники-провансальцы, державшие тыл, побросав мечи и копья, бросились в глубь лагеря. Теперь перед лицом отхлынувшего врага остались только трое русичей и прикрывающий ученого итальянец Марко.
Пока Костя пробовал восстановить дыхание и дать отдохнуть рукам, рядом с ним раненым медведем заревел Пригодько. В толчее схватки пехотинцы султана вынуждены были больше полагаться на свои мечи, нежели на метательное оружие. До выстрела «Адама», в тесноте боя, воины ислама, несмотря на потери, все лезли и лезли на закованных в кольчуги русичей. Теперь же, получив некое свободное пространство, они старались уничтожить противника, не приближаясь на расстояние удара секиры. Тюркские лучники, вызванные на земляной вал, торопливо натягивали свои кривые мощные луки.
Первая же стрела, посланная кочевниками, пробила кольчугу и глубоко застряла в плече Захара. Две следующие не причинили вреда: одна со звоном отскочила от стального умбона щита Марко, вторая вонзилась в верхнюю пластину лафета «Адама». Видимо, тюрки старались стрелами вывести из строя страшное оружие христиан. Пехота предпочитала держаться на расстоянии, предоставив всю инициативу так и не слезшим с лошадей кочевникам. Пяток их теперь гарцевал вдоль гребня защитного вала христианского лагеря, выцеливая неприкрытые щитами части тел.
– Суки! – ревел Захар, обламывая древко засевшей в плече стрелы.
Он подхватил с земли щит одного из убитых обозников и теперь старался укрыться за этой небольшой защитой.
– Я вас всех на хрен намотаю!
Он выхватил у Сомохова один из револьверов. Тут же две стрелы воткнулись в щит, одна скользнула около шлема. Грохот выстрелов слился в почти автоматную очередь. Двоих всадников выбило из седла, третий зашатался и осел на круп лошади. Через секунду тюрки покинули гребень вала, посчитав, видимо, что дьявольский гром латинян слишком опасен.
Зато снова подтянулись яростные бородачи-пехотинцы. Теперь они атаковали широким фронтом, прикрываясь стеной щитов и пытаясь достать врага копьями или дротиками. Гора трупов и стоны раненых остудили горячие восточные головы, и теперь на четверых латинян наступала прагматично настроенная толпа.
– Вот теперь точно капец! – Костя потянул из кобуры свой револьвер.
По-другому вскрыть фалангу противника он просто не представлял возможным. Меч против ежа копий был бесполезен, как и секира Пригодько, зажимающего кровь и яростно чертыхающегося. Улугбек Карлович быстро разматывал холстину, прикрывавшую автомат. Пришла пора выкладывать все аргументы и весь боезапас.
…На щелчок чьей-то тетивы друзья сначала не обратили внимания, затем звук повторился, потом еще раз, и вот уже позади приготовившихся к последнему бою русичей радостной трескотней зашлись десятки луков. Сотни стрел полетели на головы строя мусульман, вызывая в глубине все более частые крики боли. Легкие пехотинцы султана, почти не имевшие брони, несли потери, но пока не думали отступать.
Малышев обернулся и не смог сдержать крика восторга.
Из глубины лагеря к ним двигалась настоящая стена высоких каплевидных византийских щитов. Отряд, приданный кесарем своим союзникам, спешил закрыть самое опасное направление. Две тысячи пелтастов Титакия плотной колонной шли на помощь центру латинян. Этот небольшой по меркам сражения отряд показался бы стороннему наблюдателю маленькой каплей, падающей в море, но для четверых друзей он выглядел целой армией.
Справа от пелтастов на кауром жеребце гарцевал офицер великого дуки. Тансадис помахал русичам рукой и пришпорил коня. Тут из-за пехотного строя вдруг вылетел десяток всадников, за ним второй, третий. Все они были в длинных халатах, некоторые в малахаях…
– Тюрки! – заорал Костя, целясь в ближайшего к Георгию кочевника, но выстрелить ему не дали.
Захар, побелевший от потери крови, но все так же крепко державший щит и секиру, стукнул по стволу револьвера, отклоняя его.
– Дурень! – с трудом просипел сибиряк. – То наши! Крещеные!
Тысяча тюркополов, [57]не переставая поливать стрелами сгрудившуюся у валов пехоту противника, вылетела и развернулась в линию перед рядами дейлемитов.
За строем пелтастов показались силуэты провансальских кнехтов. Бежавшие обозники, собранные чьей-то крепкой рукой, шли обратно в горнило схватки. Кто был этот командир, русичи также узнали без труда. Из-за спин спешащих слуг до них донеслись знакомые рубленые фразы на великом и могучем, перемежаемые французскими и итальянскими ругательствами. Сам же грозный рыцарь Тимо в сопровождении собственного отряда появился следом.
Теперь счет шел уже на секунды. Успеют ли мусульмане смять четверку друзей или византийцы первыми достигнут маленького островка сопротивления?
Костя повернулся к врагам. Их первичный энтузиазм уже прошел, теперь воины, смуглые лица которых заросли щетиной до самых глаз, напряженно следили за все прибывающими силами христиан.
Внезапно яростная схватка вылилась на гребень защитных валов где-то слева. Это остатки крестьянского ополчения Петра Пустынника опрокинули вылетевших на них конников и ударили в бок растянутому отряду легкой пехоты неприятеля. Тут же в рядах неприятеля противно завизжали какие-то не то свистки, не то дудки. Враг играл отступление.
Противник отходил грамотно, быстро, прикрывая фланги и забирая по возможности раненых и убитых. Только перед так и не взятой телегой русичей, на которой стоял страшный «Адам», осталась громоздиться гора изрубленных тел.
– Где же их кавалерия? – удивленно воскликнул Сомохов.
Ученый смотрелся очень воинственно без своих очков. Перемазанный в крови, в кольчуге и шлеме, со щитом и револьвером, он больше походил на тюркских кочевников, чем некоторые из них.
Яркое солнце, легкая дымка от подожженных кем-то кустов и какой-то новый терпкий аромат. Костю передернуло: пахло кровью и внутренностями. Рядом застонал и бренчащей кучей осел Захар. Кровопотеря сказалась – бывший красноармеец упал в обморок.
Улугбек Карлович тут же превратился в медика. Из недр его сумок вынырнул пакет с корпией и бинтами, чистые тряпки и аптечка, сбереженная Костей.
Послышался перестук копыт, и над русичами, занятыми раненым товарищем, склонился знакомый силуэт.
– Вы як, хлопцы?
Костя обернулся. Подъесаул, не слезая с коня, взглянул на рану молодого красноармейца, за которым старался присматривать на правах старшего.
– Мы – ничего, но Антонио убили, а Захара здорово ранило.
Казак спрыгнул с Орлика. Улугбек в это время вытянул из плеча сибиряка стрелу с граненым бронебойным наконечником. Сомохов зажал края раны рукой, тут же промокнул ее пучком корпии и стал накладывать бинт.
– Погодь, дружэ! – Горовой рявкнул через плечо. – Лекарюгу сюда! Швыдко!
Пока археолог бинтовал рану, парочка норманнов из отряда рыцаря приволокла к месту событий патлатого мужичонку. Тот даже не пробовал возмущаться, только грустно смотрел на раненого из-под тонкого суконного покрывала.
– Лечи, зараза! – рявкнул рыцарь.
Медик осмотрел наложенную повязку, пощупал руку раненого, осмотрел веки, покосился на обломок стрелы, вынутый из Пригодько, и на неплохом греческом уверенно заявил:
– Жить будет!
Казак зарычал:
– Лечи, каму кажу!
Медик, не понимающий незнакомого варварского языка, пожал плечами.
Улугбек ткнул пальцем в плечо:
– Может, стоит перетянуть жгут?
Медик заинтересованно повернулся к разговаривающему на «цивилизованном» языке варвару и включился в диспут.
Костя спросил у рыкающего рыцаря:
– Ты где врача взял, Тимофей?
Тот указал на командующего тюркополами Тансадиса:
– Георгий дал. Казав, шо, можа быть, хто паранены.
Малышев кивнул. Его руки, намахавшие мечом, болели и просили отдыха, щипали многочисленные порезы, и кровоточили неглубокие раны. Хотелось присесть и отдохнуть.
– А ты як? Не паранены? – Горовой настороженно присматривался к одежде товарища, видимо, отыскивая следы ударов, которые тот сам не заметил.
Малышев отрицательно помотал головой.
…Авангард румийского войска был отбит, но отступление его мог назвать бегством только ярый оптимист или глупец. Под прикрытием тюркской кавалерии, связавшей рыцарскую конницу графа Тулузского, пехота грамотно отошла за холмы, шипастыми кустами отгородившись от воинов Боэмунда и Готфрида. Через пару минут поле боя покинула и кавалерия сельджуков.
Потери крестоносцев оказались ужасными. Центр провансальцев был почти полностью уничтожен, крестьянское войско сократилось вдвое. Около десяти тысяч убитых и почти пятнадцать тысяч серьезно раненных – такова была плата за получасовой бой. По словам провансальских рыцарей, враг тоже потерял немало храбрых воинов, в основном кавалеристов, но имел возможность забрать с собой в долину как раненых, так и убитых.
Такие уроки надо было запоминать быстро. Пока наемники-тюрки испытывали на крепость броню южнофранцузской пехоты, основные силы Кылыч-Арслана заняли небольшую долину, прилегающую к крепости.
Наутро предстоял новый бой.
3
– Щиты!
Легкое облачко пробежало по небу, Костя инстинктивно вскинул руку и тут же ощутил глухие мощные удары в локоть. Поднятый щит заходил как живой, а перед глазами Малышева из дерева вынырнули кончики сразу нескольких стрел.
Тысячи, десятки тысяч смертоносных посланцев падали с неба на христиан. В первых рядах началась паника, которую пробовали усмирить немногие профессиональные воины. Возле Кости охнул и осел на землю, держась за окровавленную грудь, бородатый лангедокец. Будто споткнувшись на ровном месте, опрокинулся совсем молодой паренек, прикрывавшийся от смертоносного потока, льющегося с небес, какой-то доской. В его шею вонзились сразу две короткие легкие стрелы. Заверещал, прыгая на одной роге, старый мечник из числа епископских кнехтов. Его щит не смог укрыть правую лодыжку. Тут и там люди роняли оружие и падали на землю. Кто-то из них навсегда затихал, кто-то пытался выдернуть вражеские стрелы, впившиеся в тело.
Первой шеренге, в которой традиционно собралась лучшая часть войска, бронированная пехота и кавалерия, приходилось еще хуже. Кочевники закружили карусель, подлетая на своих коньках на расстояние метров в двадцать и выпуская уже не легкие, короткие, а тяжелые, длинные стрелы с гранеными наконечниками. Они буквально прошивали насквозь кольчуги и кожаные доспехи.
Так продолжалось минут пять.
И центр провансальцев, именно там, где находился обоз и большая часть слабовооруженной пехоты, дрогнул. Передние ряды, выкошенные наполовину, начали подавать назад, задние побежали, сея панику дальше: кто-то лез под повозки, кто-то скуля прятался за трупами лошадей и бывших товарищей.
– Капец! – кратко резюмировал окружающую действительность Костя.
Захар рычал от злости, осматриваясь, Улугбек Карлович и пара итальянцев безмолвствовали.
Кроме них, мало у кого были широкие скандинавские щиты. Провансальцы предпочитали небольшие круглые, часто сделанные из мореного дерева и потому очень тяжелые. Удобные и долговечные в рукопашной схватке один на один, они плохо защищали от стрел. Старые воины в такой ситуации встали бы как можно плотнее, компенсируя малую площадь защиты помощью соседа, но в обозе было немного тех, кто имел хоть какой-то военный опыт.
Мусульмане, видя, что центр латинян подался назад, покидали луки за спины и с противным визгом бросились в атаку.
Опять запели справа трубы графа Тулузского. Рыцари, остановленные шквалом стрел, выходили на разгон. Пытаясь исправить ситуацию, Раймунд пробовал фланговым ударом отбросить кавалерию противника от мечущихся в панике пехотинцев центра. Этот удар мог бы стать последним, что он сделал бы как предводитель армии, – кочевники неплохо рубились в седле, а завязнувшую в узком проходе между холмами и собственным обозом тяжелую кавалерию провансальцев могли перебить все подходившие сельджуки. Опытный военачальник, граф Тулузский понимал это и, тем не менее, шел на маневр, ведь в случае промедления крестоносцы рисковали получить в тылу несколько тысяч опытных рубак султана.
…Косте и Захару было не до того, чтобы рассматривать окрестности и отгадывать тактические планы битвы. Опрокинув переднюю линию обороны, тюрки враз форсировали с таким трудом выкопанные за ночь земляные валы и теперь прорубались к центру лагеря. За валом франки выстроили цепь из повозок, создав своеобразную баррикаду на пути возможного прорыва. Теперь эту не самую серьезную преграду, стоявшую перед полчищами румийских ополченцев и наемников, защищали русичи, к которым прибились выжившие обозники.
Всадники противника не спешили соваться в тесноту проходов между сдвинутыми в кучу телегами. Часть кавалерии султана ринулась было в обход, но напоролась на ровные ряды щитов небольшого отряда византийцев, грозно отвечавшего градом дротиков, часть спешилась и, заняв холм, принялась методично выбивать стрелами наиболее ретивых противников. Но большинство тюрок просто повернуло в сторону ровных блестящих рядов рыцарской конницы. Полностью закованные в железо катафрактарии были не внове для храбрых туркменских всадников, и горячие головы, которые есть в любой армии, спешили добыть себе немеркнущую славу, разметав на поле последний боеспособный отряд заносчивых почитателей пятого пророка. [54]
Это не стало передышкой для ощетинившихся копьями обозников, чьи утыканные стрелами щиты здорово походили на шкурки дикобразов. С собственных земляных валов, теперь доставшихся неприятелю, на них хлынул поток полуголых, дико верещавших пехотинцев врага.
Большие овальные тростниковые и маленькие круглые, свитые из лозы щиты, обтянутые яркой материей и разукрашенные рисунками и письменами из Корана, были единственной броней этого воинства. Однако противник не казался никчемным. Кроме коротких прямых мечей, топориков и шестоперов, черноволосые бородатые пехотинцы были вооружены и метательными снарядами. Не отошедших от обстрела тюрок латинян засыпал шквал дротиков.
Сбоку от Кости охнул и начал заваливаться вперед Антонио. Тяжелый зупин, [55]скользнув по щиту, глубоко вошел под ребра итальянца. Улугбек Карлович попробовал поддержать слугу, но тому уже мало что могло помочь: пущенный сильной рукой с десятка метров дротик пробил стеганую куртку и грудь почти навылет.
Скоро русичам стало не до оказания помощи раненым.
Недостаток брони нападавшие легко компенсировали неподдельной яростью, выносливостью и отличными навыками владения оружием. Налетев на стену щитов, дейлемиты [56]обрушили на головы христиан весь свой метательный арсенал, а затем начали неистово прорубаться через появившиеся бреши. В толчее азиатские короткие мечи и небольшие топорики были куда более удобными, чем длинные мечи немногочисленных рыцарей или копья обозников.
Костя прикрылся щитом, который изрядно потяжелел от десятка торчащих в нем стрел, и вытащил меч. От револьвера было бы, конечно, больше проку, но патроны в барабане не бесконечны, а заряжать оружие необходимо было двумя руками. Щит же для русича был теперь куда важней огневой мощи. Малышев утешил себя тем, что у него наконец появился шанс испытать в бою полученные за год навыки владения холодным оружием.
Рядом помахивал секирой Захар. Уцелевшая обслуга «Адама» в лице Марко с двумя щитами прикрывала Сомохова, руки которого занимали револьвер и плошка с углями для фитиля. Как последний редут за спинами находилась повернутая к врагу повозка с заряженной пушечкой. В такой толпе картечь способна была заменить два десятка воинов, но, к сожалению, русичи могли рассчитывать только на один выстрел. Потому огнестрельное оружие, а тем паче пушка, откладывались на самый крайний случай.
…В щит глухо ударил дротик, потом еще один. Теперь из потяжелевшего он начал превращаться в просто неподъемный. Когда же в нем застряло еще и копье, Малышев попробовал обрубить древки метательных орудий врага или хотя бы сбить часть из них на землю. Он чуть опустил верхнюю часть щита, намереваясь мечом очистить его поверхность, и тут же короткое лезвие проскользнуло в образовавшуюся щель. Будь его снаряжение таким же простым, как и у нападавших, это было бы последнее мгновение его жизни. Но кольчуга выдержала сталь вражеского клинка. Стоявший рядом Захар среагировал первым. С уханьем он обрушил свою секиру, послышался чавкающий звук, и Костя увидел чужую отрубленную кисть руки. Неожиданно это не вывело его из себя, а как будто придало сил. Меч сам собой устремился в щель между своим щитом и щитом сибиряка. Лезвие скользнуло по чему-то твердому. Костя ударил еще пару раз и выглянул. Напротив него, прикрываясь красными разукрашенными щитами, крутились двое мусульман, еще один, зажимая фонтанирующую кровью культю, натужно выл и отползал назад.
Увидев лица врагов, скуластые, покрытые черной щетиной, Малышев воспрянул духом. Видно было, что невысокие мусульмане побаиваются здоровенного «франка». Да и еще рядом с ревом рубил азиатов бывший красноармеец. Костя решился на атаку.
Острие его меча скользнуло в сторону ближайшего противника. Тот слегка подался назад, но выпад предназначался не ему. Чуть довернувшись, русич обрушил град ударов на щит мусульманина, находившегося справа, заставив его отойти в глубь строя, и тут же перевел атаку на левого. Легкие щиты, которыми привыкли пользоваться нападавшие, не были надежным прикрытием от хорошей стали. Второй дейлемит тоже попробовал отпрыгнуть вглубь, но толчея и напирающие сзади сотоварищи не дали ему произвести этот нехитрый маневр. Сыграла свою роль и разница в силе. Великолепная сталь миланских мастеров быстро искромсала лозу и прикрытый тканью тростник, меч же, поднятый мусульманином, был не самого лучшего качества. Оружие русича переломило его, как сухую ветку, и с противным хрустом разрубило ключицу нападавшего.
Во время атаки Малышев слегка увлекся и подался вперед, о чем ему тут же напомнило лезвие чужого копья, скользнувшее по плетению кольчуги в районе бедра. Будь противник поточнее, посильнее и поближе, острие вполне могло бы пробить кольца брони.
Костя увернулся от брошенного издалека зупина, подался назад и огляделся.
На месте зарубленного азиата тут же появились двое бородатых крепышей. Тычок в щит одного, выпад в сторону другого. Замах… Один из воинов румийского султана прикрылся от меча латинянина древком секиры – это было ошибкой. Чудовищный удар, на который явно не рассчитывал противник, отбросил топор, лезвие скользнуло по древку и самым кончиком задело горло чернявого пехотинца. На помощь товарищу бросился сосед, но было поздно. Пока один из дейлемитов пробовал зажать рукой хлещущую из горла кровь, Костя обрушил на поднятый тростниковый щит второго четыре мощных удара. Может, в искусстве владения холодным оружием русичи и не достигли уровня профессиональных воинов этого времени, зато легко компенсировали недостаток навыков длиной рук и большей физической силой. Над своими противниками Костя возвышался почти на полторы головы.
На четвертом ударе под ноги полетели ошметки щита. Бородач зашелся в крике, пытаясь зажать полуотрубленную руку, и тут же получил двадцать сантиметров железа в брюхо.
Сбросив с меча труп, Костя поднял глаза и увидел, что на месте убитых размахивают клинками еще трое противников.
…Он рубил, колол, бил врага ногами, щитом и локтями. Вокруг росла гора мертвых и шевелящихся тел, а черноволосые, всклокоченные, верещащие дейлемиты перли и перли, исступленно выкрикивая непонятные кличи и пытаясь достать его своими короткими мечами и топориками. Щит весь покрылся зарубинами, Малышев раз пять сбивал острия копий и дротиков, а противник все наседал. Глаза азиатов горели яростью, зрачки были неестественно расширены. Костя всмотрелся в лицо очередного врага. Может, наркотик? Непонятно.
Рядом с завидной частотой мелькала секира сибиряка. Пригодько выглядел так, как будто вышел в лес на заготовку дров. Пока Костя нырял, уворачивался, прыгал, бывший красноармеец, расставив пошире ноги, рубил и рубил. Теснота не позволяла маневрировать, потому воины султана, попавшие под широкие замахи секиры, не могли увернуться от ударов массивного и длинного оружия. Они бросались вперед, сокращая дистанцию, метали дротики, пытались порезать не защищенные щитом руки… и падали, падали, падали.
Через минут десять, показавшихся Косте часами и вместивших добрый десяток мини-поединков, Малышев почувствовал, что фронт атаки на него стал шире: слева исчезли двое молодых обозников, державших линию обороны. Постепенно враг теснил остатки центрального крыла франков в глубь лагеря. Телега, перед которой сражались русичи, оказалась последним выступом в море улюлюкающего и кричащего исламского воинства. За плечами Кости десяток кнехтов еще держал тонкую цепочку, связывающую их с основными силами, но было понятно, что минутное промедление готово обернуться боем в полном окружении.
– Отходим! – рявкнул из-за спины кто-то по-французски.
– Назад! Надо назад! – голос Марко сорвался на крик.
Сбоку, сжав зубы, кромсал стену врагов Захар. В такой толчее от жалких обломков щита было мало проку, и красноармеец, перехватив секиру в две руки, крушил дейлемитов, не озабочиваясь проблемами обороны. Вид покрытого кровью, закованного в железо Пригодько был ужасен настолько, что мусульмане при его виде кричали «Иблис!» и пробовали повернуть назад. Здесь, у горы трупов, уже почувствовавшие победу воины ислама старались избежать схватки, уйти, затеряться в глубине строя, но вошедший в раж Захар не давал никому такой возможности. Он крушил всех, кто появлялся в пределах его видимости, одинаково поражая паникующих противников и в грудь и в спину.
Если сибиряк, казалось, не знал усталости, то Косте каждый взмах уже давался с трудом. Несколько ран на ногах и руках, нанесенных пробившими кольчугу дротиками, кровоточили, ослабляя и без того ноющее от усталости тело. Меч все больше казался неподъемным. В глазах расплывались и набегали друг на друга стеклянные червячки. Не хватало воздуха.
– Берегись! – Хрипящий голос Улугбека Костя узнал не без труда.
Он подался назад, оглянулся. Раздался знакомый скрежет и шипение. Малышев понял, что промедление опасно, и упал влево. Воины ислама с радостным воем рванули вперед и…
Грохот пушки перекрыл весь шум. Огонь, облако дыма с характерным едким запахом, а главное, полтора килограмма картечи полностью поменяли картину боя. Перед повозкой, которую русичи удерживали, их стараниями уже высилась куча из мертвых и раненых врагов. Дейлемиты, стараясь освободить проходы к страшным франкам, изредка относили тела собратьев и помогали отойти раненым, но все равно вал был приличным. Теперь же картечь сделала перед защитниками лагеря настоящую просеку, усеянную частями человеческих тел, кровью, внутренностями и обломками оружия. До самой земляной насыпи открылся проход шириной метра в полтора.
Эффект нельзя было назвать однозначным: от страшного оружия латинян бежали изумленные и испуганные азиаты, но и обозники-провансальцы, державшие тыл, побросав мечи и копья, бросились в глубь лагеря. Теперь перед лицом отхлынувшего врага остались только трое русичей и прикрывающий ученого итальянец Марко.
Пока Костя пробовал восстановить дыхание и дать отдохнуть рукам, рядом с ним раненым медведем заревел Пригодько. В толчее схватки пехотинцы султана вынуждены были больше полагаться на свои мечи, нежели на метательное оружие. До выстрела «Адама», в тесноте боя, воины ислама, несмотря на потери, все лезли и лезли на закованных в кольчуги русичей. Теперь же, получив некое свободное пространство, они старались уничтожить противника, не приближаясь на расстояние удара секиры. Тюркские лучники, вызванные на земляной вал, торопливо натягивали свои кривые мощные луки.
Первая же стрела, посланная кочевниками, пробила кольчугу и глубоко застряла в плече Захара. Две следующие не причинили вреда: одна со звоном отскочила от стального умбона щита Марко, вторая вонзилась в верхнюю пластину лафета «Адама». Видимо, тюрки старались стрелами вывести из строя страшное оружие христиан. Пехота предпочитала держаться на расстоянии, предоставив всю инициативу так и не слезшим с лошадей кочевникам. Пяток их теперь гарцевал вдоль гребня защитного вала христианского лагеря, выцеливая неприкрытые щитами части тел.
– Суки! – ревел Захар, обламывая древко засевшей в плече стрелы.
Он подхватил с земли щит одного из убитых обозников и теперь старался укрыться за этой небольшой защитой.
– Я вас всех на хрен намотаю!
Он выхватил у Сомохова один из револьверов. Тут же две стрелы воткнулись в щит, одна скользнула около шлема. Грохот выстрелов слился в почти автоматную очередь. Двоих всадников выбило из седла, третий зашатался и осел на круп лошади. Через секунду тюрки покинули гребень вала, посчитав, видимо, что дьявольский гром латинян слишком опасен.
Зато снова подтянулись яростные бородачи-пехотинцы. Теперь они атаковали широким фронтом, прикрываясь стеной щитов и пытаясь достать врага копьями или дротиками. Гора трупов и стоны раненых остудили горячие восточные головы, и теперь на четверых латинян наступала прагматично настроенная толпа.
– Вот теперь точно капец! – Костя потянул из кобуры свой револьвер.
По-другому вскрыть фалангу противника он просто не представлял возможным. Меч против ежа копий был бесполезен, как и секира Пригодько, зажимающего кровь и яростно чертыхающегося. Улугбек Карлович быстро разматывал холстину, прикрывавшую автомат. Пришла пора выкладывать все аргументы и весь боезапас.
…На щелчок чьей-то тетивы друзья сначала не обратили внимания, затем звук повторился, потом еще раз, и вот уже позади приготовившихся к последнему бою русичей радостной трескотней зашлись десятки луков. Сотни стрел полетели на головы строя мусульман, вызывая в глубине все более частые крики боли. Легкие пехотинцы султана, почти не имевшие брони, несли потери, но пока не думали отступать.
Малышев обернулся и не смог сдержать крика восторга.
Из глубины лагеря к ним двигалась настоящая стена высоких каплевидных византийских щитов. Отряд, приданный кесарем своим союзникам, спешил закрыть самое опасное направление. Две тысячи пелтастов Титакия плотной колонной шли на помощь центру латинян. Этот небольшой по меркам сражения отряд показался бы стороннему наблюдателю маленькой каплей, падающей в море, но для четверых друзей он выглядел целой армией.
Справа от пелтастов на кауром жеребце гарцевал офицер великого дуки. Тансадис помахал русичам рукой и пришпорил коня. Тут из-за пехотного строя вдруг вылетел десяток всадников, за ним второй, третий. Все они были в длинных халатах, некоторые в малахаях…
– Тюрки! – заорал Костя, целясь в ближайшего к Георгию кочевника, но выстрелить ему не дали.
Захар, побелевший от потери крови, но все так же крепко державший щит и секиру, стукнул по стволу револьвера, отклоняя его.
– Дурень! – с трудом просипел сибиряк. – То наши! Крещеные!
Тысяча тюркополов, [57]не переставая поливать стрелами сгрудившуюся у валов пехоту противника, вылетела и развернулась в линию перед рядами дейлемитов.
За строем пелтастов показались силуэты провансальских кнехтов. Бежавшие обозники, собранные чьей-то крепкой рукой, шли обратно в горнило схватки. Кто был этот командир, русичи также узнали без труда. Из-за спин спешащих слуг до них донеслись знакомые рубленые фразы на великом и могучем, перемежаемые французскими и итальянскими ругательствами. Сам же грозный рыцарь Тимо в сопровождении собственного отряда появился следом.
Теперь счет шел уже на секунды. Успеют ли мусульмане смять четверку друзей или византийцы первыми достигнут маленького островка сопротивления?
Костя повернулся к врагам. Их первичный энтузиазм уже прошел, теперь воины, смуглые лица которых заросли щетиной до самых глаз, напряженно следили за все прибывающими силами христиан.
Внезапно яростная схватка вылилась на гребень защитных валов где-то слева. Это остатки крестьянского ополчения Петра Пустынника опрокинули вылетевших на них конников и ударили в бок растянутому отряду легкой пехоты неприятеля. Тут же в рядах неприятеля противно завизжали какие-то не то свистки, не то дудки. Враг играл отступление.
Противник отходил грамотно, быстро, прикрывая фланги и забирая по возможности раненых и убитых. Только перед так и не взятой телегой русичей, на которой стоял страшный «Адам», осталась громоздиться гора изрубленных тел.
– Где же их кавалерия? – удивленно воскликнул Сомохов.
Ученый смотрелся очень воинственно без своих очков. Перемазанный в крови, в кольчуге и шлеме, со щитом и револьвером, он больше походил на тюркских кочевников, чем некоторые из них.
Яркое солнце, легкая дымка от подожженных кем-то кустов и какой-то новый терпкий аромат. Костю передернуло: пахло кровью и внутренностями. Рядом застонал и бренчащей кучей осел Захар. Кровопотеря сказалась – бывший красноармеец упал в обморок.
Улугбек Карлович тут же превратился в медика. Из недр его сумок вынырнул пакет с корпией и бинтами, чистые тряпки и аптечка, сбереженная Костей.
Послышался перестук копыт, и над русичами, занятыми раненым товарищем, склонился знакомый силуэт.
– Вы як, хлопцы?
Костя обернулся. Подъесаул, не слезая с коня, взглянул на рану молодого красноармейца, за которым старался присматривать на правах старшего.
– Мы – ничего, но Антонио убили, а Захара здорово ранило.
Казак спрыгнул с Орлика. Улугбек в это время вытянул из плеча сибиряка стрелу с граненым бронебойным наконечником. Сомохов зажал края раны рукой, тут же промокнул ее пучком корпии и стал накладывать бинт.
– Погодь, дружэ! – Горовой рявкнул через плечо. – Лекарюгу сюда! Швыдко!
Пока археолог бинтовал рану, парочка норманнов из отряда рыцаря приволокла к месту событий патлатого мужичонку. Тот даже не пробовал возмущаться, только грустно смотрел на раненого из-под тонкого суконного покрывала.
– Лечи, зараза! – рявкнул рыцарь.
Медик осмотрел наложенную повязку, пощупал руку раненого, осмотрел веки, покосился на обломок стрелы, вынутый из Пригодько, и на неплохом греческом уверенно заявил:
– Жить будет!
Казак зарычал:
– Лечи, каму кажу!
Медик, не понимающий незнакомого варварского языка, пожал плечами.
Улугбек ткнул пальцем в плечо:
– Может, стоит перетянуть жгут?
Медик заинтересованно повернулся к разговаривающему на «цивилизованном» языке варвару и включился в диспут.
Костя спросил у рыкающего рыцаря:
– Ты где врача взял, Тимофей?
Тот указал на командующего тюркополами Тансадиса:
– Георгий дал. Казав, шо, можа быть, хто паранены.
Малышев кивнул. Его руки, намахавшие мечом, болели и просили отдыха, щипали многочисленные порезы, и кровоточили неглубокие раны. Хотелось присесть и отдохнуть.
– А ты як? Не паранены? – Горовой настороженно присматривался к одежде товарища, видимо, отыскивая следы ударов, которые тот сам не заметил.
Малышев отрицательно помотал головой.
…Авангард румийского войска был отбит, но отступление его мог назвать бегством только ярый оптимист или глупец. Под прикрытием тюркской кавалерии, связавшей рыцарскую конницу графа Тулузского, пехота грамотно отошла за холмы, шипастыми кустами отгородившись от воинов Боэмунда и Готфрида. Через пару минут поле боя покинула и кавалерия сельджуков.
Потери крестоносцев оказались ужасными. Центр провансальцев был почти полностью уничтожен, крестьянское войско сократилось вдвое. Около десяти тысяч убитых и почти пятнадцать тысяч серьезно раненных – такова была плата за получасовой бой. По словам провансальских рыцарей, враг тоже потерял немало храбрых воинов, в основном кавалеристов, но имел возможность забрать с собой в долину как раненых, так и убитых.
Такие уроки надо было запоминать быстро. Пока наемники-тюрки испытывали на крепость броню южнофранцузской пехоты, основные силы Кылыч-Арслана заняли небольшую долину, прилегающую к крепости.
Наутро предстоял новый бой.
3
Пока Сомохов и греческий лекарь колдовали над телом раненого сибиряка, впавшего в бессознательное состояние, пока Марко и Костя чистили оружие и заряжали пушку, на землю Никеи пришли сумерки.
Весь вечер отряды кнехтов и обозников собирали раненых и убитых, своих и чужих, очищая лагерь Христова воинства от тысяч тел. Трупы мусульман, которые не успели вынести соплеменники, сложили в большую кучу на краю города и подожгли, при этом дым от костров летел на притихших защитников Никеи. Для мертвых христиан было вырыто несколько братских могил. С десяток ям выкопали про запас. Для тех, кто не выйдет из завтрашнего боя.
По лагерю разносились звуки заупокойных молитв, кое-где пели даже настоящие хоры, видимо провожая в царствие небесное представителя какого-нибудь знатного рода.
Состояние Пригодько, несмотря на большую кровопотерю, сильного беспокойства не вызывало. Стрелу извлекли полностью, поражены оказались только мышцы. Кости и сухожилия не задеты. Края раны приглашенный эскулап довольно ловко сложил и аккуратно зашил. Жары в ближайшие пару недель не предвиделось, как и проливных дождей, поэтому бывшему красноармейцу не грозила главная опасность, возникающая при получении ран такого рода, – сепсис, то есть заражение крови. Опытный греческий медик при помощи археолога, разбирающегося, как оказалось, во многом, аккуратно промыл рану кипяченой водой и вином. Костя долго пререкался с лекарем, прежде чем тот разрешил всыпать в рану порошок стрептоцида. Он долго после этого цокал языком и что-то втолковывал Улугбеку на смеси греческого и латыни, но Малышев не понимал ни слова.
Зато археолог прекрасно разобрался в услышанном.
– А еще говорят, что достижения современной науки уникальны! – Он согласно кивнул лекарю и повернулся к Косте. – Мэтр Катсас предупреждает, что если мы не будем поддерживать рану в чистоте, то она может загноиться и наш друг умрет. А Пастер был уверен, что открыл нечто абсолютно новое.
Весь вечер отряды кнехтов и обозников собирали раненых и убитых, своих и чужих, очищая лагерь Христова воинства от тысяч тел. Трупы мусульман, которые не успели вынести соплеменники, сложили в большую кучу на краю города и подожгли, при этом дым от костров летел на притихших защитников Никеи. Для мертвых христиан было вырыто несколько братских могил. С десяток ям выкопали про запас. Для тех, кто не выйдет из завтрашнего боя.
По лагерю разносились звуки заупокойных молитв, кое-где пели даже настоящие хоры, видимо провожая в царствие небесное представителя какого-нибудь знатного рода.
Состояние Пригодько, несмотря на большую кровопотерю, сильного беспокойства не вызывало. Стрелу извлекли полностью, поражены оказались только мышцы. Кости и сухожилия не задеты. Края раны приглашенный эскулап довольно ловко сложил и аккуратно зашил. Жары в ближайшие пару недель не предвиделось, как и проливных дождей, поэтому бывшему красноармейцу не грозила главная опасность, возникающая при получении ран такого рода, – сепсис, то есть заражение крови. Опытный греческий медик при помощи археолога, разбирающегося, как оказалось, во многом, аккуратно промыл рану кипяченой водой и вином. Костя долго пререкался с лекарем, прежде чем тот разрешил всыпать в рану порошок стрептоцида. Он долго после этого цокал языком и что-то втолковывал Улугбеку на смеси греческого и латыни, но Малышев не понимал ни слова.
Зато археолог прекрасно разобрался в услышанном.
– А еще говорят, что достижения современной науки уникальны! – Он согласно кивнул лекарю и повернулся к Косте. – Мэтр Катсас предупреждает, что если мы не будем поддерживать рану в чистоте, то она может загноиться и наш друг умрет. А Пастер был уверен, что открыл нечто абсолютно новое.