Страница:
Сомохов, бывавший в Стамбуле, уверенно утащил товарищей прочь от наружных стен, показывая то Тетрапилон, то площадь Константина, то гигантскую чашу ипподрома, где толкались сотни оборванцев и нищих, храм Святой Эуфемии, знаменитые бани, здание сената и, наконец, золоченую крышу багряного дворца самого правителя Империи. Широкие улицы были необыкновенно чистыми, дома утопали в зелени и цветах. Весь вид великого города, жители которого были одеты в чистые хитоны и тоги, являлся ярким противопоставлением грязным столицам Европы.
Конечно, побывать везде было невозможно – только в одном Буколеоне размещались сотня дворцов и более тридцати часовен. Но пройти мимо Святой часовни «туристы» не могли. Улугбек Карлович настаивал, что наряду с храмом Святой Софии это одна из главных достопримечательностей города.
Действительно, потраченного времени было не жаль. Со стен смотрели на вошедших бесчисленные реликвии в дарохранительницах, святые для каждого христианина, будь он католик или православный: куски Животворящего Креста, гвозди, из тех, которыми был прибит на Голгофе Христос, святой венец, которым Он был увенчан, плащаница, святой хитон и прочая, прочая. Ручки дверей часовни были отлиты из чистого серебра, пол покрыт необычайным белым мрамором, таким гладким и блестящим, что он казался хрустальным, а колонны искусно отделаны плитами из яшмы. Все это сверкало, повергало в трепет даже пришельцев из далекого будущего, заставляло их по-новому вслушиваться в церковные песнопения.
Но все предыдущие впечатления померкли, когда русичи посетили центральный собор православного мира, храм Святой Софии. Если в Святой часовне повергала в трепет драгоценная обстановка и мощи святых, то здесь на молящегося обрушивалось величие церкви. Высоченные купола храма как будто подпирали небеса. Попав внутрь, человек ощущал себя мурашкой пред ликом Создателя, пыльцой, малой точкой в бесконечности… Храм оглушал, внушал трепет и преклонение.
Когда «полочане» сумели подойти поближе к читающему проповедь священнику, Малышев тихонько присвистнул. Толстенная верхняя доска алтаря, длина которой составляла метра четыре, была сделана из золота. В него были вкраплены драгоценные каменья размерами с перепелиное яйцо. Даже Костя признал, что в двадцатом веке такого уже не увидишь – перестали правители тратить годовые бюджеты государств на шедевры зодчества.
Удивлял рыцарь, который, казалось, не обращал на окружающее никакого внимания. Всю дорогу, выслушивая речи археолога, взрывающегося фонтанами красноречия при виде каждого архитектурного памятника или очередной бронзовой статуи неизвестного им императора, казак сдержанно кивал и больше присматривался к окружающей обстановке, фиксируя все увиденное. Особенно его внимание занимал невзрачный мужичонка, тащившийся за гостями города от самого порта. Подъесаулу он сильно не нравился.
2
3
4
5
Конечно, побывать везде было невозможно – только в одном Буколеоне размещались сотня дворцов и более тридцати часовен. Но пройти мимо Святой часовни «туристы» не могли. Улугбек Карлович настаивал, что наряду с храмом Святой Софии это одна из главных достопримечательностей города.
Действительно, потраченного времени было не жаль. Со стен смотрели на вошедших бесчисленные реликвии в дарохранительницах, святые для каждого христианина, будь он католик или православный: куски Животворящего Креста, гвозди, из тех, которыми был прибит на Голгофе Христос, святой венец, которым Он был увенчан, плащаница, святой хитон и прочая, прочая. Ручки дверей часовни были отлиты из чистого серебра, пол покрыт необычайным белым мрамором, таким гладким и блестящим, что он казался хрустальным, а колонны искусно отделаны плитами из яшмы. Все это сверкало, повергало в трепет даже пришельцев из далекого будущего, заставляло их по-новому вслушиваться в церковные песнопения.
Но все предыдущие впечатления померкли, когда русичи посетили центральный собор православного мира, храм Святой Софии. Если в Святой часовне повергала в трепет драгоценная обстановка и мощи святых, то здесь на молящегося обрушивалось величие церкви. Высоченные купола храма как будто подпирали небеса. Попав внутрь, человек ощущал себя мурашкой пред ликом Создателя, пыльцой, малой точкой в бесконечности… Храм оглушал, внушал трепет и преклонение.
Когда «полочане» сумели подойти поближе к читающему проповедь священнику, Малышев тихонько присвистнул. Толстенная верхняя доска алтаря, длина которой составляла метра четыре, была сделана из золота. В него были вкраплены драгоценные каменья размерами с перепелиное яйцо. Даже Костя признал, что в двадцатом веке такого уже не увидишь – перестали правители тратить годовые бюджеты государств на шедевры зодчества.
Удивлял рыцарь, который, казалось, не обращал на окружающее никакого внимания. Всю дорогу, выслушивая речи археолога, взрывающегося фонтанами красноречия при виде каждого архитектурного памятника или очередной бронзовой статуи неизвестного им императора, казак сдержанно кивал и больше присматривался к окружающей обстановке, фиксируя все увиденное. Особенно его внимание занимал невзрачный мужичонка, тащившийся за гостями города от самого порта. Подъесаулу он сильно не нравился.
2
По пути от ворот дворца басилевса, куда русичей, естественно, не пустили, они еще раз заглянули на ипподром. Вдоль длинного здания, вытянутого с востока на запад, без дела слонялись десятки представителей местного отребья, которых явно тяготило присутствие здесь стражей правопорядка, пусть и весьма немногочисленных.
Улугбек Карлович сказал друзьям, что в нишах, опоясывающих здание ипподрома, находится собрание скульптур античного периода, раритетное даже для этого времени и уничтоженное в следующих веках. Пройти мимо такого он не мог. Малышев, уставший от дороги и обилия новых впечатлений, предлагал вернуться в гостиницу, но неожиданно встретил сопротивление со стороны Пригодько, попавшего под обаяние рассказов археолога и желавшего продолжить экскурсию. Казак при голосовании воздержался, и русичи снова повернули к месту, где население Империи привыкло расставаться со своими сбережениями во имя азарта.
Сомохов был прав и на этот раз. Как заправский экскурсовод он уверенно вывел их к тому месту, которое местные называли знакомым для русичей словом spina.Здесь в кирпичных нишах, оштукатуренных на античный манер, стояли сотни медных и бронзовых статуй мужчин, лошадей, быков, львов и других животных. Мифология древности, почти канувшая в Лету после прихода христианства, снова глядела в глаза людей, живущих в совсем иные времена.
Археолог разразился восхищенными тирадами. Впрочем, «полочане» и не думали оспаривать великолепие увиденного.
– Вот, смотрите! – Улугбек Карлович замер у очередной ниши. – Разве это не великолепно?! Сфинксы! Или вот! Геркулес великого Лисимаха! Какая текстура! Какая тонкая передача! Ах!
Сомохов привел приятелей к огромной скульптуре, изображавшей древнего героя Эллады, облаченного в традиционную львиную шкуру. Положив дубину у ног, сын Зевса сидел, подперев подбородок кулаком, и хмурил брови, видимо, размышляя о своей нелегкой доле.
– Да уж, – согласился Малышев, единственный из всех, с кем ученый мог почти на равных делиться впечатлениями. – Это тебе не «Мыслитель» Родена.
В отличие от творения французского гения скульптура Лисимаха даже при приближении казалась живой. Гигантский человек, присевший подумать о том о сем. Казалось, он вот-вот встанет и пойдет.
– Или вот! Смотрите сюда. – Сомохов уже стоял у следующего изваяния. – Елена Троянская… Какие изгибы, какая грация. Сколько же в мире было всего прекрасного, и сколько чудес мы безвозвратно потеряли…
Он повел товарищей дальше, не замечая, что к ним со всех сторон уже подтягиваются обитатели самого криминогенного района города.
В следующей нише медная статуя крылатого коня распласталась в полете. Его седок, казалось, еле держится на неистовом животном, но мифический персонаж не обращает на это внимания – полет направлен только вперед и ввысь, и нет ему дел до вцепившегося в гриву седока.
– Беллерофон верхом на Пегасе, – прокомментировал увиденное археолог.
Продолжить ему не дали.
– Эй, инородец! – зарычал вдруг дородный оборванец в грязной шерстяной накидке на голом теле.
Тимофей Михайлович молча продолжал двигаться на хорохорившегося византийца, так что тому пришлось отступить в сторону перед грозным чужеземцем, облаченным в кольчугу. Но даже спасовав перед закованным в железо иноземцем, представитель городского дна попробовал заступить дорогу тщедушному археологу. Смесь греческого языка с наречиями, распространенными в азиатской части Империи, оказалась головоломкой даже для ученого, знавшего пяток древних языков.
– Ты как назвал нашего Иисуса Навина, останавливающего солнце, варвар?! [26]
За это время к месту событий подтянулись еще человек пятнадцать местных «убогих». Кое у кого из них уже появились в руках колья и булыжники, орудия восставшего пролетариата и городского отребья еще со времен великого Рима.
Почувствовав поддержку, оборванец осмелел:
– Чего вам надо в нашей земле, уроды?! Сидели бы у себя в пещерах, а не портили воздух благородным эллинам!
Сбоку, отсекая возможные отходы, уже подкатывалась новые ревнители «чистоты» улиц. За всеми экскурсиями гости столицы не заметили, что приближается закат. А с заходом солнца из-под стен ипподрома исчезали редкие здесь даже днем служители правопорядка. Настала пора «ночных хозяев».
– Что хотят-то? – лениво поинтересовался Захар, пододвигая рукоятку кинжала под правую руку.
Малышев хмыкнул и потянул из-за пазухи револьвер. Тратить патроны не было никакого желания, но количество подходящих бандитов явно превосходило то число противников, с которыми они смогли бы справится голыми руками. Мечи, секиры и прочее «серьезное» оружие им еще на входе в город настоятельно порекомендовали оставить на постоялом дворе и ни в коем случае не носить на прогулках. За это варваров могли сразу бросить в зиндан.
В руках заводилы местных разбойников появился узкий стилет. Улыбка его стала шире. Стало видно, что из передних зубов у зачинщика осталось не больше четырех. Рот византийца начал растягиваться в очередном ругательстве, но закончить фразу он не успел.
Видимо, это была отработанная тактика при нападении на вооруженных или облаченных в броню путников. Когда внимание человека отвлекалось на зачинщика, говорящего им гадости и осыпающего бранью, со спины на жертву обрушивалась основная масса налетчиков. Так получилось и на этот раз. Пока Сомохов пробовал подыскать ответ на риторический наезд голодранца, а Горовой присматривал за нахмуренными, но стоящими на безопасном расстоянии сообщниками «эллина», кто-то атаковал Костю и Захара, прикрывавших тыл немногочисленной группы. Спасло обоих благочестивых паломников лишь то, что под плащами в сумерках не были заметны надетые доспехи. Ножи нападавших не прошли через плетение кольчуг, сработанных немецкими мастерами.
Впрочем, соображали враги довольно быстро. Пока фотограф и красноармеец, чертыхаясь и поминая матерей супостатов, оборачивались и выхватывали холодное оружие, Малышеву успели заехать в плечо сучковатой дубиной. Пригодько же схлопотал удар кистенем в закрытый железным шлемом лоб. Сталь не подвела, но в голове сибиряка загудело.
На этом достижения грабителей закончились. Костя, как будто и не замечая последствий удара, ушел от очередного метившего в его голову дубья и, перехватив одной рукой древко длинной секиры, явно неуместной в руках оплывшего жиром лысого бандита, пинком в живот расчистил перед собой площадку. Рядом, прикрывшись телом очередного поборника «этнической чистоты», схваченного за горло левой рукой, умело отмахивался кинжалом от наседавших налетчиков Захар.
За спиной фотографа раздался револьверный выстрел, затем еще два. Это казак могучим ударом пудового кулака отбросил в толпу наглого зачинщика и начал разряжать сложившуюся обстановку привычным для себя методом. Револьвер еще пару раз сухо треснул.
Костя, вспомнив о собственном огнестрельном оружии, засунул руку за пазуху, но поддержать подъесаула огнем не успел. Как и следовало ожидать, при звуке выстрелов и запахе серы разбойники сначала испугались и отпрянули, а при виде отлетающих тел сотоварищей бросились врассыпную. Тяжелые свинцовые пули с расстояния в несколько шагов поднимали в воздух тщедушных представителей местного отребья.
Через мгновение путь перед путешественниками вновь был свободен. Только тяжелый запах револьверного дыма и несколько корчащихся в предсмертной агонии тел напоминали о скоротечной схватке.
Захар опустил на землю тело потерявшего сознание бандита, послужившего живым щитом…
Из-за выступа здания послышался топот десятков ног в подбитых деревянными подошвами сандалиях и лязганье железа. Через минуту на площадь перед еще не остывшими после драки паломниками выскочило около двух десятков воинов. Это были не городские вегилы в кожаных лориках, [27]с дубинками и стеками в руках. Перед русичами, все еще сжимающими нехитрые орудия обороны, предстали лучшие представители воинской элиты империи – знаменитые варанги.
Закованные в кольчуги бородачи ростом уступали даже сибиряку, самому невысокому в отряде паломников, зато размахом плеч они намного превосходили подавляющее большинство жителей Европы. Вороненые кольчуги, расшитые серебряными нитями плащи. По знаку выступившего вперед командира шеренга наемников византийского кесаря изогнулась и замкнула в кольцо пилигримов. Все варанги прикрывались от возможной опасности высокими щитами, окованными металлическим полосами. В сторону гостей столицы грозно и недвусмысленно смотрели короткие копья.
– Я Эвар Тордстейнсон, лохаг [28]этерии [29]басилевса, – представился командир гвардейцев, когда убедился, что пришельцы не собираются нападать на представителей власти.
Сомохов тихо перевел короткую речь. Им уже встречались на улицах отряды личной охраны кесаря, высланные на патрулирование города в опасные времена. После небольшого раздумья «полочане» по очереди назвались в ответ. Улугбек Карлович перевел и сообщил лохагу все их титулы и имена.
Тордстейнсон кивнул:
– Хорошо. – Он ткнул навершием секиры в сторону уже затихших тел налетчиков. – Это вы их так?
Горовой не без гордости кивнул. За кого-кого, а за бандитов ни в одной стране голову не рубят.
Но в Византии, по-видимому, законы отличались от тех, которые действовали во всем остальном цивилизованном мире. Сколько ни доказывал археолог, что убиты были не законопослушные граждане, а разбойники, к тому же напавшие первыми, но убедить командира варангов в своей правоте он так и не сумел. Всех паломников разоружили, оставив при них огнестрельное оружие, принятое за какие-то безобидные талисманы, и сопроводили в серое неоштукатуренное здание императорского суда, где их уже поджидали скорые на руку и нечистые на нее же чиновники великой Империи.
Для проформы протомив задержанных час в специальной камере, всех их скопом вызвали для дознания. Русичей теперь сопровождали не императорские гвардейцы, а обычные вегилы, что позволяло надеяться на то, что рассмотрение дела будет не особенно строгим.
Судебное разбирательство проводилось в большом зале, где всех четверых пилигримов, не связывая рук, засунули в клетку, сколоченную из толстых, окованных железом деревянных брусьев. Дело вел невысокий полноватый человек с грустными глазами, одетый в белую потертую тогу.
– Я – эксисот [30]и судья Амонаил Вералий, представляю здесь власть басилевса, – заявил он усталым голосом. – Вы, варвары, обвиняетесь в нападении на граждан города с нанесением тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Что вы можете сказать в свое оправдание?
По-видимому, он не надеялся услышать ничего путного от чужеземцев, явно не знавших благородного греческого языка. К его удивлению, Сомохов произнес приветствие и сумел ответить, описывая пережитое ими нападение.
На замечание подсудимого о том, что убитые сами были бандитами и грабили мирных паломников, эксисот пожал плечами:
– Раз вы не признаете свою вину, то, может быть, можете указать граждан Империи, способных выступить в вашу защиту и подтвердить то, что вы говорите? – Заседатель лениво делал пометки стилом на восковой табличке. – Может, кто-то из уважаемых горожан был свидетелем нападения на вас?
Сомохов отрицательно покачал головой.
– Ввиду отсутствия свидетельств в вашу защиту вы задерживаетесь до выяснения первопричин дела. – Эксисот стукнул маленьким молоточком по столешнице. – Следующих…
Им даже не дали попротестовать. Вегилы с помощью стеков быстро выгнали задержанных из клетки, ловко разделив их по одному, и споро вывели всех из зала предварительного разбирательства.
Еще только утром прибывшие в Константинополь паломники крепко увязли в рутине судебного делопроизводства великой Империи.
Улугбек Карлович сказал друзьям, что в нишах, опоясывающих здание ипподрома, находится собрание скульптур античного периода, раритетное даже для этого времени и уничтоженное в следующих веках. Пройти мимо такого он не мог. Малышев, уставший от дороги и обилия новых впечатлений, предлагал вернуться в гостиницу, но неожиданно встретил сопротивление со стороны Пригодько, попавшего под обаяние рассказов археолога и желавшего продолжить экскурсию. Казак при голосовании воздержался, и русичи снова повернули к месту, где население Империи привыкло расставаться со своими сбережениями во имя азарта.
Сомохов был прав и на этот раз. Как заправский экскурсовод он уверенно вывел их к тому месту, которое местные называли знакомым для русичей словом spina.Здесь в кирпичных нишах, оштукатуренных на античный манер, стояли сотни медных и бронзовых статуй мужчин, лошадей, быков, львов и других животных. Мифология древности, почти канувшая в Лету после прихода христианства, снова глядела в глаза людей, живущих в совсем иные времена.
Археолог разразился восхищенными тирадами. Впрочем, «полочане» и не думали оспаривать великолепие увиденного.
– Вот, смотрите! – Улугбек Карлович замер у очередной ниши. – Разве это не великолепно?! Сфинксы! Или вот! Геркулес великого Лисимаха! Какая текстура! Какая тонкая передача! Ах!
Сомохов привел приятелей к огромной скульптуре, изображавшей древнего героя Эллады, облаченного в традиционную львиную шкуру. Положив дубину у ног, сын Зевса сидел, подперев подбородок кулаком, и хмурил брови, видимо, размышляя о своей нелегкой доле.
– Да уж, – согласился Малышев, единственный из всех, с кем ученый мог почти на равных делиться впечатлениями. – Это тебе не «Мыслитель» Родена.
В отличие от творения французского гения скульптура Лисимаха даже при приближении казалась живой. Гигантский человек, присевший подумать о том о сем. Казалось, он вот-вот встанет и пойдет.
– Или вот! Смотрите сюда. – Сомохов уже стоял у следующего изваяния. – Елена Троянская… Какие изгибы, какая грация. Сколько же в мире было всего прекрасного, и сколько чудес мы безвозвратно потеряли…
Он повел товарищей дальше, не замечая, что к ним со всех сторон уже подтягиваются обитатели самого криминогенного района города.
В следующей нише медная статуя крылатого коня распласталась в полете. Его седок, казалось, еле держится на неистовом животном, но мифический персонаж не обращает на это внимания – полет направлен только вперед и ввысь, и нет ему дел до вцепившегося в гриву седока.
– Беллерофон верхом на Пегасе, – прокомментировал увиденное археолог.
Продолжить ему не дали.
– Эй, инородец! – зарычал вдруг дородный оборванец в грязной шерстяной накидке на голом теле.
Тимофей Михайлович молча продолжал двигаться на хорохорившегося византийца, так что тому пришлось отступить в сторону перед грозным чужеземцем, облаченным в кольчугу. Но даже спасовав перед закованным в железо иноземцем, представитель городского дна попробовал заступить дорогу тщедушному археологу. Смесь греческого языка с наречиями, распространенными в азиатской части Империи, оказалась головоломкой даже для ученого, знавшего пяток древних языков.
– Ты как назвал нашего Иисуса Навина, останавливающего солнце, варвар?! [26]
За это время к месту событий подтянулись еще человек пятнадцать местных «убогих». Кое у кого из них уже появились в руках колья и булыжники, орудия восставшего пролетариата и городского отребья еще со времен великого Рима.
Почувствовав поддержку, оборванец осмелел:
– Чего вам надо в нашей земле, уроды?! Сидели бы у себя в пещерах, а не портили воздух благородным эллинам!
Сбоку, отсекая возможные отходы, уже подкатывалась новые ревнители «чистоты» улиц. За всеми экскурсиями гости столицы не заметили, что приближается закат. А с заходом солнца из-под стен ипподрома исчезали редкие здесь даже днем служители правопорядка. Настала пора «ночных хозяев».
– Что хотят-то? – лениво поинтересовался Захар, пододвигая рукоятку кинжала под правую руку.
Малышев хмыкнул и потянул из-за пазухи револьвер. Тратить патроны не было никакого желания, но количество подходящих бандитов явно превосходило то число противников, с которыми они смогли бы справится голыми руками. Мечи, секиры и прочее «серьезное» оружие им еще на входе в город настоятельно порекомендовали оставить на постоялом дворе и ни в коем случае не носить на прогулках. За это варваров могли сразу бросить в зиндан.
В руках заводилы местных разбойников появился узкий стилет. Улыбка его стала шире. Стало видно, что из передних зубов у зачинщика осталось не больше четырех. Рот византийца начал растягиваться в очередном ругательстве, но закончить фразу он не успел.
Видимо, это была отработанная тактика при нападении на вооруженных или облаченных в броню путников. Когда внимание человека отвлекалось на зачинщика, говорящего им гадости и осыпающего бранью, со спины на жертву обрушивалась основная масса налетчиков. Так получилось и на этот раз. Пока Сомохов пробовал подыскать ответ на риторический наезд голодранца, а Горовой присматривал за нахмуренными, но стоящими на безопасном расстоянии сообщниками «эллина», кто-то атаковал Костю и Захара, прикрывавших тыл немногочисленной группы. Спасло обоих благочестивых паломников лишь то, что под плащами в сумерках не были заметны надетые доспехи. Ножи нападавших не прошли через плетение кольчуг, сработанных немецкими мастерами.
Впрочем, соображали враги довольно быстро. Пока фотограф и красноармеец, чертыхаясь и поминая матерей супостатов, оборачивались и выхватывали холодное оружие, Малышеву успели заехать в плечо сучковатой дубиной. Пригодько же схлопотал удар кистенем в закрытый железным шлемом лоб. Сталь не подвела, но в голове сибиряка загудело.
На этом достижения грабителей закончились. Костя, как будто и не замечая последствий удара, ушел от очередного метившего в его голову дубья и, перехватив одной рукой древко длинной секиры, явно неуместной в руках оплывшего жиром лысого бандита, пинком в живот расчистил перед собой площадку. Рядом, прикрывшись телом очередного поборника «этнической чистоты», схваченного за горло левой рукой, умело отмахивался кинжалом от наседавших налетчиков Захар.
За спиной фотографа раздался револьверный выстрел, затем еще два. Это казак могучим ударом пудового кулака отбросил в толпу наглого зачинщика и начал разряжать сложившуюся обстановку привычным для себя методом. Револьвер еще пару раз сухо треснул.
Костя, вспомнив о собственном огнестрельном оружии, засунул руку за пазуху, но поддержать подъесаула огнем не успел. Как и следовало ожидать, при звуке выстрелов и запахе серы разбойники сначала испугались и отпрянули, а при виде отлетающих тел сотоварищей бросились врассыпную. Тяжелые свинцовые пули с расстояния в несколько шагов поднимали в воздух тщедушных представителей местного отребья.
Через мгновение путь перед путешественниками вновь был свободен. Только тяжелый запах револьверного дыма и несколько корчащихся в предсмертной агонии тел напоминали о скоротечной схватке.
Захар опустил на землю тело потерявшего сознание бандита, послужившего живым щитом…
Из-за выступа здания послышался топот десятков ног в подбитых деревянными подошвами сандалиях и лязганье железа. Через минуту на площадь перед еще не остывшими после драки паломниками выскочило около двух десятков воинов. Это были не городские вегилы в кожаных лориках, [27]с дубинками и стеками в руках. Перед русичами, все еще сжимающими нехитрые орудия обороны, предстали лучшие представители воинской элиты империи – знаменитые варанги.
Закованные в кольчуги бородачи ростом уступали даже сибиряку, самому невысокому в отряде паломников, зато размахом плеч они намного превосходили подавляющее большинство жителей Европы. Вороненые кольчуги, расшитые серебряными нитями плащи. По знаку выступившего вперед командира шеренга наемников византийского кесаря изогнулась и замкнула в кольцо пилигримов. Все варанги прикрывались от возможной опасности высокими щитами, окованными металлическим полосами. В сторону гостей столицы грозно и недвусмысленно смотрели короткие копья.
– Я Эвар Тордстейнсон, лохаг [28]этерии [29]басилевса, – представился командир гвардейцев, когда убедился, что пришельцы не собираются нападать на представителей власти.
Сомохов тихо перевел короткую речь. Им уже встречались на улицах отряды личной охраны кесаря, высланные на патрулирование города в опасные времена. После небольшого раздумья «полочане» по очереди назвались в ответ. Улугбек Карлович перевел и сообщил лохагу все их титулы и имена.
Тордстейнсон кивнул:
– Хорошо. – Он ткнул навершием секиры в сторону уже затихших тел налетчиков. – Это вы их так?
Горовой не без гордости кивнул. За кого-кого, а за бандитов ни в одной стране голову не рубят.
Но в Византии, по-видимому, законы отличались от тех, которые действовали во всем остальном цивилизованном мире. Сколько ни доказывал археолог, что убиты были не законопослушные граждане, а разбойники, к тому же напавшие первыми, но убедить командира варангов в своей правоте он так и не сумел. Всех паломников разоружили, оставив при них огнестрельное оружие, принятое за какие-то безобидные талисманы, и сопроводили в серое неоштукатуренное здание императорского суда, где их уже поджидали скорые на руку и нечистые на нее же чиновники великой Империи.
Для проформы протомив задержанных час в специальной камере, всех их скопом вызвали для дознания. Русичей теперь сопровождали не императорские гвардейцы, а обычные вегилы, что позволяло надеяться на то, что рассмотрение дела будет не особенно строгим.
Судебное разбирательство проводилось в большом зале, где всех четверых пилигримов, не связывая рук, засунули в клетку, сколоченную из толстых, окованных железом деревянных брусьев. Дело вел невысокий полноватый человек с грустными глазами, одетый в белую потертую тогу.
– Я – эксисот [30]и судья Амонаил Вералий, представляю здесь власть басилевса, – заявил он усталым голосом. – Вы, варвары, обвиняетесь в нападении на граждан города с нанесением тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Что вы можете сказать в свое оправдание?
По-видимому, он не надеялся услышать ничего путного от чужеземцев, явно не знавших благородного греческого языка. К его удивлению, Сомохов произнес приветствие и сумел ответить, описывая пережитое ими нападение.
На замечание подсудимого о том, что убитые сами были бандитами и грабили мирных паломников, эксисот пожал плечами:
– Раз вы не признаете свою вину, то, может быть, можете указать граждан Империи, способных выступить в вашу защиту и подтвердить то, что вы говорите? – Заседатель лениво делал пометки стилом на восковой табличке. – Может, кто-то из уважаемых горожан был свидетелем нападения на вас?
Сомохов отрицательно покачал головой.
– Ввиду отсутствия свидетельств в вашу защиту вы задерживаетесь до выяснения первопричин дела. – Эксисот стукнул маленьким молоточком по столешнице. – Следующих…
Им даже не дали попротестовать. Вегилы с помощью стеков быстро выгнали задержанных из клетки, ловко разделив их по одному, и споро вывели всех из зала предварительного разбирательства.
Еще только утром прибывшие в Константинополь паломники крепко увязли в рутине судебного делопроизводства великой Империи.
3
– Сейчас?
Тщедушный старичок с широко проступившей лысиной довольно потирал руки, ставшие неожиданно потными. Кривой рот не красила гнусноватая ухмылка, и обладатель ее знал это, но ничего не мог поделать. Слишком уж удачно складывалось некогда тяжелое дело.
– И только сейчас, Мисаил. – Бородач-варанг улыбнулся.
Его лысый собеседник согласно закивал головой:
– Пока все идет по плану, Олаф. Только глупые ромеи не забрали у них оружие, как я требовал.
Великан-норманн, которого в столице Византии все принимали за представителя императорской гвардии, отмахнулся:
– В тюрьме им не дадут возможности им воспользоваться. И даже если макерона это решатся, бежать им из тюрьмы не позволят. Греки – не германцы. Здесь порядок все еще что-то значит.
Хлипкий собеседник встал и заходил по комнате:
– Когда мы сможем их отправить к богам?
Викинг лениво посмотрел на товарища:
– Поспешай не спеша. – Он сделал паузу. – Ты помнишь, чем заканчивались наши попытки просто зарезать их? Как свиней?! Как ты это предлагал.
Мисаил кивнул – он помнил. Олаф характерным движением вытер усы, которые и так были чистыми. Викинг тоже нервничал от ощущения близкого успеха.
– Чьи бы боги их ни берегли, они всегда защищали макероот подосланных убийц. – Он усмехнулся. – Посмотрим, сберегут ли они этих варваров от ромейского правосудия?!
Мисаил захихикал:
– А пока мы поможем кесарю?
Олаф не удержался и тоже усмехнулся. Усмехнулся нехорошей, тяжелой улыбкой-полуоскалом:
– Да уж. Помочь надо… У нас ведь есть свои люди среди судей?
Мисаил осклабился:
– Тут у нас везде есть свои люди.
Тщедушный старичок с широко проступившей лысиной довольно потирал руки, ставшие неожиданно потными. Кривой рот не красила гнусноватая ухмылка, и обладатель ее знал это, но ничего не мог поделать. Слишком уж удачно складывалось некогда тяжелое дело.
– И только сейчас, Мисаил. – Бородач-варанг улыбнулся.
Его лысый собеседник согласно закивал головой:
– Пока все идет по плану, Олаф. Только глупые ромеи не забрали у них оружие, как я требовал.
Великан-норманн, которого в столице Византии все принимали за представителя императорской гвардии, отмахнулся:
– В тюрьме им не дадут возможности им воспользоваться. И даже если макерона это решатся, бежать им из тюрьмы не позволят. Греки – не германцы. Здесь порядок все еще что-то значит.
Хлипкий собеседник встал и заходил по комнате:
– Когда мы сможем их отправить к богам?
Викинг лениво посмотрел на товарища:
– Поспешай не спеша. – Он сделал паузу. – Ты помнишь, чем заканчивались наши попытки просто зарезать их? Как свиней?! Как ты это предлагал.
Мисаил кивнул – он помнил. Олаф характерным движением вытер усы, которые и так были чистыми. Викинг тоже нервничал от ощущения близкого успеха.
– Чьи бы боги их ни берегли, они всегда защищали макероот подосланных убийц. – Он усмехнулся. – Посмотрим, сберегут ли они этих варваров от ромейского правосудия?!
Мисаил захихикал:
– А пока мы поможем кесарю?
Олаф не удержался и тоже усмехнулся. Усмехнулся нехорошей, тяжелой улыбкой-полуоскалом:
– Да уж. Помочь надо… У нас ведь есть свои люди среди судей?
Мисаил осклабился:
– Тут у нас везде есть свои люди.
4
После бессонной ночи, проведенной в переполненной камере городской тюрьмы, русичей на допрос не вызвали. Не позвали их ни днем, ни вечером. А к ночи сквозь узкое, забранное решеткой оконце стали видны сполохи дыма за городскими стенами. Забегали в проходах охранники, затопали деревянные сандалии солдат в тюремном дворе.
На вопрос о том, что же, собственно, случилось, никто не мог дать ответа. Ничего не знал даже толстенный стражник, стоящий у двери камеры.
Дело прояснилось только к вечеру. Раб, принесший арестантам роскошный ужин, состоящий из черствого хлеба и воды, тихо пересказал ходящие по городу слухи. Оказывается, к стенам столицы пришел очередной латинянин, какой-то граф. Он не пожелал приносить клятву басилевсу и ждет прихода норманнов, вместе с которыми может попытаться напасть на город. Гвардия императора пробует принудить его переправиться через залив, но латинянин укрепил лагерь у Патриаршего монастыря и отказывается говорить с послами. Сейчас стратиг кесаря, благородный севаст Опос, пробует выбить варваров из лагеря, но кельты стоят крепко.
Услышав это, завертелся Тимофей Михайлович. Он еще раз глянул на клубы дыма, которые стали еще гуще, подхватил археолога и потянул того к двери темницы:
– Попроси, чтобы позвали главного. И швыдче!
На стук через десять минут нехотя пришел толстый охранник. Желания вести разговоры с заключенными он не выказал, но после заверений ученого в том, что дело касается развернувшейся за пределами города битвы между латинянами и ромеями, ленивый стране городской тюрьмы согласился привести того, кто может иметь какие-то полномочия.
Через час Горового и Сомохова вывели в небольшую каморку, находящуюся на два этажа выше полуподземных казематов. Говорил с ними невысокий стареющий чиновник в такой же тоге, как и вчерашний эксисот. Рядом с ним находился запыленный невысокий воин в старинном бронзовом панцире, богато инкрустированном золотом. Короткая стрижка, потрепанный военный плащ солдата, заколотый яркой дорогой фибулой с красным камнем, – весь облик присутствующего при допросе грека говорил о том, что человек он в местной тюрьме случайный. Серые глаза из-под седой челки глядели на заключенных пытливо, но при допросе он хранил молчание. Перед воином, в котором легко можно было предположить не рядового архонта, стояли сразу трое телохранителей. При виде высоченных заключенных все они схватились за рукоятки мечей и загородили подопечного собственными телами. Воин недовольно поморщился, но смолчал.
Обоих «полочан» обыскали и связали спереди руки бечевой. Они не сопротивлялись – здесь не было клеток для обвиняемых и дознаватели могли опасаться за собственную жизнь.
Чиновник сразу взял быка за рога:
– Вы утверждаете, что можете помочь войскам императора уничтожить мятежных варваров?
Тимофей Михайлович отрицательно покачал головой. Интерес чиновника резко упал. Пока их не загнали обратно в камеру, на помощь немногословному соратнику пришел ученый:
– Рыцарь Тимо из Полоцка – один из приближенных епископа Адемара, легата папы Урбана Второго, начальника всего латинского войска. – Археолог попробовал оценить, как греки прореагировали на услышанное, но те оставались бесстрастными. – В его силах убедить графа, войска которого воюют сейчас с армией кесаря, остановить сражение и подчиниться басилевсу.
Подтверждая эти слова, Тимофей Михайлович вынул из-за пазухи свиток пергамента с большой восковой печатью, болтавшейся на витом шнурке. Сделал он это с трудом – мешали связанные руки. Вчера они пробовали предоставить эти документы судье, но тот даже не стал их рассматривать. Чиновник и воин, присутствующий при этом разговоре, по очереди ознакомились с тем, что было написано в документе.
Молчание нарушил представитель армии:
– Овеянный победами Опос и непобедимый Пигасий сделают это быстрее и качественней. Да и вряд ли латинянин-варвар подчинится простому рыцарю, когда он не согласился с доводами сына франкского короля, который уже говорил с ним, и не удовольствовался заверениями великого кесаря. – В словах сквозила ирония.
Улугбек повернулся к заговорившему и поклонился тому:
– Это верно, уважаемый. Силы Империи сломают и не такой прутик. – Он еще раз поклонился, решив, что лишний поклон спину не переломит. – Но какой ценой? Разве мало врагов у басилевса, чтобы растрачивать войска в битвах с союзниками?!
Воин покачал головой.
– И это верно… – Он задумался и после паузы представился: – Меня зовут Мануил Вутумит, протопроэдр, [31]севаст и великий дука [32]кесаря. Мои люди сейчас штурмуют лагерь франка, посмевшего не подчиниться воле самодержца. – Он усмехнулся. – Я зашел забрать из тюрьмы своих проэдров-гемилохитов, [33]имевших несчастье вчера не подчиниться этариям [34]Титакия. – Он перевел взгляд на что-то выводящего стилом на восковой табличке чиновника. – Но оказалось, что утро не прошло совсем уж бездарно.
Вутумит одернул полы одежды и спросил:
– Что сотворили эти варвары?
Чиновник льстиво затараторил:
– Незаконное нахождение в пределах столицы вне пределов отведенного квартала, нападение на граждан, нанесение увечий, повлекших смерть, неподчинение представителям власти…
Великий дука поднял руку, приказывая остановить поток обвинений. Сомохов дернулся вперед, пытаясь ответить на нападки, но властный жест остановил и его:
– Ты говорил, что их четверо, Василий?
Чиновник кивнул.
Мануил перевел взгляд на рыцаря.
– Будь по-твоему, рыцарь Тимо… – Он помедлил, еще раз обдумывая решение. – Если к утру варвары согласятся принести присягу басилевсу и добровольно переплыть на ту сторону, то мы отпустим твоих товарищей. Если нет – твоих людей вздернут на стенах города.
Тимофей Михайлович попробовал возразить, но великий дука жестом показал, что разговор окончен.
На вопрос о том, что же, собственно, случилось, никто не мог дать ответа. Ничего не знал даже толстенный стражник, стоящий у двери камеры.
Дело прояснилось только к вечеру. Раб, принесший арестантам роскошный ужин, состоящий из черствого хлеба и воды, тихо пересказал ходящие по городу слухи. Оказывается, к стенам столицы пришел очередной латинянин, какой-то граф. Он не пожелал приносить клятву басилевсу и ждет прихода норманнов, вместе с которыми может попытаться напасть на город. Гвардия императора пробует принудить его переправиться через залив, но латинянин укрепил лагерь у Патриаршего монастыря и отказывается говорить с послами. Сейчас стратиг кесаря, благородный севаст Опос, пробует выбить варваров из лагеря, но кельты стоят крепко.
Услышав это, завертелся Тимофей Михайлович. Он еще раз глянул на клубы дыма, которые стали еще гуще, подхватил археолога и потянул того к двери темницы:
– Попроси, чтобы позвали главного. И швыдче!
На стук через десять минут нехотя пришел толстый охранник. Желания вести разговоры с заключенными он не выказал, но после заверений ученого в том, что дело касается развернувшейся за пределами города битвы между латинянами и ромеями, ленивый стране городской тюрьмы согласился привести того, кто может иметь какие-то полномочия.
Через час Горового и Сомохова вывели в небольшую каморку, находящуюся на два этажа выше полуподземных казематов. Говорил с ними невысокий стареющий чиновник в такой же тоге, как и вчерашний эксисот. Рядом с ним находился запыленный невысокий воин в старинном бронзовом панцире, богато инкрустированном золотом. Короткая стрижка, потрепанный военный плащ солдата, заколотый яркой дорогой фибулой с красным камнем, – весь облик присутствующего при допросе грека говорил о том, что человек он в местной тюрьме случайный. Серые глаза из-под седой челки глядели на заключенных пытливо, но при допросе он хранил молчание. Перед воином, в котором легко можно было предположить не рядового архонта, стояли сразу трое телохранителей. При виде высоченных заключенных все они схватились за рукоятки мечей и загородили подопечного собственными телами. Воин недовольно поморщился, но смолчал.
Обоих «полочан» обыскали и связали спереди руки бечевой. Они не сопротивлялись – здесь не было клеток для обвиняемых и дознаватели могли опасаться за собственную жизнь.
Чиновник сразу взял быка за рога:
– Вы утверждаете, что можете помочь войскам императора уничтожить мятежных варваров?
Тимофей Михайлович отрицательно покачал головой. Интерес чиновника резко упал. Пока их не загнали обратно в камеру, на помощь немногословному соратнику пришел ученый:
– Рыцарь Тимо из Полоцка – один из приближенных епископа Адемара, легата папы Урбана Второго, начальника всего латинского войска. – Археолог попробовал оценить, как греки прореагировали на услышанное, но те оставались бесстрастными. – В его силах убедить графа, войска которого воюют сейчас с армией кесаря, остановить сражение и подчиниться басилевсу.
Подтверждая эти слова, Тимофей Михайлович вынул из-за пазухи свиток пергамента с большой восковой печатью, болтавшейся на витом шнурке. Сделал он это с трудом – мешали связанные руки. Вчера они пробовали предоставить эти документы судье, но тот даже не стал их рассматривать. Чиновник и воин, присутствующий при этом разговоре, по очереди ознакомились с тем, что было написано в документе.
Молчание нарушил представитель армии:
– Овеянный победами Опос и непобедимый Пигасий сделают это быстрее и качественней. Да и вряд ли латинянин-варвар подчинится простому рыцарю, когда он не согласился с доводами сына франкского короля, который уже говорил с ним, и не удовольствовался заверениями великого кесаря. – В словах сквозила ирония.
Улугбек повернулся к заговорившему и поклонился тому:
– Это верно, уважаемый. Силы Империи сломают и не такой прутик. – Он еще раз поклонился, решив, что лишний поклон спину не переломит. – Но какой ценой? Разве мало врагов у басилевса, чтобы растрачивать войска в битвах с союзниками?!
Воин покачал головой.
– И это верно… – Он задумался и после паузы представился: – Меня зовут Мануил Вутумит, протопроэдр, [31]севаст и великий дука [32]кесаря. Мои люди сейчас штурмуют лагерь франка, посмевшего не подчиниться воле самодержца. – Он усмехнулся. – Я зашел забрать из тюрьмы своих проэдров-гемилохитов, [33]имевших несчастье вчера не подчиниться этариям [34]Титакия. – Он перевел взгляд на что-то выводящего стилом на восковой табличке чиновника. – Но оказалось, что утро не прошло совсем уж бездарно.
Вутумит одернул полы одежды и спросил:
– Что сотворили эти варвары?
Чиновник льстиво затараторил:
– Незаконное нахождение в пределах столицы вне пределов отведенного квартала, нападение на граждан, нанесение увечий, повлекших смерть, неподчинение представителям власти…
Великий дука поднял руку, приказывая остановить поток обвинений. Сомохов дернулся вперед, пытаясь ответить на нападки, но властный жест остановил и его:
– Ты говорил, что их четверо, Василий?
Чиновник кивнул.
Мануил перевел взгляд на рыцаря.
– Будь по-твоему, рыцарь Тимо… – Он помедлил, еще раз обдумывая решение. – Если к утру варвары согласятся принести присягу басилевсу и добровольно переплыть на ту сторону, то мы отпустим твоих товарищей. Если нет – твоих людей вздернут на стенах города.
Тимофей Михайлович попробовал возразить, но великий дука жестом показал, что разговор окончен.
5
Рено Тульский повернулся к прибывшему парламентеру:
– С чего ты решил, сеньор рыцарь, что я послушаю вас? – Слово «вас» он буквально выплюнул сквозь сжатые зубы. Рено выглядел слегка изможденным дневным боем, но демонстративно не показывал это на людях.
До этого предводитель почти четвертой части [35]лотарингского войска Христова долго и пристально изучал документ, написанный епископом Монтейльским и врученный ему казаком. Адемар уведомлял всех и каждого, что податель сего, рыцарь Тимо, является его доверенным лицом, правой рукой, его распоряжения необходимо выполнять так нее, как если бы они исходили из уст самого папского легата. Подлинность печати епископа была подтверждена монахом, ехавшим с ополчением, так что вопрос немца можно было считать риторическим.
Тимофей Михайлович осмотрелся вокруг. Лагерь запоздавшего немецкого воинства поражал порядком. С Рено, которого местные греки называли на свой манер Раулем, пришло не менее пятнадцати тысяч подготовленной пехоты и кавалерии. Никаких тебе крестьянских толп, тысяч женщин и детей – только воины и обозы с оружием и провиантом. Привыкшие к дисциплине германцы сплотились около своего лидера и молчаливо готовились поддержать любое его начинание.
Тимофей Михайлович едва не сплюнул. Уж и так он объяснял тугодуму, и этак. А немец упорно стоит на своем. Мол, присягать не буду, а если кто станет на пути – порешу. Пять часов боя с отборными частями Византийской армии нисколечко не отрезвили его. Немец, одним словом! Будь здесь Сомохов, искушенный в риторике ученый, так он, вероятнее всего, сумел бы донести до чванливого подданного Генриха Четвертого необходимость согласиться с требованиями кесаря. Но перед сгрудившимися в кучу уроженцами далекой Германии сейчас стоял бывший подъесаул войска Донского, с трудом говоривший на чужом языке. Чем он мог переубедить оппонента?!
Горовой начал снова перечислять непреложные истины:
– Папа Урбан послал нас освободить Гроб Господень и помочь Восточному царству… Басилевс Византии – христианин, наш союзник и друг. Готфрид, ваш сеньор и глава германских пилигримов, уже присягнул, что земли, бывшие ромейскими и освобожденные им, отойдут обратно кесарю. Воюя с ромеями, вы теряете войска и надежду дойти до Иерусалима. Причем теряете надежду не только для себя, но и для тех, кто следует за вами.
Слова чужой речи давались казаку с трудом, он долго подбирал нужные обороты и вспоминал глаголы.
Но Рено на такую пламенную сентенцию ответил по-своему:
– Мой сеньор – только Господь наш на небесах и император Германский на земле. Ежели Господу нашему будет надо, чтобы мы смогли освободить земли, Ему угодные, то Он явит нам помощь… Может даже статься, что и чудо… Например, разведет волны океана здешнего, как сделал это уже для жида этого… Моисея, что ли? – в сравнениях предводитель тульского ополчения не стеснялся. – Ежели нее мы делами неугодное Ему дело, то кара Его настигнет нас везде, и нечего нам склонятся перед местным царьком.
– С чего ты решил, сеньор рыцарь, что я послушаю вас? – Слово «вас» он буквально выплюнул сквозь сжатые зубы. Рено выглядел слегка изможденным дневным боем, но демонстративно не показывал это на людях.
До этого предводитель почти четвертой части [35]лотарингского войска Христова долго и пристально изучал документ, написанный епископом Монтейльским и врученный ему казаком. Адемар уведомлял всех и каждого, что податель сего, рыцарь Тимо, является его доверенным лицом, правой рукой, его распоряжения необходимо выполнять так нее, как если бы они исходили из уст самого папского легата. Подлинность печати епископа была подтверждена монахом, ехавшим с ополчением, так что вопрос немца можно было считать риторическим.
Тимофей Михайлович осмотрелся вокруг. Лагерь запоздавшего немецкого воинства поражал порядком. С Рено, которого местные греки называли на свой манер Раулем, пришло не менее пятнадцати тысяч подготовленной пехоты и кавалерии. Никаких тебе крестьянских толп, тысяч женщин и детей – только воины и обозы с оружием и провиантом. Привыкшие к дисциплине германцы сплотились около своего лидера и молчаливо готовились поддержать любое его начинание.
Тимофей Михайлович едва не сплюнул. Уж и так он объяснял тугодуму, и этак. А немец упорно стоит на своем. Мол, присягать не буду, а если кто станет на пути – порешу. Пять часов боя с отборными частями Византийской армии нисколечко не отрезвили его. Немец, одним словом! Будь здесь Сомохов, искушенный в риторике ученый, так он, вероятнее всего, сумел бы донести до чванливого подданного Генриха Четвертого необходимость согласиться с требованиями кесаря. Но перед сгрудившимися в кучу уроженцами далекой Германии сейчас стоял бывший подъесаул войска Донского, с трудом говоривший на чужом языке. Чем он мог переубедить оппонента?!
Горовой начал снова перечислять непреложные истины:
– Папа Урбан послал нас освободить Гроб Господень и помочь Восточному царству… Басилевс Византии – христианин, наш союзник и друг. Готфрид, ваш сеньор и глава германских пилигримов, уже присягнул, что земли, бывшие ромейскими и освобожденные им, отойдут обратно кесарю. Воюя с ромеями, вы теряете войска и надежду дойти до Иерусалима. Причем теряете надежду не только для себя, но и для тех, кто следует за вами.
Слова чужой речи давались казаку с трудом, он долго подбирал нужные обороты и вспоминал глаголы.
Но Рено на такую пламенную сентенцию ответил по-своему:
– Мой сеньор – только Господь наш на небесах и император Германский на земле. Ежели Господу нашему будет надо, чтобы мы смогли освободить земли, Ему угодные, то Он явит нам помощь… Может даже статься, что и чудо… Например, разведет волны океана здешнего, как сделал это уже для жида этого… Моисея, что ли? – в сравнениях предводитель тульского ополчения не стеснялся. – Ежели нее мы делами неугодное Ему дело, то кара Его настигнет нас везде, и нечего нам склонятся перед местным царьком.