Страница:
Наблюдатель с маяка ошибся в определении типа советского самолета. Он, например, заметил, как «стрелок поднялся в башню». Но в бомбардировщике СБ радист из-за узости фюзеляжа постоянно сидел в своей огневой точке и подняться в ней мог только открыв верхнюю часть остекления (при условии, что это турель МВ-3, которая монтировалась на поздних СБ с моторами М-103). А вот у ДБ-3 радиооборудование находилось перед пулеметной турелью. Вероятно, радист вначале связался с командованием, а уж затем, получив приказ прервать полет неизвестного самолета, «поднялся в башню».
Кстати, экипаж Щ-301, находившийся на довольно значительном расстоянии от места инцидента, посчитал, что финский самолет сбит истребителями. Тип атаковавших машин окончательно выяснился только после выхода второго издания книги П.И. Хохлова.
В 14.06 для экипажа и пассажиров «Юнкерса» все кончено, но события в этом квадрате продолжали развиваться, так как неподалеку находились рыболовные суда и, самое главное, в шести милях от места падения финского самолета патрулировала советская подводная лодка Щ-301. О том, что произошло дальше, можно узнать из рассказа трюмного старшины Бориса Галкина, попавшего в плен к немцам и финнам в 1943 году:
«Экипаж Щ-301 наблюдал, как русские истребители сбили пассажирский самолет, летевший из Эстонии на север. Он упал в районе маяка Кери. На воде плавали обломки самолета. Вализы, в которых находилась американская дипломатическая почта, и чемодан с французской дипломатической почтой подняли на борт подводной лодки. Также найдены личные документы финского летчика. Только из них экипаж подводной лодки узнал о национальной принадлежности сбитого самолета».
Несмотря на то что до места падения самолета всего шесть миль, Щ-301 подошла туда только в 14.55. В результате первыми у места катастрофы оказались пять эстонских рыболовецких судов. Позже рыбаки сдали в главное управление эстонской полиции опломбированный мешок дипломатической почты, несколько портфелей, деньги в банковской упаковке, предметы одежды, десять фрагментов самолета, записные книжки пассажиров и обоих членов экипажа, бухгалтерские книги, немецкий паспорт, спасательный жилет и… чей-то скальп.
Как только связь с «Калева» прекратилась, в КДП аэродрома Мальми позвонил дежурный офицер с базы на острове Сантахамина, где находились финские посты ВНОС. Трубку поднял руководитель полетов Видар Далстрем, который позже вспоминал: «Разговор оказался коротким. У меня спросили, должен ли прилететь на Мальми из Таллина самолет, на что я ответил утвердительно. После этого сообщили, что их посты видели горящий самолет, который упал в море, после чего он предположил, что это наш самолет…» Необходимо отметить, что гибель «Калева» наблюдали также с островов Исокари и Рюсокари.
Вскоре для выяснения обстановки в район падения «Калева» направлен морской разведчик «Блэкберн райпон», однако его экипаж отклонился от курса и ничего не обнаружил. Там же, на Мальми, находилась и финская истребительная эскадрилья LeLv-24, только недавно получившая новенькие американские «Брюстеры-239». Вместе с находившимися на вышке КДП аэродрома Мальми руководителем полетов Видаром Далстремом и срочно вызванным генеральным директором авиакомпании «Аэро» Гунаром Столе за обстановкой следили командир LeLv-24 майор Густав Магнуссон и фельдфебель Илмари Юутилайнен. В книге «Назло красным пилотам» последний пишет:
«Я слушал с Магнуссоном сообщения вылетевшего разведчика, но тот не мог сообщить ничего определенного. Так как я был в тот день в числе дежурных, то мой самолет был в немедленной готовности к взлету. Разочарование от результатов разведки экипажа „Райпона“ вскоре отразилось на лице Магнуссона, и, повернувшись ко мне, он бросил: „Дуй на разведку“.
Согласно рапорту, Юутилайнен стартовал в 14.51, а в 14.55 Щ-301 подошла к месту падения самолета. «Брюстер» финского пилота летел на высоте 200 м; пройдя маяк Хельсинки, Юутилайнен повернул на юг и, заметив силуэт советской подводной лодки, вскоре оказался рядом с ней. «Похоже, лодка стояла на одном месте, и я подумал, что она заметила катастрофу и подошла к месту происшествия. Я увидел рядом с подлодкой примерно метровые куски фанеры (применялась для отделки Пассажирского салона. — И.М.) и масляное пятно диаметром примерно 75 метров. На корме подлодки был красный флаг. Я кружил на дистанции 50 метров вокруг нее и видел много плававших вокруг подлодки предметов. Затем я пролетел над лодкой, пытаясь рассмотреть, что именно уже находится на палубе. Когда я был уже над субмариной, несколько советских моряков встали к зенитной установке…».
Сделав еще несколько кругов, Юутилайнен заметил и эстонских рыбаков, находившихся поблизости, и еще одну подводную лодку — на юго-востоке. На обратном пути, немного не долетев до плавучего маяка, финский летчик встретился с парой советских МБР-2, которые шли со стороны Ханко, а, когда истребитель пронесся над маяком, в поле зрения Юутилайнена попал и разведывательный «Райпон», экипаж которого так ничего и не обнаружил.
Появление финского истребителя, естественно, не осталось незамеченным для экипажа советской подводной лодки. «В то время, когда подводная лодка находилась на месте гибели самолета, — вспоминал Борис Галкин, — показался финский самолет — истребитель или легкий бомбардировщик. Сделав несколько кругов, самолет скрылся. Была дана команда открыть по нему огонь, но из-за отказа пулемета обстрелять самолет не удалось».
Тем временем поднятые в лодку предметы отправили в сушку, о сбитом финском самолете дали радиограмму в Кронштадт. Финская радиоразведка перехватила это сообщение, но никаких вещественных доказательств ей собрать не удалось. Продолжавшие патрулировать в этом районе советские самолеты и подводные лодки исключали возможность захода в этот квадрат финских судов или гидропланов. На следующий день оставшиеся на поверхности воды обломки самолета подобраны советскими торпедными катерами и доставлены в Кронштадт.
Спустя два дня после происшествия, 16 июня 1940 года, другой Ю-52 «Эстонских авиалиний» в последний раз прилетел из Хельсинки в Таллин. Впрочем, и этот рейс вполне мог кончиться трагически: вылетев из Мальми в 9.10, «Юнкерс» обстрелян по пути зенитным огнем с подводной лодки.
«Несмотря на то что происшествие с „Калева“ известно в Финляндии, официальные круги этой страны не захотели накалять и без того непростую обстановку, Созданная комиссия сделала вывод, что причина гибели самолета — взрыв, происшедший в фюзеляже, — подводит итог Игорь Копилофф, занимавшийся журналистским расследованием трагедии 1940 года. — Интересен также и тот факт, что ни одна страна, чьи граждане погибли в этой катастрофе, не выразила протеста СССР. Лишь США и Франция прислали официальные запросы, но их стиль, вполне нейтральный, никак не затрагивал достоинства СССР. Военно-политический расклад был еще далеко не ясен. Великобритания — совсем недавно она не преминула бы использовать этот факт в своих целях — его попросту проигнорировала: у ее правительства в тот момент были проблемы поважнее. Французскому правительству в Виши также было не до этого. Франклин Рузвельт, со своей стороны не без основания считавший что хребет гитлеризму можно сломать только при непосредственном участии России, не хотел ссориться с Дядюшкой Джо из-за подобной „мелочи“. Такую же позицию, хотя и по другим причинам, занимали Германия, Финляндия и Швеция».
Однако позже катастрофа «Калевы» стала использоваться на Западе для демонстрации варварства Страны Советов, при этом ее вооруженные силы обвинялись в терроризме.
Гибель авиаконструктора Петлякова на Пе-2
Гибель В. Сикорского на «Либерейторе»
Кстати, экипаж Щ-301, находившийся на довольно значительном расстоянии от места инцидента, посчитал, что финский самолет сбит истребителями. Тип атаковавших машин окончательно выяснился только после выхода второго издания книги П.И. Хохлова.
В 14.06 для экипажа и пассажиров «Юнкерса» все кончено, но события в этом квадрате продолжали развиваться, так как неподалеку находились рыболовные суда и, самое главное, в шести милях от места падения финского самолета патрулировала советская подводная лодка Щ-301. О том, что произошло дальше, можно узнать из рассказа трюмного старшины Бориса Галкина, попавшего в плен к немцам и финнам в 1943 году:
«Экипаж Щ-301 наблюдал, как русские истребители сбили пассажирский самолет, летевший из Эстонии на север. Он упал в районе маяка Кери. На воде плавали обломки самолета. Вализы, в которых находилась американская дипломатическая почта, и чемодан с французской дипломатической почтой подняли на борт подводной лодки. Также найдены личные документы финского летчика. Только из них экипаж подводной лодки узнал о национальной принадлежности сбитого самолета».
Несмотря на то что до места падения самолета всего шесть миль, Щ-301 подошла туда только в 14.55. В результате первыми у места катастрофы оказались пять эстонских рыболовецких судов. Позже рыбаки сдали в главное управление эстонской полиции опломбированный мешок дипломатической почты, несколько портфелей, деньги в банковской упаковке, предметы одежды, десять фрагментов самолета, записные книжки пассажиров и обоих членов экипажа, бухгалтерские книги, немецкий паспорт, спасательный жилет и… чей-то скальп.
Как только связь с «Калева» прекратилась, в КДП аэродрома Мальми позвонил дежурный офицер с базы на острове Сантахамина, где находились финские посты ВНОС. Трубку поднял руководитель полетов Видар Далстрем, который позже вспоминал: «Разговор оказался коротким. У меня спросили, должен ли прилететь на Мальми из Таллина самолет, на что я ответил утвердительно. После этого сообщили, что их посты видели горящий самолет, который упал в море, после чего он предположил, что это наш самолет…» Необходимо отметить, что гибель «Калева» наблюдали также с островов Исокари и Рюсокари.
Вскоре для выяснения обстановки в район падения «Калева» направлен морской разведчик «Блэкберн райпон», однако его экипаж отклонился от курса и ничего не обнаружил. Там же, на Мальми, находилась и финская истребительная эскадрилья LeLv-24, только недавно получившая новенькие американские «Брюстеры-239». Вместе с находившимися на вышке КДП аэродрома Мальми руководителем полетов Видаром Далстремом и срочно вызванным генеральным директором авиакомпании «Аэро» Гунаром Столе за обстановкой следили командир LeLv-24 майор Густав Магнуссон и фельдфебель Илмари Юутилайнен. В книге «Назло красным пилотам» последний пишет:
«Я слушал с Магнуссоном сообщения вылетевшего разведчика, но тот не мог сообщить ничего определенного. Так как я был в тот день в числе дежурных, то мой самолет был в немедленной готовности к взлету. Разочарование от результатов разведки экипажа „Райпона“ вскоре отразилось на лице Магнуссона, и, повернувшись ко мне, он бросил: „Дуй на разведку“.
Согласно рапорту, Юутилайнен стартовал в 14.51, а в 14.55 Щ-301 подошла к месту падения самолета. «Брюстер» финского пилота летел на высоте 200 м; пройдя маяк Хельсинки, Юутилайнен повернул на юг и, заметив силуэт советской подводной лодки, вскоре оказался рядом с ней. «Похоже, лодка стояла на одном месте, и я подумал, что она заметила катастрофу и подошла к месту происшествия. Я увидел рядом с подлодкой примерно метровые куски фанеры (применялась для отделки Пассажирского салона. — И.М.) и масляное пятно диаметром примерно 75 метров. На корме подлодки был красный флаг. Я кружил на дистанции 50 метров вокруг нее и видел много плававших вокруг подлодки предметов. Затем я пролетел над лодкой, пытаясь рассмотреть, что именно уже находится на палубе. Когда я был уже над субмариной, несколько советских моряков встали к зенитной установке…».
Сделав еще несколько кругов, Юутилайнен заметил и эстонских рыбаков, находившихся поблизости, и еще одну подводную лодку — на юго-востоке. На обратном пути, немного не долетев до плавучего маяка, финский летчик встретился с парой советских МБР-2, которые шли со стороны Ханко, а, когда истребитель пронесся над маяком, в поле зрения Юутилайнена попал и разведывательный «Райпон», экипаж которого так ничего и не обнаружил.
Появление финского истребителя, естественно, не осталось незамеченным для экипажа советской подводной лодки. «В то время, когда подводная лодка находилась на месте гибели самолета, — вспоминал Борис Галкин, — показался финский самолет — истребитель или легкий бомбардировщик. Сделав несколько кругов, самолет скрылся. Была дана команда открыть по нему огонь, но из-за отказа пулемета обстрелять самолет не удалось».
Тем временем поднятые в лодку предметы отправили в сушку, о сбитом финском самолете дали радиограмму в Кронштадт. Финская радиоразведка перехватила это сообщение, но никаких вещественных доказательств ей собрать не удалось. Продолжавшие патрулировать в этом районе советские самолеты и подводные лодки исключали возможность захода в этот квадрат финских судов или гидропланов. На следующий день оставшиеся на поверхности воды обломки самолета подобраны советскими торпедными катерами и доставлены в Кронштадт.
Спустя два дня после происшествия, 16 июня 1940 года, другой Ю-52 «Эстонских авиалиний» в последний раз прилетел из Хельсинки в Таллин. Впрочем, и этот рейс вполне мог кончиться трагически: вылетев из Мальми в 9.10, «Юнкерс» обстрелян по пути зенитным огнем с подводной лодки.
«Несмотря на то что происшествие с „Калева“ известно в Финляндии, официальные круги этой страны не захотели накалять и без того непростую обстановку, Созданная комиссия сделала вывод, что причина гибели самолета — взрыв, происшедший в фюзеляже, — подводит итог Игорь Копилофф, занимавшийся журналистским расследованием трагедии 1940 года. — Интересен также и тот факт, что ни одна страна, чьи граждане погибли в этой катастрофе, не выразила протеста СССР. Лишь США и Франция прислали официальные запросы, но их стиль, вполне нейтральный, никак не затрагивал достоинства СССР. Военно-политический расклад был еще далеко не ясен. Великобритания — совсем недавно она не преминула бы использовать этот факт в своих целях — его попросту проигнорировала: у ее правительства в тот момент были проблемы поважнее. Французскому правительству в Виши также было не до этого. Франклин Рузвельт, со своей стороны не без основания считавший что хребет гитлеризму можно сломать только при непосредственном участии России, не хотел ссориться с Дядюшкой Джо из-за подобной „мелочи“. Такую же позицию, хотя и по другим причинам, занимали Германия, Финляндия и Швеция».
Однако позже катастрофа «Калевы» стала использоваться на Западе для демонстрации варварства Страны Советов, при этом ее вооруженные силы обвинялись в терроризме.
Гибель авиаконструктора Петлякова на Пе-2
12 января 1942 года загорелся и упал в поле около Сергача самолет Пе-2 следовавший из Казани в Москву. Погибли три летчика и знаменитый конструктор В.М. Петляков.
Владимир Михайлович Петляков — создатель легендарного фронтового пикирующего бомбардировщика Пе-2 — в начале Второй мировой войны сформировал свое конструкторское бюро, которое занималось строительством и модификацией «пешек» (так ласково называли его самолеты).
Фашистские войска стремительно наступали, поэтому советским руководством принято решение перевести авиационный завод № 22, освоивший производство бомбардировщиков Пе-2, из Москвы в Казань. Его разместили на производственных площадях местного авиазавода № 124 выпускавшего петляковский тяжелый бомбардировщик ТБ-7 и транспортный самолет Ли-2.
В первые же дни войны ушли на фронт добровольцами и по призыву квалифицированные рабочие. Их заменили выпускниками фабрично-заводских училищ и пенсионерами. Естественно, качество сборки машин заметно ухудшилось. Да и сам самолет Пе-2 нуждался в доработке — Петляков это прекрасно понимал. Каждая катастрофа или авария выявляла все новые дефекты, которые быстро устранялись. Возникло опасение, что производство «пешек» могут закрыть. Тем более что из Москвы дошли слухи, будто между Туполевым и Яковлевым развернулась настоящая борьба — каждый настаивал на выпуске своих машин. Яковлеву удалось «отвоевать» Омский авиационный завод, где с потока сняли бомбардировщик Ту-2 и наладили серийный выпуск истребителей Як-9. Петляков отдавал себе отчет, что если его бомбардировщик не довести до кондиции, казанский завод могут передать Туполеву. Но для доводки машины требовались время и гарантия спокойной работы. Помочь ему в этом мог только нарком авиапрома Алексей Иванович Шахурин. Петляков настойчиво просил принять его, чтобы объяснить ситуацию, сложившуюся на заводе, и доложить о мерах, которые приняты по доработке Пе-2.
9 января 1942 года авиаконструктор вел производственное совещание, на котором обсуждались задачи по дальнейшему совершенствованию самолетов Пе-2. Во время совещания раздался звонок из Москвы: Шахурин готов принять Петлякова.
Но как добраться до Москвы? Заводской «Дуглас» улетел в Сталинград. Тогда Петляков заявил, что отправится в столицу на боевом самолете. Главный инженер предложил лететь на Пе-2, принятом без единого замечания. Однако вмешался директор завода и отказал авиаконструктору, мотивируя свое решение тем, что самолет не прошел военной приемки.
Петлякову ничего не оставалось, как лететь в Москву на первых попавшихся машинах. Ими оказались две «пешки», выпущенные для полка дальней разведки.
Самолет Пе-2 с заводским номером 14-11, на котором окажется Петляков, собирался в конце декабря. Плановое задание под угрозой — в срочном порядке «пешку» направили на испытательный стенд, где проверялась бензосистема. Там превысили норму давления — разорвало сразу пять бензобаков. Меняли их ночью, а уже 31 декабря, в 3 часа 15 минут, самолет представлен военным приемщикам: те обнаружили 13 дефектов по группе электрооборудования и аэронавигации. Дефекты тут же бросились устранять. За несколько часов до «боя курантов» принята винтомоторная группа — самолет попал в план 1941 года.
9 января за Пе-2 прибыли два экипажа летчиков из 2-го полка дальней разведки. Машину № 14-11 принимал экипаж старшего лейтенанта Ф. Овечкина, налетавшего на «пешках» 500 часов. Ему помогали штурман младший лейтенант М. Гундоров, стрелок-радист В. Скребнев и воентехник 2-го ранга Н. Орехов. Второй экипаж получил самолет под номером 12-11.
Эти две «пешки» выполнены по спецзаказу и предназначались для дальней разведки, а потому имели дополнительные бензобаки и мощное фотооборудование.
Петляков сообщил, что на одном из самолетов полетит он, а на другом — его заместитель Александр Михайлович Изаксон. Но прежде следовало получить разрешение на вылет из Казани, от начальника НКВД Татарии.
Хлопоты по отъезду растянулись на два дня. В это время у «борта» 14-11 обнаружились скрытые дефекты, и их устраняли прямо на аэродроме под присмотром летчиков.
В ночь с 11 на 12 января на Пе-2 установили усиленные лыжи, причем сборщики забыли закрепить болты крепления. Их ошибку исправили при приемке на летно-испытательной станции. Петлякову доложили, что вылет назначен на 11 часов утра 12 января.
В мемуарах Александр Михайлович Изаксон описывает последние минуты перед отлетом:
«Я подошел к Владимиру Михайловичу Петлякову:
— На котором из этих самолетов вы полетите?
— Да вот на эту машину я уже положил свой чемодан.
Я, естественно, положил свой вещи в другую машину.
— Владимир Михайлович, а парашюты есть?
— Да что вы, Александр Михайлович, какие парашюты! Смотрите, какая низкая облачность. Пойдем на высоте метров сто, если не ниже. Все равно парашюты не понадобятся, да и вылетать из второй кабины нам, людям неопытным, — дело безнадежное…»
12 января прибывших еще затемно на аэродром летчиков не допустили к самолетам: по неизвестной причине на них не оформили пропуска. Пока все утряслось, прошло три часа. Начали спешить; контролер ЛИС посчитал, что самолет перегоняют на гражданский аэродром под Казанью, и практически его не осматривал. Заволновался военпред: «Москва рвет и мечет!»
По правилам разрешение на взлет командир экипажа получал после того, как ему выдавали бланк с метеосводкой. На этот раз прогноза погоды экипаж не получил.
В 13.20 на летном поле появились Петляков и его заместитель Изаксон. В очередной раз авиаконструктору предложили ехать поездом, но он отказался и с трудом забрался в заднюю кабину стрелка-радиста.
В 13.40 один за другим самолеты поднимаются в небо.
Через 35 минут «пешки» достигли Сергача. Обогнули его, прошли над поселком Красная Пустынь и направились к железной дороге в районе моста через реку Пьяну.
Александр Михайлович Изаксон вспоминал:
«Я обратил внимание, что стрелок все время переговаривается по внутреннему телефону и куда-то смотрит в сторону.
Когда мы сели, стрелок сказал:
— Вторая машина сгорела. Сгорела в воздухе.
Это произошло в районе Арзамаса, недалеко от Казани. Горящая машина упала в дебри леса, и потом ее отыскали с большим трудом. Все, кто летел на ней, погибли…»
Вполне возможно, что точное место катастрофы Изаксон не назвал по причине секретности. Во всех публикациях о Петлякове фигурирует именно Арзамас, хотя тот же Сергач находится всего лишь в 15 километрах от места катастрофы.
12 января 1942 года авиакатастрофу видели многие жители деревни Мамешево, расположенной вблизи поля, куда рухнул Пе-2. Первыми горящий самолет увидели мальчишки, работавшие на току.
Михаилу Федоровичу Клопову в тот год было тринадцать лет; он вспоминает:
«День был пасмурный. Дымка над полем висела. Через поле часто самолеты пролетали, но мы каждый раз их взглядом провожали. А тут, видим, один самолет, что шел впереди, горит, дым за ним тянется. Они шли от моста. Самолет начал снижаться. Мы подумали, что он пошел на посадку, и бросились в поле. Когда бежали, то не видели его. И вдруг взрыв, столб пламени… Мы остановились, приближаться побоялись — думали, еще рванет. Постояли, пошли.
До сих пор помню — обгорелые трупы летчиков. Они были в меховых комбинезонах, а рядом лежало кровавое месиво, из которого торчала нога в сапоге. Потом я уже узнал, что это и был авиаконструктор. Пока мы стояли, рассматривали, прибежали от моста солдаты. Они оцепили все, а нас начали обыскивать: не утащили ли мы чего…»
Останки самолета собрали на следующий день. К полудню привезли четыре гроба, положили в них тела погибших и увезли в Сергач. По злой иронии судьбы Петляков погиб в самолете собственной конструкции…
В Мамешеве утверждали, что самолеты столкнулись в воздухе: «Одному ничего, а другой упал». Судя по всему, столкновения в воздухе все-таки не было; позже эта версия даже не рассматривалась. Рассекреченное дело о расследовании причин авиакатастрофы, случившейся 12 января 1942 года, содержит протоколы допросов рабочих, инженеров, конструкторов и военных приемщиков. Документы свидетельствуют, что прорабатывалось несколько версий происшедшего — от технической неполадки самолета до диверсий и вредительства; затрагивалась даже версия о нападении вражеского самолета.
В деле есть один примечательный документ, дававший основание к применению репрессий. Судебно-медицинская экспертиза при вскрытии тела летчика Ф. Овечкина обнаружила… пистолетную пулю. К счастью, баллистики дали заключение, что «пуля не имеет следов нарезки от ствола и покинула гильзу в результате разрыва патрона из-за высокой температуры».
Обстоятельства гибели генерального авиаконструктора В.М. Петлякова доложили И. Сталину и В. Маленкову. В акте комиссии отмечено, что «очаг пожара на самолете Пе-2 № 14-11 находился на внутренней поверхности правого крыла и на правой части центроплана имеются следы пожара. Сильно обгорели обшивка правого элерона, поверхность водяного радиатора, шланги трубопроводов. Возможная причина — подтекание бензина в зоне правой мотогондолы». Эксперты также установили, что летчик и штурман имели прижизненные ожоги.
Но многие вопросы так и не получили ответа. В частности, был ли самолет управляем, шел он на посадку или просто упал на поле.
Вскоре с фронта стали отзывать опытных специалистов. Гибель Петлякова ускорила процесс бронирования нужных заводу кадров.
«Тревога Петлякова о том, что завод у него могут забрать, оказалась напрасной, — пишет Вячеслав Федоров, опубликовавший немало материалов об этой авиакатастрофе. — Производство Пе-2 сохранили. За годы войны „пешку“ довели, ее полюбили летчики, и покрыла она себя славой и легендами. Всего за годы войны было выпущено 12, 5 тысячи пикирующих бомбардировщиков. Для сравнения: немецких фронтовых бомбардировщиков Ю-87 было построено около пяти тысяч. Летчики говорили о Пе-2: наша „пешка“ выходит в ферзи. И вышла. Она стала основным советским фронтовым бомбардировщиком в годы войны».
Владимир Михайлович Петляков — создатель легендарного фронтового пикирующего бомбардировщика Пе-2 — в начале Второй мировой войны сформировал свое конструкторское бюро, которое занималось строительством и модификацией «пешек» (так ласково называли его самолеты).
Фашистские войска стремительно наступали, поэтому советским руководством принято решение перевести авиационный завод № 22, освоивший производство бомбардировщиков Пе-2, из Москвы в Казань. Его разместили на производственных площадях местного авиазавода № 124 выпускавшего петляковский тяжелый бомбардировщик ТБ-7 и транспортный самолет Ли-2.
В первые же дни войны ушли на фронт добровольцами и по призыву квалифицированные рабочие. Их заменили выпускниками фабрично-заводских училищ и пенсионерами. Естественно, качество сборки машин заметно ухудшилось. Да и сам самолет Пе-2 нуждался в доработке — Петляков это прекрасно понимал. Каждая катастрофа или авария выявляла все новые дефекты, которые быстро устранялись. Возникло опасение, что производство «пешек» могут закрыть. Тем более что из Москвы дошли слухи, будто между Туполевым и Яковлевым развернулась настоящая борьба — каждый настаивал на выпуске своих машин. Яковлеву удалось «отвоевать» Омский авиационный завод, где с потока сняли бомбардировщик Ту-2 и наладили серийный выпуск истребителей Як-9. Петляков отдавал себе отчет, что если его бомбардировщик не довести до кондиции, казанский завод могут передать Туполеву. Но для доводки машины требовались время и гарантия спокойной работы. Помочь ему в этом мог только нарком авиапрома Алексей Иванович Шахурин. Петляков настойчиво просил принять его, чтобы объяснить ситуацию, сложившуюся на заводе, и доложить о мерах, которые приняты по доработке Пе-2.
9 января 1942 года авиаконструктор вел производственное совещание, на котором обсуждались задачи по дальнейшему совершенствованию самолетов Пе-2. Во время совещания раздался звонок из Москвы: Шахурин готов принять Петлякова.
Но как добраться до Москвы? Заводской «Дуглас» улетел в Сталинград. Тогда Петляков заявил, что отправится в столицу на боевом самолете. Главный инженер предложил лететь на Пе-2, принятом без единого замечания. Однако вмешался директор завода и отказал авиаконструктору, мотивируя свое решение тем, что самолет не прошел военной приемки.
Петлякову ничего не оставалось, как лететь в Москву на первых попавшихся машинах. Ими оказались две «пешки», выпущенные для полка дальней разведки.
Самолет Пе-2 с заводским номером 14-11, на котором окажется Петляков, собирался в конце декабря. Плановое задание под угрозой — в срочном порядке «пешку» направили на испытательный стенд, где проверялась бензосистема. Там превысили норму давления — разорвало сразу пять бензобаков. Меняли их ночью, а уже 31 декабря, в 3 часа 15 минут, самолет представлен военным приемщикам: те обнаружили 13 дефектов по группе электрооборудования и аэронавигации. Дефекты тут же бросились устранять. За несколько часов до «боя курантов» принята винтомоторная группа — самолет попал в план 1941 года.
9 января за Пе-2 прибыли два экипажа летчиков из 2-го полка дальней разведки. Машину № 14-11 принимал экипаж старшего лейтенанта Ф. Овечкина, налетавшего на «пешках» 500 часов. Ему помогали штурман младший лейтенант М. Гундоров, стрелок-радист В. Скребнев и воентехник 2-го ранга Н. Орехов. Второй экипаж получил самолет под номером 12-11.
Эти две «пешки» выполнены по спецзаказу и предназначались для дальней разведки, а потому имели дополнительные бензобаки и мощное фотооборудование.
Петляков сообщил, что на одном из самолетов полетит он, а на другом — его заместитель Александр Михайлович Изаксон. Но прежде следовало получить разрешение на вылет из Казани, от начальника НКВД Татарии.
Хлопоты по отъезду растянулись на два дня. В это время у «борта» 14-11 обнаружились скрытые дефекты, и их устраняли прямо на аэродроме под присмотром летчиков.
В ночь с 11 на 12 января на Пе-2 установили усиленные лыжи, причем сборщики забыли закрепить болты крепления. Их ошибку исправили при приемке на летно-испытательной станции. Петлякову доложили, что вылет назначен на 11 часов утра 12 января.
В мемуарах Александр Михайлович Изаксон описывает последние минуты перед отлетом:
«Я подошел к Владимиру Михайловичу Петлякову:
— На котором из этих самолетов вы полетите?
— Да вот на эту машину я уже положил свой чемодан.
Я, естественно, положил свой вещи в другую машину.
— Владимир Михайлович, а парашюты есть?
— Да что вы, Александр Михайлович, какие парашюты! Смотрите, какая низкая облачность. Пойдем на высоте метров сто, если не ниже. Все равно парашюты не понадобятся, да и вылетать из второй кабины нам, людям неопытным, — дело безнадежное…»
12 января прибывших еще затемно на аэродром летчиков не допустили к самолетам: по неизвестной причине на них не оформили пропуска. Пока все утряслось, прошло три часа. Начали спешить; контролер ЛИС посчитал, что самолет перегоняют на гражданский аэродром под Казанью, и практически его не осматривал. Заволновался военпред: «Москва рвет и мечет!»
По правилам разрешение на взлет командир экипажа получал после того, как ему выдавали бланк с метеосводкой. На этот раз прогноза погоды экипаж не получил.
В 13.20 на летном поле появились Петляков и его заместитель Изаксон. В очередной раз авиаконструктору предложили ехать поездом, но он отказался и с трудом забрался в заднюю кабину стрелка-радиста.
В 13.40 один за другим самолеты поднимаются в небо.
Через 35 минут «пешки» достигли Сергача. Обогнули его, прошли над поселком Красная Пустынь и направились к железной дороге в районе моста через реку Пьяну.
Александр Михайлович Изаксон вспоминал:
«Я обратил внимание, что стрелок все время переговаривается по внутреннему телефону и куда-то смотрит в сторону.
Когда мы сели, стрелок сказал:
— Вторая машина сгорела. Сгорела в воздухе.
Это произошло в районе Арзамаса, недалеко от Казани. Горящая машина упала в дебри леса, и потом ее отыскали с большим трудом. Все, кто летел на ней, погибли…»
Вполне возможно, что точное место катастрофы Изаксон не назвал по причине секретности. Во всех публикациях о Петлякове фигурирует именно Арзамас, хотя тот же Сергач находится всего лишь в 15 километрах от места катастрофы.
12 января 1942 года авиакатастрофу видели многие жители деревни Мамешево, расположенной вблизи поля, куда рухнул Пе-2. Первыми горящий самолет увидели мальчишки, работавшие на току.
Михаилу Федоровичу Клопову в тот год было тринадцать лет; он вспоминает:
«День был пасмурный. Дымка над полем висела. Через поле часто самолеты пролетали, но мы каждый раз их взглядом провожали. А тут, видим, один самолет, что шел впереди, горит, дым за ним тянется. Они шли от моста. Самолет начал снижаться. Мы подумали, что он пошел на посадку, и бросились в поле. Когда бежали, то не видели его. И вдруг взрыв, столб пламени… Мы остановились, приближаться побоялись — думали, еще рванет. Постояли, пошли.
До сих пор помню — обгорелые трупы летчиков. Они были в меховых комбинезонах, а рядом лежало кровавое месиво, из которого торчала нога в сапоге. Потом я уже узнал, что это и был авиаконструктор. Пока мы стояли, рассматривали, прибежали от моста солдаты. Они оцепили все, а нас начали обыскивать: не утащили ли мы чего…»
Останки самолета собрали на следующий день. К полудню привезли четыре гроба, положили в них тела погибших и увезли в Сергач. По злой иронии судьбы Петляков погиб в самолете собственной конструкции…
В Мамешеве утверждали, что самолеты столкнулись в воздухе: «Одному ничего, а другой упал». Судя по всему, столкновения в воздухе все-таки не было; позже эта версия даже не рассматривалась. Рассекреченное дело о расследовании причин авиакатастрофы, случившейся 12 января 1942 года, содержит протоколы допросов рабочих, инженеров, конструкторов и военных приемщиков. Документы свидетельствуют, что прорабатывалось несколько версий происшедшего — от технической неполадки самолета до диверсий и вредительства; затрагивалась даже версия о нападении вражеского самолета.
В деле есть один примечательный документ, дававший основание к применению репрессий. Судебно-медицинская экспертиза при вскрытии тела летчика Ф. Овечкина обнаружила… пистолетную пулю. К счастью, баллистики дали заключение, что «пуля не имеет следов нарезки от ствола и покинула гильзу в результате разрыва патрона из-за высокой температуры».
Обстоятельства гибели генерального авиаконструктора В.М. Петлякова доложили И. Сталину и В. Маленкову. В акте комиссии отмечено, что «очаг пожара на самолете Пе-2 № 14-11 находился на внутренней поверхности правого крыла и на правой части центроплана имеются следы пожара. Сильно обгорели обшивка правого элерона, поверхность водяного радиатора, шланги трубопроводов. Возможная причина — подтекание бензина в зоне правой мотогондолы». Эксперты также установили, что летчик и штурман имели прижизненные ожоги.
Но многие вопросы так и не получили ответа. В частности, был ли самолет управляем, шел он на посадку или просто упал на поле.
Вскоре с фронта стали отзывать опытных специалистов. Гибель Петлякова ускорила процесс бронирования нужных заводу кадров.
«Тревога Петлякова о том, что завод у него могут забрать, оказалась напрасной, — пишет Вячеслав Федоров, опубликовавший немало материалов об этой авиакатастрофе. — Производство Пе-2 сохранили. За годы войны „пешку“ довели, ее полюбили летчики, и покрыла она себя славой и легендами. Всего за годы войны было выпущено 12, 5 тысячи пикирующих бомбардировщиков. Для сравнения: немецких фронтовых бомбардировщиков Ю-87 было построено около пяти тысяч. Летчики говорили о Пе-2: наша „пешка“ выходит в ферзи. И вышла. Она стала основным советским фронтовым бомбардировщиком в годы войны».
Гибель В. Сикорского на «Либерейторе»
4 июля 1943 года рухнул в Гибралтар самолет «Либерейтор». Погибли 15 человек, в том числе глава польского правительства в изгнании Владислав Сикорский.
Владислав Бугениуш Сикорский жил в сложное, бурное время двух мировых войн. Внук ткача, сын учителя и швеи, он стал политиком, военачальником, государственным деятелем, олицетворявшим Польшу, ее сопротивление фашизму. Являясь лидером Польского правительства национального согласия в изгнании, Сикорский возглавил Союз вооруженной борьбы (впоследствии Армия Крайова). Набранная в основном из польских шахтеров-эмигрантов, армия, численностью до 100 тысяч, влилась в войска союзников. Черчилль называл Сикорского своим другом. Рузвельту его поддержка обеспечила на президентских выборах миллионы голосов американцев польского происхождения. Трагическая гибель Сикорского 4 июля 1943 года всколыхнула Европу. Он ушел из жизни в то время, когда кардинально менялось соотношение сил, задач, целей и приоритетов на мировой арене.
В 1943 году Сикорский обеспокоен: в Польше и в эмиграции активизировались правые силы. Особую тревогу вызывало положение на Ближнем Востоке, где, как говорили, готовилось выступление молодых поляков во главе с капитаном Ежи Климковским, адъютантом командующего армией Андерса.
2 мая 1943 года генерал Владислав Сикорский вылетел из Лондона, где располагался его штаб, в Каир. Самолет еще не достиг Гибралтара, как двум заместителям министров, Попелю и Модельскому, позвонил неизвестный. «Самолет генерала Сикорского разбился в Гибралтаре, — сказал он по-польски. — Все пассажиры погибли». Звонок сочли эксцентричной шуткой, так как вскоре получили сообщение, что Сикорский благополучно прибыл в Гибралтар, промежуточный пункт посадки по пути в Каир.
Поездка на Ближний Восток оказалась для польского политика успешной; не удалось только договориться с Андерсом. Сикорский предложил генералу остаться либо командующим армией, либо командиром корпуса. Оба эти варианта Андерса не устроили. Он хотел и впредь занимать обе должности и иметь двух заместителей. Решение этого вопроса пришлось отложить.
В ходе инспекционной поездки Сикорский намекал, что собирается посетить Москву и вступить в переговоры о послевоенном устройстве Польши. И тут он получает странную телеграмму от Черчилля с просьбой «немедленно возвращаться» в Лондон. Британский премьер-министр также поздравлял Сикорского с победой на Среднем Востоке. Так и не поняв, какую победу имел в виду Черчилль, лидер польской эмиграции решил отказаться от инспекционной поездки в Африку и срочно возвратиться в Лондон, тем более что англичане прислали за ним самолет. Сикорский не скрывал своего разочарования: через несколько дней в Каире остановится заместитель председателя СНК СССР Вышинский, с которым он хотел встретиться по вопросу польско-советских отношений. Телеграмма Черчилля эту встречу срывала…
Чем ближе подходил момент отъезда Сикорского, тем больше нервничал командующий Андерс. Он приказал приготовить себе самолет для возвращения в Киркук. Затем доложил Сикорскому, что из-за плохого самочувствия не сможет его проводить. Сикорский очень удивился, но сказал командующему, что в таком случае он с ним попрощается накануне. Андерс так и поступил и отбыл в Киркук.
4 июля 1943 года «Либерейтор» Сикорского поднялся в воздух с аэродрома в Гибралтаре и взял курс на Лондон.
За штурвалом самолета находился один из опытнейших пилотов британских Королевских военно-воздушных сил чех Эдвард Прхал. Он налетал более 4 тысяч часов по этому маршруту и 400 часов на «Либерейторах», бомбардировщиках американского производства; один из них и переоборудовали в пассажирский самолет для миссии Сикорского.
Как обычно при пилотировании большегрузных самолетов, Прхал сразу после взлета пошел на снижение, чтобы набрать скорость перед фактическим набором высоты. В тот день, рассказал Прхал следователям, посетившим его в госпитале Гибралтара через несколько дней после катастрофы, он снизился только до примерно 40 метров над землей. Когда попытался снова набрать высоту, штурвал заклинило. Через минуту после взлета самолет упал в море. Погибли все пассажиры и члены экипажа, кроме Эдварда Прхала, госпитализированного с переломами ног.
В связи с гибелью генерала Сикорского объявили официальный траур. В Вашингтоне президент Рузвельт сказал, что смерть польского политика — «тяжелая утрата для всего свободолюбивого человечества». В палате представителей Черчилль произнес панегирик в память о Сикорском, превознося его «огромные заслуги как государственного деятеля и как солдата». Сикорский, по утверждению Черчилля, убежденный, что все следует подчинить общей борьбе против Гитлера, в то же время верил, что Европа после войны станет лучше — Европа, где «великая и независимая Польша будет играть почетную роль».
Американцы предложили включить в комиссию своих экспертов, так как самолет их производства и прежде «Либерейторы» не имели подобных отказов. Однако англичане заявили союзникам, что в этом нет необходимости.
Комиссия по расследованию причин катастрофы установила, что самолет упал в воду из-за отказа рулей управления; от удара о поверхность воды самолет развалился. Вот и все расследование. Даже не стали выяснять, почему отказали рули управления. Предположили, что лишний багаж, сорвав крепления, блокировал или заклинил систему управления самолетом. Прхал признал: он согласился принять в Гибралтаре на борт лишнего пассажира с условием — полетит без багажа. Не секрет, что некоторые члены экипажа при полетах на Средний Восток перевозили контрабандные товары. В обломках, вынесенных волнами на берег после катастрофы, находили новенькие фотоаппараты, меха, футляры с драгоценностями, сигареты и ящики с коньяком и виски. Эти строго нормируемые товары пользовались большим спросом на черном рынке в военной Британии и скорее всего являлись контрабандой.
Большая часть самолета осталась на дне Гибралтара. Эксперты не только не обнаружили следов заклинивания рулей, но даже не смоделировали подобного отказа. Тем не менее комиссия сняла подозрения с пилота Эдварда Прхала и исключила факт саботажа. «Либерейтор» исправен и к полету готов. Опрос свидетелей выявил упущения в охране самолета на стоянке в течение двух часов и необъяснимую потерю во время взлета мешка с почтой, вывалившегося на ВПП.
И все-таки предположение, что авиакатастрофа в Средиземном море — акт саботажа, имеет под собой веские основания.
Пилот Эдвард Прхал рассказал, что за несколько секунд до того как заклинило штурвал, под кабиной раздался какой-то хлопок. Поэтому нет ничего удивительного, что не удалось поднять ни одной крупной части «Либерейтора». Самолет такого типа — четырехмоторный бомбардировщик стальной конструкции — не мог от удара о поверхность воды разлететься на мелкие куски в радиусе почти ста метров. Если бы он рухнул даже с большой высоты ввиду заклинивания рулей, то ударился бы крылом, моторами, кабиной пилота, а пассажирская кабина, расположенная в хвосте, пострадала бы меньше всего. Однако именно пилот остался жив.
Следствием поднимался еще один вопрос: почему в тот день Прхал надел спасательный жилет, хотя обычно не прибегал к этой мере безопасности? И кто второй человек в спасательном жилете, которого заметили с берега, — он выбирался на крыло упавшего самолета, перед тем как его смыло? Был ли это второй пилот и не планировали ли они с Прхалом покинуть самолет? Сам Прхал не мог объяснить, как на нем оказался спасательный жилет, а также как он выбрался из кабины и оказался в воде.
Владислав Бугениуш Сикорский жил в сложное, бурное время двух мировых войн. Внук ткача, сын учителя и швеи, он стал политиком, военачальником, государственным деятелем, олицетворявшим Польшу, ее сопротивление фашизму. Являясь лидером Польского правительства национального согласия в изгнании, Сикорский возглавил Союз вооруженной борьбы (впоследствии Армия Крайова). Набранная в основном из польских шахтеров-эмигрантов, армия, численностью до 100 тысяч, влилась в войска союзников. Черчилль называл Сикорского своим другом. Рузвельту его поддержка обеспечила на президентских выборах миллионы голосов американцев польского происхождения. Трагическая гибель Сикорского 4 июля 1943 года всколыхнула Европу. Он ушел из жизни в то время, когда кардинально менялось соотношение сил, задач, целей и приоритетов на мировой арене.
В 1943 году Сикорский обеспокоен: в Польше и в эмиграции активизировались правые силы. Особую тревогу вызывало положение на Ближнем Востоке, где, как говорили, готовилось выступление молодых поляков во главе с капитаном Ежи Климковским, адъютантом командующего армией Андерса.
2 мая 1943 года генерал Владислав Сикорский вылетел из Лондона, где располагался его штаб, в Каир. Самолет еще не достиг Гибралтара, как двум заместителям министров, Попелю и Модельскому, позвонил неизвестный. «Самолет генерала Сикорского разбился в Гибралтаре, — сказал он по-польски. — Все пассажиры погибли». Звонок сочли эксцентричной шуткой, так как вскоре получили сообщение, что Сикорский благополучно прибыл в Гибралтар, промежуточный пункт посадки по пути в Каир.
Поездка на Ближний Восток оказалась для польского политика успешной; не удалось только договориться с Андерсом. Сикорский предложил генералу остаться либо командующим армией, либо командиром корпуса. Оба эти варианта Андерса не устроили. Он хотел и впредь занимать обе должности и иметь двух заместителей. Решение этого вопроса пришлось отложить.
В ходе инспекционной поездки Сикорский намекал, что собирается посетить Москву и вступить в переговоры о послевоенном устройстве Польши. И тут он получает странную телеграмму от Черчилля с просьбой «немедленно возвращаться» в Лондон. Британский премьер-министр также поздравлял Сикорского с победой на Среднем Востоке. Так и не поняв, какую победу имел в виду Черчилль, лидер польской эмиграции решил отказаться от инспекционной поездки в Африку и срочно возвратиться в Лондон, тем более что англичане прислали за ним самолет. Сикорский не скрывал своего разочарования: через несколько дней в Каире остановится заместитель председателя СНК СССР Вышинский, с которым он хотел встретиться по вопросу польско-советских отношений. Телеграмма Черчилля эту встречу срывала…
Чем ближе подходил момент отъезда Сикорского, тем больше нервничал командующий Андерс. Он приказал приготовить себе самолет для возвращения в Киркук. Затем доложил Сикорскому, что из-за плохого самочувствия не сможет его проводить. Сикорский очень удивился, но сказал командующему, что в таком случае он с ним попрощается накануне. Андерс так и поступил и отбыл в Киркук.
4 июля 1943 года «Либерейтор» Сикорского поднялся в воздух с аэродрома в Гибралтаре и взял курс на Лондон.
За штурвалом самолета находился один из опытнейших пилотов британских Королевских военно-воздушных сил чех Эдвард Прхал. Он налетал более 4 тысяч часов по этому маршруту и 400 часов на «Либерейторах», бомбардировщиках американского производства; один из них и переоборудовали в пассажирский самолет для миссии Сикорского.
Как обычно при пилотировании большегрузных самолетов, Прхал сразу после взлета пошел на снижение, чтобы набрать скорость перед фактическим набором высоты. В тот день, рассказал Прхал следователям, посетившим его в госпитале Гибралтара через несколько дней после катастрофы, он снизился только до примерно 40 метров над землей. Когда попытался снова набрать высоту, штурвал заклинило. Через минуту после взлета самолет упал в море. Погибли все пассажиры и члены экипажа, кроме Эдварда Прхала, госпитализированного с переломами ног.
В связи с гибелью генерала Сикорского объявили официальный траур. В Вашингтоне президент Рузвельт сказал, что смерть польского политика — «тяжелая утрата для всего свободолюбивого человечества». В палате представителей Черчилль произнес панегирик в память о Сикорском, превознося его «огромные заслуги как государственного деятеля и как солдата». Сикорский, по утверждению Черчилля, убежденный, что все следует подчинить общей борьбе против Гитлера, в то же время верил, что Европа после войны станет лучше — Европа, где «великая и независимая Польша будет играть почетную роль».
Американцы предложили включить в комиссию своих экспертов, так как самолет их производства и прежде «Либерейторы» не имели подобных отказов. Однако англичане заявили союзникам, что в этом нет необходимости.
Комиссия по расследованию причин катастрофы установила, что самолет упал в воду из-за отказа рулей управления; от удара о поверхность воды самолет развалился. Вот и все расследование. Даже не стали выяснять, почему отказали рули управления. Предположили, что лишний багаж, сорвав крепления, блокировал или заклинил систему управления самолетом. Прхал признал: он согласился принять в Гибралтаре на борт лишнего пассажира с условием — полетит без багажа. Не секрет, что некоторые члены экипажа при полетах на Средний Восток перевозили контрабандные товары. В обломках, вынесенных волнами на берег после катастрофы, находили новенькие фотоаппараты, меха, футляры с драгоценностями, сигареты и ящики с коньяком и виски. Эти строго нормируемые товары пользовались большим спросом на черном рынке в военной Британии и скорее всего являлись контрабандой.
Большая часть самолета осталась на дне Гибралтара. Эксперты не только не обнаружили следов заклинивания рулей, но даже не смоделировали подобного отказа. Тем не менее комиссия сняла подозрения с пилота Эдварда Прхала и исключила факт саботажа. «Либерейтор» исправен и к полету готов. Опрос свидетелей выявил упущения в охране самолета на стоянке в течение двух часов и необъяснимую потерю во время взлета мешка с почтой, вывалившегося на ВПП.
И все-таки предположение, что авиакатастрофа в Средиземном море — акт саботажа, имеет под собой веские основания.
Пилот Эдвард Прхал рассказал, что за несколько секунд до того как заклинило штурвал, под кабиной раздался какой-то хлопок. Поэтому нет ничего удивительного, что не удалось поднять ни одной крупной части «Либерейтора». Самолет такого типа — четырехмоторный бомбардировщик стальной конструкции — не мог от удара о поверхность воды разлететься на мелкие куски в радиусе почти ста метров. Если бы он рухнул даже с большой высоты ввиду заклинивания рулей, то ударился бы крылом, моторами, кабиной пилота, а пассажирская кабина, расположенная в хвосте, пострадала бы меньше всего. Однако именно пилот остался жив.
Следствием поднимался еще один вопрос: почему в тот день Прхал надел спасательный жилет, хотя обычно не прибегал к этой мере безопасности? И кто второй человек в спасательном жилете, которого заметили с берега, — он выбирался на крыло упавшего самолета, перед тем как его смыло? Был ли это второй пилот и не планировали ли они с Прхалом покинуть самолет? Сам Прхал не мог объяснить, как на нем оказался спасательный жилет, а также как он выбрался из кабины и оказался в воде.