Страница:
Вокруг этого события сложилось много легенд, одна из которых прямо связывала его с деятельностью французских якобинцев, – в ту пору открыто говорили о том, что они собираются уничтожать коронованных особ. При петербургском дворе, как вспоминал секретарь Екатерины II A.M. Грибовский, «распространился слух, что французские демагоги рассылали подобных себе злодеев для покушения на жизнь государей». Передавали, будто мэр Парижа Петион держал пари, что к 1 июня того же 1792 года Екатерины II уже не будет в живых. Однако никаких подтверждений причастности якобинцев к покушению на Густава III не было найдено ни тогда, ни после. Кроме того, герцог Карл и его окружение, придя к власти, постарались скрыть подлинные факты, из-за чего возникла версия о том, что покушение готовила небольшая группа аристократов. Лишь в 50-х годах нашего столетия шведский историк Андерс Ларссон, тщательно изучив ставшее доступным для исследователей многотомное уголовное дело об убийстве Густава III, сумел показать, сколь разветвленным и глубоким был заговор против короля.
ПЕРЕВОРОТ 9 ТЕРМИДОРА
«ЗАГОВОР ВО ИМЯ РАВЕНСТВА»
ПЕРЕВОРОТ 9 ТЕРМИДОРА
Франция. 27 июля 1794 года
Весной и летом 1794 года у лидера якобинцев Робеспьера, установившего во Франции режим террора, положение было не из легких. Крестьяне были недовольны реквизицией продовольствия, рабочие – установленным максимумом заработной платы; собственники возмущались правительственной регламентацией, законами против скупщиков и спекулянтов.
Уже в апреле – мае 1794 года в Конвенте сложилась антиробеспьеристская оппозиция, ядром которой являлись рьяные террористы, чувствовавшие нависшую над ними угрозу, – Фуше и Каррье, и в особенности те из них, кто совершил должностные преступления, – Тальен, Баррас, Фрерон… Их ближайшее окружение составляли: грубый Бурдон от Уазы, беспощадный и предприимчивый Мерлен из Тионвиля, коварный Лежандр, крупный спекулянт Ровер, вероломный Лекуэнтр Эти люди не рисковали открыто выступать против Робеспьера, получившего прозвище «Неподкупный». Они действовали скрытно, убеждая в личных беседах депутатов, что Робеспьер стремится гильотинировать весь Конвент и установить свою «диктатуру». И этой клевете на Робеспьера верили все, чья репутация была в той или иной степени запятнана, а таких в Конвенте насчитывалось немало.
Раскол произошел и в правительственных комитетах. Против «триумвирата» Робеспьер – Сен-Жюст – Кутон, контролирующего Комитет общественного спасения, все чаще выступали деятели правого крыла Горы <«Гора» – революционно-демократическая группировка в Конвенте, в отличие от «Равнины». Названы по их месту в зале Конвента. Первые занимали верхние скамьи, вторые – нижние.> – Карно, Робер Ленде, Приер из Кот-д'Ор, могущественный финансист Конвента Кам-бон, и представители якобинской «левой» – Колло д'Эрбуа, Билло-Варен, Ва-дье, Амар. И те, и другие обвиняли Робеспьера в стремлении к «диктатуре». Вступив в спор вскоре после казни Дантона на одном из заседаний Комитета общественного спасения с Робеспьером и Сен-Жюстом, Карно бросил им в лицо: «Вы – смешные диктаторы». Билло-Варен также имел в виду Робеспьера, когда говорил 1 флореаля (20 апреля) в Конвенте: «Каждый народ, дорожащий своей свободой, должен остерегаться самих добродетелей тех людей, которые занимают высокие посты… Лукавый Перикл пользовался цветами, которыми украшал его народ, чтобы прикрыть цепи, которые он ковал афинянам».
В этой атмосфере ожесточения, подозрительности, страха, сложившейся тогда в Конвенте и в правительственных комитетах, был принят декрет Куто-на от 22 прериаля. Закон отличался крайней суровостью. За преступления, подлежащие ведению Революционного трибунала, назначалась только смертная казнь. Количество присяжных сокращалось, институт защитников упразднялся Отменялся предварительный допрос подсудимых. Суду предоставлялось право не вызывать свидетелей. Мерилом для вынесения приговора считалась «..совесть судей, руководствующаяся любовью к отечеству».
Декретом от 5 апреля 1793 года было установлено, что членов Конвента можно предавать суду Революционного трибунала лишь по обвинительному акту самого Конвента. И этот порядок строго соблюдался. В законе 22 прериаля такой статьи не было, что больше всего обеспокоило антиробеспьеристскую оппозицию.
В Конвенте произошла ожесточенная перепалка. Депутат Рюан потребовал отсрочки принятия декрета, заявляя, что в противном случае он застрелится. Робеспьер выступал дважды и добился немедленного вотирования декрета. Однако на заседании 23 прериаля, на котором члены Комитета общественного спасения не присутствовали, Бурдон от Уазы все же настоял на принятии дополнительной статьи к декрету, подтверждавшей исключительное право Конвента предавать суду Революционного трибунала своих членов.
В этот же день, 23 прериаля, на заседании Комитета общественного спасения Билло-Варен обвинил Робеспьера в желании гильотинировать весь Конвент, а затем в запальчивости воскликнул: «Я знаю, кто ты? Ты – контрреволюционер!».
На заседании Конвента 24 прериаля Робеспьер и Кутон обвинили Бурдона от Уазы и его друзей в интригах, угрожающих отечеству, и добились отмены дополнительной статьи к декрету, принятой накануне Грозный декрет от 22 прериаля вошел в силу в той редакции, в какой он был предложен Кутоном.
С начала июля 1794 года Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения – из-за сильных разногласий с его большинством. Это лишь укрепило позиции его противников. «Он дал нам время договориться о том, как свалить его», – заявил впоследствии Билло-Варен.
С принятием декрета от 22 прериаля началась самая неприглядная страница в истории якобинского терроризма. Число казней резко возросло, а сами они приняли совершенно хаотичный характер.
В конце концов и Робеспьер, который был главным идейным вдохновителем терроризма, понял, что те, кто должен был бояться террора, сумели использовать его в своих целях они злорадно потирали руки, наблюдая усиление террора, так как надеялись, что гнев его жертв и негодование народа вскоре обрушатся на самого Робеспьера. Неподкупный стал осуждать разгул террора, но было уже поздно. Терроризм незаметно из чрезвычайной меры перерос в повседневную практику, превратившись в инструмент расправы с неугодными лицами, способ грабежа, личного обогащения и всяческих злоупотреблений.
4—5 термидора (22–23 июля) на совместном заседании правительственных комитетов была предпринята последняя попытка примирения. Одному из организаторов побед революционной армии над интервентами, стороннику Робеспьера, Сен-Жюсту предложили сделать в Конвенте доклад об общем положении республики.
Предваряя доклад Сен-Жюста, Робеспьер выступил 8 термидора (26 июля) в Конвенте с большой речью, в которой бросил вызов всем своим врагам как справа, так и слева. Неподкупный утверждал, что против свободы создан заговор, что своей силой этот заговор обязан преступной коалиции, интригующей в самом Конвенте, что эта коалиция имеет сообщников в Комитете общей безопасности и во всех бюро этого комитета, где они господствуют… что в этот заговор входят и члены Комитета общественного спасения, что созданная таким образом коалиция стремится погубить патриотов и родину.
В заключение Робеспьер потребовал: «Наказать изменников, обновить все бюро Комитета общей безопасности, очистить этот комитет и подчинить его Комитету общественного спасения, очистить и самый Комитет общественного спасения, установить единство правительства под верховной властью Национального конвента. сокрушить все клики и воздвигнуть на их развалинах мощь справедливости и свободы».
Робеспьеру предложили назвать депутатов, которым он не доверял. Он отказался. То, что Робеспьер не назвал имена руководителей заговора, было его врагам как раз на руку. Расплывчатость угроз вождя якобинцев объединяла против него значительное количество депутатов, опасавшихся за свою жизнь, и способствовала созданию против него сильного большинства.
Впрочем, некоторые имена были все же названы Робеспьер резко обрушился на Камбона, заявляя, что его финансовая политика выгодна лишь богатым и имеет целью «разорить и привести в отчаяние бедных, умножить число недовольных». Столь же резко критиковался и Фуше как защитник «атеизма».
Авторитет Робеспьера был еще велик. Конвент встретил его речь громом аплодисментов. Заговорщики в первый момент растерялись. Лоран Лекуэнтр, который еще 24 мая, на интимном ужине, в присутствии девяти депутатов Конвента, призвал прикончить Робеспьера ударом кинжала, внес теперь льстивое предложение напечатать его речь. Но запротестовал Бурдон от Уазы, потребовавший передать эту речь на предварительное рассмотрение комитетов. На Бурдона резко обрушился Кутон, которому удалось добиться решения Конвента о том, что речь Робеспьера будет не только напечатана, но и разослана по коммунам республики. И тут поднялся Камбон, которому уже нечего было терять. «Пора сказать всю правду, – заявил он. – Один человек парализовал волю всего Национального конвента; это человек, который только что произнес здесь речь, – это Робеспьер». Камбон полностью отверг обвинения Неподкупного в адрес комитетов и заключил, что опасаться нужно властолюбивых замыслов его самого. Депутата поддержали Билло-Варен, Амар и многие другие. Принятое решение напечатать речь Робеспьера и разослать ее по коммунам было отменено.
Битву в Конвенте Робеспьер проиграл. Если Неподкупный хотел продолжить борьбу, он должен был теперь вынести ее за стены Конвента, обратиться к парижским секциям, к народу.
Вечером 8 термидора Робеспьер пришел в Якобинский клуб, где вновь зачитал свою речь. Ему горячо аплодировали. Колло д'Эрбуа и Билло-Варен, пытавшиеся возражать Неподкупному, были изгнаны из зала. Однако никакого плана действий якобинцы не наметили. Робеспьер был печален. В конце своего выступления он сказал: «Эта речь, которую вы выслушали, – мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть – заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить». После выступления Робеспьер вернулся домой и сразу лег спать.
А заговорщики тем временем занимались разработкой своего плана. Таль-ен, Баррас, Фуше, Бурдон от Уазы и другие до поздней ночи вели переговоры с депутатами Равнины, убеждая их голосовать завтра против Робеспьера. И Равнина пообещала им свою поддержку. Во всех деталях была разработана тактика обструкции, которой рассчитывали сорвать доклад Сен-Жюста. Приняли меры и на тот случай, если бы Робеспьер все же рискнул обратиться за поддержкой к Парижской коммуне. Еще ранее по распоряжению Карно из Парижа были выведены некоторые части артиллерии Национальной гвардии, которые не внушали заговорщикам доверия.
Вечером 8 термидора, когда Робеспьеру аплодировали в Якобинском клубе, решением Комитета общественного спасения было упразднено главное командование Национальной гвардии Парижа, доверенное Анрио. Отныне функции командующего должны были поочередно исполнять начальники легионов.
9 термидора (27 июля), ровно в полдень, на трибуну Конвента поднялся Сен-Жюст, чтобы сделать порученный ему правительственными комитетами доклад. В отличие от Робеспьера он собирался сделать шаг к примирению с Конвентом. Но ему не дали говорить. Тальен и Билло-Варен прервали его с первых же слов. Оба кричали, что Конвент не хочет больше терпеть «новых тиранов». Началась заранее намеченная обструкция. Раздавались возгласы:
«Да погибнут тираны!» Робеспьер пытался пройти к трибуне. Но его встретили криками: «Долой тирана!»
Председательствовавший в начале заседания Колло д'Эрбуа предоставил слово Тальену, который стал громить «нового Катилину», «новых Верресов». Робеспьер продолжал требовать слова. Он охрип от крика, закашлялся, и тогда Гарнье крикнул ему: «Тебя душит кровь Дантона!» «Значит, вы мстите мне за Дантона!» – ответил Робеспьер. – Последний раз, председатель убийц, я прошу у тебя слова!» – обратился он к Тюрио, сменившего Колло д'Эрбуа. Но выступить ему не дали.
Был принят декрет об аресте Анрио и председателя Революционного трибунала Дюма. Затем среди страшного шума депутат Луше потребовал голосовать обвинительный декрет и против Робеспьера Зал на минуту оцепенел, а затем разразился громкими аплодисментами.
Декрет об аресте Неподкупного прошел единогласно. Робеспьер-младший потребовал, чтобы и его арестовали вместе с братом «Я разделял его доблести, я хочу разделить и его судьбу», – сказал он. Аналогичное заявление сделал и Леба. Конвент декретировал и эти аресты, как и аресты Сен-Жюста и Кутона. «Республика погибла! Настало царство разбойников!» – воскликнул Робеспьер. Публика на трибунах толпами устремилась к выходу. Не было еще и двух часов дня.
Узнав о том, что произошло в Конвенте, робеспьеристское руководство Коммуны пыталось поднять парижские секции на защиту Неподкупного и других арестованных депутатов. Около трех часов дня мэр Парижа Флерио-Леско и национальный агент Коммуны Пейан предложили находившимся в ратуше членам Главного совета отправиться в свои секции и объявить тревогу. Анрио разослал шести начальникам легионов приказ немедленно выслать к ратуше по 400 человек с оружием в руках. Всем ротам канониров также было приказано прибыть на Гревскую площадь с орудиями.
Затем, в порыве безумной отваги, в сопровождении всего лишь нескольких конных жандармов, Анрио бросился спасать Робеспьера. Арестованных к этому времени перепроводили в здание, где располагался Комитет общественной безопасности. Расталкивая толпу, Анрио во главе своих жандармов прорвался к парадному подъезду Комитета. Он выбил дверь и тут же был повален, связан и отдан под охрану… сопровождавших его жандармов.
Комитет общественного спасения принял постановление, запрещавшее начальникам легионов выполнять приказы Анрио. Четыре начальника легионов сразу же перешли на сторону Конвента. Функции командующего Национальной гвардией Парижа комитет возложил на начальника 1-го легиона Фоконье.
Но и сторонники Робеспьера не дремали. Около половины шестого вечера собрался Главный совет Коммуны. Единодушно было принято воззвание к населению Парижа, изобличавшее «изменников», которые «диктуют законы Конвенту» и преследуют Робеспьера. Воззвание заканчивалось призывом: «Восстань, народ, не дадим погибнуть завоеваниям 10 августа и 31 мая! Низвергнем в могилу всех изменников!»
Главный совет Коммуны предписал всем установленным властям Парижа немедленно явиться в ратушу и принести присягу на верность народу. Исполнять приказы объединенных Комитетов общественного спасения и общей безопасности запрещалось.
Однако население Парижа не поднялось на защиту Робеспьера. В богатых кварталах, например, откровенно радовались аресту «тирана» Резко активизировались «умеренные», наводнившие в ночь на 10 термидора собрания секций в западных кварталах и во многом определившие их решения. Из 48 секций только 16 послали к ратуше, на Гревскую площадь, отряды Национальной гвардии.
Несмотря на это военное превосходство было по-прежнему на стороне Коммуны. К семи часам вечера более трех тысяч вооруженных национальных гвардейцев собрались на Гревской площади. К десяти часам вечера в распоряжении Коммуны было 17 рот канониров из 30 рот, размещенных в столице, и 32 орудия. Конвент располагал в это время лишь одной ротой охраны. Однако руководители Коммуны никак не решались предпринять наступление на Конвент.
Около восьми часов вечера вице-председатель Революционного трибунала Кофиналь во главе сильной колонны, с пушками, совершил лихой налет на помещение Комитета общественной безопасности в Тюильри и освободил томившегося там Анрио. Конвент был в панике. Председательствовавший Колло д'Эрбуа обратился к депутатам: «Граждане, наступил момент умереть на нашем посту». Однако умирать на своем посту никто не желал На какой-то момент положение Конвента казалось совершенно безнадежным.
Передав Анрио часть своего отряда, Кофиналь поспешил в ратушу. Анрио же направился в Тюильри, намереваясь закрыть главный зал и выставить пикет. Но когда он узнал, что члены Конвента собрались и заседание продолжается, неожиданно приказал своим людям также повернуть к ратуше освобождать арестованных депутатов. Более удобного случая для взятия Конвента уже не представилось и представиться не могло.
Робеспьер был доставлен в полицейское управление, где просидел несколько часов, пока поздно вечером его не освободил Кофиналь и чуть ли не силой заставил пойти в ратушу. Туда прибыли освобожденные из тюрем Сен-Жюст, Леба, Робеспьер-младший и Кутон.
Если бы эти люди просто вышли на Гревскую площадь, стали бы во главе толпившихся там пехотинцев и канониров с их 32 пушками и пошли на Конвент, они, бесспорно, имели бы шансы на успех. Но Робеспьер не мог решиться на такой смелый и явно «незаконный» шаг. Созданный Коммуной Исполнительный комитет для руководства восстанием бездействовал. Робеспьера долго и безуспешно уговаривали подписать воззвание к армии.
Тем временем на улицах, прилегавших к ратуше, стали появляться в сопровождении факельщиков эмиссары Конвента. Переходя от перекрестка к перекрестку, они громко читали последний декрет Конвента:
«Национальный Конвент, заслушав доклады своих Комитетов, запрещает запирать городские ворота и созывать секции без соответствующего разрешения Правительственных Комитетов.
Он объявляет вне закона всех административных лиц, которые будут отдавать вооруженным силам приказы к выступлению против Национального Конвента или потворствовать неисполнению его декретов.
Он объявляет также вне закона лиц, которые, находясь под действием декрета об аресте, сопротивляются закону или уклоняются от его исполнения».
Улицы Парижа, недавно переполненные, быстро опустели. Запоздавшие стремились поскорее добраться до своих квартир. Толпы патриотов на подступах к Гревской площади заметно редели. Многие бросали оружие. Национальные гвардейцы, многие часы простоявшие на Гревской площади, ждали приказаний от Робеспьера Но так и не дождались когда хлынул проливной дождь, они стали расходиться.
Но если Коммуна так и не решилась начать бой, то Конвент поздно вечером объявил вне закона Робеспьера и других освобожденных из тюрем депутатов, а также Коммуну Парижа. Командовать подавлением «мятежа» Коммуны было поручено Баррасу.
Вскоре последние защитники Коммуны покинули Гревскую площадь, а на площадь Карусель защищать Конвент шли все новые и новые части Национальной гвардии, причем не только из буржуазных, но и из плебейских по своему составу секций. После двух часов ночи на Гревскую площадь вступили две колонны национальных гвардейцев, верных Конвенту.
Особенно важная роль выпала на долю депутата Леонара Бурдона, который сумел убедить военный отряд секции Гравилье (значительная часть руководства этой секции, на территории которой проживал бедный люд, высказалась за Коммуну), что Робеспьер собирается уничтожить Республику и жениться на дочери казненного короля. «Доказательства» этого, разумеется, никогда не были представлены.
По дороге к зданию ратуши в колонну секции Гравилье влился отряд жандармов, принадлежавший к охране Тампля.
Жандармы проникли в ратушу благодаря предательству адъютанта командующего парижской национальной гвардией Иоганна Вильгельма Улрика, выдавшего им пароль.
А в это время Кутон продолжал уговаривать Робеспьера подписать воззвание к армии. «От чьего имени?» – упорствовал Робеспьер. «Конечно, от имени Конвента. Разве не мы составляем его? Остальные – шайка мятежников», – отвечал Кутон. «По моему мнению, – возразил Робеспьер, – следует написать: от имени французского народа». Он взялся за перо, но успел написать только две первые буквы своего имени, как в комнату ворвались жандармы.
Раздались выстрелы. Историки спорят, было ли ранение Робеспьера в челюсть результатом попытки самоубийства или выстрела, произведенного жандармом Меда, а может, еще кем-то из отряда. Если была попытка самоубийства, Робеспьер направил бы взятое в рот дуло не горизонтально, а вертикально. Существует маска, как будто бы снятая с Робеспьера. Она демонстрирует, что наряду со следом пули, выпущенной в подбородок, о которой говорил Меда, заметно и повреждение слева от нижней челюсти – результат выстрела, произведенного сзади…
Неподкупный упал, обливаясь кровью. Робеспьер-младший выбросился из окна и сломал себе ребра. Его унесли еле живого. Леба застрелился. Сен-Жюст и Дюма сдались без сопротивления. Анрио арестовали позднее во дворе ратуши. Схвачен был и раненный в голову Кутон.
Этой же ночью был разогнан Якобинский клуб, члены которого также не оказали сопротивления Правда, уже 11 термидора он возобновил свои заседания.
10 термидора (28 июля) была упразднена Коммуна Парижа. Фрерон предложил даже разрушить и смести с лица земли здание Парижской ратуши, с чем Конвент, однако, не согласился. В этот же день Робеспьера и других арестованных в Коммуне, всего 22 человека, препроводили в Революционный трибунал, где ограничились удостоверением их личности Вечером их гильотинировали.
11 термидора казнили еще 71 человека, главным образом членов Парижской коммуны.
Для современников падение Робеспьера явилось полной неожиданностью. Во многих местах Франции не хотели верить известиям о казни Робеспьера и даже пытались арестовывать тех, кто приносил эти известия. Крайнее изумление вызвали эти события и при европейских дворах, где после последних побед французских армий стали относиться к Робеспьеру с известным уважением.
Но затем, как это часто бывает, в Конвент хлынул поток адресов с выражением благодарности и поздравлениями по случаю избавления «от тирании Робеспьера». На могиле Неподкупного появилась эпитафия: «Прохожий, кто бы ты ни был, не печалься над моей судьбой. Ты был бы мертв, когда бы я был живой».
Весной и летом 1794 года у лидера якобинцев Робеспьера, установившего во Франции режим террора, положение было не из легких. Крестьяне были недовольны реквизицией продовольствия, рабочие – установленным максимумом заработной платы; собственники возмущались правительственной регламентацией, законами против скупщиков и спекулянтов.
Уже в апреле – мае 1794 года в Конвенте сложилась антиробеспьеристская оппозиция, ядром которой являлись рьяные террористы, чувствовавшие нависшую над ними угрозу, – Фуше и Каррье, и в особенности те из них, кто совершил должностные преступления, – Тальен, Баррас, Фрерон… Их ближайшее окружение составляли: грубый Бурдон от Уазы, беспощадный и предприимчивый Мерлен из Тионвиля, коварный Лежандр, крупный спекулянт Ровер, вероломный Лекуэнтр Эти люди не рисковали открыто выступать против Робеспьера, получившего прозвище «Неподкупный». Они действовали скрытно, убеждая в личных беседах депутатов, что Робеспьер стремится гильотинировать весь Конвент и установить свою «диктатуру». И этой клевете на Робеспьера верили все, чья репутация была в той или иной степени запятнана, а таких в Конвенте насчитывалось немало.
Раскол произошел и в правительственных комитетах. Против «триумвирата» Робеспьер – Сен-Жюст – Кутон, контролирующего Комитет общественного спасения, все чаще выступали деятели правого крыла Горы <«Гора» – революционно-демократическая группировка в Конвенте, в отличие от «Равнины». Названы по их месту в зале Конвента. Первые занимали верхние скамьи, вторые – нижние.> – Карно, Робер Ленде, Приер из Кот-д'Ор, могущественный финансист Конвента Кам-бон, и представители якобинской «левой» – Колло д'Эрбуа, Билло-Варен, Ва-дье, Амар. И те, и другие обвиняли Робеспьера в стремлении к «диктатуре». Вступив в спор вскоре после казни Дантона на одном из заседаний Комитета общественного спасения с Робеспьером и Сен-Жюстом, Карно бросил им в лицо: «Вы – смешные диктаторы». Билло-Варен также имел в виду Робеспьера, когда говорил 1 флореаля (20 апреля) в Конвенте: «Каждый народ, дорожащий своей свободой, должен остерегаться самих добродетелей тех людей, которые занимают высокие посты… Лукавый Перикл пользовался цветами, которыми украшал его народ, чтобы прикрыть цепи, которые он ковал афинянам».
В этой атмосфере ожесточения, подозрительности, страха, сложившейся тогда в Конвенте и в правительственных комитетах, был принят декрет Куто-на от 22 прериаля. Закон отличался крайней суровостью. За преступления, подлежащие ведению Революционного трибунала, назначалась только смертная казнь. Количество присяжных сокращалось, институт защитников упразднялся Отменялся предварительный допрос подсудимых. Суду предоставлялось право не вызывать свидетелей. Мерилом для вынесения приговора считалась «..совесть судей, руководствующаяся любовью к отечеству».
Декретом от 5 апреля 1793 года было установлено, что членов Конвента можно предавать суду Революционного трибунала лишь по обвинительному акту самого Конвента. И этот порядок строго соблюдался. В законе 22 прериаля такой статьи не было, что больше всего обеспокоило антиробеспьеристскую оппозицию.
В Конвенте произошла ожесточенная перепалка. Депутат Рюан потребовал отсрочки принятия декрета, заявляя, что в противном случае он застрелится. Робеспьер выступал дважды и добился немедленного вотирования декрета. Однако на заседании 23 прериаля, на котором члены Комитета общественного спасения не присутствовали, Бурдон от Уазы все же настоял на принятии дополнительной статьи к декрету, подтверждавшей исключительное право Конвента предавать суду Революционного трибунала своих членов.
В этот же день, 23 прериаля, на заседании Комитета общественного спасения Билло-Варен обвинил Робеспьера в желании гильотинировать весь Конвент, а затем в запальчивости воскликнул: «Я знаю, кто ты? Ты – контрреволюционер!».
На заседании Конвента 24 прериаля Робеспьер и Кутон обвинили Бурдона от Уазы и его друзей в интригах, угрожающих отечеству, и добились отмены дополнительной статьи к декрету, принятой накануне Грозный декрет от 22 прериаля вошел в силу в той редакции, в какой он был предложен Кутоном.
С начала июля 1794 года Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения – из-за сильных разногласий с его большинством. Это лишь укрепило позиции его противников. «Он дал нам время договориться о том, как свалить его», – заявил впоследствии Билло-Варен.
С принятием декрета от 22 прериаля началась самая неприглядная страница в истории якобинского терроризма. Число казней резко возросло, а сами они приняли совершенно хаотичный характер.
В конце концов и Робеспьер, который был главным идейным вдохновителем терроризма, понял, что те, кто должен был бояться террора, сумели использовать его в своих целях они злорадно потирали руки, наблюдая усиление террора, так как надеялись, что гнев его жертв и негодование народа вскоре обрушатся на самого Робеспьера. Неподкупный стал осуждать разгул террора, но было уже поздно. Терроризм незаметно из чрезвычайной меры перерос в повседневную практику, превратившись в инструмент расправы с неугодными лицами, способ грабежа, личного обогащения и всяческих злоупотреблений.
4—5 термидора (22–23 июля) на совместном заседании правительственных комитетов была предпринята последняя попытка примирения. Одному из организаторов побед революционной армии над интервентами, стороннику Робеспьера, Сен-Жюсту предложили сделать в Конвенте доклад об общем положении республики.
Предваряя доклад Сен-Жюста, Робеспьер выступил 8 термидора (26 июля) в Конвенте с большой речью, в которой бросил вызов всем своим врагам как справа, так и слева. Неподкупный утверждал, что против свободы создан заговор, что своей силой этот заговор обязан преступной коалиции, интригующей в самом Конвенте, что эта коалиция имеет сообщников в Комитете общей безопасности и во всех бюро этого комитета, где они господствуют… что в этот заговор входят и члены Комитета общественного спасения, что созданная таким образом коалиция стремится погубить патриотов и родину.
В заключение Робеспьер потребовал: «Наказать изменников, обновить все бюро Комитета общей безопасности, очистить этот комитет и подчинить его Комитету общественного спасения, очистить и самый Комитет общественного спасения, установить единство правительства под верховной властью Национального конвента. сокрушить все клики и воздвигнуть на их развалинах мощь справедливости и свободы».
Робеспьеру предложили назвать депутатов, которым он не доверял. Он отказался. То, что Робеспьер не назвал имена руководителей заговора, было его врагам как раз на руку. Расплывчатость угроз вождя якобинцев объединяла против него значительное количество депутатов, опасавшихся за свою жизнь, и способствовала созданию против него сильного большинства.
Впрочем, некоторые имена были все же названы Робеспьер резко обрушился на Камбона, заявляя, что его финансовая политика выгодна лишь богатым и имеет целью «разорить и привести в отчаяние бедных, умножить число недовольных». Столь же резко критиковался и Фуше как защитник «атеизма».
Авторитет Робеспьера был еще велик. Конвент встретил его речь громом аплодисментов. Заговорщики в первый момент растерялись. Лоран Лекуэнтр, который еще 24 мая, на интимном ужине, в присутствии девяти депутатов Конвента, призвал прикончить Робеспьера ударом кинжала, внес теперь льстивое предложение напечатать его речь. Но запротестовал Бурдон от Уазы, потребовавший передать эту речь на предварительное рассмотрение комитетов. На Бурдона резко обрушился Кутон, которому удалось добиться решения Конвента о том, что речь Робеспьера будет не только напечатана, но и разослана по коммунам республики. И тут поднялся Камбон, которому уже нечего было терять. «Пора сказать всю правду, – заявил он. – Один человек парализовал волю всего Национального конвента; это человек, который только что произнес здесь речь, – это Робеспьер». Камбон полностью отверг обвинения Неподкупного в адрес комитетов и заключил, что опасаться нужно властолюбивых замыслов его самого. Депутата поддержали Билло-Варен, Амар и многие другие. Принятое решение напечатать речь Робеспьера и разослать ее по коммунам было отменено.
Битву в Конвенте Робеспьер проиграл. Если Неподкупный хотел продолжить борьбу, он должен был теперь вынести ее за стены Конвента, обратиться к парижским секциям, к народу.
Вечером 8 термидора Робеспьер пришел в Якобинский клуб, где вновь зачитал свою речь. Ему горячо аплодировали. Колло д'Эрбуа и Билло-Варен, пытавшиеся возражать Неподкупному, были изгнаны из зала. Однако никакого плана действий якобинцы не наметили. Робеспьер был печален. В конце своего выступления он сказал: «Эта речь, которую вы выслушали, – мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть – заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить». После выступления Робеспьер вернулся домой и сразу лег спать.
А заговорщики тем временем занимались разработкой своего плана. Таль-ен, Баррас, Фуше, Бурдон от Уазы и другие до поздней ночи вели переговоры с депутатами Равнины, убеждая их голосовать завтра против Робеспьера. И Равнина пообещала им свою поддержку. Во всех деталях была разработана тактика обструкции, которой рассчитывали сорвать доклад Сен-Жюста. Приняли меры и на тот случай, если бы Робеспьер все же рискнул обратиться за поддержкой к Парижской коммуне. Еще ранее по распоряжению Карно из Парижа были выведены некоторые части артиллерии Национальной гвардии, которые не внушали заговорщикам доверия.
Вечером 8 термидора, когда Робеспьеру аплодировали в Якобинском клубе, решением Комитета общественного спасения было упразднено главное командование Национальной гвардии Парижа, доверенное Анрио. Отныне функции командующего должны были поочередно исполнять начальники легионов.
9 термидора (27 июля), ровно в полдень, на трибуну Конвента поднялся Сен-Жюст, чтобы сделать порученный ему правительственными комитетами доклад. В отличие от Робеспьера он собирался сделать шаг к примирению с Конвентом. Но ему не дали говорить. Тальен и Билло-Варен прервали его с первых же слов. Оба кричали, что Конвент не хочет больше терпеть «новых тиранов». Началась заранее намеченная обструкция. Раздавались возгласы:
«Да погибнут тираны!» Робеспьер пытался пройти к трибуне. Но его встретили криками: «Долой тирана!»
Председательствовавший в начале заседания Колло д'Эрбуа предоставил слово Тальену, который стал громить «нового Катилину», «новых Верресов». Робеспьер продолжал требовать слова. Он охрип от крика, закашлялся, и тогда Гарнье крикнул ему: «Тебя душит кровь Дантона!» «Значит, вы мстите мне за Дантона!» – ответил Робеспьер. – Последний раз, председатель убийц, я прошу у тебя слова!» – обратился он к Тюрио, сменившего Колло д'Эрбуа. Но выступить ему не дали.
Был принят декрет об аресте Анрио и председателя Революционного трибунала Дюма. Затем среди страшного шума депутат Луше потребовал голосовать обвинительный декрет и против Робеспьера Зал на минуту оцепенел, а затем разразился громкими аплодисментами.
Декрет об аресте Неподкупного прошел единогласно. Робеспьер-младший потребовал, чтобы и его арестовали вместе с братом «Я разделял его доблести, я хочу разделить и его судьбу», – сказал он. Аналогичное заявление сделал и Леба. Конвент декретировал и эти аресты, как и аресты Сен-Жюста и Кутона. «Республика погибла! Настало царство разбойников!» – воскликнул Робеспьер. Публика на трибунах толпами устремилась к выходу. Не было еще и двух часов дня.
Узнав о том, что произошло в Конвенте, робеспьеристское руководство Коммуны пыталось поднять парижские секции на защиту Неподкупного и других арестованных депутатов. Около трех часов дня мэр Парижа Флерио-Леско и национальный агент Коммуны Пейан предложили находившимся в ратуше членам Главного совета отправиться в свои секции и объявить тревогу. Анрио разослал шести начальникам легионов приказ немедленно выслать к ратуше по 400 человек с оружием в руках. Всем ротам канониров также было приказано прибыть на Гревскую площадь с орудиями.
Затем, в порыве безумной отваги, в сопровождении всего лишь нескольких конных жандармов, Анрио бросился спасать Робеспьера. Арестованных к этому времени перепроводили в здание, где располагался Комитет общественной безопасности. Расталкивая толпу, Анрио во главе своих жандармов прорвался к парадному подъезду Комитета. Он выбил дверь и тут же был повален, связан и отдан под охрану… сопровождавших его жандармов.
Комитет общественного спасения принял постановление, запрещавшее начальникам легионов выполнять приказы Анрио. Четыре начальника легионов сразу же перешли на сторону Конвента. Функции командующего Национальной гвардией Парижа комитет возложил на начальника 1-го легиона Фоконье.
Но и сторонники Робеспьера не дремали. Около половины шестого вечера собрался Главный совет Коммуны. Единодушно было принято воззвание к населению Парижа, изобличавшее «изменников», которые «диктуют законы Конвенту» и преследуют Робеспьера. Воззвание заканчивалось призывом: «Восстань, народ, не дадим погибнуть завоеваниям 10 августа и 31 мая! Низвергнем в могилу всех изменников!»
Главный совет Коммуны предписал всем установленным властям Парижа немедленно явиться в ратушу и принести присягу на верность народу. Исполнять приказы объединенных Комитетов общественного спасения и общей безопасности запрещалось.
Однако население Парижа не поднялось на защиту Робеспьера. В богатых кварталах, например, откровенно радовались аресту «тирана» Резко активизировались «умеренные», наводнившие в ночь на 10 термидора собрания секций в западных кварталах и во многом определившие их решения. Из 48 секций только 16 послали к ратуше, на Гревскую площадь, отряды Национальной гвардии.
Несмотря на это военное превосходство было по-прежнему на стороне Коммуны. К семи часам вечера более трех тысяч вооруженных национальных гвардейцев собрались на Гревской площади. К десяти часам вечера в распоряжении Коммуны было 17 рот канониров из 30 рот, размещенных в столице, и 32 орудия. Конвент располагал в это время лишь одной ротой охраны. Однако руководители Коммуны никак не решались предпринять наступление на Конвент.
Около восьми часов вечера вице-председатель Революционного трибунала Кофиналь во главе сильной колонны, с пушками, совершил лихой налет на помещение Комитета общественной безопасности в Тюильри и освободил томившегося там Анрио. Конвент был в панике. Председательствовавший Колло д'Эрбуа обратился к депутатам: «Граждане, наступил момент умереть на нашем посту». Однако умирать на своем посту никто не желал На какой-то момент положение Конвента казалось совершенно безнадежным.
Передав Анрио часть своего отряда, Кофиналь поспешил в ратушу. Анрио же направился в Тюильри, намереваясь закрыть главный зал и выставить пикет. Но когда он узнал, что члены Конвента собрались и заседание продолжается, неожиданно приказал своим людям также повернуть к ратуше освобождать арестованных депутатов. Более удобного случая для взятия Конвента уже не представилось и представиться не могло.
Робеспьер был доставлен в полицейское управление, где просидел несколько часов, пока поздно вечером его не освободил Кофиналь и чуть ли не силой заставил пойти в ратушу. Туда прибыли освобожденные из тюрем Сен-Жюст, Леба, Робеспьер-младший и Кутон.
Если бы эти люди просто вышли на Гревскую площадь, стали бы во главе толпившихся там пехотинцев и канониров с их 32 пушками и пошли на Конвент, они, бесспорно, имели бы шансы на успех. Но Робеспьер не мог решиться на такой смелый и явно «незаконный» шаг. Созданный Коммуной Исполнительный комитет для руководства восстанием бездействовал. Робеспьера долго и безуспешно уговаривали подписать воззвание к армии.
Тем временем на улицах, прилегавших к ратуше, стали появляться в сопровождении факельщиков эмиссары Конвента. Переходя от перекрестка к перекрестку, они громко читали последний декрет Конвента:
«Национальный Конвент, заслушав доклады своих Комитетов, запрещает запирать городские ворота и созывать секции без соответствующего разрешения Правительственных Комитетов.
Он объявляет вне закона всех административных лиц, которые будут отдавать вооруженным силам приказы к выступлению против Национального Конвента или потворствовать неисполнению его декретов.
Он объявляет также вне закона лиц, которые, находясь под действием декрета об аресте, сопротивляются закону или уклоняются от его исполнения».
Улицы Парижа, недавно переполненные, быстро опустели. Запоздавшие стремились поскорее добраться до своих квартир. Толпы патриотов на подступах к Гревской площади заметно редели. Многие бросали оружие. Национальные гвардейцы, многие часы простоявшие на Гревской площади, ждали приказаний от Робеспьера Но так и не дождались когда хлынул проливной дождь, они стали расходиться.
Но если Коммуна так и не решилась начать бой, то Конвент поздно вечером объявил вне закона Робеспьера и других освобожденных из тюрем депутатов, а также Коммуну Парижа. Командовать подавлением «мятежа» Коммуны было поручено Баррасу.
Вскоре последние защитники Коммуны покинули Гревскую площадь, а на площадь Карусель защищать Конвент шли все новые и новые части Национальной гвардии, причем не только из буржуазных, но и из плебейских по своему составу секций. После двух часов ночи на Гревскую площадь вступили две колонны национальных гвардейцев, верных Конвенту.
Особенно важная роль выпала на долю депутата Леонара Бурдона, который сумел убедить военный отряд секции Гравилье (значительная часть руководства этой секции, на территории которой проживал бедный люд, высказалась за Коммуну), что Робеспьер собирается уничтожить Республику и жениться на дочери казненного короля. «Доказательства» этого, разумеется, никогда не были представлены.
По дороге к зданию ратуши в колонну секции Гравилье влился отряд жандармов, принадлежавший к охране Тампля.
Жандармы проникли в ратушу благодаря предательству адъютанта командующего парижской национальной гвардией Иоганна Вильгельма Улрика, выдавшего им пароль.
А в это время Кутон продолжал уговаривать Робеспьера подписать воззвание к армии. «От чьего имени?» – упорствовал Робеспьер. «Конечно, от имени Конвента. Разве не мы составляем его? Остальные – шайка мятежников», – отвечал Кутон. «По моему мнению, – возразил Робеспьер, – следует написать: от имени французского народа». Он взялся за перо, но успел написать только две первые буквы своего имени, как в комнату ворвались жандармы.
Раздались выстрелы. Историки спорят, было ли ранение Робеспьера в челюсть результатом попытки самоубийства или выстрела, произведенного жандармом Меда, а может, еще кем-то из отряда. Если была попытка самоубийства, Робеспьер направил бы взятое в рот дуло не горизонтально, а вертикально. Существует маска, как будто бы снятая с Робеспьера. Она демонстрирует, что наряду со следом пули, выпущенной в подбородок, о которой говорил Меда, заметно и повреждение слева от нижней челюсти – результат выстрела, произведенного сзади…
Неподкупный упал, обливаясь кровью. Робеспьер-младший выбросился из окна и сломал себе ребра. Его унесли еле живого. Леба застрелился. Сен-Жюст и Дюма сдались без сопротивления. Анрио арестовали позднее во дворе ратуши. Схвачен был и раненный в голову Кутон.
Этой же ночью был разогнан Якобинский клуб, члены которого также не оказали сопротивления Правда, уже 11 термидора он возобновил свои заседания.
10 термидора (28 июля) была упразднена Коммуна Парижа. Фрерон предложил даже разрушить и смести с лица земли здание Парижской ратуши, с чем Конвент, однако, не согласился. В этот же день Робеспьера и других арестованных в Коммуне, всего 22 человека, препроводили в Революционный трибунал, где ограничились удостоверением их личности Вечером их гильотинировали.
11 термидора казнили еще 71 человека, главным образом членов Парижской коммуны.
Для современников падение Робеспьера явилось полной неожиданностью. Во многих местах Франции не хотели верить известиям о казни Робеспьера и даже пытались арестовывать тех, кто приносил эти известия. Крайнее изумление вызвали эти события и при европейских дворах, где после последних побед французских армий стали относиться к Робеспьеру с известным уважением.
Но затем, как это часто бывает, в Конвент хлынул поток адресов с выражением благодарности и поздравлениями по случаю избавления «от тирании Робеспьера». На могиле Неподкупного появилась эпитафия: «Прохожий, кто бы ты ни был, не печалься над моей судьбой. Ты был бы мертв, когда бы я был живой».
«ЗАГОВОР ВО ИМЯ РАВЕНСТВА»
Франция. 1795 год
В 1795 году во Франции был установлен режим Директории. Поиск политического равновесия привел к созданию двухпалатного законодательного органа – Совета пятисот и Совета старейшин. Они сформировали новое правительство – Директорию (в составе пяти директоров), в ведении которой находились министерства.
Финансовые реформы Директории открыли поистине неограниченные возможности для дальнейшего обогащения тех, кто уже был богат. Впоследствии историки подсчитали, что за все национальные имущества, проданные в годы Великой французской революции, государство получило не более 10 процентов их реальной стоимости. Новая буржуазия учинила настоящий грабеж имущества бывшей церковной и дворянской знати.
Но если нувориши все больше обогащались, то положение беднейших слоев народа стало поистине отчаянным. Урожай 1795 года был плохим, и зерно почти не поставлялось на рынки. Вот в этой-то обстановке голода и нищеты, с которыми соседствовала кричащая роскошь нуворишей, и зародился знаменитый Заговор во имя равенства, или заговор Бабефа.
Гракх Бабеф, происходивший из семьи сборщика податей, еще до революции был знаком с коммунистическими теориями, сочувствовал им, но не считал их практически осуществимыми.
В первые годы революции Бабеф Гракх Бабеф был ревностным поборником «аграрного закона», требовал уравнительного передела земли. Однако уже в 1793–1794 годах он стал склоняться к мысли о том, что для достижения фактического равенства недостаточно переделить землю, а надо сделать ее общим достоянием.
Начало Заговору во имя равенства было положено в 1795 году, в тюрьмах Арраса и Парижа, где томились бывшие «террористы». Именно здесь встретились Бабеф, Дарте, Буонарроти и многие другие участники заговора. Характерно, что важнейший программный документ движения «Манифест плебеев» Бабеф написал именно в Аррасской тюрьме. Манифест заканчивался призывами: «Народ! Пробудись, выйди из своего оцепенения. Пусть это произведение станет сигналом, станет молнией, которая оживит, возродит всех. Пусть народ узнает подлинную идею равенства. Пусть будут низвергнуты все эти старые варварские учреждения… Пусть будет нам видна цель общества, пусть будет видно общее благоденствие».
После декрета Конвента от 26 октября 1795 года о всеобщей амнистии Бабеф и его друзья вышли из тюрьмы и некоторое время вели вполне легальную деятельность. Они приняли участие в организации Клуба Пантеон и заняли в нем видное положение. Члены клуба собирались в зале старинного, заброшенного монастыря Святой Женевьевы, находившегося недалеко от Пантеона, а иногда – в подземелье этого монастыря. Со временем общество выросло до двух тысяч человек.
В 1795 году во Франции был установлен режим Директории. Поиск политического равновесия привел к созданию двухпалатного законодательного органа – Совета пятисот и Совета старейшин. Они сформировали новое правительство – Директорию (в составе пяти директоров), в ведении которой находились министерства.
Финансовые реформы Директории открыли поистине неограниченные возможности для дальнейшего обогащения тех, кто уже был богат. Впоследствии историки подсчитали, что за все национальные имущества, проданные в годы Великой французской революции, государство получило не более 10 процентов их реальной стоимости. Новая буржуазия учинила настоящий грабеж имущества бывшей церковной и дворянской знати.
Но если нувориши все больше обогащались, то положение беднейших слоев народа стало поистине отчаянным. Урожай 1795 года был плохим, и зерно почти не поставлялось на рынки. Вот в этой-то обстановке голода и нищеты, с которыми соседствовала кричащая роскошь нуворишей, и зародился знаменитый Заговор во имя равенства, или заговор Бабефа.
Гракх Бабеф, происходивший из семьи сборщика податей, еще до революции был знаком с коммунистическими теориями, сочувствовал им, но не считал их практически осуществимыми.
В первые годы революции Бабеф Гракх Бабеф был ревностным поборником «аграрного закона», требовал уравнительного передела земли. Однако уже в 1793–1794 годах он стал склоняться к мысли о том, что для достижения фактического равенства недостаточно переделить землю, а надо сделать ее общим достоянием.
Начало Заговору во имя равенства было положено в 1795 году, в тюрьмах Арраса и Парижа, где томились бывшие «террористы». Именно здесь встретились Бабеф, Дарте, Буонарроти и многие другие участники заговора. Характерно, что важнейший программный документ движения «Манифест плебеев» Бабеф написал именно в Аррасской тюрьме. Манифест заканчивался призывами: «Народ! Пробудись, выйди из своего оцепенения. Пусть это произведение станет сигналом, станет молнией, которая оживит, возродит всех. Пусть народ узнает подлинную идею равенства. Пусть будут низвергнуты все эти старые варварские учреждения… Пусть будет нам видна цель общества, пусть будет видно общее благоденствие».
После декрета Конвента от 26 октября 1795 года о всеобщей амнистии Бабеф и его друзья вышли из тюрьмы и некоторое время вели вполне легальную деятельность. Они приняли участие в организации Клуба Пантеон и заняли в нем видное положение. Члены клуба собирались в зале старинного, заброшенного монастыря Святой Женевьевы, находившегося недалеко от Пантеона, а иногда – в подземелье этого монастыря. Со временем общество выросло до двух тысяч человек.