Наталья Троицкая. Обнаров

   Сосед с явным превосходством смотрел ей в глаза.
   – С чего вы взяли? Это вы без прописки. И вообще, я хозяйке квартиры про вашу наглость скажу! Дайте пройти.
   – Ути-ути-ути! – сосед, пританцовывая, отступил. – Крутая какая. А если вот так? – и он больно ущипнул девушку за ягодицу.
   – Ошпарю, гад! Всю морду кипятком сожгу!
   – Вали в комнатушку! Испугала! Ты теперь у меня вся в синяках ходить будешь, гадюшка, жадная. Я тебе припомню!
 
   День разгулялся на славу. Солнце жарило не по-осеннему щедро, от всей души, так, что казалось, на дворе не середина осени, а всего-то середина августа. Пестрая лесная опушка, берег ленивой лесной речушки, щебет запоздавшей с отлетом на юг лесной пичуги… Костерок… Шашлычок… Водочка…
   – Красотища-то какая, коллеги! – Слава Сысоев с наслаждением вдохнул запах готовящегося шашлыка. – «Дни поздней осени бранят обыкновенно, но мне она мила, читатель дорогой…»
   – Разливайте водку, Александр Сергеевич. Шашлык почти готов.
   – Точно, Димон. Сначала выпьем, – согласился Сысоев. – Братцы, к столу! Иначе мяса наедитесь, вам водяры не хватит. Давайте натощак, чтобы достучалось.
   Нетерпеливые руки потянулись к пластиковым стаканчикам.
   – Внимания, прошу внимания! – Сысоев постучал кончиком ножа по бутылке. – Дорогой мой первый курс! Давайте выпьем за нас. За то, чтобы, став знаменитыми…
   – «Быть знаменитым некрасиво, не это поднимает ввысь…»
   – Заткните Пастернака. Я продолжу. Так вот. Выпьем за то, чтобы, став знаменитыми, любимыми народом, богатыми и духовно и материально, мы всегда помнили, как мы начинали свой путь, день этот помнили…
   – Короче, Склифосовский!
   – …чтобы могли вот так, как сегодня, запросто собраться…
   – Травиться дешевой водкой…
   – Не надо. Не надо.
   – Так что за нас, первый курс. Да сопутствует нам удача во всем!
   – Ура!!!
   Опустевшие пластиковые стаканчики полетели в воздух.
   – Мясо… Мясо готово! Разбирайте.
   Дима Ермаков, ловко орудуя шампурами, снимал кусочки шашлыка в общее блюдо, делил на порции, раскладывая в картонные тарелки.
   – Мне два шампура дай. Я с картонки есть не буду, – Никита Сазонов брезгливо отверг протянутую ему порцию.
   – Никитос, не борзей. Голодным оставлю. Так, девчонки, налетай. Кому порцию?
   Сазонов усмехнулся, перешагнул через сидевшего на корточках Ермакова, жестко отстранил осаждавших его однокурсниц, подошел к мангалу, покрутил туда-сюда шампуры с уже готовым шашлыком и выбрал два.
   – Э-э! Куда? Все же точно рассчитано. Никита, кому-нибудь не хватит. Ты же четыре порции загреб! – крикнул Ермаков вслед Сазонову.
   – Пошел ты, счетовод! Забыл, кто пирушку финансирует?
   На сухой, прибитой течением к берегу сосне секретничали девчонки.
   – «…Экспедиция Роберта Скотта достигла Южного полюса восемнадцатого января тысяча девятьсот двенадцатого года, на месяц позже экспедиции своих соперников – норвежцев. Они обнаружили на полюсе норвежский флаг и записки Амундсена. Скотт записал тогда в своём дневнике: «Норвежцы нас опередили – Амундсен оказался первым у полюса! Чудовищное разочарование! Все муки, все тяготы – ради чего? Я с ужасом думаю об обратной дороге…» – сидя верхом на сосне, читала Ольга Ширяева.
   – Барышни, шашлык стынет, – напомнил Сазонов.
   – Тихо ты! Тихо! – зашикали на него.
   – Что за «Юстас – Алексу»? Чего читаем? Таисия, держи, – он протянул Ковалевой шампур.
   Ширяева втянула носом аппетитный запах шашлыка и продолжила читать.
   – «…Экспедиции Скотта с самого начала пришлось пережить немало трудностей. Мотосани, на которых предполагалось везти продовольствие, из-за замерзания горючего вышли из строя. Из-за этого несколько саней пришлось бросить вместе с провиантом, одеждой, горючим и приспособлениями для палаток. Остальные мотосани пятерым членам экспедиции пришлось всю дорогу через снежные заносы, расселины и нагромождения льда тащить на себе. Маньчжурских пони, которых Скотт предпочёл собакам, пришлось застрелить: они не выдерживали холода и перегрузок. Достигнув Южного полюса члены экспедиции были вымотаны до крайности. Но еще предстояло возвращение. И возвращение действительно обернулось трагедией для экспедиции. Жестокая нехватка еды и питья, страшный холод, постоянные метели, сокрушительный северо-западный ветер. Измождены были все пятеро. Первым погиб унтер-офицер Эдгар Эванс. В принесенную северо-западным ветром «мокрую» метель он, шедший первым в связке, упал с ледяного утеса, разбил голову и, пробыв сутки в болезненном бреду, скончался. Это было семнадцатого февраля тысяча девятьсот двенадцатого года. Капитан Лоуренс Оутс отморозил обе ноги, он не мог идти. Он просил товарищей бросить его, спасаться самим, он понимал, что обречен, что с начавшейся гангреной ему жить осталось не больше двух-трех дней, что он является обузой. Однако Роберт Скотт, Эдвард Уилсон и Генри Боуэрс продолжали тащить его на себе. Глядя на спящих изможденных товарищей, ранним утром шестнадцатого марта Оутс принял решение. «Пойду пройдусь», – просто сказал он и выполз из палатки. Его тело так и не нашли. Путешественников осталось трое. Последний лагерь Скотта находился в одиннадцати милях от лагеря «Одна тонна» с запасом продовольствия, но выйти из палатки и двигаться дальше полярникам мешала сильнейшая вьюга; их силы были уже на исходе. Голодные, изможденные путешествием, они медленно замерзали. Последняя запись в дневнике Роберта Скотта сделана двадцать девятого марта тысяча девятьсот двенадцатого года. Он продержался дольше всех. Умер последним. Его нашли с письмами, дневниками товарищей, его собственным дневником, прижатыми к груди, лежащим в незастегнутом спальном мешке, тогда как спальные мешки Уилсона и Боуэрса были наглухо застегнуты снаружи. Из дневника и писем Скотта стало ясно, что весь обратный путь, невозможный, тяжелейший, с ним рядом была его любимая, его жена Кэтлин Брюс…»
   – Жена и любимая… – Сазонов саркастически хмыкнул. – Сочетание несочетаемого. Сейчас прямо расплачусь! Мы отдыхать сюда приехали или лекции по истории Антарктики слушать?
   – Представляете, девочки, – продолжала Ольга Ширяева, – Скотту казалось, что в метель, в мороз, утопая в снегу, его Кэтлин шла рядом с ним, будучи шестым членом экспедиции. На привалах она поила Скотта горячим какао, растирала его заледеневшие руки и ноги, говорила очень нужные и важные, чтобы его подбодрить, слова. Временами она даже несла вместо него тяжеленный рюкзак или тащила сани, чтобы он отдохнул. Сначала Скотту казалось, что он сходит сума. Что этого просто не может быть. Потом он смирился. Он понимал, что без Кэтлин ему не дойти. Двадцать девятого марта он проснулся, ее рядом не было. Она не пришла. Тогда Скотт понял, что это его последний день. Когда он умер, находившаяся за тысячи миль, в Лондоне, Кэтлин вскрикнула, схватилась за сердце и лишилась чувств. Очнувшись, она произнесла единственную фразу: «Он умер…» – и оделась в траур…
   Плескалась река, играя солнечными бликами, качая на волнах желтые березовые листья. В хрустальной синеве таял стройный журавлиный клин. После череды затяжных дождей пахло хвоей и прелыми листьями. Осень властно вступила в свои права. Еще тепло, но это обманчивое тепло. Уже недалеко до осенних заморозков и первых зимников.
   – Вот это любовь… – нарушила тишину Нина Васильева.
   – Осталось уточнить, что все теперешние мужики – козлы! – не отвлекаясь от поедания шашлыка, вставил Сазонов.
   – Никита, не нарывайся.
   – Не буду. Что это было?
   – Историческая справка к сценарию, – пояснила Ширяева.
   – Что за сценарий?
   – Совместный с англичанами проект. Рабочее название «Капитан». Уже год у нас под Архангельском снимают. Нинка на зимние каникулы в массовку записалась.
   – Будешь седьмой маньчжурской пони?
   – Слушай, Никита, есть какие-то вещи, по поводу которых ты не хохмишь?
   – Конечно, есть, девочки. Шашлык, например. Он у нас почти остыл. А в массовку я не пошел бы, пусть это хоть трижды совместный проект.
   – Сразу звездой, да? – съязвила Васильева.
   – Кстати, о звездах. Нинка, кто главные роли тянет?
   – Роберта Скотта воплощает наш Обнаров. Кстати, весь фильм говорит на английском. Ходят слухи, что первоначально на роль Скотта был утвержден Андрей Шерстнёв. Но… То ли продюсеру он не понравился, то ли опасались, что в запой уйдет, то ли еще что-то, но в итоге выбор пал на Обнарова.
   – Костик могёт, – одобрительно кивнул Сазонов. – Мощный актерище! Шерстнёв – слабак в сравнении с ним. Бабок, наверное, платят немерено!
   – Эванса, Уилсона, Боуэрса играют англичане, Оутса – питерский Сергей Беспалов.
   – Н-да-а… – мечтательно протянул Сазонов. – Дорого бы я дал, чтобы оказаться на месте Обнарова.
   – В тебе же чувств нет, Никитыч. Один голый расчет, – наморщив нос, чуть брезгливо произнесла Щеголева.
   – А в глазах доллары, доллары, доллары… – поддержала Васильева.
   – За что к тебе Таисия благосклонность питает, не пойму, – съязвила Ширяева.
   – Платили б бабки. А за бабки я любое чувство изображу.
   – Ключевое слово, девочки – «изображу», – уточнила Ширяева.
   Сазонов обернулся к Тае.
   – Ты чего молчишь? Ну, давай, врежь правду-матку!
   – Никколо Паганини говорил: «Надо сильно чувствовать, чтобы заставить чувствовать».
   – Самая умная. Туда же! – укоризненно глядя на Таю, подытожил Сазонов. – Пойду я выпью. Мне от вас, чувственные мои, тошно стало. Сидят тут, сопли жуют. Маньчжурские пони!
 
   Обвальный грохот музыки, феерия света, искристый блеск хрусталя бокалов и томный, глубокий цвет дорогих вин на стеллажах бара, тонкая смесь ароматов французских духов и кубинских сигар, праздничное убранство столиков от «Дома Порто», а дальше – распахнутые в танцевальный зал двери и экзальтированные движения плененных музыкой танцующих тел.
   – Доброй ночи, Константин Сергеевич.
   Охранник в строгом черном костюме, один из двоих, стоявших у рамки металлоискателя прямо напротив входа в бар «У Чарли», шагнул навстречу и сдержанно улыбнулся.
   Обнаров кивнул в ответ.
   – Столик, за которым вы обычно отдыхаете, Константин Сергеевич, сейчас занят. Но мы можем его освободить. Народ уже порядком «набрался». Сколько будет у вас гостей сегодня?
   Обнаров небрежно потрепал охранника по плечу.
   – Расслабься, Саня. Кутеж отменяется! Все будет тихо, спокойно, прилично. Я мимоходом. Один.
   Войдя в зал, Обнаров чуть задержался в дверях, окинул цепким взглядом посетителей, а затем, точно утратив к присутствующим всякий интерес, направился к бару.
   – Здорово, Олежек. Сделай, как обычно, – он положил на барную стойку пятитысячную купюру и сел напротив бармена.
   Тот тут же поставил перед Обнаровым пузатую рюмку коньяка и крохотную тарелочку с ломтиками лимона.
   – Приятного отдыха, Константин Сергеевич, – с подчеркнутым уважением произнес он и пододвинул Обнарову тяжелую хрустальную пепельницу.
   Обнаров пригубил коньяк. Внимательно посмотрел на кислую физиономию бармена.
   – Что с мамой? – без предисловий спросил он.
   Бармен смутился.
   – Спасибо. Поправляется.
   – Тогда что не так?
   – Спасибо. Все хорошо. Отдыхайте.
   – А почему лимон с сахаром? Ты же знаешь, я терпеть не могу лимон с сахаром.
   – Извините.
   Бармен мгновенно заменил тарелочку с ломтиками лимона на другую.
   – Извините, пожалуйста, – упавшим голосом повторил он.
   – Так! – Обнаров залпом выпил коньяк, бросил в рот ломтик лимона. – Я, собственно, к тебе зашел. Вот. Держи.
   Обнаров достал из кармана связанные зеленой банковской резинкой упаковки лекарств.
   – Только что из Англии переслали. Вечерним рейсом из Лондона. На курс лечения должно хватить. Я консультировался. Не хватит, вот мой телефон, – Обнаров быстро написал на бумажной салфетке номер. – Звони, Олег. Без стеснения. Все. Привет маме!
   – Подождите! – бармен поймал Обнарова за руку. – Это же… Это… Константин Сергеевич! Дорогой Константин Сергеевич…
   – Тихо. Тихо. Чего орешь-то?
   Подчиняясь цепкой хватке бармена, Обнаров вынужденно сел на место.
   – У нас же теперь есть надежда! Врач мне сегодня утром сказал, что без этого лекарства она неделю, не больше, протянет. А я… Я с ног сбился! На аналоги у нее аллергия. Я везде искал! Везде! Понимаете?! Понимаете? – он тряс Обнарова за рукав и как-то преданно-пристально заглядывал в глаза.
   – Все, все, успокойся, Олежек, – Обнаров до боли сжал руку бармена. – Все будет хорошо. Она поправится.
   – Как же вы узнали?
   – Саня, охранник, сказал.
   – Понятно… – бармен задумался, потом вдруг, спохватившись, поспешно спросил: – Деньги, сколько я должен?
   Обнаров укоризненно посмотрел на него.
   – Так бы и дал тебе в ухо…
   Грохот музыки внезапно смолк. Разом наступившая тишина непривычно давила. Пары вновь потянулись за столики.
   – Позвольте мне угостить вас, Константин Сергеевич. В знак благодарности. У нас есть очень хороший, не дегустированный вами коньяк.
   Бармен показал Обнарову бутылку.
   Обнаров усмехнулся.
   – Потом год работать за него будешь. Лучше угости меня моим любимым. Да и для меня привычнее. Только не свирепствуй. Мне за руль.
   Поймав счастливую улыбку бармена, он закурил и, развернувшись вполоборота к залу, без интереса стал рассматривать посетителей: преуспевающие бизнесмены в сопровождении юных дам с обложек глянцевых журналов, балбесы-сынки преуспевающих бизнесменов с такими же спутницами. Кстати, дамы Обнарову всегда казались на одно лицо.
   «Как только они их различают?..» – однажды подумал он.
   Вдруг его взгляд укололо что-то, как у Есенина, «несказанное, синее, нежное». Он даже слегка вздрогнул от неожиданности. Сердце замерло на половине удара.
   «Невероятно…» – перевел дух Обнаров и с интересом стал рассматривать незнакомку.
   Она была ни на кого не похожей, она была другой. Наверное, ради таких женщин слагают стихи и сражаются с драконами, наверное, за таких женщин дерутся на дуэлях и идут войной царство на царство. Наверное, ради таких женщин хочется творить, жить, дышать.
   Она и ее спутник что-то оживленно обсуждали. Из-за вновь грянувшей музыки Обнаров не смог разобрать слов, но по мимике и жестам было ясно, что зреет конфликт.
   Он ее в чем-то убеждал, она никак не соглашалась. Он попытался взять ее за руку, она не позволила. Он подсел к ней, придвинув свой стул к ее стулу, и попытался обнять, она отстранилась и с видом оскорбленной попыталась встать из-за стола и уйти. Он удержал, усадил на место. Стал ее о чем-то умолять, сделавшись беспомощным, жалким. Она какое-то время слушала его, затем недовольно отвернулась. На ее лице теперь не было так шедшей ей улыбки. Весь ее облик теперь был царственно строгим.
   – Олежек, скажи-ка, кто это за вторым столиком суетится?
   – А-а… Это Никитос. Сыночек Игоря Васильевича Сазонова. Хозяина нашего.
   – Козлиная у него повадка. И морда – козлиная. Не находишь?
   Бармен улыбнулся.
   – Морда у него как раз очень смазливая. А вот сам он – порядочное дерьмо. Редкостное, Константин Сергеевич. Даже не верится, что у Игоря Васильевича такой сын.
   Обнаров теперь с интересом смотрел на бармена.
   – Расскажи подробнее.
   Бармен растерянно пожал плечами.
   – А нечего рассказывать. Папке в бизнесе он не помощник, Игорь Васильевич все на себе везет. По стопам отца не пошел, этой осенью в актеры подался. Игорь Васильевич надеется, что, может, там толк будет.
   – Что за девушка с ним?
   – Не знаю. Раньше не видел. Но если Никитос сюда с девицей пришел, значит, плохи его дела.
   – В смысле?
   – Не дает, значит. Так он потанцует немного, угостит даму, потом, если дама и подшофе отказала, сюда бежит. Типа коктейли заказывать. Пока я коктейли готовлю, прямо здесь, на стойке, пепельницей толчет припасенную заранее таблетку, кидает порошок в коктейль. Девица выпивает и дико возбуждается. Никитос удаляется с нею в папашкин кабинет, где неплохо проводит время. Нет, без скандалов, конечно, не обходится. Но Сазонов-старший денег даст, конфликт замнет, Никитосу взбучку устроит. Правда, этой взбучки хватает ненадолго.
   – Он больной?
   – Сами сейчас все увидите.
   – Олег, в темпе, две «Глории»!
   Из брючного кармана молодой человек достал таблетки, выдавил из упаковки одну и, положив на бумажную салфетку, стал измельчать в порошок бесцеремонно взятой у Обнарова пепельницей.
   Опустив пониже козырек бейсболки, Обнаров потянулся к пепельнице и нарочито медленно стал стряхивать в нее пепел.
   – Приболели? – участливо осведомился он.
   – Клешню убери! – не глядя на Обнарова, потребовал Сазонов, и едва тот убрал руку с сигаретой, продолжил свое занятие.
   – Простыли, наверное. Сейчас все простывают. Осень… – не оставлял его в покое Обнаров.
   – Да. Простыл. Да… – закивал Сазонов. – Олег, ключи от кабинета дай.
   В один из коктейлей он высыпал порошок и, довольный, направился назад, к ожидавшей его за столиком даме. С улыбкой, непринужденно Сазонов подал спутнице «снаряженный» бокал и, сев напротив, стал с жаром что-то говорить. Красавица крутила бокал в руках, без энтузиазма смотрела то на его содержимое, то на Сазонова. Потом, после произнесенного кавалером тоста, она счастливо заулыбалась и степенно, чуть торжественно, понесла бокал ко рту. Улыбка была очень чистой, по-детски доверчивой, от всего сердца.
   Обнаров поерзал на стуле, ему стало не по себе, ему вдруг стало стыдно от соучастия.
   – Не могу это видеть! – бросил он и сорвался с места.
   Выхваченный из ее рук бокал Обнаров выплеснул в лицо оторопевшему от такого поворота событий Сазонову.
   – Что смотришь, мажор? Дай по морде! – с вызовом сказал Обнаров.
   – Вы ненормальный! Что вы делаете?! – крикнула девушка.
   – Тася, заткнись! – рявкнул Сазонов.
   Он подлетел к Обнарову, замахнулся, целя в лицо, но Обнаров ловко увернулся от удара, сделал подсечку и потерявший равновесие Сазонов упал в проход к бару.
   Обнаров усмехнулся, подбодрил:
   – Поднимайся. Поднимайся!
   В одно мгновение оказавшись вновь на ногах, Сазонов ринулся к обидчику, но мощный четкий удар в нос опрокинул его навзничь, и Сазонов затих, точно сломанный манекен.
   – Помогите же! Люди, что вы смотрите? Помогите! – сквозь грохот музыки кричала спутница Сазонова.
   Не обращая более никакого внимания на «мажора», Обнаров бросил коротко: «Мразь!» – и направился к выходу.
   – Константин Сергеевич, вам лучше уйти. Побыстрее! – в дверях сказал ему направлявшийся в зал охранник.
   На улице Обнаров остановился.
   – Черт, где ж я машину-то оставил? – растерянно озираясь по сторонам, сам себя спросил он. – День тяжелейший был, надо же было ночью придурка встретить…
   Он достал из кармана пиджака ключи, щелкнул брелоком сигнализации. В конце ряда, у перекрестка, отозвалась черная «Мазда» шестой модели. Обнаров поежился от ледяного порыва ветра, запустил руки в карманы джинсов и по полутемной улочке пошел к машине.
   Внезапный рывок, щедрая, вышибающая искры из глаз пощечина. Сильная, так что даже бейсболка слетела на брусчатку.
   – Нормально… – потирая щеку только и произнес Обнаров.
   – Я думаю, не совсем! – и девушка другой рукой от души отвесила ему еще одну пощечину. – Как теперь? – участливо осведомилась она.
   Сейчас в ней не было ничего от той беззащитной, беспомощной леди, которую пожалел Обнаров. Перед ним, подбоченясь, стояла разъяренная фурия.
   – Если вы будете продолжать в том же духе, у меня будет сотрясение мозга, – держась за горящие щеки, выговорил потрясенный поворотом событий Обнаров.
   – Я убеждена, там нечему сотрясаться!
   – Не буду спорить с вами. У вас рука тяжелая.
   – Как вы могли?! Ему «скорую» вызывают. Он не может придти в себя! У него нос сломан! – со слезами в голосе выкрикнула она. – Вы что, сумасшедший? Просто так, первого встречного, по лицу…
   Она отвернулась, чтобы справиться с собой и не заплакать.
   «Господи, как же она красива… Совсем юная. Такая настоящая. Без фальши, без расчета, без надоевших до тошноты полутонов… Ершится, своего урода защищая. Хорошо, если распухшей мордой отделаюсь. Сердце б целым осталось…»
   – Вы мне день рождения испортили.
   Сейчас она смотрела в его глаза своими бездонными, полными слез глазами.
   – Простите… – прошептал он.
   Дыхание перехватило, как в детстве, когда тонул в речном омуте. Только сейчас был другой омут – омут ее глаз.
   – Я никогда не ударю без причины, – вдруг охрипшим голосом произнес Обнаров. – Вам нужно осмотрительнее выбирать мужчин. Завтра рядом меня может не оказаться.
   – О чем вы?
   Обнаров взял ее руку, осторожно поднес к губам, поцеловал, сделав над собой усилие, отстранился, сел в машину, осторожно сдав назад, вырулил из тисков стоянки и в считанные секунды скрылся из виду.

Глава 2. Костя

   – Мама, я дома! Я денег заработал. Несу тебе. Ты где?
   Обнаров снял ботинки, заглянул в комнату матери.
   Комната была пуста.
   – Мама? – встревоженно позвал он.
   Обнаров прислушался. Из кухни доносился звук телевизора. Показывали его недавний фильм «Второй». Дело близилось к развязке, где его герой погибал. Он деликатно постучал и распахнул дверь.
   Мать сидела на диване и вытирала уголком фартука слезы.
   – Привет, родная. Не спится?
   – А я тут… Кино вот…
   Обнаров выключил телевизор.
   – Я его в окошко выброшу, если ты будешь плакать над ерундой!
   – Так жалко же… – попыталась оправдаться мать.
   – Марта Федоровна, ваш сын здесь. Рядом. Дома. А там, – он ткнул пальцем в потухший экран, – заезженная пленка. – Вот деньги. Убери в свою кубышку.
   Он положил на стол пачку пятитысячных купюр.
   – Костенька, много…
   – Всего пятьсот тысяч. Нет, уже четыреста девяносто пять. Я в кафе расплатился.
   – Оставь себе немного. Деньги всегда в кармане должны быть.
   – У меня кредитная карта.
   – А ГАИшники?
   – Я же опер Миша Разов. Мам, ты забыла? Четыре сезона. Со своих они денег не берут. Да я и не нарушаю. Почти… – уточнил он, припомнив сегодняшний коньяк.
   Ссадины, оставшиеся от пощечины, ныли. Левая щека покраснела и припухла. Пытаясь снять отек, Обнаров долго умывался, то и дело прикладывая наполненные ледяной водой ладони к лицу.
   В коридоре его, выходящего из ванной, встретила мать.
   – На-ка, приложи это, – Марта Федоровна протянула два мешочка со льдом, завернутые в маленькие кухонные полотенца. – Иначе завтра с синяками пойдешь.
   – Спасибо.
   – Жду тебя к столу. Надеюсь, расскажешь матери, с кем подрался?
   Ужин был по-домашнему вкусным. Наевшись, Обнаров лег на диван, положив на лицо лед. Мать придвинула стул, села рядом. Маленькой теплой рукой она стала гладить сына по голове, непривычно, назад, зачесывая его темные волосы.
   – Ты странно выглядишь, Костя. Пришел с разбитым лицом, а глаза счастливые… Как так?
   – Мам, ты все равно не поверишь.
   – Скажи правду, поверю. Откуда ссадины?
   – Поклонницы поцарапали.
   – Поклонница.
   – Как догадалась?
   – Я женщина, хоть и старая.
   – Мам…
   – Прекрати, Константин. Я знаю свой возраст. Отец твой не дожил, царство ему небесное. Не видит моего безобразия.
   – Мама!
   – Хорошо. К делу. Такие царапины, сын, остаются после того, как женщина с украшениями на пальцах или с длинными ногтями дает мужчине пощечину. Женщины редко дают пощечины. Это – крайность. Только за очень низкий поступок. Мой сын совершил низкий поступок?
   Обнаров не ответил. Он закрыл глаза, и какое-то время лежал так, тихо, не шевелясь. Очень явно, словно вернувшись назад, на ту полутемную улочку у кафе, он воскресил в памяти ее лицо, ее дивные пепельные волосы, ее полные слез, чуть испуганные глаза, глубокие и темные, точно два лесных озера. Сердце сладко защемило.
   – Мам, а как вы с отцом познакомились? – вдруг спросил он.
   – Я в телеграфе тогда работала. Раньше мобильных телефонов-то не было, а квартирные телефоны были большой редкостью. Вот люди и ходили к нам, в переговорный пункт, позвонить или телеграмму отправить. Твой отец из армии в отпуск приехал и вместе с другом, Володей Соловьевым, которого все звали Володя-Соловей, зашел телеграмму командованию части отправить. Сережа был молод, красив, статен, в нем чувствовалась мужская сила…
   – Какая сила? – Обнаров не сдержал улыбки.
   – Мужская! – с нажимом повторила Марта Федоровна. – Сильный мужчина – это опора семьи. Это мужчина, от которого можно рожать детей. Вот такая мужская сила в твоем отце чувствовалась. Он мне понравился сразу. Кстати, ты очень на него похож, Константин. Очень…
   Мать замолчала, притихла. Обнаров убрал лед от лица, взял мать за руку, погладил короткие сухонькие пальчики.
   – Ты у меня – самая лучшая.
   Марта Федоровна вздохнула.
   – Жизнь летит очень быстро, Костя. Давно ли была молодой…
   Она поспешно положила мешочки со льдом ему на лицо.
   «Чтобы я не видел набежавших слез», – сообразил Обнаров.
   – Что же было дальше? – все же спросил он.
   – Твой отец служил три года в ГДР. Вернулся зимой. Мне тут же сказали. В десять вечера моя смена закончилась. По дороге с работы я заглянула в районный клуб, где были танцы. Сергей Обнаров был в военной форме, которая необыкновенно ему шла. Костенька, ты в форме – вылитый отец!