Наталья Троицкая. Сиверсия

   – Алексей Алексеевич, я не на многое гожусь.
   Алексей Алексеевич улыбнулся.
   – Нет, никто не собирается вас «загонять в корки»^[8]. Вы ведь бывший спортсмен. А мои ребята разжирели. Им бы тренировки по самбо – в самый раз. Комплексная проверка скоро. Физподготовку тоже смотреть будут. Тут у нас безнадега. Учить некому. Сами видите, глухомань. Вы же – профессионал. Тем более с вашим-то послужным списком…
   – Что?
   – Александр Иванович, я же к встрече готовился. Позвонил на зону, где вы провели девять лет. Поинтересовался. Да вы не волнуйтесь! Чудес от вас не требуется. Жирок протрясут, лишнюю стопку не выпьют, может, глядишь, чему и научатся. Я иллюзий, как видите, не питаю. Но если вы откажетесь, – начальник райотдела с безразличной полуулыбкой смотрел на Хабарова, – мы будем вынуждены возбудить уголовное дело по заявлению Погодкина. Побои… Угроза убийством… Два состава, Хабаров, я вам уже нашел. Может быть, наркотики у вас дома хранятся? А может, оружие? Я не знаю. Надо проверять.
   Хабаров встал.
   – Я на зоне девять лет в добровольно-принудительном порядке преподавал офицерам боевое самбо. Может, хоть после освобождения отстанете?
   – Александр Иванович, я уверен, у вас все получится. Мы поладим. Ну, в самом деле, не хотите же вы снова на зону? Назначим время тренировки…
   В коридоре райотдела Хабарова ждала Боцман.
   – Наконец-то! – обрадовалась она.
   – Мария Николаевна, вы зачем здесь?
   – Мимо шла.
   «Мимо шла… Это через весь поселок-то? Беспокоилась, дуреха. Думала, замели. Выручать прилетела, – Хабаров улыбнулся. – Это дорогого стоит…»
   Странное чувство. Забытое. О нем очень давно никто не заботился.
   Шедший по коридору мужчина грубо толкнул Хабарова в спину.
   – С дороги, быдло! – сквозь зубы процедил он и без стука вошел в кабинет начальника районного отдела милиции.
   Боцман тут же потянула Хабарова за рукав к выходу.
   – Пойдем, Саня. Не связывайся. Бандюки они и есть бандюки. Босой это. Икорная мафия. Держись от него подальше, коли не хочешь, чтобы утопшим нашли. Да, слушай, корреспондентка к нам из Москвы приехала. Из газеты центральной. Про рыбаков Приморья пишет. Спрашивала, кто лучше всех работает. С «рабочим человеком из глубинки», говорит, побеседовать надо. Так у нас же глубже некуда! Меня директор спросил, а я тебя назвала. Так что, – она подмигнула игриво, – с тебя причитается! Завтра после смены готовься. Только условие: что сидел – молчи. Незачем ей знать это.
   – Испортите вы себе репутацию, Мария Николаевна.
   – Моя репутация настолько хороша, что ее уже давно пора немного подпортить, – она засмеялась. – Должок это за Вовку-то Ларина. Разобраться, ты меня здорово выручил. И откуда в тебе столько проку?! – и, колыхаясь, она унесла свое тело.
   Сообразив, что Алина Тасманова и есть корреспондент, Хабаров задумался, а потом, точно что-то для себя решив, пошел разыскивать участкового.
   – Слушай, Глеб, – начал он с порога, – у меня дело к тебе на тысячу баксов. Мне надо уехать на выходные. Во Владик…
   В грязном, прокуренном, плохо освещенном кабинете с табличкой на двери «Участковые инспектора» Глеб Петров был один. Он сидел за своим рабочим столом зеленого сукна, времен НКВД, привалившись спиной к облезлой, с остатками древней штукатурки стене и, закрыв глаза, покачиваясь из стороны в сторону, что-то мычал, с абсолютно отсутствующим видом.
   – Глеб? – Хабаров застыл в дверях.
   – И чё? – чуть приоткрыв масляные глазки, простонал тот.
   – Не на чем. Только ваш катер с арестованными идет. Попроси, чтоб меня взяли.
   – Ну, ты чего, Глеб?! У меня рот резиновый что ли? – раздался из-под стола недовольный женский голос. – Настройся, в самом деле.
   Глеб с размаху опустил кулак под стол, где что-то сдавленно ойкнуло, и тут же над столом возникла растрепанная женская голова и повернулась к Хабарову.
   – Вали отсюда, козел! Сказано, уматывай! Ты нам весь кайф ломаешь!
   – Саня, замётано! Возьмут. С тебя поллитра на опохмел.
   Петров запустил в Хабарова уголовным кодексом, и тот осторожно прикрыл за собой дверь.
 
   Звонкий шлепок, и пухлый почтовый конверт заскользил по глянцу стола прямо в руки начальника районного отдела милиции.
   – Чё, курьера нашел?
   – Здравствуй, Босой. Присаживайся.
   – Кому «Босой», а тебе – Валерий Игоревич.
   Визитер с шумом пододвинул стул, сел напротив и бесцеремонно отпихнул бумаги со своего края стола.
   – Заявление на твоих братков поступило. Вы что, Валера, берегов не видите? Вы кому угрожать убийством вздумали?! Журналисту из центральной газеты!
   Босой склонился к начальнику отдела.
   – И, что? Думаешь, 7.62 не возьмет^[9]?
   Милицейский начальник обхватил голову руками.
   – Непостижимо! У вас мозги на ветру усохли, пока осетров потрошили! Только представь, понаедут, начнут проверять, будут всех трясти. Рухнет твой браконьерский бизнес! Валерий Игоревич, ты этого хочешь?
   – Я эту московскую сучку все равно шлёпну.
   – Тебя китайцы заложили. Я говорил тебе: не лезь к китайцам.
   – Их я вообще за кордон вышибу.
   – Что мне с ее заявлением делать? Оно официально зарегистрировано.
   – В задницу себе запихни!
   Начальник райотдела взял со стола конверт, посмотрел внутрь. Денег было много. Больше, чем ожидал. Он выбрал несколько купюр, скрепкой подколол к заявлению журналистки.
   – Глебу Петрову отпишу. Пусть разбирается.
 
   Алина Тасманова стояла у окна, сосредоточенно смотрела на расхаживавшую по грязному двору рыбхоза ворону. Ворона была потрепанная жизнью, голодная, искала, чего бы съесть.
   Она ждала.
   Скрип двери, сдержанное:
   – Добрый вечер.
   Она обернулась.
   – Вы?! – журналистка не пыталась скрыть удивления. – Значит, вы и есть «пример для подражания»? Мужичок, который указал мне дорогу…
   С нескрываемым интересом она разглядывала его с ног до головы.
   – И как? – безразлично поинтересовался Хабаров.
   – На грани фола… Признаться, героя своего репортажа я представляла, мягко говоря, несколько другим. Давайте знакомиться. Кто я, вам уже сообщили. Зовут меня Алина Кимовна Тасманова. Можно Алина. А вы? Мне ваша администрация не назвала того, у кого я буду брать интервью. Сказали, что «порешают». Видимо, опасались, что поговорив с рабочими, я узнаю много интересного о рекомендованном мне передовике труда.
   Хабаров шагнул к двери.
   – Я пойду.
   – Подождите! Простите меня за вчерашнее. Там, на дороге, я вела себя отвратительно. Но я не со зла. Замоталась… Вы знаете, это очень странно, но я отчего-то вспоминала вас. Ваше лицо, как вы смотрели вслед моей машине… Мне было неприятно, что я обидела вас. Я, конечно, удерживать вас не в праве, но если вы уйдете сейчас, у меня останется осадок сожаления.
   Он пожал плечами.
   – Спрашивайте.
   Она улыбнулась, включила диктофон.
   – Как вас зовут, и кем вы работаете?
   – Смирнов Иван Иванович, рабочий завода.
   – Давно на заводе?
   – Полгода.
   – В чем заключается ваша работа?
   – В море на плавбазе хожу. Сейчас на берегу. В цехе.
   – А подробнее?
   – Упаковка консервов.
   – Каких?
   – Разных.
   – Каких именно?
   – Рыба.
   – Какая рыба?
   – Всякая.
   – Нравится работать?
   – Да.
   – А до завода где работали? Тоже рыба?
   – Вроде того.
   – Н-да… – Алина выключила диктофон. – Какой-то бред!
   Он изучал ее профиль на фоне окна. Она была все так же красива. Но теперь ее восточная красота была нежна, и – странное дело – эта женщина вдруг шевельнула в нем что-то давно забытое, хорошо упакованное за ненадобностью, то, без чего было проще и удобнее жить, не останавливаясь, не оглядываясь, не сожалея.
   – Надо же, вечереет. Снег пошел. Первый снег… Он кажется ненастоящим. Еще желтые листья на деревьях, – Алина обернулась к нему, улыбнулась, заглянула в глаза. – Мне почему-то совсем не хочется говорить с вами о рыбе. Мне кажется, она вам осточертела.
   Хабаров выдержал ее взгляд. Вдруг ее ресницы дрогнули, взгляд наполнился болью. Она прикрыла глаза ладонью, точно защищаясь от его взгляда.
   – Извините… – прошептала она.
   В полнейшей тишине стрелка настенных часов отсчитывала минуту за минутой.
   – У меня появилась идея на один вечер нарушить размеренный ход вашей жизни, Иван Иванович, – вдруг решительно сказала она. – Может быть, вы мне покажете местные достопримечательности, или мы просто погуляем и поболтаем, нет?
   Они выбрались в парк.
   – Странно, сегодня снег такой же, как в детстве! Снежинки кружатся мотыльками вокруг нас. Мне кажется, я слышу музыку этой метели!
   Она раскинула руки, с восторгом запрокинула голову, подставляя лицо снегу, и белые пушинки одна за другой замирали у нее на ресницах и неприкрытых сеткой-шапочкой дивных волосах, длинных, до пояса, как встарь у красавиц из легенд и преданий.
   – Посмотрите, посмотрите, какая красота! – восклицала она. – А небо! Небо темно-свежее!
   – Темно-свежее? Не думал, что столь уверенная в себе леди сентиментальна.
   Она подарила ему открытую улыбку.
   – Еще как сентиментальна! Я часто вспоминаю, как однажды, в детстве, проснулась рано, часов в восемь, и из окна увидела голубое поле. Я смотрела на него изумленными глазами, словно наша дача за одну ночь перекочевала на морской берег. Голубые волны, гонимые ветром… Ничего более красивого я не видела никогда. «Мама! Мама! – кричала я тогда. – Что случилось? Кто покрасил поле в голубой цвет?» «Это лен зацвел», – отвечала она. Потом я каждое утро вставала пораньше, бежала туда, к полю, и ждала, когда оно проснется. Я забиралась на самое высокое дерево и оттуда смотрела на сказочное море и мечтала. Было хорошо-хорошо! Лен отцветал к полудню. А однажды голубой цвет исчез. Поле так и осталось зеленым. Я ждала до вечера. Еще завтра… Так я узнала, что все хорошее на свете кончается. Я повзрослела тогда. От разочарования. А вы помните свое первое разочарование?
   – Мне было лет пять. С ребятами мы носились по пустырям, запуская бумажного змея. Мне казалось, что если сделать змея большим…
   – …то можно будет летать на нем, держась за веревочку. Ты долго возился. Сделал такого змея. Но он отказывался лететь…
   Полными слез глазами она смотрела в его глаза.
   – Но ты все-таки стал летать.
   – Да. Но прокатиться по небу на бумажном змее так и не пришлось.
   – Здравствуй. Здравствуй, Саша Хабаров…
   Алина прильнула к нему, замерла.
   Хабаров не шевельнулся, не обнял.
   – Я был уверен, что ты меня не узнаешь.
   Он вдохнул чарующий аромат ее волос, закрыл глаза. Может быть, и не было этих ужасных лет?
   Шел слабый снег. Отблескивая желтыми бликами фонарей, тонула в лужах липовая аллея. Редкие запоздалые прохожие, кутаясь в воротники пальто, торопились домой.
   – Я писала тебе. Ты не ответил ни на одно мое письмо. Я приезжала к тебе. Но ты не захотел со мною свидания.
   Она коснулась его щеки, осторожно провела по густой с проседью бороде, длинным спутанным волосам.
   – Ты так изменился…
   – Разве? – с наигранным удивлением уточнил он.
   – Значит, решил все зачеркнуть и – с чистого листа?
   – Было что зачеркивать?
   – Чемпион России по боксу среди юниоров. Военное училище. Служба. Афганистан. За четыре месяца сто пятьдесят шесть боевых вылетов. Представление на звание Героя Советского Союза. Плен. Побег. Два долгих года скитаний. Именно потому, что ты остался жив, тебе так и не дали Золотую звезду. Каратэ. Черный пояс. Одним из первых в Москве основал свою фирму. Как каскадер был очень известен в профессиональных кругах. Главные роли в четырех боевиках, ни один из которых не обойден любовью зрителей. Руководитель российского отделения федерации «Годзю-до Каратэ-до», как единственный, на тот момент, законный обладатель восьмого дана. Инструктор школы выживания. Все это ты зачеркнул?!
   – Ты меня с кем-то путаешь. Я – бывший зэк. Сейчас обычный работяга на обычном консервном заводе. Пакую в коробки консервы, складываю коробки в штабеля. Так по восемь часов каждый день. У меня даже дома нет. Завод дал заброшенную избушку, где самодельный стол, два табурета и ржавая кровать. Из друзей одна безродная дворняга. Вот тебе интервью! Пиши!
   Он отстранился и пошел прочь.
   – Саша! – крикнула ему вслед Алина. – А я? Меня ты тоже зачеркнул?!
   Хабаров остановился, будто натолкнувшись на невидимое препятствие.
   Алина догнала его, взяла за руку, прижала его ладонь к своей холодной, мокрой от слез щеке.
   – Прощай, Алина.
   Он тоскливо посмотрел в небо. Снег идти перестал. Сказка кончилась.
 
   Весь день Хабаров мотался по спортивным магазинам, приобретая спортивную форму и инвентарь для занятий по самбо.
   К обеду, сдав вещи в камеру хранения, усталый, продрогший, он пришел в китайский ресторанчик, ладно примостившийся на пристани.
   Посетителей было немного, в зале царила та непринужденная атмосфера, которая позволяет чувствовать себя уединенно и расслабленно. Уютный мирок заведения был приятным контрастом с погодой. А с погодой сегодня не повезло. Штормило. Шел мокрый снег вперемешку с дождем. Глядя в мутное от потоков дождя окно, Хабаров закурил.
   «…Я писала тебе, но ты не ответил ни на одно мое письмо. Я приезжала к тебе, но ты не захотел со мною свидания… Разве можно все зачеркнуть? Меня ты тоже зачеркнул?!»
   Он вспоминал Алину. Сердце щемило. Он слишком хорошо понимал, что, если бы не сел, все бы у них сложилось. Была бы у него семья, росли бы дети…
   «Не для тебя это. Поздно. Всё поздно…» – Хабаров до боли сжал кулаки.
   – Девушка! – крикнул он официантке.
   Та поспешно подошла.
   – Водки принесите. Надо выпить за помин души.
   Перехватив его тяжелый, затравленный взгляд, официантка понимающе кивнула и через минуту поставила перед Хабаровым графинчик с водкой, с сочувствием произнесла:
   – Пожалуйста, примите мои соб…
   – Я понял.
   Двери ресторанчика с шумом распахнулись, и в зал гурьбой ввалилась шумная компания. Ребята основательно продрогли и теперь решили согреться и телом и душой.
   «Киношники…» – сразу определил Хабаров.
   Официантка охотно ответила на его вопросы. По-свойски рассказала, что ребята всегда у них обедают. «Высокий блондин в джинсе» и «розовощекий толстячок в серой ветровке и черных брюках со стрелками» – каскадеры. Остальные – «кто-то из киногруппы». Сегодня «у них» был выбор натуры, а завтра будут снимать на водопаде.
   – Говорят, очень интересно будет, – без умолку щебетала словоохотливая официантка. – Каскадеры по отвесной скале полезут. Там метров пятьдесят. Камни от воды мокрые, скользкие. Даже когда солнце, все равно идет дождь – брызги от падающей воды. Жуть! Обязательно посмотрите. Я завтра тоже поеду…
   Пронизывающий ветер. Крупные хлопья снега вперемешку с дождем.
   Хабаров стоял, опершись о парапет моста в двух шагах от заведения.
   «Живут люди…Работают… – хмуро думал он. – Господи, что угодно бы отдал, чтобы туда, назад! И вычеркнуть, и нет девяти лет кошмара…»
   Он не поехал в Отразово. Его тянуло к ним. Там была его жизнь.
   «Хоть прикоснуться. Хоть издали. Чуть-чуть…»
   Старенький экскурсионный «Икарус», натужно урча мотором, петлял по нескончаемому лабиринту дороги, пробираясь между скалистых сопок. Хабаров проклял себя за то, что не взял такси. Добрались до места, когда восхождение уже началось. Толпа зевак стаяла у самых перил смотровой площадки, что на вершине, чуть левее водопада, и, стараясь перекричать шум падающей воды, одобрительно комментировала зрелище. Снимали сразу с трех точек: от подножья, с вершины и сбоку, со смотровой площадки. Работали два каскадера, никакого пограничного альп-отряда, чего ожидал Хабаров, не было и в помине.
   Каскадеры, которых Хабаров видел в ресторане вчера, поднимались по отвесным выступам по обеим сторонам водопада. Они были одеты в военную камуфляжную форму, за спиной у каждого был автомат. Впереди, к вершине, тянулись тонкие фалы страховочных тросов.
   Первым, правее падающей воды, шел «блондин в джинсе». Его роскошный, пшеничного цвета чуб, выбившийся из-под голубого берета, безжалостно трепал ветер. Он уже добрался до тридцатиметровой отметки, до вершины ему оставалось метров двенадцать. Ниже, метров на пятнадцать, поднимался медлительный крепыш. Наблюдая за его вороватыми движениями, Хабаров невольно усмехнулся: «брюки со стрелками» подошли бы ему куда больше, чем военная форма.
   Внезапно шедший первым отчаянно взмахнул левой рукой, из под которой выскользнул, сорвался вниз зелено-серый камень. Его ноги соскочили с выступа мокрых, покрытых слизью камней, и в то же мгновение каскадер повис на страховке. Но спасение было короче мгновения. Едва он успел нащупать удобную ложбинку, страховка оборвалась, и человек повис над пропастью на руках.
   Внизу рокотала вода, разбиваясь мириадами брызг о скальную породу.
   В замешательстве никто из съемочной группы не мог предпринять ничего толкового. Люди бегали взад-вперед, размахивали руками, кричали: «Сева, держись!» Но ничего путного из беготни и суеты не выходило.
   Кто-то предложил:
   – Может, ему веревку кинем?
   – А ловить ее Гордеев зубами будет? – ехидно откликнулось сразу несколько голосов. – Сорвется!
   – Ищите веревку! – орал режиссер. – Веревку!
   Все видели, как висящий над пропастью человек попытался найти подходящий выступ для ног, но все его попытки были тщетными, ноги беспомощно скользили по вылизанным ветром и влагой камням. Сколько он продержится так? Минуту? Две? А дальше? Свободное падение… Глухой шелестящий удар…Бесконечно много, вечность времени для сожаления!
   Скорее повинуясь сердцу, чем разуму, на ходу стягивая сковывавшую движения теплую куртку, Хабаров рванулся на съемочную площадку.
   – Дайте мне трос, шнур, веревку… Что-нибудь! Скорее!
   Кто-то тут же убежал и тут же вернулся, держа в руке остатки каскадерского снаряжения. Страховочного пояса не было, и Хабаров обвязался концом альпинистского троса.
   – Ты, чума, что делать будешь? Мало мне одного покойника! Отвечай за вас! Не сметь! Отойти от края! – рявкнул угрюмого вида мужчина из съемочной группы.
   Он грубо схватил Хабарова за одежду и попытался оттащить.
   – Не дергайся, – сквозь зубы процедил Хабаров и сбил его руки. – Ребята, подержите!
   Подбежавшие люди дружно взялись за свободный конец троса, и Хабаров шагнул в бездну.
   – Двоих-то выдержит? – опасливо осведомился пиротехник.
   – Скоро узнаем…
   Ловко опираясь ногами о каменистый выступ водопада, обжигая ладони о шелковый глянец троса, Хабаров спускался все ниже, все ближе. Он торопился, каждой клеточкой тела ощущая, каково сейчас тому, кто у черты.
   Парень держался из последних сил, его руки заметно дрожали, пальцы побелели. Лбом он уперся о скалу и то ли охал, то ли бормотал что-то. Хабарова он не видел. Поднять голову, посмотреть вверх он уже не мог.
   – Не шевелись! – на подходе приказал Хабаров. – Я сам возьму тебя. Виси, не шевелись!
   – Не могу! – прохрипел тот. – Больше не могу!
   – Можешь!
   Он четким, отточенным движением замкнул задний поясной замок карабина каскадерского снаряжения на тросе, крепко обхватил беднягу левой рукой, так, что тот едва ли мог вздохнуть, пронзительно свистнул и крикнул: «Поднимайте!»
   Парень вцепился в одежду Хабарова. Наверху, стоя у края водопада, Хабаров помог ему разжать скованные судорогой пальцы. Они обнялись.
   – Ангел-спаситель… Я уже «ящик» примерял.
   Окружающие аплодировали, обнимали победителей.
   Врач суетился вокруг Хабарова, пытаясь наложить повязку на стертые в кровь ладони, обработать ссадины, оставленные опоясывавшим тело тросом.
   Действительно, все хорошо, что хорошо кончается!
   Событие решили отметить: нужно было расслабиться. Тут же возник импровизированный столик. Оперативно снарядили в город до магазина гонца.
   – Давай за жизнь! – Сева Гордеев коснулся краешком бумажного стаканчика стакана Хабарова. – Не умею я говорить красиво, да и не суть. Ты, Саня, поймешь…
   Хабаров улыбнулся, кивнул. Теплые лучики-морщинки залегли легкой паутинкой у внешних уголков глаз.
   Здесь, в суете бестолкового пикника, среди чужих, едва знакомых ему людей, против обыкновения, Хабаров чувствовал себя комфортно и на удивление легко.
   – А у меня дочурка, Катька. Ей двенадцать весной исполнилось. Когда висел… – Сева запнулся. – Короче, слезы так сами и катятся. Представляешь?! Никогда не плакал. Боль любую терпел. Никогда! А тут… Как вспомню ее глаза… Как она без меня будет… Мы же для них живем. Ради них.
   Он смущенно глянул на Хабарова, дрожащей рукой потер щетину.
   – Нервы… Не обращай внимания. Пройдет. А как твои спиногрызы?
   Хабаров не ответил. Сосредоточенно он вертел в пальцах, покусывал сухую травинку. Все, что ему осталось, это воспоминания. Одна и та же, прокрученная тысячи раз картинка: аэровокзал, рвущие душу объятия маленьких ручонок, осторожный, чтобы не слышала мать, шепот на ухо: «Все равно я буду любить только тебя, папочка…» От этого шепота он долго просыпался ночами и уже до утра не мог заснуть. «Анютка, я виноват, виноват, виноват…» – ныло сердце, ударяя тяжело, невпопад, а душа была готова взять низкий старт. Но время лечит.
   – Саня? – Гордеев тронул его за плечо.
   – Прости, – поймав настороженный взгляд Гордеева, наконец сказал Хабаров. – Задумался… У меня тоже дочка. Анютка. Не видел ее почти пятнадцать лет.
   – Извини. Не знал я, – смутился Гордеев.
   Повисла неловкая пауза.
   – Да ладно тебе! – Хабаров улыбнулся, потрепал Гордеева по пшеничной шевелюре. – Отболело.
   «Только себе не лги. Только не лги…» – подумал он.
   Разлили по стаканам остатки водки.
   – Ты у кого батрачишь-то?
   – Да… Есть одна дерьмовая контора. Работы много. Денег мало. Ни страховки, ни гарантий. Выживай, как хочешь. Нет, конечно, шеф на «мерсе» последней модели ездит, особняк у него на Истре, под Москвой, детишки в Англии учатся. Все, как надо…
   – Сева, ты москвич что ли? – взгляд Хабарова потеплел.
   – У-гу, – кивнул Гордеев. – Мы, каскадеры, тут случайно. Кто ж знал, что на край света закинет? Со студией одной, московской, шеф контракт подписал. Кабала, одним словом. Как крепостные. Сейчас этих студий, – Гордеев сплюнул, – как поганок после дождя… Мать их в душу! Жена говорит: бросай, завязывай. На заводе и то больше получишь. Права. Я тут месяца четыре дома отлеживался. В дом ни копейки. Им-то, бабонькам моим, каково?
   – Что за контора у тебя?
   – «Витязь». Борткевич Николай Яковлевич заправляет.
   – Борткевич? Н-да… – Хабаров усмехнулся, брезгливо, нехорошо, и принялся шампуром ворошить жаркие угли сооруженного на скорую руку костерка.
   – Что мы все обо мне-то? – спохватился Гордеев. – Ты-то как? Что, где? Судя по тому, как управляешься со снаряжением, навык есть.
   – Мы все учились понемногу…
   – Да ладно!..
   – Рядышком тут райцентр. Отразово называется. Там рыбу чищу и закатываю в банки на радость населению нашей необъятной Родины.
   – И все?
   – Почему все? Икра, красная и черная, креветки с кальмарами… В ассортименте.
   – А горы?
   – Что горы?
   Сева Гордеев безнадежно махнул рукой. Он потянулся к гитаре, любовно вынул ее из добротного кожаного чехла и, пробежав по струнам, хриплым простуженным голосом напел:
   Полно горе горевать,
   Нынче надо рисковать,
   Снова надо рисковать своей шкурой.
   Под кулак подставить нос
   И в машине под откос
   С бутафорской в голове пулей-дурой…
   – Все же нравится.
   – Что нравится? – не понял Гордеев.
   – Работа. Иначе бы давно на завод. Не прав?
   – Знаешь, Саня, может, только по-настоящему и живу, когда есть работа.
   – Давно трюкачишь?
   – Лет семь.
   – Чаева Виктора знаешь? У него…
   – Кто ж не знает! – оживился Сева Гордеев. – Его фирма – предмет грез и вожделений нашего брата. Лет десять назад они здорово гремели. Мощно! Потом у них неприятность какая-то вышла. Я толком не знаю. По слухам, шефа их посадили… А что?
   Хабаров безразлично пожал плечами.
   – Значит, говоришь, предмет грез и вожделений? Хорошо…
   Гордеев посмотрел на Хабарова внимательно, пристально, будто стараясь извлечь что-то из самого укромного уголка памяти.
   – Погоди, – он тронул Хабарова за плечо. – А я, глухарь на току, все соображаю – сообразить не могу! – он прищурился и, ткнув указательным пальцем в колено Хабарову, победоносно заявил: – Нам же ролики крутили в школе. В школе каскадеров. Как учебное пособие. Понимаешь? Автотрюки. Класс! – он радостно затряс руку Хабарова. – Воистину, земля круглая. Саня Хабаров! Ну, сучий потрох! Чего ж не сказал?!
   – Брось, – отмахнулся Хабаров.
   – Чего брось? Чего брось?! Серега, иди сюда! – крикнул он второму каскадеру. – Кто у нас здесь, у костерка-то…
   – Остынь. Не егози! – жестко то ли попросил, то ли потребовал Хабаров.
   Какое-то время они сидели молча. Хабаров наполнил свой пластиковый стаканчик до краев водкой и, не глядя на Гордеева, выпил.