Наталья Троицкая. Сиверсия

   – Помянул, значит? – искоса поглядывая на Хабарова, спросил тот.
   – Значит, так.
   – Да тебе же равных до сих пор нет! Мы же все учились у тебя! Саня, ты же…
   – Оставь, – Хабаров положил руку Гордееву на плечо и очень спокойно, с улыбкой повторил: – Оставь, ладно? Солнце в зените склоняется к закату, полная луна – убывает, пышный расцвет сменяется жалким увяданием, за радостью всегда идет печаль. Так говорил великий «Старец с берегов Реки»^[10]. Все закономерно, все идет своим путем… Все нормально!
   Расставались у гостиницы.
   – Может, полетим в первопрестольную вместе?
   Хабаров улыбнулся.
   – Я уже староват для подвигов. Вам, орлам, они в самый раз!
   На прощание обнялись и долго хлопали друг друга по спинам.
   Назад, в Отразово, Хабаров добирался на рыбхозовском буксире. Всю дорогу он сидел на корме, на пустых рыбных ящиках, тупо глядя на воду, не замечая ни дождя, ни пронизывающего ветра. В жизни он был лишним.
   – Среди многих видов самозащиты, практикуемых народами мира, отечественный вид рукопашного боя – самбо – занимает совершенно особое место, – голос Хабарова гулким эхом отдавался в лабиринтах спортивного зала. – Дело не только в огромном многообразии приемов, – а их более десяти тысяч, – а скорее в том, что система самбо возникла в результате объединения наиболее эффективных приемов единоборств целого ряда национальных школ борьбы. Боевой его раздел долгое время был секретным, так как в него входят опасные захваты, броски, удары, воздействия на особо уязвимые точки человеческого тела, болевые приемы на все суставы рук и ног, приемы по использованию подручных средств и окружающей обстановки в условиях боя…
   – Короче, Склифосовский! – крикнул опер-верзила, сидевший рядом с начальником райотдела. – Мы сюда не лекции слушать пришли. Или ты кроме как языком молоть, ничего не можешь?
   Публика одобрительно зашумела.
   – Один из корифеев самбо, Анатолий Аркадьевич Харлампиев, считал, что выдержка – главная черта хорошего борца, – спокойно продолжал Хабаров, непринужденно расхаживая в новеньких борцовках по застеленному матами полу вдоль сидевших в рядок на гимнастических скамейках стражей порядка.
   В руках он тискал маленький резиновый мячик. Вдруг, совершенно неожиданно, с разворота, Хабаров с силой швырнул этот мячик прямо в грудь словоохотливому верзиле. Тот растерянно хлопая глазами смотрел на Хабарова, ловко поймавшего отскочивший мяч.
   – Внимательность и концентрация на действиях противника – эти качества вы должны вырабатывать в себе. Вместо мяча мог быть нож.
   Он взял нож и подозвал того, в кого метнул мяч в начале.
   – Возьми нож и нападай.
   – Как? – не понял новоиспеченный спарринг-партнер, бывший головы на две выше Хабарова.
   – Как угодно. Давай! – подбодрил его Хабаров.
   – Не буду я, – отмахнулся тот, глядя на начальника отдела. – А если я зарежу этого бородатого хлюпика, мне что, сидеть? Товарищ подполковник, это ж «финка». Холодное оружие. Надо еще узнать, где он ее взял.
   – Поговори у меня, Белобров! Выполнять приказ! – рявкнул начальник отдела.
   – Есть, – нехотя ответил тот и вяло, театрально занес нож над головой.
   – Смелее! – подбодрил Хабаров. – Этот прием офицеры отрабатывали на мне девять лет. Ты не последний.
   Оперативник усмехнулся и робко приблизил нож к груди Хабарова. Хабаров перехватил его руку.
   – Я вас просил нанести удар.
   – Не могу я! – взмолился оперативник. – На матах муляж лежит. Дайте мне муляж.
   Хабаров взял у противника нож, через голову, как бы между прочим, метнул его. Нож воткнулся точно в узенькую деревянную стойку шведской стенки. Противнику он подал муляж: деревянная ручка, резиновое лезвие.
   – Это ж другое дело! – повеселел Белобров. – Ну, держись. Сейчас я тебя уделаю! – и со сдавленным хрипом он, как фехтовальщик, сделал выпад в сторону Хабарова.
   В следующую секунду Белобров уже был обезоружен и, лежа на матах, изумленно поглядывал по сторонам:
   – Во дела! Как это?! Где нож-то?
   Хабаров подал ему руку, помог подняться.
   – Не ушибся?
   – Нормально… – смутился тот.
   – Следует помнить, что все виды защиты от вооруженного нападения заканчиваются добивающими ударами либо болевыми приемами. Вы не вправе вести себя с противником так, как ведем себя мы, дружески похлопывая по спинам. Защита выполнена только тогда, когда атакуемый отобрал оружие, перекрыл возможные пути его использования или когда противник по своему физическому состоянию не имеет возможности продолжать атаку. Как сейчас, – и он аккуратно «уложил» на ковер ничего не успевшего понять Белоброва. – Мне нужны четверо. Кто желает?
   Движимые интересом, поднялись сразу несколько ребят. Хабаров отобрал самых крепких.
   – Возьмите эти деревянные палки. Разойдитесь в стороны, образуя круг диаметром метров в семь. Когда я подам команду, вы будете нападать. Вы можете этими палками нанести мне удар, можете колоть.
   – А смысл? – спросил кто-то.
   – Смысл в том, что ничего этого я не увижу.
   Хабаров, точно фокусник, извлек черный лоскут ткани, предложил его посмотреть на просвет, потом вошел в центр круга и завязал себе глаза.
   – Бой!
   Это было еще то зрелище! В несколько четких движений он завладел оружием всех четверых нападавших и, сбросив черную повязку, приказал:
   – А теперь все четверо. Нападайте одновременно!
   Ребята старались. Очень старались. Но вновь, одного за другим, Хабаров уложил их на маты.
   Все азартно зашумели.
   Начальник отдела довольно улыбался.
   – Теперь за работу! Разомнемся, и я покажу несколько «ходовых» приемов.
   Они с удовольствием подчинились ему. Вернее, он их подчинил.
   Расходились по домам поздно, ближе к полуночи. Особенно любознательным не терпелось узнать тот или иной конкретный прием, и Хабаров показывал, терпеливо объясняя, как сделать правильно, акцентировал внимание на ошибках. Кто-то делился своим боевым опытом, и Хабаров внимательно слушал, одобрительно кивая, просил показать, как это было, с удовольствием играя роль противника.
   В жизнь этих усталых, угробленных глубинкой людей вошло, пусть ненадолго, разнообразие. Хабаров смотрел в их просветленные лица, загоревшиеся интересом глаза, и никак не мог заставить себя почувствовать хоть какое-то удовлетворение.
 
   Еще издали Хабаров увидел свет в окнах своего крохотного домика на окраине.
   Дверь в дом была открыта настежь. На крыльце в полосе яркого электрического света лежал Амур.
   – Амур! – позвал Хабаров.
   Собака не шевельнулась.
   – О, нет… – со стоном выдохнул он.
   Пес лежал в луже крови. Ему выстрелили прямо в пасть.
   Хабаров судорожно сглотнул. Ему вдруг стало нечем дышать. Колокольчиками зашелестело ускользающее сознание. Этот звук слился со все нарастающим шумом, похожим на звук бьющихся вдребезги волн морского прибоя. Защипало глаза. Чувствуя, что не может стоять, он опустился перед псом на колени, дрожащими руками закрыл лицо.
   – Это я виноват. Виноват! Виноват! Эх, люди…
 
   Торопливый стук в окно. Осторожный, сдержанный вскрик. Скрип двери. Вопрос в темноту:
   – Хабаров, ты здесь? Ты живой?
   Невнятное бульканье и звон тары в ответ. Осторожное прикосновение. Рука ложится на плечо.
   – Убирайся!
   Cметаемая резко, сгоряча, посуда летит на пол. Мат, жесткий, мужской.
   – Да ты пьян! Хабаров, миленький, соберись. Пожалуйста! Умоляю!
   Алина забрала из его рук наполненный до краев стакан водки, вылила.
   – Я в такую дрянную историю влипла! – едва сдерживая слезы, сказала она. – У меня фоторепортаж о браконьерской добыче черной икры. Меня, как зайца, по району браконьеры гоняют. Убить грозят. Я сначала этих «мальчиков» послала по известному адресу, в милицию пожаловалась. А теперь… Теперь они с ментами заодно! Им мало просто получить пленку. Ты понимаешь?
   Она тряхнула Хабарова за плечо.
   – Я боюсь, Саша! Мне надо как-то уехать отсюда живой. Помоги мне!
   Хабаров безразлично хмыкнул, за отворот куртки притянул ее к себе, вульгарно рыгнул прямо в лицо.
   – Я собаку похоронил. Кровь у крыльца видела? Убили, сволочи. Подонки! Скоты! – он припечатал кулаком по столу. – Она же добрая была. Голодная всегда. Ее же никто не любил. А я любил… Погодкин, сука!
   Плавающий свет фар. Резкий скрип тормозов. Уверенное:
   – Здесь она, Босой! Мне администраторша из гостиницы точно его описала. Ща голубки отворкуют!
   – Саша, нас убьют!
   – Опостылело все…
   – Бежим. Бежим! У меня машина за оврагом.
   Алина схватила Хабарова за руку и потащила к окну, выходившему в сад.
 
   Хабаров вел машину агрессивно, испытывая почти физическое наслаждение. Он проскочил окраину и через секунды уже несся по ночному шоссе. Впереди была утонувшая в ночи дорога. Вершины дальних сопок едва выделялись на фоне черно-звездного неба – их освещали первые робкие лучи восходящего где-то далеко-далеко за океаном солнца.
   Он постарался окончательно освободиться от захлестнувшего его совсем недавно чувства апатии и безразличия. Ставкой в этих жестоких взрослых играх, куда он неожиданно, благодаря Алине, влез, была жизнь. Чудес быть не могло. Ему нужно было выиграть, обязательно. Иначе вся затея теряла смысл.
   В какой-то момент Хабаров заметил, что позади, на самой окраине поселка, мигнул и пропал свет фар.
   – Какого черта я поперся во Владик?! Я – пьяный, а ты, овца, куда смотрела?!
   – Найди, куда свернуть!
   – Здесь, дорогая, можно найти только приключений на задницу. Берег и сопки. Свернуть некуда.
   – Саша, но они же за нами едут! Фары видишь?
   – Возможно, впереди нас ждет их кордон.
   Хабаров стал тщательно всматриваться вперед, стараясь вовремя заметить, не пропустить какой-нибудь поворот на лесную дорогу, где его шансы потеряться, уйти от погони были бы много выше.
   Но уж если мы лишены благосклонности судьбы, то это, чаще всего, всерьез и надолго. Всегда, в любой авантюре (а что их затея – авантюра чистейшей воды, Хабаров нисколько не сомневался), существует такая вещь, которую нам, смертным, предугадать просто не дано. Это удача. На нее можно надеяться, уповать, но улыбнется она нам в этот раз или нет, предугадать нельзя. Хабаров мог поспорить, что сейчас расклад «пятьдесят на пятьдесят», и ни за один исход не поручился бы и сам Господь.
   – Отлично! Просто как по заказу! – воскликнул он, заметив, что боковое зеркало надежно поймало и удерживает все приближающийся свет фар, а впереди замаячили габариты неподвижно стоящей на их полосе машины. – Черт бы побрал эти приморские дороги!
   Шоссе петляло между сопок, зажатое ими в тиски. Уйти с него не было никакой возможности. Выбора не было. Хабаров вжал в пол педаль газа.
   – Возьмем сейчас! Делов-то! – в азарте погони крикнул Босой и передернул затвор пистолета «ТТ».
   – Босой, не стрелять! Никому не стрелять! – крикнул Глеб Петров.
   – Это ты у себя в кабинете, красноперый, командуй! – возразил Босой. – А здесь я приказы отдавать буду. Не умеете вы, легавые, эмоции при себе держать. Прямо как бабы! Только наличкой шелестеть умеете, на халяву.
   – Предъявляешь?!
   Босой взял участкового за воротник, резко дернул на себя.
   – Еще мявкнешь, я те без предьявы урою. Понял?!
   Он отпихнул Петрова, и тот сразу присмирел.
   – Дима, кончай эти гонки! Давай, притри его к обочине.
   Босой торопливо пробежал по кнопкам мобильного телефона.
   – Борисик? Он сейчас у тебя будет. С бабой. Встречай! Я следом.
   Белая «шестерка» услужливо подставила свой бок. Автоматная очередь полоснула в лобовое стекло.
   – Пригнись! – успел крикнуть Хабаров, рванув Алину вниз, на сиденье.
   Таран. Скрип металла о металл. Вираж. Еще. И скорость!
   – Перебирайся назад! – потребовал Хабаров, одновременно сбивая кулаком мешавшие обзору остатки стекла. – Сейчас будет поворот. За поворотом приторможу. Прыгай и уходи в лес. В лес! Ты поняла?! У тебя будет несколько секунд. Иначе они тебя заметят.
   – А ты?
   – Я следом. Я найду тебя. Готова?
   Алина приоткрыла дверцу, прижала сумку к себе. Хабаров чуть уменьшил скорость, притер машину к левой обочине.
   – Давай!
   В зеркале снова замаячил «хвост». Он старательно приближался, сократив расстояние метров до ста.
   Хабаров зло усмехнулся.
   В предрассветных сумерках он не увидел моста. Глаз зацепил синий с белой надписью указатель «Река Молога».
   «Здесь! – сказал он себе и чуть притормозил. – С Богом!»
   Точно в замедленной съемке, в мельчайших деталях, преследователи видели, как сорвавшийся с перекрытий недостроенного моста джип летел вниз, освещая фарами неспокойную водную гладь. Следом падали обломки деревянного парапета. Глухой всплеск, шелест опадающих брызг, бурлящий звук затопляемого салона. Немая сцена.
   – Ну-ка, фарами посвети. Может, живы, выплывут…
   – Ты бы выплыл?
   Участковый Петров сплюнул, выругался.
   – Что делать будем, господа бандиты? – вместо ответа спросил он.
   Словно завороженные, люди смотрели, как все дальше, все глубже машина уходила под воду.
   – Джип жалко. Походил бы еще.
   Никто из них так и не заметил лежащего под мостом без сознания водителя джипа.
 
   Хабаров лежал на земле на боку, в неудобной позе. Голова безжизненно склонилась к правому плечу. Из-за левого уха пробивался ручеек крови, стекая ему на лицо, опадая на траву крупными частыми каплями. Он открыл глаза. Трава под лицом была ярко-красной. Он приподнял голову. В ушах зашумело, перед глазами поплыли разноцветные круги. Спина и грудь болели так, будто его нещадно били.
   «Что-то чувствую. Живой, значит…», – подумал он и усмехнулся.
   Несколько минут он оставался неподвижным, словно собираясь с силами, потом сделал над собой усилие и стал медленно садиться, но не сел, земля опрокинулась ему прямо в лицо.
   Хабаров очнулся, когда солнце уже успело высоко подняться над горизонтом, и его лучи, растворяясь в золотой осенней листве кленов, наполнили воздух осязаемым чистым светом.
   «Точно такие же клены были рядом с моим домом, – вспомнил он. – Мальчишкой я так любил смотреть на них, когда шел дождь. Правда, очень давно это было. И где-то я их видел еще. Но где?»
   Он прислушался. Шум машин на шоссе был едва различим. Шум реки был совсем рядом.
   «Как же я дошел сюда?» – растерянно спросил он себя.
   Хабаров осторожно сел. Было больно, но эту боль можно было терпеть. Голова кружилась, и от этого лес слегка покачивался. Тошнота подступила к горлу, скрутила, вывернула на изнанку.
   Держась за ветку, он трудно поднялся, отдышался и, неловко переставляя затекшие от неподвижности ноги, медленно побрел к реке. Ему очень хотелось пить. Он был уверен, что глоток холодной воды приведет его в чувство. Гудящая боль в голове и во всем теле не проходила, не давала думать, и поэтому, наверное, память бессильно кружила неподалеку.
   – Саша! Ты куда?
   Алина шла к нему, бережно держа в руках наполненный водой бумажный стаканчик. Стаканчик был маленький, наскоро сделанный из листка блокнота. Хабаров обернулся на голос, потерял равновесие и рухнул навзничь в прибрежную траву.
   Алина бросилась к нему, приподняла, дала воды.
   – Ты… Живая… – безразлично констатировал он, вытирая губы.
   – Я боялась, ты умрешь у меня на руках.
   – Идти надо.
   – Куда?
   – В тайгу. Палку поищи мне, чтобы опереться. Помоги встать.
   Шли долго. Ей показалось, целую вечность.
   Дорогу с трудом можно было назвать дорогой. Скорее это были старые, поросшие мхом и травой колеи вездеходов, время от времени прерываемые громадными, точно лесные озерца, лужами с болотом по краям. То и дело дорогу преграждали сухие, давным-давно поваленные ветром деревья. Их приходилось обходить. Перелезть через их толстые стволы не было никакой возможности.
   Алина смотрела на Хабарова с болью в сердце. Весь в засохших потеках крови, с пустым невидящим взглядом зомби, механически переставляющий ноги, тяжело переводящий дыхание, бросающий короткие вымученные фразы, он был вряд ли способен дойти до места назначения.
   У ручья Хабаров оступился и без сил рухнул в высокую осоку.
   – Все. Не могу больше… – он судорожно выдохнул.
   Алина всхлипнула, принялась поднимать его из воды.
   – Саша, прости меня! Прости, что втянула тебя во все это.
   Морщась от боли, он встал, посмотрел на свои руки, изрезанные осокой в кровь.
   – Тебе очень плохо?
   – Не бойся. Не умру. Скоро будет распадок. Надо до распадка дойти, пока не стемнело. Там заночуем.
   «Скоро» продолжалось четыре с лишком часа. Усеянное крупными и поменьше валунами русло некогда полноводной, а теперь обмелевшей реки, таежники называли распадком. К нему беглецы вышли вечером. Напившись хрустальной, обжигающе холодной воды, оба неподвижно, точно изваяния, сидели на валунах, наслаждаясь долгожданным отдыхом.
   – Не отходи далеко от меня, – сказал Хабаров Алине. – Потеряешься. Здесь место гиблое. Аномалия. Но дальше я идти не могу. Нам предстоит провести ночь в тайге у костра. Пойдем собирать хворост.
   Найдя подходящую сухую ветку, Хабаров не мог нагнуться и поднять ее. Он медленно, осторожно, держа корпус как можно более прямо, опускался на колени, прихватывал одной рукой ветку за край, а другой опирался на найденную палку и все так же, стараясь держать спину прямо, морщась от боли, поднимался. Шагом улитки он волочил находку к месту ночлега. Так повторялось раз за разом. Он действовал, не думая ни о чем, кроме того, что должен сделать сейчас, сию минуту. Это занятие вымотало его. Голова гудела. Перед глазами плясали радужные круги. Мириады колокольчиков звенели в ушах на разные лады.
   – Саш, отдохни. Я сама, – не выдержав, сказала ему Алина.
   – Я вырублюсь, если сяду. Надо еще костер развести.
   – У меня же в сумке таблетки от головы. Я забыла. Я сейчас!
   Приняв таблетки, Хабаров почувствовал, что боль притупилась, стало полегче дышать. Он подбросил в костер хворост и стал сосредоточенно наблюдать, как огонь тонкими желтыми язычками лижет дерево, как искры метеорами тонут в черном осеннем небе.
   – Боже мой… Боже мой… Какая же я дура! Черт меня дернул влезть в этот подпольный икорный бизнес! Надо было сразу им пленку отдать.
   Они сидели у костра, на сбитом ветром кедровом лапнике, привалившись к толстому, в два обхвата, стволу кедра.
   Алина всхлипнула. Хабаров хотел обнять ее, но сдержался.
   – Тебе поспать надо.
   – Прости меня, Сашенька!
   – Не извиняйся. Ты – лучшее, что случилось со мною за последнее время.
   – Не утешай. Не так ты представлял свое будущее.
   – Будущее… – эхом повторил он. – На настоящее нам плевать. О будущем мы думаем всегда. Мы гонимся за ним, стремимся к нему, к своему будущему. Вот, еще чуть-чуть. Один шаг. Только руку протянуть и тогда… А что такое будущее? Все живем в настоящем. Будущее никто никогда не видел. Все о нем только говорят. Значит, нет его. К черту будущее!
   Неожиданно до них донесся приглушенный расстоянием надрывный женский плач, перешедший в душераздирающий вопль. От этого крика смолкли ночные птицы. Даже ветер замер на полудуновении. По тайге разлилась зловещая тишина, такая, как бывает у порога неотвратимого бедствия.
   Алина испуганно прильнула к Хабарову.
   Крик пронесся над тайгой и исчез где-то в дальних сопках.
   – Что это, Саша? – едва слышно пролепетала она.
   Ее огромные, полные ужаса глаза тщетно старались отыскать в черноте леса ответ.
   Хабаров подтащил поближе к себе самодельный факел: кедровый лапник, привязанный к длинной ветке и обмотанный его рубашкой.
   – Это – зверь. Успокойся.
   – Это кричала женщина. С нею случилось что-то ужасное!
   Он помолчал, потом нехотя стал рассказывать.
   – Таежники говорят, что есть в этих местах какая-то тварь. Вроде бы голова у нее, как у человека, ноги тоже человечьи, с голыми коленками. Вместо рук двухметровые крылья, перепончатые, как у летучей мыши. Только шерстью, как и все тело, покрыты. Издает вот такие крики, точно человечьи.
   – Шутишь?
   – Эта тварь летает.
   – Что?!
   – Охотники говорят, что встреча с нею опаснее, чем встреча с тигром. Были случаи, когда тварь разрывала жертву когтями. Я думал, что это сказки.
   Хабаров замолчал.
   В наступившей тишине только ветер шипел, барахтался в пушистых верхушках кедров.
   – Я боюсь, – твердо произнесла Алина.
   Хабаров усмехнулся.
   – Я тоже. Главное, не беги. Просто падай на землю. И вообще, всегда держись рядом. Уфологи всего мира за этой тварью охотятся, – добавил он с деланной бесшабашностью. – Выслеживают ее то у реки Бикин, то у горы Пидан. Никому еще не повезло. А мы с тобою ее за ноги притащим. Ты репортаж сделаешь. Представляешь, какой материал о Южном Приморье?!
   – Я хочу быть с уфологами, которым до сих пор не повезло.
   – Ты права. Только идиоты идут в тайгу без оружия.
   Вымотанная дорогой, она все же уснула. Он не сомкнул глаз всю ночь. К утру, когда почти рассвело, он провалился в хлипкий полусон-полузабытье.
   Ему грезилось, будто он куда-то бежит, изо всех сил, задыхаясь, страшно боясь опоздать. Бежит, но как ни старается, не может сдвинуться с места, словно под ногами не земля, а лента тренажера. Он делает рывок, один, другой… Потом он видит себя со стороны, свои тщетные попытки и усилия, не видит только конечной цели. Потому что его бег – это бег по кругу. А за кругом – лес, в дымке берега неизвестной реки, дядька, одетый в грязный ватник, сидит в лодке, ждет, и от его лица веет холодом…
 
   Можжевеловый вечер остывал и таял. Пес в будке устраивался на ночлег. «Цыка-цыка-цыка…» – доносилось откуда-то из покосившегося сарая, и запоздавшая рябая курица, расправив крылья, опрометью неслась через поляну на этот зов.
   Охотничья бревенчатая избушка, ладная, добротная. Теплый жар из трубы. Сомнительный уют. Кусок хлеба. Люди.
   Хабаров подошел к сараю и крикнул в приоткрытую дверь:
   – Митрич! Митрич, гостей принимай!
   Старый черный пес для приличия тявкнул и замер, виновато положив морду на тощие костлявые лапы.
   Дверь тоненько скрипнула, и из черноты сарая наружу вышел совершенно лысый дед, чем-то неуловимо похожий на свою собаку. Он удивленно уставился на Хабарова. Люди в этих местах были редкостью.
   Лицо старика было сморщенным, точно печеное яблоко. Его глаза были раскосыми, как у китайцев, но цвет кожи говорил и о европейских корнях. Сухонькое тело старика было спрятано под самодельной одеждой из шкур.
   – О, волк меня съешь! – встрепенулся дед. – Саня!
   Они обнялись, хлопая друг друга по спинам, обменялись парой фраз то ли на китайском, то ли еще на каком-то из восточных языков.
   – Вот, волк меня съешь, не думал, что увидимся. А судьба-то свела! Ее, заразу, не обманешь! Не проведешь! Ах, волк меня съешь, годов-то сколько прошло! Ей-ей…
   – Много. Проводи нас в дом.
   – Я, Сань, честно признаться, в сумление впал, – рассуждал дед, держа руку Хабарова своими огрубевшими, скрюченными, как когти птицы, пальцами. – Думаю, лет десять прошло. Тебя нет как нет. В бывалые-то времена на году по два раза на охоту пожалуешь. А тут – ни одного! Уж зарекся ждать. С твоей-то работой! Всякое случиться может… Спокаивал себя. Вишь, все мы в Лету канем. Ну, тем даже лучше, что ты, волк меня съешь, на ногах. Живой… – он спохватился: – В дом, в дом. А это что же, жена твоя? – и, не дожидаясь ответа, повторил: – В дом. В дом…
   В избушке было тепло и чисто. Дышала жаром добротная печь, обмазанная снаружи рыжей глиной. Также по левой стене располагался самодельный стол с четырьмя кряжами-табуретами и деревянный сундук. Напротив единственного в избушке окна, на полу, было устроено укрытое ковром возвышение, размерами примерно метр на метр и высотой сантиметров в двадцать. Справа от окна стояла самодельная с сенным матрацем кровать. Над кроватью висела гитара – странный и неестественный здесь предмет цивилизации. По бокам от двери вместо вешалок были прибиты лосиные рога. С потолка, будто гирлянды, свисали бесчисленные пахучие пучки засушенных трав. По стенам были развешаны старенькие полотняные мешочки с травами, то пузатые, то худенькие, то почти пустые. Странное обиталище.
   – С утра сороки одолели. Думаю, быть гостю! В обед печь протопил, чугунки задвинул. Тут тебе и щи с зайчатиной, и тушеночка с ней же. Да, еще чаёк! Чаёк-то на травах, волк меня съешь…
   Митрич хлопотал у печи.
   Хабаров усадил Алину на кровать и стал осматривать ее ноги: и пальцы, и пятки были сплошным кровавым месивом.
   – Митрич, у тебя те травки и мазь, которыми ты меня после тигра пользовал, остались?
   – Как не остаться? – охотно откликнулся тот. – Больше-то таких бестолковых сюда не захаживало. Я же говорил тебе, волк меня съешь: коли ты идешь по охотничьей тропе, выслеживая тигра, шесть дней, то из них семь он идет следом, выслеживая тебя. Так-то! Ты не верил. Теперь-то поумнел. А травки да сало… Все дам. Я гляжу, вы не для тайги вырядились. Что, мода новая пошла, али как?
   – Али как, – передразнил деда Хабаров. – Митрич, позже потолкуем. Ты керосинкой не обзавелся? Воду на костре греешь?
   – Как же иначе-то? На костре. На костре…
   Взяв чугунный чан, Хабаров ушел.