Страница:
Характерной тенденцией современного литературоведения стало выявление универсалий и в литературе Нового времени. Так, в Воронежском государственном университете существует научный проект, связанный с изучением универсалий в литературе XVIII–XX вв.[70] При этом в качестве универсалий, как правило, рассматриваются архетипические образы и мотивы, «заключающие в себе в снятом виде те универсальные смыслы, которыми переполнена трансцендентная реальность…»[71]. В словарном определении архетипа доминантной оказывается характеристика «универсальный»: «универсальный образ, или сюжетный элемент, или их устойчивые сочетания разной природы и разного масштаба…»[72]. На представлении архетипа как «средоточия общечеловеческих универсалий» построена работа Ю.В. Доманского «Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте» (Тверь, 2001).
Архетипы рождаются вместе с мифом, отражая коллективное восприятие свойств вещей и стихий, где природа и культура еще не разведены. Каждый художник непременно проходит через их осмысление, воплощая в собственном творчестве свое понимание этих ментальных сущностей, в то же время сохраняя их доминантный смысл и тот момент «национальной идентичности», который свойственен определенной культуре. Вместе с тем, как показывает в своих работах А.Ю. Большакова, сегодня все чаще высказывается идея о литературной природе и происхождении архетипа, которая значительно меняет представление о хронотопе универсалий, а также их содержании[73].
Это особенно характерно для исследований в области мифопоэтики, прежде всего, В.Н. Топорова, Е.М. Мелетинского и его школы. Так, работа Мелетинского «Литературные архетипы и универсалии» и коллективная монография с тем же названием, изданная под его редакцией (М., 2001), посвящены преимущественно изучению архетипов в русской классической литературе (Н.В. Гоголь и др.). В.Н. Топоров в своей известной монографии «Миф. Ритуал. Образ. Исследования в области мифопоэтического» (М., 1995) и других работах рассматривает «универсальные мифопоэтические схемы» в творчестве Достоевского, Мандельштама и других авторов. Ю.В. Доманский пишет о смыслообразующей роли архетипических значений в произведениях Пушкина и Чехова[74]. В.К. Кантор в статье о романе H.A. Гончарова «Обломов» отмечает, что «Гончарову удалось выявить на свет… один из архетипов русской культуры, который, разумеется, не может быть исчерпан ни временем, ни социальной средой»[75].
Проблемой универсалий занимается сегодня когнитивное литературоведение, активно развивающееся в Западной Европе. Так, в университете Палермо существует проект «Литературные универсалии». Автор ряда статей, представленных на сайте этого проекта, П. Хоган предлагает типологию универсалий, в соответствии с которой выделяет универсалии героев и мотивов. К универсальным типам героев он относит героя-любовника и героя-воина; к универсальным мотивам, например, quest (условно – целенаправленный поиск, путешествие, предпринятое для достижения какой-либо цели, объекта и сопряженное с опасностями). Основная идея Хогана состоит в том, что возникновение и восприятие повествовательных текстов направляется прототипами, которые являются стандартными или усредненными случаями, ситуациями[76]. Эта идея во многом определяет и концепцию его книги «The mind and its storis» (Cambridge University Press, 2003). Здесь тоже речь идет об архетипических явлениях, которые рассматриваются как универсалии. «Организующий принцип литературного архетипа как ментального первообраза (ментальной „матрицы“, праформы), – пишет А.Ю. Большакова, – можно кратко обозначить как вариативность инвариантности: обладая способностью к бесконечным внешним изменениям, он одновременно таит в себе неизменное ядро, обеспечивающее высокую устойчивость архетипической модели. Один из главных признаков, обуславливающих эту устойчивость, – свойство типологической повторяемости»[77].
К разряду универсалий, очевидно, можно отнести и вечные образы – категорию, ставшую традиционным теоретическим понятием. Это «литературные и мифологические персонажи, имеющие всечеловеческое значение и нашедшие многочисленные воплощения в литературе разных стран и эпох»[78]. В качестве примеров обычно называют Прометея, Каина и Авеля, Фауста, Гамлета и Дон Кихота, Филемона и Бавкиду и др. Трансформации этих вечных образов могут быть самые неожиданные, однако доминантное смысловое значение остается неизменным. Так, например, в повести Н.В. Гоголя «Старосветские помещики» появляется, на первый взгляд, неожиданное сравнение главных героев, Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, с персонажами греческой мифологии: «Если бы я был живописец и хотел изобразить на полотне Филемона и Бавкиду, я бы никогда не избрал другого оригинала, кроме их»[79]. Согласно греческой мифологии, Филемон и Бавкида – супружеская чета из Фригии. Однажды их селение под видом странников посетили Зевс и Гермес, и только Филемон и Бавкида поделились с ними кровом и едой. Покарав всех жителей селения, боги щедро наградили хозяев гостеприимного дома. Этот мифологический сюжет, безусловно, может быть соотнесен с повестью Н.В. Гоголя, хотя в авторском сравнении героев с персонажами греческой мифологии присутствует также ироническая модальность. Таким образом, мифы, архетипы и вечные образы имеют общее поле значений, оказываются подчас взаимозаместительными, что позволяет относить их к общей категории – универсалий. Являясь, подобно концепту, ментальной категорией, универсалия включает в себя опыт коллективного творчества, как «сознательного», так и «бессознательного». Однако объем содержания, которым обладают универсалии, в отличие от концепта, поистине безграничен. Универсальный (от лат. universalis – общий, всеобщий) буквально означает «всеобъемлющий, разносторонний»[80]. Содержание универсалий тоже формируется в процессе их «обновления» в литературе и во взаимодействии, в соотнесении с общекультурными факторами. Включая в себя множественные смыслы и ассоциации, эта константа вместе с тем сохраняет некий ментальный первообраз, постижение которого необходимо каждому человеку в процессе его общения с миром.
Учитывая наметившиеся пути изучения этого явления, универсалиями в литературе можно назвать мифологические, архетипические, вечные образы и мотивы, актуализируемые мировой литературой и функционирующие в неограниченном пространственно-временном континууме. Типология универсалий может быть выстроена в соответствии с предложенным выше определением.
В ряду ментальных констант, присутствующих в литературном процессе, свое место занимает и категория стереотипа.
Стереотипный означает буквально «повторяющийся без изменений; воспроизводящий общеизвестное, шаблонный, трафаретный»[81]. Это общепринятое определение стереотипа содержит негативные коннотации, раскрывающиеся в контексте употребления данного понятия. Так, например, говоря о языке тоталитарной эпохи, современный исследователь отмечает: «Идеологические смыслы отливались в языковые стереотипы, с помощью которых стереотипизировалось мышление»[82]. Истолкованная в таком значении стереотипность противоречит самой природе литературы, существующей как блистательный союз индивидуальностей. «Если „стереотипию“ мы понимаем как технологический процесс, позволяющий производить данный образец в многочисленных экземплярах, – пишет У. Перси, – то, строго говоря, это определение, очевидно, не подходит к литературному творчеству именно потому, что оно творчество, а не простое повторение, репродукция»[83]. Не случайно характеристика «стереотипный» относится чаще всего к произведениям эпигонским, подражательным.
Учитывая общепринятое определение стереотипа, в то же время можно взглянуть на него и под другим углом зрения, имея в виду ментальную природу этого явления. Осмысление ментальной природы стереотипа присутствует в психологии, когнитивных науках, в теории и практике деконструктивизма, который обнаруживает в тексте ускользающие от самого автора «остаточные», «спящие» (по терминологии Ж. Дерриды) смыслы, «доставшиеся от дискурсивных практик прошлого, закрепленных в языке в форме мыслительных стереотипов и столь же бессознательно трансформируемых современными автору языковыми клише»[84].
Когнитивные науки видят в нем отражение, репрезентацию определенных познавательных процессов, ментальной деятельности человека в целом. «Краткий словарь когнитивных терминов» дает определение стереотипов с учетом самого механизма их возникновения, и потому центральным в этом определении становится «стандартное мнение» – «о социальных группах или об отдельных лицах как представителях этих групп»[85]. Так, например, «стереотипы по поводу тендера отражают взгляды общества на поведение, которого ожидают от мужчин или от женщин»[86]. Психолингвистика рассматривает стереотип как «некий фрагмент картины мира, существующий в сознании человека. Это некоторый образ-представление, это ментальная „картинка“, некое устойчивое, минимизирован-но-инвариантное, обусловленное национально-культурной спецификой представление о предмете или о ситуации»[87]. В.В. Красных уточняет, что это представление «не о конкретном предмете или конкретной ситуации… но о предмете или ситуации, так сказать, „вообще“. Например, стереотипный образ учительницы или стереотип-образ и ситуация – очереди или транспорта»[88]. В этом случае, как справедливо отмечают психологи, «процесс стереотипизации не релевантен этической антиномии „хорошо и плохо“. Сам по себе этот процесс не плох и не хорош. Он выполняет объективно-необходимую функцию, позволяя быстро, просто и достаточно надежно категоризировать, упрощать, схематизировать ближайшее и более отдаленное социальное окружение»[89]. Очевидно, создание стереотипов является необходимой мыслительной операцией в процессе познания действительности и потому становится одним из способов адаптации человека в мире.
Стереотип может характеризовать не только представления, но и поведение людей. Стереотипность поведения, если речь идет об этикетных ситуациях, – неизбежный момент человеческого общения. Возникновение стереотипов всегда связано с коллективными представлениями людей. Это явление массового сознания, отраженное в индивидуальном опыте человека. Сфера возникновения стереотипов в принципе безгранична. Стереотипизация, как считает польский ученый Е. Бартминский, «охватывает всю картину мира: космос, мир растений, животных, окружение человека, человека, человеческое сообщество»[90]. «Это могут быть, – уточняет другой исследователь, – поведенческие стереотипы, мифологические представления, социальные нормы, научные дефиниции или формулировки законов, математические формулы, фразеологические сочетания, правила восприятия речи, фольклорные тексты и др.»[91]. Более того, в науке существует понимание культурной традиции как «выраженного в социально организованных стереотипах группового опыта…»[92]. Итак, присутствие стереотипов – необходимый момент развития общества, одно из условий сохранения в нем разного рода преемственности.
Стереотипность оказывается и одним из законов литературного развития, предполагая обязательную преемственность, наследование тех или иных литературных признаков, норм и правил. «Взаимодействие стереотипности и творчества пронизывает текстообразующую деятельность», – к такому выводу приходят авторы серийного издания «Стереотипность и творчество в тексте»[93]. Действительно, следование сложившемуся стереотипу присутствует при обращении писателя к конкретному жанру, методу (классицистический герой, романтическая элегия и т. д.) и пр. Эстетический стереотип воплощен в системе устойчивых, повторяющихся литературных приемов, норм и правил. При этом, как пишет В. Смирнов, «господствующие в обществе идеологические концепции стереотипизируют стилевые особенности художественного текста, определяя типологические особенности сюжета, конфликта, формы повествования, прочие элементы поэтики произведения»[94]. В таком широком значении стереотипизация является органическим свойством литературного процесса. Однако в качестве литературной константы стереотипом, прежде всего, можно считать то-пос, клише, общее место. В отличие от концепта и универсалии, которые при сохранении смыслового ядра потенциально содержат в себе множество значений, актуализируемых самой ситуацией их употребления, стереотип ограничен одним значением, подчас не мотивированным литературным контекстом.
С точки зрения значения и функции стереотипность по-разному проявляет себя в историко-литературном процессе. Стереотипность– органический признак устного народного творчества, для которого характерно использование готовых формул (об этом писали в отечественной науке Ф.И. Буслаев, А.Н. Афанасьев, А.Н. Веселовский и др.). «Понятие формулы, – поясняет современный исследователь (типические, общие места, Loci communes, устойчивые словосочетания), – применительно к фольклорному тексту объединяет стереотипные единицы различного содержания, объема и наполнения (от ключевого фольклорного слова или лексической доминанты до стереотипного композиционного приема)»[95]. В качестве риторического приема (топоса, общего места) стереотип имел место в литературе античности, Средневековья и Возрождения[96]; в широком смысле – как устойчивый набор образов и мотивов – в художественных системах, где нормативную, «авторитарную» роль играют жанр или стиль, как, например, в классицизме и романтизме.
Л.Я. Гинзбург, рассматривая историю русской поэзии, приходит к выводу о том, что «с началом XIX века поэтика жанров сменяется, в сущности, поэтикой устойчивых стилей»[97]. В качестве одного из признаков таких стилей она называет слова-формулы, например: слезы, мечты, кипарисы, урны, младость, радость – как «своего рода стилистические „сигналы“ элегического стиля»[98]. Не случайно литературная критика часто видела в подобных словесных формулах литературные штампы, особенно критика, руководствовавшаяся идеалами гражданского романтизма. «Прочитав любую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, – пишет В.К. Кюхельбекер, – знаешь все. Чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях.
…Картины везде одни и те же: луна, которая, разумеется, уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя заря…»[99].
В художественных системах с приоритетной функцией авторского начала такого рода общие места предельно редуцируются, потому стереотип оказывается не стилистическим приемом, а предметом изображения и, как правило, окрашен авторской иронией. Чаще всего она направлена на стереотипы поведения или стереотипные представления людей (персонажная сфера). Так, например, литература не раз обращалась к изображению стереотипности мышления как способу «примитивизации» жизни. Герой известного рассказа В.М. Шукшина Василий Егорович Князев, для большинства «чудик», уехав из дома и добравшись до родственников, отправляет жене телеграмму: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка». Телеграфистка заставляет его переписать текст, объясняя, что телеграмма – это вид связи. Чудик корректирует: «Приземлились. Все в порядке. Васятка». Телеграфистка сама внесла дополнительные исправления, и в итоге получилось следующее: «Долетели. Василий»[100].
Стереотипность может выглядеть и как бытовое эпигонство, когда человек повторяет манеру поведения другого, по сути дела, ему чуждую. Характерные литературные примеры такого поведения – Грушницкий («Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова), Кукшина и Ситников («Отцы и дети» И.С. Тургенева) и т. д. Литература может изобразить стереотип внешнего облика человека. Именно так создает A.C. Пушкин портрет Ольги в романе «Евгений Онегин»:
Художник, с одной стороны, испытывает влияние стереотипов, сложившихся в массовом сознании, а с другой – сам оказывает воздействие на их формирование. Так, H.A. Гончаров следующим образом комментирует процесс создания персонажа в романе «Обломов»: «Чтобы сложиться такому характеру, может быть, нужны были и такие смешанные элементы, из каких сложился Штольц. Деятели издавна отливались у нас в пять, шесть стереотипных форм, лениво, вполглаза глядя вокруг, прикладывали руку к общественной машине и с дремотой двигали ее по обычной колее, ставя ногу в оставленный предшественниками след. Но вот глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие, широкие шаги, живые голоса… Сколько Штольцев должно появиться под русскими именами!»[103](Близкое рассуждение, но о «новых людях» мы находим в романе H.Г. Чернышевского «Что делать?».) Заметим, что речь идет о существовании стереотипов в жизни и уже как следствие – в литературе. При анализе стереотипов, как и концептов, важно соотносить представление о том или ином явлении, сложившееся в массовом сознании, и «реальное положение вещей».
Стереотипность не как предмет, а как способ изображения (устойчивый набор образов и ситуаций, литературных приемов и т. д.) сохраняется в творчестве художников второго ряда, становится достоянием массовой литературы, римейка. Однако и в этом случае не все однозначно. В.Е. Хализев, рассматривая проблему массовой литературы с ее «клишированностью и безавторством»[104], вызывающую традиционно негативное отношение образованного читателя, говорит о возможности и противоположной точки зрения. Он ссылается на суждение американского ученого Дж. Кавелти, который считает, что подобная литература обладает преимуществами перед признанными шедеврами: «…ее основу составляют устойчивые, базовые модели сознания, присущие всем людям»[105]. По сути, это когнитивный подход, учитывающий специфику массового сознания, в данном случае – сознания читателя.
Исследователи говорят также о продуктивности использования стереотипа в случае формирования некоей литературной общности. Так, например, В. Смирнов видит в обращении к эстетическим стереотипам условие возникновения беллетристической школы (на материале журнала «Отечественные записки»). «Основой создания и функционирования беллетристической школы, – пишет он, – является эстетический стереотип, который складывается в определенную историческую эпоху в массовом художественном сознании и закрепляется средствами массовой информации, в том числе литературно-художественными журналами»[106].
Присутствие стереотипов является характерным признаком литературы постмодернизма, и потому к их анализу, как пишет У. Перси, «надо было бы подходить с другими концептуальными средствами»[107]. М. Эпштейн, анализируя поэзию концептуализма, обращается, в частности, к конкретным примерам в творчестве Д. Пригова. Приведем один из них:
Архетипы рождаются вместе с мифом, отражая коллективное восприятие свойств вещей и стихий, где природа и культура еще не разведены. Каждый художник непременно проходит через их осмысление, воплощая в собственном творчестве свое понимание этих ментальных сущностей, в то же время сохраняя их доминантный смысл и тот момент «национальной идентичности», который свойственен определенной культуре. Вместе с тем, как показывает в своих работах А.Ю. Большакова, сегодня все чаще высказывается идея о литературной природе и происхождении архетипа, которая значительно меняет представление о хронотопе универсалий, а также их содержании[73].
Это особенно характерно для исследований в области мифопоэтики, прежде всего, В.Н. Топорова, Е.М. Мелетинского и его школы. Так, работа Мелетинского «Литературные архетипы и универсалии» и коллективная монография с тем же названием, изданная под его редакцией (М., 2001), посвящены преимущественно изучению архетипов в русской классической литературе (Н.В. Гоголь и др.). В.Н. Топоров в своей известной монографии «Миф. Ритуал. Образ. Исследования в области мифопоэтического» (М., 1995) и других работах рассматривает «универсальные мифопоэтические схемы» в творчестве Достоевского, Мандельштама и других авторов. Ю.В. Доманский пишет о смыслообразующей роли архетипических значений в произведениях Пушкина и Чехова[74]. В.К. Кантор в статье о романе H.A. Гончарова «Обломов» отмечает, что «Гончарову удалось выявить на свет… один из архетипов русской культуры, который, разумеется, не может быть исчерпан ни временем, ни социальной средой»[75].
Проблемой универсалий занимается сегодня когнитивное литературоведение, активно развивающееся в Западной Европе. Так, в университете Палермо существует проект «Литературные универсалии». Автор ряда статей, представленных на сайте этого проекта, П. Хоган предлагает типологию универсалий, в соответствии с которой выделяет универсалии героев и мотивов. К универсальным типам героев он относит героя-любовника и героя-воина; к универсальным мотивам, например, quest (условно – целенаправленный поиск, путешествие, предпринятое для достижения какой-либо цели, объекта и сопряженное с опасностями). Основная идея Хогана состоит в том, что возникновение и восприятие повествовательных текстов направляется прототипами, которые являются стандартными или усредненными случаями, ситуациями[76]. Эта идея во многом определяет и концепцию его книги «The mind and its storis» (Cambridge University Press, 2003). Здесь тоже речь идет об архетипических явлениях, которые рассматриваются как универсалии. «Организующий принцип литературного архетипа как ментального первообраза (ментальной „матрицы“, праформы), – пишет А.Ю. Большакова, – можно кратко обозначить как вариативность инвариантности: обладая способностью к бесконечным внешним изменениям, он одновременно таит в себе неизменное ядро, обеспечивающее высокую устойчивость архетипической модели. Один из главных признаков, обуславливающих эту устойчивость, – свойство типологической повторяемости»[77].
К разряду универсалий, очевидно, можно отнести и вечные образы – категорию, ставшую традиционным теоретическим понятием. Это «литературные и мифологические персонажи, имеющие всечеловеческое значение и нашедшие многочисленные воплощения в литературе разных стран и эпох»[78]. В качестве примеров обычно называют Прометея, Каина и Авеля, Фауста, Гамлета и Дон Кихота, Филемона и Бавкиду и др. Трансформации этих вечных образов могут быть самые неожиданные, однако доминантное смысловое значение остается неизменным. Так, например, в повести Н.В. Гоголя «Старосветские помещики» появляется, на первый взгляд, неожиданное сравнение главных героев, Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, с персонажами греческой мифологии: «Если бы я был живописец и хотел изобразить на полотне Филемона и Бавкиду, я бы никогда не избрал другого оригинала, кроме их»[79]. Согласно греческой мифологии, Филемон и Бавкида – супружеская чета из Фригии. Однажды их селение под видом странников посетили Зевс и Гермес, и только Филемон и Бавкида поделились с ними кровом и едой. Покарав всех жителей селения, боги щедро наградили хозяев гостеприимного дома. Этот мифологический сюжет, безусловно, может быть соотнесен с повестью Н.В. Гоголя, хотя в авторском сравнении героев с персонажами греческой мифологии присутствует также ироническая модальность. Таким образом, мифы, архетипы и вечные образы имеют общее поле значений, оказываются подчас взаимозаместительными, что позволяет относить их к общей категории – универсалий. Являясь, подобно концепту, ментальной категорией, универсалия включает в себя опыт коллективного творчества, как «сознательного», так и «бессознательного». Однако объем содержания, которым обладают универсалии, в отличие от концепта, поистине безграничен. Универсальный (от лат. universalis – общий, всеобщий) буквально означает «всеобъемлющий, разносторонний»[80]. Содержание универсалий тоже формируется в процессе их «обновления» в литературе и во взаимодействии, в соотнесении с общекультурными факторами. Включая в себя множественные смыслы и ассоциации, эта константа вместе с тем сохраняет некий ментальный первообраз, постижение которого необходимо каждому человеку в процессе его общения с миром.
Учитывая наметившиеся пути изучения этого явления, универсалиями в литературе можно назвать мифологические, архетипические, вечные образы и мотивы, актуализируемые мировой литературой и функционирующие в неограниченном пространственно-временном континууме. Типология универсалий может быть выстроена в соответствии с предложенным выше определением.
В ряду ментальных констант, присутствующих в литературном процессе, свое место занимает и категория стереотипа.
Стереотипный означает буквально «повторяющийся без изменений; воспроизводящий общеизвестное, шаблонный, трафаретный»[81]. Это общепринятое определение стереотипа содержит негативные коннотации, раскрывающиеся в контексте употребления данного понятия. Так, например, говоря о языке тоталитарной эпохи, современный исследователь отмечает: «Идеологические смыслы отливались в языковые стереотипы, с помощью которых стереотипизировалось мышление»[82]. Истолкованная в таком значении стереотипность противоречит самой природе литературы, существующей как блистательный союз индивидуальностей. «Если „стереотипию“ мы понимаем как технологический процесс, позволяющий производить данный образец в многочисленных экземплярах, – пишет У. Перси, – то, строго говоря, это определение, очевидно, не подходит к литературному творчеству именно потому, что оно творчество, а не простое повторение, репродукция»[83]. Не случайно характеристика «стереотипный» относится чаще всего к произведениям эпигонским, подражательным.
Учитывая общепринятое определение стереотипа, в то же время можно взглянуть на него и под другим углом зрения, имея в виду ментальную природу этого явления. Осмысление ментальной природы стереотипа присутствует в психологии, когнитивных науках, в теории и практике деконструктивизма, который обнаруживает в тексте ускользающие от самого автора «остаточные», «спящие» (по терминологии Ж. Дерриды) смыслы, «доставшиеся от дискурсивных практик прошлого, закрепленных в языке в форме мыслительных стереотипов и столь же бессознательно трансформируемых современными автору языковыми клише»[84].
Когнитивные науки видят в нем отражение, репрезентацию определенных познавательных процессов, ментальной деятельности человека в целом. «Краткий словарь когнитивных терминов» дает определение стереотипов с учетом самого механизма их возникновения, и потому центральным в этом определении становится «стандартное мнение» – «о социальных группах или об отдельных лицах как представителях этих групп»[85]. Так, например, «стереотипы по поводу тендера отражают взгляды общества на поведение, которого ожидают от мужчин или от женщин»[86]. Психолингвистика рассматривает стереотип как «некий фрагмент картины мира, существующий в сознании человека. Это некоторый образ-представление, это ментальная „картинка“, некое устойчивое, минимизирован-но-инвариантное, обусловленное национально-культурной спецификой представление о предмете или о ситуации»[87]. В.В. Красных уточняет, что это представление «не о конкретном предмете или конкретной ситуации… но о предмете или ситуации, так сказать, „вообще“. Например, стереотипный образ учительницы или стереотип-образ и ситуация – очереди или транспорта»[88]. В этом случае, как справедливо отмечают психологи, «процесс стереотипизации не релевантен этической антиномии „хорошо и плохо“. Сам по себе этот процесс не плох и не хорош. Он выполняет объективно-необходимую функцию, позволяя быстро, просто и достаточно надежно категоризировать, упрощать, схематизировать ближайшее и более отдаленное социальное окружение»[89]. Очевидно, создание стереотипов является необходимой мыслительной операцией в процессе познания действительности и потому становится одним из способов адаптации человека в мире.
Стереотип может характеризовать не только представления, но и поведение людей. Стереотипность поведения, если речь идет об этикетных ситуациях, – неизбежный момент человеческого общения. Возникновение стереотипов всегда связано с коллективными представлениями людей. Это явление массового сознания, отраженное в индивидуальном опыте человека. Сфера возникновения стереотипов в принципе безгранична. Стереотипизация, как считает польский ученый Е. Бартминский, «охватывает всю картину мира: космос, мир растений, животных, окружение человека, человека, человеческое сообщество»[90]. «Это могут быть, – уточняет другой исследователь, – поведенческие стереотипы, мифологические представления, социальные нормы, научные дефиниции или формулировки законов, математические формулы, фразеологические сочетания, правила восприятия речи, фольклорные тексты и др.»[91]. Более того, в науке существует понимание культурной традиции как «выраженного в социально организованных стереотипах группового опыта…»[92]. Итак, присутствие стереотипов – необходимый момент развития общества, одно из условий сохранения в нем разного рода преемственности.
Стереотипность оказывается и одним из законов литературного развития, предполагая обязательную преемственность, наследование тех или иных литературных признаков, норм и правил. «Взаимодействие стереотипности и творчества пронизывает текстообразующую деятельность», – к такому выводу приходят авторы серийного издания «Стереотипность и творчество в тексте»[93]. Действительно, следование сложившемуся стереотипу присутствует при обращении писателя к конкретному жанру, методу (классицистический герой, романтическая элегия и т. д.) и пр. Эстетический стереотип воплощен в системе устойчивых, повторяющихся литературных приемов, норм и правил. При этом, как пишет В. Смирнов, «господствующие в обществе идеологические концепции стереотипизируют стилевые особенности художественного текста, определяя типологические особенности сюжета, конфликта, формы повествования, прочие элементы поэтики произведения»[94]. В таком широком значении стереотипизация является органическим свойством литературного процесса. Однако в качестве литературной константы стереотипом, прежде всего, можно считать то-пос, клише, общее место. В отличие от концепта и универсалии, которые при сохранении смыслового ядра потенциально содержат в себе множество значений, актуализируемых самой ситуацией их употребления, стереотип ограничен одним значением, подчас не мотивированным литературным контекстом.
С точки зрения значения и функции стереотипность по-разному проявляет себя в историко-литературном процессе. Стереотипность– органический признак устного народного творчества, для которого характерно использование готовых формул (об этом писали в отечественной науке Ф.И. Буслаев, А.Н. Афанасьев, А.Н. Веселовский и др.). «Понятие формулы, – поясняет современный исследователь (типические, общие места, Loci communes, устойчивые словосочетания), – применительно к фольклорному тексту объединяет стереотипные единицы различного содержания, объема и наполнения (от ключевого фольклорного слова или лексической доминанты до стереотипного композиционного приема)»[95]. В качестве риторического приема (топоса, общего места) стереотип имел место в литературе античности, Средневековья и Возрождения[96]; в широком смысле – как устойчивый набор образов и мотивов – в художественных системах, где нормативную, «авторитарную» роль играют жанр или стиль, как, например, в классицизме и романтизме.
Л.Я. Гинзбург, рассматривая историю русской поэзии, приходит к выводу о том, что «с началом XIX века поэтика жанров сменяется, в сущности, поэтикой устойчивых стилей»[97]. В качестве одного из признаков таких стилей она называет слова-формулы, например: слезы, мечты, кипарисы, урны, младость, радость – как «своего рода стилистические „сигналы“ элегического стиля»[98]. Не случайно литературная критика часто видела в подобных словесных формулах литературные штампы, особенно критика, руководствовавшаяся идеалами гражданского романтизма. «Прочитав любую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, – пишет В.К. Кюхельбекер, – знаешь все. Чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях.
…Картины везде одни и те же: луна, которая, разумеется, уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя заря…»[99].
В художественных системах с приоритетной функцией авторского начала такого рода общие места предельно редуцируются, потому стереотип оказывается не стилистическим приемом, а предметом изображения и, как правило, окрашен авторской иронией. Чаще всего она направлена на стереотипы поведения или стереотипные представления людей (персонажная сфера). Так, например, литература не раз обращалась к изображению стереотипности мышления как способу «примитивизации» жизни. Герой известного рассказа В.М. Шукшина Василий Егорович Князев, для большинства «чудик», уехав из дома и добравшись до родственников, отправляет жене телеграмму: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка». Телеграфистка заставляет его переписать текст, объясняя, что телеграмма – это вид связи. Чудик корректирует: «Приземлились. Все в порядке. Васятка». Телеграфистка сама внесла дополнительные исправления, и в итоге получилось следующее: «Долетели. Василий»[100].
Стереотипность может выглядеть и как бытовое эпигонство, когда человек повторяет манеру поведения другого, по сути дела, ему чуждую. Характерные литературные примеры такого поведения – Грушницкий («Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова), Кукшина и Ситников («Отцы и дети» И.С. Тургенева) и т. д. Литература может изобразить стереотип внешнего облика человека. Именно так создает A.C. Пушкин портрет Ольги в романе «Евгений Онегин»:
Литература обращается и к стереотипным ситуациям и отношениям, связывая их с личностью и характером человека, его ценностными ориентирами. В качестве примера приведем наблюдения Н.Д. Тамарченко над пьесой А.Н. Островского «Гроза». «В сущности, Катерина открывает для себя, – пишет исследователь, – романтическое представление о любви. В этом отношении она гораздо современнее духовно, чем Кудряш и Варвара: их роман вполне стереотипен, и в нем уже заметно некоторое охлаждение»[102].
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила;
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан,
Все в Ольге… но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно[101].
Художник, с одной стороны, испытывает влияние стереотипов, сложившихся в массовом сознании, а с другой – сам оказывает воздействие на их формирование. Так, H.A. Гончаров следующим образом комментирует процесс создания персонажа в романе «Обломов»: «Чтобы сложиться такому характеру, может быть, нужны были и такие смешанные элементы, из каких сложился Штольц. Деятели издавна отливались у нас в пять, шесть стереотипных форм, лениво, вполглаза глядя вокруг, прикладывали руку к общественной машине и с дремотой двигали ее по обычной колее, ставя ногу в оставленный предшественниками след. Но вот глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие, широкие шаги, живые голоса… Сколько Штольцев должно появиться под русскими именами!»[103](Близкое рассуждение, но о «новых людях» мы находим в романе H.Г. Чернышевского «Что делать?».) Заметим, что речь идет о существовании стереотипов в жизни и уже как следствие – в литературе. При анализе стереотипов, как и концептов, важно соотносить представление о том или ином явлении, сложившееся в массовом сознании, и «реальное положение вещей».
Стереотипность не как предмет, а как способ изображения (устойчивый набор образов и ситуаций, литературных приемов и т. д.) сохраняется в творчестве художников второго ряда, становится достоянием массовой литературы, римейка. Однако и в этом случае не все однозначно. В.Е. Хализев, рассматривая проблему массовой литературы с ее «клишированностью и безавторством»[104], вызывающую традиционно негативное отношение образованного читателя, говорит о возможности и противоположной точки зрения. Он ссылается на суждение американского ученого Дж. Кавелти, который считает, что подобная литература обладает преимуществами перед признанными шедеврами: «…ее основу составляют устойчивые, базовые модели сознания, присущие всем людям»[105]. По сути, это когнитивный подход, учитывающий специфику массового сознания, в данном случае – сознания читателя.
Исследователи говорят также о продуктивности использования стереотипа в случае формирования некоей литературной общности. Так, например, В. Смирнов видит в обращении к эстетическим стереотипам условие возникновения беллетристической школы (на материале журнала «Отечественные записки»). «Основой создания и функционирования беллетристической школы, – пишет он, – является эстетический стереотип, который складывается в определенную историческую эпоху в массовом художественном сознании и закрепляется средствами массовой информации, в том числе литературно-художественными журналами»[106].
Присутствие стереотипов является характерным признаком литературы постмодернизма, и потому к их анализу, как пишет У. Перси, «надо было бы подходить с другими концептуальными средствами»[107]. М. Эпштейн, анализируя поэзию концептуализма, обращается, в частности, к конкретным примерам в творчестве Д. Пригова. Приведем один из них:
«Приговский концепт, – пишет исследователь, – общее место множества стереотипов, блуждающих в массовом сознании, от идиллически благодушного „окрасавливанья“ до пародийно сниженного пророчества Достоевского»[108].
Течет красавица – Ока
Среди красавицы – Калуги.
Народ-красавец ноги-руки
Под солнцем греет здесь с утра.