Страница:
– Я удивляюсь, как это вы, человек такой молодой, красивый и благородный, столько времени прожили в обществе, где множество прелестных дам, и ни разу ни в кого не влюбились и не стали ничьим кавалером?
И, с великой нежностью заглянув ему в глаза, она Умолкла, чтобы услышать его ответ.
– Ваша светлость, если бы вы снизошли до мысли обо мне, то вас бы больше всего удивило, что человек, столь недостойный любви, как я, осмеливается предложить себя в кавалеры какой-нибудь даме – ведь та или отказала бы ему, или просто бы над ним посмеялась.
Услыхав столь разумный ответ, герцогиня еще больше полюбила юношу и заверила его, что при дворе ее нет ни одной дамы, которая не почла бы за счастье иметь его своим кавалером, что он вполне может предложить свои услуги любой, ибо успех ему обеспечен. Молодой дворянин стоял, потупив глаза и не смея взглянуть на ее лицо, которое горело так, что перед этим огнем не устоял бы никакой лед. Едва только он приготовил слова извинения, как герцог вызвал жену по какому-то делу – и, к ее большому огорчению, она была вынуждена уйти. Но молодой дворянин ни разу ничем не показал виду, что понял смысл ее слов. Герцогиня была раздражена и возмущена и, спрашивая себя, что могло повергнуть ее в такое состояние, пришла к выводу, что виною всему нелепая трусость и робость того, кого она так полюбила. Спустя несколько дней, видя, что молодой человек так и не догадывается, чего она хочет, она задумала побороть в себе страх и стыд и рассказать ему о том, что творится у нее на душе, и была уверена, что красоту ее он никак не может отвергнуть. Ей, однако, хотелось, чтобы он оказал ей честь и сам ее попросил об этом. Но потом она передумала и решила, что пожертвует ради наслаждения честью. И после того, как она пыталась еще несколько раз заводить с ним такие же разговоры и не получила от него никакого ответа, который бы сколько-нибудь мог ее удовлетворить, как-то раз она дернула его за рукав и сказала, что ей необходимо переговорить с ним о важном деле. Молодой дворянин со всем надлежащим смирением и почтительностью подошел к глубокой амбразуре окна, где она стояла. И когда она убедилась, что никто из находившихся в комнате лиц не мог их видеть, она дрожащим голосом, охваченная желанием, которое в ней боролось со страхом, возобновила свой прерванный разговор с ним и стала упрекать его в том, что он до сих пор еще не избрал себе в их обществе дамы, обещав, что поможет ему завоевать расположение любой. Молодой дворянин, которого ее слова удивили и огорчили, ответил:
– Ваша светлость, у меня такая натура, что если хоть раз мне откажут, счастья мне уже больше не видать. А я уверен, что при дворе нет ни одной дамы, которая снизошла бы к моей просьбе и приняла бы мои услуги.
При мысли о том, что она уже близка к победе, герцогиня зарделась румянцем и сказала, что ему надо только захотеть, ибо она знает красивейшую из придворных дам, которая с превеликой радостью примет его услуги и которою сам он будет доволен.
– Увы, ваша светлость, – ответил молодой дворянин, – я не верю, что в обществе этом найдется хоть одна дама, которая была бы так незадачлива и слепа, что я бы ей приглянулся.
Герцогиня, видя, что он все еще ничего не понял, начала приоткрывать ему свое чувство, но, так как удивительная скромность этого юноши смущала ее, она решила постепенно обо всем его расспросить и воскликнула:
– Если бы фортуна была столь милостива к вам и дамой этой оказалась я, что бы вы сказали?
Молодой человек, решив, что все это ему снится во сне, преклонил колено и ответил:
– Ваша светлость, если бы Господь помог мне снискать милость господина моего герцога и вашу, я почел бы себя счастливейшим из смертных, ибо это и была бы та награда, которую я прошу за мою верную службу, ведь больше, нежели кто-либо другой, я готов положить жизнь свою на служение вам обоим. Ибо я знаю, ваша светлость, в любви вашей к моему господину столько целомудрия и величия, что не только я, жалкий червь, но и самый могущественный государь и совершеннейший из людей не мог бы нарушить мир в вашей семье. Меня же супруг ваш воспитывал с малых лет, и всем тем, чем я стал, я обязан только ему. Поэтому к дочери, к жене ли его, к сестре или к матери у меня до конца жизни не может быть иных чувств, кроме тех, которые верный слуга может питать к своему господину.
Герцогиня не дала ему продолжать и, видя, что ей грозит оскорбительный отказ, перебила его, воскликнув:
– О несчастный, самонадеянный безумец, кто же вас об этом просит? Вы решили, должно быть, что так хороши собой, что все должны в вас влюбляться? Но если бы вы только посмели обратиться со своей просьбой ко мне, вы бы увидели, что я люблю и хочу любить одного только мужа. А все разговоры, которые я с вами вела, я затеяла для того, чтобы поразвлечься и выведать что-нибудь от вас и посмеяться над вами, как я всегда люблю смеяться над глупостями влюбленных.
– Ваша светлость, – сказал молодой дворянин, – я думал и думаю именно так, как вы говорите.
Герцогиня не стала его больше слушать и поспешно ушла в свои покои, а увидев, что все ее дамы последовали за нею, удалилась и от них в кабинет, где предалась несказанной печали, ибо была безмерно огорчена тем, что любовь ее не находила взаимности. Она негодовала и на себя – за то, что завела такие глупые речи, и на молодого придворного – за то, что он так разумно на все ей ответил, и это приводило ее в такое исступление, что бывали минуты, когда она даже готова была лишить себя жизни, а потом наступали другие, когда ей снова хотелось жить, чтобы отомстить тому, кого она теперь почитала своим смертельным врагом.
И, долго так проплакав, она притворилась больной, чтобы избавить себя от ужина в обществе герцога, за которым обычно присутствовал и молодой дворянин. Герцог же, любивший жену больше, чем себя, сам явился ее проведать. Тогда, чтобы ей легче было отговориться, она сказала, что, должно быть, она забеременела – и от этого у нее болит голова, и боль эта причиняет ей большие мучения.
Так прошло несколько дней, герцогиня не вставала с постели и была все время такой мрачной и грустной, что герцог стал подозревать, что дело тут вовсе не в беременности. И он решил, что проведет ночь вместе с ней, и был очень ласков и, зная, что он бессилен что-либо сделать, чтобы она перестала вздыхать, сказал ей:
– Милая, вы знаете, что я люблю вас больше жизни и что, если я лишусь вас, жизни моей наступит конец. Поэтому прошу вас, если вы хотите сохранить ее, скажите мне, что заставляет вас так вздыхать, ибо я не верю, что причиною этому только беременность.
Видя, что герцог так добр к ней, что она может просить его о чем угодно, жена его подумала, что настало время отомстить за свою обиду. И, обняв мужа, она расплакалась и сказала:
– Увы, друг мой, больше всего страданий причиняет мне мысль о том, что люди, которые обязаны были бы пуще всех беречь ваше достояние и вашу честь, вместо этого вас обманывают.
Услыхав такие речи, герцог непременно захотел узнать, что все это означает. И он стал настоятельно просить открыть ему всю правду и ничего не бояться. Жена его несколько раз отказывалась, но потом начала говорить:
– Стоит ли удивляться, сеньор мой, что чужеземцы идут войной на наших государей, если те, кто более всего им обязан, затевают против них войну – и притом столь жестокую, что, по сравнению с ней, потеря богатств ничего не значит. Я говорю сейчас о молодом дворянине (тут она назвала имя ненавистного ей человека), которого вы же взрастили и воспитали, заботились о нем не как о слуге, а как о близком родственнике, и даже больше того – как о собственном сыне. И что же, он посмел замыслить против вас жестокое и гнусное дело: он задумал волочиться за вашей женой, чтобы лишить ее чести, чтобы покрыть позором и дом ваш и ваших детей. Но, хоть он и долго пытался умилостивить меня страстными взглядами, сердце мое, которое принадлежит вам одному, не обращало на них никакого внимания. И в конце концов он открыто во всем мне признался. И на мольбы его я ответила так, как того требовало мое положение и мое целомудрие. А в душе у меня вскипела такая ненависть к нему, что с тех пор я уже не могу его больше видеть. Вот почему я затворилась у себя в комнате и лишила себя вашего общества. И теперь молю вас, сеньор, не держать возле себя эту чуму, ибо, совершив столь подлый поступок, он будет бояться, как бы я вам о нем не рассказала, и может совершить даже нечто худшее. Вот, сеньор мой, причина моей печали, – и, если вы хотите поступить достойным образом и быть справедливым, вам надлежит поскорее распорядиться.
Герцог, который любил жену и чувствовал себя глубоко оскорбленным, любил вместе с тем и воспитанника своего и столько раз уже имел случай убедиться в его преданности, что ему трудно было поверить всей этой лжи. Разгневанный и смущенный, он ушел к себе и велел передать молодому дворянину, чтобы тот не выходил из своих апартаментов и не показывался ему на глаза. Молодой человек, не понимая, чем он навлек на себя немилость своего господина, был этим до крайности огорчен, ибо знал, что этого не заслужил. И, будучи убежден, что он ни в чем не виноват и совесть его чиста, он послал одного из своих товарищей поговорить с герцогом и вручить ему письмо, в котором с великим смирением излагал свою просьбу. Он писал, что если герцог по чьему-нибудь навету решил удалить его с глаз своих, то пусть он сначала выслушает его самого – и тогда убедится, что никакой обиды он ему не нанес. Прочтя это письмо, герцог смирил немного свой гнев и, втайне от всех послав за молодым дворянином, вызвал его к себе. Когда тот явился, герцог встретил его с возмущенным лицом и сказал ему:
– Никогда я не думал, что мне придется жалеть о том, что я вырастил тебя и воспитал и был твоим покровителем. Ты хотел отнять у меня то, что для меня дороже жизни и всех богатств, ты посягал на честь той, которая составляет часть меня самого, чтобы на веки вечные покрыть семью и весь род мой позором. Можешь себе представить, как глубоко меня поразила эта обида, – и, если бы я не сомневался в том, что это действительно так, ты был бы уже где-нибудь на дне реки и я бы воздал тебе за то зло, которое ты втайне мне причинил.
Молодой дворянин нисколько не был всем этим поражен. Он чувствовал, что ни в чем не виноват, и был поэтому совершенно спокоен. И он попросил, чтобы герцог назвал ему имя его обвинителя, добавив, что подобная клевета смывается не словом, а шпагой.
– У твоего обвинителя, – ответил ему герцог, – нет другого оружия, кроме целомудрия и чести. Сказал мне об этом не кто иной, как моя жена: она-то и просила меня отомстить тебе.
Несчастный дворянин, видя, сколь коварной оказалась герцогиня, не стал, однако, осуждать ее и только ответил:
– Ваша светлость, герцогиня может говорить вам все, что угодно. Вы ее знаете лучше меня, и вам отлично известно, виделся ли я когда-нибудь с нею наедине. Это было всего лишь раз, и она говорила тогда со мной очень мало. Вы справедливейший из правителей, и поэтому умоляю вас, ваша светлость, судите сами, разве я давал вам когда-нибудь повод в чем-то себя заподозрить? А ведь это огонь, который невозможно долго скрывать так, чтобы в конце концов его не увидели те, кого томит такой же недуг. Умоляю вас, ваша светлость, поверьте мне, во-первых, в том, что я настолько вам верен, что, будь жена ваша красивейшею из женщин, я не мог бы полюбить ее так, чтобы запятнать мою честь и верность; и во-вторых, если бы даже она не была вашей женой и я где-нибудь встретил ее, я никогда бы в нее не влюбился и предпочел бы ей многих других.
Видя, что он говорит искренне, герцог понемногу смягчился и сказал:
– Можешь быть спокоен, я сам этому не поверил. А раз так, то живи, как жил, и помни, что я буду любить тебя еще больше, если ты будешь говорить мне всю правду. Если же нет, то знай, что ты поплатишься жизнью.
Молодой дворянин поблагодарил его и сказал, что готов понести любое наказание, если он в чем-то окажется виноватым.
Увидав, что молодой человек снова появился при дворе, герцогиня не могла этого стерпеть и сказала мужу:
– Не хватает только, чтобы вас отравили, монсеньор, – смертельному своему врагу вы доверяете больше, чем другу.
– Прошу вас, дорогая, не мучьте меня больше, – ответил герцог, – знайте, что стоит мне только убедиться, что вы мне сказали правду, и человек этот больше суток не проживет. Но он поклялся мне, что это ложь, и к тому же сам я никогда не замечал за ним ничего плохого. Вот почему, пока я не получу доказательств, я никогда этому не поверю.
– Ну что же, монсеньор, – сказала она, – доброта ваша сделает его еще злее. Какого вам надо еще доказательства, если никто никогда не слышал, чтобы он был в кого-то влюблен? Поверьте, монсеньор, что если бы у него не было в мыслях сделаться моим кавалером, он непременно нашел бы себе любовницу, ибо ни один молодой человек, будучи окружен таким прекрасным обществом, не проводил бы свои дни так одиноко, как он, если бы втайне не надеялся на нечто большее и не удовлетворялся своей напрасной надеждой. А коль скоро вы убеждены, что он с вами откровенен, то, умоляю вас, заставьте его признаться, любит ли он кого-нибудь: если это действительно так, то я могу только радоваться, что вы ему верите; если же нет, то, знайте, я вам сказала правду.
Герцог нашел доводы жены вполне основательными. Он взял молодого человека с собой на прогулку и сказал ему:
– Жена моя продолжает стоять на своем; она напомнила мне об одном обстоятельстве, которое заставляет подозревать тебя: все диву даются, что ты так молод и благороден – и никто не замечал, чтобы ты кого-то любил. Вот я и думаю, что права она, что ты действительно на что-то надеешься и так полон этой надежды, что не обращаешь внимания ни на какую другую женщину. Поэтому прошу тебя, как друг, и приказываю тебе, как твой господин, – признайся, любишь ты кого-нибудь или нет? Несчастному молодому человеку смертельно хотелось скрыть свое чувство. Но, увидав, сколь настойчив его господин, он должен был признаться ему, что действительно влюблен в одну даму, которая так хороша собой, что по сравнению с ней и герцогиня, и все дамы из ее свиты кажутся безобразными, но умолял его не допытываться, кто она, сказав, что между ним и его возлюбленной есть уговор, по которому тот из них, кто первый выдаст их тайну, будет считаться предателем и свиданиям их наступит конец. Герцог обещал, что не будет больше настаивать, и был так всем доволен, что стал еще ласковее к своему другу, чем был прежде.
Герцогиня это заметила и со свойственной ей хитростью постаралась узнать, что было тому причиной. Муж ничего от нее не скрыл. И тогда к ее жажде мести присоединилась еще и лютая ревность, и она стала добиваться, чтобы герцог приказал молодому человеку назвать имя его возлюбленной, уверяя, что все, что тот говорит, – ложь и нет другого средства проверить истинность его слов. Ведь если он так и не назовет ту удивительную красавицу, герцог, поверив ему, неминуемо окажется в дураках. Несчастный герцог, которым жена его помыкала, как хотела, отправившись на прогулку, взял с собою молодого человека и сказал ему, что теперь он находится в еще большем затруднении, чем был, ибо подозревает, что друг его придумал эту уловку, чтобы не дать ему доискаться до правды, и что теперь эта мысль больше всего его мучит. Поэтому он попросил, если только это возможно, назвать имя той, которую он так любит. Бедный молодой человек умолял не толкать его на подобное предательство и не заставлять нарушать клятву верности, которую он так долго хранил, чтобы за один день ему не пришлось потерять то, что создавалось в течение семи лет. Он сказал, что скорее пойдет на смерть, нежели совершит предательство в отношении той, которая ему так верна. Видя, что он не хочет ее назвать, герцог воспылал такой жестокой ревностью, что, рассвирепев, воскликнул:
– Коли так, выбирай. Либо ты мне назовешь имя той, которую ты любишь больше всех женщин, либо я выгоню тебя из своих земель – а если окажется, что ты через неделю не уберешься отсюда, казню тебя лютой казнью.
И, пожалуй, ни одному верному слуге не доводилось испытывать такую боль, какая охватила сердце этого бедного молодого человека, ибо он по праву мог сказать: Angustiae sunt mihi undique[202]. С одной стороны, он видел, что если он скажет правду, то потеряет свою подругу, как только она узнает, что он нарушил обет. Если же он не откроется герцогу, он будет изгнан навсегда из его владений, и тогда ему уже больше не свидеться со своей любимой. И, не будучи в силах сделать выбор, он испытал смертельную тоску, и лоб его покрылся холодным потом. Герцог же, заметив его растерянность, решил, что у него нет никакой возлюбленной и он действительно любит только его жену, что назвать ему некого и что потому-то он так смущен. И он довольно резко сказал ему:
– Если бы то, о чем ты рассказал мне, было правдой, тебе не стоило бы никакого труда открыть мне, кто эта женщина, но ты, должно быть, терзаешься именно тем, что меня оскорбил.
Задетый за живое этими словами и охваченный любовью к своему покровителю, молодой человек решил наконец открыть ему всю правду, веря, что герцог, будучи человеком чести, не позволит себе разгласить эту тайну. И, встав перед ним на колени, он сказал:
– Ваша светлость, я столь многим обязан вам, что благодарность моя и любовь к вам сильнее всякого страха смерти. Я вижу, что у вас сложилось странное и неверное мнение обо мне. И вот, для того, чтобы освободить вас от этой тяжести, я решился на то, к чему меня не могли бы принудить даже пытки. Только прошу вас, ваша светлость, ради самого Создателя поклянитесь мне, как государь, что вы никогда никому не расскажете моей тайны, которую, раз вашей светлости это угодно, я должен сейчас открыть.
Герцог поклялся, что никогда не расскажет об этом никому и не напишет и нигде не выдаст его ни движением, ни взглядом. Тогда молодой человек, который знал герцога как человека достойного и благородного, начал говорить:
– Ваша светлость, я знал, что племянница ваша, госпожа дю Вержье, овдовела и никто за ней не ухаживает. И вот уже более семи лет, как я постарался снискать ее милость. А так как происхождение мое не позволяло мне жениться на ней, я довольствовался тем, что сделался ее кавалером, каковым и продолжаю быть все это время. И Господу было угодно, чтобы все это время мы оба были так осторожны, что ни один мужчина и ни одна женщина ничего не узнали о наших встречах, кроме вас, ваша светлость, в чьи руки я предаю сейчас и жизнь мою и честь. И молю вас – храните эту тайну и не презирайте племянницу вашу, ибо на целом свете нет женщины более совершенной.
Герцог очень обрадовался. Зная удивительную красоту своей племянницы, он нисколько не сомневался, что она красивее, нежели герцогиня, и не мог только понять, каким образом им до сих пор удавалось видеться и хранить свои свидания в тайне. И он попросил молодого дворянина посвятить его в то, как они это делали. Тогда тот сказал, что спальня этой дамы выходит в сад и что в ту ночь, когда он должен к ней прийти, узенькую калитку всегда оставляют отпертой; через эту калитку он и входит в сад и идет до тех пор, пока не услышит лая собачки, которую его возлюбленная выпускает лишь тогда, когда все служанки уходят спать. Он остается у нее до утра, и каждый раз она назначает день, когда он снова должен прийти к ней. И только какое-нибудь особенно важное дело может помешать ему явиться в назначенный день и час.
Герцог, будучи человеком очень любознательным и в свое время весьма искушенным в делах любви, для того чтобы успокоить свою подозрительность, а равно и побольше разузнать об этой необыкновенной истории, попросил молодого человека взять его с собою в первый же раз, когда он туда отправится, – и не как своего господина, а как товарища. Молодой дворянин, который так доверчиво во все его посвятил, согласился, признавшись, что собирается быть у своей возлюбленной в тот же вечер. Герцог был на седьмом небе от радости. И, сказав жене, что приляжет отдохнуть у себя в гардеробной, он вместо этого заказал двух лошадей – для себя и своего спутника, – и, выехав из Аржили, где жил герцог, они верхом направились в Вержье[203] и большую часть ночи провели в пути. Прибыв туда, они привязали лошадей у ограды, и молодой дворянин провел герцога в сад через узенькую калитку и попросил его спрятаться за орешник, откуда тот мог все видеть и убедиться в истинности всех его слов. Не успел он войти в сад, как маленькая собачка залаяла, и молодой человек направился к башенке, куда племянница герцога вышла в это время, чтобы его встретить. Они обнялись, и она стала говорить, что ей кажется, что они не виделись уже целую вечность. После чего они вошли в комнату и заперли за собою дверь. Увидав это тайное свидание, герцог был чрезвычайно доволен. Ему не пришлось очень долго ждать, ибо молодой человек сказал своей даме, что в эту ночь ему придется уехать от нее раньше, чем обычно, потому что в четыре часа утра герцог собирается на охоту и он должен сопровождать его. Госпожа дю Вержье, которой честь ее была едва ли не дороже, чем наслаждение, не хотела мешать ему исполнить свой долг, ибо в их благородной любви она больше всего ценила то, что любовь эта оставалась для всех тайной. Итак, в час ночи молодой человек ушел от своей возлюбленной, а та, набросив накидку и закрыв лицо платком, проводила его, но не так далеко, как ей этого хотелось, – он уговорил ее вернуться, опасаясь, как бы она не встретилась с герцогом. После чего спутники сели на своих коней и вернулись в замок Аржили. Дорогой герцог снова и снова клятвенно обещал своему другу, что скорее умрет, чем выдаст его тайну. И он преисполнился к нему такого доверия и так его полюбил, что стал с ним ласковее, чем с кем бы то ни было из придворных. Герцогиню это приводило в ярость. Но муж ее запретил ей говорить с ним об этом и только сказал, что узнал всю правду и вполне ею удовлетворен и что дама, которую молодой дворянин этот любит, действительно красивее, чем она.
Слова эти так подействовали на герцогиню, что она захворала, и недуг ее был тяжелее обычной лихорадки. Муж ее пришел к ней, чтобы ее успокоить, но ему это не удалось: она требовала, чтобы он назвал имя красавицы, которую любит молодой дворянин, и так с этим к нему приставала, что он вышел из комнаты, сказав:
– Если вы мне скажете еще слово об этом, мне с вами придется расстаться.
После этих слов герцогиня сделала вид, что ей стало еще хуже, она притворилась, что страдает оттого, что ребенок шевелится в ее чреве. Мужу было так радостно об этом услышать, что он пришел к ней в спальню, чтобы лечь с нею. Но едва только она почувствовала, что он возгорается к ней желанием, она повернулась на другой бок и сказала:
– Сеньор, если у вас нет любви ни ко мне, ни к ребенку, который должен родиться, лучше дайте нам обоим умереть.
И, произнеся эти слова, она залилась такими горькими слезами и так рыдала, что герцог стал бояться, чтобы это не погубило ребенка. Он обнял ее и начал спрашивать, чего она хочет, заверив ее, что нет такой вещи, которой бы он для нее не сделал.
– Ах, друг мой, – ответила она, плача, – как я могу надеяться, что вы сделаете для меня что-нибудь трудное, если вы не хотите сделать самой простой вещи, которой я от вас прошу: сказать мне, кто возлюбленная этого коварнейшего из слуг, которые у вас когда-либо были. Я была уверена, что мы с вами – единое сердце и единая плоть. Теперь же я знаю, что все изменилось; тайны ваши, которые я все должна была бы знать, вы скрываете от меня, как от чужой. Увы, друг мой, вам ведь случалось поверять мне столько важных секретов, и ни разу вы ни от кого не могли услышать, что я их не сохранила. Вы столько раз испытывали меня и могли увидеть, что у меня нет других желаний, кроме ваших. И вы не можете сомневаться, что я и вы – одно. И если вы поклялись никому не выдавать тайны этого дворянина, то, рассказав ее мне, вы не нарушаете своей клятвы, ибо я – то же, что и вы, и не могу быть ничем иным. Вы – в моем сердце, в моих объятиях, во чреве моем ваше дитя, – и что же, вы не хотите доверить мне ваших чувств, как я доверила вам свои! И на всю мою преданность и верность вам вы отвечаете мне суровостью и жестокостью. И это заставляет меня сто раз на день хотеть смерти: я хочу избавить ребенка от такого отца, а себя – от такого мужа. И я надеюсь, что это свершится скоро, ибо неверного слугу вы могли предпочесть такой женщине, как я, и ради него принести в жертву мать вашего дитяти, которому теперь суждено погибнуть, ибо мать его не в силах узнать от вас то, что хочет знать больше всего на свете.
И, с великой нежностью заглянув ему в глаза, она Умолкла, чтобы услышать его ответ.
– Ваша светлость, если бы вы снизошли до мысли обо мне, то вас бы больше всего удивило, что человек, столь недостойный любви, как я, осмеливается предложить себя в кавалеры какой-нибудь даме – ведь та или отказала бы ему, или просто бы над ним посмеялась.
Услыхав столь разумный ответ, герцогиня еще больше полюбила юношу и заверила его, что при дворе ее нет ни одной дамы, которая не почла бы за счастье иметь его своим кавалером, что он вполне может предложить свои услуги любой, ибо успех ему обеспечен. Молодой дворянин стоял, потупив глаза и не смея взглянуть на ее лицо, которое горело так, что перед этим огнем не устоял бы никакой лед. Едва только он приготовил слова извинения, как герцог вызвал жену по какому-то делу – и, к ее большому огорчению, она была вынуждена уйти. Но молодой дворянин ни разу ничем не показал виду, что понял смысл ее слов. Герцогиня была раздражена и возмущена и, спрашивая себя, что могло повергнуть ее в такое состояние, пришла к выводу, что виною всему нелепая трусость и робость того, кого она так полюбила. Спустя несколько дней, видя, что молодой человек так и не догадывается, чего она хочет, она задумала побороть в себе страх и стыд и рассказать ему о том, что творится у нее на душе, и была уверена, что красоту ее он никак не может отвергнуть. Ей, однако, хотелось, чтобы он оказал ей честь и сам ее попросил об этом. Но потом она передумала и решила, что пожертвует ради наслаждения честью. И после того, как она пыталась еще несколько раз заводить с ним такие же разговоры и не получила от него никакого ответа, который бы сколько-нибудь мог ее удовлетворить, как-то раз она дернула его за рукав и сказала, что ей необходимо переговорить с ним о важном деле. Молодой дворянин со всем надлежащим смирением и почтительностью подошел к глубокой амбразуре окна, где она стояла. И когда она убедилась, что никто из находившихся в комнате лиц не мог их видеть, она дрожащим голосом, охваченная желанием, которое в ней боролось со страхом, возобновила свой прерванный разговор с ним и стала упрекать его в том, что он до сих пор еще не избрал себе в их обществе дамы, обещав, что поможет ему завоевать расположение любой. Молодой дворянин, которого ее слова удивили и огорчили, ответил:
– Ваша светлость, у меня такая натура, что если хоть раз мне откажут, счастья мне уже больше не видать. А я уверен, что при дворе нет ни одной дамы, которая снизошла бы к моей просьбе и приняла бы мои услуги.
При мысли о том, что она уже близка к победе, герцогиня зарделась румянцем и сказала, что ему надо только захотеть, ибо она знает красивейшую из придворных дам, которая с превеликой радостью примет его услуги и которою сам он будет доволен.
– Увы, ваша светлость, – ответил молодой дворянин, – я не верю, что в обществе этом найдется хоть одна дама, которая была бы так незадачлива и слепа, что я бы ей приглянулся.
Герцогиня, видя, что он все еще ничего не понял, начала приоткрывать ему свое чувство, но, так как удивительная скромность этого юноши смущала ее, она решила постепенно обо всем его расспросить и воскликнула:
– Если бы фортуна была столь милостива к вам и дамой этой оказалась я, что бы вы сказали?
Молодой человек, решив, что все это ему снится во сне, преклонил колено и ответил:
– Ваша светлость, если бы Господь помог мне снискать милость господина моего герцога и вашу, я почел бы себя счастливейшим из смертных, ибо это и была бы та награда, которую я прошу за мою верную службу, ведь больше, нежели кто-либо другой, я готов положить жизнь свою на служение вам обоим. Ибо я знаю, ваша светлость, в любви вашей к моему господину столько целомудрия и величия, что не только я, жалкий червь, но и самый могущественный государь и совершеннейший из людей не мог бы нарушить мир в вашей семье. Меня же супруг ваш воспитывал с малых лет, и всем тем, чем я стал, я обязан только ему. Поэтому к дочери, к жене ли его, к сестре или к матери у меня до конца жизни не может быть иных чувств, кроме тех, которые верный слуга может питать к своему господину.
Герцогиня не дала ему продолжать и, видя, что ей грозит оскорбительный отказ, перебила его, воскликнув:
– О несчастный, самонадеянный безумец, кто же вас об этом просит? Вы решили, должно быть, что так хороши собой, что все должны в вас влюбляться? Но если бы вы только посмели обратиться со своей просьбой ко мне, вы бы увидели, что я люблю и хочу любить одного только мужа. А все разговоры, которые я с вами вела, я затеяла для того, чтобы поразвлечься и выведать что-нибудь от вас и посмеяться над вами, как я всегда люблю смеяться над глупостями влюбленных.
– Ваша светлость, – сказал молодой дворянин, – я думал и думаю именно так, как вы говорите.
Герцогиня не стала его больше слушать и поспешно ушла в свои покои, а увидев, что все ее дамы последовали за нею, удалилась и от них в кабинет, где предалась несказанной печали, ибо была безмерно огорчена тем, что любовь ее не находила взаимности. Она негодовала и на себя – за то, что завела такие глупые речи, и на молодого придворного – за то, что он так разумно на все ей ответил, и это приводило ее в такое исступление, что бывали минуты, когда она даже готова была лишить себя жизни, а потом наступали другие, когда ей снова хотелось жить, чтобы отомстить тому, кого она теперь почитала своим смертельным врагом.
И, долго так проплакав, она притворилась больной, чтобы избавить себя от ужина в обществе герцога, за которым обычно присутствовал и молодой дворянин. Герцог же, любивший жену больше, чем себя, сам явился ее проведать. Тогда, чтобы ей легче было отговориться, она сказала, что, должно быть, она забеременела – и от этого у нее болит голова, и боль эта причиняет ей большие мучения.
Так прошло несколько дней, герцогиня не вставала с постели и была все время такой мрачной и грустной, что герцог стал подозревать, что дело тут вовсе не в беременности. И он решил, что проведет ночь вместе с ней, и был очень ласков и, зная, что он бессилен что-либо сделать, чтобы она перестала вздыхать, сказал ей:
– Милая, вы знаете, что я люблю вас больше жизни и что, если я лишусь вас, жизни моей наступит конец. Поэтому прошу вас, если вы хотите сохранить ее, скажите мне, что заставляет вас так вздыхать, ибо я не верю, что причиною этому только беременность.
Видя, что герцог так добр к ней, что она может просить его о чем угодно, жена его подумала, что настало время отомстить за свою обиду. И, обняв мужа, она расплакалась и сказала:
– Увы, друг мой, больше всего страданий причиняет мне мысль о том, что люди, которые обязаны были бы пуще всех беречь ваше достояние и вашу честь, вместо этого вас обманывают.
Услыхав такие речи, герцог непременно захотел узнать, что все это означает. И он стал настоятельно просить открыть ему всю правду и ничего не бояться. Жена его несколько раз отказывалась, но потом начала говорить:
– Стоит ли удивляться, сеньор мой, что чужеземцы идут войной на наших государей, если те, кто более всего им обязан, затевают против них войну – и притом столь жестокую, что, по сравнению с ней, потеря богатств ничего не значит. Я говорю сейчас о молодом дворянине (тут она назвала имя ненавистного ей человека), которого вы же взрастили и воспитали, заботились о нем не как о слуге, а как о близком родственнике, и даже больше того – как о собственном сыне. И что же, он посмел замыслить против вас жестокое и гнусное дело: он задумал волочиться за вашей женой, чтобы лишить ее чести, чтобы покрыть позором и дом ваш и ваших детей. Но, хоть он и долго пытался умилостивить меня страстными взглядами, сердце мое, которое принадлежит вам одному, не обращало на них никакого внимания. И в конце концов он открыто во всем мне признался. И на мольбы его я ответила так, как того требовало мое положение и мое целомудрие. А в душе у меня вскипела такая ненависть к нему, что с тех пор я уже не могу его больше видеть. Вот почему я затворилась у себя в комнате и лишила себя вашего общества. И теперь молю вас, сеньор, не держать возле себя эту чуму, ибо, совершив столь подлый поступок, он будет бояться, как бы я вам о нем не рассказала, и может совершить даже нечто худшее. Вот, сеньор мой, причина моей печали, – и, если вы хотите поступить достойным образом и быть справедливым, вам надлежит поскорее распорядиться.
Герцог, который любил жену и чувствовал себя глубоко оскорбленным, любил вместе с тем и воспитанника своего и столько раз уже имел случай убедиться в его преданности, что ему трудно было поверить всей этой лжи. Разгневанный и смущенный, он ушел к себе и велел передать молодому дворянину, чтобы тот не выходил из своих апартаментов и не показывался ему на глаза. Молодой человек, не понимая, чем он навлек на себя немилость своего господина, был этим до крайности огорчен, ибо знал, что этого не заслужил. И, будучи убежден, что он ни в чем не виноват и совесть его чиста, он послал одного из своих товарищей поговорить с герцогом и вручить ему письмо, в котором с великим смирением излагал свою просьбу. Он писал, что если герцог по чьему-нибудь навету решил удалить его с глаз своих, то пусть он сначала выслушает его самого – и тогда убедится, что никакой обиды он ему не нанес. Прочтя это письмо, герцог смирил немного свой гнев и, втайне от всех послав за молодым дворянином, вызвал его к себе. Когда тот явился, герцог встретил его с возмущенным лицом и сказал ему:
– Никогда я не думал, что мне придется жалеть о том, что я вырастил тебя и воспитал и был твоим покровителем. Ты хотел отнять у меня то, что для меня дороже жизни и всех богатств, ты посягал на честь той, которая составляет часть меня самого, чтобы на веки вечные покрыть семью и весь род мой позором. Можешь себе представить, как глубоко меня поразила эта обида, – и, если бы я не сомневался в том, что это действительно так, ты был бы уже где-нибудь на дне реки и я бы воздал тебе за то зло, которое ты втайне мне причинил.
Молодой дворянин нисколько не был всем этим поражен. Он чувствовал, что ни в чем не виноват, и был поэтому совершенно спокоен. И он попросил, чтобы герцог назвал ему имя его обвинителя, добавив, что подобная клевета смывается не словом, а шпагой.
– У твоего обвинителя, – ответил ему герцог, – нет другого оружия, кроме целомудрия и чести. Сказал мне об этом не кто иной, как моя жена: она-то и просила меня отомстить тебе.
Несчастный дворянин, видя, сколь коварной оказалась герцогиня, не стал, однако, осуждать ее и только ответил:
– Ваша светлость, герцогиня может говорить вам все, что угодно. Вы ее знаете лучше меня, и вам отлично известно, виделся ли я когда-нибудь с нею наедине. Это было всего лишь раз, и она говорила тогда со мной очень мало. Вы справедливейший из правителей, и поэтому умоляю вас, ваша светлость, судите сами, разве я давал вам когда-нибудь повод в чем-то себя заподозрить? А ведь это огонь, который невозможно долго скрывать так, чтобы в конце концов его не увидели те, кого томит такой же недуг. Умоляю вас, ваша светлость, поверьте мне, во-первых, в том, что я настолько вам верен, что, будь жена ваша красивейшею из женщин, я не мог бы полюбить ее так, чтобы запятнать мою честь и верность; и во-вторых, если бы даже она не была вашей женой и я где-нибудь встретил ее, я никогда бы в нее не влюбился и предпочел бы ей многих других.
Видя, что он говорит искренне, герцог понемногу смягчился и сказал:
– Можешь быть спокоен, я сам этому не поверил. А раз так, то живи, как жил, и помни, что я буду любить тебя еще больше, если ты будешь говорить мне всю правду. Если же нет, то знай, что ты поплатишься жизнью.
Молодой дворянин поблагодарил его и сказал, что готов понести любое наказание, если он в чем-то окажется виноватым.
Увидав, что молодой человек снова появился при дворе, герцогиня не могла этого стерпеть и сказала мужу:
– Не хватает только, чтобы вас отравили, монсеньор, – смертельному своему врагу вы доверяете больше, чем другу.
– Прошу вас, дорогая, не мучьте меня больше, – ответил герцог, – знайте, что стоит мне только убедиться, что вы мне сказали правду, и человек этот больше суток не проживет. Но он поклялся мне, что это ложь, и к тому же сам я никогда не замечал за ним ничего плохого. Вот почему, пока я не получу доказательств, я никогда этому не поверю.
– Ну что же, монсеньор, – сказала она, – доброта ваша сделает его еще злее. Какого вам надо еще доказательства, если никто никогда не слышал, чтобы он был в кого-то влюблен? Поверьте, монсеньор, что если бы у него не было в мыслях сделаться моим кавалером, он непременно нашел бы себе любовницу, ибо ни один молодой человек, будучи окружен таким прекрасным обществом, не проводил бы свои дни так одиноко, как он, если бы втайне не надеялся на нечто большее и не удовлетворялся своей напрасной надеждой. А коль скоро вы убеждены, что он с вами откровенен, то, умоляю вас, заставьте его признаться, любит ли он кого-нибудь: если это действительно так, то я могу только радоваться, что вы ему верите; если же нет, то, знайте, я вам сказала правду.
Герцог нашел доводы жены вполне основательными. Он взял молодого человека с собой на прогулку и сказал ему:
– Жена моя продолжает стоять на своем; она напомнила мне об одном обстоятельстве, которое заставляет подозревать тебя: все диву даются, что ты так молод и благороден – и никто не замечал, чтобы ты кого-то любил. Вот я и думаю, что права она, что ты действительно на что-то надеешься и так полон этой надежды, что не обращаешь внимания ни на какую другую женщину. Поэтому прошу тебя, как друг, и приказываю тебе, как твой господин, – признайся, любишь ты кого-нибудь или нет? Несчастному молодому человеку смертельно хотелось скрыть свое чувство. Но, увидав, сколь настойчив его господин, он должен был признаться ему, что действительно влюблен в одну даму, которая так хороша собой, что по сравнению с ней и герцогиня, и все дамы из ее свиты кажутся безобразными, но умолял его не допытываться, кто она, сказав, что между ним и его возлюбленной есть уговор, по которому тот из них, кто первый выдаст их тайну, будет считаться предателем и свиданиям их наступит конец. Герцог обещал, что не будет больше настаивать, и был так всем доволен, что стал еще ласковее к своему другу, чем был прежде.
Герцогиня это заметила и со свойственной ей хитростью постаралась узнать, что было тому причиной. Муж ничего от нее не скрыл. И тогда к ее жажде мести присоединилась еще и лютая ревность, и она стала добиваться, чтобы герцог приказал молодому человеку назвать имя его возлюбленной, уверяя, что все, что тот говорит, – ложь и нет другого средства проверить истинность его слов. Ведь если он так и не назовет ту удивительную красавицу, герцог, поверив ему, неминуемо окажется в дураках. Несчастный герцог, которым жена его помыкала, как хотела, отправившись на прогулку, взял с собою молодого человека и сказал ему, что теперь он находится в еще большем затруднении, чем был, ибо подозревает, что друг его придумал эту уловку, чтобы не дать ему доискаться до правды, и что теперь эта мысль больше всего его мучит. Поэтому он попросил, если только это возможно, назвать имя той, которую он так любит. Бедный молодой человек умолял не толкать его на подобное предательство и не заставлять нарушать клятву верности, которую он так долго хранил, чтобы за один день ему не пришлось потерять то, что создавалось в течение семи лет. Он сказал, что скорее пойдет на смерть, нежели совершит предательство в отношении той, которая ему так верна. Видя, что он не хочет ее назвать, герцог воспылал такой жестокой ревностью, что, рассвирепев, воскликнул:
– Коли так, выбирай. Либо ты мне назовешь имя той, которую ты любишь больше всех женщин, либо я выгоню тебя из своих земель – а если окажется, что ты через неделю не уберешься отсюда, казню тебя лютой казнью.
И, пожалуй, ни одному верному слуге не доводилось испытывать такую боль, какая охватила сердце этого бедного молодого человека, ибо он по праву мог сказать: Angustiae sunt mihi undique[202]. С одной стороны, он видел, что если он скажет правду, то потеряет свою подругу, как только она узнает, что он нарушил обет. Если же он не откроется герцогу, он будет изгнан навсегда из его владений, и тогда ему уже больше не свидеться со своей любимой. И, не будучи в силах сделать выбор, он испытал смертельную тоску, и лоб его покрылся холодным потом. Герцог же, заметив его растерянность, решил, что у него нет никакой возлюбленной и он действительно любит только его жену, что назвать ему некого и что потому-то он так смущен. И он довольно резко сказал ему:
– Если бы то, о чем ты рассказал мне, было правдой, тебе не стоило бы никакого труда открыть мне, кто эта женщина, но ты, должно быть, терзаешься именно тем, что меня оскорбил.
Задетый за живое этими словами и охваченный любовью к своему покровителю, молодой человек решил наконец открыть ему всю правду, веря, что герцог, будучи человеком чести, не позволит себе разгласить эту тайну. И, встав перед ним на колени, он сказал:
– Ваша светлость, я столь многим обязан вам, что благодарность моя и любовь к вам сильнее всякого страха смерти. Я вижу, что у вас сложилось странное и неверное мнение обо мне. И вот, для того, чтобы освободить вас от этой тяжести, я решился на то, к чему меня не могли бы принудить даже пытки. Только прошу вас, ваша светлость, ради самого Создателя поклянитесь мне, как государь, что вы никогда никому не расскажете моей тайны, которую, раз вашей светлости это угодно, я должен сейчас открыть.
Герцог поклялся, что никогда не расскажет об этом никому и не напишет и нигде не выдаст его ни движением, ни взглядом. Тогда молодой человек, который знал герцога как человека достойного и благородного, начал говорить:
– Ваша светлость, я знал, что племянница ваша, госпожа дю Вержье, овдовела и никто за ней не ухаживает. И вот уже более семи лет, как я постарался снискать ее милость. А так как происхождение мое не позволяло мне жениться на ней, я довольствовался тем, что сделался ее кавалером, каковым и продолжаю быть все это время. И Господу было угодно, чтобы все это время мы оба были так осторожны, что ни один мужчина и ни одна женщина ничего не узнали о наших встречах, кроме вас, ваша светлость, в чьи руки я предаю сейчас и жизнь мою и честь. И молю вас – храните эту тайну и не презирайте племянницу вашу, ибо на целом свете нет женщины более совершенной.
Герцог очень обрадовался. Зная удивительную красоту своей племянницы, он нисколько не сомневался, что она красивее, нежели герцогиня, и не мог только понять, каким образом им до сих пор удавалось видеться и хранить свои свидания в тайне. И он попросил молодого дворянина посвятить его в то, как они это делали. Тогда тот сказал, что спальня этой дамы выходит в сад и что в ту ночь, когда он должен к ней прийти, узенькую калитку всегда оставляют отпертой; через эту калитку он и входит в сад и идет до тех пор, пока не услышит лая собачки, которую его возлюбленная выпускает лишь тогда, когда все служанки уходят спать. Он остается у нее до утра, и каждый раз она назначает день, когда он снова должен прийти к ней. И только какое-нибудь особенно важное дело может помешать ему явиться в назначенный день и час.
Герцог, будучи человеком очень любознательным и в свое время весьма искушенным в делах любви, для того чтобы успокоить свою подозрительность, а равно и побольше разузнать об этой необыкновенной истории, попросил молодого человека взять его с собою в первый же раз, когда он туда отправится, – и не как своего господина, а как товарища. Молодой дворянин, который так доверчиво во все его посвятил, согласился, признавшись, что собирается быть у своей возлюбленной в тот же вечер. Герцог был на седьмом небе от радости. И, сказав жене, что приляжет отдохнуть у себя в гардеробной, он вместо этого заказал двух лошадей – для себя и своего спутника, – и, выехав из Аржили, где жил герцог, они верхом направились в Вержье[203] и большую часть ночи провели в пути. Прибыв туда, они привязали лошадей у ограды, и молодой дворянин провел герцога в сад через узенькую калитку и попросил его спрятаться за орешник, откуда тот мог все видеть и убедиться в истинности всех его слов. Не успел он войти в сад, как маленькая собачка залаяла, и молодой человек направился к башенке, куда племянница герцога вышла в это время, чтобы его встретить. Они обнялись, и она стала говорить, что ей кажется, что они не виделись уже целую вечность. После чего они вошли в комнату и заперли за собою дверь. Увидав это тайное свидание, герцог был чрезвычайно доволен. Ему не пришлось очень долго ждать, ибо молодой человек сказал своей даме, что в эту ночь ему придется уехать от нее раньше, чем обычно, потому что в четыре часа утра герцог собирается на охоту и он должен сопровождать его. Госпожа дю Вержье, которой честь ее была едва ли не дороже, чем наслаждение, не хотела мешать ему исполнить свой долг, ибо в их благородной любви она больше всего ценила то, что любовь эта оставалась для всех тайной. Итак, в час ночи молодой человек ушел от своей возлюбленной, а та, набросив накидку и закрыв лицо платком, проводила его, но не так далеко, как ей этого хотелось, – он уговорил ее вернуться, опасаясь, как бы она не встретилась с герцогом. После чего спутники сели на своих коней и вернулись в замок Аржили. Дорогой герцог снова и снова клятвенно обещал своему другу, что скорее умрет, чем выдаст его тайну. И он преисполнился к нему такого доверия и так его полюбил, что стал с ним ласковее, чем с кем бы то ни было из придворных. Герцогиню это приводило в ярость. Но муж ее запретил ей говорить с ним об этом и только сказал, что узнал всю правду и вполне ею удовлетворен и что дама, которую молодой дворянин этот любит, действительно красивее, чем она.
Слова эти так подействовали на герцогиню, что она захворала, и недуг ее был тяжелее обычной лихорадки. Муж ее пришел к ней, чтобы ее успокоить, но ему это не удалось: она требовала, чтобы он назвал имя красавицы, которую любит молодой дворянин, и так с этим к нему приставала, что он вышел из комнаты, сказав:
– Если вы мне скажете еще слово об этом, мне с вами придется расстаться.
После этих слов герцогиня сделала вид, что ей стало еще хуже, она притворилась, что страдает оттого, что ребенок шевелится в ее чреве. Мужу было так радостно об этом услышать, что он пришел к ней в спальню, чтобы лечь с нею. Но едва только она почувствовала, что он возгорается к ней желанием, она повернулась на другой бок и сказала:
– Сеньор, если у вас нет любви ни ко мне, ни к ребенку, который должен родиться, лучше дайте нам обоим умереть.
И, произнеся эти слова, она залилась такими горькими слезами и так рыдала, что герцог стал бояться, чтобы это не погубило ребенка. Он обнял ее и начал спрашивать, чего она хочет, заверив ее, что нет такой вещи, которой бы он для нее не сделал.
– Ах, друг мой, – ответила она, плача, – как я могу надеяться, что вы сделаете для меня что-нибудь трудное, если вы не хотите сделать самой простой вещи, которой я от вас прошу: сказать мне, кто возлюбленная этого коварнейшего из слуг, которые у вас когда-либо были. Я была уверена, что мы с вами – единое сердце и единая плоть. Теперь же я знаю, что все изменилось; тайны ваши, которые я все должна была бы знать, вы скрываете от меня, как от чужой. Увы, друг мой, вам ведь случалось поверять мне столько важных секретов, и ни разу вы ни от кого не могли услышать, что я их не сохранила. Вы столько раз испытывали меня и могли увидеть, что у меня нет других желаний, кроме ваших. И вы не можете сомневаться, что я и вы – одно. И если вы поклялись никому не выдавать тайны этого дворянина, то, рассказав ее мне, вы не нарушаете своей клятвы, ибо я – то же, что и вы, и не могу быть ничем иным. Вы – в моем сердце, в моих объятиях, во чреве моем ваше дитя, – и что же, вы не хотите доверить мне ваших чувств, как я доверила вам свои! И на всю мою преданность и верность вам вы отвечаете мне суровостью и жестокостью. И это заставляет меня сто раз на день хотеть смерти: я хочу избавить ребенка от такого отца, а себя – от такого мужа. И я надеюсь, что это свершится скоро, ибо неверного слугу вы могли предпочесть такой женщине, как я, и ради него принести в жертву мать вашего дитяти, которому теперь суждено погибнуть, ибо мать его не в силах узнать от вас то, что хочет знать больше всего на свете.